Неназванному адресату

Старинных стульев стан резной

И шкаф, где царственные книги,

С седых хранящие времен

Прикосновения великих,

Вещей и мыслей тесный круг.

Покровы ночи полусонной

И бой часов! О, этот звук

Так схож со звоном колокольным!

Там, в лабиринтах часовых,

В пыли раздробленных мгновений,

Течет особенная жизнь,

Творится в вечных муках время;

И смотрит уходящий век

С фотографических портретов,

И за окном искрится снег

В лучах искусственного света,

И чайник весело кипит,

Бодрящее готовя зелье…

О, что еще в себе таит

Музыковедческая келья?

Идет беседа не спеша.

Неловкий сон мешает взоры,

Но просыпается душа:

Она согрета разговором.

«А представьте, что Вы начертаете стих

на кленовом листе:

я ему подберу обрамление!»

Ароматом заката повеет от них –

От листа и от стихотворения.

До кленовых полотен еще

я не выросла – так,

Чтобы голос звучал

сообразно древесному шуму.

И какие слова подобрать,

и какую мне выразить думу,

Чтоб не стали потом Вы меня укорять?

Для меня этот вечер

сегодня печалью окрашен:

Завтра мне уходить

под тяжелый шершавый замок,

Долго-долго не слышать часов,

как со сказочных башен

Возвещающих полночь.

И будет мой мир одинок.

Вот кленовый Ваш лист!

И на Память его – забирайте!

Жду грядущих (обещанных!)

радостных встреч!

Но и в текстовых буднях

порою меня вспоминайте…

И простите – за все,

что уже не сумела сберечь…

И новый день не так суров,

И сердцу не нужна аптека…

Меня за что-то любит Бог,

Послав и Храм, и Человека.

И мирен дух, хотя вчера

С собой искала пониманья…

Бог возлюбил меня за то,

Что тоже я Его созданье.

Иду опять в обитель городскую.

Наполнен воздух ароматом чайным.

… А я цветы шиповника целую,

Пока меня никто не замечает.

Иду дышать свободой и любовью.

Спешу смотреть, как солнце красит крыши.

Пою о новой и блаженной доле,

Пока меня никто не слышит.

Афонская – прибежище убогих,

Казанская – Заступница! – отрада.

… А я слежу, как сходятся дороги

Во глубине кладбищенского сада.

Угрюмый вечер голову седую

Над старою оградою склоняет.

…А я цветы шиповника целую

И слез своих от счастья не скрываю.

Запахло травою на Марсовом поле, –

Вот самое время побыть молчаливой.

А помните, шли мы: и красно, и долго

Спускалось светило на грани залива.

Полоскою красной дарило и грело,

И спать уходило полоскою темной

За острова дальнего хрупкое тело,

Где чайкам внимают холодные волны.

Здесь руки мои на ветру холодеют…

Здесь камни полны человеческих взоров,

Почти над волнами шиповник алеет,

В кустарниках тянутся узкие тропы.

Под сень камышовую – скрыться от ветра!

Ведь маленькой птичке легко простудиться…

Вы верите тоже, что души бессмертны?

А грани залива могли мне присниться?

Я жду, когда мой Город

Войдет в стихи и строфы.

Мудрый ворон

Крылом своим и благолепным словом,

Которое к лицу

Мосту, скульптуре, портику, дворцу,

Их осенит.

К своей Голгофе,

Ко своему терновому венцу

Пора привыкнуть. Нераздельно слиты

Слова и эти каменные плиты.

Тогда пойму изменчивую душу

Своей земли, где умереть должна.

Иду, иду и жду, чтоб научиться слушать

Твоих степей гранитных письмена.

Закат у жизни краше, чем рассвет:

И зорче взгляд, и разум холодней.

Для мудрости в сединах нужды нет:

И в двадцать лет возможно быть мудрей.

Когда немая смерть

в двадцатый день рожденья

Вдруг отнимает все,

чем жизнь была полна,

Холодная незримая стена

Вдруг оглушает слух и ослепляет зренье,

Тогда любая не страшна дорога,

И с верой разум нераздельно слит,

И, снова полюбив, благословляешь Бога,

Что на земле избранника хранит.

Соперница? Академизм ученый,

Внушающий, что милая жена –

Помеха слаженной работе мысли?

Спасибо Вам за месяцы покоя

И утешений радостных и долгих.

Пусть будет Вас избранница достойна:

Найти такую я желаю Вам.

Полночь готова дремоту навесить,

Та же опять устремляется прочь…

Жаль, что ногтей на руках только десять!

Я бы их красила целую ночь.

Взгляд Ваш лукав, и шутлив, и опасен,

Но одинок Ваш задумчивый вид…

Вечер бы мог оказаться прекрасен,

Только в груди что-то сильно болит…

Как же мне чужды за месяц Вы стали!

Как же мне тягостна встреча была!

Знать, с пластилиновых пьедесталов

В нужное время судьба увела.

Как я желаю Вам долгого счастья!

Знать, совершиться должно не со мной…

Благословляю за Ваше участие!

Благословите и Вы мой покой…

Нечаянная неосторожность.

Приветствие.

Крик безмолвный

Распахнутых шире глаз.

Ваш оправдательный полуприказ

Я помню и не скажу ни слова.

Но снова

Я

Вижу

Вас.

Постылый день уходит вспять,

Желтеют фонари.

Пойду домой и буду спать

До утренней зари.

Заснула в дымке голубой

Усталая земля.

Ты не встревожишь мой покой –

Тебя забыла я

И нити все оборвала.

И сожжены мосты.

Прости меня, что назвала

Немимолетным «ты».

Они расставались без слез и молений,

И с виду обычен разлуки был час,

Он тихо сказал ей: «Увы, продолженья –

Пока или вечно – не будет у нас.

Ни пылким влюбленным,

ни – паче – супругом

В ближайшие годы я стать не готов,

Но Вам обещаю, что чуткого друга

Во мне обретете на веки веков».

Она постояла безмолвно минуту,

Затем лишь сказала: «Я все поняла», –

И тихо ушла, чтоб душевную смуту

Закрытая дверь под засов увела.

И в этот же день она вдруг заболела,

И ночь голубую в слезах провела…

Вздыхая, еще тосковала неделю,

В другую, как прежде, была весела.

Казалось, забыта сердечная пытка,

Но встретился он ей, куда-то спеша,

И сразу с лица убежала улыбка…

А ночью молитву сложила душа:

Спасителю мой!

От губительной страсти

Заблудшее сердце мое свободи!

Во всякое время от всякой напасти

Отныне раба Твоего соблюди,

И даруй ему безмятежную долю,

И в деле любом рядом с ним пребывай,

Но если с Твоею согласно то волей, –

Союзом любви нас двоих сочетай.

И серые тучи по небу поплыли,

Спокойно тянулись осенние дни…

Они потихоньку друг друга забыли,

И был в этом промысел Божий о них.

«А представьте, что Вы начертаете стих

на кленовом листе:

я ему подберу обрамление!»

Ароматом заката повеет от них –

От листа и от стихотворения.

До кленовых полотен еще мне расти,

для того,

Чтобы голос звучал

сообразно древесному шуму

И любую способен был выразить думу,

Чтоб смогла достучаться до сердца его.

Скоро вечер придет

и печалью окрасит ресницы,

Как опять отошлют

под тяжелый шершавый замок

И прикажут до дыр затереть

золотые страницы,

Но заставить – не смогут.

И будет мой мир одинок.

Вот кленовый Ваш лист!

И на Память его – забирайте!

Если Память еще не попала

под крепкий засов…

Только в текстовых буднях

порою меня вспоминайте

Под полуночный бой

несмолкающих Ваших часов.

Осиротел многострадальный дом.

Озябший мир заваливает снегом:

Безмолвное оплакивает небо

И бой часов, и каждый верный том,

И птичий крик за тоненьким окном,

И каждый вздох, который был и не был.

Ресницы опустив благоговейно,

Минувшие мгновения тесня,

Поет душа, готовая изгнать

Из недр своих гнетущее похмелье.

Но страшно ей, что памятную келью

Другой – чужой! – осмелится занять.

Сулил февраль весеннюю погоду –

Декабрь застыл в объятиях зимы.

Природа спит и сочиняет сны

Для всякого, не знающего броду;

Не иссушил огонь речные воды,

Они ж его не могут потушить.

… И в первый раз, наверно, солгала:

Ведь та душа любила только дважды.

Других ночей воспетый сумрак влажный,

И разговор заветный до утра,

Случайный взгляд, рояля звук протяжный

– Возьму с собой. И верю, что однажды

Он скажет обо мне:

она не зря б ы л а.