Ненавижу

ЭДИК

Все было так, как обычно. Тот же бегающий взгляд главного, те же стройные ножки секретарши, тот же растворимый кофе в одноразовой чашке и тот же дым исчезающих надежд.

— Понимаешь, старик, концепт хорош, но нет драйва. Извини. — Пухлая папка могильной плитой придавила колени. Аудиенция окончена.

Повисла пауза. Такая же склизкая, как капля пота, скатившаяся по спине.

Он неловко поднялся из глубокого низкого кресла. В кармане ехидно звякнули монетки. Мелочь на метро. И все. Ни сегодня, ни завтра денежных поступлений не предвидится. Если по справедливости, то и послезавтра ситуация вряд ли станет лучше.

— Но если что-то… вдруг… — тонкий, остро-просящий тон разодрал пересохшее горло. Самому стало противно. Грустно и противно.

— Если что-то, если вдруг… — сыто хохотнул его собеседник. — Тогда я тебе сам позвоню. А сейчас извини — работа. Шведы приезжают. Совместный проект, сам понимаешь. Пропуск подпишешь у Нины. Больше не задерживаю. Удачи!

Эдик кивнул. Ну да, все, как обычно. По глупости покупаешь лотерейный билет и до самого розыгрыша веришь: статус официального российского миллионера у тебя в кармане. Нужно только подождать пару дней. А потом бурные овации и неискренние объятия вчерашних друзей: что ты такого сделал, старичок, что тебе так повезло?! И в ответ — я просто верил в удачу. Я достаю из широких штанин! Смотрите! Завидуйте! И ведь действительно позавидуют, если выиграешь, конечно. Поэтому и покупаешь на последние деньги свое лотерйное счастье. Пока в прямом эфире платят мизерные выигрыши — радостно напряжен, эмоционально надушен и в то же время обманчиво спокоен. Ну? Шарики с веселым стуком прыгают в лототрон. Ну! Шевелись, фортуна! Шаг туда, шаг сюда, стук целлулоидных бочков, и мы почти у цели. Поздравьте нового миллионера!

Но… иллюзия. Чудес не бывает: мало того, что фортуна хромонога, так она еще и туга на ухо. Шарики выпали, цифры названы, а во рту металлический привкус поражения: чем я-то хуже? Ничем — сегодня не повезло.

…В приемной Эдик нашел в себе силы задержаться у стола секретарши, у которой никак не сходилась виртуальная "могила Наполеона".

— Подпишите, пожалуйста. — Холеные тонкие пальчики нащупали «паркер» и, не глядя, поставили каллиграфическую закорючку. — Спасибо, Ниночка. Вы очень любезны. Кстати, кофе вам сегодня особенно удался.

В ответ безразличная тишина: Наполеон в кои-то веки проявил признаки жизни, и в отличие от Эдика сулил определенные надежды.

Дверь вкрадчиво вытолкнула посетителя в коридорный рой. Ваше время истекло, нам не до разговоров. А что он, собственно, хотел? Продолжения в банкетном зале? Вечер при свечах с бокалом шампанского? Как бы не так. Его кредитоспособность оценили еще тогда, в тот самый первый раз. На лбу до сих пор зудело: "Не мой уровень". Видали! Не ее уровень! А всего лишь секретарша… Секретутка. Офис-менеджер. Слишком хороша для него. А он что? Получается, слишком плох? Из пункта А и из пункта Б навстречу друг другу вышли двое. Вопрос, почему не встретились. Ответ: потому, что не судьба. Один сел в троллеубус, второй в «крайслер». Не встретились.

Эдик сжал папку онемевшими пальцами и ссутулился. Но почему?!

— Ба! Эдик! Опять сценарий принес?

— Эдичка! Когда же мы увидим твое новое шоу?

— Эдуард, да вы неисправимый романтик… Опять вы здесь, опять вы с нами.

И наконец:

— Эдик, что-то ты слишком часто ходишь по нашему коридору. Штирлицем себя вообразил?

Очень смешно. Шутка дня. Смеяться после слова «Штирлиц». Эдик вяло отвечал, но руку не протягивал, наученный горьким опытом. Здесь никто не подает руку неудачникам. Собственно, по этому жесту или его отсутствию и определятся твой статус, твое истинное место под ТВ-солнцем.

Два года назад он принес сюда свой первый сценарий. Поджилки тряслись от торжества момента. Государственная телерадиокомпания. Рупор эпохи. Надежда и опора страны. Святая святых, блин! Чтобы попасть сюда, ему пришлось напрячь связи своей бывшей. Хотя напрячь — сильно сказано. Всего один телефонный звонок (но как этот звонок тяжело дался!), и вот он в кабинете главного редактора. Начинающий автор, подающий большие надежды. Прошу любить и жаловать!

В разговоре телевизионный босс, круглый и добродушный, как колобок, замешанный на финских дрожжах, источал лишь дружелюбие и снисходительную мужскую солидарность. Так беседуют мужчины, побывавшие в постели у одной и той же женщины. Женщина, кстати, присутствовала тут же. Привычно раскинувшись на кожаном диване, Жанна флегматично полировала свои острые коготки. Босс жмурился от удовольствия. Эдик испытывал чувство неловкости. За всех. Но почему-то больше за нее.

Сценарий взяли сразу же, посулив его автору небывалый успех. Эдик, было дело, заикнулся о собственной программе, и его поощрительно похлопали по плечу: "Как знать, старик, как знать!". Перспективы воодушевили настолько, что на последние деньги Эдик купил букет роз и нанес спонтанный визит своей благоверной. Бывшей, конечно, но как знать, как знать… Цветы приняли, экс-муженька брезгливо выставили вон: "Милый, кто же входит в одну реку дважды, тем более, в такую реку!". Он, помнится, тогда униженно кивнул: "Конечно, конечно… Просто так зашел заглянул и сейчас ухожу. Извини, воспоминания". О чем, чудак рогатый, он хотел вспомнить?! О том, как были счастливы вместе? Глупо вспоминать о том, чего не было. Со времен их совместного житья много воды утекло. Оба изменились. Стали старше. Мудрее. Она приобрела лоск зрелой красавицы, он — агрессивную матерость. Жанна хохотала, услышав о «матерости»: "Да ты же лох! Слава богу, у нас нет детей, иначе они тоже бы стали лохами!".

Бывшая оказалась права — он лох.

Сценарий вернули через два месяца.

Перспективы лопнули как розовый пузырь.

А еще через шесть недель — страна прильнула к плоским домашним экранам. Новое политическое ток-шоу, заявленное телеканалом, с первых минут стало сенсацией. Ведущий — эпатажный мальчик — без запинки произносил его, Эдиков, текст. Вместе с приглашенными экспертами он виртуозно решал проблемы, которые еще не так давно волновали самого Эдика. В титрах были указаны все, кроме автора проекта.

Он ворвался сюда, вооружившись законом. Закон гарантировал соблюдение всех его прав, сулил многотысячный иск и торжество справедливости. Потренировавшись перед зеркалом, Эдик приготовил убийственную фразу: "Я подаю на вас в суд!". Так и вошел в кабинет: с гордо поднятой головой и двумя стопками водки в желудке.

Штатный юрист не испугался. Отложил закон в сторону. Похлопал по плечу. И популярно объяснил автору его права и обязанности. Прав — ноль. Обязанности — пойти по известному адресу и постараться получить максимально возможное удовольствие. Иначе многотысячный иск и торжество справедливости. Понял, нет?

Аргументы вкупе с водкой произвели должное впечатление: пришлось пойти. На мировую. Он так и не понял, как именно его обманули, но то, что сделали это играючи и легко, новоявленный сценарист осознал сразу. Впрочем, на тот момент все стало неважно: открылись новые перспективы. Главный как бы вскользь и как бы по секрету пообещал, что следующий сценарий обязательно пойдет…

Следующий сценарий действительно пошел. Викторина, придуманная Эдиком, мгновенно стала популярной, получив все мыслимые и немыслимые телевизионные премии. Эдик смотрел трансляцию «Тэфи». Сытые телеакадемики. Хамоватые звездочки. Народные артисты. Заслуженные подлецы. Счастливое лицо главного. Тот не влезал в экран, лучась широкой улыбкой. Иногда камера выхватывала очаровательную спутницу телебосса. Эдик мрачно глотал теплую водку: "И чем я ей не угодил?".

С тех пор так и повелось. Примерно раз в полгода происходил рецидив. Эдик приносил очередной сценарий, выслушивал хвалебные возгласы и получал изысканный пинок под зад. Иногда он себя спрашивал, сколько можно наступать на одни и те же грабли. Но с настойчивостью интеллектуального маньяка наступал вновь и вновь. Как сейчас, например. Он не сомневался, что на канале уже полным ходом идут пилотные съемки. И вскоре страна будет чествовать нового героя. Не его. Черт побери, опять не его.

Он убыстрил шаг, завернул за поворот и столкнулся со Светланой Борисовной. Наш старейший работник — так ее представляли на всех торжественных вечерах и праздниках. В будние дни — старушка на побегушках: "Света, сначала поди туда, затем сюда, принеси то, не забудь это! Поторопись, Светуля, это телевидение, и оно не может ждать вечность!". Ее все так и звали — Света, Светик, Светуля. И только один Эдик — Светлана Борисовна. В память о прошлых днях, когда он приходил сюда если не героем, то, по крайней мере, весьма перспективным молодым журналистом. Сколько лет прошло? Много. Ведь он помнил ее бальзаковский возраст, зрелое очарование и первые морщинки на счастливом лице. И что скрывать, даже был немножко влюблен. В пику Мамонт-Дальскому, в которого был влюблена она.

Телевидение не может ждать вечность. И даже самые признанные герои очень быстро становятся вчерашними. Пария всегда чувствует изгоя, изгой — парию. Но как-то ведь удержались, чтобы хотя бы иногда встречаться в накуренных калуарах?

Эдик нацепил бодрую улыбку, расшаркался, и не смог сделать ни шага… Обычно Светлана Борисовна, встретив Эдика, вела его в свою каморку: отпаивать чаем и утешать, но сегодня…

Всхлипывая, она баюкала багровую руку, на которой уже проступили отвратительные и болезненные волдыри.

— Что случилось? — он инстинктивно потянулся, но тут же одернул ладонь, опасаясь сделать ей еще больнее.

— Ничего, Эдинька, ничего. Стакан с кипятком на себя опрокинула, старая. Мазью помажу, и пройдет.

Интуитивно Эдик понял: врет.

— Вас кто-то обидел?

Она беспомощно мотнула головой:

— Ну, что ты милый! Кто ж здесь старуху-то обидит? Люди вежливые, внимательные, интеллигентные…

Толчок, и Эдик отлетел в сторону. Второй — и Светлана Борисовна рухнула прямо на него. Нечего на дороге стоять, быдло!

В лучших традициях отечественных сериалов двинулись массивные секьюрити, за спинами которых скрывался никто иной, как пересмешник российской эстрады — Филипп Бредосович собственной персоной. Обладатель всяких музыкальных премий. Певец. Актер. В будущем — модный писатель или дизайнер. Тут уж ничего предугадать нельзя — как карты лягут. Но, скорей, дизайнер. В литературе — там еще думать надо. А тут оделся, как бог послал, и сразу новый стиль. Эклектика называется. На голове — белая шляпа с павлиньим пером, оттеняющая крашеные кудри. Длинный серебристый плащ с красными драконами. Узкие кожаные штанишки, подчеркивающие сначала выпуклость гениталий, и только потом уже относительную стройность ног. Кокетливые сапожки со шпорами. Хипповатая рубаха почти до самого пупа открывает буйную, тщательно уложенную растительность. Платиновые цепи с золотым покрытием в три ряда вокруг шеи, блеск бриллиантов и стразов. Звезда!

Прошел, не глядя, обдав тяжелым духом парфюма и перегара, изображая торопливость. И только когда прошел, Эдик заметил, что Светлану Борисовну бьет крупная дрожь.

— Он? Это он сделал?! — указал на ожог.

Она стыдливо отвела взгляд и только коротко кивнула.

— Говнюк! — Эдик рванулся было вслед, но она повисла на нем. Задела больную руку. Ойкнула.

— Не надо, Эдинька! Не стоит того. Тебя и близко к нему не подпустят. Только покалечат.

— Покалечат — в суд подам, — мрачно буркнул Эдик. — Засажу! На зоне, знаете, как таких красавчиков любят?! В сметане, под хреном и еще в винном соусе.

Тем не менее, понимал, что права Светлана Борисовна, ой, как права… Вспомнить, что ли, для примера, что случилось с продавщицей цветов в киоске у метро, или с управляющим рестораном, сделавшим справедливое замечание? Иных уж нет, а те далече. Про журналистов и вовсе помолчим… Светлая память той розовой кофточке. Так что живым вполне мог и не уйти, оттого и бесился еще больше.

— В медпункт? — он обнял Светлану Борисовну за хрупкие плечи и осторожно повел к леснице: всего-то два пролета, три поворота, и мы у цели.

— Опять сценарий принес? — Светлана Борисовна тактично перевела тему, с больной руки на больную голову.

— Уже уношу, — Эдик перехватил поудобнее папку. — Встреча была короткой, но очень плодотворной. Меня еще так быстро не посылали на.

— Не пригодился?

— Пригодился, но не мне. Кто бы сомневался?! Тут вообще со стороны мало, что берут. А если и берут, то сразу своим объявляют. Вы же знаете.

— Ничего, поначалу всегда так бывает, потом тебя обязательно оценят. Пригласят…

— И даже наградят посмертно? — в нем с новой силой прорвалась обида. — Нет, Светлана Борисовна. Все было. Дважды в одну реку не входят. Сам виноват. Не удержался в струе, выплеснули, не заметив. Никто не оценит, никто не пригласит, и никто не наградит. В моде нынче хамы, они на волне популярности. Им почет и уважение. Вон звезда прошла, все расступились. Кто мы для нее? Быдло. А она кто для нас — звезда! Почувствуйте разницу! За что, кстати кипяточком-то обласкал?

— Да бог бы с ним, заживет… — она опять ушла от темы. — Филипп хороший, я его с детства знаю. Он ведь еще в программе "Шире круг записывался". Мальчик просто погорячился. Шоу оказалось неудачным, вот и сорвался на первого, кто под руку попался.

— Мальчик? Да ему, перцу болгарскому, скоро пятьдесят стукнет!

— А мне семьдесят, — кокетливо улыбнулась Светлана Борисовна. — так что для меня он совершенный мальчишка.

— Мальчиш-плохиш.

— Зачем так зло? Он поймет, одумается.

— Почему вы прощаете? — шаг Эдика сделался совсем уж черепашьим, — Разве можно такое прощать? Ведь не может же человек чувствовать себя совершенно безнаказанным?! Нельзя так, нельзя!

Она горько улыбнулась, погладив его по плечу:

— Конечно, нельзя. Вы это понимаете, я это понимаю, а им не дано. Мы живем в разных мирах, и эти миры почти никогда не пересекаются. Они параллельные. Помните, Эдик, у Достоевского? Только у маленького человека есть совесть. У тех, кто наверху, совести нет.

— Федор Михалыч-то тут при чем?! — взмолился Эдик. — Вы еще Библию вспомните! Про милость к падшим, брошенные камни и благое всепрощение. Вот вы о совести, Светлана Борисовна, говорите, маленького человека сюда приплели, если так и дальше пойдет, то без гоголевской шинели нам никак не обойтись — все мы из нее вышли — маленькие и большие, порядочные и полупорядочные. Ну, и что с того? Подвели вы теорию под практику. А практика — бац! — и кипяточком по голой душе. Дальше-то как? У хама нет совести, потому что он хам. И разрешая ему относиться к себе по-скотски, вы не только его превращаете в скота, но и себя. Себя, понимаете?! Сегодня вас облили кипятком, завтра — публично дадут пощечину, а послезавтра? Случайно ножик воткнут, или удавку накинут?

Светлана Борисовна остановилась, глядя снизу вверх:

— Все так, Эдик, все правильно. Вы большой умный мальчик. А я маленькая старая дура. Но позвольте вопрос: почему, обличая хамов и осуждая хамство, вы по-прежнему приносите сюда свои сценарии?!

Удар попал точно в цель. Эдик растерялся:

— Но меня, по крайней мере, по морде не бьют.

— Лукавите! Вас бьют не только намного сильнее, но и подлее. Только вы не готовы признать это как факт. Самое страшное, Эдик, в нашей профессии, когда у тебя крадут тебя же. А ты ничего не можешь сделать. Может быть, даже и не хочешь, потому что боишься что-нибудь сделать.

— Почему это я боюсь?

— А вы не уверены, что справитесь с этой системой. Скорее, система справится с вами.

…Дождь подстать настроению. Выйдя из роскошного здания, хотел закурить сигарету, но та мгновенно намокла. Сунул папку под тонкую куртку и побрел к метро. Душила ненависть. Ненависть к дорогим иномаркам и не менее дорогим женщинам. К мужчинам, которые могут себе позволить и то, и другое. К бывшей, с ее умением устраиваться. К главному, с его бегающими глазами. И к секретарше, с ее безразличным видом. Если ты такой талантливый, то почему такой бедный?! Именно поэтому. Сколько себя помнил, судьба всегда над ним смеялась. В первый раз, когда он появился на свет. Отцу шестьдесят, матери почти пятьдесят. Божий подарочек. Первые пять лет по больницам. Капельницы и уколы, которые загоняли пилу мигрени куда-то вглубь, до следующего мучительного приступа. До семи лет Эдик вообще думал, что боль — это нормальное человеческое состояние. Родителям он надоел еще в пеленках. Отпрыск, на которого возлагались такие надежды, почему-то не спешил говорить и ходить, орал все ночи напролет, требуя соску, пока не доорался до грыжи. В больнице поставили еще пару диагнозов: "А что вы хотели? Поздние роды и все такое".

Они хотели гениального ребенка. У поздних отцов рождаются гениальные дети. Александр Македонский. Петр Великий, Петр Ильич Чайковский… Примеры, на которые нужно и должно равняться. Правда, если мать младше отца лет на…цать. Последний факт родители Эдика сочли досадной мелочью. Главное — конечный результат. Результат нарекли претенциозным именем — Эдуард. Судьба ухмыльнулась во второй раз. Как не склоняй, все равно плохо и фальшиво. Эдичка — и во рту сразу же становится кисло. Эдик — и мир окрашивается в голубой цвет. Эд — и твое имя снова меняется на непристойность. Так что правильно в песне поется: "Как вы лодку назовете, так она и поплывет". Пока он плывет не по той реке и не в той лодке.

Чтобы быть успешным, надо эпатировать, провоцировать и хамить. Много, умело и одновременно. Именно этого требовала эпоха хама. Эпатировать Эдик не умел, хамить было стыдно. Он просто хотел быть телеведущим своего собственного шоу. Собственного — от начала до конца. Но идеи воровали другие — бесчисленные главные и дети состоятельных родителей. Сколько он перевидал холеных девочек и гладких мальчиков, сумевших стать «звездами» только потому, что их кто-то вовремя подтолкнул, куда надо. Ему никто не помогал. Ни родители — из могилы вряд ли получится, ни друзья — дружба не выдержала проверки временем, ни меценаты — где их сегодня найдешь. Конечно, какая-нибудь амбициозная барышня может пойти на риск и дать объявление: "Ищу спонсора". Ему же эта дорожка заказана. Разве кто сдуру клюнет на Эдика…

А ведь когда-то… Он вдруг вспомнил свой замшевый пиджак с кожаными модными зарплатами. Пиджак был куплен на первый телевизионный гонорар. Он тогда устроился внештатным корреспондентом. Под пиджаком нейлоновая белая рубашка. Или черная? Все-таки черная. Потел он в ней кошмарно, но все равно носил. Стиляга хренов! Барышни морщили носики — фу, как воняет потом, но не уходили. От звезд никто и никогда не уходил. Это мы уже проходили. Крысы бегут с корабля, только когда корабль тонет. Вот и его лодка-корабль ушла (ушел?) на дно. Ни один Жак Кусто не разыщет.

Как снова стать звездой? Господи, если ты там есть, подскажи: как стать звездой? Молчит. Ну, ладно, не навсегда. Хотя бы на час. А? Подумай, всего-то — звезда на час. Слава на минуту. Черт, пусть под меня, наконец, прогнется этот безумный и подлый мир. Тебе-то это ничего не будет стоить, Господи! Ничего! Но и этот ГЛАВНЫЙ тоже молчит. Сговорились они, что ли? Или не слышат?

Слышат. Из ближайшего ларька звонкий издевательский голос как утешительный приз: "Кто хочет, тот добьется!". Сволочи! Он хочет, но у него ничего не получается. Вечный конфликт между верхами и низами. Он очень хочет стать звездой: чтобы девочки снова визжали, увидев на улице, падали в обморок и сами собой в штабеля укладывались. Чтобы деньги не считать. Чтобы вернуться и стать завсегдатаем светских тусовок. Хотя какие в его времена тусовки? Так, "Кабачок 13 стульев" на польской подтанцовке. И все равно узнавали: "Ой, а мы вас в прошлом месяце видели за пани Моникой! Второй слева. Вы еще так смешно танцевали твист — ваши ноги разъезжались".

Слава… Да где ж она слава?! Чтобы с усталой снисходительностью бросать в толпу: "Истоки моего творчества… Мой новый проект… Глубина бытия". Имел он эту глубину вместе с бытием! Да, он хочет всего и сразу. Здесь и сейчас. Он хочет, как все. Одержимость? Нет! Идея фикс! Да! Стоп! А в этом что-то есть…

Эдик споткнулся на полпути. Спокойно, Эдуард, спокойно, главное — не спугнуть. Мысль медленно крошились, словно подсохшая глина под твердыми пальцами. Экстремальное шоу. Люди, одержимые идеей фикс. И он, как небожитель, станет вершить их судьбы, даст шанс воплотить эту идею в жизнь. В прямом эфире. На глазах у восторженной миллионной публики. Все пороки человечества. Самые скандальные желания. И убийство, да-да, обязательно убийство, — он даже облизнул губы от предвкушения. Как славно: во время шоу выстрелить, к примеру, в главного, в Колобка. И главное (пардон за каламбур!) попасть. Бутафорской пулей. Или не бутафорской. Ха-ха! Или еще лучше — перейти с ним на «ты». И когда он начнет орать, снисходительно заметить: "Да пошел ты на…". И сразу будет понятно, куда и зачем идти.

Эдик запрокинул голову, вглядываясь в питерский неон. Город казался размытым: он то надвигался, то куда-то уплывал, теряя и без того нечеткую форму. Блики света, клочки разговоров и тяжелые капли дождя. В ближайшем кафе играли джаз. В приоткрытой двери — пике саксофона, срывающийся женский голос — "Покажи мне свое сердце!", ритм холодной безнадежности. На острие ножа подрагивала затихающая нота. Вот только люди за стеклом улыбались и курили. А он был готов заплакать. Осенний джаз. Осенняя печаль. Набор сезонных штампов и еще этот дождь. Черт бы его побрал, этот октябрьский дождь.

Горло вновь стянуло. Ненависть не просто просилась — рвалась наружу. Что ж, вы сами этого хотели. Слышите, он вас предупредил, а вы не услышали. Ваше право. На этот раз все будет по-другому! Хватит кормить своим интеллектом других. Хватит! Пришли иные времена. Теперь он сам будет диктовать условия. И пусть попробуют только возразить, он им тогда покажет, каким должно быть настоящее шоу!

Эдик прижал к себе папку и сделал еще один неосторожный шаг, едва не угодив в лужу.

Рядом притормозила иномарка, обдав холодными брызгами. Эдик ругнулся, беспомощно разглядывая грязные потеки на джинсах.

— Чего застыл? — раздался смутно знакомый голос. — Садись, подвезу, заодно и поговорим. Давно не виделись. Сто лет прошло.

Но он топтался на месте, не решаясь открыть дверь. Многое бы отдал, чтобы эта встреча никогда не состоялась. Но поздно — состоялась. Позади гудели машины, джаз становился глуше… Покажи мне свое сердце! Покажи! Покажи!

— Ну! — Это не просьба, мальчик, это приказ. — Долго я буду ждать?!

Покажи мне свое сердце!

И рука против воли потянулась к блестящей мокрой дверце:

— Здравствуй! Как жизнь?

Газета "Московский коммерсант"

У них — политики, у нас — преступники?

Реалити-шоу в США давно уже кузница кадров для эстрадных звезд, топ-моделей и бизнесменов. Кто бы спорил! Не нужно обладать особым талантом, чтобы добиться успеха. Хочешь стать богатым? А знаменитым? Иди в реалити-шоу. И ведь идут, несмотря на то, что совершенно не умеют ни петь, ни играть, ни плести интриги. Если уж на то пошло, то строить дом, делать ремонт и сажать деревья, они тоже не умеют. Однако домом или песней сегодня мало кого удивишь. Поэтому организаторам реалити-шоу пришлось обратить свое внимание на другие сферы общественной жизни: экономик и политику. Правда, с экономикой сразу вышла промашка. Американские граждане даже дважды два сложить не в состоянии, где уж им про ВВП рассуждать (или в Америке экономические реалии складываются из клинтонов и бушиков?). Пришлось телевизионным боссам отказаться от сложных вычислений и взять чего-нибудь попроще. Политику. Тут уж каждый, как в футболе (пардон, это у нас, у них — бейсбол) мнит себя великим специалистом.

Итак, новость дня: американские ТВ-боссы решили помочь в удовлетворении амбиций тем гражданам, кто еще с детства хотел стать политиком. Проект вымучивали долго, но как говорится. Нет таких крепостей…

Предполагается, что в ближайшем будущем будет запущен новый телевизионный проект под названием "Red/Blue". Новое реалити-шоу ориентируется на те же самые принципы, что и шоу "Большой брат". 12–14 человек, мужчин и женщин, на некоторое время поселят в особняке в Джорджтауне, в окружении камер и микрофонов. Участники будут поделены на две команды — Либералов и Консерваторов — и должны будут выполнять определенные задания, то в Вашингтоне, то за его пределами. Конкурсы позволят продемонстрировать участником не только свои политические способности, но и выявить самую харизматичную личность.

Каждую неделю из команд будет исключаться один человек, которому придется покинуть особняк в Джорджтауне и вернуться домой. Победитель реалити-шоу получит один миллион долларов. Но потратить на себя он его вряд ли сможет: деньги придется отдать на политические цели. Какой смысл? — спросит прагматичный российский читатель. Ведь главное не участие, а приз. Смысл, уверяем вас, есть. Победитель получит все, о чем мог только мечтать: личный пиар, ночь в Овальном кабинете, непродолжительную известность, наконец, контракт с книжным издательством на автобиографию "Как я плутал в политическом лабиринте". В общем, своего не упустит. Вот только…

Американская новация заставляет всерьез задуматься о будущем телевизионной России. Известно, что почти все проекты на нашем телевидении, являются кальками западных теле-шоу. Однако для России политическое реалити-шоу пока что нереально. В нашей Думе вряд ли найдешь пристойного политика, а если их будет штамповать какая-нибудь "Фабрика ГД РФ", то нашему государству просто не позавидуешь (хотя покажите мне какое-нибудь другое государство, завидующее нашему!).

Россия во многих странах воспринимается как криминальное государство, основанное исключительно на коррупции и насилии. Это мы к чему? Да к тому, что, по слухам, на одном из каналов полным ходом идет подготовка к новому скандальному проекту, эксплуатирующую тему преступления и наказания. Порока и добродетели. Говорят, что победитель программы получит уникальный шанс: он воплотит в жизнь любую свою мечту, даже, если для этого придется кого-то убить…

МАЗУРИК

В первую минуту его оглушил рой голосов.

— Заполните анкету! — мимолетное создание буквально насильно впихнуло в руки тонкий лист бумаги. — И быстрее! Ждать никто будет! Это же кастинг! Вы понимаете? Кас-ти-н-г!!! Следующий!

Действительно, очередь двигалась быстро. Отсев шел максимальный. На беседу не более двух минут. Семен Петрович огляделся и выбрал местечко на низком диванчике. Положив листок на кожаную рыжую папку, постарался сосредоточиться. Типовая анкета: ФИО, год рождения, семейное положение, место работы и ежемесячный доход. Плюс: "Ваша идея-фикс?". На последнем вопросе Мазурик споткнулся. Вот так вот сразу, взять и сформулировать? Сложновато. Близоруко щурясь, оглядел зал. По коридору носились девочки, направляя бурный человеческий поток по кабинетам. Стрекотали факсы, гудели ксероксы, сплевывали принтеры. Народ заполнял анкеты и, судя по некоторым растерянным лицам, большинство тушевалось именно перед последним вопросом.

Справа от Семена Петровича застыл комок климактерических нервов. С въевшимся запахом страха и случайных связей. Он невольно поморщился. Сколько себя помнил, именно это сочетание вызывало в нем приступ физического отвращения. Из-за этого каждая сессия превращалась в кошмар. Другие профессора, напротив, куражились, припоминая студентам многочисленные неявки, хамство и пьянство на лекциях. Он же всегда старался уложиться в час, максимум в два. Никаких переэкзаменовок. Никаких дополнительных консультаций. Тяните билет. Отвечайте. Вашу зачетку. Следующий! Даже те, кто ничего не знал по истории культурологи, имел шанс получить положительную оценку. Только мало кто об этом догадывался. Профессор Мазурик — Мазурик лишь на бумаге. Внешне — Парфен Рогожин, получивший высшее образование, докторскую степень и профессорское место, но все с той же восторженной мечтой — зарезать Настасью Филипповну. И в каждой истеричной студентке он видел ее, Настасью Филипповну.

Когда перед ним появлялась трясущаяся барышня со слабым флером вчерашнего секса, Мазурик зверел. Когда она намеренно приподнимала юбку, демонстрируя a la Шерон Стоун свой основной инстинкт, его трясло. Не от возбуждения, секс интересовал Семена Петровича в последнюю очередь, от животной брезгливости. Впрочем, прыщавые мальчики, мгновенно подрастерявшие в аудитории наглость и наносной эпатаж, также не вызывали в нем теплых чувств. Этих он ненавидел еще больше: за молодость, тупость и неограниченные возможности, которые им предоставили родители вкупе с новой эпохой.

После каждого экзамена профессор Мазурик подолгу лежал в маленькой узкой ванне, смывая с себя университетскую скверну. Господи, когда это кончится? Вместо того, чтобы двигать мировую науку, изучать особенности элитарной культуры, общаться с умнейшими людьми своей эпохи, он должен терпеть это вечное унижение — лекции, семинары и тупые лица российского генофонда… на этой мысли в дверь начинали колотить:

— Очередь!

Даже в собственную ванну у него теперь очередь. Спускал воду, наспех обтирался полотенцем и протискивался бочком, оставив позади себя теплый рай временного одиночества.

— Опять моим шампунем пользовался!

— Тебе жалко?

В ответ — демонстративный щелчок замка и шум воды.

Семейная жизнь. Глава — Кризис жанра. У кого его не бывает?

…Мазурик отключил мобильник и закрыл глаза, стараясь успокоиться. Сердце сегодня шальное. В висках шумит. Наверняка, давление. И дернула же нелегкая построить этот город на болотах. Нет, чтобы Петр выбрал приличное местечко, где-нибудь в районе Одессы. У самого синего моря. Сидел бы сейчас на берегу, кидал бы гладкие камешки в воду и думал о чем-нибудь хорошем. К примеру, о маленьком домике со всеми удобствами, профессорской ставке в Кембриджском университете и глухонемой прислуге. У Невы так не посидишь: с утра штормовое предупреждение. Ветер сбивает с ног, а свинцовая вода — с мыслей.

Сердце вновь скакнуло, совершив немыслимый пируэт. На лбу выступила испарина. Ох, не стоило сегодня с утра кофе на пиво и пиво на кофе. Но он опять сломался, увидев в прихожей знакомый зонтик. У жены гости. Жену не беспокоить. И чтобы не столкнуться ненароком с ней и с гостями, сбежал из дома пораньше. Впереди вечерние занятия и масса свободного времени.

Рядом простучали знакомые каблучки: кас-ти-н-г!!! Семен открыл глаза и снова взглянул на анкету. Нуте-с, где он, этот ваш телевизионный эксперимент — отбор в экстремальное шоу. Как же, как же… Наверняка, еще одна финансовая пирамида. Знаем, знаем… Секрет полишинеля. Сначала тебя заманивают, обещая показать чудо в перьях, после, наверняка, займутся вымогательством. Отберут группу неврастеников и начнут работать с каждым индивидуально. Достаточно применить пару методик, воздействующих на сознание человека, и любой неврастеник добровольно и, что самое смешное, благодарно отдаст свои кровные. Вот эта, справа, точно отдаст. Еще и благодарить будет. Господи, ну и запах от нее…

Люди, сколько бы ни говорили, сколько бы ни писали, все равно послушно бредут в расставленную финансовую ловушку. Лично он сюда пришел из чистого любопытства. Профессионального, если хотите. Пускай агитируют, изучая его запросы и потребности, анализируя его идею-фикс (так он про нее и рассказал!), не жалко. Денег — жалко, да и нет их у него. Ха-ха-ха! Нашли дурака. Еще вопрос, кто кому одолжение делает.

Идиотизм: в середине дня оказаться в сомнительной конторе, чтобы принять участие в странном и малопонятном даже ему действе. Хотя двадцать минут назад эта идея явно не казалась бредовой. Более того, когда подошла вихрастая симпатяга, он даже обрадовался. В тот момент Мазурик больше всего хотел быть кому-нибудь нужным. Говорят, что, преодолев кризис среднего возраста, становишься совсем другим человеком. Возможно. Средний возраст давно позади. Впереди — новый кризис — разделенного одиночества. Требовалось поговорить. Поговорить, как выпить. Неважно с кем, просто поговорить. Он уже полдня слонялся в районе Гостиного Двора, где несколько зазывал отрабатывали зарплату и премиальные: "Уважаемые гости и жители нашего города! Приглашаем вас на экскурсии по Петербургу… В программе…". Давно прошли те времена, когда билеты на увлекательные путешествия по памятным местам Северной Венеции закупались заранее. Особенно зимой. Голодные парочки-птенцы забивались на потертые места автобусных сидений и познавали Питер сквозь призму жадных горячих поцелуев. Экскурсоводы либо откровенно завидовали, либо принимали их под свое начальственное крыло, разрешая на время посещения музея не выходить из автобуса. В вашем распоряжении ровно двадцать минут! Целых двадцать минут на заднем сиденье! Под царапанье снежных хлопьев в запотевшее стекло. И потом в знак прощания — покосившееся сердечко, похожее на репку, которое вот уже тысячи лет люди тянут-потянут, да вытянуть не могут.

Мужчина! Эй, я вам говорю. Не желаете ли обзорную экскурсию? А сейчас? А по местам боевой славы? Как это, чьей? Вашей, разумеется. Вспомните, где, кого, когда. Сколько. Последнее совсем не обязательно. Ха-ха! Сейчас и свое имя забывают, не то, что оргазмы первой любви. Не хотите? Экий вы, стеснительный! Не хотите, как хотите. Девушка, да, вы, вы! Мэрилин Монро рядом с вами просто отдыхает! Девушка, не проходите мимо. Только здесь, только сейчас, только у нас. Фонтаны и памятники, водные прогулки и казематы Петропавловской крепости. Чего изволите? Привидения из саблинских пещер? Легко! Отправляемся через двадцать минут. Будут вам привидения!

Поехать на экскурсию он так и не решился. Слишком уж настойчивым показался гид. Отправился на работу. Посидит на кафедре, изображая кипучую деятельность, выпьет чайку с университетскими кумушками, после отбарабанит домашние заготовки о противостоянии массовой и элитарных культур, и домой, спать. Завтра гостей не будет — так что можно поспать подольше.

На работу шел, как на Голгофу. На середине крестного пути остановила вихрастая пичужка: "Скажите, у вас есть мечта? Идея-фикс? Правда? Вы не шутите? Боже мой, как удачно! А вы хотите, чтобы ваша идея-фикс стала реальностью, причем совершенно бесплатно! Да? Нет? Вы сомневаетесь? Тогда пройдите, пожалуйста, в наш офис. Сюда, сюда. Там вам помогут. Нет, это не обман! Все честно, у нас даже лицензия есть".

— На исполнение желаний?

— Какой вы смешной! Лицензия на помощь в исполнении желаний. Мы — не аферисты.

Почему-то ему вспомнился детский букварь с рисованным младенцем Лениным: пухлогубым, пухлощеким. Ангелочек с октябрятской звездочкой на груди: "Мы — не рабы, Рабы — не мы". Смешно, но он долгое время был уверен, что "мы — не рабы".

Мягкий толчок, и он, словно телец на заклании поднялся на второй этаж. На арке чуть кривая надпись: "Здесь исполняются ваши мечты". В тот момент почему-то захотелось, чтобы все происходящее оказалось правдой. И чтобы его мечта, наконец, стала явью. А вдруг? Ведь снимаются же голливудские комедии-китчи с Санта-Клаусами в главной роли. Может, и ему повезет? "Что вам мешает? — спросили у ангела-хранителя. И он ответил: "Мои крылья".

Семен покосился на свою соседку справа. Если бы не этот животный запах перепуганной самки, то она была бы вполне ничего: моложавая, подтянутая, нос, как ему нравится — с едва заметной горбинкой. Такие носы хирурги называют «верблюдики». С чего это он про хирургов вспомнил? Ну да — кризис жанра. Жена вчера обсуждала с гостями, стоит ли ей сделать лифтинговую подтяжку лица. А он возьми да и скаламбурь — на какой этаж? Получил пощечину. И задумчивый взгляд гостей: кто бы мог подумать, что ты такая сволочь! Почему, как только женщина перестает любить мужчину, она начинает называть его сволочью?!

Соседка почувствовала его взгляд и, стараясь, сделать это незаметно, отодвинулась. Юбка зашуршала по колготкам, и он увидел почти безупречные колени. Красивые колени — редкость. Дама ими может гордиться. Он взглянул на руки: обручальное кольцо на левой руке. Разведена? Вдова? Интересно, какая у нее идея-фикс? Устроить секс в большом городе? Отправиться с любовником на Канары? Пройтись голой по Невскому проспекту, и чтоб все завидовали? Мазурик досадливо мотнул головой: что-то его постоянно на секс тянет, даже странно. С некоторых пор он секса не любит. Есть на то свои причины.

Снова косой взгляд. Не очень красива, но породиста. И все-таки, зачем она вообще сюда пришла? Ищет ангела, которому мешают крылья?

Журнал "Эксперт по вызову"

Круговорот желаний

В конце девяностых была распространена шутка: "Зачем люди приходят на запись ток-шоу?" Ответ: им просто не с кем поговорить. Но, вспоминая, многочисленные ток-шоу, понимаешь, что дело отнюдь не в вакууме общения. Дело совсем в другом. На глазах зрителей разворачиваются битвы между социальным изгоями (проститутками, сутенерами, гомосексуалистами и трансвеститами), герои для доказательства своей точки зрения используют нецензурные выражения, дерутся, угрожают. «Окна», "Большая стирка", "Большой Куш" и прочие аналоги грязных дискуссий — это гротескный, искаженный мир, чем-то похожий на реальный, но все-таки существенно от него отличающийся. Герои передач вместе с ведущими играют второстепенные роли. Право первенства отдано зрителям. Они — судьи. Находясь над ситуацией, они с удовольствием (!) судят героев-изгоев с точки зрения правильных, социальных установок, подсказывая и одновременно навязывая их. В эфире постоянно звучат декларации о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Озвученные рекомендации порой ниже всякой критики, однако зрители не замечают. Они убеждены в своей правоте. Интересно наблюдать за лицами присутствующих в студии, когда кто-то из героев вступает в драку: на них написано откровенное любопытство и удовольствие от происходящего. Парадокс в том, что нас уже это нисколько не шокирует.

На смену ток-шоу пришли реалити-шоу. Поначалу думалось: те же фиги, только в профиль. Сегодня понимаешь — не те. Далеко не те. Реалити-шоу — чума нашего телевидения. И мы пируем во время этой чумы. Почему люди приходят в реалити-шоу? Смотрите, к примеру, проект «Дом-2». Там каждый третий отвечает: я хочу славы! Иногда, правда, случаются и вариации: хочу машину, хочу квартиру в Москве, хочу телку с большими сиськами и богатым папой, хочу…хочу…хочу стать ведущим реалити-шоу. Вот оно! Круг замкнулся! Герой хочет быть ведущим. Последние множатся, пыжатся, что-то изображают. За эти кривлянья им почет и что-то типа уважения. Плюс машины, квартиры, телки с большими сиськами.

Поклонники реалити-шоу возражают: они герои, а героев в нашей стране всегда чествовали. Вот, к примеру, космонавтов. Те всегда были в почете. Попросишь — государство все дает: ордена, машины, квартиры, смазливых комсомолок с большими сиськами. Так чем герои нашего времени хуже? Так получается, если по логике?

Так-то оно так… Только космонавты хотя бы за ордена и квартиры в космос летали, а не задницу на центральном канале показывали… Почувствуйте разницу. Впрочем, для кого-то и задница — уже вселенная.

И все-таки, зачем люди приходят в реалити-шоу? Что они там забыли?

АДА

Тик-так, тик-так… электронные часы. Зуммер мобильника. Пора принимать лекарство. Достала разноцветные пилюли, проглотила, чувствуя. Как гладкая оболочка легко проскользнула в натренированное горло. Поправила юбку, а то сосед глаз отвезти не может от ее страшных коленок. Так и подмывает — ткнуть локтем и грубо спросить: "Чего уставился? Женских ног никогда не видел". Но нарываться на скандал не хотелось.

Ей хотелось просто умереть. Без боли, без страданий, быстро и очень красиво. Вот если бы сейчас кто-нибудь сзади резким движением и до хруста позвонков. Или, скажем, машина на улице. ДТП. И она, залитая кровью, бледная и прекрасная умирает на руках любимого. Нет, не так. Еще не факт, что он будет плакать. А без слез — какая романтика? Или вот еще вариант. Шаг с тротуара, на проезжую часть. Стоп, стоп, стоп… Так совсем некрасиво и больно. Без гарантий на летальный исход. К тому же для начала придется выйти на улицу, ступить на проезжую часть, споткнуться в поклоне перед какой-нибудь иномаркой, а там… Снова страх. И его не преодолеть.

Желудок сжался от нового спазма. Не думать, не думать, не думать! Именно поэтому она здесь. Когда вокруг много людей, мысли обычно рассеиваются, в толпе чувствуешь себя равнодушным, а равнодушие спасает. Самое главное — сейчас ни о чем таком не думать!

Идиотка! Нашла себе белую обезьяну. Надо же так вляпаться: из всех мест выбрать именно то, где можно встретить его. Это же один из филиалов ТВ-компании. Когда-то они сюда приходили вместе, рука об руку — хозяин и хозяйка, и суетливые девочки-секретарши спешили исполнить любое ее желание. Как давно и как недавно все это было!

Ада инстинктивно сжалась и нервно оглянулась по сторонам. Вдруг он сейчас выйдет из кабинета и увидит ее. Скрещенье рук, скрещенье рук, судьбы скрещенье. Причем тут Пастернак, если он ее увидит? Ты также сбрасываешь платье, как осень сбрасывает листья…

Она даже привстала, оглядывая шумный холл. Где ты? Но тут же одернула и стыдливо вернулась на место. Вот так — знай свое место. Ну, выйдет. Ну, увидит. И что? Опять гримаса брезгливости? Интересно, как бы сейчас реагировали эти девочки и мальчики, если бы она сумела сохранить статус законной жены. Первая леди. Леди в первых рядах. Леди, которая не шевелится, потому что считает ЭТО пошлым и грязным. Но все в прошлом. Да и не леди она давно, тем более, что и не первая.

Сколько мужиков у нее перебывало? Посчитать, что ли? Скажем, до ста. Раз, два, три, четыре, пять… и до ста, не сбиваясь с ритма. Сто лет одиночества. Сто случайных имен. Сто отражений в зеркале ее жизни. Сто мужчин, среди которых нет, и никогда не было того единственного, любимого. Все, хватит! Не думать, не думать, не думать! Гнать эту обезьяну в белую мохнатую шею с тем, чтобы потом приманить, зарыться в теплый густой мех и выплакаться — помнишь?

Тут она в полной безопасности. Вокруг люди. Даже если он ее встретит, скандала не будет. Интеллигентные люди расстаются, как положено, цивилизованно. Без слез, без истерик и с надеждой на дружеское общение. Правда, общение, судя по всему, будет недолгим. Если будет, конечно.

Анкета смялась во влажной и холодной ладони. Ручка запнулась запятой-кляксой на пункте "Ваша идея-фикс". Она с досадой посмотрела на палец — чернильное пятно. Ручку только сегодня утром заправила, и она пролилась в сумке. Вот и паспорт в фиолетовых пятнах. Черно-белое лицо в родимым пятном. Господи, о какой только ерунде она думает, вместо того, чтобы сосредоточиться на главном.

Ада уже несколько раз пропускала свою очередь, опасаясь переступить порог заветного кабинета. Не гонят, и хорошо! Можно сидеть, сколько хочешь, получив долгожданную отсрочку. К доктору она всегда успеет. Приговор всегда слушать жутковато, а если это твой собственный приговор? Тем более она все равно его знает.

С чего все началось?

Психологи говорят, что существует несколько явных признаков измены: он с тобой спит все чаще, он с тобой спит все реже, он с тобой вообще не спит, он покупает себе новые трусы и начинает интересоваться новостями с канала «Культура». Психологам можно доверять, они люди умные, образованные. Они знают то, о чем говорят. Вот и доверилась. Как в дешевых романах: "Ничто не предвещало беды".

Психологи психологами, но народная мудрость гласит: доверяй, но проверяй. Об этом забыла, не до того было, не до проверок. Дом — работа, работа — дом. А дома — муж и диван. Кого выбрать? Диван, разумеется. Мягкий, уютный, диван не разговаривает, не мешает — обволакивает. И муж, словно верный пес — по вечерам дома, рядом. На том же диване. Лежит, как обычно, без трусов, но в пижаме, два раза в неделю, как обычно, проявляет супружескую активность. Когда же секса в расписании нет, то все равно пристраивается, сопит и смотрит футбол. Все в той же старой пижаме в новогодних медвежатах и без новых трусов.

Так что, не было признаков измены. Не было!!! Все шло так, как и раньше.

За исключением, пожалуй, предметов в доме…

Полотенца в ванной комнате брезгливо отворачиваясь при ее появлении, чашки норовили выскользнуть из неповоротливых рук, цветы отфыркивались при поливе, а духи… Духи пахли совсем иначе.

А вот муж был обычным. Обычным он был, понимаете?! Ел приготовленный ею ужин из ближайшей кулинарии, разговаривал о погоде, ложился в постель и, найдя привычную линию расплывшегося бедра, прижимался и засыпал. А секс… Сказала же, два раза в неделю. Дополнительно не просил, знал, что откажет. Привык за прошлые годы к ее природной, можно сказать, естественной брезгливости. Смирился.

И все же, когда все это началось? Может быть, с той летней бессонницы? Проснулась часа в два ночи. В груди что-то ныло, давило на сердце. Ада ворочалась, прислушивалась к дыханию мужа, не разбудила ли? И вдруг уловила в этом дыханье чужие всхлипы. Вот шевельнулся… игриво чмокнул, словно втягивая в себя горошину женского соска, руки скользнули к паху…

— Еще!!! Давай еще, детка!

— Что с тобой? — Ада толкнула его в бок.

— Я сплю, — ответил и сонно отвернулся.

Снова чмоканье, снова тугая плоть. Рукой в штаны ему залезла, проверила. Но на ее прикосновение не отозвался, окаменел на сон.

Измена зрела в нем, словно первенец в неразвитом еще пока материнском чреве. Шевелилась, переворачивалась, осторожно пробуя свои силы. Словно в насмешку, под сердцем Ады тоже билось живое и не менее страшное существо — боль. Боль выжирала ее изнутри, готовясь прорваться одновременно с его тщательно хранимым детищем.

Они родились в один день.

— Хочешь, я сама уйду?

Он посмотрел сквозь бывшую жену. Ничего не ответил. Да и зачем? Уходил сам, по-мужски, исступленно радуясь, что вот сейчас захлопнет за собой дверь и побежит баюкать новорожденную любовь. И другая женщина поможет спеленать теперь уже настоящее, чувство, украсить его романтическими бантиками и кружевами, а потом бережно уложить в белоснежный конверт безупречного быта.

Напоследок Ада нашла в себе силы и почти спокойно спросила:

— Кто она? Я ее знаю?

И снова взгляд сквозь жену. Его обычно добродушное, круглое лицо вдруг стало острым и мстительным, напомнив маски ацтеков.

— Она — женщина!

Дверь захлопнулась. Ада упала на колени, прижав руки к пульсирующему животу. Больно! Господи, как же больно все это! Словно ножом по живому.

— Тише, тише, — укачивала она свое горе, но чувство потери оказалась сильнее. Спазм! Еще один! Повалилась на пол. Заревела. Закричала. Покатилась по дорогому натертому и блестящему паркету.

Звонок в дверь.

Ада рванулась к защелке — вернулся!

— Я щетку зубную забыл!

Так и вышел с этой щеткой, как со знаменем.

Боль полностью затопила клетки измученного тела, вырвавшись на свободу.

К вечеру того пьяно-страшного дня Ада разделась догола, долго и придирчиво рассматривала себя в зеркало. Вроде бы следила за собой, регулярно ходила к косметологу — а вот, на тебе, молодость неожиданно сказала "Бай-бай!". Бедра — чистый апельсин, грудь — две грушки, пролежавшие неделю в холодильнике, и морщины, морщины, морщины. Поэтому ушел? В глубине души знала — не поэтому. Он никогда не был поклонником девочек-барби, не гонялся и за нимфетками. Все дело в ее природной брезгливости. Секс расписан по часам: вечером в среду и бонус — в субботу. В темноте, чтоб не стыдно. Рядышком обязательно салфеточка. Фи! Секс — это грязно, пошло. Настоящие леди не шевелятся. Этому ее научила мама. Наверное, мама знала, что к чему. Но она не говорила, что делать, когда от тебя вдруг ушел муж. Собрал вещи и ушел. Оставив квартиру, старые тапки и ковер, который они купили в прошлом году, а вот зубную щетку забрал. Почему? Этого мама не знала, потому, как мужа у нее никогда не было.

Но секс — не главное! Главное — доверие, уважение, взаимопонимание. Так пишется в ученых книжках. Кто бы мог подумать, что ее Колобку все это доверие и уважение глубоко по…колобку. Секс ему подавай! Женщина, видите ли, ему повстречалась. А она тогда кто?

Неделю крепилась, рефлексировала, вспоминала — потом мужика в дом привела. Тот куда-то очень спешил, попользовал прямо в коридоре: задрал юбку и — понеслось! — застегнул ширинку и отбыл восвояси. С тем, чтобы никогда не возвращаться. Правильно. Все равно бы не пустила.

Вторая попытка оказалась приятнее. Они два часа говорили про бывших, потом, наплакавшись, заснули в обнимку на кухонном диванчике. Утром она не досчиталась бутылки «Хенесси» и своих сережек.

Третий…

Четвертый…

Двадцать пятый…

Иногда Ада представляла, как на голове мужа медленно растут рога. Каждую ночь на сантиметр. Левый — по-оленьи ветвистый, разлапистый, с наростами. Правый — закрученный спиралью, очень острый на конце. Она даже не выдержала и сбегала к нему на работу, посмотреть: а вдруг? Рогов не увидела. Зато рассмотрела ту женщину. Ничего особенного, вкуса нет, личика нет — макияж и темные очки. Но за нее за версту несло сексом. Неужели похоть единственно, что ему нужно? А? Но ведь грех-то какой — прелюбодеяние. Или считать пороком ее брезгливость. Была бы распутной, удержала бы мужа.

Она не сомневалась: вернется. Обязательно. Просто нужно набраться терпения и ждать. Правда, первая же гадалка сказала, как обрубила:

— Ищи новое счастье. То — не жди. Не твое оно, и так столько лет чужим пользовалась.

Ада не поверила, потребовала деньги назад. Гадалка после долгих пререканий отдала, пожаловавшись хрустальному шару:

— Правильно мужик сделал. От такой — и я бы ушла. Пустышка полая.

Что там еще было в ее непутевой одинокой жизни?

Курсы гейш.

Особые методики по тренировке интимных мышц.

Мышцы тренировались так успешно, что через месяц пришлось идти к гинекологу. То ли очередной любовник, то ли тренажер все-таки наградили Аду хламидиозом. Тут-то и выяснилось: не только ЗППП единым жив человек. Есть болезни и пострашнее.

В первую минуту Ада не поверила. Потом испугалась. Затем пришло время надежды. Не может быть все так плохо. И в черной полосе должны быть свои полутона, белые крапинки. Бесполезно. Диагноз вынесен и обжалованию не подлежит. Получив на руки заключение врача, Ада ехала в маршрутке и слушала песню: "У тебя СПИД, значит, мы все умрем". У нее — рак. И умрет только она. После долгих мучений и новых витков боли. Несправедливо. Но она уже давно не верит в справедливость. Маятник качнулся в иную сторону. Время — уходить. И единственное, что она сейчас может сделать — уйти красиво.

… Она так и не написала про свою мечту-идею. Тяжело направилась в указанный кабинет. Кастинг идей! Ей навстречу поднялся старый мальчик-кузнечик, в чьих глазах она увидела свое отражение. Словно взглянула в истертое зеркало.

— У вас есть идея-фикс? — тихо спросил кузнечик.

— Я хочу умереть.

Тот смущенно улыбнулся.

— Думаю, мы поладим.

Дайджест "Вестник нехорошего"

Смерть заказывали?

По статистике, в России ежедневно случаются тысячи суицидов. И в основном мы травимся, вешаемся, стреляемся и топимся по двум причинам: оттого, что очень страшно жить и оттого, что любимый человек бросил. По той же самой статистике, каждый второй суицидник в последний момент пытается спастись, изменив желание умереть на желание жить. Инстинкт самосохранения. Но не всегда получается.

Желание легкой смерти присуще каждому: не сейчас, конечно, но когда-нибудь потом. Уснуть и не проснуться. Задохнуться на бегу. Агонизировать в поцелуе. И чтоб красиво, и чтоб почти не заметно. Раз! — и тебя уже нет. Или вот еще вариант: кто-то тебя убивает. Цель достигнута, а каким способом — совершенно неважно. Ты мертв — и это главное.

А если представить смерть в прямом эфире? Если построить реалити-шоу вокруг смерти его главного героя. Последнее желание. Последнее прости. Зрители затаили дыхание. Сердце героя зашкаливает за пульс… Но никто, кроме организаторов, не знает, как именно он умрет. Упадет ли на него сверху балка. Или его ударит током. Или он съест половинку абрикоса и подавится косточкой с цианидом. Сколько вариаций, господа! Не хотите ли попробовать? Закажите свою смерть в прямом эфире!

Т-с-с… Только никому: у нас уже есть такая возможность…

МАРИНА

"Баю-баюшки, баю, спи скорей, а то убью. Не тебя, малыш, убью, а ту стерву, мать её". Хоть не складно, зато правильно. Пропела — и осеклась. Господи, надо ж так распуститься. Уже ребенку начала выбалтывать самые сокровенные мысли. А нут-ка, как его спросят, о чем твоя мама говорила вчера вечером. И сероглазый лепетала выдаст: "Моя мама хотела убить какую-то плохую тетю". Тут-то мамочку и повяжут, спасибо дитятке. Недаром Павликом назвала, чуяла, большое будущее у ребеночка! А эта стерва моему муженьку еще из гроба пальчиком погрозит: "Предупреждала ведь!".

Новые жены не убивают старых. Аксиома номер один.

Чем женщина старше, тем она опаснее. Аксиома номер два.

Она старше меня на двадцать лет. И я хочу ее убить. Мы уже год как играем в эту игру. Она — жертва. Я — убийца. Пока у нас ничья. Наш муж ни о чем не догадывается. Он даже не понимает, как я его за это ненавижу. Она — знает, и наслаждается. Двойной кайф. Умная баба, еще тогда, преодолев виток женских истерик, все просчитала. Мой или наш? Какая собственно разница, он до сих пор к ней питает чувство вины, перемешанное с симпатией. И ласково зовет — «Эфа». Гибкая, серая, с ласточкой на чуть расплющенной голове и глаза… Цвета греческого апельсина, с вертикальной стружкой-зрачком. Человечьи у эфы глаза. Я в серпентарии видела. И укус, как поцелуй. Отравляющий надолго, если не навсегда. А у этой сволочи глаза змеиные. От них оторопь идет.

А сама я шла на дело, теперь сижу рядом с каким-то симпатичным мужиком и заполняю дурацкую анкету. В сумочке — тонкие липкие перчатки. Шприц. Ключи от офиса и квартиры. В голове — план. По пунктам, не дай бог что-нибудь забыть или перепутать, мигом вычислят. Расслабляться нельзя. Но сейчас дам себе небольшую слабинку. Говорю же — мужик рядом. Было бы время, пофлиртовала. Как в старые давние времена! Это ж сколько у меня мужика не было? Муж не считается. Муж — это муж. Пошлое слов из трех букв.

Боже, как мне хочется ее убить! Вот она, идея-фикс. Заказывали? А можно я в ответ вам убийство закажу? Даже не обязательно убивать, просто очень хочется, чтобы кое-кого больше не было. Фьють, и мокрое место! Чистый воздух и вера в счастливое будущее.

И все-таки, на кой хрен мне все это было нужно? Замуж-то зачем рванула? Ведь чувствовала, что в этот раз почему-то все не так, как раньше. Раньше — угар, а сегодня трудовая повинность. Знала бы, не ходила, в кои то веки последовав народной мудрости. Хотя… Разве можно знать наверняка, когда закончится угар и наступит интимная рутина: все налажено, настроено, примеряно, ни одна косточка-мышца не скрипнет, разве что расшатанный диван изредка подаст голос — молодцы, ребята, все у вас идет так, как надо. Он-то, старый ветеран, хорошо знает, как надо. Туда-сюда, и чтоб не напрягало. Один раз перед сном, второй — на рассвете, как советуют светила сексологии. Правда, русский классик наоборот заклинал: "На рассвете ее не буди!". Так это ж когда было, полторы сотни лет назад. С тех пор мир изменился. Темп увеличился — быстрее, глубже, сильнее. Куда там Камасутре с ее филигранными позициями. "Нефритовая пещера готовится к броску нефритового змея"! Красиво, поэтично, но не актуально. Долго. Попробуй, подготовься к броску, когда стрелки в часах почти достигли часа Х.

Пора вставать! Ты что не понял? Вставать пора! Ага, так-то лучше. И без особых изысков, туда-сюда, и чтоб не напрягало. А меня напрягает, боже мой, так все нудно и противно. Поскорей бы закончилось… Что ж, бог сегодня был милостив, он даже вынул бируши из ушей. Туда-сюда, длинный полустон-полувсхлип, и… все?

И все.

— Марина, а ведь ты не кончила…

И почему так важно, чтобы женщина в постели была сродни перпентум-мобиле, да еще в стиле секси?! У сексологов и на этот счет есть свое мнение. Мужчина, оказывается, чувствует себя обиженным, если женщина не получила удовольствие. Или если получила, но не продемонстрировала. Удовольствие, черт его дери! Ладно, не обижайся, сейчас что-нибудь придумаем. Привычно двигаемся, стараясь, чтобы лицо, полускрытое влажными волосами, не выдало…

Девушка! Покажите приемной комиссии высокий взлет с обломом в конце. О! А! О! А-а-а-пчхи! Но и этот финал никому здесь не нужен. Дождавшись разрядки, он отвернулся к стене и размеренно захрапел. И правильно. До начала писка будильника еще целый час. Полшестого, самое время сладко подремать после супружеских утех.

А мне не до сна. Лежу на самом краешке, чтобы не коснуться бедром бедра и прикидываю: зачем я ринулась в это замужество? Вопрос задается вот уже третий год. Вроде все хорошо: он — на престижной работе, я — на хорошо оплачиваемой, у ребенка — няня, в шкафу — шмотки килограммами, на трюмо шкатулка с цацками. Но тоскливо. Роскошная жизнь на тяжелом запоре. Свобода, которую поменяли на золотые кандальцы с синюшным номером ЗАГСА.

Ну-ну, Марина! Будто тебя силком тащили в новую авантюру, под названием семейная жизнь. Да никто не тащил, сама рванула, еще благодарила за понимание. Но любое понимание рано или поздно кончается, тем более на таких длинных дистанциях. Когда бежим от себя, то автоматически наступаем на чужие судьбы, раздавливая их, словно прозрачные шарики на полиэтиленовых пакетах. Хлюп! И нет. Хлюп! И еще раз нет. А сколько таких шариков нужно, чтобы забыться? У каждого свои масштабы.

Хорошо бы еще и ничего не чувствовать. Разорвать очередной круг. Зачем? Чтобы сразу угодить в другой. Круговорот страстей в природе.

Поговорила сама с собой, и как-то легче на душе стало. Я — это лучшая моя подруга. Пора бы осмотреться, дорогая, куда это мы с тобой попали?

…Марина прищурилась, изучая обстановку. Мимо прошла секретарша, яркая, свободная и уверенная в своем завтрашнем дне. Такой же и она была три года назад, когда вошла в бар и увидела дым над его головой. Одна секунда, и размеренная, выверенная до миллиметра, жизнь полетела в тартарары. Она только и смогла вымолвить:

— У вас вся голова в дыму!

В ответ насмешливый, но очень внимательный взгляд.

— Что вы, барышня, это флюиды гениальности… Выпить не желаете?

…Они долго разговаривали, томя в словах секунды. Словно два разгоряченных голодных зверя жадно обнюхивали друг друга. И когда был выпит коньяк и съедены даже шкурки от мандаринов, кровать в одноместном номере призывно скрипнула, но этот звук потонул в коридорном гомоне.

— Так пахнет счастье — коньяком и твоими духами.

— Балда! Это мой природный запах.

В тот же вечер выяснилось, что режиссер Селезнев женат. Нет бы, тогда отступиться, отойти, не ломать чужого покоя, но закусила удила. Будешь мой!!! Никуда не денешься, влюбишься и женишься. Однако избранник Марины не спешил в новый брак. Ему и старого хватало. Юлил, уходил змеей от преследования, обещал, уговаривал. Верила. Даже не потому, что любила, а потому, что хотелось победить в этой сумасшедшей гонке за главный приз. Но до поры до времени Марина проигрывала…

Как-то, забывшись, Селезнев притащил ее в универмаг. Только потом Марина осознала, что с женой они каждые выходные посещали этот центр. Так сказать, выходили в люди.

Любимый отдел: "Для дома, для семьи". Еще одна часть генеральной репетиции счастливого супружества. Впереди маячил призрак будущей жизни, кризис среднего возраста еще не стучался в дверь. Все впереди. Все хорошо. Именно поэтому, наверняка, оба так сладострастно и неторопливо вертели в руках замки и молоточки, ершики для мытья посуды, решетку для раковины и кольца для карнизов. Все новое, глянцевое, словно сошедшее со страниц заморского каталога.

Наверняка, его спина ловила жаркие и завистливые взгляды покупательниц — Хозяин пришел! И почувствовав мощный флюид, Марина, как, наверняка, и его жена, горделиво прижималась, помечая беглым объятием. Завидуют! Значит стоящий товар, надо брать. Пусть не сегодня, пусть потом, но мы все возьмем. Оптом. Без скидки. Скидок нам не надо. Хозяин… Скоро будешь моим.

Субботние вылазки настолько въелись в его подсознание, что, забывшись, притащил в отдел Марину. С видом фокусника, вынимающего из шляпы одну гадость за другой, демонстрировал сверла и сверлышки, шпатель и ручки от дверей. И еще новенькие ключи. От дома. А где-то рядом розовощекие мамзели стругали корейскую морковку и предлагали принять участие в рекламной распродаже. Тонкие, почти прозрачные стружки, одинаково прилипали к дорогим кашемировым пальто и дешевым китайским курткам. Маленькие поцелуйчики среди ноябрьской непогоды. Вслед неслись картонные слова западной рекламы, такой навязчивой и чужеродной в питерской дождливой слякоти.

Марина не успела опомниться, как Селезнев потащил ее дальше. Сквозь массивные двери, навстречу дождю и холоду. Они почти бежали и, задохнувшись, она вдруг представила, что еще немного, еще чуть-чуть, и они ворвутся в прозрачной-белоснежный мир, где высоко, почти под самым куполом этого маленького мирозданья блеснут два переплетенных кольца. И тогда… И тогда больше не нужно скрываться, считать минуты до расставания и звонить только после условного сигнала… Можно спорить по мелочам, и каждую ночь сворачиваться клубком около любимого, пропитываясь его запахом и снами. Почему у любящих разные сны? Чтобы они могли ими делиться. У остальных сны одинаковые, подернутые пылью и печалью.

В динамиках, словно подружка по бабьей доле, разновозрастных посетительниц утешала-уговаривала звонкоголосая Танечка: "Женское счастье, был бы милый рядом…". И вот оно перед ними раскрылось, настоящее счастье. Дамское. Портьеры и гардины, тюль и шелк волнами спадали на пушистые пледы и мягкие подушки.

— Смотри, вон видишь, те, полосатые шторы?

— Вижу.

— Нравятся?

— Очень.

— И мне. Правда, необычные? Алиса их здесь покупала. Очень стильно смотрятся. И к обоям замечательно подходят, помнишь, мы еще летом их клеили?

Отчего люди не летают? Да потому что падают, блин! И очень больно, не успев сгруппироваться. Ей тогда хватило сил, чтобы улыбнуться, похвалить безупречный вкус Алисы Селезневой, а потом… затеряться в толпе.

Как тяжело не заплакать на людях, слезы набухают, готовясь сорваться чернильными каплями, а ты внимательно изучаешь плакат на стене — "Аэрогриль — путь к сердцу мужчины". Мужчины… А какой путь лежит к сердцу женщины? Только на тридцатом году жизни она поняла — путь к сердцу женщину не должен лежать.

Рядом две подружки делились амурными переживаниями.

— Представляешь, он звонит в полпервого ночи и говорит — я все понял, будь готова, завтра мы пойдем в очень интересное место. Я его спрашиваю, в какое место, а у самой сердце так часто-часто бьется. Ну, все, думаю, вон он мой свадебный час. Вскочила ни свет, ни заря, причепурилась, вся в белом. Белые брюки, белый пиджак и белые туфли. Сердце стучит. Вот бы поскорее. Сижу, жду. Приходит. Спрашивает, паспорт у тебя с собой, а я, как корова царя небесного, только киваю, слов нет, понимаешь, нет… Идем. Долго. Какими-то дворами, переулками. Он молчит, и я молчу, думаю, волнуется. Говорит, наверное, там очередь, подождать придется. Да мне что, я в этой очереди хоть всю жизнь могу просидеть, был бы милый рядом.

— Ну а потом?

— А потом пришли.

— В ЗАГС?

— В КВД. У него день свободный выдался, чтобы проверить свои подозрения.

— Проверил?

— Проверил. Теперь оба лечимся.

Женское счастье.

…Марина снова уставилась в анкету. Ну, допустим, имя она напишет вымышленное — не привыкать, возраст — настоящий (скрывать, пока что нет причины), место работы… Она вспомнила, как сегодня с трудом отпросилась с работы, буквально вырвав начальственное согласие. В спину услышала:

— Вы стали халатно относиться к своим служебным обязанностям, Селезнева-младшая. Берите пример с Селезневой-старшей. Всего несколько месяцев в нашем отделе, а какие замечательные показатели.

Лучше бы он этого не говорил. Марина до сих пор уверена, что Селезнева-старшая пришла в их фирму сознательно, чтоб помучить жену своего бывшего мужа. Забавно, но коллеги до сих пор уверены, что они просто однофамилицы. Чего только не бывает в жизни! Даже их общий муж не знает, насколько тесно переплелись судьбы его любимых женщин. Одной в прошлом, другой — в настоящем. По-своему заботится о каждой, ему приятно, а их раздражает.

— Ты стала нервная какая-то, Мариночка. Может, тебе валерьянки попить? К доктору записаться?

— Я записалась. Ухо-горло-нос называется.

— Тебе бы к неврапотологу…

— Давай уж сразу к психиатру и в желтый дом с окнами на север. Там, говорят, вакантные места открылись.

— Какая ты злая, Мариночка, не то, что Алиса. Она всегда улыбается.

— До, после или во время?

— Всегда!

— Марин, тебе звонили с работы. Что-то срочное. Приятный женский голос. Смутно знакомый. Мы даже немного пофлиртовали. По телефону, разумеется. Ты не возражаешь. Если я приглашу твою коллегу на съемки?

— Даже если я буду возражать, ты ведь все равно пригласишь….

— Но ты ведь не возражаешь, детка…

— Марина, ты не возражаешь, если я заеду к Алисе? У нее проблемы с компьютером. Могу помочь.

— С каких пор ты стал понимать в компьютерах, Селезнев? Ты ведь кувыколки от втукалки не отличишь?

— Марина! Перестань кричать!

— Я не кричу. Я просто не понимаю, какого черта ты туда ходишь! У тебя теперь другая семья! Забыл?

— Не забыл! А где находится кувыколка?

— Причем тут это? Объясни — зачем ты к ней собрался?!

— У нее сломался компьютер. Не понимаю, почему ты злишься! Мы оба перед ней виноваты.

— Я перед ней ни в чем не виновата! Если бы она хотела, то удержала бы тебя.

— Я не воздушный шарик, чтобы меня удерживать.

И уже в дверях:

— Буду поздно, не жди!

Идиот! Ведь сколько раз ему говорила, что невозможно сделать сразу двух женщин счастливыми. Невозможно, сколько бы другие ни хвалились. Нет, если эти две — жена и дочь, то тогда да, возможно, хоть и сложно. Девочки, вы только не ссорьтесь! А собственно, что ссориться? С красивым мужчиной две красивые женщины, каждая любит красивого мужчину по-своему. Какие могут быть ссоры? Но жена и любовница… Примеров нет. Народная молва давно уже прилепила на грудь пудовые стереотипы — любовница длинноногая стерва с ногами от шеи и с пульсирующим значком доллара в глазах. Этакий женский вариант гламурного Скруджа Мак Дака. Жена, напротив, милое, несчастное, забитое существо. Плачьте, люди, плачьте, она готова на все, лишь бы сохранить семью. Он же — подлец, на свежатинку молодую польстился, африканской страсти ему, видите ли, захотелось. Седина в бороду и что-то там в ребро. Жена и любовница? Невозможно! А жена и жена?!

Если бы так просто! Не в сексе дело, хотя и в нем тоже. Дело в его порядочности. Ложной, конечно. Это-то и страшно, потому что такая орядочность изначально порочна. Каждую украденную встречу Селезнев, наспех сыграв увертюру любви, что-то исступленно считал, выверял, анализировал словно законы арифметики и логики меняются также часто, как и остальные. Из трех вычесть один получается два. Из трех вычесть ноль, равно ноль. Какие еще варианты?

Вариантов нет.

У них получилось — «два». Все-таки он ушел к ней, к Селезневой-младшей. Причина? Банальна до омерзения. Но Марина сделала все, чтобы эта причина показалась веской и значимой:

— Знаешь, дорогой, я, кажется, беременна.

У той детей не было. Так что к финишу Марина пришла первой. В прямом смысле слова. Тогда казалось, вот он, долгожданный выход из треугольной ситуации, сама подпилит одну равнобедренную часть, и конструкция завалится, останется только собрать обломки. И ему станет легче. Ей тоже, в общем-то, ни в чем не виноватой. Полюбила — так полюбила. Про чувства Алисы думать не хотелось: со своими бы разобраться.

Вопрос решился сам собой.

Вот только решился ли? Угар прошел. И как теперь найти в себе силы и признаться: "Извини, дорогой, бес попутал, не любовь была, а так, всего лишь помрачение рассудка. И ребенок мне мешает. Я вообще не хотела его рожать. Если хочешь — возьми его себе. И давай разойдемся, а? Я гулять хочу, веселиться хочу, пить хочу, с мальчиками молоденькими в подъездах обжиматься и ни перед кем не отчитываться. Что, чувство ответственности? Засунь его знаешь, куда?! Угу, вот туда и засунь. Игорь, я свободы хочу. У тебя же она есть, чем я-то хуже? В браке должно быть равноправие. Или отпусти! Не могу с тобой. Лучше потом станем любовниками, а пока отпусти".

Только, когда отзвонили свадебные колокола, закончились медовые будни, поняла, во что влипла. Быт, закаканные памперсы, грязные мужские носки, рассчитанный до копейки семейный бюджет, когда все заработанные деньги уходят не на себя, а на него, ребенка, наконец, на продукты первой необходимости — пиво и чипсы, до коих Селезнев весьма охоч… Когда домой надо возвращаться в строго отведенное время. Иначе няня возьмет расчет, а другую такую не найдешь. Когда муж возвращается под утро и пахнет чужими духами. Когда смотришь в зеркало и понимаешь, что в этом году тебе еще тридцать, но в следующем уже тридцать один. И косметика "для молодой кожи" уже не для тебя, а на животе растяжки после родов, и грудь не такая уж высокая и крепкая. Зато в плюсе — крепкая семья, потому что на второй развод Селезнев больше не пойдет. Наигрался! Да и негоже сына без отца оставлять. Подруги сочувственно цокают: "Он тебе кофе в постель приносил? Цветы дарил? Путевку в Париж купил? Ай-ай-ай". Не приносил, не дарил, не купил. Зато — муж. Законный.

Самое неприятное — секс. Регулярный: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота и воскресенье. Без выходных. Утром и вечером. А ты ведь не кончила, Мариночка! Давай еще раз, я так хочу доставить тебе удовольствие. То, что раньше казалось недостижимой мечтой, превратилось в рутину: всегда в одной и той же позе, в одном и том же месте, с одним и тем же мужчиной… Не любовь, а угар. Причем угар получился искусственный. Да, есть свой дом, для которого можно покупать свои занавесочки, столики, пуфики. Жарить картошку для голодной половины и обсуждать подробности новой кинокомедии. А после ложиться в постель и предаваться утехам на законных основаниях. Все, о чем мечтала, но ей этого больше не надо! Потому, что все это есть, а хочется свободы — личной, профессиональной, финансовой.

Если бы переиграть! Господи, пожалуйста, если бы все переиграть…

Но все это в мыслях. Никому и никогда не расскажешь, почему ты с момента своего замужества не живешь, а изо всех сил делаешь вид, что все у тебя идет тип-топ, как надо. И с маниакальным упорством сама стараешься слепить свою жизнь лучше, замазать пока еще тонкие трещины, но не получается. С каждым днем все хуже и хуже. И трещинки проступают сильнее и заметнее.

Об этом, кроме Марины, знает лишь один человек — Селезнева-старшая. Их противостояние длится и длится, набирая обороты. Прямо как Финская кампания тридцать девятого года. Никто ничего не слышал и не видел, никто ничего не знает, но пагубных последствий на два десятилетия хватит.

Хитрая, стерва! — Марина даже цокнула от восхищения-раздражения. Как работу вычислила, понятно. Как устроилась — тоже. Такого сотрудника любой босс с руками-ногами оторвет. Опыт, стаж, полезные связи. А в рекламном деле без связей никуда. Деньги делаются только на хороших контактах с хорошими же людьми. По любви, по дружбе.

Гадит Алиса с удовольствием, можно даже сказать с наслаждением. То нужные документы со стола унесет и оставит в приемной, на всеобщем обозрении, то кофе выльет в кейс, то клиента переманит, а то и сплетню гадкую пустит в народ. Марине только и остается, что отбиваться. Если у твоего врага все в полном порядке с креативом, то тебе можно лишь посочувствовать. Враг, склонный к импровизации, стоит десятерых. А если он рядом?

— Маринка, держись! С кем не бывает! — поджимает тонкие губы секретарша, а у самой дикое любопытство в глазах. — Если что, то мы поддержим, у нас вся медицина по бартеру.

— Надо ж так было тебе влипнуть, но ничего, теперь и такое лечиться… — это уже подруга-коллега. — Ты, главное, хорошего венеролога найди. Иначе запустишь — потом проблем не оберешься. И мужу ничего не говори… Или это муж тебя… того заразил?

Оправдываться — значит, только усилить подозрения. Приходится молчать.

В кабинете Марины — Селезнева-старшая. Приторно-ласковая, подчеркнуто-внимательная:

— Что-то вы в последнее время плохо выглядите, Мариночка! Проблемы с мужем? А что такое? Мужа нужно холить и лелеять, в противном случае — он к другой уйдет. Мужики, они знаете, какие: лапками прыг-прыг, крылышками бяк-бяк, только его и видели. Вот мой, бывший…

Кабинет у них, кстати, на двоих. К концу рабочего дня настроение соответствующее: задушила бы гадину. Задушить — дело нехитрое. Но куда труп девать? Самая главная проблема — куда девать труп! Есть еще побочная — а вдруг посадят. Отсюда — забота об алиби и минимум подозрений в свой адрес. При встрече она всегда сладко улыбается, в разговорах о Селезневой-старшей — несет только самое доброе, разумное, вечное. Не дай бог, кто-то раньше времени пронюхает об истинном положении дел. Не дай бог…

В свободное от работы и семьи время — изучение специальной литературы. Господи, каких только знаний она понахваталась за последнее время: химикаты и яды, взрывчатые вещества, уязвимые точки на теле, огнестрельное оружие, удар током… В библиотеку записаться нельзя: весьма специфический выбор литературы… Остаются букинистические магазины. Ох! А потом, как шпионка прячешь потертые книжки дома, мужу-то на кой такое счастье! Читаешь, пытаешься создать формулу идеального преступления, но подсознательно понимаешь — одна мелочь, и… нет идеального преступления.

К тому же вот так убить неинтересно, ей нужно, чтобы та, другая, ощутила силу всей ненависти, испытываемой Мариной. Нужен страх — лучший двигатель прогресса. А страха Селезнева-старшая пока не испытывает. Напротив, живет на грани острого удовольствия. Например, с ее, Марининым мужем. Старая любовь не ржавеет, она просто покрывается пылью. Стоит только стереть верхний слой, и чувства вновь готовы к употреблению. Хотите — в холодном виде (регламентированное общение), хотите — в горячем (постель). У этих, судя по всему, скоро наступит горячий вариант. А, значит, надо решать скорее…

Но как, черт возьми, как?

Журнал "Любовные истории"

Люби, но не забывайся!

Он любит ее, она любит его, вопрос лишь в том, насколько долго все это продлится. И из них первый посмотрит сначала налево, потом направо, а потом на сторону? Именно об этом мы беседуем с участниками реалити-шоу "Гори все ясным пламенем" Олесей и Олегом.

— Ребята, вы поженились год назад. Ну, и как ощущения от семейной жизни.

— Заколебало! — говорит Олеся и с философским содроганием смотрит на мужа.

— Задолбало, — с тем же чувством соглашается Виктор. — Но пока как-то справляемся.

— Еще б нам не справиться, — хмурится Олеся. — У нас ведь контракт еще на полгода, а дальше (она блаженно улыбается) — дальше свобода. И я его сразу же пошлю на ху… северо-восток. А он меня на — северо-запад. Откуда, мы, собственно, родом.

— Но ведь вам подарили квартиру!

— Как подарили, так и отобрали! — сердятся ребята. — Через полгода съезжаем, и сюда вселяется новая пара из проекта "Доживи до понедельника!".

— Молчи, дура!

— Сам такой! Об этом и так все знают. Да и надоело… Куда ни пойдешь, всюду любопытные взгляды: "Ой, смотрите, это та самая Олеся, которая Витьке под одеялом массаж сексуальной конечности делала". Задолбало!

— Ты об этом уже говорила…

— И еще раз повторю. Три года жизни коту под хвост. Подружки вон институт закончили. Замуж нормально вышли, двое с пузом в сквериках гуляют, свежим воздухом дышат, а я с тобой, козлом, мудохаюсь.

— Будто я с тобой удовольствие получаю!

Оба молчат.

— Ребята, но ведь раньше вы любили друг друга, да? — с бессмысленной надеждой спрашиваю я. — Двадцать четыре часа вместе, да еще семь дней в неделю, да каждый месяц, а потом целый год. Любили? Ну?

— Ну, любили, — с некоторым вызовом говорит Виктор. — А толку!

— Да гори оно все ясным пламенем! — подхватывает Олеся и нежно обнимает мужа. — Добро пожаловать в наше самое лучшее шоу о любви!

ВАДИМ

"А джинсы у него немодные!" — злорадно подумал Вадим, глядя на своего собеседника. Сидит, пыжится, о концепции говорит, а штаны мог бы, и сменить для плезиру. Плохие у господина Эдуарда штаны. Старые. Дешевые, явно купленные на вещевом рынке. Он любовно провел рукой по своей ноге — а у него самые дорогие. Ручная работа. Таких даже в Париже не всегда найдешь, даже если задашься целью.

— Вадим Николаевич? — его собеседник чем-то напоминал взмыленного и очень удивленного пингвина, которой неожиданно прочел Горького и понял: рожденный ползать — летать не может. — Я правильно понял вашу идею фикс? Вы действительно ЭТОГО хотите?

Вадим кивнул. Сколько себя помнит, действительно, хотел именно этого. Несмотря на слезные просьбы матери и стыдливую злобу отца. Все это, безусловно, последует. Но потом. И ему, Вадиму, будет уже все равно. Но с недавних пор к его желанию примешалась и жажда мести. Тот человек должен за все ответить. И Вадим даже знает, как это должно произойти.

— Вам не кажется, что ваша мечта сродни извращению?

Холеная рука с безупречным французским маникюром чуть дернулась. Уголки губ презрительно дрогнули:

— И вы туда же… Мне с детства говорили, что я — это аномалия. И все мои желания — аномалия. Давайте внесем ясность: это они для вас аномалия, а для меня они — норма. В конце концов, это мои желания, не так ли?

Так, так… Сволочь, он, видите ли, из себя моралиста корчит. Дешевка позорная! По морде видно: еще два дня назад перебивался с хлеба на воду, экономя денежки на водку. И вдруг такой шанс — из нищеты в короли тузовые. Щечки надулись, грудка колесом выгнулась, а не поговорить ли нам о морали?!

Вадим таких людей с юности терпеть не мог. С того дня, как их учитель физкультуры Сан Саныч — узкий старикашка в линялом спортивном костюме "MADE IN СССР" вывел Вадима на середину спортивного зала и ткнул в него желтым пальцем:

— Подними голову, ты, опущенный! Молчать! Таких говнюков, как ты, сразу под шконку! Кругом девок — вали, не хочу. Ты же к пацанам в штаны лезешь.

Погорячился Сан Саныч. Ох, как погорячился! Видать, вспомнилась ему своя шконка. И место под ней. И те незабываемые ощущения. И все же не стоило афишировать то, чего не стоило афишировать. Да и что, собственно? Прижался в раздевалке разгоряченным телом к другому телу, а тело, возьми, да и среагируй. А уж должным или не должным образом — тут они с Сан Санычем во мнениях не сошлись.

Прежде, чем урывать, поинтересуйся, кого именно ты урываешь. Зона, да? Крещение баландой, да? Политический, да? А вот накуси-ка — выкуси беззубым ртом. Пусть он и опущенный, зато папаша у него… Не стоит сына такого человека принародно оскорблять. К сожалению, зона Сан Саныча мало чему научила. Но последний свой урок он усвоил хорошо. Под автобусом. Больше к пикантной теме они с родителями не возвращались. Но отцу Вадим был благодарен: по-своему, но защитил отпрыска.

Что дальше? — спросит биограф. Дальше — жизнь. Пусть и не замечательных людей, но жизнь.

Школа.

Золотая медаль.

Факультет международных отношений.

Диплом с отличием.

Стажировка.

Женитьба.

Рождение дочери.

После этого знаменательного события сказался импотентом. Долг сына и мужа выполнен. Теперь — увольте. Не уволили. Угораздило же жениться на Пенелопе. Другая, получив индульгенцию, давно бы сходила налево. И сразу сообразила, что масса соблазнов намного лучше, чем постылая и унылая жизнь под мужниным боком. Грешным делом, сам ее подталкивал: самцов-гетеросексуалов в дом приводил — один другого краше. Кормить кормила, в меру флиртовала, но дальше улыбок и целования ручек не заходила. Почему? Да потому, что дура! При желании все было бы шито-крыто. Но эта — воплощение верности. И глупости, поскольку верит, что современная медицина способна на многое. Например, на то, чтобы без операции восстановить мужскую силу. Смешно вспоминать, но был период, когда эта мужская сила прямо-таки рвалась из штанов. В кабинет к начальнику заходит — встает. В спортивном зале посреди штанг и атлетов — встает. На обложку журнала с голливудским красавчиком — встает. На телевизор и то — встает. А домой приходит — пшик! Что за дела? Вроде бы научился себя контролировать, и вдруг тело, как в юности, подводит. Да еще так регулярно. Аккурат через час после завтрака. Оказалось, Пенелопа «виагру» вместо сахара ему в чай размешивает. Наверное, чтобы жизнь слаще казалась. Глядишь, попьет восстанавливающего препарата, и все в их семье и наладится. Еще раз дура!

Угораздило же так… Сначала жена, потому на лучшего друга запал. А тот мало, что примерный семьянин, так еще и ярый гомофоб. Политикан херов! Ригорист! Зато с самой лучшей задницей на свете. И не только с задницей…

Скоро тридцать шесть, а вроде бы и не жил. Скрывал, юлил, врал. И вдруг понял — надоело. Пушкин вон в тридцать семь под пистолет встал. Он-то чем хуже? Пусть и не Пушкин. Так, может, пришла пора признать, что не только Сан Саныч, но и природа ошиблась. Он — не опущенный. Просто ему нужно другое тело. Вот и весь секрет. Допустим, если он станет женщиной, то и тяга к мужикам окажется естественной. Так? Так! Никто не осудит. Даже самый ярый гомофоб. Потому, что женщины — это прекрасно. И мужчинам их любить не возбраняется, как и женщинам — мужчин. Дело за немногим — сделать себе другое тело.

— Прекрасная история! — хлопнул в сухие ладошки Эдуард. — Публика будет рыдать от восторга. А теперь к делу. Давайте, начистоту: чего вы все-таки хотите?

Биология — изучи ее до конца

Эксперты предрекали этому реалити-шоу полный провал. Но, оказалось, что секс в прямом эфире вызывает намного больше интереса, чем информационные или просветительские программы. Напомним, в чем суть этого проекта: изначально в проекте принимают участие шестнадцать человек, чья задача организовать пары, тройки, квартеры и квинтеты с тем, чтобы заняться сексом перед камерой. Самого слабого выкидывают из игры. На его место приходит новый участник, полный сил и боевого задора. Выигрывает тот, кто продержится дольше всех и совершит как можно больше сексуальных контактов. Приветствуется разнообразие поз, знание «Камасутры» и виртуозное владение языком. В Англии эту программу пробовали запретить, в демократичных Нидерландах она мгновенно заняла верхние строчки телевизионных рейтингов, французы добавили немного пикантности, американцы — грубости и насилия. Американский аналог представляет собой сексуальный марафон, иными словами свальный грех, где сразу и не разберешь — мужчина или женщина.

Воистину, вот она биология — изучи ее до конца!

СВЕТЛАНА БОРИСОВНА

— Добрый день, Светочка!

— Светик, приветствую!

— Светуля, наше почтение! Хорошо сегодня выглядишь…

— Свет, слыхала, сегодня опять магнитные бури, да и затмение обещали. Голова раскалывается! А ты молодец, бодрячком!

Она рассеянно отвечала и, чуть прихрамывая, торопилась дальше, прижимая к необъятной редакторской груди толстую синюю папку с логотипом телекомпании. Шумно. Суетно. Все, как и раньше. Все так, да не так… Ее мир менялся так стремительно, что Светлана Борисовна совершенно не поспевала за ним в своих мягких туфельках-тапочках на войлочной основе. Ее обгоняли, толкали и подталкивали, а она не успевала. Все ее ровесницы давно на пенсии, нянчат внуков, ругают бездельников-детей и надеются на очередную прибавку к пенсии. И никто из них понимает — а теперь уже и не принимает — Светлану Борисовну, для которой вся жизнь — это телевидение. Яркий мир, заключенный в плоские рамки экрана.

Светлана Борисовна пропустила вперед девочку-диктора, которая была так же красива, как и безграмотна. Отредактированный текст в новостях она принципиально не читала, полагая, что ремарки "дико стильно" и "жутко красиво" должны оживить и без того скучный эфир. При этом девочка очень красиво выпячивала прокрашенные губки и по любому поводу демонстрировала две аккуратные половинки в недопустимо низком декольте.

— Видел бы ее Павел Петрович, — вдруг подумала Светлана Борисовна, — Сразу инфаркт бы подхватил. Слава богу, не дожил…

Подумала, и перед глазами поплыло. Стало душно и холодно. На тяжелых, опутанных венами, ногах скользнула в нишу с двумя пальмами и журнальным столиком и осела в продавленное кресло. Словно ушла на вязкое липкое дно.

Третий раз за последнюю неделю, и все три раза она думала о нем. И сон этот дурацкий, прямо под утро: новое шоу, а ведущий Павел Петрович. И все вокруг шепчут: Дальский. Он бледный-бледный, в белом костюме. А на щеке как родинка — красное пятнышко. И пока он ведет передачу, пятнышко это становится все больше и больше, пока целиком не заполняет лицо. Все кричат в ужасе, а Павлуша улыбается, будто неловко ему, и Свету к себе манит — иди скорей, скорей, скорей… Пока бежала — проснулась.

Покойник к смерти. Особенно, если к себе зовет. Но куда звать-то? Посидеть на облаке, свесив ножки вниз? Старовата она для таких забав, да и Павел Петрович не такой человек, чтобы шутить изволил. Или он уже в ангелах ходит? Тьфу ты, какие мысли в голову лезут на старости лет. Скоро юбилей, а она по-прежнему краснеет, как девочка, при мысли о мужчине, которого уже давно нет в живых. Разве что только в памяти остался — красивым, молодым, ироничным.

Она вдруг улыбнулась, вспомнив, как мокрая от первого весеннего дождя вбежала в холл на первом этаже. Тоже молодая. Счастливая. И тоже очень красивая. Оглянулась, тряхнула, как собачонка волосами, осыпав серебряными брызгами.

— А где здесь в артистки берут?

— Это вам, деточка, не театр, а телевидение. Искусство будущего. Здесь не в артистки, в дикторы принимают.

Светлана повернулась на этот чуть недовольный, но так хорошо поставленный и смутно знакомый голос и… пропала. Стояла, открыв рот, а с тонкого платья лилась вода. Но ничего не видела, кроме него. Ничего не слышала, кроме него. Экстаз. Эйфория. Возбуждение пополам с влюбленностью. Восторг. Так, наверное, немели греки, узрев живых олимпийских богов.

— Вы? — жутким шепотом спросила она. — Сам Дальский?

— Собственной персоной? — подтвердил Павел Петрович. — Вы на прослушивание? — и, не дожидаясь ответа, великодушно предложил: — Я вас провожу, а то в первый раз вы можете и заплутать. Здесь такие лабиринты, что новички обычно пугаются.

И пошла она за ним, как Красная Шапочка за серым волком. Как Белоснежка за отравленным яблоком. Как Колобок за лисой. Как Медея за Минотавром. Как Эвридика за смертью. Поворот, еще поворот, теперь вверх, а затем вниз. Сюда нельзя, там съемка. Осторожнее, здесь ступенька. Ну, я же вас предупредил. Какая вы, право, неловкая, милочка. Больно? Дайте-ка я посмотрю. Какие у вас хорошенькие ножки, только мокрые. Вы не простудитесь? Не хотелось бы потерять такую красавицу. Однако мы пришли. Вам туда, деточка, встаньте в круг. Не бойтесь, здесь никто не кусается. Не так ли, товарищи?

Какая-то старая и суровая карга презрительно оглядела прилипшее платье, облегающее тело, нахмурилась:

— Что вы нам прочитаете?

Света растерялась. Она хотела читать басню, и даже выучила про мартышку и очки. Но как читать про мартышку, когда здесь такой человек? При нем хотелось про любовь. Света застеснялась, судорожно вспоминая какое-нибудь романтическое стихотворение.

— Ну же, деточка! Здесь телевидение, никто вас не будет ждать.

Что она тогда читала? Кажется, какое-то стихотворение. Кажется, об измене. Ведь когда ты влюблен, тебе повсюду мерещится измена. Светлана Борисовна напряглась, припоминая:

Комиссия потрясенно молчала. Добро бы эта мокрая курица-пигалица прочитала "Погиб поэт, невольник чести". В крайнем случае, какую-нибудь басню, скажем, про мартышку и очки. И вдруг — буржуазная пощечина советскому вкусу. И только Дальский улыбался: чуть снисходительно и понимающе, словно знал о ней что-то такое, в чем она сама боялась себе признаться даже под одеялом.

— Сколько вам лет? — спросил он наконец.

— Восемнадцать! — соврала, прибавив себе полгода.

— И вы, конечно, замужем… — холеные пальцы с массивным серебряным перстнем огладили аккуратную бородку.

— Нет! Не замужем! А разве это имеет значение?! — Света вздернула остренький подбородок. — Разве для того, чтобы любить, нужно обязательно быть замужем!

— Невероятно! Она еще издевается, — члены комиссии возмущенно защипели, тени от их голов извивались на стене.

Света попятилась, но выбранной позиции не сдала:

— А что я такого сказала! Причем тут замужество!

— В вашем — придуманном Петербурге — конечно, замужество не имеет никакого значения, — Дальский подошел к ней близко-близко. — Ведь вашего порочного, чувственного Петербурга как бы и не существует. Однако если вы собираетесь работать на советском телевидении, то подобные образы просто недопустимы. У советского человека другие идеалы и цели в жизни. Потом вы выйдете замуж, родите детей и поймете, что я был прав. — И уже совсем тихо посоветовал: — Не стоит демонстрировать свое белье на людях, даже если оно у вас красивое и заграничное.

В дикторы ее, понятное дело, не взяли. Но и не прогнали, оформив помощником редактора. Светлана подозревала, что нужное словечко замолвил Дальский.

— Вы моя муза, Светлана, моя девушка дождя.

— Русалка? — она игриво встряхивала волосами.

— Нет, девушка дождя из порочного Петербурга.

Родители настаивали на университете, но она упрямо мотала головой — я нужна там! Там — подразумевалось, что рядом с Павлом Петровичем. Ее идолом.

Она перепечатывала и переписывала тексты к передачам, рылась в архивах, покупала носки и трусы, в любое время дня и ночи бегала за водкой, пропалывала грядки у него на даче и, стиснув зубы, стояла "на стреме", когда у великого и ужасного Павла Петровича случался приступ «любве». Потом, когда объект любве уходил, она проскальзывала к нему в его кабинет-каморку и принюхивалась, поводя крупными ноздрями — там всегда пахло как-то стыдно и неприлично. Ей очень хотелось, чтобы и от нее пахло также, чтобы он целовал ее, обнимал, что там дальше происходит между мужчиной и женщиной?

Мать, заслышав такие мысли, хваталась за голову:

— Это же аморально! Он старше тебя… Кстати, насколько он тебя старше? Что, он старше меня? Да ты с ума сошла. Ты же еще совсем девочка.

Отец брался за ремень, но слишком уж театрально. Хороша девка, поиграет в любовь, потом за ум возьмется. Сама же Света ни минуты не сомневалась, что они всегда будут вместе. Ведь такая любовь дается раз в жизни, после нее уже ничего не будет, так зачем боятся людского осуждения?! Он — лучший, а она станет его женой.

Но потом в каморку приходила очередная временная пассия, и она опять стояла "на стреме", прислушиваясь к животным стонам за фанерной дверью.

После «любве» Павел Петрович был обычно расслаблен и добродушен, и его тянуло поговорить:

— Телевидение, девочка, бог. Как у ацтеков. Злой и голодный. Ему ежедневно нужны новые жертвы. Без жертв, Светка, богов вообще не бывает. Сущность у них такая подлая: самых верных под себя подминают. Но из всех богов телевидение самый сильный, эта штука будет посильнее Фауста Гете, хоть я его и не читал и читать не собираюсь. Не люблю истории про старых и немощных. И сам стареть не собираюсь. Когда мне исполнится шестьдесят, я такую штуку сделаю! — он интимно наклонялся к ней, обдавая запахом вина и чужих поцелуев. — Знаешь, какую, я штуку сделаю, Светка? Я умру! Прямо во время эфира. Правда, смешно? Ну. Вот, опять насупилась. Расслабься, Светик, у нас еще двадцать лет впереди. Целых двадцать лет! Нам еще жить и жить… Мы еще с тобой столько всего успеем.

Поверила… берегла себя, стараясь стать совершенно незаменимой. Со временем с безумной влюбленностью смирились даже родители:

— Ты когда к нас своего Мамонта приведешь, — спросил как-то отец.

Привела. Вечер оказался сухим и жестким, как вобла под несвежее пиво. Разговор не клеился. Светлана отчаянно страдала, и давила по столом ноги родителям: ну же, вы обещали. Павел Петрович скучал, уставившись в новенький телевизор. Потом неловко попрощался и ушел.

Отец был категоричен:

— Гони его в шею, дочка. Гнилой человек. Да и старый он для тебя.

— Он младше тебя, папа! На целых десять лет!

— Так на то я тебе и папа, чтобы быть старше твоего ухажера!

Мать молча мыла посуду, думая о чем-то своем, совсем вечером постучалась в комнату к Свете:

— Твои ошибки, твое право, но вот, что я тебе скажу: ничего у вас не получится. Ни любви, ни брака, ни интрижки. Иссохнешь по нему, а он даже не заметит.

— Не правда!

Мать помолчала, потом без обиняков спросила:

— Спали вместе?

— Он порядочный человек!

— Тогда почему не женится? Молчишь.

Отвернувшись к стене, Светка чертила пальцем по обоям странные загогулины и больше всего на свете боялась разреветься. Мать сама ответила.

— Почему не женится, я, допустим, еще могу понять, на что ты, соплюха, сдалась ему, хрычу старому?! Но вот почему он с тобой не спит? Не понимаю.

А действительно, почему? Светка резко села на постели. Может, с ней что-то не так?! Может, он просто боится?

— Павел Петрович… я давно хотела спросить…

— Почему между нами нет интимных отношений?

— Да…

— Сам не знаю… Ты так этого хочешь?

И почему ей тогда не сказать: да, очень хочу. Давайте сделаем это прямо здесь и сейчас, я готова. Но стушевалась.

— Нет, просто интересно, что со мной не так?!

— С тобой все отлично! — Показалось ли, что в его тоне мелькнуло облегчение?! Да нет, показалось. — Светик, сделай чаю. В горле першит.

Всего одно слово, и не счастья. А ведь не дрогни она тогда, все могло быть иначе. Могло? История не терпит сослагательного наклонения. Впрочем, как и сама жизнь. Кто там писал: самое страшное, когда жизнь течет. А ничего в ней не происходит.

Как-то незаметно угасли родители, сначала мама, потом отец. За ними настала очередь бесшабашной юности, за юностью подтянулась молодость, или ей тогда мнилось, что молодости и не было? В прокуренных коридорах не разберешь, где ночь, а где день, зима ли по календарю или лето. Круглый год холодно в коридорах, душно в студиях. Пока бегала не замечала ни холода, ни духоты, потом вдруг стали отекать ноги, поднялось давление, сердечко тоже время от времени пошаливало: шутка ли столько сигарет, водки, вина и кофе, да на голодный желудок! И желудок, кстати, не заставил себя долго ждать — хронический гастрит. Вы бы поберегли себя, милочка — это врач. Светик, нас ждут великие дела! — Дальский. И она бросала все ради великих дел. Хотя что — все, если ничего и не было?!

Приходили новые люди, затевались интриги, кто-то кого-то двигал, кто-то кого-то за что-то увольнял — в общем, рядом кипела настоящая жизнь, наполненная смыслом. Света и не заметила, как стала редактором, хотя без высшего образования это казалось и невозможным, но Дальский попросил, и Миронову разрешили: то есть разрешили ей, благодаря тихому словечку Павла Петровича. Новички обходили стороной: быстро сложилась своя — молодая — компания, она же была не то, что бы чужой, но и не своей. Вне времени.

Павел Петрович не старел. По-прежнему был столь же красив и подтянут, вел программу «Время» и международный выпуск. Раз в год ездил в заграничные командировки — сначала в Болгарию, Польшу, Чехословакию, потом стали выпускать в Германию, Францию. Возвращался иным, восторженным и воодушевленным, захлебываясь, рассказывал о том, что происходит "у них". Какая там техника, какие передачи и какие телевизионные шоу. Слово «шоу» Павел Петрович произносил мечтательно, словно выдыхал в мир имя единственной, а потому самой любимой женщины. И Светлана отчаянно ревновала, хотя ревновать нужно было совсем к другому. Точнее, к другим… Мучилась, терзалась, проклинала себя, но все равно стояла "на стреме". Терзания понимал и принимал, а однажды, как бы разомлев, признался:

— Ты моя девочка, понимаешь, моя… С того самого дождя. И кроме тебя, у меня никого нет и не будет.

Она плакала от счастья, чувствуя легкие прикосновения твердых холодных губ на своем лице. Вот оно! Дождалась! Первый поцелуй в тридцать лет. Ну и что?! Кто сказал, что это невозможно?

Свадьба. Главный дворец бракосочетания на набережной Невы. Чайки. Черная «волга» с пупсом на атласной ленте. Букеты цветов. Толпы гостей. А потом, — тут она всегда смущалась, представляя, что будет потом.

Но сначала — свадьба. Она до сих пор вспоминала шорох белого немецкого платья и шляпу с твердой, словно накрахмаленной фатой, белые туфельки с перемычкой, на толстом, уже не модном каблуке, перчатки до локтя и ворох белой сирени. Жених улыбался и задумчиво крутил на пальце толстое золотое кольцо. Шампанского! Всем было горько!

Ей особенно.

— Светка, прости! Я свинья, но ты же знаешь, как я мечтал об Америке. А это шанс, реальный шанс. И теперь он у меня есть. Я старый для тебя, Светка.

— А для Америки?

— Для Америки никто не может быть старым. Хоть чучелом, хоть тушкой, Светка. Но я должен увидеть эту капиталистическую свободу. Кто отказывается от шанса?

Только дураки. А еще, как известно, они умирают по пятницам.

У Павла Петровича был шанс. И он им воспользовался. Вместе с женой.

…Два, нет, почти три года она думала, что обязательно умрет. Сегодня — нет, хотя лучше это сделать завтра. Потому что сегодня по телевизору идет его очередной репортаж о зверином оскале американского капитализма и о происках капиталистической же свободы. Пропустить репортаж — невозможно, иначе она умрет, а он даже об этом не узнает. Потом умоляла операторов просмотреть еще разочек запись, уже после эфира, одной, чтоб никто не мешал. Те посмеивались, но разрешали.

Молодой, подтянутый. Он даже брился теперь на американский манер, острая бородка канула в прошлое. Это я, а это улицы Нью-Йорка. Это я, а это их Белый дом. Это я в Бостоне. А это я в Чикаго. Нравится? У них все очень плохо, но черт дери, если я уеду отсюда: мой долг быть здесь, чтобы каждый советский зритель знал и понимал, как ему повезло родиться, вырасти и жить в великой и могучей стране.

Странная эта штука — ложь, вроде бы и ничего особенного, подумаешь, соврал, но она тонкой паутиной ложится на лицо, оплетает, стягивает, и черты меняются, причем как-то в одночасье. Еще вчера был хорош, а сегодня воплощение Дориана Грея.

Один раз он позвонил, но было так плохо слышно, что Светлана, скорее, догадывалась, чем понимала, что именно Пал Петрович говорит:

— Американские… все суки… и она тоже сука… подкапывается… тошно Светка, сил нет… она следит за каждым шагом… негритянка… я ее… что?…а, никаких… едва встал… будто с гуталином спишь… я скучаю…

Она прижимала трубку к уху и кивала китайским болванчиком: алё, алё, алё… И вдруг его голос резанул по барабанным перепонкам:

— Ну что ты алёкаешь? Не вернусь я назад, понимаешь? Ни за что и никогда! Я только сейчас понял, что значит жить! И как надо жить!

— А как же я? Родина? — трубка сплющилась и одновременно потяжелела.

— Да пошла ты со своей родиной. Засунь ее знаешь куда?! — и издевательски пропел: — Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера…

Гудки в слезах. Слезы в гудках. В общем, полный SOS с идеологическим уклоном! Но она и тогда не умерла, видимо, надеялась, что передумает и вернется. А, может, просто начала выздоравливать. Ведь нельзя же так долго любить того, кто тебя не любит. Любовь — чувство эгоистическое, ей все время нужно брать, давая взамен крохи, а если отдаешь все, то скоро останешься пустой и бесплодной. Никакой. Живое зеро.

И снова пятница — и снова репортаж. Позади жена. В вечернем красивом платье. По красной такни извиваются драконы. Супружеская советская чета входит в ресторан. Посмотрите, как они зажрались: Дальский дегустирует мамонта под белым соусом с каперсами. Что такое каперсы? Надо бы в словаре посмотреть? И еще про анчоусы, он их часто упоминает. Паша, тебе там очень плохо? Возвращайся!

Пал Петрович не передумал, но вернулся. Что там произошло в Нью-Йорке доподлинно никто не знал. Но в воздухе отчетливо пахло скандалом. Все с тем же идеологическим уклоном. Пал Петрович заметно постарел и осунулся, пить стал заметно больше, особенно, когда его лишили права вести выпуски новостей и то самое международное обозрение, с которого и началось его стремительное восхождение по карьерной лестнице. Но, как известно, чем выше ты поднимаешься, тем больнее падать… Проверим на практике?

А упал товарищ Дальский ниже некуда: в музыкальную программу "Споемте, друзья!", которая шла по воскресеньям в семь тридцать утра. Это вам не "Утренняя почта" и даже не "Шире круг", а так — музыкальная каша по пробуждении: пионерские песни, комсомольские песни, русские народные песни и…больше ничего. Шутки под цензурой, поздравления под цензурой, Дальский и тот под цензурой.

На записях Миронов отчаянно скучал. Иногда зевал. Иногда хамил. Иногда позволял себе легкий, ни к чему не обязывающий флирт. А то и обязывающий. Благо жена на все закрывала глаза.

Светлана Борисовна и тут нее бросила. Проиграла в зарплате, но зато опять была рядом, как верный пес, фактически взяв на себе все организационные вопросы.

— Как-то ты постарела, Светка, — заметил Павел Петрович. — А ведь была такой конфеткой.

Обидно до слез, да что там до слез — до рева. Вот и проревела полдня в туалете, а потом честно взглянула на себя в зеркало. Прав товарищ Дальский. Постарела. И фигурка свечкой оплыла. Вот здесь много, и здесь, а там, где надо, как раз и мало. Так что теперь? Надо смотреть правде в лицо. С другой стороны, и он ведь не молодеет, под шестьдесят почти. Скоро юбилей справлять будут. Куда теперь денется? Ни-ку-да! — подмигнула отражению, припудрила намокший покрасневший нос и направилась к выходу. Уже в дверях столкнулась с пухленькой блондинкой. Улыбнулась, как хорошей подружке, не зная, что улыбается самой судьбе.

Журнал "Телемарафон"

У них падает, у нас поднимается.

Наш собственный корреспондент сообщает, за прошедшие годы популярность реалити-шоу в США и в Англии постоянно падает: четверо из пяти опрошенных людей считают, что на современном телевидении слишком много скандальных проектов, чтобы за всеми ими уследить.

Многочисленные опросы, проведенные в обеих странах, показывают: большинство людей считают шоу либо приукрашенными, либо оскорбляющими человеческое достоинство. Только 4 % респондентов хотели бы видеть еще больше развлекательных программ, посвященных таким темам, как власть, деньги, любовь и человеческие взаимоотношения.

Почти половина опрошенных американцев и столько же англичан считают, что на ТВ много и криминальных шоу, особенно этот жанр не любят люди старшего поколения. Стоит заметить, что исследования проводилось как раз к началу нового телесезона на американском телевидении, возмущены они и засильем передач с так называемым "черным юмором", а также с «анатомическим» уклоном.

56 % зрителей абсолютно равнодушны к ток-шоу, видимо, разговоры на тему, постепенно уходят в прошлое.

В России ситуация складывается с точностью наоборот. Сразу несколько каналов к началу сезона объявили о создании принципиально новых реальных проектов, рассчитанных как на молодежь, так и на аудиторию старшего возраста. Из самых значительных и любопытных проекты "Проверься на измену", "Соблазни босса", "Суррогатная мать". Одним из самых скандальных обещает быть проект развлекательного канала "Девственница, или Дева Мария", в котором героини передачи будут искать на улицах города мужчину для потери собственной невинности. Счастливые пары в тот же день отправятся в романтическое путешествие.

Наши корреспонденты опросили прохожих, насколько аморальными на их взгляд являются подобные проекты. 45 % респондентов уверены, что ничего противозаконного и плохого реалити-шоу не несут, так как "каждый сам может разобраться, что хорошо, а что плохо". 20 % горожан считают, что реалити-шоу просвещают, информируют и развлекают. 15 % убеждены в том, что только реалити-шоу помогают сегодня добиться успеха в жизни, в том числе дают возможность заработать хорошие деньги. Так, на вопрос, хотела бы она потерять невинность в прямом эфире, пятнадцатилетняя барышня невозмутимо спросила: "А сколько вы мне за это заплатите?".

ЭДИК

Эдик впервые чувствовал себя важной персоной. Очень важной персоной. Ну, просто VIP. Удобное кожаное кресло, чашка свежезаваренного кофе, дорогая сигарета. И люди, люди, люди. С девяти часов утра, как по конвейерной ленте, шел человеческий материал. Джинсы и костюмы, платья и блузки, шляпы и лысины — все это складывалось в отдельные истории. За каждой историей была своя судьба. На минуту он даже вообразил себя Артуром Хейли.

Его толстый и небритый Хейли сидел в отдельном кабинете и думал о том, что роман «Муравейник», никогда не будет издан. Потому, что в отличие от «Отеля», "Аэропорта" и прочих безделок, он настоящий. В нем нет фальши и нет литературной позолоты. Только чистая правда и грязь. Человек вообще на 95 % состоит из правды и грязи. Кто бы мог подумать, сколько в отдельно взятом индивидууме может скопиться боли и мерзости?! Хейли, к примеру, подумал и написал «Муравейник». Ну, и где он сейчас? Вот Кинг есть, а Хейли нет. И «Муравейника» нет. Впрочем, все это не более, чем литературная мистификация, равно, как и история про убийства, совершенные Стивеном Кингом. Впрочем, мистификация или нет. Они оба писали про людей — вымышленных и настоящих, истории про маленьких человечков, чьи амбиции и жадность приводят к большим катастрофам.

Люди, люди, люди… Кто вас только породил? Мамы? Государство? Телевидение?

Парень, мечтающий ограбить казино… По примеру бразильцев уже второй год роет подкоп. Днем подкоп засыпают, ночью вновь принимается за дело. Чего хочет? Чтобы деньги свалились на голову. Так же, как и бразильскому вору. Три тонны баксов. Очуметь! Эдик спросил: "А почему казино?". Парень ответил: "А банк может лопнуть!". Логика? Логика!

Потасканный репортер, желающий оказаться в одной камере с опальным олигархом. "Семнадцать мгновений весны" перемешались с "Графом Монте-Кристо". Тут тебе и шпионаж в пользу родины, и желание устроить побег из Матросской тишины. А после мечта — написать бестселлер, сидя в удобном шезлонге на острове Капри. "Так олигарх уже в Чите!" — "Да? Не, в Читу не поеду, а другого у вас на примете нет?".

Юная фемина, чей предел мечтаний — серьги подружки… Думал сначала, фамильные, бриллиантовые. Оказалось, из ближайшей галантереи. Но — идея-фикс. Кто-то из девочек мечтает о Барби, но получает только в зрелом возрасте, когда мечты сбываются только по праздникам и воскресеньям. Она же хочет дешевые сережки. Но подружка отказывается меняться. "Уговорите ее, а?" — и без того выпуклый лобик — результат прооперированной водянки — раздулся, теперь уже от нервного напряжения. Вот-вот, лопнет, как воздушный шарик. Иди, девочка, иди… Сделаешь потом себе из капельницы. Кто пустил сюда эту ненормальную?! Я вас спрашиваю?

Проститутка без сутенера. Чего хочет? Сутенера. С ним надежнее, хотя и бьет. А кто не бьет, назови!

Сутенер, поцарапанный проституткой… Этого сразу за дверь — морда вон как нагноилась и распухла. Не пойдет. Наш зритель любит если не красивых, то, по крайней мере, симпатичных героев.

Дедушка, совративший внучку. А ее все равно никто не брал! Милок, ты не знаешь, мне по старости срок скостят, али как?

Бабушка, отравившая Жучку… Жучка была дедова, а он внучку — того. Смотри — выше. Вот и отомстила. Теперь спрашивает — можно ли клонировать собачку, а? Старый сильно переживает. И внучка тоже ревет. А в ее положении волноваться нельзя…

Внучка. Fuck them all! Начитанная барышня, ничего не скажешь! Хм… Рано похвалил, просто так песня Милен Фармер называется. Со словарем перевела. И по настроению совпало.

Далее волоокая брюнетка с характерным говорком. Звезда одного реалити-шоу, теперь мечтает попробовать себя в ином телевизионном амплуа. А раздеться? А легко! А на диван? А я уже лежу. Колебался секунду, но когда она достала презерватив, рефлексии мигом испарились. С девицы не убудет, а ему как-то сразу легче на душе стало. В общем, снял напряжение.

Но все не то. Нет в них главного. Ни одержимости, ни огня фанатика, наконец, нет желания пойти на все ради достижения своей собственной цели. Глаза тусклые, лица потертые, мысли стандартные.

А, значит, места героев вакантны… Пока вакантны.

Эдик ухмыльнулся, вспомнив свой последний разговор с главным. Поначалу тот как всегда юлил: "драйва нет, концепт не тот"… Эдик, кому охота смотреть, как исполняются чужие мечты? Этим зрителя сегодня не удивишь". Эдик невозмутимо забрал папку, поднялся: была бы честь предложена. Не хотите — не надо. Пойду на другой канал.

Как это пойдешь, мы еще не договорили! А… вот значит как. С этого места поподробнее.

Еще десять минут поизучали потолок. И опять Эдик поднялся.

Стоп, я тебя не отпускал!

В третий раз закинул старик невод… И сказала ему золотая рыбка человеческим голосом: а не послать ли их всех, куда подальше?!

Ты не понял, босс-колобок! От тебя ускользнуло самое главное. Да, в моем шоу исполняются мечты. Но это нехорошие мечты, преступные. И они исполняются, понимаешь? Человек сам становится мерилом добра и зла. Жертва изнасилования может в прямом эфире потребовать справедливости и добиться ее, этой самой справедливости. Насильник будет наказан именно так, как она этого хочет… Если хочет, чтобы тому отсекли его мужскую гордость, отсечем. Пусть и не в прямом эфире, но это уже не так и важно. А, может, и в прямом эфире, в прайм-тайм. И пусть кто-то попробует возразить! Девочка хочет, чтобы насильника «опустили»? Опустим! И покажем, как это сделаем. Что молчишь, босс-колобок? Страшно? Аморально? Но ты сам подумай, кто еще может обеспечить ей такую справедливость? Закон? Муж? Брат? Отец?

Ага, глазки забегали! Уловил ниточку рассуждения, а теперь разматывай ее, разматывай… Да смотри, не порви.

Одержимой славой, в мгновенье ока становится знаменитым.

Бедный — богатым. По-настоящему богатым…

Или вот еще, скажем, такой расклад: Х должен игреку энную сумму денег, по суду, должен. А у того как бы и нет… Живет Х в свое удовольствие, а Игрек пытается долг стрясти. Что делать? Бандитов нанимать? В определенную фирму обратиться, где этих самых бандитов под прикрытием держат? А где гарантия, что Игрека самого потом не посадят за вымогательство. Формально вся правда на стороне игрека, но если по совести…

— Ну и что?

— А то, что он приходит в передачу, и мы решаем его проблемы.

— Как?

— По разному… К примеру, в прямом эфире Х покается и воскликнет: прости меня, друг, бес попутал, вот твои деньги… зрители плачут, справедливость восторжествовала! Эффект-то какой! Вариант второй — ребятки.

— И как его заставишь?

— А вот это уже наша работа: психологов, юристов и прочих друзей канала. Ведь у вас есть соответствующие друзья, не так ли? Определенной накачанности, пригласите — договоримся. Главное — конечный результат. А это уже не наши проблемы. Наши проблемы — шоу, которые решает даже самые неразрешимые проблемы.

— Например, убийство?

— Например, убийство.

— Эдик, вы с ума сошли.

— Почему? Что плохого в убийстве? — наивно округлил совершенно трезвые и холодные глаза Эдик. — При условии, конечно, что оно возмездие. Око за око, зуб за зуб, глаз за глаз. Разве вам никогда не хотелось убить?

Главный вздрогнул. Но взгляда не отвел. Зацепило, надо полагать.

— Но ведь страшно, не так ли? Своими руками очень страшно. А если не своими… да и не руками… Психическое воздействие, различные методики, и жертва сама на нож пойдет или голову в петлю сунет. Эдакая психологическая эвтаназия. И заметьте, никто ни в чем не виноват. Человек посмотрел передачу, начал переживать, а вдруг это про меня говорили, в нем совесть проснется, — и бац! — в дамки. Все просто. Так что плохого в такой передаче?

— Она аморальна! Порочна! Отвратительна!

— Ба! Сколько слов! Она порочна только в том случае, если в стране работают законы, а если нет? Где маленькому человеку искать справедливость?

— В суде?

— Да ну? Вы там были?

— Эдуард, вы совершенно не понимаете, о чем говорите…

— Это вы не понимаете, от чего отказываетесь. Такое шоу — маятник, раскачивающий часы справедливости. В нем — та самая идея преступления и наказания, о которой еще Федор Михалыч писал.

— Федор Михалыч до такого бы не додумался! — не согласился Колобок.

— В наши дни — додумался бы! Особенно, если опять продулся в рулетку, а денег взять не у кого. Это я вам как просвещенный читатель говорю. Государство претендует на роль господа бога, вот только талантишка не хватает, да и памяти нет, чтобы эту самую роль заучить назубок. Бог наказывает, но и милует, бог сеет справедливость и воздает по заслугам. Так, по крайней мере, говорят в вашей воскресной проповеди. Но делает ли то же самое государство? Нет, нет и еще раз нет! Государство само по себе, мы — люди, граждане — сами по себе. И никто, слышите, никто — не может быть уверен в справедливости! Все продается и покупается!

— Законы…

— Эти законы годятся только для того, чтобы ими подтирать задницу. Да и то не часто, бумага слишком жесткая. Царапает. Того и глядишь, геморорой заработаешь. Так что остается простому человеку? У которого нет ни связей, ни денег, ни веры в справедливость? Человеку, у которого отняли ребенка, а он еще потом вынужден оплачивать содержание преступника в тюрьме, причем пожизненно! Что ему остается? Кому он сможет верить и на что будет надеяться, вы об этом подумали? Сколько времени прошло после Норд-Оста, Беслана? Виноватые есть? Виноватых как бы и нет. Есть следствие, есть все тот же гуманный и справедливый суд. А смертной казни нет…

— Так вы и до суда Линча доберетесь! — скривился Колобок.

Эдик помассировал виски. С утра голова болела… Погода, давление, жизнь…

— А что плохого в суде Линча? — искренне удивился он. — Знаете, когда мне было пятнадцать, ко мне подошли два пост-комсомольца и предложили расписаться в письме об отмене смертной казни. И я, дурак, расписался. О чем сейчас очень жалею. Человек — животное. Тот, кто проходит процесс «одомашнивания», приближается к цивилизованности. Тот, кто остается на примитивном уровне, дрессировке не подлежит. Мы ведь не держим тигров и львов в собственных квартирах, так? Опытным путем доказано, что это невозможно. Они со своих хозяев скальп снимают. Одним движением когтя. Давайте договоримся, мы — цивилизованные животные. Живем по законам стаи, работаем по законам стаи, думаем по законам стаи. Но не убиваем по законам стаи.

— И хорошо!

— Плохо! — Эдик устало взглянул в глаза Колобку. — Вы, как и другие, верите в то, что жизнь может быть справедливой штукой. Беда в том, что когда это оказывается не так, вам совершенно не к кому обратиться. Вы остаетесь один на один со своей болью и ощущением беспомощности. Поэтому я за суд Линча, если другой суд оказывается безрезультатным. Как, например, это было в Беслане.

— Его накажут!

— Кого? Ах, да… Того, кто оказался на скамье подсудимых… Угу, накажут! Дадут пожизненное, а потом какая-нибудь амнистия — и вуаля! — свобода. Смертная казнь — это оправданное убийство, совершенное по законам стаи. Но нас лишили этого права.

— Эдик…

— Что, Эдик? Моя программа — единственная надежда на то, что справедливое возмездие все же состоится. Если угодно, я готов взять на себя функции государства.

— Вы сошли с ума!

— Напротив, я в здравом рассудке. Люди всегда верили печатному слову, и почему бы им не вернуть эту веру. Представляете, какая это власть?! Чувствовать, как ты возвращаешь униженным и оскорбленным веру и достоинство. Помогать тем, кому уже никто не поможет.

— Вы идеалист, Эдик, а ваша программа утопия.

— На первый взгляд. Вы просто недооцениваете силу телевидения и желания масс найти себе нового спасителя и героя. В Америке журналисты добились отставки Никсона и изрядно потрепали нервы Клинтону. У нас же шоу традиционно воспринимаются как развлекательные, в то время, как именно реалити-шоу могут стать мощной идеологической силой. Вспомните про дом. Который построил наш седьмой телеканал. Сотни тысяч подростков пойдут за его героями, если те позовут. Вопрос, куда и зачем позовут.

— Это шоу самое прибыльное с точки зрения рекламы!

— У-у, в какие дебри мы забрались. Ну, хорошо, шоу работает только потому, что очень прекрасно собирает рекламу, точнее деньги. Ведущие хорошенькие, правда, иногда впадают в морализаторский тон. Несколкьо пар поженились, одного посадили, остальные дерутся, ругаются, чешут яйца и таскают туда-сюда доски. Второй год подряд что-то строят. Но вам не приходило в голову, что эти люди уже сегодня искалечены, и те, кто на них смотрят, тоже. Реалити-шоу должно либо развлекать, либо выполнять функцию социального пугала: я за то, чтобы мы избавлялись от социальных язв в реальном формате.

— Эдик, вас посадят!

— Героев не сажают. Звезд отпускают на поруки. Примеры? Извольте. Да вот хотя бы мой тезка. За примерное поведение отпустили, зато какой рейтинг, какие возможности! А Доренко помните? Розы, шампанское у суда. Майкл Джексон. Ах, это не педофил, ах, мы ошиблись! Мальчик просто перепутал в темноте. Кто там еще в списке? Ну да, российский певец болгарского розлива, у которого только и хватило силенок, что обматерить беззащитную женщину. И потом заявлять во всеуслышание, что он, дескать, уходит с эстрады. И чего, не ушел, спрашивается? Не сложилось? Каблук на сцене застрял, микрофон заклинило? Так что не надо мне про то, что посадят. Как посадят, так и выпустят. Звезды вне правил.

— Вы не звезда.

— Пока — не звезда, — жестко поправил главного Эдуард. — Но у меня все впереди. В этом шоу я стану звездой.

— Спешу вас разочаровать, это шоу, на нашем канале, увы, не пойдет.

Эдик пожал плечами:

— К счастью, у нас масса других каналов. Где-нибудь этот сценарий с руками оторвут. А поскольку я являюсь владельцем авторских прав, то…

— То есть? — всполошился главный.

— Ах, да… забыл показать: вот нотариально заверенное свидетельство, о том, что я являюсь автором данного литературного произведения, заметьте, не идеи, а расширенного литературного проекта…

— Являетесь с ваших же слов, — едко заметил собеседник.

— Пусть так, — невозмутимо ответил Эдик. — Но документик соответствующий все же имеется… Экспертиза разберется. А вот и другой документ, теперь из агентства по защите авторских прав. Еще пара увесистых документиков имеется. О них я пока. С вашего позволения, промолчу. Зачем пугать? Так что если кому-то в голову придет меня обокрасть и выпустить данный сценарий без моего ведома, то я сразу же подам в суд. И не остановлюсь, пока не добьюсь справедливости. И я вас уверяю, что добьюсь. Что-то в последний раз мне разонравилось быть добрым. Как любила говорить моя бывшая жена: "Я — стерва только по выходным, в остальное время вполне адекватный и разумный человек". Так вот, я сволочь — 24 часа в сутки. И знаете, что? Мне это очень нравится! — он послал Колобку пьяную есенинскую улыбку. Такой не только облобызает, но и зарежет без рефлексий.

— И никакой скандал, надо полагать, вас не остановит? — колобок пощелкивал пальцами, обдумывая сложившуюся ситуацию. Конечно, филькина грамота, обойти — раз плюнуть, но… шут его знает…

— Как говорится, любая реклама хороша, кроме некролога, — Эдик еще раз улыбнулся и после паузы добавил: — Вы можете выпустить это шоу на своем канале, не спорю. Только для этого придется написать другой сценарий. Придумать другое название, концепт. Но он все равно будет хуже.

— Почему? На нас работают лучшие сценаристы! — пальцы предательски хрустнули, и главный поморщился от боли.

— И каким будет конечный продукт? Очередное шоу про доброго волшебника? Прилетит в вертолете и бесплатно покажет кино? Ну-ну, дерзайте. Первые три выпуска зритель посмотрит из праздного интереса, но на этом все и закончится. Вы совершенно правильно сказали: исполнение чужих желаний никого не интересует. Это как если бы наутро рассказывать кому-то свои сны. Все так. Тут даже не с чем поспорить. Но если интрига сохраняется до самого финала? Но если мечты героев выходят за рамки морали? Если они изначально носят криминальный подтекст? Если мы помогаем отчаявшемуся человеку самому отмерить ту меру справедливости, которую он считает нужным? Если мы можем качнуть маятник в сторону справедливого зла, а не вашего приторного и суррогатного добра? Рождественские сказки, милейший, хороши только в Рождество, в остальное время года они вызывают чувство недоумения. Кому нужен Санта-Клаус летом? Разве что только Деду Морозу! И Снегурочке! Санта, третьим будешь? Извините, отвлекся. Лирическое отступление. Так как? Ваше решение?

Колобок сдался:

— Кажется, я несколько погорячился. Идея не так уж плоха. Давай-ка, ее обсудим.

…Эдик отхлебнул кофе. Все идет просто отлично. Было забавно наблюдать, как теледеятели пытались объяснить, почему без ведома автора проект уже запущен. Полным ходом идет отбор героев, а дизайн студии близок к завершению. Он из принципа настоял на том, чтобы все изменить. И дизайн, и выбранную концепцию, и даже название — Повелитель грез. Фу, как пошло!

"Маятник и часы". Привет незабвенному Эдгару По. И пусть каждый понимает, как хочет. Только он, Эдик, знает, что именно скрывается за названием. Хотя. У Эдгара По было как-то по другому, что-то с колодцем связано. Все равно: сказал Эдгар По, значит, По. Надо будет, допишет.

Тех, кого отобрал канал, он мгновенно забраковал. Нужен скандал, драйв, конфликт. Он ничего не имеет против, если человек хочет разбогатеть. Но причем здесь его шоу? Другое дело, если у тебя отняли все, и теперь ты хочешь восстановить справедливость. Был тут один человек, у него дом сожгли, жену убили, бизнес отняли. Пришел и честно сказал: помоги, брат, отомстить. На лавры графа Монте-Кристо не претендую, но пулю кое-кому хочу всадить. Только давай без посредников. И прямо в зале. — А если промахнешься? — Не промахнусь. В НЕГО — не промахнусь. Ударили по рукам. Подписали контракт. И пошел мучительно, хромая, к выходу. У него ведь не только дом сожгли, жену убили и бизнес отняли, его еще и били — долго и банально. Пробили череп. Год в коме пролежал, но выкарабкался. А когда пришел в себя, то все и узнал. Пришел в фирму, а его снова избили, и снова по черепу. Написал письмо президенту, а тот и не ответил. Президенту много, кто сегодня пишет. Рука устанет отвечать, хотя и гарант Конституции. Что поделать, если у нас Конституция такая — нечеловеческая. В общем, договорились. В общем, к выходу. А на выходе — смерть. Обширный инфаркт. У справедливости своя цена. Как и у надежды на справедливость. Эдик надеялся, что тот мужик умер все-таки счастливым.

Уже месяц Эдик скрупулезно рылся в потоке материала, надеясь отыскать четыре драгоценных жемчужины. Одну он, правда, нашел.

Ада.

Ада из ада.

Скаламбурил!

Его главный Джокер.

Забавно все-таки, как переплетается жизнь. Он видел ее раньше, на какой-то из корпоративных вечеринок. Бывшая жена не нашла на тот вечер более достойного кавалера, так что пришлось вместо футбола отправиться на корпоративный телевизионный праздник. Один канал поздравляет другой. Бывшая выглядела отлично: голая спина и нитка бриллиантов… в темных волосах. С потертыми джинсами экс-муженька данный образ никак не гармонировал, и Жанна растворилась в толпе. Эдик остался у колонны: пить шампанское и глазеть на публику.

На Аду Эдик обратил внимание лишь потому, что эта женщина очень неестественно смотрелась рядом с мужем. Не пара. Он — добродушный, кругленький весельчак. Колобок. Она — черная, длинная, словно ворона среди голубей альбиносов. Сотрудники не высказывали первой леди никаких знаков внимания, она, также как и Эдуард, простояла весь вечер у колонны с бокалом шампанского. Толпа медленно обтекала Аду, направляясь к Жанне. Отстраненно, он тогда зафиксировал, как по-хозяйски муж Ады держится с его женой. На минуту кольнула ревность-обида, но только на минуту. А вот Аду было искренне жаль.

И вот теперь она здесь. История вполне понятна. Два любовных треугольника превратились в банальный квадрат. Но это только в математике квадрат — простая и понятная фигура, в жизни квадрат — это многогранник. Обманутые стороны встретились с тем, чтобы начать свою собственную игру.

Интересно, как отреагирует страна, когда выяснятся скандальные подробности из жизни телевизионного босса? И каково это увидеть, как твоя бывшая жена умирает во время прямого эфира? У Эдика даже вспотели ладони от волнения: он представил заполненный зал, крики, овации и священный ужас толпы, осознавшей, что именно он убил свою героиню. Но этот козырь до поры до времени должен быть скрыт. Нужны еще три-четыре варианта, но такие, чтобы заранее не дразнить гусей.

Однако пока все не то, не то…

Дверь скрипнула…

Журнал "Женский маузер"

Скажи, что я не "голубой"!

Эх, отправить бы Льва Николаевича Толстого в наши дни. То-то бы старикан развлекся. Это раньше все счастливые семьи были одинаковые, а несчастливые каждая по-своему. А теперь-то и семей не найти. Раз-два и обчелся. Да и те, прямо скажем, какие-то не такие… Непонятные… Голубые, розовые, зеленые, оранжевые… О чем мы, собственно? О семьях? Нет! О телевизионных программах. Последнее развлечение зрителей — разгадывать, «голубой» ведущий или нет.

Серьга в левом ухе, мажорный шелковый платочек, свежий маникюр и манерность речи — вроде бы все сходится. А как же жена и дети? Жена и дети в этом списке лишние. Значит, не «голубой»? А шут его знает! Кто ж их нынче разберет? Вон и католическая церковь решила не вдаваться в лишние подробности, разрешив представителям нетрадиционной ориентации принимать сан, при условии строжайшего целибата. Целибат всех уравняет: и правильных, и неправильных. Но то церковь, последняя ступенька к Богу. Отношение же всевышнего по этому вопросу пока что не ясно: если положительно, то зачем Адама покалечили?! Если отрицательное, то почему геи всей планеты не пали бездыханными, так сказать, на месте своего грехопадения?!

Впрочем, оставим церковь в покое, нам бы с телевидением разобраться. Как определить, «голубой» ведущий или нет?

Наш корреспондент набрался смелости и обратился за консультацией к Филиппу Бредосовичу, известному своей активной позицией… по каждому вопросу, разумеется, а вы о чем подумали?!

Мы встретились с ним на съемках нового клипа "Эти шлюшки, журналюшки". Как всегда звезда была (был?) не в духе.

— Почему вы об этом спрашиваете меня?

— Потому что среди ваших знакомых очень много ведущих, — вежливо пояснили мы. — Кому как не вам дать исчерпывающий комментарий по этому вопросу?

Филипп Бредосович задумался. Поскольку он думает до сих пор, то мы так и не сможем дать вам свои рекомендации по столь деликатному вопросу. Но, отправляясь на очередное ток-шоу, будьте осторожны: а то вдруг нарветесь не на того, на кого рассчитывали…

МАЗУРИК

Ведущий Семену Петровичу сразу не понравился. Мазурик не любил неудачников. Инстинктивно. И, прежде всего, потому, что сам был из их числа. И так тесно в этом мире. Однако правила игры есть правила игры. И по здравом размышлении он готов принять в ней участие. Тем более анонимность почти гарантирована…

— В течение всего шоу вы в маске. Никаких черно-белых кошмаров в стиле Комиссарова. Помните еще такого? Ну, и бог бы с ним. В любом случае, пошлости не будет. Черный атлас. Кино про мистера Икс смотрели? Ну, вот, будет что-то очень похожее. При желании голос также будет изменен. Лучший зуб даю, вас родная мама не узнает, даже если захочет. Но если студия и зрители выберут вас как победителя, маску придется снять. Иначе вы не сможете получить главный приз. Таковы условия. Впрочем, вам-то какая разница: как только получите приз, уедите из страны. В любую точку мира. Куда захотите. Причем там вы начнете отнюдь не с нуля. Ведь вы именно этого хотите?

Совершенно неожиданно для себя Семен Петрович задумался. Неужели он хочет именно этого? Обосноваться в Германии или, скажем, в Соединенных Штатах, получить грин-карту и начать жизнь заново. С чистого листа. Без того багажа, который он тащит на себе уже несколько десятков лет. Без жены. Без ее гостей. Без родственников. Без долгов. Без студенческих ухмылок. Только свобода и долгожданное одиночество. Господи, он наконец-то сможет жить, как давно мечтал. Ни перед кем не отчитываясь и ни за кого не отвечая. Оденется, как полагается джентльмену. Купит хороший дом, найдет нормальную работу. И все это, минуя тяготы эмигрантской жизни. Всего несколько шагов, и ты уже в раю. И самое главное, без этого унизительного кошмара, который преследует его вот уже несколько лет.

Эдик наблюдал за профессором. В глазах Семена Петровича мелькнуло то самое выражение, которого он так долго ждал. Похоже, сегодня повезло: еще одна золотая рыбка радостно заглотнула наживку. Теперь надобно аккуратно подсечь и поместить до поры до времени в аквариум надежды. Любопытно смотреть на лицо человека, когда он понимает, что может получить все сразу, не отходя от кассы. А еще говорят, что мечты редко сбываются. Главное — понять механизм. Все остальное — дело техники. Жаль, что нельзя проникнуть в чужие мысли. О чем он все-таки думает?

Доктор культурологических наук, профессор Семен Петрович Мазурик думал о язычестве. О той странной системе ценностей, которая сложилась у этих племен. Око за око, зуб за зуб, смерть за смерть. Поступок, совершенный от отчаяния полгода назад, бумерангом вернулся в настоящее. Все правильно. Все справедливо. Если бы он тогда совершил ошибку, то сегодня не было этого сладостного момента. На минуту Семен представил злое и очень красивое лицо жены, и растерянное, удивленное лицо Ольги. Ну что, бабоньки, милые, дорогие, и, можно сказать, что единственные, съели?! И кто кого? А ведь он предупреждал, он говорил, что закон справедливости рано или поздно восторжествует. И все зло, что они причинили Мазурику, вернется сторицей. Эх, хорошо-то как! Семен вдруг осознал, что шоу, воспринимаемое поначалу как очередной лохотрон, неожиданно оказалось спасением. Одним росчерком пера он может избавиться от опостылевшего треугольника в своей маленькой семье, о котором он никому и никогда не расскажет. Почему? Да потому что стыдно! Стыдно.

Договор лежал перед ним. Нужно поставить свою подпись и вперед, на свободу. Но Мазурик медлил. Остановись, мгновенье, ты прекрасно! Подарок судьбы. Заслуженный подарок.

Эдик смотрел на него изучающее:

— Семен Петрович, может быть, некорректный вопрос… Но все-таки… Вы за рубеж как, с женой или без?

Семен Петрович покраснел как школьник, пойманный около женской бани в субботу.

— Без.

— А что так, надоела?

— Вы спрашиваете из любопытства или… по другой причине?

— По другой. Задумал семейную викторину: "Для тех, кто после сорока". Милое, семейное представление. Никаких детей, никаких "папа, мама, я" — дружная семья. Только муж и жена. Не надо надрываться и строить дом, не надо готовить заморские деликатесы и давать оплеухи друг другу, не нужно даже проводить совместную уборку с залетными блондинками. Нужно просто ответить на несколько вопросов ведущего и психолога, рассказать какой-нибудь смешной случай из жизни, поцеловаться… В перерыве кто-нибудь споет про погоду в доме. Вот и все. Как видите, ничего особенного. Просто, без особых изысков, но успех гарантирован. Народ будет рыдать от умиления и зависти. Знаете, уже стал писать сценарий, но тут в руки попалась любопытная книжица. Смешные данные попались… Оказывается, полноценная нормальная семья в России — нонсенс, особенно, если оба супруга перешагнули сорокалетний рубеж. Из десяти пар все десять атипичные. Разводы, измены, драки, насилие, инцест, дети-наркоманы, жены-лесбиянки и мужья-импотенты. Не получается у меня семейная викторина… Вот я и подумал, может, вы счастливое исключение. Пригласил бы вас на шоу вместе с супругой, а потом отправил бы со спокойной душой в…Америку. Строить новую жизнь.

Откуда он знает? Мазурик выдавил из себя стерильную улыбку, сжав пальцы ног. Ботинки вздулись от возмущения. Вот тебе, батюшка, и Юрьев день. Вот тебе и эйфория. Вот тебе и лохотрон. Интуицию не пропьешь, она либо есть, либо нет. Все подстроено. Значит, за ним следили. А что теперь? Шантаж? Только этого и не хватало. Все так некстати. Впрочем, когда шантаж был кстати? Странно, почему он не уходит. Всего-то и нужно: встать, сделать несколько шагов по направлению к двери и с достоинством покинуть офис. Выйдем из этих отвратительных стен! Воздуху, воздуху, воздуху! Тьфу ты. Опять цитаты в голову полезли. Верный признак того, что все-таки запаниковал. Спокойно, Ипполит, спокойно. Сейчас ты поднимешься и достойно пойдешь вон. До двери степенно, вальяжно, но потом побежишь, чтобы последнее слово не в спину. Нас не догонят, нас не догонят! Господи, кажется, я сошел с ума. Итак, встали, поклонились, ушли…

Стоп! А как же мечта о маленьком домике и грин-карте? Ведь она почти уже в руках, еще немного, и он сожмет ее во плоти. Вы готовы пойти на все ради своей мечты? Он, пожалуй, готов. Если есть шанс, то его надо использовать. Слова ведущего всего лишь совпадение. Да, совпадение. Ведущий — неудачник. Он просто так сказал… Только, чтобы что-то сказать. Или для того, чтобы начать разговор о собственных проблемах. Достаточно на них взглянуть, чтобы понять: они у ведущего есть, причем преимущественно личного свойства. Черт, приятно сознавать, что не у всех на семейном фронте все благополучно.

Если ты сделал паузу, то тяни ее, сколько можешь… Но пауза слишком затянулась. Сейчас лопнет. Как чеховская струна. Первая или вторая? Черт, он определенно паникует. Надо успокоиться. Итак, релакс. В угол, на нос, на предмет. Легче? Вроде бы…

Семен судорожно формулировал фразу, достойную доктора культурологии:

— Молодой человек, уверяю вас, что возраст здесь совсем не причем. Дело в психологии. От своей второй половины можно устать и через час после свадьбы. В двадцать пять легко задуматься о бессмысленности существования. В тридцать — пуститься во все тяжкие, а к сорока неожиданно прозреть.

— Вы прозрели? — без всякой иронии и очень серьезно спросил Эдик.

— А вы? — вопросом на вопрос ответил Мазурик.

— Давно. Хотя, если признаться, несколько насильственным образом. Пришел однажды домой, как в скверном анекдоте, и… прозрел. Иногда думаешь, всего каких-то полчаса, и жизнь сложилась бы совсем по-другому. Можно было зайти в магазин, встретиться с приятелем, застрять в дорожной пробке. Но я спешил домой. С букетом ее любимых цветов. У нас была пятая годовщина свадьбы… Открываю дверь, а в прихожей уже просохший чужой зонтик и чужие ботинки. Впрочем, что об этом говорить. Все равно ничего нельзя изменить. Она живет с другим человеком и как будто счастлива. Я — один и тоже вроде бы счастлив. Всем сестрам по серьгам. Вот, делаю новую программу.

— Вы не правы, — качнул бородой профессор Мазурик.

— В чем не прав? В том, что делаю новую программу?

— И в этом тоже. Но сейчас речь не об этом. Я насчет того, что ничего нельзя исправить. Пока живешь — можно. Только нужен шанс. И лучше, чтобы он был последним. Потому что только последний шанс, по сути, и реален. Балансируя на грани, человек способен на все. И в первую очередь на то, чтобы изменить свою жизнь. Я совершенно в этом уверен.

— Любопытная теория, — Эдуард с наслаждением отхлебнул кофе. — Допустим, я неизлечимо болен. Подчеркиваю — допустим. Не делайте похоронного лица. Ко мне приходит бог, черт, судьба — неважно. И предлагает: я помогу тебе — дам шанс, ты поправишься, но в обмен ты должен полностью себя изменить. Не себе, а себя. Почувствуйте разницу. Не пить, не курить, не колоться, не изменять жене, нести людям разумное, доброе, вечное. Был католиком, станешь — протестантом. Был толстым — будешь худым. В общем, жизнь становится своим же антиподом. Как вы считаете, Семен Петрович, я способен измениться перед лицом смерти?

— Вы утрируете! В логике есть такое определение: подмена понятий…

— Не надо логики! Не хочу логику! Все-таки? Да или нет?

— Да!

— А вот и нет. Ни черта человек не изменится. Как пил, так и будет пить, как гонялся за юбками, так и будет гоняться… И будет это делать еще с большим удовольствием, потому что это удовольствие уже сегодня может стать последним в его судьбе. И знаете, что еще? Дело тут не в психологии. Он остается прежним и даже усугубляет свои пороки не потому, что ему это нравится. А потому, что он привык это делать. Еще раз почувствуйте разницу! Вот так же и вы, Семен Петрович, не сможете найти свою обетованную землю. Выяснится, что в Израиле окажется слишком много евреев, в Германии — будет пахнуть кислой капустой, в Америке феминистки подадут на вас в суд за какой-нибудь тупой комплимент… Не спасет ни маленький домик, ни грин-карта, ни ваш хваленый последний шанс. Что вы молчите?

— А что сказать? Практика — критерий истины. Тем более, мы все равно не знаем, как сложится будущее…

Эдик внимательно посмотрел на Мазурика:

— Именно поэтому я дам вам шанс. Тот самый, последний. И лишь для того, чтобы доказать свою правоту.

— Ну уж! Прежде всего, чтобы сделать свою программу, — не удержался от издевки Мазурик.

— И сделать программу, — согласился Эдик. — Зачем скрывать очевидное?! А вы умный человек, Семен Петрович!

— То есть, не дурак.

— Не дурак, — Эдик все больше входил в раж. — Кстати, хотел спросить… Вам нравится идея моего шоу?

— Честно?

— Конечно.

— Не нравится.

— Почему?

— Потому что эта идея изначально порочна. Впрочем, как и вся система шоу-бизнеса. Вы используете лучшую телевизионную площадку для того, чтобы удовлетворить свои собственные амбиции. Иных целей у вас нет, и не может быть. Как только человек попадает по ту сторону экрана, он воображает себя творцом, если угодно небожителем, способным вершить чужие судьбы и судить чужие поступки.

— Что в этом плохого?

— Только то, что вы мните себя судьями, не имея на то никаких оснований, — пожал плечами Мазурик. — Вы такие же, как и мы.

— Допустим, — улыбнулся Эдик. — Но именно мы исполняем ваши желания…

— Глупо! — Мазурик спокойно выдержал высокомерный взгляд ведущего. — На этом и держится любое шоу. На удовлетворении человеческих желаний. Древние римляне требовали хлеба и денег. И власть делала все, чтобы исполнить пожелания масс. И правильно делали, надо сказать. Хлеб и зрелища нужны были во все времена. В XIX веке говорил основатель первого желтого издания. Читатель интересуется, прежде всего, событиями, которые содержат элементы его собственной примитивной природы…

— …Таковыми являются: самосохранение, любовь и размножение, тщеславие.

— Я вижу, вы знаете эту цитату. "Элемент самосохранения содержится во всех информациях об убийствах, самоубийствах, несчастных случаях… К теме любовь и размножение следует отнести: описания свадеб, сексуальные скандалы, разводы, "любовь втроем", романтические истории об исключительных успехах, достигнутых на почве любви, драмы на почве ревности… Тщеславие вызывается таинственным в любой истории. Таинственность побуждает к размышлению, как можно разрешить дела к общему благополучию". Кажется, так. И знаете, что самое удивительное, с тех пор ничего не изменилось: более того, телевидение сегодня эксплуатирует ту или иную область человеческих эмоций. Причем делает это регулярно. Что сегодня востребовано на телеканалах? Какие темы? Деньги, власть, любовь, юмор и скандалы. Вот и получается, что идеологическая особенность нашего времени — продажа. Всех и вся.

Все в мире покупается, смерть, доверие, любовь. Только цена разная: ужин в ресторане, денежная сумма, крупные призы, романтическое путешествие. Фактически в таких развлекательных передачах любви нет места, существует голый расчет: с кем, когда и за сколько.

Люди играют в отношения, чувства, изображают эмоции ради достижения определенных целей.

— А вам это не нравится?

— Я — массовый человек, — не спрашивая разрешения, Мазурик достал сигарету и прикурил. — И этим все сказано. Я смотрю развлекательные передачи и не читаю Достоевского в метро. У меня довольно примитивные потребности, но при этом я читаю студентам лекции по культурологии. И знаю все о массовой культуре. Я вижу, как работают приемы массовой культуры.

— По-моему, сейчас вы играете…

— А если и так? Отсутствие игры в жизни взрослого человека сравнимо с голодной смертью, дефицит ее приводит к деградации личности и вырождению личности. Эрик Берн.

— Однако когда игра становится первостепенной, она вытесняет другие интересы. Тот, кто делает ставку только на игру, рано или поздно оказывается в проигрыше.

— О себе говорите? — усмехнулся Мазурик.

— Не только, — в тон ему ответил Эдик. — Добро пожаловать, Семен Петрович! Мы теперь с вами в одной упряжке.

Газета "Стань звездой"

А вам это нужно?

Мы встретились с ней в маленьком кафе. Черные очки, короткая стрижка сменила роскошные локоны. Шею прикрывает цветастый платок. Под платком еще не заживший шрам. След звездной болезни. Она вздрагивает от любого обращения, и когда подходит официант, инстинктивно втягивает голову в плечи. А ведь совсем недавно Альбина была звездой реалити-шоу "Искушение любовью".

— Что произошло?

— Меня выбросили с проекта.

— Ты из-за этого хотела покончить с собой?

— Наверное, — Альбина снимает очки, и я вижу мертвые глаза. — Я ведь действительно верила, что найду там свою любовь. Ехала из своего Суликамска и мечтала, что там меня ждет что-то настоящее. Дождалась. В виде Паши. Когда увидела, подумала, вот он, герой моего романа. Русский Ален Делон.

Что тут скрывать? Роман действительно был. Затяжные поцелуи в диафрагму, трогательные признания, сцены ревности и бурные примирения на глазах зрителей и участников. А потом прошла информация о том, что участница шоу "Искушение любовью" доставлена в больницу с острым аппендицитом.

— Хорош аппендицит, — усмехается Аля и дотрагивается до уродливого шрама. — Хотя если образно…

— Что все-таки произошло? Организаторы проекта молчат, Павел встречается с другой девушкой, у тебя вроде бы контракт о неразглашении…

— Да пошли они с этим контрактом, — отмахивается Альбина. — И Паша с девушкой. Тем более, что у них все равно ничего не получится.

— Ты ревнуешь?

— Нет. Павлу не нужны девушки, ему нужны мальчики, понимаешь? Этот проект изначально фальшив. Туда приезжают не за любовью, а за славой и деньгами. В надежде найти богатого папика, понравиться какому-нибудь продюсеру, сделать карьеру в постели. А такие, как я, никому не нужны.

— Как ты узнала, о том, что Павел…

— О том, что Павел голубой? Да очень просто: вошла в комнату и увидела. Он занимался сексом с Кириллом. А камеры все это снимали.

Сигарета дрожит в пальцах. Ногти обкусаны до мяса.

— Я не против нетрадиционных отношений, но за что так со мной?! Почему нельзя было сказать с самого начала? Почему?

— Но тогда не было бы и шоу.

— Они играют людьми. С самого начала. Нам с раннего утра говорили, кто и что должен был делать, никаких импровизаций, только согласно сценарию. Если в сценарии есть реклама шоколадок, нужно их рекламировать, если поцелуй. То поцелуй. Камеры не выключаются. Все фиксируется. Как сказал режиссер, для потомков. Знаешь, о чем я все время думаю теперь? Ведь есть кадры, где я сижу на толчке, где моюсь в душе, где меня рвет, где я занимаюсь сексом с Павлом. И эти кадры — тот самый крючок, за который меня отныне и будут держать.

— Но что страшного, если их обнародуют?

— Добро бы в том виде, в каком они есть. Но если подмонтируют, если исказят, я в никогда не отмоюсь. Мне никто не поверит.

Она поднимает голову:

— Мне и так никто не верит. Из моего суицида состряпали душещипательную историю о том, что я не простила измены. Действительно, не простила. Вот только все было не так.

— Ты смотришь шоу?

— Смотрю. Каждый вечер. И самое страшное, что ужасно хочу туда вернуться. Несмотря ни на что. В этом мире мне все равно нет места.

СВЕТЛАНА БОРИСОВНА

Тот день Света помнила очень хорошо. Очередная запись программы "Споемте, друзья!". Дальский был с утра не в духе: много пил и кричал. Из последних сил Светлана Борисовна пыталась удержать рамки программы.

Сначала тамбовский хор: толстые неопрятные девки в народных костюмах, от которых сильно пахло потом и духами "Красная Москва". Операторы задыхались. Ведущий то и дело чихал, и только одна света стояла рядом и дирижировала: "Ну же, девочки, собрались!". И тамбовский хор затянул: "Я ехала домой, я думала о вас"… "Теперь понятно, откуда появились Сусанины", — мрачно заметил оператор Гриша. — таких в лес замани, тебе еще и орден дадут с молоком придачу.

— Орден-то за что?

— За мужество.

— А молоко?

— За вредность!

Потом чукотские народные танцы с бубнами и песцовыми хвостами. Запахло рыбой, рыбьим же жиром и свалявшимся мехом. Оператор крякнул, но от комментариев воздержался, постаравшись не дышать.

Дальский потребовал себе коньяку, и его принесли под видом чая.

— Павел Петрович. Вы бы не пили, — рискнула Светлана.

— Пошла ты, знаешь, куда? — даже не очень зло заметил он: коньяк начал действовать. — Если я не выпью, то и эту шушеру отправлю вслед за тобой. Вместе с гребаной советской системой.

— Тише!

— Боисся? — прищурился он, и вдруг сделался совершенно противен. — Правильно боисся, я вам еще все покажу, Где Дальский зимует. Следующего выводи! Скучно. — вгляделся в бумажку и произнес:

— А теперь, друзья мои, послушаем нашего гостя из солнечной Болгарии. О! С такой внешностью наши девушки вас просто не отпустят. И без песни, и из страны.

Двусмысленная шутка прошла под жидкие аплодисменты. Смазливый болгарский юноша, пахнущий розовым маслом и первым сексуальным опытом неумело взялся на микрофон. Замер, ожидая фонограммы. Но в звукооператорской что-то не получилось, и на всю студию грянули звуки советского гимна. Певец растерялся. Дальский вскочил и шутовски отдал пионерский салют. От духоты, тоски и коньяка его слегка покачивало. Гимн стих, и раздались первые аккорды популярной песенки. В первый раз юноша не попал и еще больше занервничал. Светлана сказала что-то ободряющее, ему было очень жалко этого мальчика с его неправдоподобно смоляными кудрями и такими правдивыми прыщами на лбу и подбородке. Прыщи пришлось замазывать тремя слоями тонального крема. Крем был советский, жирный, он противно скатывался в комочки, но юноша терпел, бормоча слова песни "Эти глаза напротив". А потом…

— А сейчас, друзья мои, выступит юное дарование из города Саранска, — Дальский сверился со сценарием. — Маша Потутина. Какая прелесть! Сколько в этом имени естественности и какой-то провинциальной наивности. Просим! Маша споет нам старинный романс о любви.

Первые аккорды, и камера выхватила пухлую блондинку. Светлана Борисовна взглянула и тут же отвернулась: таких на телевидении сотни, особенно с тех пор, как дали цвет в кадре. Накрашенный рот, голубые глаза с накладными ресницами, немного блесток на лице. Ей бы пару сантиметров в талии убрать, а так ничего… особенного.

Блондинка старательно изображала неразделенную и порочную страсть, трогательно заламывая руки. Ее тело фальшиво извивалось, рискуя выскочить из черного, почти прозрачного платья:

Откуда-то сверху на сцену падал искусственный снег, в уголках глаз Маши Потутиной из города Саранска сверкали искусственные слезинки. Она казалась трогательной, невинной и почему-то очень желанной. Ей шел восемнадцатый год. Мамонт-Дальскому исполнилось шестьдесят.

И в шестьдесят он в первый раз влюбился.

— Она обожгла! Это богиня, а не женщина. Как она поет, боже мой, Светка, как она поет! Гурия! Сирена!

— Пустышка…

— Дура! — Павел Петрович вдруг рассердился. — В тебе говорит ревность и зависть. Она — женщина, а ты так, рабочая лошадь. Без пола и возраста.

Ей стало обидно:

— Ты сам меня сделал такой!

Узкий, пергаментный палец ласково погрозил:

— Э нет! Такой себя сделала ты сама, а я лишь был свидетелем… — И почти без паузы. — Эта женщина создана для меня. Я женюсь на ней. Дай телефон и выйди: интимный разговор.

Об этом романе заговорили как-то сразу. Но Дальскому было все равно. Он дарил Маше охапки роз, водил на концерты и в кино, и молодился, молодился, молодился… Брал ключи от Светкиной квартиры, а саму Светку просил погулять на свежем воздухе часиков так…пять-шесть. Один раз ей пришлось «гулять» всю ночь на Московском вокзале, приткнувшись между чужими баулами и чемоданами. В боку кололо, сердце ныло, душа плакала. Слева приткнулся плохо-пахнущий мужичок. Светлана Борисовна подобрала ноги, пытаясь пристроиться поудобнее, но какой-то баул упал… Поднялся крик, ор, и она сбежала. На невском проспекте поднималось пурпурное небо.

— Ваши документы.

Достала паспорт.

— А дома чего не ночуете? — без всякого интереса спросил милиционер.

— Не пускают, — также без всякого интереса ответила Светлана Борисовна.

Без всякого интереса и разошлись.

Павлу она позвонила из телефона-автомата. Автомат сожрал копейки и ответил сонный голосом Дальского:

— Светик, мы спим. Погуляй еще немного.

И почему она тогда не взорвалась?! Любила, наверное. Вопрос армянскому радио: может ли любовь быть унижением? Ответ: может, если вас зовут Захер Мазох.

С Машей столкнулись на лестнице:

— Доброе утро, Маша. Как там Павел Петрович?

Маша фыркнула и неторопливо прошла мимо. Светлана уловила запах своих духов, их ей Дальский привез из Нью-Йорка, и с тех пор она берегла маленький флакончик, как святыню.

— Маша, а вы завтракали?

Цок-цок, и только сладко-пряный флер…

Дверь в квартиру была нараспашку. Она осторожно вошла. Словно чужая и незнакомая. Щелкнула замком, сняла распаренные от воды и снега боты. С них сразу натекло. Цок-цок! Хлюп-хлюп. У той каблучки звонкие, кожа на сапогах нежная, мягкая, заграничная. Про пальто и вовсе помолчим — если боты "прощай, молодость", то пальто — "прощай, жизнь".

— А-а! Светка! Заходи! — Павел Петрович брился в узкой ванной комнате и что-то напевал. Увидев его поджарые, аккуратные и совершенно голые ягодицы, Светка невольно покраснела. А если повернется? — Завтрак сделаешь?

Она беззвучно кивнула, ускользнув на кухню. Четыре яйца, немного томатной пасты, тертый сыр, молоко. Все смешать и вылить на раскаленную сковороду. Посолить, поперчить, посыпать зеленым луком. Накрыть крышкой. Через минуты выключить газ. Подать на стол горячим. Все, как он любит. И чай. Тоже горячий, обжигающий.

— М-м! Как вкусно! — Дальский сосредоточенно двигал челюстями. — Сама-то, наверное, не будешь? Так и думал. Фигуру бережешь? Представляешь, Машка тоже фигуру бережет, после шести не ест. Сегодня порывалась сделать французский салат красоты, но в твоем доме яблок не оказалось. Странно… Зима, витамины нужны, а у тебя свежих яблок нет. Купила бы…

— Куплю.

— На! — на вилке подрагивало желтое месиво с зеленым глазком лука.

— Извините, Павел Петрович, всю ночь не спала, есть не хочу — а спать…

— В твоем возрасте не спать вредно, — хохотнул Дальский и положил себе добавки. — Французы, знаешь что, говорят по этому поводу?

Да что же его к французам-то сегодня тянет, — встревожилась вдруг Светлана Борисовна. А ну как уедет туда? На юбилей вроде как и телевизионная амнистия полагается. А если уедет? Я-то как? Всегда при нем, но во Францию не возьмет. Куда тебе до Парижу-городу, Светка?! Тебе бы в Ленинграде остаться.

— Эй! Заснула?

— Что?

— Ночь без сна — очень вредна для организма, поскольку вскрывает возраст души. Две ночи без сна — показы дадут занть о биологическом возрасте. Так французы говорят. Это мне Машка вчера процитировала. Огонь, а не девка. Как обнимет, так и сердца нет — останавливается.

— Павел… Петрович, а если месяцы без сна? Один, два, год? Такое возможно? Что ваша Потутина на это скажет?

— У-у, — скривился он. — Опять ревнуешь. Стыдно, Светлана. Маша — девушка хорошая, честная…

"Только спит со старым мужиком", — мысли на то и мысли, чтобы их держать при себе, не так ли? Поэтому молчи, Светлана Борисовна, молчи, пока силы есть на немоту. Но не выдержала:

— Я вопрос задала…

— Вопрос она задала! Все твои вопросы давно известны. Тогда ты умрешь, и никому не будет дела до твоего возраста, как физического, так и душевного.

— Смешные эти французы, — вполне серьезно сказала Светка. — Ничего не знают о том, что говорят….

— Будто ты знаешь! — Дальский промокнул губы салфеткой. — Было очень вкусно! Мне пора…

— Еще чаю, — взмолилась она. Павел Петрович поморщился, но согласился:

— Полчашки. И разбавь кипяточком. Тот слишком крепким сделала. Быстрее, давай! У меня сегодня "Новости".

С хрустом потянулся, натянув на выступающем брюшке модную рубашку. Светлана Борисовна заметила, что ширинка на брюках расстегнулась, но не сказала — неловко как-то, наверное, и сам заметит.

— Вот теперь чаек в самый раз. Эпоха гонений закончилась, мне даже Машку простили. Седина в бороду, бес в ребро, с кем ни бывает. Другие времена, Светка, наступают, свободные. Нюхом чую. Позвонками своими искалеченными от прогиба. Люби, кого хочешь, живи, с кем хочешь, говори, что хочешь.

— Паша… — она впервые так пронзительно и надрывно обратилась к нему, и он вдруг замер. — Я давно хотела спросить… Маша… она кто тебе… вам…

— Она мне всё, — тихо сказал Дальский. — Судьба. Страсть. Ненависть. Молодость. Надежда. Любовь. С ней живу. Захлебываюсь жизнью, но живу. И пока терпит она меня, все сделаю. А и после сделаю, когда прогонит.

— А я тебе кто? — пальцы беспомощно комкали салфетку.

— Ты? — он искренне удивился, явно не ожидая такого глупого и совершенно бесполезного — по-женски бесполезного — вопроса.

— Я.

— Что ты хочешь услышать?

— Кто я тебе? — упорно повторила Светлана Борисовна и подняла на него наполненные слезами глаза. Мигнешь, и расплескаешь. — Только честно ответь, Паша, а то устала ждать и надеяться.

Удивление. Недоумение. Раздражение. И без сочувствия. Привычная вещь подала голос. Лучше бы молчала.

— Никто, — и уже смягчая: — Ты — это ты. Я к тебе привык. И отвыкать не собираюсь. Но на большее…, ты, чего, надеялась?

— Всю жизнь.

— Могла бы и раньше спросить. Теперь бы замужем уже была.

— За тобой?

— За хорошим человеком. У нас ведь в стране много хороших людей.

— Много. Среди них даже мужчины попадаются. — и все-таки моргнула, соленые капли сорвались вниз, повиснув в уголках губ.

— Что-то не так?

— Все так, Паша, все так. Я — это я. И ты ко мне привык. Да?

На гладко выбритом лице отразилось заметное облегчение:

— Именно так. Ну, я пошел?

— Иди.

И он ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Двадцать лет как одно мгновение. Двадцать лет бескорыстной любви. И как награда: "Ты — это ты". Орден за преданность. Неслучайно ей всегда казалось, что слово «преданность» от предательства. Он предан мне… Я предана тебе… Суть — предательство.

Кто я? Вечный придаток. Привычка. Сухой отросток. То, от чего без боли и нервов можно и отказаться. При желании. А будет ли у него такое желание?

Двадцать лет отдавала себя во имя непонятной цели — чтобы он был счастлив. И вот он счастлив. А она? Ей тридцать восемь лет. И никого рядом. И никого уже не будет: ни хорошего, ни плохого.

Скользящий взгляд на свое отражение. Серая кожа. Серые волосы. Серый иссушенный рот, которого лишь однажды коснулись мужские губы. Беглым, ничего не значащим поцелуем. Что она знает об этой жизни? Ровным счетом ничего. Что она знает о любви? Только то, что любовь не может и не должна быть бескорыстной. Иначе это не любовь. Самоуничижение, да. Но не любовь. В основе последней лежит эгоизм, желание владеть любимым человеком полностью и безраздельно. Он — мой и только мой. На нем мое тавро и мое же табу. Посторонним вход воспрещается. Где же она ошиблась? Где их пути разминулись и навсегда стали параллельными? Светлана перебирала немудреные события прошлых лет, и никак не могла ответить на этот вопрос. Наверное, потому, что ответа не было.

Разобранная постель, которую ни он, ни она не удосужились застелить. Скомканное белье в ситцевый цветочек. След головы на подушке. Длинный светлый волос. Когда-то (Светлана об этом читала) поэт Александр Блок приходил в сильнейшее возбуждение, обнаружив волосок Любови Дельмас на куске французского мыла. Ей же, вечной синей рыбе-девственнице, еще тогда эта подробность показалась отвратительной, как и теперь светлый волос в постели.

И еще синяя четкая надпись на стене: "Здесь были Паша и Маша, январь, 1985 год".

Кто я для тебя? — Ты? — Никто.

Никто.

На мгновение Светлане захотелось, чтобы Дальского никогда не было в ее длинной и беспомощной жизни; чтобы папа и мама были живы; и чтобы она никогда не переступала порог телевизионного центра; чтобы он не водил ее по лабиринтам навстречу неизвестности; чтобы их пути не пересекались; чтобы никаких двадцати бесформенных лет, а перемотать пленку с начала: весна, дождь, и она бежит по лужам: "Здесь принимают в артистки?"

Но только в сказке: щелкнул пальцем, и золотая рыбка кувыркнулась, исполняя самое сокровенное желание.

Нет у нее золотой рыбки. Есть только надпись: "Здесь были Паша и Маша, январь, 1985 год". И полное равнодушие.

— Да пусть он катится, куда хочет! Пусть на ней женится, пусть рожает с ней детей, мне-то что? — Светлана Борисовна вытерла высушенные глаза. — У него — своя жизнь, у меня — своя. Выйду замуж и назло стану счастливой.

"Счастливой? — усмехнулось зеркало. — С кем? Кому ты нужна, если даже себе не приглянулась?" Зеркало отрезвило. Она для него никто. И звать никак. Пустое место. Хозяйка квартиры для любовных утех, которая и завтрак готовит, и за постой не берет.

Она снова — воспаленно и беспомощно — взглянула в зеркало. Как там, у Мандельштама? "Невыразимая печаль открыла два огромных глаза"… Больно, очень больно… Доплелась до кухни и вылила в себя полбутылки дешевого портвейна, а дальше… тишина. На той же подушке в ситцевый цветочек. Плохо. Оставьте все меня в покое! Я — никто.

Пронзительный звонок.

— Света!

Сухой язык с трудом сложил тяжелые слова:

— Кто? Зачем?

— Света, горе-то какое…

Сквозь тупую головную боль пробилась тревога:

— Что случилось?

— Павел…он… мы ничего не смогли сделать… так сразу… «Скорая» опоздала.

Она уронила трубку и, подвывая, доползла до телевизора. Трясущимися пальцами — всеми сразу — нажала на красную кнопку:

— … сегодня на шестьдесят первом году жизни во время записи новой телевизионной передачи скоропостижно скончался ведущий нашего канала Павел Дальский… Мы все его помним, как талантливого и честного журналиста, неутомимого борца за коммунистические идеалы… В его жизни было много планов и надежд…

Знаешь, какую, я штуку сделаю в шестьдесят лет? Я умру! Прямо во время эфира. Правда, смешно?

…Он всегда поступал правильно, как честный гражданин, как ответсвенный журналист, и как…

Ты моя девочка, понимаешь, моя. С того самого дождя. И кроме тебя, у меня никого нет, и не будет.

Никто не знал, что жизнь Павла Дальского так трагически оборвется. Еще вчера он признавался своим коллегам, что вскоре всех нас удивит…

Она мне всё! Судьба. Страсть. Ненависть. Молодость. Надежда. Любовь. С ней я живу. Захлебываюсь жизнью, но живу.

Мы выражаем соболезнования близким, родным и друзьям Павла. Он навсегда останется в наших сердца и в нашей памяти… Спи спокойно, дорогой товарищ…

Ты — это ты. И ты мне — никто.

Гражданская панихида состоится в пятницу, в актовом зале…

Ой, а ширинку-то он застегнул? И ведь теперь уже не спросишь.

Больно вспоминать. Светлана Борисовна тяжело поднялась с дивана, и медленно пошаркала к узкой крутой лестнице. Но ведь вспоминает же: другого все равно ничего нет. Паша, Паша… Программировал жизнь, запрограммировал и смерть. Уже потом, спустя год, когда боль и отчаяние покрылись первой коркой, осторожно спросила у оператора, как это было. Пленки ведь так и не сохранилось — засветили почему-то. Никогда не засвечивали, а тут засветили.

— Да как? Сидел, текст в эфире произносил и вдруг завалился. Я грешным делом подумал, что лист у него на пол упал, он за ним и полез. Махнул ему: мол, хрен с ней, с бумажкой, говори, как есть, импровизируй! Он падает и улыбается. Из-за улыбки и не понял, что умер.

На похоронах у гроба стояли законная супруга и Маша. К обеим подходили, утешали, успокаивали. Супруга потом куда-то исчезла, ходили слухи, что в девяностых она эмигрировала то ли в Швецию, то ли в Швейцарию… И даже не бедствовала, выйдя замуж за какого-то банкира, то ли Мюллера, то ли Плейшнера.

Маша тоже пошла в гору, но только в эстрадную. В отличие от судьбы банкирской жены, путь на эстраду оказался суров, долг и местами тернист. Колготки рвала часто, коготки ломала, но карабкалась. Выжала из недолгого романа все, что смогла: интервью в прессе: "История о Маше Потутиной: как она любила, да не вышла замуж". Первые выступления… Первый брак. Первый скандальный развод… И дальше — по нарастающей. Пластические операции, аборты, скандальные романы и снова пластические операции. Шоу-бизнес по-русски. В общем, со смертью Паши не проиграла, а, пожалуй, что даже и выиграла. В разумных пределах, конечно. Это как с полученным наследством: если выгодно и правильно вложить, то рано или поздно получишь дивиденды. Всегда приятно считаться последней женщиной в жизни известного человека. Раз последняя, значит, самая любимая… Аксиома.

А вот ей, Светлане, не повезло. Если ты никто, так тебе и не повезет. Везет только кому-то. Должность сократили, потом упразднили, затем снова ввели, но отдали кому-то другому. В качестве компенсации предложили три полставки: уборщицы, костюмерши и помощника младшего редактора. Зачем обижать старушку? Кроме телевидения, у нее ничего нет. Так и держали — на черный день. Авось пригодится.

Черных дней в истории канала становилось все больше, и случались они аккурат во время записи ток-шоу "Без стыда и совести". Вела ее молодящаяся поп-звезда Кармелита Ло. С точки зрения Светланы Борисовны, говорила Кармелита много, и, как правило, совершенно не по делу. Но продюсерам это нравилось. Потому что создавало эффект сопричастия и милой, почти трогательной непосредственности (читай — посредственности), о чем звезда, разумеется, совершенно не догадывалась. Заткнуть Кармелиту могли лишь ее товарищи по эстрадному цеху. И затыкали ведь, что удивительно. Один раз даже драка произошла. Светлана Борисовна потерла перевязанную руку. Сколько недель прошло, а не заживает. Старая плоть, что и говорить. Кожа сошла, новой уже не положено. Может, так доходите, бабуля? Может, и дохожу, внучок, перевяжи только покрепче.

Шарк-шарк.

Ступенька — раз.

Ступенька — два.

На пятой дыхание сбивается, в глазах темнеет. Звезды в гримерки на лифте ездят, а ей не положено — обслуживающий персонал. Рука ныла, хотя и не так сильно, как опасалась. Вот душе совсем несладко, больно душе-то. И тут же себя осекла: с чего разнюнилась?

Сама виновата, подвернулась болгарскому таратору в самый, что ни на есть, не подходящий момент. Пришла денег за эфир отдать, и… не вовремя. Не один он там был, а с мальцом каким-то. Сослепу не разглядела: "Филипп Бредосович, гонорар позвольте вам отдать". Мальчонка отскочил, заалел от смущения, а в нее стакан с чаем полетел. Следом чайник. Только что рукой успела прикрыть лицо…

Деньги звездам за эфиры доверяли носить только ей. Дескать, Светик, ты у нас самая честная, копейки лишней не возьмешь, а тут целый евры с баксами. И надо, чтоб в лучшем виде. Смотри, конвертик мы не заклеиваем, но на конвертике пишем, сколько в нем. Теперь неси осторожно и смотри хорошенько по сторонам: не притаился ли где серый волк! Шутка! Иди уж, Красная ты наша бабушка.

Гордилась оказанным доверием ровно неделю, потом случайно услышала разговор двух редакторов — музыкального и ответственного:

— С ума, что ли, сошли к Гудзону такую кошелку старую посылать!

— Ну, положим, твой Гудзон тоже не мальчик. Это тебе не Масков Коля — тот, конечно, юноша бледный со взором горящим… А Гудзон постарше Гудзона будет. В смысле реки. Гудзон — это ведь река?

— Певец, идиотка! Заслуженный и народный. Любит вежливое обращение…

— А наши люди и не хамят! Мы ж Светика не на звездный тет-а-тет снаряжаем. И не за автографом. Деньги вообще любой мог бы отнести.

— Так в чем проблема?

— А то, что с разбитой мордой ходить не хочется. Они ведь быдло, а не народные, а то и заслуженные кумиры. Есть, конечно, парочка полупорядочных, но остальные — быдло. Чуть что не так, руки распускают. Вчера вот императрица наша бакинская расшумелась: сфотографировали, видишь ли, ее не так. Слишком толстая на фотографиях получилась. И второй подбородок крупным планом.

— Жрать меньше надо…

— Ну! А она фотографу, девчонке двадцатилетней все лицо исцарапала, и камеру разбила. "Ты меня, гадина, изуродовала!". Еще вопрос, кто кого изуродовал.

— Потому и расцарапала, что девчонке всего двадцать. Было бы шестьдесят — никаких проблем. Еще бы и фотку подписала: искренне ваша, Карина.

— Вот и со Светиком никаких проблем. Потому что — у нее возраст, внушающий уважение. Шестьдесят? Шестьдесят пять? Семьдесят?

— Не, так долго не живут!

— М-да… Она так выглядит, что и не знаешь сколько дать…

— Каламбур, однако…

— Однако посылаем. К любимым, дорогим и капризным звездам. А ты честность, честность… Кому она сегодня нужна, эта честность! Если с быдло работаешь, сам в него превращаешься.

— Или уходишь.

— Или пьешь.

— Или…

— Слушай, а она пьет?

— Кто?

— Да Светлана Борисовна!

— Как все, наверное…

— Значит, пьет.

"Нет в тебе, Светка, стержня," — говорил Павел Петрович. — ты даже, когда слово «нет» произносишь, оно у тебя звучит "чего изволите?!". Об тебя ноги вытирают, а ты молчишь. По щеке наотмашь бьют, ты задницу подставляешь. Да еще с такой готовностью. Нате! И все вокруг думают — либо сволочь, либо идиотка. Одно время сам думал, что сволочь, теперь понимаю — идиотка. Да еще с идеей фикс — самопожертвование, самопожертвование, самопожертвование.

У любой идеи должен быть конец пути. Пункт Х. Хочешь — У. Хочешь — Z. Но финальная точка, цель, к которой стремишься. А у тебя что? У тебя даже карты нет, куда идти и ради кого и чего тащить на себе грязный занозистый крест. Вся спина в шрамах, но ведь тащишь!

Копится в тебе вся эта грязь, копится, а однажды возьмет да и прорвется. И что ты тогда будешь делать? Или станешь сволочью. Или…"

Эх, ей бы одолеть эту лестницу, отдать деньги и отдохнуть немножко. Присядет где-нибудь, закроет глаза, и будет думать о Паше. Облако, оно какое? Мягкое? Пушистое? Или из белой кожи, гладкое, скрипящее, пахнущее мускусом и ванилью. С такого и соскользнуть недолго. Сделаешь неловкое движение, и попа поедет, так и канешь куда-то вниз… Внизу — хорошо: рот заполнит сладкая ванильная вата, в глазах — ветер, а руки и ноги — легкие, как перышки. И еще немного вниз — навстречу.

Вроде бы эта. Сверилась по бумажке. Сама себе кивнула — точно. Царапнулась в дверь.

— Какого черта?

— От редактора. Деньги вам принесла, — сердце вдруг опять съежилось, и стало нехорошо. Пусто как-то стало и неловко.

— Заходи, гостем будешь, — последовало вызывающее приглашение.

Светлана Борисовна открыла дверь. Вошла. И тихо охнула. Вот и свиделись, не прошло и жизни. Здравствуй!

Открытое письмо работникам телеканала "ТВ-Комп"

Верните нашу Галю!

Суки! Куда вы дели нашу Галю? Ваш проект мы смотрели только из-за этой смешной и правильной девчонки. Она настоящая. Не то, что ваши Пети, Коли, Кати, Оксаны и Камиллы. Почему вы ее выкинули?! Мы требуем официального ответа и опровержения. Она учила нас, как правильно поступать и что делать, когда весь мир вокруг — мусор. А вы ее погнали. Сказали — нам такие не нужны. Какие-такие? Галка не боялась говорить вам правду в глаза. Она вообще ничего не боялась. Прыгнула с парашютом, нырнула к акулам и даже съела килограмм червяков. Она всех парней на проекте сделала, мы ею гордимся и хотим быть на нее похожими. И внешне, и внутренне. Но вместо нее мы должны теперь смотреть на всяких уродин и тихонь. На фига серые мышки, когда есть наша Галка?!. Верните Галчонка, а то перестанем смотреть ваш дурацкий проект. И все перестанут. Это мы вам обещаем — группа девочек из 10 "А".

P.S. Где вы обычно проводите свой кастинг?

Каждую ошибку, считайте за улыбку.

МАРИНА

— Мы вам обязательно позвоним!

Марина кивнула и вышла из кабинета, цокая каблучками. На безрыбье и антилопа гну. Конечно, решение принять участие в подобном эксперименте полный бред, но… если жизнь в самом ближайшем времени не изменится, то она просто свихнется. Что ни день, то живот крутит от ненависти. И в затылке ломит. Черт бы побрал любовь и гениальные мозги Игоря! Ведь все равно было понятно, что рано или поздно сбежит к старшей Селезневой. Привычка сверху нам дана, замена счастию она. Сказал классик. Время внесло свои коррективы: привычка способна заменить все остальные чувства. Вот и она, Марина, уже привыкла думать об убийстве. До замужества смотрела исключительно мелодрамы, теперь дома целая коллекция DVD-триллеров. И на первом месте — "Идеальное убийство". Но в кино редко бывает, как в жизни, а в жизни редко бывает, как в кино. Ей ли, жене режиссера, об этом не знать?

Марина взглянула на часы: начало второго. Придется возвращаться на работу. И опять же к Селезневой. В ее холодные змеиные объятия. Селезнев не прав: Алиса — не эфа — анаконда. Сожрет, и не подавится.

Как же не хочется принимать участие в этом шоу — улыбаться, изображая радость и игнорируя вопросы об их общем муже: "Что-то вы, Мариночка, плохо выглядите!". "Да? А мне казалось, что я выгляжу прекрасно, Алиса! Ой, опять запамятовала ваше имя-отчество. Уж не серчайте".

"Склероз, Мариночка?"

"Что вы, Алисочка! После ночи отличного секса женщина всегда выглядит прекрасно, а вот о мелочах совершенно забывает. Впрочем, вы, наверное, уже забыли об этом, а?".

О мелочах?

О сексе!

Ага! Получи фашист гранату! По самому больному! И чтоб клочки по закоулочкам. Что, съела?

Съела! Но анаконда не подавится, сама же сказала. Женская дуэль — целое искусство, но как бы больно ни уколола, в ответ получишь не менее сильный и болезненный удар. Причем именно тогда, когда расслабишься и решишь, что больше тебе ничего не угрожает.

Распродажа! Распродажа! Распродажа! Каждая вещь по полцены. Странно, как же мы раньше жили в очередях и без распродаж. И действительно — за полцены. Правда, знающий человек сразу скажет, что джемперок из прошлогодней коллекции, но где он, этот знающий человек! Другое дело, что анаконда просто удавится от зависти: в узел завяжется и сдохнет. Так ей и надо.

Как же не хочется на работу! Воздух прозрачный, легкий, осень, блики солнца… Плюнуть бы на все, и засесть в ближайшем кафе, глядя на переменчивый Невский. Вот и Селезнев недоумевает, зачем ей работать: денег в доме много, хватает на всех: и на жизнь, и на развлечения. Конечно, агентство можно бросить. И что? Оказаться запертой в четырех стенах. Я, ребенок, няня. Нет, если уволится, то няни точно не будет. Селезнев не поймет.

Работа, работа… Зачем человек работает? Чтобы получать удовольствие или зарплату? А нельзя ли совместить? Философский вопрос. С кондачка на него не ответишь.

Стремясь оттянуть неизбежное, Марина забежала в итальянский бутик. Вот это, будьте любезны, и это! Два дорогих костюма переместились в примерочную. Рывок и легкая занавеска скрыла ее от посторонних глаз. Теперь можно сесть на табуреточку и успокоиться. В ее распоряжении целых десять минут. Плюс-минус. Слезы — под пудру, гримаса-улыбка. На людях плакать нельзя. И зачем она пошла на этот странный кастинг? Ведущий смотрел на нее так же, как и старшая Селезнева — немигающее, выжидательно. Чуть-чуть замешкаешься — поздно: пропустишь смертельный бросок.

— Вы понимаете, что именно произойдет после того, как вы подпишете договор?

— Понимаю.

— Вы уже не сможете отыграть назад. После эфира ваша жизнь изменится. Окончательно и бесповоротно. Вы действительно хотите этого?

Хочет ли она?

Но ведь есть шанс, что Селезнев увидит эту передачу и все поймет. И даст развод. Или, наоборот, скажет, что всегда любил только Марину, а другие женщины ему не нужны. А чего она хочет — развода или того. Что другшие женщины не нужны? Свободы, свободы, свободы! Уже одно слово опьяняет.

"Я схожу с ума! Я действительно схожу с ума. Потому что в первый раз в жизни не знаю, что мне нужно и чего я хочу. Я хочу уйти от мужа? Или хочу с ним остаться? Я хочу, чтобы он ушел к своей бывшей, или чтобы этой бывшей никогда не было? Кто знает, как я поведу себя, если он действительно уйдет. Мне всегда нужно то, что мне не принадлежит. Так было в детстве, потом в школе. Я таскала чужие игрушки, книжки, завтраки, но как только устанавливала свое право собственности, теряла к ним интерес. Сейчас у меня есть все, о чем я так долго мечтала! Но мне это не нужно. Я хочу свободы… Хочу уехать далеко, далеко и не вспоминать об этих днях.

Что вообще со мной происходит? Почему я чувствую себя выбитой из колеи? Зачем я подписала этот контракт? Господи, зачем я это сделала? Что теперь будет?

А, может, все дело в том, что я просто не могу ее убить? Потому что мне не хватает смелости? И я давлюсь ненавистью, как рвотой. Мне плохо, плохо, плохо!

Пальцы нащупали шприц в сумочке. Всего лишь один укол, и больше никаких мучений. Вот только кому доза — Алисе или Марине.

Чуть нажала на поршень. На кончике иглы появилась маслянистая капля. Как там, в книжке? Куда колоть-то? Блин, опять забыла. Все-таки Алиса права, склероз есть. Рука вновь потянулась к сумочке — уже за книжкой. Шприц упал. Вот и выбор — Алисе. Она ж не идиотка, чтобы себе грязный шприц колоть!

Занавеска в примерочной вежливо, но при этом настойчиво дернулась:

— Дама, вам что-нибудь подошло?

— Что? Ах, да, костюмы. Нет, это не мой стиль.

И вышла — держа спину. Хотя только сама знала, насколько тяжело далось.

Сегодня около дома два пожилых бомжа решали мировые проблемы. Рядом на газетке — просроченная банка шпрот и бутылка политуры. Марина мимоходом пожалела:

— Бедные, как можно пить такую гадость. Бомжи…

И в ответ получила достойное:

— Мы не бомжи, у нас стиль жизни такой.

У нее стиля нет, одна пародия.

Автореферат диссертации на соискание степени доктора культурологических наук Мазурика С.П

…На первый взгляд, стремительное появление и столь же стремительное исчезновение развлекательных передач на всех российских телеканалах носит бессистемный характер. Но это далеко не так. Развлекательные программы в первую очередь зависят от рейтинга. Они же во многом служат моделями поведения в социуме, формируя различные установки и стереотипы. Отношения телевидения и зрительской аудитории — процесс взаимообратный, долгий и сложный. Телевизионная журналистика имеет ярко выраженные интерактивные черты, предполагающие изменение отношений между редакционным коллективом и аудиторией, замену однонаправленного воздействия прессы на массы, их взаимодействие, переход от монолога журналистов к диалогу с аудиторией. Таким образом, журналист и аудитория становятся равноправными информационными партнерами.

Российское телевидение сегодня — это не что иное, как театр спровоцированной ситуации: несмотря на то, что любой проект имеет сценарий и каждому (участнику, ведущему, зрителю) отведена своя роль, развлекательные передачи создают иллюзию спонтанности, импровизации. Поэтому именно игра и все ее составляющие служат связующим звеном между ведущим и аудиторией.

Люди играют в отношения, чувства, изображают эмоции ради достижения определенных целей. Происходит своеобразная «примерка» социальных ролей, осознание себя в реальной, а не иллюзорной действительности.

В искусстве (хотя можем ли мы считать телевидение искусством?) игра, став для человека первостепенной, постепенно вытесняет другие интересы. Владимир Ворошилов сделал игру смыслом своей жизни. Его интеллектуальное детище "Что? Где? Когда?" шло на первом канале в течение четверти века, идет и теперь, и после кончины ведущего. "Телевидение, вобравшее в себя все виды искусства, телевидение, которое стоит ближе всего к самой жизни, не могло не использовать фантомы, блуждающие в головах людей. И я не хотел придумывать совершенно новую игру, а потому взял за основу уже известный образ — рулетку".

Эта игра давала и участникам, и зрителям главное — модели жизненного поведения в экстремальной ситуации, когда за одну минуту найти ответ-решение сложно, но вполне реально. Сам Ворошилов видел себя в этом документальном спектакле в пяти воплощениях — сценарист, режиссер, организатор, ведущий и телезритель: "Телезритель и режиссер — одно лицо. Да, режиссер — тот же телезритель, подключившийся к процессу игры задолго до передачи. Во-вторых, как же можно быть ведущим и не быть организатором? В-третьих, как можно быть режиссером документального спектакля, если ты не его автор?"

Функции ведущего Ворошилов понимал от слова — «вести». Ведущий должен знать, куда он ведет. Выполняя функции драматурга, он выстраивает, организует и цементирует действо, при этом он должен обладать личной энергетикой, интуицией и предчувствием, не бояться импровизаций. Провокации, в которых обвиняли Ворошилова, сам он называл авторскими приемами, по прошествии времени просто переставшие быть импровизациями. "Что? Где? Когда?" — яркий пример театра спровоцированной ситуации.

Игра многолика. Игровое шоу — развлекательное действо, где зрители, герои и ведущий передачи играют заранее определенную роль, но традиционно — телевизионным шоу управляет ведущий.

ВАДИМ

— Милый, ты будешь ужинать?

Вадим поморщился от звука этого голоса. Из всех возможных женщин отец почему-то выбрал Лику. Натуральную блондинку с ногами от ушей и огромными, как блюдца, карими глазами. В конторе ему завидовали все: такая красавица! К тому же и хозяйка отменная. А ему хоть волком вой, каждый вечер делая над собой мучительное усилие, и ложится с Ликой в постель. Когда она касалась его, Вадима била дрожь отвращения.

— Я не слышу, ты ужинать будешь? — Лика выглянула в коридор из кухни. Никакого халата: топ и джинсы. Как давно он хотел, чтобы она была, как все — в бигуди и в халате. Так намного легче ненавидеть и проще оправдать себя.

— Нет, спасибо. Поел по дороге.

— Папа! — кислый детсадовский запах, темно-красные колготки, гармошкой у щиколоток. На левой щеке акварельное пятно. — Ты мне что-нибудь купил?

Господи! Опять!

— Лика! Возьми ребенка! Мне нужно еще поработать, — Вадим бросил куртку в прихожей и бросился в кабинет. Хлопнул дверью. Повернул ключ для надежности.

Прислушался.

— Папа! Я хочу тебе показать картинку! Пусти, я хочу к папе!

— Детка, папа очень устал. Папа много работает. Почему не любит? Кто тебе это сказал? Какие глупости! Дура твоя Ксюша. Ничего она в папах не понимает. С чего ты взяла, что он тебя ненавидит? Конечно, папа тебя очень любит. Сильно-пресильно. Просто у взрослых столько проблем… Ты все равно не поймешь. Иди мыть руки, будем с тобой ужинать. А картинку подпишем и отдадим нашему папе завтра. То-то он обрадуется.

Угу. Как же.

Хоть в одном Лика права. У взрослых действительно слишком много проблем. И он действительно очень устал. Но вот что касается любви… Тут жена ошибалась. И по отношению к себе, и по отношению к дочери.

Дочь…

Его родители обожали внучку. Дашка стала для них долгожданным даром, символом того, что подозрения и страхи относительно сына остались в далеком прошлом. Баловали ее безмерно, Лику — возвели на пьедестал женского почета. Сам Вадим давно уже превратился в придаток к собственной семье.

— Тебе, сын, крупно повезло, — приговаривал при встрече отец. — Жена-красавица, дочка — прелесть.

Прелесть? Кто ж спорит! Но он так и не смог побороть в себе природной брезгливости, появившейся в день Дашкиного рождения.

Лика очень боялась рожать, внушив себе, что обязательно умрет. Не умерла. Настояла на том, чтобы он присутствовал при родах. Под давлением родни — своей и жениной — Вадим согласился, хотя и сопротивлялся до последнего. Примерно представлял, что его ждет, но надеялся, что будет держать жену за потную холодную руку, а все остальное скроет плотная ширма.

Роды были трудными, мучительными и долгими. Никакой ширмы. В него вцепилась обезумевшая от боли самка, располосовав когтями ладонь. Кровь хлестала на пол. Или ему казалось, что пол был в крови? Раскинутые ноги, пронзенные судорогой. Окровавленные перчатки… Выбившаяся из рубашки белесая женская грудь с торчавшим соском. Огромный живот с прожилками вен. Запах кала и боли. Головка младенца. Тонкая шейка, обмотанная пуповиной. Послед, который выдавливали всей бригадой, навалившись Лике на живот…

— Принимайте дочку, папаша!

Вадим выскочил из родильной палаты и склонился над каким-то ведром. Что может быть прекрасного между мужчиной и женщиной, если эта связь заканчивается ТАК?! И почему общество отвергает другие формы любви? По крайней мере, они не несут такой боли.

— Выпей, — врач-акушер протянул Вадиму стопку коньяка. — За счет заведения.

— Простите, — прошептал Вадим, брезгливо вытер рот платком и осушил залпом.

— За что? — удивился тот. — Нормальная реакция. Жена ведь тебя уговаривала, так? А ты не хотел. Но в конечном итоге она настояла. И вот результат…

— Вы думаете, так нельзя? — он присел на топчанчик, ноги совсем не держали, почему-то не хотелось, чтобы врач это заметил. — Лика просила быть с ней рядом. Разве можно отказать беременной женщине?

Прозвучало неискренне. Врач тут же заметил: и слабость в ногах, и фальшь на языке.

— Многие женщины настаивают на совместных родах, потом себе локти кусают. Баба, она ведь как думает? Кричать не буду, ведь я очень сильная, а кричат только слабые. Никакой боли не боюсь — был бы милый рядом. Да и вообще у нас все будет очень быстро и очень красиво. Муж нежно поцелует в лоб и прошепчет: "Тужься, любимая, тужься".

Розовая идиллия, мать ее. Но в реальности — кровь, разрывы, вой животный, и если клизму плохо поставили, то и дерьмо. Самое главное, никто ей в этот момент не нужен: ни муж, ни сват, ни брат. Она наедине с космической болью.

— Действительно так больно?

— За себя не скажу, не рожал, — усмехнулся врач. — Но пациенток спрашивал. Одна, знаешь, как сказала? Что во время родов тебя как бы разрывает изнутри, и, кажется, что этим разрывам нет конца и края. Пограничное состояние между жизнью и смертью. По-моему, они не от боли кричат, а от другого…

— Чего?

— Давая жизнь, они видят смерть. Вот, что самое страшное. Смерть может затянуть. Потому и больно. — Врач помолчал, потом достал фляжку из кармана халата и налил Вадиму еще в пластиковый стаканчик. — Пей, мужик, скоро легче станет. Сколько работаю, никак привыкнуть не могу. И почему мы норовим изобрести велосипед именно там, где не надо?! Что за мода такая — рожать вместе с мужем? Наши предки и близко не допускали мужчину к роженице, из всех родственников разве что мать могла присутствовать, да и то считалось дурной приметой. Мы же папашу тянем. Как на кастинг. Приходи на меня посмотреть! Ну, и что? Вот ты, к примеру, поддался на провокацию. Пришел. Увидел. Победил ее страхи? Наверное. А зачем? Знаешь, старик, говорят, что если в браке есть хоть одна малейшая трещина, мужу на родах присутствовать нельзя. Все чувства отрубает. Ладно, пошел штопать твою красавицу. Привет передавать?

— Не надо. Сам потом приду.

Но он не пришел. Сбежал. Прав оказался врач: трещина стала глубже, острее по краям. Лика это чувствовала, но молчала, по-женски надеясь, что все пройдет и будет, как раньше. Дашке в прошлом месяце исполнилось пять лет. И все это время они с Ликой не были близки. Ни разу.

Вадим включил компьютер и запустил игрушку с диска. Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой. Палец яростно жал на кнопку мыши, словно взрывы там могли хоть как-то помочь здесь. Плохо, все плохо… И с каждым днем становится еще хуже. Словно в омут затягивает, и уже не выбраться. Ноги не чувствуют дна. Да и какое дно у бездны?

Жизнь совсем стала невыносимой два года назад.

Стас…

Станислав Александрович…

Черные, чуть вьющиеся волосы. Темно-серые глаза. Резко очерченный рот — вкусный и твердый. Спортивная фигура. Тонкий флер парфюма. Вадим иногда ловил себя на мысли, что думает о своем боссе, совсем как влюбленная женщина. Цепко отмечает детали, ревнует к сопернице и мечтает об одном лишь поцелуе. Но об одном ли?

Они приятельствовали семьями, ездили друг к другу на дачу, их дети были погодками. Сдружились не сразу, сначала долго и осторожно присматривались. Но дела фирмы, совместные проекты, одинаковый возраст и социальный статус — как тут не найти общего языка?! Сначала дни рождения, потом другие праздники, и вот летом — уик-энды. На даче Стас преображался. В офисе смурной, жесткий, здесь же душа компании, с шутками готовил шашлыки, затапливал баньку. Пока жены щебетали о своем, поедая клубнику и нежась в гамаке, мужчины парились, похлестывая друг друга березовыми вениками. Самая сладкая пытка.

— Нет, ты мне скажи, Вадим, о чем думает наша Дума? Ох, ха-рр-а-шо!!!! Еще веничком давай! Молодца! Представляешь, подготовили законопроект об этих, тьфу, даже язык не поворачивается… дескать, надо позволить и нашим пидорам в брак вступать. Совсем сбрендили! В стране полный бардак, а они о гомиках заботятся. Эх, будь я там, все бы высказал. Кстати, поздравь — осенью баллотируюсь. По крайней мере, попробую.

— Стас, что ты к ним привязался…

— Да потому что противно это, понимаешь? Самой природе человеческой противно! И если угодно, это против жизни, как таковой. Мы ж иначе вымрем, если мужики станут пидорами. Мужик бабу должен любить: теплую, красивую, податливую. Баба для того и создана, чтоб ее любили! И это этой любви должны рождаться дети. Вот так, а не иначе. Чего молчишь-то?

— Думаю.

— Чего тут думать? Вот ты свою жену любишь?

— Люблю.

— И правильно. Люби дальше: с чувством, с толком, с расстановкой. И не только жену. Делай, как я, делай, лучше меня! Любовь — гарантия хорошей семьи, секс — гарантия здорового образа жизни. Хочешь, я тебя с охренительной блондинкой познакомлю? Мастер спорта, кстати… по карате.

— На хера? У меня уже одна такая есть.

— Каратистка?

— Блондинка.

— Точно. Забыл совершенно. Ну, тогда с брюнеткой хочешь? Стилист-консультант.

— Тебе, получается, уже надоела?

— Больше трех раз с бабами не сплю. Принцип.

— Почему именно три, а не пять?

— Первый — чтобы примериться и познакомиться. Второй — чтобы получить удовольствие. Третий — чтобы попрощаться. Так как?

— Не хочу.

— Зря! Отказываешь себе в разнообразии. Столько женщин вокруг, а ты к жене прилип.

— Однолюб.

— Бывает, — Стас поддал жару. — Понять — никогда не пойму, но уважаю. За верность традициям. Только ты своей не проговорись.

— Обижаешь!

— Обижают, знаешь, где? Ладно, закрыли тему. Ух, хорош! Теперь по водочке и шашлычку. Ага?…

Ба-бах! Еще одного убили! Продолжаем. Бэнг-бэнг! Что дальше, Вадим? Сколько все это может тянуться? Сколько можно обманывать себя, окружающих? И самое главное — если вообще способ выбраться из кокона лжи, куда сам себя загнал. Несколько раз он был готов признаться Лике, но она инстинктивно избегала подобных разговоров. Странно, женщине может скорее смириться с мыслью о возможной сопернице, чем с информацией о том, что ее муж — гомосексуалист. Латентный, потому что он ни разу, ни с кем… Впрочем, ей от этого не легче.

Признаться — значит, перечеркнуть всю свою прежнюю жизнь. Вадим пока что не готов к подобному заявлению. О кастинге в новое шоу он узнал совершенно случайно: столько спама приходит на рабочий компьютер, что удаляет сразу, не вчитываясь. А тут зацепило. Прочел и метнулся, ни минуты не сомневаясь, что пройдет. Ведущий говорил, что все герои будут в масках, голос чуть исказят. Так что риска никакого. Всего лишь час в прямом эфире. А там… там операция… И новая жизнь. И вот тогда он со Стасом за все расквитается.

Газета "Твоя деловая жизнь"

Наступило телеравнодушие.

Скажи, как ты смотришь телевизор, и я тебе скажу, кто ты. Примерно так можно обозначить тему опроса, который недавно провел фонд "Общественное мнение".

В ходе исследования все зрители были разделены на несколько социальных групп. В первую, как ни сложно догадаться, вошли так называемые «домохозяйки» (неработающие зрители среднего возраста и достатка). Эта группа составляет примерно 28 % от всей российской аудитории и интересуется в основном сериалами, развлекательными программами, телеиграми, ток-шоу и музыкальными передачами.

Вторая группа — "спортивные болельщики" на 93 % состоит из азартных мужчин, которых пивом не пои, дай только футбольный или боксерский матч посмотреть. Причем смотрят они их по всем каналам, в любое время. От общего числа телевизионной аудитории эта группа составляет всего 8 %.

11 % составили телезрители, интересующиеся развлекательными программами, под условным названием "молодые семьи". Самую же большую часть аудитории — 35 % — составили телезрители, отчетливо дистанцирующиеся от развлекательных программ и сериалов. Социологи назвали эту группу «равнодушные» — как отличающуюся отсутствием устойчивых и определенных телевизионных предпочтений.

Однако именно эта группа и заинтересовала исследователей. 35 % равнодушных — серьезный показатель, и это притом, что руководители канала без конца говорят о том, что народ по-прежнему требует хлеба и зрелищ. Так в чем причина равнодушия российских зрителей?

Социологи решили измерить закономерности телевосприятия при помощи еще социологической техники. Опрашиваемые телезрители «маркировали» передачи тех или иных каналов "эмоциональными реакциями" — "свой — чужой", "близкий — далекий", "теплый — холодный" и т. д. В результате определилось лидерство каналов по зрелищности, значимости, честности, спокойствию и уюту, низкопробности. Но что самое главное, большинству телезрителей — 66 % — все телеканалы казались «незрелищными», незначимыми, нечестными, то есть опять же оставляли их «равнодушными». Вывод следующий: да, люди смотрят телевизор, но то, что они видят, не производит на них сильного впечатления.

МАЗУРИК

Ушла, наконец.

Сразу стало легче дышать. Кто бы мог подумать, что от ненависти может перехватить дыхание?

Он вдруг вспомнил сегодняшнее утро в подробностях.

Пять утра. Мяу! Мяу! И твердые мокрые лапы по лицу. Хочешь, не хочешь, а проснешься. Он украдкой посмотрел на мерно вздымающуюся гору на постели. Хоть бы хны!.. И, слава Богу, что хоть бы хны! Не буди лихо…

Он тихонько натянул халат и вышел вслед за кошкой. Закрыл дверь, словно закрыл жизнь.

Все-таки эти квартиры придумал либо садист, либо сумасшедший. В крайнем случае, временно влюбленный. Тюрьма на двоих. Однокомнатная хрущевка, где укрыться можно лишь, сидя на унитазе, да и то, время строго ограничено. На остальных метрах горло сводит судорогой, руки трясутся. И не от того они трясутся, что выпить очень хочется в пять утра — час бытовых алкоголиков, а оттого, что одному хочется остаться. И больше ничего. Муська наелась сухих шариков из океанических рыб и теперь размеренно вылизывала округлившийся живот. Он сидел на качающемся табурете и курил "Даллас".

"Даллас! Какое приятное знакомство!" — воскликнул президент Кеннеди, белоснежно улыбаясь в объектив. Какое приятное знакомство…

Пять утра.

Ровно два года.

Два года, и печаль невозможности. Знание того, что уже ничего не будет, все останется без перемен. День и ночь, эта хрущевка, два махровых халата, заплесневевшие от усталости и раздражения, мерцающий компьютер. Муська вопросительно мявкнула и посмотрела на Семена.

— Больше ничего не получишь! — строго сказал Мазурик.

Кошка дернула хвостом и поцокала в комнату. Мяу! Мяу! Раздался шорох и раздраженное бормотание. Черт! Побыть одному не удалось. Мазурик инстинктивно вжался в стенку, чтобы раздраженная субстанция ненароком не задела.

Стало тесно и скучно.

— Почему чайник не поставил? — зевнула жена, запахивая халат.

— Рано…

— Как будить, так не рано… — укоризненно чиркнула спичкой.

Он промолчал, уставившись в угол, где скорбно застыли потеки копоти и жира. Каждый год одно и то же: они мечтают сделать ремонт, но, подсчитав возможные расходы, отмахиваются — когда-нибудь потом. Не в этой жизни. Кредо их семьи — откладывать все на потом. Вот и живут в долг, вчерне, бережно завернув чистовик в сокровенные мечты. Когда-нибудь, в один прекрасный день они поставят в семейном плане финальную, жирную, галочку и торжественно перейдут к главному пункту — настоящей жизни. И вот тогда будет все — счастье, сумасшедшая чувственная весна и наслаждение каждой минутой… Блажен, кто верует:

— Ты опять меня не слушаешь! Надо посоветоваться.

— О чем? — он по-хамски зевнул, демонстрируя полное пренебрежение к зарождающейся беседе. Однако старая, словно мир, уловка в этот раз не помогла. Люба упорно не отводила от него взгляда. Наматывая на палец светлую прядь. Сколько они вместе? Много. И он до сих пор так и не понял. Зачем натуральной блондинке красить в черный цвет корни волос. И, наверное, уже никогда не поймет.

— Завтра у Ольги день рождения, — Люба, не глядя, выключила конфорку. — Надеюсь, ты об этом помнишь?

— А я здесь при чем? Это ее день рождения, ее проблемы. Причем здесь я?

— Притом, что ты сегодня свободен.

— Относительно.

— Хорошо, ты сегодня относительно свободен, поэтому отправишься в Гостиный двор и купишь Оле подарок. От нас двоих. Что-нибудь недорогое и стильное.

— Конкретнее…

— Что-нибудь на твой вкус… Ведь у тебя безупречный вкус. Не так ли, милый?

Он не шелохнулся, не возразил. Мучительно напрягшись, ждал, когда жена выпьет чаю для похудания с отвратительным вкусом, цветом и запахом, почистит зубы и посетит укромный уголок. В тишине просыпающегося дома послышалась мощная струя, и его пальцы раздраженно хрустнули. Мазурик опять промолчал, хотя очень хотелось устроить скандал. Он не сделал ни одного движения, когда женщина торопливо кидала тысячу и одну мелочь в потертую сумку, одновременно втаптывая ноги в сапоги и прижимая пуховку к носу. Молча проводил взглядом захлопнувшуюся дверь.

Скрежет лифта. И только когда где-то внизу хлопнули парадные скрижали, он медленно встал, подошел к холодильнику и…

…И немедленно выпил.

Не ощутив ни вкуса, ни запаха. Спустя минуту теплый противный комок в горле рассосался, и он с наслаждением вытянулся на двуспальной кровати — поперек — ощущая прохладу подушки и простыни. Сон ласково дунул в горячий лоб, и он задремал, надеясь, что через два часа проснется в ином мире, и все будет иначе.

Совсем иначе…

…Они познакомились с Ольгой два года назад, на какой-то научно-практической конференции. Оба делали никому не нужные доклады, потом натянуто слушали других, тоскливо ожидая перерыва. Столкнулись в кафе, во время кофе-брейка, поговорили, понравились друг другу, обменялись телефонами. Она позвонила первой. Встретились еще. Дул промозглый ветер, и они укрылись в маленьком кафе…

Мазурик даже не понял, когда симпатия стала страстью… Да еще такой обжигающей, сметающей все на своем пути. Он всегда считал себя эмоциональным импотентом, не способным на романтические глупости. Всю жизнь шарахался от смазливых студенточек, было время, когда с женой, как Ленин, дружил, но не спал. Чуть не заработал себе простатит от воздержания. Потом вроде все наладилось, вошло в свою семейную колею… И вдруг… накатило. Шальные поцелуи в подъезде, последний киносеанс на заднем ряду… Маленький отель в «Ольгино» (ему очень нравилось это совпадение — с Ольгой в "Ольгино"). Ключи от квартиры друзей. Любовная идиллия в преддверии кризиса средних лет.

Но все хорошее очень быстро кончается. Мазурик вдруг проснулся и раздраженно перевернулся на другой бок: и почему им всем нужно хотя бы раз сбегать туда, замуж? Что, другого состояния, чтобы почувствовать себя счастливой и желанной, человечество еще не придумало? Рано или поздно любая любовница хочет стать женой. Даже, если она уже и состоит с кем-то другим в относительно счастливом и законном браке. Бред, но разве мужчина может понять женскую логику. Я хочу быть с тобой вместе! Все время! Мазурик вздрагивал от этой перспективы: он вообще не способен быть с кем-то долгое время. Тем более, рядом. Тем более, вместе.

— Ты ее любишь? — ревниво спрашивала Ольга.

— А ты любишь своего мужа?

— Причем здесь мой муж?

— А причем здесь моя жена?

— Но ты ее любишь?

Проще — отмолчаться. Однако с упорством бульдожки Ольга выпытывала из него подробности: ты же понимаешь, я все хочу о тебе знать, потому что люблю… Мазурик, возьми меня замуж, а? И я стану Мазуриком. — Зачем плодить Мазуриков? Хватит и двоих. — Она тебя не любит, а я люблю! Возьми меня замуж! Замуж! Замуж!

Ольга не хотела ждать — ни дня, ни минуты. Особенно, когда узнала, что они с Любой не просто квартиранты, а, как бы это сказать… Супруги они. Со всеми перетекающими друг в друга последствиями.

Что тут началось!

Какой секс? Вы же прожили вместе, бок о бок, бедро о бедро целых двадцать лет. Неужели не надоело? Еще как надоело, но, видишь ли, Оленька, есть такое сложное, малоизученное состояние человеческих душ и тел. Привычка, называется. Она, как показывает практика, намного сильнее и секса, и любви, и даже ненависти. Она, как пластилин: на солнце размазывается, оставляя зеленые липкие полосы, а на холоде моментально твердеет. В общем, привычка у нас.

Но не только привычка. Куда страшнее была предательская мыслишка, засевшая занозой после ироничного взгляда жены, узнавшей вдруг о своей постельной заместительнице. Вдруг, когда они окажутся с Ольгой вместе, пройдя через два развода, аура любви и нежности исчезнет, а на смену придут дрязги и скандалы. Навсегда — такое страшное слово, когда имеются сомнения. С Любой скандалов почти не бывает, притертость друг к другу максимальная. Привычка. Так стоит ли, так сразу бросаться в омут? Стоят ли несколько лет безудержного счастья спокойного и размеренного существования? Может быть, лучше немного подождать, и тогда вопрос решится сам с собой.

— Ты все еще с ней спишь? Но почему? Тебе меня мало?

— А ты спишь со своим мужем?

— Причем здесь мой муж?

Странно устроены любовницы: почему-то они свято уверены, что после их роскошного тела мужику уже не захочется ничего иного. Это как "Шанель N5" — славная старушка Коко знала толк в хороших запахах, но она не учла одного — иногда хочется капельку… другого. Других духов, набор иных ахов и охов. Покажите мне хотя бы одного идиота, который откажется от двойного удовольствия. Впрочем, ладно, один есть. Если хорошо поискать, то и другие найдутся.

— Тебе со мной будет лучше! — шептала она в трубку. — Вот увидишь.

Разговоры повторялись так часто, что Семен начал сомневаться: почему она так торопит? Но все сомнения, словно гигантское, кривое зеркало, с треском рушились, когда он касался Ольги. Каблуки месили осколки, а он, бережно перебирая каштановые пряди, твердил:

— Ну, потерпи еще немного, еще чуть-чуть.

Лукавил ли он, когда говорил, что еще немного и все образуется? Лукавил ли, когда друзья в ответ на счастливую бесшабашную улыбку снисходительно замечали — Ну-ну, все марафонишь?

Нет, не лукавил, искренне верил, что когда-нибудь они с Ольгой будут вместе. Почему бы и нет? Она привлекательна, он — чертовски привлекателен, к тому вот какая с ними штука приключилась — любовь. Любовь все объясняет, любовь все оправдывает. Все, за одним исключением: Любови. Этот вопрос занозой проворачивался в желудке, и сразу становилось холодно и неуютно. Вопрос, на который нет ответа. Куда ее девать-то? Она ведь тоже человек, и не виновата, что мужу после сорока Амур так долбанул по сердцу, что впору на развод подавать. Конечно, можно было, закрыв, глаза, рубануть с плеча и превратить любовный треугольник в две пересекающиеся линии и одну параллельную. Можно… Тут впору садиться и решать задачку, вот только ответ никак не сходится. Простая арифметика. Либо двое счастливы, либо…

Был момент, когда он чуть не развелся. У Ольги случилась задержка. Даже Любе сказал. Мол, так и так, родная, прожили мы вместе столько счастливых лет, пора и честь знать. Та в слезы и к маме: "Мама! Он обозвал меня сукой!". Теща не промах оказалась, дочери подзатыльников надавала, зачем распустила себя. Раньше тревогу надо было бить, когда мужик в ночи являлся с выражением вселенского счастья на всех частях тела. А теперь-то что, как обозвал, так и отзовет свои слова обратно.

— Люблю ее, Марь Ивана. Вы — женщина, вы поймете, — и тут же закашлялся. Теща не признавала никаких папирос, кроме "Беломора".

— Хм, интересно рассуждаешь. А Люба кто тогда тебе получается, гермафродит?

— Она жена. Но я люблю Ольгу. И у нее будет ребенок.

— От мужа у нее будет ребенок, а не от тебя. Мазурик — ты дурак. Я всегда это Любе говорила. Только она не верила, считала, что ты просто мазурик. А ты еще и дурак. Не первый, не последний. Любовь человеку зачем дается, для того, чтобы силу его внутреннюю проверить. Стержень нащупать. Знаешь, чем Христа на самом деле искушали? Власть, деньги, — пустое. Его любовью совращали (не плотской, конечно, хотя и она, если подумать, не помешает), а той самой, душевно-духовной, которая и благо, и свет, и добро. Только если присмотреться, то любовь — от лукавого. Помнишь, чем заканчивается "Ромео и Джульетта"? То-то же. Шекспир даже в переводах слов зря на ветер не бросал. А ты, любовь-любовь! Ее давить в себе надо, ничего хорошего не принесет. Одни беды.

У тещи своя правда. У Ольги — другая. У Любы — третья. А ему что делать? Всем не угодишь. Устал он.

— Ты знаешь, задержка оказалась ложной…

— Поздравляю!

— И это все, что ты хочешь мне сказать?

— А что я еще тебе должен сказать? Впрочем, если хочешь, давай встретимся.

Ничего не просила, не уговаривала, не врала. Любила в тот раз, как последний. Он и был последним. Яркая, опустошающая страсть. В груди пустота — фантом сердца. Поцеловались и разошлись. Параллельными путями. Встречи ни к чему. И все же…

Первое время он высматривал Ольгу в толпе. Нашел бы, бросился, схватил — Моя! Моя! — И больше ничего не надо. Не права теща! Обманула, старая ведьма! Нельзя в себе давить любовь, нельзя! Ради чего, спрашивается? Чтобы днем и ночью, копить раздражение и злость, ненавидеть собственные и чужие привычки, корить себя и других за то, что однажды не смог сделать ни первый, ни второй шаги. Ведь было у них, с Ольгой, то, единственное и настоящее, то, что дается свыше раз в сто лет, согласно очередному розыгрышу небесной лотереи. Вытянуть билетик-то, вытянули, но воспользоваться не смогли. Потеряли. Вот если бы встретить, сказать ЕЙ всего лишь три слова, банальных, но очень правильных, и тогда… И тогда все будет иначе.

Идиот! «Идиот» по латыни — человек думающий. Вот он эту историю себе и придумал. От начала до конца. Потому что в реальной жизни финал оказался настолько пошлым…

Он раздраженно сел на постели, почесал бороду. Уже все равно не заснет. Значит, к вечеру, впадет в известное раздражение, чего бы очень не хотелось, учитывая обстоятельства. Вечером у жены — гости.

Мазурик ухмыльнулся. Интересное определение. Гости. Помнится, полгода назад он пришел домой пораньше, и услышал на кухне голоса. Оба знакомые.

— Знакомься, это моя подруга Ольга.

Ольга насмешливо улыбнулась, наблюдая за его растерянностью. На лице ясно читались вопросы: Как? Когда? Каким образом они могли познакомиться? Что она сказала Любе? Что Люба сказала Ольге? Догадывается? Скандал?

Скандала не последовало. Через два часа гостья засобиралась домой. Мазурик вызвался проводить до метро. Странно, но Люба отпустила их без ноты ревности, словно так и должно быть.

— И зачем ты это устроила? — спросил Семен, как только они вышли из подъезда на улицу. — Чего добилась?

— Что именно я устроила? И чего могла добиться?

— Знакомство с моей женой.

— Прости, но я не знала, что она — твоя жена.

— А что, фамилия Мазурик так часто встречается? — не удержался от подкола.

— Я не знала, что у нее фамилия Мазурик, — заупрямилась Ольга. — Мне вообще и в голову не пришло спрашивать Любу о том, какая у нее фамилия.

Семен Петрович не поверил, но до метро все-таки проводил. Попрощались холодно. По возвращении жена сделала вид, что спала. Раздираемый сомнениями, Семен устроился рядом и вдруг подскочил. От его подушки пахло Ольгиными духами. Что за чертовщина?! Так недолго и в паранойю впасть.

Утром вчерашние события показались плодом дурного воображения. Ну, встретились, подружились, ему-то что? Однако вечером Ольга вновь пришла в гости. Мазурик ее до метро провожать не стал. Пошла Люба. Когда женщины удалились, Семен Петрович принюхался: подушка опять пахал женскими духами.

— Она спит в нашей постели?

— Мазурик, ты болван! У Ольги голова заболела, прилегла отдохнуть. Не думала, что тебе будет неприятно. В следующий раз дам свою подушку.

— В следующий раз?

— Не придирайся к словам!

Ольга приходила часто, невзирая на явное недовольство хозяина дома. И однажды во время вечернего чаепития пополам с коньяком, вдруг расчувствовалась:

— Мазурики, вы мои!

И тут Семен Петрович все понял. Сложив два и два, получил четыре. И по лицу Ольги понял, что она поняла, что он понял. Аккуратная женская ладошка накрыла другую женскую ладошку.

В тот вечер Ольга впервые открыто осталась ночевать в их доме. Семену же постелили на кухне, на старенькой раскладушке, между столом, заставленной посудой и грязной плитой. Он не спал. Прислушивался к тихим звукам за дверью и представлял себе, как они… Как они это делают? Мужчина с женщиной — понятно, мужчина с мужчиной — тоже можно сообразить, но женщина с женщиной — в чем удовольствие? Природную гадливость сменило любопытство, на смену любопытству пришли ужас и стыд: а если узнают в институте?

Утром он сбежал, не дожидаясь, когда они проснутся. После долгой прогулки и двух бутылок пива позвонил Ольге из автомата на работу:

— Как спалось?

— Глаз не сомкнула. Рекомендую сменить подушку. Она очень неудобная. Шея болит.

— Потому, что скоро тебе ее сломают.

— Не хами, тебе это совершенно не идет.

— Это твоя месть?

— О чем ты, милый?

— Ты решила мне отомстить за то, что я тебя бросил? Ведь так? — Мазурик задыхался от ярости. — Я отказался на тебе жениться, и ты в отместку познакомилась с моей женой, а потом переспала с ней, шлюха.

— Это я тебя бросила, — неожиданно жестко сказала Ольга. — Ты же у нас мягкотелый, на мужские поступки совершенно не способен. Что касается наших отношений с Любой, то тебя они волновать не должны. Они — наше с ней сугубо личное дело. Спим мы, не спим, твое место — на кухне. Понял?

— Дрянь! Господи, какая же ты дрянь!

— А раньше ты меня называл любимой, — задумчиво произнесла Ольга. — Правильно говорят, мужчины — самые непостоянные существа, в отличие от женщин. Поверь, в таких мазуриках, как ты, я знаю толк.

В трубке хихикнули гудки.

С Ольгой они больше не разговаривали, ограничившись вежливой формой «привет-пока». Завидев в прихожей ее сапоги, пальто и сумку, Семен Петрович без лишних слов уходил на кухню и плотно прикрывал дверь.

Люба также вопросов не задавала, видимо, понимала причину столь явной неприязни, но продолжала принимать гостью по установленному графику: понедельник, среда, пятница. С мужем спать не то что бы отказывалась, но… не настаивала, тем самым еще больше его унижая.

Как-то Семен не выдержал и спросил:

— Почему?

Он ожидал любого ответа, кроме этого:

— Она единственно близкий мне человек. Больше у меня никого нет.

— А я?

В ответ молчание. И от этого стало еще гаже и неприятнее на душе.

Информационное агентство "Российское утро!"

Ты мне роди, а я…

В Нидерландах стартовало новое телевизионное реалити-шоу, участницы которого занимаются подбором для себя доноров спермы. По сценарию, кандидаты на отцовство, которых видят зрители, скрыты от женщин ширмой, и только в ходе разговора участницы должны определить, кто из мужчин наиболее им подходит для искусственного оплодотворения.

Девиз шоу — "Я хочу ребенка — и ничего больше!". Идея такого шоу впервые возникла ещё в 2001 году, вызвав бурю протеста в обществе и даже обсуждение этой темы в парламенте страны.

Но поток кандидаток с каждым днем становится все больше и больше…

АДА

— … Таким образом, я бы вам советовал пройти курс химиотерапии.

— И он мне поможет? — равнодушно спросила Ада.

— Гарантировать не могу, но вы должны попробовать. Чем черт не шутит! — врач явно испытывал неловкость. Слишком уж укоризненным и безнадежным был взгляд у его пациентки. Ты-то живешь, а я…

— У меня выпадут волосы? — рука осторожно коснулась блеклого пучка, из которого торчали черные шпильки.

Он посмотрел в окно, где облетали красные листья.

— Да, у вас выпадут волосы.

— Все? До единого?

И снова багряные листья. В Японии, говорят, их солят, а потом едят, запивая зеленым чаем. Чего только ни придумаешь, когда у тебя все хорошо.

— Смешно… Голый череп, как у Нефертити. Только я не Нефертити.

— Можно носить парик, — в стерильных руках хрустнул карандаш.

— Вы так думаете? — в ее голосе прорезалась ирония. — Благодарю покорно. И последний вопрос: операция… Может, стоит попробовать?

— Я же вам говорил, — поморщился доктор. — По статистике…

— Да-да, вы говорили, по статистике, умирает каждый второй или первый. Впрочем, разницы никакой. Все равно умирают. Ведь так? Через полгода мучительные боли, дыхание на наркотике, а еще через год меня не станет. Вот и вся ваша статистика. Но в любом случае — спасибо за честность.

— Да что вы, это же наша работа.

Конечно, это ваша работа: честным словом убивать людей. Он ведь с самого начала знал: ее опухоль неоперабельна. И, значит, нужно позаботиться о завещании. Вот только оставить нажитое имущество некому, да и незачем — совершенно одна. И даже Колобку нет никакого дела до бывшей жены. Вспомнив о муже, инстинктивно сжала колени и одернула юбку. Непроизвольно поморщилась, чувствуя, как белье становится грязным и вонючим. Уже сейчас проблема, а что будет дальше? Дальше — статистика.

Ада вышла на улицу. Поздний сентябрь. Осень бесновалась в желто-мокром экстазе. Под ногами хрустели желуди. Она наклонилась и подняла один: потерла пальцем глянцевый, еще не раздавленный бочок, провела по щербатой шапочке с хрупким хвостиком. Как она раньше любила это время года: прибегала домой с охапкой золотисто-красных листьев, а в набухших карманах перекатывались желуди. Это последняя осень. Больше не будет. Ни перепрелых дождей, ни горько-красной рябины, ни первого снега, стыдливо укрывающего свинцовый асфальт. Ни-че-го! Горло перехватила судорога: как такое могло случиться?! Не то, чтобы она надеялась жить вечно, но очень больно уходить раньше всех. Тем более, по такой глупой и банальной причине. Говорят, рак сжигает тех, кто не умеет прощать. Что-то подобное она читала в каком-то глянцевом журнале. Жили-были ОНА и ОН. ОНА любила его, ОН ушел к другой, и ОНА заболела и умерла. Типичная история? Отнюдь… если продолжить аналогию, то и СПИД дается нам в наказание за любовь к животным и сексуальную свободу.

По голубому полотну текли облака. Ада запрокинула голову, пытаясь угадать в их очертаниях себя. Может, и она также, через год? Проплывет мимо Колобка, а он даже и не заметит. Будет обнимать свою новую жену и одновременно говорить по мобильному телефону. Как же несправедливо! Даже плакать хочется! Но разве жизнь когда-нибудь была справедливой штукой, Ада? Ты можешь вспомнить? Или ко всем бедам добавилась и амнезия?

Листья, листья, много листьев… Ее дед умер в первый день весны, отчаявшись дожить до лета. Между смертью и жизнью — десять месяцев на узком желтом диване. Перед мерцающим телевизором, до которого ему уже не было никакого дела. Опухоль неоперабельна, тем более, в таком возрасте… Все эти годы ей особенно было больно от мысли, что телевизор с дистанционным пультом и десятком программ появился в их доме только после похорон. Не потому, что было жалко денег, а потому, что он не хотел. Намного тяжелее уходить, когда ты понимаешь, что мир не укладывается в три красные кнопки старенькой "Радуги".

Ада сжала желудь, вспомнив тот день.

Они были в квартире одни. Она собиралась уходить на свидание и осторожно, на всякий случай, заглянула в комнату. Почти восковой профиль.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Поди сюда.

Она протиснулась в комнату и нерешительно подошла к дивану. Его узловатые пальцы перехватили тонкое запястье:

— Послушай… Я понимаю, что не имею права тебя просить об этом, но кроме тебя… Пожалуйста… Один укол… Всего лишь один… Шприц на тумбочке… Или таблетки… Сразу… Никто не узнает. Пожалуйста, детка… Слишком больно, слишком страшно, слишком долго…

Выцветшие прозрачные глаза смотрели сквозь. По желтой щеке с лопнувшими сосудами, текли слезы. Пальцы по-прежнему обнимали ее запястье… Пожалуйста… Никто не узнает…

Ада вырвала руку и бросилась в другую комнату. Ничком на диван. Спрятав голову в подушку. Но и сквозь пуховую тишину она услышала понимающий вздох. Он не корил. Просто попросил, ни на что, впрочем, не надеясь…

Дед прожил еще три месяца и отошел ранним утром. По радио передавали песню про первый день весны. Бабушка плакала и укрывала деда одеялом: стынет… Ада смотрела на острый профиль в ежике серой щетины и думала о том, что в первый раз в жизни дед не увидит весну. И от этого становилось обидно и горько. Весна есть, а его нет.

В крематории, подойдя к гробу Ада просила прощения за то, что не выполнила последнюю просьбу. Тогда она еще не знала, что и смерть может быть милосердием.

Теперь знает.

Но слишком поздно, чтобы надеяться на то, что ее смерть окажется милосердной.

Осень есть, а Ады почти уже нет.

Несправедливо.

Из зарубежных источников "Звездную академию" — закрыть

Саудовские богословы осудили телевизионное реалити-шоу "Звездная академия" (арабский аналог "Фабрики звезд"), назвав его настоящим "преступлением против ислама", сообщило агентство Рейтер.

В заявлении, размещенном на одном из информационных веб-сайтов Саудовской Аравии, 63 шейха призывают саудовского поп-певца, ставшего победителем шоу в этом году, "покаяться перед Аллахом". Помимо певца в "черный список" вошли все, кто так или иначе принимал участие в телешоу, в том числе «порочный» ливанский спутниковый телеканал LBC, на студии которого оно снималось, и «испорченная» мусульманская молодежь, принимавшая участие в смс-голосовании. Смс-голосование, кстати, также признано греховным.

"Мы призываем этого юношу и всех, кто был вместе с ним, всех, кто это освещал, кто давал призы, кто голосовал — мы их всех призываем покаяться перед Аллахом", — говорится в заявлении. Как отметили шейхи, участвовавшие в телешоу арабские юноши и девушки забыли о наличии "барьеров между полами" и, следовательно, "ведут себя слишком раскованно". Восторг, с каким саудовская молодежь восприняла сообщение о победе их соотечественника Хишама Абдель Рахмана, не понравился саудовским богословам.

Когда певец вернулся в Эр-Рияд из столицы Ливана, где проходило теле-шоу, его встретила толпа поклонников, которые пытались пожать ему руку и поцеловать. Это еще больше возмутило членов так называемого "Комитета пропаганды добродетели и противоборства греху". Они заставили Рахмана покинуть столицу страны и вернуться в родной город Джидду. "Вокруг него собрались юноши и девушки, и в их поведении наблюдалось явное отклонение от нормы. Тогда комитет удалил его из Эр-Рияда, выполняя приказ губернатора", — говорится в заявлении шейхов, появившемся через три недели после инцидента.

О дальнейшей судьбе певца ничего не сообщается. По законам Саудовской Аравии, где исповедуется ваххабизм, пребывание в одном месте не состоящих в браке мужчин и женщин не допустимо. На публике представительницы прекрасного пола могут появляться лишь в сопровождении мужчины и в парандже.

В телевизионном реалити-шоу "Звездная академия", молодые музыканты из арабских стран борются за право заключения контракта со звукозаписывающей фирмой. Они живут в одном доме и находятся под постоянным наблюдением телекамер. Рахман стал вторым победителем шоу. Будет ли продолжен такой проект в будущем, зарубежные источники не сообщают.

СВЕТЛАНА БОРИСОВНА

За прошедшие годы Маша Потутина почти не изменилась. Только грудь стала больше, талия шире, губы — полнее, глаза — уже. Пластический хирург поработал на славу, но возраст все равно не скроешь. Достаточно пролистнуть антологию российской эстрады, чтобы убедиться, что Маша Потутина была всегда, начиная с 1985 года. И судя по кардинальному омоложению, планировала пробыть примой еще лет двадцать. Правда, теперь уже в образе Марии Потутиной.

— Ну, чё, топчешься? — протянула Потутина, отставив в сторону стакан с недопитым виски. — Заходи, коли пришла!

Светлана Борисовна неловко прикрыла за собой дверь и сделала шаг вперед. Звезда качнулась, но равновесие удержала.

— Выпить хочешь?

— Нет, спасибо. Я вам деньги принесла за шоу, "Без стыда и совести", — Светлана Борисовна протянула белый запечатанный конверт.

Однако брать его певица не спешила.

— Выпить, значит, не хочет. Брезгует… Как низко ты пала, Маша, — пожаловалась она своему отражению в зеркале. Раньше ведь как было? Директора на поклон ходили: "позвольте пыцыловать вашу ручку", олигархи всякие, президенты… Теперь к тебе старух подсылают с конвертиками, дескать, возьми денежку и вали отсюда. Вот люди, без стыда и совести. Твое здоровье, дорогая! — стакан с янтарной жидкостью стукнулся о зеркало, виски выплеснулось на руку. Потутина скривилась:

— Черт!

— Извините, но вы не могли бы забрать ваши деньги? — тихо попросила Светлана Борисовна. — Меня ждут.

— Да кому ты нужна! Когда отпущу, тогда и пойдешь. Поняла? Ладно, давай уже, доходяга…

Нетерпеливо вскрыла конверт, вынула тощую пачку денег. Тонкие модные брови чуть-чуть приподнялись от удивления:

— Это что такое?

Светлана Борисовна растерялась:

— Деньги. Как вы договаривались…

— Как мы договаривались?! Эти сраные бумажки — деньги?! Пять тысяч рублей?!

Стакан пролетел мимо Светланы Борисовны, едва не задев голову, и ударился о дверь.

— Суки! Все вы суки, телевизионные! Ненавижу! — бесновалась Потутина, наступая на испуганную старуху. — Я вам какую сумму, сукам, называла? А? Пять тысяч долларов! Баксов! Зеленых! Не деревянных! Чего молчишь, крыса телевизионная? Ты за кого меня принимаешь? За давалку дешевую? Учительшу? Дворника?

Цепкая рука схватила Светлану Борисовну за волосы и потащила к туалетному столику. Рывок, и ее ткнули лицом в заплеванный стол. Запах грязи, табака и алкоголя стал почти что нестерпимым. Еще рывок — и снова вниз. Наотмашь. Больно.

— На Потутину решили наехать, сучары? Типа утрется и забудет?! Не на ту напали!

Рывок. Удар.

— Было дело, утиралась!

Рывок. Удар.

— Потом, правда, блевала от брезгливости. Но терпела. А куда деваться-то? Только через него и можно было в эфир попасть! Но как вспомню его руки на себе, тело сжимается!

Руки певицы вдруг разжались, и Светлана Борисовна осела на пол. Из рассеченного лба и разбитого носа текла кровь. В глазах помутнело. Левой рукой она пыталась нашарить очки. Мгновение, и Потутина наступила на них каблуком.

— Всю жизнь мне изгадил! Таскал за собой как щенка пархатого: "Это моя сладкая девочка! Прошу любить и жаловать!". И ведь любили, и жаловали во все дырки, только он ничего не замечал. Импотент хренов… Пока всего вылижешь, язык отвалится. Только потом узнала, что он мной же за свой эфир расплачивался. Не за мой, а за свой! Козел!

Светлана Борисовна подслеповато уставилась на певицу. О ком это она?

— Ну да, о вашей телевизионной легенде! Как там его, Пал Палыч? Так, кажется, звали? Лучшего праздника, когда он умер, в моей жизни не было! Дала жару на поминках, чтоб ему в аду гореть. И тебе, сука, тоже. За компанию. Че, дрожишь-то?! Утрись! Кровищей весь пол замазала…

Светлана Борисовна неуклюже поднялась и с ненавистью уставилась на Потутину. Та уже пришла в себя и как ни в чем ни бывало охорашивалась перед зеркалом.

— И бумажки свои подбери, пусть нормального человека ко мне пришлют, с деньгами. Пшла вон!.. Черт, где бы еще стакан взять… Ай, из горла сойдет. Пшла вон, говорю!

Гомон коридора, режущий свет по зрачкам, вкус крови на языке. И странное чувство, раздирающее изнутри. Ненависть? Злоба? Отчаяние?

Нет в тебе, Светка, стержня. Ты даже, когда слово «нет» произносишь, оно у тебя звучит "чего изволите?!". Об тебя ноги вытирают, а ты молчишь, по щеке бьют, ты задницу подставляешь. Да еще с такой готовностью. И все вокруг думают — либо она сволочь, либо полная идиотка. Одно время я думал, что ты сволочь, а теперь понимаю — идиотка. Да еще с идеей фикс — самопожертвование, самопожертвование, самопожертвование. Но у любой идеи должен быть конец пути. Пункт Х. А у тебя что? У тебя даже карты нет, куда идти, и ради кого и чего тащить на себе этот крест. И копится в тебе вся эта грязь, копится, а однажды возьмет да и прорвется. И что ты тогда будешь делать? Или станешь сволочью. Или…"

Или!

Паша, Пашенька… Себя не жалко, но его-то за что так?! Ведь любил же, с ума сходил… Как же так? Всхлипнув от обиды, она покачнулась и…

— Светлана Борисовна! Что с вами?! Почему вы в крови?

— Эдик! — она судорожно вцепилась в его рукав. — Вы должны мне помочь! Пожалуйста…

— Всегда готов, — галантно сказал он. — Но, может быть, сначала, к врачу?

— Врач подождет, — отмахнулась она. — Эдик, мне нужно попасть к вам на передачу!

— В качестве зрителя?

— В качестве героини!

— Хм… А это, пожалуй, будет очень интересно.

Газета "Московский молодец"

Открой свою тайну!

… Нам не удалось поговорить с ведущим шоу — Эдуардом Коробковым. Когда наш корреспондент застал его в кафе, Эдуард дал понять, что он сейчас очень-очень занят. Возможно, он обдумывал последние детали этого грандиозного шоу. Впрочем, о чем это мы? Может быть, завтра станет известно, что "Маятник и часы" всего лишь очередная телевизионная афера. Мы увидим подставных актеров и подставные желания. Вполне возможно. Однако вполне надежный источник, правда, пожелавший остаться неизвестным, сообщает: для этого шоу приглашена целая команда юристов, чья задача оградить героев реалити-шоу и сам канал от возможных обвинений в пропаганде насилия и попытке убийства.

— Это шоу не похоже на других, — заявил один из участников в конфиденциальной беседе. Мне пообещали, что я смогу решить свои проблемы и при этом никто и никогда не сможет обвинить меня в противоправных действиях.

— Вы верите организаторам?

— Я верю Коробкову. Он не обманет. И если канал сделает что-то не так, Эдуард поможет мне. Он обещал. Ему я верю.

Сплошные загадки, господа. Единственно, что нам удалось узнать, что новое реалити-шоу отнюдь не ограничивается часовой передачей в прайм-тайм. Это лишь первая часть задуманного проекта, во время которого путем зрительского голосования будет определен победитель. Причем, не факт, что мы об этом узнаем в прямом эфире. Самое интересное начнется потом: ведь задуманное желание должно исполниться. Камеры будут следить за победителем, чтобы своевременно зафиксировать воплощение приза (оно желание) в жизнь. А вот как это будет, мы увидим в самом скором времени.

Кажется, нас завтра ждет некий симбиоз "Большого брата" и "Бегущего человека" — совмещение реальности и выдумки. Осталось совсем недолго… Смотрите во все телевизорах страны. Шоу — "Маятник и часы". И помните, когда часы веры останавливаются, маятник справедливости замирает… И только от нас зависит, начнет ли он свое движение вновь.

Все завтра… Завтра, господа. А завтра, как сказал классик, еще не значит вчера.

P.S. Интересно, когда он это сказал, классик был очень пьян?

ЭДИК

Они столкнулись на излете коридора. Стук тонких каблучков чуть-чуть опередил объятие. Эдик вздрогнул, вспомнив наощупь знакомые изгибы. Жанна неторопливо и даже с некоторым удовольствием отстранилась:

— Ты как-то изменился… Повзрослел, что ли… Волнуешься?

Он не сразу понял… Ах, да: эфир. Завтра.

— Профессионалы не волнуются, — и тут же осекся. Осознав, насколько пошлой прозвучала заготовленная фраза. Жанна улыбнулась, сделав вид, что не заметила пошлости. А, может, и действительно ее не заметила, кто разберет этих женщин, тем более, бывших жен?!

— Давай по кофейку? — не дожидаясь согласия, каблучки цокнули по направлению к кафетерию. — Я угощаю!

В кафе Жанна кивнула на свободный столик в самом дальнем углу. Устраивайся, малыш, сейчас все принесу. Расслабься после тяжелого дня накануне не менее тяжелого завтра.

Эдик покорно уселся и оглянулся: на него смотрели с любопытством, но подходить боялись. Приятно вновь оказаться в строю и почувствовать себя своим. Ох, даже голова закружилась от удовольствия.

— Я взяла тебе коньяк, а себе шампанского! — Жанна грациозно поставила перед ним поднос. — И еще пирожных.

— А кофе?

— Какой кофе утром? — отреагировала совершенно нелогично, но по-женски. Уселась рядом, прижимаясь бедром. — За тебя, дорогой, очень рада, что ты, наконец, добился того, чего заслуживаешь!

— И чего я заслуживаю?

— Успеха! — Жанна чокнулась с ним бокалом и пригубила игристое. Поморщилась. — Бодяга какая!

— А коньяк хороший! — брякнул Эдик и осекся.

— М-да? Тебе видней! Я вот, о чем хотела тебя спросить… — рука Жанны скользнула к его паху, игриво ущипнула. — Почему в студию никого не пускают?

— Кого — никого?

— Меня. К примеру, не пустили. Я хотела посмотреть декорации, но там такая охрана, президент позавидует. Эдик, лапа моя, пусти по старой памяти посмотреть, а?

— Зачем?

— Так ведь интересно! Вся страна об этом говорит! — удивилась Жанна. — Я даже завидую: твое шоу еще не началось, а рекламные сборы в три раза превысили мои. Честно говоря, не ожидала такого от тебя! — рука продвинулась на сантиметр, пальчики вновь ущипнули, напомнив о далеких забавах…

— Жанна, здесь же люди!

— А когда меня это останавливало?!

И то верно. Присутствие посторонних ее всегда только подзуживало. В кафе заглянул Колобок, увидев их вместе, нерешительно кивнул, и тут же исчез. Эдик приободрился. Эка!

— Слушай, открой тайну, а что там будет? Меня все спрашивают, а я не могу ничего путного сказать.

— А почему тебя все спрашивают?

— Я все-таки твоя жена.

— Бывшая, — с наслаждением отметил Эдик.

— Хочешь, я на один вечер стану настоящей?

Хотел ли он? Еще несколько месяцев назад, да что там месяцев, дней — да, хотел, мечтал, дергался от эротической судороги, а сегодня — как отрезало. Эка! Щелкни пальцами: и любая ляжет с ним в койку, да еще благодарить будет. Завтра эфир! Лучше шоу страны. И никто, кроме него, не знает, что именно там будет, и кто победит.

Бедный, бедный Колобок! Сколько неприятных сюрпризов его ждет завтра. Он думает, что все предусмотрел, что парочка эфиров. И он поменяет одного ведущего на другую ведущую, по совместительству — свою гражданскую жену. Он посмотрел на Жанну. Глаза блестели, щечки разрумянились, и без того короткая юбка задралась — "когда меня это останавливало"! Пальчики сыграли соло на затвердевшем инструменте. Говоришь, отрезало? Да нет! Все на месте. Все готово к бою. Собственно. Почему бы и нет?!

— Так ты хочешь? — нетерпеливо спросила она.

— Хочу!

— Тогда пойдем. Я знаю, одно миленькое местечко.

— Я тоже знаю это местечко, — ухмыльнулся Эдик. — Зачем нам куда-то идти? Давай здесь!

— Здесь? — накрашенный рот недоуменно сложился в буквы «о». Это завело его еще больше. Ему всегда нравились следы от губной помады на своем втором «я». Губное «О», большое, пульсирующее и очень объемное. От предвкушения заерзал.

— Здесь, детка! Именно здесь! Ныряй под стол. Давненько я тебя в такой позе не осязал.

Он чуть не кончил, когда она устроилось между его ног, дернув молнию. И почему он так любил эту стервозную ляльку? Неужели за ее накрашенный рот. Ох… Все может быть…

Когда Колобок еще раз заглянул в кафе, то он увидел лишь Эдика с блаженной улыбкой. Все остальное скрывал полумрак.

— Эдуард! Что вы можете сказать о шоу, которое стартует завтра?

— Завтра — не значит вчера. Остальное — без комментариев.