Каково действительное положение советской экономики сейчас, после пятнадцати месяцев войны? Мы остановимся на сегодняшнем положении СССР в отношении индустрии, энергетики, транспорта, сельского хозяйства, системы денежного обращения и рабочих кадров. Думаем, что и краткий беспристрастный анализ этих основных разделов экономики страны убедительно докажет неизбежность близкого краха базы дальнейшего сопротивления.
а) Энергетика.
Прежде всего, рассмотрим положение советской энергетики, сложившееся на сегодняшний день. Промышленность центральных областей СССР всегда базировалась на угле Донбасса. Фабрики и заводы Москвы и Московской области работали на привозном высоко-калорийном донецком угле, равным образом, на донецком угле работало большинство электростанций московского кольца. В среднем одна только Москва потребляла в зимние месяцы в сутки от 15 до 18 тысяч тонн донецкого угля. Проблема замены донецкого топлива подмосковным в промышленности и электростанциях Московской, Ярославской, Ивановской, Горьковской и других областей центра России давно стояла перед большевистской промышленностью, так как производство Донбасса не удовлетворяло потребностей промышленности центра, выросших без всякого соответствия с ростом энергетической базы. И, главное, из рук вон плохо работающий транспорт не был в состоянии перевезти из Донбасса необходимое количество угля. Еще до войны важнейшие предприятия находившейся в привилегированном положении Москвы месяцами простаивали из-за отсутствия топлива, а в то же время уголь Подмосковного бассейна не находил спроса и зачастую горел в огромных штабелях, от стихийно возникавших пожаров на пристанционных площадках и в рудничных отвалах. Переход на подмосковный уголь требовал замены топок и переоборудования котельных, что, в условиях советской действительности, было невозможно и в мирное время Попытки сжигать многозольное мало-калорийное топливо в топках, рассчитанных на донецкий антрацит, ни к чему, естественно, не приводили.
Зимой 1941-42 года, когда часть Донбасса еще находилась в руках сталинского правительства, принимались драконовские меры, чтобы доставить донецкий уголь в Москву. В Донбасс и на соответствующие железные дороги назначались уполномоченные и сверх-уполномоченные, пачками расстреливались должностные лица, ответственные за добычу, погрузку и продвижение маршрутов с углем. И несмотря на все это — электростанции и важнейшие предприятия Москвы безнадежно стояли из-за отсутствия топлива, было остановлено отопление в большинстве жилых домов, и даже в университетской клинике имени Пирогова, где расположен один из крупнейших хирургических госпиталей Москвы, температура в феврале опускалась до 7 градусов ниже ноля по Цельсию.
Так называемая «правительственная комиссия по топливу», которая ведала топливоснабжением Москвы, пыталась поставить вопрос о снабжении столицы кузбасским углем, который равен донецкому по калорийности. В Москву даже было доставлено в качестве опыта два или три угольных маршрута из Кузбасса, но, как и следовало ожидать, из этого ничего не вышло. Ведь до Кузбасса 3500 километров! А по дорогам, связывающим Кузбасс с центром России, идет (и плохо идет!) снабжение всем необходимым всего фронта. Где уж тут было хромающему на обе ноги ведомству Кагановича справиться с добавочной нагрузкой по перевозке кузбасского угля!
Если промышленность и электростанции Центральных областей СССР из-за отсутствия топлива были парализованы начиная с зимних месяцев 1941 года, когда в распоряжении сталинского правительства находилась еще значительная часть Донбасса, то легко себе представить, что будет происходить в грядущую зиму, когда, после потери Донбасса и нарушения связи с кавказской нефтью, в распоряжении промышленности центральных областей остается лишь разрушенный и до сих пор не восстановленный Подмосковный бассейн, с его многозольным низкокачественным углем, И немногочисленные торфяные болота. Оставшиеся «живыми» после панической эвакуации предприятия центральной части СССР уже сейчас стоят и зимой будут полностью остановлены из-за отсутствия топлива, а жилые здания заморожены — в этом не может быть никакого сомнения, ибо надежды на кузбасский уголь продолжают оставаться утопией — ведь с прошедшей зимы ничего не изменилось (по крайней мере к лучшему!), Кузбасс не стал ближе к Москве и количество железных дорог не выросло! Неизвестно еще, как справится Каганович вообще с движением поездов в европейской части России на кузбасском угле — ведь, чтобы привезти маршрут угля за 3500 километров, паровоз сжигает примерно столько же угля, сколько он привозит!
Не лучше обстоят дела в промышленности районов Волги, которая также целиком базировалась на донецком топливе. На причинах тяжелого положения энергетики промышленности Татарской республики, Куйбышевской, Саратовской, Сталинградской, Чкаловской (Оренбургской) областей можно подробно не останавливаться — они совершенно аналогичны тем, какие привели к безвыходному положению промышленность центра. Кузнецкий или карагандинский уголь сюда также трудно (вернее, невозможно) привезти, как и в Москву, а донецкий уголь, как известно, сталинское правительство безвозвратно потеряло. Здесь нет даже подмосковного угля, на который могут рассчитывать хотя бы немногие предприятия Москвы. Таким образом, энергетика этих районов, а следовательно и их промышленность, находится в положении катастрофическом. И, что надо подчеркнуть, в катастрофическое положение попали также фабрики и заводы, эвакуированные в эти районы из областей, занятых немецкими войсками. А эвакуировано сюда предприятий отнюдь не мало.
В несколько лучшем положении находятся предприятия Урала, Сибири, Северного Казахстана и Средней Азии. Предприятия Северного Казахстана базируются на угле местного Карагандинского бассейна, также как на местных угольных месторождениях основывается энергетика промышленности Средней Азии. Однако, следует иметь в виду, что уровень производства в этих угольных районах крайне низок и ни в какой степени не рассчитан на обеспечение топливом огромного количества новых предприятий, переброшенных сюда из эвакуированных районов. Поднять же быстро уровень производства здесь не представляется возможным по целому ряду причин: отсутствие разведанных промышленных запасов, а тем более подготовленных пластов, недостаток машин и, главное, рабочих кадров.
Кузнецкий каменноугольный бассейн, как это часто случалось в «плановом» хозяйстве большевиков, до войны не находил спроса на свой уголь. Объясняется это тем, что темпы роста запроектированной для работы на кузбасском угле промышленности значительно отстали от динамики роста добычи угля в Кузбассе. Очутившись в положении предприятия, продукция которого переживает своеобразный «кризис сбыта», Кузбасс за последние два довоенных года свертывал производство и не вел никаких подготовительных и промышленно-изыскательных работ. Рассчитывать на быстрое (а нужно немедленное!) расширение производства угля в Кузбассе нет, таким образом, никаких оснований. Без немедленного же увеличения объема производства Кузбасс не может удовлетворить возросших потребностей прежних предприятий Урала и Сибири, не говоря уже о потребностях новых, эвакуированных сюда фабрик и заводов. Кроме того, в мирных условиях на предприятиях Урала нередко возникали грандиозные «угольные прорывы», происходившие из-за перебоев в снабжении углем по вине железных дорог (вернее — железной дороги, так как Урал с Кузбассом связывает одна железная дорога). Приходилось прибегать к переброске маршрутов угля из Донбасса, так как практически оказывалось быстрее и проще перебросить уголь на большее расстояние с юга, чем на меньшее расстояние из Кузбасса. Ведь из последнего надо везти уголь по единственной дороге в условиях жестоких 50–60 градусных морозов, когда все, в том числе рабочие в местах погрузки и паровозы в пути, неукоснительно замерзают. Да и близость Кузбасса к предприятиям Урала весьма относительна — как ни как, она определяется 2000 (двумя тысячами!) километров. Если транспорт не мог обеспечить ограниченные потребности Урала в угле в мирное время, легко можно себе представить, насколько реальна надежда, что он обеспечит возросшие потребности Урала в военное время. Да и фантазировать здесь особенно не надо — достаточно вспомнить опыт прошедшей зимы, когда многие предприятия Урала безнадежно стояли из-за отсутствия топлива. А ведь тогда на их складах лежало огромное количество так называемого резервного топлива (фонды «УГР» — управления государственных резервов). Сейчас этих фондов нет, предприятия работают с перебоями даже в летние месяцы, и само собой понятно, что никаких ни объективных, ни субъективных условии для улучшения положения с доставкой топлива на Урал нет и не может быть.
Однако, если для промышленности районов центра России и Заволжья решающим вопросом, определяющим катастрофичность их положения, является отсутствие угля, то для промышленности Урала и Сибири таким решающим вопросом является отсутствие электроэнергии. В 1937 году был расстрелян секретарь Уральского краевого комитета большевистской партии Кабаков. Он в течение многих лет был полновластным правителем Урала, сталинским сатрапом и чем-то вроде Сталина в масштабах Урала. Официальным объяснением его расстрела была экономическая контрреволюция, заключающаяся в том, что на Урале, якобы, сознательно тормозилось строительство электростанций. Мы не знаем, за что в действительности Сталин расстрелял своего сатрапа, нам неизвестно также, кто в действительности виноват в том, что строительство новых предприятий на Урале и в Сибири резко оторвалось от темпа проектирования и строительства необходимых для их работы электростанций. Верней всего, что виновата здесь не чья-нибудь злая воля, а сама система советского планирования. Но факт остается фактом уже в 1937 году на Урале, как и в Сибири, как и в Средней Азии, резко сказался недостаток электростанций, которые не только не были построены, но и не были запроектированы в необходимом количестве. По этой причине был законсервирован целый ряд строек, а некоторые уже выстроенные предприятия не смогли вступить в число действующих. Пока занялись планированием дополнительных электростанций, подысканием для них строительных площадок и так далее, правительство стало на путь полумер — строительства временных энергетических установок при каждом предприятии. Устанавливались маломощные турбины, в большинстве своем снимавшиеся с других фабрик и заводов, устаревшей конструкции, с большим износом. Предполагалось, что установка этой рухляди — дело временное, но с этими «временными» электростанциями предприятия Урала и Сибири дожили до нынешнего времени и нет сомнения, что отсутствие энергетической базы явится одной из решающих причин невыполнимости фантазерских мечтаний большевиков о скоропалительном расширении промышленности в восточных районах. Отлично зная о недостатке электроэнергии на Урале и в Сибири, сталинское правительство пытается сейчас выйти из тупика путем переброски в эти районы из центральных промышленных областей мелких заводских электроустановок. Сколь реальны эти расчеты, легко себе представить и не будучи специалистом-энергетиком.
Картина состояния энергохозяйства оставшейся еще под игом сталинского режима части России будет неполной, если не остановиться на положении, сложившемся в области снабжения страны жидким топливом На жидком топливе работает целый ряд крупных электростанций СССР. В частности, на мазуте работает одна из наиболее мощных электростанций московского кольца (МОГЭС), Костромская ЦЭС (центральная электрическая станция), Кинишемская ЦЭС и целый ряд других в заволжских районах и на Урале. Очень велико дизельное хозяйство фабрик и заводов, а также рудников Кузбасса и Караганды, потребляющее моторную нефть. Между тем, в восточных районах России добывается лишь 8 % общего количества нефти (Эмба, Ишим), при полном отсутствии в этих районах крекинговых установок 92 % нефти добывается в районах Баку, Грозного и Майкопа. Последний из них уже находится в руках Германии, а связь с первыми двумя перерезана. — железнодорожная полностью, а водная (по Каспийскому морю и Волге) находится под действием германской авиации. К этому надо прибавить, что весьма мало развитая в СССР выработка заменителей натурального бензина (бензола, толуола и т. д.) была почти полностью сконцентрирована на коксохимических заводах Донбасса. Сколько-нибудь серьезные, промышленного масштаба, запасы жидкого топлива в СССР отсутствуют. Положение с нефтью и продуктами нефти в СССР стало по-истине катастрофическим и это уже сейчас парализует не только работу дизельного хозяйства и нефтяных электростанций, что составляло бы еще пол-беды, но и огромного парка тракторов, автотранспорта и авиации Совершенно очевидно, что в существующих условиях все жидкое горючее, какое еще сможет наскрести сталинское правительство, будет строжайше закреплено за армией (ведь армии без горючего в современной войне грозит полный, неминуемый и быстрый крах!), и промышленность, ее энергетика, моторной нефти и мазута не получит. Таким, же, если не более острым, будет положение со смазочным маслом, острый недостаток которого уже сегодня — всем очевидная реальность.
Таково состояние советской энергетики. Не ясно ли, что с таким положением в области угля, нефти и электричества нелепо говорить о сколько-нибудь устойчивой экономике и о ее пригодности для ведения длительной войны?!
б) Индустрия.
Каждому известно, что состояние и перспективы работы индустрии прежде всего определяются наличием металла — чугуна и стали. В приказе № 227 от 28 июля Сталин заявил, что в настоящий момент, в связи с потерей южного промышленного района, СССР лишился 10 000 000 тонн металла ежегодно. У нас нет оснований спорить со Сталиным относительно цифры — ему видней…
Положение оставшейся части СССР в отношении выплавки чугуна и стали выглядит не менее катастрофическим, чем положение в области энергетики. Мы уже говорили, что в районах, оккупированных германскими войсками, выплавлялось до 60 % чугуна и 55 % стали, в том числе не менее 80 % качественной стали. К этому надо добавить потерю чугунно- и стале-литейной промышленности Липецкой группы Воронежской области (комбинат «Свободный сокол» и др.) и, что особенно важно, прекращение работы из-за отсутствия электроэнергии московского завода «Электросталь», снабжавшего военную промышленность сталью специальных марок. Выплавка чугуна и стали в Магнитогорске и Кузнецке и на старых, отчасти реконструированных, предприятиях Урала (Тагил, Нижний Тагил, Златоуст и т. д.) в общем обеспечивала в довоенных условиях металлообрабатывающую, машиностроительную и станкостроительную промышленность Урала и Сибири в среднем на 80 %. С юга и из центра ввозилось в среднем 20 % поковочного чугуна и до 30 % стали — почти исключительно высоких марок. В этих условиях попытки создать на Урале и в Сибири некую «автономную» промышленность, могущую самостоятельно существовать, — кажутся бредом людей экономически элементарно неграмотных. Это ясно и советским экономистам. Именно поэтому возникли проекты покрытия потребностей уральских и сибирских военных заводов за счет импорта спецстали из Америки. Сам по себе такой проект делает честь мудрости сталинских горе-плановиков, которые с таким же расчетом могли бы планировать импорт с луны — и то и другое почти одинаково утопично. Однако, о несостоятельности надежд на американского дядюшку — в следующей главе.
Из сказанного видно, что за счет производства чугуна и стали на Урале и в Сибири может быть, да и то далеко не полностью, а по специальной стали с катастрофическим прорывом, обеспечено снабжение металлом лишь прежней промышленности этих районов. О покрытии потребности новой, переброшенной сюда, промышленности и речи быть не может. Выход из катастрофического положения большевистские руководители хозяйства видят в том, чтобы полностью остановить все предприятия, потребляющие металл на нужды, без удовлетворения которых армия хоть как-нибудь может обойтись. Таких предприятий немного и вряд ли их остановка может дать большую экономию металла. А главное, от всей этой «хирургической операции» ресурсы особенно дефицитных специальных металлов ни в какой степени не возрастут.
Еще более безвыходным представляется положение промышленности, расположенной за Волгой и в Средней Азии. Эта промышленность всегда пользовалась металлом и полуфабрикатами Донбасса. Замена донецкой базы урало-сибирской невозможна по двум причинам: во-первых, как мы уже видели, Уралу и Сибири самим не хватает металла, а, во-вторых, транспортировка металла с Урала и из Сибири на Волгу и в Среднюю Азию, по меньшей мере, трудна из-за отсутствия надлежащей транспортной сети и дальности расстояния. Делались, правда, попытки использовать для переброски грузов с Урала водную магистраль Волги, но эти попытки уже оказались несостоятельными из-за недостатка волжского тоннажа, не налаженности грузооборота и сложности для архи-неорганизованного советского транспорта перегрузок с железных дорог на воду и обратно.
Таким образом, оставляя на весьма подмоченной совести Сталина правильность исчисления недостающего советской промышленности металла, мы должны отметить, что недостает именно того металла, без которого не может работать военная промышленность, а целые промышленные районы вообще остаются без металла из-за невозможности к ним его подвезти.
Таково положение в советской экономике с чугуном и сталью. Еще хуже положение на востоке СССР с алюминием и рядом других редких и цветных металлов, без которых не может работать военная промышленность. Рассчитывать на нормальную работу промышленности только с помощью запасов этих металлов не приходится уже потому, что такие запасы в СССР никогда не создавались — готовясь к короткой наступательной войне Сталин ведь не ожидал, что ему придется обороняться на Урале и Волге.
В безрадостном «сегодня» советской экономики отнюдь не одни металлы составляют темное пятно. Даже и при наличии металлов промышленность востока никак не может восполнить ни потерю Украины и других завоеванных немецкой армией областей, ни разоренных собственными руками заводов и фабрик Ленинграда, Москвы, Тулы, Ярославля, Иваново. В самом деле — что из себя представляет промышленность востока СССР с точки зрения ее направления? Каков характер этой промышленности, почти целиком выросшей в годы господства в России большевиков?
До революции уральская промышленность была характерна мелкими металлургическими предприятиями, использовавшими местную руду и древесное топливо и выплавлявшими высококачественную сталь. Конкурировать с возникшими в конце прошлого века крупными предприятиями юга России им, понятно, было трудно, и «сила» их заключалась в дешевизне и высоком качестве продукции. Да еще сила их — и не малая — заключалась в гибкости, свойственной малым предприятиям, в отношении перехода от одной марки стали к другой, от одной к другой модели. Сибирь же сколь-нибудь значительной промышленности, равно как Заволжье и Средняя Азия, не имела. Мелкая металлургия Урала большевиками была признана нестоящей внимания и почти полностью обречена на слом. Новая же промышленность строилась под знаком столь излюбленного большевиками плохо понятого «американизма» — строились обязательно «сверх-гиганты» и, притом, «сверх-специализированные». Возникали такие действительно грандиозные по мощности, по занимаемой площади, по проектному выпуску продукции и столь же грандиозные по безалаберщине и неуклюжести предприятия, как Магнитогорский металлургический комбинат, как Челябинский тракторный завод, как Орский медеплавильный комбинат, как Ново-Тагильский сталелитейный завод и т. д. Все эти «гиганты» и «сверх-гиганты» тяжко болеют неслаженностью внутризаводского механизма и целым рядом очень серьезных болезней, в основном возникавших в результате трудности управления столь сложными предприятиями в условиях бюрократического советского аппарата, и носят на себе черты, характерные для всей бюрократической советской системы. Так, грандиозные станкостроительные заводы, возникшие на базе магнитогорского металла, выпускают только определенные станки весьма ограниченного назначения и, по масштабам негибкого производства, внедрение новой модели требует коренной перестройки штампов и даже цехов, многомесячного времени. Гораздо более гибкие в отношении освоения новой машины, нового станка, новой модели заводы юга давали много очков вперед этим пресловутым гигантам, качество продукции которых, к тому же, всегда было весьма низким. Узко специализированные заводы востока выпускали продукцию крайне ограниченной номенклатуры и совершенно не изготовляли таких «мелочей», как электрооборудование, радиооборудование, оптические приборы, шарико-подшипники и т. д. Челябинскй тракторный гигант, например, выпускал многосильные гусеничные тракторы, но прежде чем эти тракторы сдвинутся с места, над ними должна была основательно поработать промышленность Ленинграда, Москвы, Харькова, чтобы снабдить их теми «мелочами», без которых ни один трактор работать не может. Эта гигантомания и мания сверхспециализации, психоз подражания, вопреки здравому смыслу, американской моде — наложил отпечаток на всю новую промышленность востока СССР и служит сейчас непреодолимым препятствием для удовлетворения многогранных нужд войны и экономики страны в целом. Эта «сверхспециализация» восточных промышленных «гигантов», из-за которой они способны выпускать только определенные, строго ограниченные, виды продукции и возникшая отсюда зависимость от предприятий юга и запада не позволяют большевикам рассчитывать на возможность нормального существования промышленности востока в отрыве от промышленности других районов страны. А этих-то «других» районов у большевистского правительства, в результате понесенных военных поражении, не существует.
В оставшихся под властью Сталина районах совершенно отсутствует промышленность искусственного шелка, синтетического каучука (заводы «СК-1», «СК-2» и другие были расположены в Воронежской, Орловской, Брянской областях), оптических приборов, авто-резины, электрооборудования, паровозо- и вагоностроения (Тагильский и Томский вагоностроительные заводы еще не закончены), химическая промышленность и многие другие отрасли производства, без которых современная экономика долгое время существовать не может, а в военное время не может существовать вообще. Нам могут возразить — Урал, мол, и Сибирь пока существуют не изолированно, а в Московской и других областях центра, еще остающихся в руках большевиков, есть и химическая, и шарико-подшипниковая, и многая другая промышленность, которая выше зачислена в разряд несуществующей в экономике большевиков. Это возражение неосновательно — промышленность авто-резины в СССР покоилась на работе четырех «китов» — заводов «Треугольник» (Ленинград), «Богатырь» и «Каучук» (Москва) и Ярославском. Все эти четыре гиганта в настоящий момент полностью разорены эвакуацией. Точно также разорены бобриковский химический комбинат и крупнейший Дорогомиловский химический завод («Дорхимзавод»), московский шарико-подшипниковый завод имени Кагановича, крупнейший в СССР завод электрооборудования «Динамо», московские автозаводы имени Сталина и «КИМ», и так далее. Промышленности центральных областей, по-существу, не существует — она либо разорена в порядке эвакуации, либо парализована отсутствием топлива.
Сталинское правительство и само понимает невозможность изолированного существования промышленности востока, а равно и невозможности ее кооперации с промышленностью центра. Именно этим объясняется столь решительная и в то же время такая бестолковая работа по эвакуации промышленности из центральных областей на восток. Тут действовало не только желание спасти промышленные предприятия от стремительно продвигающихся войск противника, но и попытка исправить однобокость экономики восточных районов за счет использования промышленности оккупированных и находящихся в зоне действия немецкой авиации областей. Для того, чтобы выяснить эффективность этого мероприятия, нам надо коротко остановиться на том, как эвакуация была проведена.
Эвакуация огромной массы Московских предприятий была проведена в рекордно-короткий срок — в дни с 14 по 18 октября прошлого года. Это были дни, которые москвичи называют «днями великого драпа», днями, когда все происходило под знаком паники и сплошного бегства. За эти дни усердные не по разуму большевистские хозяйственники разорили абсолютное большинство наиболее важных для экономики страны московских предприятий. Мы уже говорили, что крупнейший авиационный завод № 22 был уничтожен «усовершенствованным» способом — по его огромным, покрывающим площадь в несколько гектаров, цехам были пущены гусеничные тракторы, которые ломали ценнейшие, часто уникальные, импортные и отечественные станки. Примерно также был «эвакуирован» танковый завод № 72, многие цеха завода «Каучук», завод «Авиапром» и многие другие. Но и на тех предприятиях, где не ломали станков преднамеренно, никакого порядка в демонтаже и эвакуации оборудования не было. Да и каждому рабочему, не говоря уже об инженере, понятно, что за 3–4 дня демонтировать оборудование крупнейшего завода невозможно. Речь шла не о демонтаже, а об уничтожении оборудования по принципу — лишь бы не досталось немцам. Когда опасность для Москвы на время миновала и начали пытаться разобраться в хаосе запрудивших станции вагонов с наваленными в беспорядке машинами, станками, приборами, моторами, то оказалось, что это представляется почти невозможным. Многие из так называемых эвакуированных предприятий по-существу перестали существовать и вообще не могут быть восстановлены — ни в Москве, на прежнем месте, ни на востоке, на новом месте.
Мы остановились подробно на примере эвакуации московской промышленности потому, что этот пример характерен для методов эвакуации промышленности всех других районов. Как абсолютное правило, она проходила беспланово и бесхозяйственно, в спешке и в сумятице. Когда непосредственная опасность для Москвы миновала, для руководства эвакуацией промышленности была создана специальная правительственная комиссия под председательством Микояна. Этот ближайший сталинский соратник на заседании комиссии заявил, что «за четыре месяца бомбардировок немецкая авиация не нанесла московской промышленности таких разрушений, какие были нанесены в результате эвакуации», и что «легче восстановить фабрику, разрушенную несколькими фугасными бомбами, чем подвергшуюся эвакуации». К этим утверждениям Микояна мы присоединяемся. Когда было решено восстановить ряд предприятий, то оказалось, что для этого требуются по меньшей мере месяцы, а некоторые предприятия и вообще восстановить невозможно без изготовления заново значительной части их оборудования.
Прекрасно учитывая, что во время эвакуации предприятия понесли огромный, часто непоправимый ущерб, советское правительство на-ходу начало «клеить» из 2–3 и более заводов один, с тем, чтобы хоть как-нибудь пустить в ход уцелевшее оборудование. Часто шли просто на то, пробы эвакуированное оборудование монтировать на уже существующих однотипных предпряятиях, с тем, чтобы повысить выпуск их продукции. Но тут на сцену выступили новые факторы — отсутствие готовых помещений, отсутствие электроэнергии, водоснабжения, рабочих кадров и так далее. Эвакуировалось же оборудование фабрик и заводов абсолютно без учета всех этих вопросов. Единственный в своем роде, например, комбинат «Красная Роза», производящий парашютный шелк и ряд других важных для обороны страны тканей, был эвакуирован из Москвы в Чкалов (Оренбург), где ему для восстановления было предоставлено здание… рыночных лабазов, построеннных еще во времена Екатерины II. Разместить сложное оборудование комбината в этом «историческом» здании оказалось невозможным Но, если бы удалось преодолеть это препятствие, то все равно комбинат работать бы не смог из-за отсутствия электроэнергии и воды. Тогда его решили вернуть обратно в Москву. Но и здесь на его восстановление потребовалось несколько месяцев и в июле 1942 года он еще подготовлен к пуску не был. История этого комбината весьма характерна. Можно к ней добавить только, что в аналогичных условиях оказался крупнейший и старейший в СССР паровозостроительный завод имени Ворошилова в Ворошиловрграде (Луганске). Разница заключалась только в том, что, когда оборудование этого первоклассного гиганта вернули в Ворошиловоград, к городу подошли германские войска и его, вместе с только что возвращенным после долгого странствования по СССР оборудованием, большевикам пришлось взорвать
Из сказанного видно, что промышленность Востока, если даже отбросить проблему топлива и энергетики, не может существовать самостоятельно, что, в то же время, эвакуация на восток промышленности из районов центра, запада и юга пока реальной пользы экономике Востока не принесла, да и вообще представляется сомнительным, чтобы из этой эвакуации удалось извлечь реальную пользу в ближайшем будущем.
Таково положение советской индустрии. Разве не ясно, что нельзя говорить о ее устойчивости и пригодности в качестве базы для ведения длительной войны?!
в) Сельское хозяйство.
В том же приказе № 227, в котором Сталин говорит о потерянных Советским Союзом 10 000 000 тонн металла, он сообщает и о том, что в результате территориальных потерь страна лишилась ежегодного сбора 800 000 000 пудов хлеба Мы, опять-таки, не станем оспаривать цифр — дело не в них Нам важно, что даже Сталин признает огромные продовольственные трудности, перед которыми очутилась страна в результате потери наиболее хлебородных районов России. Впрочем, как этих трудностей не признать? С потерей Украины, Дона и Кубани СССР лишился не менее 60 % всего товарного хлеба, имевшегося в довоенное время в стране. Если к этому добавить потерю Белоруссии и ряда областей центрально-черноземной полосы, то процент этот еще увеличится. Но дело ведь не только в хлебе. Вместе с Украиной, Курской и Воронежской областями большевизм потерял свыше 90 % сахара. Потеряно свыше 50 % товарной продукции животноводства, свыше 70 % льна и конопли, больше половины товарного овощеводства, почти весь табак и около трех четвертей сбора махорки и т. д. В то же время в сельском хозяйстве оставшихся под владычеством Сталина районов произошли такие изменения, которые должны на продовольственном балансе страны сказаться не менее болезненно, чем потери, произошедшие в результате военных поражений.
Каково было положение сельского хозяйства СССР к моменту начала войны? Недоброкачественная обработка полей, характерная для подневольного и безалаберного колхозно-совхозного производства, вместе с неблагоприятными климатическими условиями привели к тому, что в течение последних трех лет заготовительные органы СССР систематически не добирали намеченного планом количества зерна. Крестьяне не добирали, разумеется, больше, чем заготовительные органы — разрыв между запланированной урожайностью и фактическим валовым сбором хлебов был катастрофически велик, и из года в год увеличивался. Происходило это потому, что подневольный труд, нехватка рабочих рук и плохая работа тракторного парка приводили к нарушениям агротехнических правил и к огромным механическим потерям. Меры принудительного порядка (а на них большевики не скупились) не помогали. План зяблевой пахоты срывался из года в год, с севом запаздывали, так как из-за недостатка осенней вспашки приходилось сеять по весенней пахоте, несли огромные потери из-за несвоевременной уборки и т. д. Все это вытекало из системы крепостнического хозяйства, в котором никто не был заинтересован в результатах хозяйственного года, в котором каждый отлично знал, что, каковы бы ни были итоги работы, а он, крестьянин, останется без хлеба.
Еще более плачевны результаты большевистского хозяйствования в области животноводства. Поголовье скота систематически снижалось, начиная с 1937 года, после кратковременного и весьма робкого подъема, происходившего в 1935-37 гг. за счет индивидуального хозяйства колхозников. Это также вытекло из системы сельскохозяйственного производства, социалистического по названию, а крепостнического по существу ― колхозник боялся увеличивать количество скота в индивидуальном пользовании, да это было и невозможно, так как государство искусственно создавало нехватку кормов. А в увеличении обобществленного поголовья колхозник не был заинтересован, так как никакой реальной выгоды от этого не имел.
Все это привело к тому, что последние предвоенные годы в СССР были годами массового недостатка продовольствия как в городе, так и в деревне, вызванного деградацией сельского хозяйства. Положение стало настолько серьезным, что правительство вынуждено было сначала ввести систему привилегированного снабжения для ряда городов (Москва, Ленинград, Киев и немногие другие) и запретить продовольственные посылки, а затем приступило к созданию закрытой сети снабжения. Вновь, как в былые годы, возродились всякие золотопродснабы, торфпродснабы, углепродснабы и т. д., ― призванные хоть как-нибудь обеспечить продовольствием рабочих наиболее важных отраслей промышленности. Население городов систематически недоедало, многие районы голодали.
С первого дня войны правительство вынуждено было ввести карточную систему. Однако, и карточная система не спасла положение, так как правительство оказалось не в состоянии сдержать своих обязательств и выдать рабочему все, что ему полагается по карточке. Виноваты тут были не только нехватка продовольствия на государственных складах, но и целый ряд других обстоятельств — плохая работа транспорта, негибкость распределительного аппарата, вся бюрократическая система «большевистского рая». Но факт остается фактом — даже в снабжавшейся гораздо лучше всех других городов Москве рабочий по карточке ничего кроме хлеба с первого дня войны получить не мог. Да и хлеб он мог получить только после многочасового стояния в очереди. В таких промышленных центрах, как Горький, Казань, Свердловск очереди за хлебом выстраивались у магазинов и булочных с вечера. Одновременно резко сократилось снабжение системы общественного питания — средняя стоимость, например, одного блюда в общественных столовых текстильной промышленности снизилась с 1 р. 70 к. в довоенное время до 20 копеек в августе-сентябре 1941 года. А это значило, что рабочий по специальной карточке в августе мог получить в общественной столовой лишь блюдо стоимостью в 20 копеек, то-есть похлебку без всякого признака жиров.
Это резкое ухудшение продовольственного положения в городах, даже по сравнению с весьма тяжелым довоенным положением, явилось результатом потери хлебопроизводящих районов, а также потери огромной части хлебных запасов, хранившихся на складах и элеваторах районов, оккупированных германской армией. Эти запасы, как правило, вывезены не были и либо попали в руки оккупационных властей, либо были уничтожены при поспешном отступлении. Сталинское правительство пыталось эвакуировать из прифронтовых районов скот, хотя бы обобществленные стада. Но и это в массе не удалось — его либо вообще не сумели угнать до прихода немецких войск, либо, если угнали, то он погибал в дороге. Например, из огромного поголовья скота (овец и крупного рогатого), эвакуированного осенью прошлого года из Большекрепинского района Ростовской области в Калмыкию, погибло от бескормицы и холодов 92 %. И пример этот характерен для всей эвакуационной практики страны. Если такие потери нес крупный рогатый скот и овцы, то поголовье свиней, которыми так богаты Белоруссия и западные области, понятно, совсем уже не выдерживало перегона на большие расстояния.
Довоенная посевная площадь СССР превышала 100 000 000 гектаров, при чем наиболее урожайные земли, при наименьшей относительной плотности сельского населения, находились на Украине, Дону, Северном Кавказе. Именно в этих районах производилась львиная доля государственных заготовок зерна. Колхозы Средней Азии зерновых посевов вообще почти не производили. Здесь, на землях, годных для выращивания хлопка, большевики на протяжении многих лет всеми мерами искореняли зерновое хозяйство. Исторически сложившаяся система междурядных посевов хлебных культур была запрещена под страхом репрессий в интересах якобы повышения урожайности хлопка. Также с помощью репрессий была резко сокращена площадь богарных (не поливных) посевов зерновых культур. Вся Средняя Азия жила на привозном хлебе, и большевики считали это выгодным, ибо легче было в таких условиях заставить узбека, туркмена, таджика выполнять каторжную работу на хлопковых полях и сдавать за бесценок хлопок государству. Чем, однако, теперь кормить население — сельское и городское — Средней Азии? А ведь количество жителей городов Средней Азии резко возросло в результате массовой эвакуации из оккупированной зоны и прифронтовых районов. Население, например, Ташкента возросло больше чем втрое и превысило в середине июня 1942 года 1 500 000 человек.
Зерновые посевы Западного, Восточного и Южного Казахстана настолько ничтожны, что о них можно не говорить. Колхозы же Сибири и Северного Казахстана, на долю которых приходятся весьма значительные площади зерновых посевов, находятся в полной зависимости от состояния механического тягла. В недалеком прошлом советское правительство, в качестве образца полной механизации сельского хозяйства, рекламировало колхозы и совхозы именно этих районов, где поголовье рабочего скота было сведено к ничтожной цифре, а масштабы хозяйства были доведены до таких грандиозных размеров, при которых и объехать поля агроном, например, не мог, не имея автомобиля. Этим не так давно хвастались. А теперь? Ведь тракторный парк из машинно-тракторных станций изъят для нужд фронта, немногие оставшиеся тракторы не могут быть отремонтированы из-за отсутствия запасных частей (их и до войны не хватало), а даже способный к работе парк тракторов не будет работать, так как нет горючего, смазочных материалов и кадров специалистов. Отлично понимая невозможность в нынешних условиях базироваться на механизированных средствах обработки земли, сталинское правительство всемерно пропагандирует сейчас простейшие машины и ручной труд. Но ведь средний размер колхозного полеводства в Северном Казахстане превышает 2000 гектаров! Где уж тут говорить о возможности скосить такую площадь вручную! А ведь еще недавно простейшие машины здесь «искоренялись» всеми мерами и все, кто пытался возражать против стопроцентной уборки хлеба комбайнами (в интересах уменьшения потерь от осыпания и сохранения яровой соломы для нужд животноводства), немедленно объявлялись вредителями с последующими весьма неприятными выводами.
Почти в таком же положении находится хозяйство Урала и Заволжья, с той только разницей, что товарный хлеб дают лишь немногие районы Урала (там преобладают «специализированные» большевиками животноводческие районы), а сельское хозяйство Заволжья, носящее все черты гигантомании, в последние годы очень тяжело пострадало от так называемых суховеев — горячих восточных ветров
Таково положение сельского хозяйства в основных районах, оставшихся в руках у большевиков. Весенний сев нынешнего года прошел повсеместно с огромными трудностями. Еще большие трудности предстоят в период уборки и связанных с ней гораздо более трудоемких работ. Достаточно вспомнить, что в мирных условиях на Урале, в Сибири и в Северном Казахстане значительная часть хлеба не молотилась до весны. Большевики с этим примирились и лишь требовали правильного скирдования хлеба. Но ведь тогда было достаточно машин и сравнительно много рабочих рук. Легко себе представить, что будет сейчас, когда ни машин, ни рабочих рук нет! О животноводстве этих районов мы и говорить не будем. Каждому жителю СССР известно, каким массовым убоем скота сопровождаются сейчас в оставшихся под сталинским владычеством районах проникающие, несмотря на многочисленные рогатки, сведения о поражениях на фронтах Но ведь население «большевистского рая» привыкло обходиться без продуктов животноводства.
Крайне тяжелое состояние сельского хозяйства советских районов России определяется отсутствием живого и механического тягла, катастрофическим недостатком рабочих рук и отсутствием личной заинтересованности крестьянства в успешном проведении сельскохозяйственных работ. Потребность городского населения в хлебе статистическими органами сталинского правительства в марте текущего года определялась в 825 000 000 пудов в год (включая армию). Таким образом, Сталин, называя цифру потери хлеба в связи с лишением огромных территорий, говорит о недоборе такого количества хлеба, которое необходимо для снабжения по карточкам всего городского населения в течение года.
Можно ли говорить о способности сталинского правительства вести длительную войну при таком состоянии сельского хозяйства?!
г) Транспорт.
Железнодорожный и водный транспорт СССР всегда были наиболее уязвимым местом советской экономики. Транспортные затруднения во многих случаях вызывали перебои в работе промышленности, нарушали снабжение городского населения продовольствием, приводили нередко к тому, что целые армии оставались без боеприпасов и погибали, несмотря на все необходимое, выделенное для этих армий в тылу. С потерей Украины и ряда основных производительных районов европейской части России, транспорт лишился паровозостроительной и паровозоремонтной базы, вагоностроительных заводов, нефтяного и каменоугольного топлива и, наконец, почти половины всего протяжения железнодорожных путей.
Надо напомнить, что в довоенное время транспорт получал для своих нужд 72 000 тонн донбасского угля ежедневно. На этом угле работали паровозы не только европейской части СССР, но и Урала, Казахстана (исключая Турксиб), Заволжья, Средней Азии. Легко себе представить, что возместить потерю донбасского угля за счет Кузбасса и Караганды в ряде районов представляется вообще невозможным. Огромные потери паровозного и вагонного парка также не могут быть покрыты из-за отсутствия соответствующих заводов в районах, занимаемых еще большевиками. Потеря ряда важнейших узловых станций нарушила нормальную связь между отдельными районами страны. В результате частых бомбардировок, увеличенной нагрузки и, соответственно, увеличенного износа железнодорожного полотна, во много раз возросла потребность в ремонте полотна и подвижного состава. И удовлетворить эту потребность ведомство Кагановича не в состоянии. А, между тем, условия современной войны требуют от железных дорог все большего и большего объема перевозок. Один из наиболее авторитетных советских экономистов, профессор Минц подсчитал в статье, опубликованной в журнале «Большевик» (1942 г.), что для наступления армии в 100 000 человек ей необходимо в сутки 800 вагонов различных грузов. Не входя в обсуждение этой цифры, мы можем констатировать, что проигрыш целого ряда решающих сражений произошел, в частности, и потому, что разрушенный транспорт большевиков не мог обеспечить армию всем необходимым даже в тех случаях, когда это необходимое у большевиков имелось. Еще меньше вероятия, что сейчас этот транспорт сумеет, наряду с обеспечением нужд фронта, справиться с грандиозными перебросками грузов, без которых не может существовать промышленность далеко отстоящих друг от друга экономических районов страны.
Даже мало искушенный в экономических вопросах человек без труда поймет, что в надвигающемся сейчас на деспотию Сталина неминуемом экономическом крахе разруха транспорта сыграет немалую роль.
д) Денежное обращение.
Едва ли не самым доказательным для наступающего краха советской экономики явлением может служить полное нарушение системы денежного обращения, вызванное обесценением советского рубля. Между установленными правительством государственными ценами и ценами черной биржи (называем так условно подпольные рынки, кое-где сохранившиеся еще в советских городах) существует разрыв, невероятный на взгляд европейского жителя. В государственной булочной, проведя пол дня в очереди, можно купить по карточке хлеб по цене 1 р. 60 к. за килограмм. Килограмм того же хлеба можно купить в г. Горьком из-под полы за 150–180 рублей. Государственная цена на картофель — 40 копеек за килограмм; ни по каким карточкам его даже в Москве не выдают. На подпольном же рынке кило картофеля стоит 70 рублей. Стакан махорки в Горьком зимой стоил 100 рублей. Кило масла весной можно было с трудом купить под Москвой (в Москве его вообще купить было невозможно) за 400 рублей — больше среднего месячного заработка квалифицированного рабочего.
Однако, и по этим ценам купить что-либо весьма трудно, так как крестьянин вообще отказывается от советских денег. По всей необъятной территории страны развернулась столь знакомая по первым годам революции «меновая торговля» — обмен старого тряпья, еще имеющегося у городского населения, на сельскохозяйственные продукты. При этом, старые сапоги прошедшей весной «котировались» в деревнях Рязанской области, куда чаще всего ездили жители многострадальной Москвы, в пуд пшена.
Катастрофическое падение стоимости рубля, почти полное его обесценение и, вызванное этим, нарушение денежной системы, объясняется с одной стороны безудержной эмиссией бумажных денег, а с другой стороны — небывалым даже в «большевистском раю» товарным голодом. На советский рубль нечего купить! Разрушенная система денежного обращения, как мы уже говорили, наиболее яркий и неопровержимый показатель экономического краха, но в то же время обесценение денег неизбежно самым тягчайшим образом бьет по экономике. Тут действует столь излюбленная большевиками диалектика — рожденная экономическим крахом, разрушенная денежная система, в свою очередь, является причиной дальнейшего развала экономики. Она лишает крестьянина последнего стимула производить и продавать сельскохозяйственные продукты, лишает рабочего стимула в его работе. Все это неизбежно приближает окончательный крах экономики в целом.
Крах в денежном обращении в СССР уже наступил и это является неопровержимым доказательством катастрофического состояния всей советской экономики.
е) Кадры.
Последний вопрос, на котором мы останавливаемся при анализе современной советской экономики, это ее кадры. Это вопрос, хотя и последний в нашем анализе, но отнюдь не последний по своему значению. В СССР принято хвастаться тем, что там в армию удалось мобилизовать свыше 15 % населения — рекордный процент, признаваемый невозможным в большинстве стран Европы. Но это «торжество» большевиков неизбежно должно было привести, и фактически привело, к неизбежному оголению промышленности и сельского хозяйства.
Необходимо вспомнить, что квалифицированных промышленных кадров в достаточном количестве никогда не удавалось создать в СССР и что это был один из наиболее «больных» вопросов советской экономики на протяжении осуществления всех «сталинских пятилеток». Сколько раз Сталин провозглашал лозунги «кадры решают все», «кадры, овладевшие техникой, решают все»! Сколько советских руководителей сломало себе голову на вопросе подготовки кадров! А воз оставался, по русской поговорке, «и ныне там» — квалифицированных кадров не хватало во всех звеньях промышленности и механизированного сельского хозяйства. Это приводило к массовой ломке станков, к невообразимо быстрому износу оборудования, к простою машин, к систематическому невыполнению планов и проектных заданий, к массовому браку, достигавшему таких «рекордов», какие, поистине, неизвестны промышленности других стран.
Война разрушила и то немногое, что удалось большевикам сделать в области подготовки кадров. Еще в довоенное время соответствующими органами были разработаны по каждой отрасли промышленности специальные списки с указанием номенклатуры рабочих, подлежащих бронированию на предприятиях при проведении всеобщей мобилизации. Однако, уже с первых дней войны военные комиссариаты не считались с этими списками и забирали в армию рабочих даже самых дефицитных профессий. Затем были проведены такие мероприятия, как организация «рабочего ополчения», организация «отрядов истребителей», «отрядов особого назначения» и т. д. в которые зачисляли людей без всякого учета насущнейших нужд производства. Наконец, по мере гибели многочисленных дивизий, корпусов и армий, началась вообще сплошная отмена «броней» и изъятие из производства всех способных носить оружие. Это даже получило характерный термин — «подчистка». Во время этой «подчистки» в армию забирали кочегаров, квалифицированных токарей, механиков, химиков и других рабочих, заменить которых быстро женским трудом не представлялось возможным. Зимой 1941-42 года были случаи, когда предприятия Москвы, даже имея уголь, не могли работать, так как не имели кочегаров. А кочегары эти сплошь и рядом выполняли работу чернорабочих в многочисленных «рабочих колоннах», созданных для эвакуации промышленности, для расчистки завалов после бомбардировок и т. д.
Еще более тяжелая, если это возможно, картина создалась в деревне. Нужно иметь в виду, что замена лошади трактором, которая так настойчиво проводилась большевиками в течение ряда лет, привела к тому, что тракторист, комбайнер, шофер, механик стали такой фигурой в сельском хозяйстве, без которой оно уже существовать не могло Не менее 90 % рабочих этих квалификаций составляли мужчины, главным образом, и почти исключительно призывного возраста. Легко представить себе, что произошло в сельском хозяйстве, когда в один прекрасный день всех этих людей призвали в армию — ведь никаких броней для рабочих сельского хозяйства в СССР не существует. Оказавшись в катастрофическом положении, сталинское правительство в июне текущего года принуждено было возвращать квалифицированных трактористов, имеющих опыт работы на гусеничных тракторах, из армии, в том числе и из полков фронтовой линии.
Нельзя не остановиться на таком моменте — в «социалистическом раю» не менее 15 000 000 человек сейчас находится в концентрационных лагерях — это ведь тоже люди, «выпавшие» из нормального баланса рабочей силы! А люди, занятые в самом бюрократическом в мире и самом многолюдном в мире аппарате партийного, советского, профсоюзного, хозяйственного, кооперативного и иного управления? Ведь и они «выпадают» из баланса рабочей силы! В последнее время сталинским правительством издан ряд драконовских законов о мобилизации для нужд промышленности и сельского хозяйства всего городского женского и даже детского (школьного возраста) населения, Сам факт издания таких законов свидетельствует о том, что недостаток кадров хватает за горло советскую экономику и большевистские заправилы не видят средств, способных облегчить положение.
Так обстоят дела в советской экономике с кадрами, которые, по определению самого Сталина, «решают все». Такова безотрадная действительность советской экономики сегодня, после 14 месяцев войны.