Ненавижу тебя любить

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Владимир

Сколько я здесь стою? Достаточно долго, чтобы рассмотреть в причудливых тенях собственных демонов. Сначала убеждаюсь, что дочь в порядке, хотя о каком порядке может идти речь, если щели в окне заткнуты старым пожранным молью одеялом? Бывшая собиралась растить ребенка в таких условиях, не имея ни работы, ни денег? Тогда я зря подумал о наличии у нее мозгов.

Зато в достатке всего остального. Это почти открытие, до сих пор типично мужским взглядом я на нее не смотрел, только холодно и рационально оценивал, можно ли выйти с женой в люди. Как правило, можно, но и только.

За год она поменялась. И волосы эти ее… мне кажется, в комнате отчетливо пахнет вишней. Хотя, наверное, это какой-то идиотский бальзам для рожи или шампунь. Я вспоминаю вишню на асфальте, под колесами моей машины, и внутри кипит злость. Мне хочется раздавить бывшую, уничтожить просто за то, что посмела бросить мне вызов.

И вот она смотрит своими огромными глазами, сидя на постели, не замечая, что рубашка слишком сильно задралась, в глазах ужас, и я в нем купаюсь. Впитываю, как губка, смешиваю с яростью и возвращаю – я знаю, что бывшая чувствует, я и сам почти физически ощущаю ее страх.

– Как ты нас нашел? – онемевшими губами спрашивает она.

– По ноутбуку.

– Он не мой. Я взяла его в квартире, которую снимала. И оставила деньги с извинениями.

– Вот если бы не оставила, смогла бы сбежать. У всех макбуков есть функция геопоиска. Я связался с хозяином, он дал пароль от айклауда – и определил, где ты, с точностью вплоть до дома. Ты никогда не разбиралась в технике.

Стискивает зубы и молчит, но взгляд не отводит. Почему-то этот явный вызов рождает во мне желание схватить бывшую и как следует встряхнуть.

– Ты хоть понимаешь, что я с тобой сделаю после такого?

Она подскакивает с постели и бросается ко мне. Отчаянный жест, я бы сказал, безрассудный.

– Володь, давай поговорим спокойно, я так не могу…

– Не можешь? Смотри-ка, пока меня не было, могла, а как появился, сразу не можешь? Нет, милая, тебя никто за руку не тянул, ты сама решила, что можно взять и меня нагнуть, свалить с моим ребенком!

– Это и мой ребенок!

– Теперь точно нет.

Ее рука взлетает вверх, и я получаю хлесткую пощечину. Не болезненную, скорее неприятную.

– Не смей отбирать у меня дочь!

Я отталкиваю бывшую и… черт, я не собирался делать это с силой, но Ксения, кажется, почти ничего не весит. Налетает на стену спиной и морщится, а меня захлестывает новой волной злости. Я делаю один шаг, один крошечный шаг в ее направлении, и горьким ядом внутри отзывается ее взгляд, неуловимая попытка сжаться в комочек.

– Думаешь, я тебя ударю?

Не выдерживаю, касаюсь вишневых волос, просто чтобы проверить, такие ли они мягкие на ощупь, какими кажутся.

– Нет, милая, я не бью тех, кто слабее. Я придумаю что-нибудь другое. Но ты обязательно со мной расплатишься, потому что из-за тебя я был вынужден ехать к черту на рога за ребенком. Сейчас мы ляжем спать, а завтра уедем, и больше ты к моей дочери на километр не подойдешь. А если попробуешь сбежать сейчас, то я свяжу тебя и оставлю спать в кузове машины, прямо на свежем воздухе. Я очень мечтаю это сделать, даже пикап специально взял.

– Ненавижу тебя! – не то рычит, не то шипит бывшая, а я запускаю пальцы в ее волосы, вдыхаю этот гребаный вишневый аромат и что-то внутри обрывается, короткая вспышка ярости сносит последние бастионы самоконтроля – мой кулак ударяется в стену прямо рядом с ее головой.

Боль отрезвляет, а рев, доносящийся с кровати, возвращает в реальность.

– Здесь же Маша! – всхлипывает бывшая.

Я оказываюсь возле постели раньше нее, сгребаю дочь в объятия и замираю. Долбоеб. Как есть долбоеб, слов других нет и не будет.

– Тихо, Маш, не плачь. Не бойся. Это просто муха на стене сидела, кусачая.

Господи, что я несу? Какая, блядь, муха?!

– Испугалась? Машка, ну-ка, посмотри на меня. Что ты испугалась?

– Ты обиделся, что мы не взяли тебя с собой путешествовать?

– Нет, конечно, я не обиделся. Мы просто с мамой поссорились, но уже помирились. Немножко поругались. Как ты на своего динозёвра ругалась, помнишь, когда он все шоколадные конфеты из новогоднего подарка съел?

– Мама съела все конфеты?

– Нет, просто мама у нас очень забывчивая, она забыла предупредить папу, что заберет тебя из садика и папа испугался, что ты пропала.

Смотрю на бывшую и мечтаю, чтобы она испарилась. И еще о стакане вискаря или коньяка, но наутро придется опять четыре часа гнать до дома, так что обе мечты разбиваются вдребезги.

– Иди-ка сюда, – говорю Ксении таким голосом, что у нее не возникает мысли спорить.

Усаживаю ее рядом на постель и обнимаю за талию под внимательным и настороженным взглядом дочери.

– Вот видишь? Мы больше не ссоримся. Давай-ка ляжешь еще поспать, а то завтра на рисование не успеешь, все проспишь. И динозёвр твой устал, вон, сонный какой.

Дочь сворачивается клубочком, обнимая игрушку, а я глажу ее по голове. Потерять Машку – один из кошмаров, которые преследуют меня почти год. Я не знаю, что буду делать, когда она вырастет. Не знаю, как оградить ее от всех, кто может ударить в спину.

От таких, как я, например.

Маша быстро засыпает, и я выдыхаю. Она не должна всего этого видеть. Она и мать почти забыла, изредка спрашивая, куда она уехала и когда вернется, но быстро удовлетворяясь любым моим ответом. Если бы не этот выверт, к школе дочь бы и не вспоминала, что когда-то я жил с ее матерью.

Снова злюсь. Снова думаю совсем не о том, о чем должен, и пока этой злости не будет дан выход, не успокоюсь. Поэтому оставляю в комнате видеоняню, прихваченную из дома, и беру бывшую под локоть.

– Пошли, побеседуем.

Она пытается вырваться, но наши силы не просто не равны, по сравнению со мной она – новорожденный котенок. Я снял номер напротив них, да что там – я забронировал ВСЕ свободные номера, чтобы ни одна сволочь не влезла в мои дела. Пришлось дать администраторше пятерку, чтобы она дала ключ от комнаты бывшей.

– А ты похудела. Год назад ты у тебя хотя бы были сиськи.

– Как возвышенно. Не придумал более изящного оскорбления? Ты же, вроде, из приличной семьи.

– Это не оскорбление, это констатация.

– Единственная констатация, которая меня порадует – это констатация твоей смерти.

Она действительно поменялась. Или всегда была такой, а я не замечал? В этой девице, острой на язык, обозленной, готовой драться до последней капли крови, нет ничего общего с бесцветной богатенькой наследницей, что шастала по дому и пыталась изображать идеальную жену.

– Садись, – я киваю на постель, – будем разговаривать по-другому.

Бывшая складывает руки на груди и отходит к стене, всем видом демонстрируя, что по моим правилам не играет. Меня это даже веселит, хотя, казалось бы, поводов для веселья нет.

– Сколько? – спрашиваю я.

– Что?

– Сколько тебе надо денег, чтобы ты навсегда забыла о моем существовании.

– Да я доплатить готова, чтобы это случилось! Отдай мне дочь – и будь уверен, ни секунды своей жизни я не проведу, вспоминая о тебе!

– Нет, милая, так не пойдет. Дело в том, что я не хочу тебя больше видеть. Ни вообще, ни рядом с дочерью. И, раз уж твой папочка оставил тебя с голой жопой, предлагаю выгодную сделку. Я тебя содержу, а ты… превращаешься в холостую бездетную девочку, которая верит, что бабло падает с неба. Все очень просто, все как ты привыкла. Назови сумму. Можешь ежемесячную, если боишься проебать все сразу.

– Пошел ты! – рычит Ксения.

– И ругаться научилась. Но ты подумай хорошенько. Что ты будешь делать с ребенком? Что ты ей дашь? Чем заплатишь за учебу? За еду? Во что оденешь? Какое образование дашь? ПТУ маникюрщиц, блядь? На панель пойдешь? Так у тебя опыта мало, ты как бревно в постели.

– Как же ты тогда спал со мной, если я такая ужасная и ненавистная?!

Эта фраза становится спусковым крючком, и я в одно мгновение оказываюсь рядом с бывшей, вжимаю ее в стену и слышу испуганный тихий всхлип. Вся ее смелость улетучивается, а меня снова накрывает вишневым запахом. С удивлением я чувствую, как напрягается член, смотрю на дрожащие губы и до дрожи хочу прикусить их, заткнуть ее рот, заставить замолчать.

– Хочешь узнать, как я с тобой спал? Уверена, что это разумное решение, милая?

– Пусти меня! Мы говорим о ребенке, а не о…

Я смеюсь, запрокинув голову, а руки сами медленно ведут по ее бедрам, приподнимая тонкую ткань платья.

– О чем? О сексе? Что, не можешь вспомнить, когда в последний раз трахалась? Хочешь, я напомню? Когда это было? Года два назад? Или полтора? Ты не отмечала дни в календарике?

– Хватит!

Она прячет глаза, из которых на щеки проливаются две дорожки слез, бьется, пытаясь вырваться на свободу, но не может сдвинуть меня и на миллиметр. Кровь закипает, словно у меня поднимается гребаная температура. Реакция на бывшую одновременно злит и пугает, но силы воли, чтобы выпустить ее из стального захвата нет. Запускаю пятерню в волосы – и вишней пахнет сильнее.

Я чувствую себя последней мразью, но ее очередной полувздох-полувсхлип отзывается ноющей болью неудовлетворенности.

Хрен тебе, Никольский. Не смей к ней прикасаться. Не смей ее целовать, это последняя женщина на Земле, которая способна доставить тебе удовольствие. Только не она. Тысячи шалав кинутся, роняя тапки, едва ты поманишь кошельком, отсосут причмокивая. А эта тебе не нужна, эту ты выбросил из дома и поклялся себе никогда больше не касаться ее даже мельком.

– Володь… прекрати… я тебя прошу, ты же не сволочь, я же знаю тебя, ты Машку любишь… я ее мама, я без нее жить не могу, я… я без тебя жить не могла, что я тебе сделала, ну что?! Я же не просила ее забрать, я видеть ее хочу… ну пожалуйста, ну хоть раз в недельку… у меня никого больше нет. Только Машенька. Что ты творишь?

Поднимает голову, пытаясь заглянуть мне в глаза.

– Мне страшно рядом с тобой. Ты не тот человек, за которого я выходила.

– Наконец-то до тебя это дошло.

Гори оно все, блядь, адским огнем. Все обещания себе, все принципы, самоконтроль туда же. Я рывком расстегиваю рубашку, пуговицы осыпаются на пыльный, местами прожженный ковер.

Бывшая смотрит, не отрываясь, на мою грудь и руку. Туда, где черные узоры покрывают кожу. Ее взгляду словно вторит кислота, она разъедает изнутри, требует облегчения, хотя бы временного.

– Ты сделал татуировку. Давно?

Это не ее дело. Не ее забота, она вообще не должна была увидеть татуху, я делал ее совсем не для нее. Но почему-то сейчас стою и жду, вместо того чтобы получить все, что захочу, доломать эту гребаную куклу и выбросить на свалку, в кучу таких же, как она.

Снова смотрит своими огромными глазами, в которых еще стоят слезы.

– Что с тобой происходит? Ты не только меня мучаешь, ты себя мучаешь…

Я больше не могу ее слушать. И затыкаю ей рот жестким поцелуем.

Чувствую себя безумцем. Когда разум вопит одно, а тело само принимает решения. Я никогда ее не целовал с желанием. Дежурные поцелуи на людях или в редкие моменты близости не в счет, я не хотел чувствовать ее вкус. Мягких, упругих, сладких. Бывшая не может бороться со мной, хоть и пытается, я не просто сильнее, я сейчас обладаю неограниченной властью. В коктейле с ненавистью и болезненным желанием она пьянит.

Целую жадно, с напором, отбирая у нее последние крохи дыхания. Вкладываю в поцелуй все, что не могу сказать, всю злость на то, что эта женщина существует. В жизни и в моей голове. На то, что ебаный вишневый запах не дает покоя, что она стоит, вжавшись в стену, а я не могу от нее оторваться.

Сжимаю волосы на затылке, свободной рукой приподнимая подол ее платья. Веду по нежной коже бедра, вдоль края тонкого кружева. Ксения всхлипывает, пытаясь меня оттолкнуть, но я уже чувствую жар ее тела, и мне смешно. Оторвавшись на миг от нее губ, я смеюсь, а она жадно хватает ртом воздух.

– Отпусти меня!

– Придется попросить убедительнее!

Пробираюсь рукой под платье, сжимаю грудь. Твою мать… что я творю? Но остановиться уже не в силах, я опьянен властью. Сжимаю напряженный сосок и губами ловлю жалобный всхлип.

Глупая дурочка. Готов поспорить на что угодно, она еще надеется, что я оттаю. Что сейчас она ответит на поцелуй, неумело, осторожно – и я тут же превращусь в мужика из ее мечты. Который целует ее перед работой и трахает под одеялом с выключенным светом по воскресеньям.

Размечталась.

Я толкаю Ксению на кровать и тут же вжимаю в постель своим телом, не давая ни шанса ускользнуть. Полные яркие губы опухли от поцелуев, а платье задралось, обнажая бедра.

– Мне кажется, ты возмущалась, что я трахаю других баб. Не показалось? Хочешь, покажу, чего я жду от них?

Расстегиваю пряжку ремня и брюки, выпуская на свободу член, сил превозмогать возбуждение уже нет, я как будто не трахался несколько месяцев и впервые увидел голую бабу… блядь, да она даже не голая, в каком-то идиотском дешевом платье!

– Сожми его, – голос получается хриплый, будто не мой.

Хватаю ее запястье, заставляя положить ладошку на возбужденный орган, и перед глазами рассыпается сноп искр. Меня словно бьет током. От боли, смешанной с наслаждением, я снова набрасываюсь на ее губы, кусаю – и вдруг чувствую слабый вкус крови, который пугает даже меня.

Опускаю руку вниз, проникаю под кружево и с силой касаюсь напряженного влажного клитора, вырывая у бывшей тихий исступленный стон. Ласкаю губы языком, зализывая собственный укус.

– Тебе придется мне помочь, милая. Или я кончу с твоей помощью, или придется тебя трахнуть.

– Ненавижу тебя…

– Я чувствую, как ненавидишь. Так ненавидишь, что влажная и горячая. Ну что ты? Ты же хотела, чтобы я с тобой, как с ними? Чтобы от души?

Снова запускаю руку в волосы. Не могу от них оторваться. Рассыпавшиеся по покрывалу, темно-вишневые, поселившиеся в моей башке с того момента, как я их увидел.

– Вот такая она, моя душа. Подумай хорошенько, хочешь ли ты в нее и дальше заглядывать.

Мне надо немного. Несколько ее движений рукой, чтобы накрыло, чтобы окончательно отключился мозг под дикую фантазию о том, как я вбиваюсь в ее тело, чувствую сладкие спазмы.

Я не знаю, что со мной происходит. Не понимаю и не хочу понимать, почему женщина, которую я игнорировал шесть лет, вдруг оказывает на меня такое влияние, но я хочу победы. Окончательной, абсолютной власти над ней. Мне мало кончить, я хочу видеть ее противоречивое удовольствие.

Это несложно, если понять, на какие точки давить, а я, кажется, понял. Иллюзия нежности способна творить чудеса, мне стоит только прикоснуться к ее губам чуть невесомее, подарить дебильный, но так любимый бабами, поцелуй без языка, медленный, неторопливый. Подарить наваждение, будто ненависть испарилась, будто ничего, кроме желания между нами не осталось, словно ненависть с каждым новым ударом сердца исчезает.

И бывшая выгибается в моих руках, отданная во власть моих пальцев. От ее ненависти и показного равнодушия ко мне не остается ни клочка. Сегодня я победил. А новой битвы не представится, утром я возьму дочь и уеду, и больше никогда не увижу бывшую, а все, что сейчас произошло, похороню в памяти навсегда.

Не запомню ее такой. Оставлю в памяти образ холодной суки, вытравив эту картину, каленым железом выжгу воспоминания о том, как она затихает подо мной, положив ладони на грудь. Навсегда запру в самых дальних глубинах сознания гребаную мысль о том, какой беззащитной выглядит девушка в постели и как легко совершить непоправимое, выпустив зверя наружу.

Ненавижу Ксению теперь и за эту ее трогательную усталость.

Не-на-ви-жу. Повтори, блядь, Никольский это еще сто раз, вытатуируй на лбу!

– Ну, вот и молодец, – говорю я, и хоть удается вернуть насмешливые нотки в голосе, он еще хрипит. – Можешь остаться здесь. Номер оплачен.

Поднимаюсь с постели и иду в ванную, чтобы привести себя в порядок. А после возвращаюсь в спальню за курткой. Достаю из бумажника пару купюр и бросаю на постель.

– На обратную дорогу. Хотя лучше сделай единственно правильную вещь – купи билет в один конец куда-нибудь подальше.

Впрочем, на то, что она последует совету, я уже не надеюсь. В тот момент, когда я разрешил себе прикоснуться к этой женщине, я сошел с ума.

Ксюша

В студенчестве я считала часы сна. Ложилась к двум и подсчитывала: осталось спать четыре часа. Или пять, если забить на укладку и макияж. Или целых восемь, если забить на первую пару и доехать спокойно, без пробок и столпотворений.

А сейчас я считаю часы до разлуки с дочерью. Только меня от нее отделяет целый коридор, который кажется невыносимо непреодолимым препятствием. Владимир оставил (случайно или намеренно, сказать не возьмусь) видеоняню, и я с жадностью смотрю за Машей на экране планшета.

Если бы час назад мужчина, который сейчас выглядит, как образцовый папаша, не вытащил из меня душу и не провернул ее в мясорубке, я бы умилилась тому, как дочь жмется к отцу, как греется об его бок и сладко посапывает. А ведь они похожи. Носы совершенно одинаковые и улыбки тоже. Правда, искреннюю улыбку Володи я не видела уже очень давно, но еще помню ее.

Что с ним происходит? Почему он так жесток? Ответ где-то существует, Вселенная его знает, но не спешит открывать мне.

Я до сих пор чувствую на себе его руки. Губы. Ощущаю запах. Тело ломит от накативших эмоций, а руки подрагивают даже после долгого контрастного душа. Ни за что на свете, ни под какой пыткой я не признаюсь, что удовольствие от прикосновений мужчины оказалось для меня открытием. Что я испугалась собственного тела, отдавшегося во власть мужчины, которого я ненавижу, который причинил столько боли, что сердце ноет совсем не фигурально, а по-настоящему, чуть заметно, где-то за грудиной.

Нужно готовиться к новому бою. Не позволить ему увезти Машу, достучаться до того человека, который на несколько минут из последней сволочи превратился в мужчину, способного на нежные касания и поцелуи.

Неслышно я проскальзываю в номер, где спят Маша с бывшим. Мне страшно, что Владимир проснется и выгонит меня, поэтому я даже дышу через раз. Я ничего плохого не делаю, я просто смотрю, просто…

Чтобы если вдруг я все же проиграю, хотя бы еще несколько часиков провести рядом с дочкой.

А может, я им и вправду не нужна? Муж способен дать ей все. Образование, медицину, развитие, путешествия, карьеру. А я? Что будет делать Машка со мной? Ждать меня до поздней ночи, пока закончится смена в супермаркете? Ходить в бесплатную школу в поселке городского типа? Подрабатывать промоутером, чтобы оплатить занятия у репетитора перед ЕГЭ?

Маша была сыта, одета, счастлива, у нее были няня, элитный детский садик и личный водитель. И тут пришла я, вырвала ее из привычного мира, увезла черт знает, куда, испугала, оторвала от отца, которого она все же любит. Я сделала то же, что сейчас делает бывший. Мы тягаем дочь, как дорогую игрушку, а сами смотрим друг на друга, не обращая внимание ни на что.

И если я сейчас уйду, я сдохну, наверное, одна не выживу, зато Маша не будет видеть того, что увидела сегодня. Никольский победит, а что будет со мной, в сущности, неважно.

Сажусь на пол возле постели, осторожно протягиваю руку и убираю со лба своей девочки непослушную прядку волос.

– Прости нас, солнышко.

Я не знаю, как будет лучше. Я не знаю, должна ли уйти. Но мне хочется хоть как-то помочь ей… им обоим.

Засыпаю прямо здесь, положив голову на постель. Последняя мысль прежде, чем меня поглощает темнота – позвоночник за такую ночевку спасибо не скажет. Но я измотана до предела и сопротивляться сонливости не могу.

Просыпаюсь с трудом, тяжелой головой и странным чувством тревоги в груди. Открыв глаза, первое время я не понимаю, что происходит, и где я нахожусь, а потом понимаю, что лежу на постели, и не просто на постели, а на том месте, где спала Маша. Но сейчас ее здесь нет.

У меня вырывается испуганный стон, и только подскочив, я вижу Владимира. Он как раз собирает Машины игрушки, без которых она отказывается выходить из дома.

– Где Маша? – спрашиваю я.

– В машине.

Пытаюсь сползти с кровати, но вдруг накрывает странным ощущением. В районе солнечного сплетения с каждой секундой сильнее разливается страх. Это иррациональный ужас, химическая реакция, не имеющая ничего общего с испугом. Нечто подобное я несколько раз испытывала во время развода, и сейчас знаю, что будет дальше. Только совсем от этого не легче.

Страх химический запускает цепную реакцию, меня начинает бить мелкая дрожь, а пустой желудок сводит приступом тошноты. Я пытаюсь подняться, мне нужно выйти к машине, увидеть дочь, но сил хватает лишь на несколько шагов.

– Вов… мне нехорошо… не уезжайте…

– Угу, конечно.

– Володь, я тебя прошу…

– Нехорошо – полежи. Номер оплачен, отлежишься и поедешь, куда тебе там надо.

Меня пугает и то, что я не увижу Машку, и то, что он оставляет меня в таком состоянии. Я уже не могу нормально дышать, хоть и стараюсь делать глубокие вдохи. Это или снова упавшее до плинтуса давление, или просто какая-то паническая атака, но в ушах все шумит, а голова кружится даже от простого движения.

Дверь за Никольским закрывается, и меня снова выворачивает наизнанку. В голове бьется только одна лихорадочная мысль: я должна выйти. Вдохнуть холодный воздух осени, остановить как-то лавину страха, посмотреть на дочь. Я медленно бреду вдоль стенки коридора, не обращаю внимания на сонную девушку с ресепшена, вырываюсь на улицу и жадно всматриваюсь в группу машин на стоянке. Ищу знакомый пикап.

Он медленно выезжает по направлению к дороге. Я не могу рассмотреть в салоне Машу, перед глазами все плывет. Оседая на землю, я молю мироздание лишь о том, чтобы он вернулся. Я боюсь оставаться одна.