Немой пианист

~~~

После того как главный врач отправил Надин в ее мансарду, она, оставшись одна, принялась ходить взад-вперед по коридору, и испытанное недавно облегчение потихоньку уступало место тревоге, которая все разрасталась. Потом, когда ее позвали, она вернулась в комнату юноши и приготовила ему укол с успокаивающим, выполняя торопливые распоряжения врача, который то и дело бросал на нее испытующие взгляды. До самого утра она не отходила от пациента: забрезжил серый рассвет, а она по-прежнему сидела здесь, у изголовья его кровати, и на ней по-прежнему было платье из алого шелка, поверх которого она успела накинуть халат; косички расплелись и уныло свисали на лоб, на душе скребли кошки, и напрасно пыталась она унять голос совести, вспоминая о своих добрых намерениях.

Это и впрямь была не самая блестящая мысль — отвести пациента в «Красного льва». Действие лекарства начало ослабевать, и теперь он ворочался с боку на бок, метался в постели, охваченный беспокойством, прежде ему не свойственным, — в таком состоянии его видели разве что в самом начале, когда душевная рана от испытанного им нервного потрясения была еще слишком свежа, ныла и потому не давала спать спокойно. Подумать только, ведь он пошел на поправку и в последнее время выглядел не таким потерянным, как раньше, а более спокойным, уравновешенным; возможно, к нему даже вернулась бы речь, если б по ее неосторожности он вновь за один миг не погрузился в мир тоски, мрака и безысходности.

В полдень ее сменила другая медсестра — она как раз успеет переодеться и наскоро перекусить в столовой для персонала; спать даже не хотелось, давило гнетущее чувство вины, которое, стоило ей покинуть пациента, раздувалось до невероятных размеров, вместо того чтобы, наоборот, исчезнуть, и только полное самоотречение не позволяло ему расти дальше. Она вернулась к пациенту. Между тем час концерта близился, вот он наступил и в конце концов миновал, а юноша так и не нашел в себе ни сил, ни желания встать с кровати и спуститься в зимний сад, где томились в напрасном ожидании почитатели его таланта.

Все они были там, она это знала, — расселись по местам, устроились поудобнее в плетеных креслах вокруг закрытого рояля: графиня, малышка Лиза, мистер Браун — у него уже наготове листок бумаги, на котором вновь должны выстроиться колонки цифр, — миссис Дойл, напряженная, вытянутая в струнку, с деловитым видом хозяйки, матроны, она такая всегда, даже музыка не может снять с нее шелуху степенности и увлечь за собой… Розенталь, конечно, тоже там, притаился в своем уголке, и за всеми ними украдкой, но очень внимательно наблюдает главный врач — его взгляд до недавних пор казался ей добродушным, приветливым, по-отцовски благосклонным, но вчера ночью она видела, как в его глазах сверкали молнии, и взгляд был ледяным, колючим, суровым. Недавно он заходил к пациенту и почти не обмолвился с ней ни словом, только быстро пробурчал себе под нос какие-то распоряжения, а на ее вопрос, не находит ли он, что пациент идет на поправку, лишь пожал плечами.

Между тем пациенту действительно стало лучше, она готова была побиться об заклад. Юноша уже не прижимался к стене каждый раз, когда открывалась дверь, и больше не вздрагивал от чужого прикосновения. Скоро — может быть, даже завтра — он совсем поправится, и вылечит его именно она, и она же защитит его от дальнейших потрясений. Ну а что касается «Красного льва», поклялась себе Надин, то туда она теперь ни ногой: ее ждет заслуженная, неизбежная опала, хотя ясно, что никто из тех людей не заметит ее отсутствия — на этот счет у нее не было никаких иллюзий. Да, даже не заметят, подумала Надин и, почувствовав горькую обиду, унижение, вытащила из кармана носовой платок в цветочек, украдкой утерла слезы, а потом одарила юношу улыбкой, которая, как ей казалось, помогала ему выздороветь. К тому же она где-то читала, что, как бы плохо ни шли дела, важно все время улыбаться, и в последние несколько часов прилежно следовала этому ценному совету, пусть пациент видит — ее лицо светится радостью. «Все хорошо», — повторяла она напевным, убаюкивающим голосом: в действенности этого волшебного заклинания не приходилось сомневаться, оно непременно должно быть в арсенале медсестры. Словом, она изо всех сил старалась исправить свою ошибку и продолжала дежурить у постели пациента, пока наконец сон и усталость не сморили ее.

Когда за окнами, забранными решеткой, стали сгущаться сумерки, она раздобыла себе журнал, кока-колу и плитку шоколада и решила снова до самого рассвета не отходить от юноши. В шесть на пороге комнаты появилась дежурная медсестра, и Надин вежливо, но решительно отказалась от ее помощи: нет, спасибо, не стоит беспокоиться, сменять ее не нужно; она совсем не голодна и спать тоже не хочет, напротив, чувствует себя свежей и отдохнувшей, словно только что встала с кровати, так что, если коллега позволит, она сама продолжит заботиться о своем пациенте, это будет весьма разумно, учитывая доверительные отношения, которые сложились между ними.

Вероятно, в иных обстоятельствах медсестра охотно приняла бы такое предложение, ведь у нее и без того хватало забот. Однако сейчас, поспешила она объяснить, это было совершенно невозможно, поскольку главный врач вызывает Надин к себе в кабинет в половине седьмого. Побеседовать, добавила она. Он попросил ее передать это Надин, а самой ей велено остаться возле пациента до конца дежурства.

«Побеседовать?» — повторила Надин упавшим голосом, нехотя уступая стул у изголовья кровати. После всего случившегося известие, что начальство вызывает ее для разговора, не сулило ничего хорошего, и медсестра тоже, видимо, так полагала, судя по ухмылке, скользнувшей по ее лицу, когда она с важным, степенным видом усаживалась возле пациента, готовая исполнять вверенные ей обязанности. Уже пять минут седьмого, заметила она, так что Надин лучше поторопиться, если она хочет привести себя в порядок перед встречей с главным врачом.

Надин кивнула и направилась к двери. У порога она обернулась и с тоской посмотрела на своего пациента.