Необычайные приключения Робинзона Кукурузо и его верного друга одноклассника Павлуши Завгороднего в школе, дома и на необитаемом острове поблизости села Васюковки

_{Глава XII}
Неожиданные гости. Игорь, Валька и остальные

Я не знаю точно, что ощущают пограничники, когда лежат в засаде и слышат разговор шпионов, но мне кажется, что мы чувствовали что-то очень похожее. Мы забыли обо всём на свете. Мы думали только, чтобы не пропустить ни слова и чтобы не выдать себя.

Кнышиха говорила раздражённо и сердито:

— Ну! Ну что я теперь людям скажу?! Завтра же вечером приедут. Близкий тебе свет — из Киева мотоцикл гонять. Да и деньги пропадут… Всю ночь сегодня будешь сидеть, пока сети не починишь. Чтоб завтра мне вечером поставил! А я уж их как-то уговорю переночевать. Придётся за поллитрой сбегать… Ох, горе моё! Ну, подожди! Я тебе этой поллитры не прощу! Это слёз моих пол-литра! Дорого тебе обойдётся эта поллитра, изувер!

Кныш только вздохнул.

— Ну давай, давай поехали уже. Ковыряешься, как неживой!

Это были последние слова, которые мы слыхали. Из-за камышей нам не было видно Кнышей, и потому мы ещё несколько минут напряжённо прислушивались, пока не убедились, что их уже нет.

— Так! Теперь всё ясно,— сказал наконец Кукурузо.

— А ты думал — шпион.

— А что? Может, и шпион по совместительству. Шкодник же. Суслик, а не человек. Долгоносик.

— Да, теперь понятно — и та торговля в парке, и те верзилы на мотоцикле, и всё остальное. Вот гадюка! Так он всю рыбу уничтожит.

— Что же будем делать? Завтра он снова поставит сети и если…

Кукурузо не договорил. Вдруг с плёса донеслась звонкая песня:

Голоса были мальчишечьи и девчоночьи — бодрые пионерские голоса. Казалось, что прямо по воде и болоту шагает сквозь камыши весёлый пионерский отряд. Мы удивлённо переглянулись. Что такое? Потом схватились и побежали на берег — туда, откуда виден был плёс. Но ничего не увидели — мешали камыши.

— А ну айда на дерево! — крикнул Кукурузо.

Мы быстро вскарабкались на старую иву, под которой стоял шалаш,— это было самое высокое дерево на острове. И тогда увидали: из стружки на плёс выплывали, будто лебеди, белые шлюпки. В шлюпках сидели пионеры в белых майках, в белых панамках, с красными галстуками. В первой шлюпке стоял во весь рост стройный высокий парень в белых брюках, без майки, но тоже с пионерским галстуком. Это был, наверное, вожатый. Под бронзовой кожей его выделялись могучие мускулы. Казалось, этот парень сошёл прямо с физкультурного плаката: «Готовься к сдаче на значок ГТО!»

Но вот песня кончилась, и вожатый громко сказал:

— Друзья, предлагаю на этом острове сделать остановку. Как вы считаете, товарищ штурман? — склонился он к маленькому скуластому хлопцу с нахмуренными бровями, который сидел на корме.

— Только так! — очень серьёзно ответил хлопец.

Все почему-то засмеялись.

— Тогда держите курс на остров, штурман! — в тон ему сказал вожатый.

— Только так! — повторил хлопец.

И снова все засмеялись. Но на хлопца это не произвело никакого впечатления. Он даже бровью своей нахмуренной не повёл.

Одна за другой шлюпки пристали к берегу. И остров вмиг превратился в пионерский лагерь: смех, крики, беготня. Кто-то играл в мяч, кто-то уже плескался в воде, кто-то ловил сачком бабочек.

Мы сидели на дереве, не зная, что нам делать — показываться или нет. Впрочем, долго колебаться нам не пришлось. Какая-то высокая голенастая девочка наткнулась на шалаш и воскликнула:

— О! Смотрите! Здесь кто-то живёт!

Все сбежались к ней. Подошёл и вожатый… Смуглый ловкий мальчишка с фотоаппаратом через плечо юркнул в шалаш и сразу же выскочил, держа в руках электрический фонарик, который я привёз Кукурузо из Киева.

— Фонарик,— пояснил он,— механический. С магнето. Даёт ток только тогда, когда нажимаешь на эту ручку.

И начал жикать, показывая. Кукурузо беспокойно заёрзал на ветке.

Голенастая девчонка тоже юркнула в шалаш и вытащила оттуда ружьё:

— Смотрите, настоящее, охотничье…

— Ой, осторожно: может, оно заряжено. Ещё выстрелит случайно! — взвизгнул кто-то из девочек.

Кукурузо не выдержал:

— А ну не троньте!

Все сразу подняли головы. Прятаться больше не было смысла. Мы слезли с дерева. И сразу нас обступили пионеры.

— Кто вы?

— Что вы тут делаете?

— Это ваш шалаш?

— И ружьё ваше?

— Вы охотники?

— Вы тут живёте?

Я растерянно посмотрел на Кукурузо. Он нахмурился и молчал.

— Да, они, наверно, просто рыбачат тут…

— Или из дому сбежали.

— Или в индейцев играют. Как «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона. Помните?

— Или в Робинзонов… Правда ж?

Я совсем беспомощно взглянул на Кукурузо. Мой друг густо-густо покраснел. И вдруг сказал:

— Ни во что мы не играем… У нас ответственное задание. Мы браконьера ловим.

— Ну-у?!

— Вот это здорово!

— А кто же вам поручил?

— Почему это нам кто-то должен поручать? — пренебрежительно хмыкнул Кукурузо.— Мы его сами выследили и сами ловим.

Заметив, с каким серьёзным интересом смотрят на него пионеры, Кукурузо совсем осмелел:

— А ну положь ружьё. И фонарик отдай.

Фонарик и ружьё немедленно были положены на место.

— А всё-таки, как вы выследили браконьера? И как вы его будете ловить? — спросил смуглый хлопец с фотоаппаратом.

— И ружьё у вас тоже для этого? Чтоб ловить? — спросила голенастая девчонка.

Я решил, что надо перевести разговор на что-то другое.

— А у вас что — поход? — поспешно спросил я.— Или просто так — прогулка? И вы вообще откуда прибыли?

— Мы из Киева. Юные следопыты. У нас поход по местам партизанских боёв,— охотно объяснил хлопец с фотоаппаратом.

— Только так! — подтвердил штурман.

— Мы уже домой возвращаемся. Три недели в походе,— прибавила голенастая девчонка.

— Не преувеличивай, Валька! Не три недели, а девятнадцать дней. Сегодня двадцатый,— вмешалась в разговор остроносенькая девочка в очках.

— А вы не боитесь заблудиться в наших плавнях? Они ж знаете какие!

— Да у нас же и карта и компас. Чего же бояться!

— Послушай, Игорь! — обратился к хлопцу с фотоаппаратом вожатый.— Надо вот что выяснить. Если ребята в самом деле ловят браконьера, может, мы им тут помешаем. Нас много, мы шумные — ещё спугнём его. Вы не стесняйтесь, скажите — если так, мы можем переехать в другое место. Нам же всё равно.

Мы с Кукурузо переглянулись.

— Да чего там, оставайтесь,— сказал Кукурузо.— Он приедет только ночью, да и то не сегодня, а завтра. Так что до завтрашнего вечера вы нам не помешаете.

— Ну смотрите,— сказал вожатый и обратился к пионерам: — Раз так, вынимайте продукты, разжигайте костёр — будем завтрак готовить.

— Только так! — авторитетно подтвердил маленький скуластый штурман.

Пионеры сразу опять загалдели и побежали к шлюпкам.

— Ты, Игорь, займись костром,— сказал вожатый.— Ты у нас мастер.

— Пойдём, я покажу, где хворост,— по-хозяйски предложил Кукурузо.

И мы втроём пошли в глубь острова. Шли и, как всегда бывает в начале знакомства, смущённо молчали — не знали, о чём говорить.

И вдруг Игорь, не раскрывая рта (мы это хорошо видели), громко не то рявкнул, не то гавкнул. И сразу где-то в середине у него заиграла музыка. Настоящая музыка. Джаз. Такое, знаете: бз-вз, дудль-будль, бум-бем, бу-га-га… И потом что-то запело женским голосом по-ненашему… Мы стали и вытаращились на Игоря: что за чертовщина!

Он засмеялся и передвинул из-за спины вперёд то, что мы всё время считали фотоаппаратом.

— Приёмник. Портативный. На транзисторах… на полупроводниках. Это я только в футляре от фотоаппарата его собрал. Потому что другого корпуса не было. Да и удобно. Через плечо носить можно.

Вот оно что! Так это переносной маленький радиоприёмник. Как мы сразу не догадались! О том, что такие есть на свете, мы знали. Я в Киеве видел, да и у нас в сельмаге продавались когда-то, «Турист» называется.

— Хорошая штука,— опомнившись, снисходительно сказал Кукурузо.— Сколько дал?

— Что — дал?

— Ну заплатил сколько?

— Нисколько. Сам сделал.

— Что-что? — Кукурузо скривился и приставил ладонь к уху, будто недослышал.

Я хихикнул.

— Сам, говорю, сделал,— серьёзно повторил Игорь.

Я ещё раз хихикнул.

— Ага,— криво усмехнулся Кукурузо.— Ну да. Я же и спрашиваю: сколько дал? У нас в сельмаге «Турист» продавался. Тридцать пять рублей. Красивый, под перламутр. Ну, а этот сколько?

— Вот чудак, не верит… Ну, как хочешь…

Из кустов вышел вожатый:

— О чём это вы, ребята, спорите?

— Да ничего, просто так…— махнул было рукой Кукурузо, но потом, глянув снизу на вожатого, неожиданно ехидно спросил: — Дядя, а у вас все пионеры такие во… или только этот?

— А что такое?

— Да ничего… Просто он говорит, что этот приёмничек сам сделал… Может, вон та тощенькая девочка настоящий автомобиль сама сделала, а тот штурман — «только так» — в космос летал?

— Насчёт космоса и автомобиля не скажу, а вот приёмник он действительно сам сделал. Это точно. Он у нас молодец! В радиокружке уже третий год. Академиком будет.

Вожатый говорил серьёзно, без всяких шуток. Не верить ему было невозможно. Кукурузо сразу скис, увял и сморщился, как футбольный мяч, из которого выпустили воздух. Насмешливые огоньки в глазах погасли, концы губ опустились. Я тоже был удивлён. Мне почему-то всегда казалось, что все эти умненькие образцово-показательные ученички, которые мастерят действующие модели кораблей и самолётов, выпиливают из фанеры лобзиком разные кружевные полочки и сотворяют прочие выставочные штуки, от которых ахают учителя и родители,— все эти «гении» обязательно должны быть хилые, длинноносые и в очках. И обязательно чудаковатые. Так я был уверен. А тут перед нами стоял нормальный курносый хлопец — мускулистый, загорелый, по всему видать, физкультурник. Как-то больше представлялся он на спортплощадке, среди шумной ватаги спортсменов, чем в тихой лаборатории, углублённый в перепутанные внутренности какого-нибудь радиоприёмника.

Мы молчали растерянные и сбитые с толку.

Вожатый внимательно посмотрел на нас и деланно сердито сказал:

— Что же вы, братцы, разболтались тут, а хворосту не несёте. Люди же голодные. А ну давайте быстрее!

Это сразу вывело нас из оцепенения. Мы бросились поспешно (даже слишком уж поспешно) собирать сухие ветки. И через минуту уже тащили на поляну большие охапки хвороста. Особенно старался Кукурузо. Он тащил такую огромную охапищу, что я боялся, как бы он себе пуп не надорвал.

Голенастая девочка Валька, увидев это, восторженно вскрикнула:

— Ого-го!

И я не знаю, отчего больше был такой красный Кукурузо: то ли от напряжения, то ли от этого «ого-го». Он вообще почему-то часто посматривал на ту Вальку. Нашёл на что смотреть!

Страшило какое-то! Тощее, пучеглазое, длинноногое! Тю! Хуже Гребенючки в сто раз!

Все стояли на поляне и смотрели, как ловко Игорь разжигал костёр. Ты смотри, городской, а умеет…

Вскоре посреди поляны уже лизал небо огненными языками большой костёр.

— Ну, а чья очередь сегодня кашеварить? — спросил вожатый.

— Сашкина! — воскликнула Валька.

— Сашкина, Сашкина! Правильно! — закричали отовсюду, и все посмотрели на штурмана.

— Твоя? — спросил вожатый.

— Только так! — сказал тот.

— Значит, нам сегодня везёт,— улыбнулся вожатый.

— Везёт! Везёт! Уху! Сашенька, обязательно уху!

— Ушицу! — слились в одно десятки голосов.

— Только так,— впервые за всё время улыбнувшись, закивал головой Сашко.

Теперь, когда все стояли вместе около костра, было особенно заметно, что Сашко очень маленького роста, ниже всех. Может быть, потому он и держался так серьёзно и нахмуренно, чтоб казаться солиднее. А ещё было видно, что все его любят и если и подтрунивают над этим его «только так», то совсем не обидно, а скорее ласково.

Сашко принялся готовить завтрак. Девочки, в том числе и Валька, помогали ему, чистили картошку и рыбу, которую достали из сетки, что была привязана к корме одной из шлюпок и опущена в воду. Остальные пионеры разбрелись по острову кто куда. Как-то так само собой вышло, что мы очутились рядом с Игорем. Игорь сидел на пеньке и строгал ножом палочку,— видно, что-то собрался мастерить. Мы с Кукурузо сидели возле пенька на корточках, уткнувшись подбородками в колени, и задумчиво ковырялись в земле. Потом Кукурузо кашлянул и, насупившись (чтоб скрыть смущение), сказал хрипло:

— Дай посмотреть… приёмник… Можно?

Игорь сразу отложил ножик и палочку:

— А чего же… Конечно. Пожалуйста.

Он открыл футляр:

— Вот настройка, это диапазоны, это громкость,— показал, где что крутить.

Кукурузо склонился над приёмником. Я тоже пригнул голову. Кукурузо оттолкнул меня локтем:

— Не сопи туда прямо. Запотеет и испортится.

Игорь улыбнулся:

— Да ничего. От этого не испортится.

Кукурузо долго крутил в руках приёмник, и мы молча, затаив дыхание слушали голоса далёких стран.

— Да-а… Ценная штука,— сказал наконец Кукурузо и добавил: — Ну, по физике у тебя, конечно, пятёрка?

— Пятёрка,— просто и без хвастовства ответил Игорь.

— А двойки ты хватал когда-нибудь? — с надеждой спросил Кукурузо.— Хотя бы по поведению, по пению, по рисованию, что ли? Или круглый отличник?

— Отличник,— словно извиняясь, сказал Игорь.— Все участники нашего похода — отличники. Такое было условие.

Кукурузо тихо вздохнул.

В это время из кустов выглянула Валька. Должно быть, девочки уже закончили свою работу. Я видел Вальку, а Игорь, который сидел к ней спиной, нет. Валька тихонько подкралась к нему, и я не успел даже открыть рот, как она одним движением столкнула его с пенька. Игорь ничего не подозревал и, конечно, вверх тормашками полетел в траву.

— Даме всегда надо уступать место,— сказала Валька, садясь на пенёк.

Игорь поднялся и только улыбнулся в ответ.

Мы с Кукурузо удивлённо переглянулись.

Хорошее дело! Толкового хлопца — физкультурника, который сам смастерил приёмничек, какое-то длинноногое страшило швыряет на землю, будто это не хлопец, а мешок с картошкой. И он только улыбается…

Попробовала бы мне сделать такое даже Гребенючка, я б ей так дал, так дал, что она десять раз перевернулась бы!

Постойте, а что это с Кукурузо?

— А ну дай мне! — нахально говорит Валька и протягивает руку к приёмнику.

И Кукурузо, телёнок, преспокойно отдаёт приёмник. Вот дурень. Что это — её приёмник, что ли? Чего это она распоряжается.

Впрочем, все эти бодрые возгласы звучат, конечно, только в моей душе. Я молчу. Это же не мой приёмник и не у меня его отбирают.

Валька начала настраивать приёмник, по-птичьи склонив голову к плечу и глядя в небо. Поймала какую-то тягучую мелодию и вдруг воскликнула:

— О! О!

Мы удивлённо посмотрели на неё — чего это она вопит?

Мечтательно глядя на плёс и слушая музыку, она тихо сказала:

— «Лебединое озеро»… Адажио…

Я скривился. Вот задавака! Говорит такое, что ничего понять нельзя.

А Кукурузо напустил на себя серьёзность и, нахмурив брови, говорит:

— Нет,— говорит,— это озеро, скорее, не лебединое, а утиное. Лебеди у нас не водятся. Зато уток — тьма-тьмущая!

Валька вдруг как захохочет:

— Ой, держите меня! Ой, не могу! Вот чудак! Я же не про это озеро, а про музыку «Лебединое озеро». Балет композитора Чайковского. Как раз сейчас вот это передают.

Кукурузо — будто кто лицо кипятком ошпарил. Вся кровь, какая только была у него в организме, бросилась ему в лицо.

— Можно подумать, что я не знаю,— сердито буркнул он.— Прекрасно знаю этот знаменитый балет. А про наше озеро я просто так сказал. Для интереса… Для смеха.

Я отвернулся. Не могу я смотреть в глаза человеку, который нагло врёт. Ничего он, Кукурузо, не знал, никакого «Лебединого озера». Потому что слух у него был препоганый. Петь он мог только со мной. Подтягивать. А у самого у него все песни получались на один мотив. Мне было досадно на Вальку, что она заставила моего друга так бессовестно врать. И вообще, чего она прилезла к нам?..

И вдруг, словно подслушав мои мысли, Валька резким движением выключила приёмник и сказала:

— Вы на меня сердитесь, ребята, да? За то что я пришла к вам и пристаю, да? Так я пойду… Вы не сердитесь. Просто мне хотелось познакомиться с вами…

И так она это просто сказала, что мне стало неудобно. И ни я, ни Кукурузо не нашлись что ответить.

Валька встала, сунула Кукурузо в руки приёмник и побежала к костру.

— Чудачка какая-то… правда? — пожав плечами, смущённо сказал Кукурузо.

— Она хороший хлопец,— неожиданно покраснев, сказал Игорь.— У нас с ней все дружат… А чего ты не включаешь приёмник? Ты включай, не стесняйся. Я недавно поменял батарейку.

Я внимательно посмотрел на него и понял, что он умышленно меняет тему разговора, что больше о Вальке говорить не стоит. Я его хорошо понимал. Мне тоже было бы неприятно, если бы кто-нибудь говорил о Гребенючке…

Я не знаю, сколько мы ещё просидели на берегу возле пенька, но вот послышался голос вожатого:

— Игорь, ребята, идите скорее! Уха готова!

— Пошли! — сказал Игорь.

Я как выпил тогда с утра стакан молока, так после этого маковой росинки во рту не имел. Был голодный, как арестант, и предложение Игоря мне, конечно, очень понравилось. Думаю, что и Кукурузо хотел есть не меньше.

Но неожиданно он сказал Игорю:

— Ты иди, а мы тут посидим. Мы как раз перед вашим приездом хорошенько позавтракали.

Я заморгал глазами и разинул рот, но, конечно, промолчал.

— Да не выдумывайте, ребята, пойдёмте! Такой ухи вы сроду не ели, ручаюсь! — уговаривал Игорь.

Кукурузо упрямо отказывался. Я, глотая голодные слюни, поддерживал его.

Наконец Игорь махнул рукой.

— Да ну вас! Подождите, я сейчас вожатого на вас напущу! — и побежал к костру.

Однако через минуту вместо вожатого прибежала длинноногая Валька. И сразу набросилась на нас:

— Это ещё что такое?! А ну марш есть уху! Если бы вы меня пригласили, что, я разве отказалась бы?! Я бы отказалась разве, если бы вы меня пригласили?! А ну быстрее!

И, к моей величайшей радости, Кукурузо, который так упрямо отказывался перед Игорем, тут вдруг моментально уступил и покорно поплёлся за девчонкой. И снова мне почему-то вспомнилась Гребенючка…

Я не знаю: то ли я был просто очень голоден, то ли в самом деле уха была какая-то особенно вкусная, но мне показалось, что я действительно сроду не ел ничего подобного. А я же разбирался в ухе. У нас, в нашем «рыбачьем» селе, умели её варить, и сам я варил не раз. Но эта просто дух забивала — такая вкусная. Все причмокивали от удовольствия и хвалили Сашка-штурмана. А он сидел возле котла с половником в руках и, как всегда нахмуренный, внимательно следил, кому дать добавки.

Теперь мне было понятно, почему все так обрадовались, что сегодня Сашкина очередь готовить завтрак. Он был у них признанным кашеваром.

Вскоре все наелись и разлеглись на траве вокруг костра — отдохнуть. Кто-то первый тихо затянул песню, кто-то поддержал, и песня выросла, окрепла и взлетела над плёсом — даже пригнулись камыши…

Как хорошо было вот так лежать на траве, смотреть в голубую бездну неба и хором петь песню. Казалось, вся земля, весь мир слышит её.

Вожатый тихонько встал, пошёл к лодкам и вернулся с аккордеоном. Песня зазвучала ещё сильнее, ещё слаженней…

Когда кончили «Реве та стогне…», вожатый сказал:

— А теперь нашу, пионерскую: «Взвейтесь кострами». Затягивай, Сашко.

— Только так,— откликнулся Сашко, прокашлялся, подождал, пока аккордеон проиграет вступление.

Я никогда бы не подумал, что у него такой чистый, звонкий и высокий голос. «Вот тебе и чудаковатый штурман Сашко — „только так“! Мало того, что знаменитый кашевар, ещё и певец такой!»

рвалась в небо песня.

Пели мы часа полтора, а то и больше. Какие только песни мы не пели — и украинские народные, и революционные, и старые комсомольские, и современные, и песни из кинофильмов.

Потом Игорь сказал:

— А теперь, может, пусть Валька станцует…

«Сейчас начнёт кривляться, отнекиваться, а её будут уговаривать»,— подумал я. Но она сказала без всякого:

— Пожалуйста. Могу станцевать.

Тут я заметил, что Кукурузо почему-то покраснел и беспокойно заёрзал на месте. Кстати, я ещё и раньше, когда пели, заметил, что мой друг всё время смотрел на Вальку, а когда она случайно встречалась с ним глазами, он сразу отводил взгляд.

— Украинский танец козачок! — объявил вожатый и заиграл на аккордеоне.

Валька начала танцевать. Над моим ухом часто-часто, словно запыхавшись, точно это он сам танцует, дышал Кукурузо. А когда Валька кончила танец и все захлопали, он не стал хлопать, а почему-то нахмурился и отвернулся.

Потом девочка в очках читала стихи Маяковского. Хорошо читала, только очень кричала — наверное, даже в селе было слышно.

В общем, получился неожиданный концерт художественной самодеятельности. А потом стали купаться. Игорь плавал кролем, Сашко-штурман — брассом, да и Валька ничего плавала (правда, по-девчачьему — задрав голову и отфыркиваясь, как кошка). Но прыгать в воду с вербы никто не умел. И вот тут-то мой друг Кукурузо показал, что такое васюковские хлопцы. Вскарабкался на самую верхушку, раскачался, как обезьяна, на ветке и ка-ак прыгнет — почти минуту летел и почти на середину плёса залетел. Все только ахнули. А вожатый сказал:

— Молодец! Из тебя может выйти хороший спортсмен. Тебе надо в секцию по прыжкам в воду. Молодец!

Меня разобрало, и я хотел доказать, что я тоже геройский парень. Я поплевал на руки и полез на вербу. Но меня постигла неудача. Ужасная неудача. Я зацепился за сучок и разодрал трусы — да как разодрал! — сверху по бедру до самого низа (даже резинка лопнула). Чуть не плача от стыда и горя, я бесславно спустился вниз. Однако никто не стал смеяться надо мной. Наоборот, все меня успокаивали:

— Ничего, бывает. С каждым может случиться!

Девочки наперебой предлагали зашить трусы. Я категорически отказался. Вы себе представляете — вы сидите без трусов, а девочки их в это время зашивают! Лучше утопиться! Я взял иголку и нитку и полез в шалаш. Там, в полутьме, я долго и неумело орудовал иглой, накалывая себе пальцы и глотая слёзы. Неожиданно взгляд мой упал на книжку, что лежала в углу шалаша, прикрытая листьями. Я заинтересовался, потянул её. То была — грамматика. Я сперва удивился, но потом вспомнил, что Кукурузо же взял её, чтоб отвести глаза деду.

В грамматику была заложена тетрадь. Я раскрыл тетрадь. (Да простит мой дружище моё любопытство!) На первой странице начинался «Дневник Робинзона Кукурузо». Что в нём, вы уже знаете: «приключения» и «неприятности» первого дня. «А что дальше?» — поинтересовался я. Перевернул страницу и… вытаращил глаза. Дальше шли упражнения. Почти полтетради было исписано упражнениями по грамматике — и на глагол, и на существительное, и на прилагательное, и даже на суффиксы (на тех дьявольских «детей за сажей», которые так подвели нас когда-то).

Упражнения были написаны карандашом — так же, как и дневник. Сомнений не было — всё это писалось уже здесь, на острове.

Так вот оно что!

Робинзон Кукурузо, который собирался прожить на необитаемом острове двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней, готовился к осенней переэкзаменовке.

Ах ты хитрец! Ах ты ужака! Твоя гордость, твоя дьявольская гордость заводилы и атамана не позволила тебе признаться, что ты старательно готовишься к переэкзаменовке, и ты удрал от людей на остров и там зубришь грамматику. Теперь понятно, почему ты именно так назвал свой остров… Ну погоди! Ну смотри! Я тебе!..

А впрочем, что «погоди», что «смотри»? Разве я скажу ему что-нибудь? Разве я ему враг? Разве я хочу, чтобы он провалился, чтобы остался на второй год?

Да нет же! Конечно, нет! И я ничего ему не скажу, ни слова, ни полслова! Пусть думает, что я ни о чём даже не догадываюсь! Пусть думает! Я быстренько положил тетрадь и грамматику на место и прикрыл листьями — вроде и не прикасался.

От моего открытия мне сразу стало легко и весело — будто после дождя солнце засияло. Про стыд и позор свой я и думать перестал. Бодро доштопал трусы и совсем другим человеком выскочил из шалаша. Все заметили перемену в моём настроении и теперь смело начали улыбаться.

А Кукурузо сказал:

— Великое дело трусы! Без трусов — нет человека, а в трусах — есть человек, ещё и улыбается,— и хихикнул, бросив взгляд на Вальку. Ему хотелось быть остроумным сегодня.

И хоть глупое было это его остроумие, я не обиделся. Я благородно ему простил.

— Ну, а теперь «Готовься в дорогу», «Готовься в дорогу»,— пропел вожатый.

Пионеры засуетились. Это было для нас так неожиданно, что мы с Кукурузо растерялись.

— Что, вы уже уезжаете? — вырвалось у меня.

— Уезжаем,— сказал вожатый.— Мы и так задержались. Ведь остановка на вашем острове у нас непредвиденная. Мы ночевали на берегу, на лугу возле стогов. А утром туда стадо пригнали. Девчата у нас боевые, но с крупным рогатым скотом не очень дружат. Пришлось поспешно перебазироваться. Даже позавтракать там не успели… А нам сегодня ещё до Андрушевки добраться надо. Засветло доберёмся, как вы думаете?

— А чего… На таких лодках — конечно,— уверенно сказал я.

Кукурузо мрачно молчал.

К нам подошли Игорь, Валька, Сашко-штурман и другие пионеры:

— Прощайте!

— До свидания!

— Будьте здоровы!

Мы всем по очереди пожали руки. И тут Валька, протягивая руку Кукурузо, сказала:

— Ой, как жалко, что мы уже уезжаем… И не узнаем даже, как вы поймали своего браконьера. Это ж так интересно!..

Она сказала это с искренним сожалением, и я заметил, как снова покраснел Кукурузо. И вдруг в глазах у Вальки вспыхнули огоньки:

— А знаете что! А вы напишите нам! Я вам оставлю адрес, а вы напишите — хорошо?

— Напишите!

— Конечно!

— Пусть напишут обязательно.

— Напишите! Напишите! — закричали отовсюду.

— Только так! — отрубил Сашко-штурман.

А Валька уже писала на листике из блокнота адрес.

— На,— сказала она, протягивая бумажку Кукурузо.— Только смотри не потеряй!

Кукурузо ничего не ответил — молча сунул адрес за пазуху.

Они сели в шлюпки.

— Споём им на прощание песню! — крикнула Валька.— Запевай, Сашко!

И они запели.

Мы долго стояли на берегу. Их давно уже не было видно, а песня всё ещё звучала из-за камышей и летела над плавнями.

…А потом Кукурузо лежал в траве на поляне и молча смотрел в небо. Я тоже лежал и смотрел. Небо — это такая штука, что смотреть в него можно часами. Смотреть и думать. Я не знаю, о чём думал Кукурузо, но я совсем не удивился, когда он вдруг вздохнул и сказал:

— Да, сейчас техника, оно вообще, конечно… будь здоров… Говорят, в пуговице — приёмник, в портсигаре — телевизор. А фотоаппарат — так тот вообще под ноготь спрятать можно.

— Что же ты хочешь — на транзисторах, на полупроводниках,— сказал я и покраснел.

Убейте меня, если я хоть понятие имею, что это такое: транзисторы, полупроводники. Да и Кукурузо, конечно, тоже. Ничего мы не знали. Ничегошеньки… А Игорь знал. Конечно, знал, раз сам делал приёмники на этих самых транзисторах…

Кукурузо ещё раз вздохнул и вдруг проговорил:

— Эх, как здорово было бы сделать что-нибудь такое… на транзисторах. Что-нибудь особенное. Интересное и необыкновенное… Например… Например, управление коровой на расстоянии. По радио. Между рогами натянута антенна. В ухо вставлен маленький приёмничек (на транзисторах, конечно)… Пасти такую корову — одно удовольствие. Сидишь себе на баштане у деда Саливона, ух, и арбузы же там! Сидишь, ешь, значит, арбуз. Потом глянул на карманный телевизор, видишь — твоя Манька в колхозном просе. Вот негодница! Но ты не подымаешь паники, не вскакиваешь и не бежишь туда сломя голову. Ты спокойненько нажимаешь кнопку и в микрофон: «Манька-а! А ну назад, убоище! Га-ля-ля-ля!» И Манька, будто её кто кнутом вдоль спины,— назад. А ты продолжаешь сидеть и наворачивать арбуз. Красотища! Скажи?

— Ещё бы! Если бы такое сделать, то вообще!..— говорю я, не находя слов от восторга.

Кукурузо сокрушённо вздыхает:

— Да разве на этом острове что-нибудь сделаешь. Фигу с маком… на транзисторах… И то не сделаешь. Потому что маку нет.

Я подхватился:

— Ну да! Конечно, ты прав! И кому нужен этот дурацкий остров. Поехали домой. А? Поехали!

Кукурузо сразу нахмурился, взглянул на меня исподлобья:

— Думаешь, что я слабак?! Да? Купить хочешь? Не купишь!

— Ты же сам сказал,— обиженно ответил я.

— Ничего я не сказал… Раз я решил жить на острове — всё! И не говори мне…

Воцарилось напряжённое молчание, которое бывает, когда друзья чувствуют, что между ними есть что-то неискреннее…

Наконец Кукурузо сказал:

— Ты бы лучше подумал, как мы будем Кныша задерживать.

Я удивлённо посмотрел на него. Когда он говорил юным следопытам про задержание браконьера, всё было правильно: нельзя же было, в самом деле, рассказать им правду об острове Переэкзаменовки. Но теперь… неужели он серьёзно?

— Ты что — действительно думаешь его задерживать?

— А ты что — хочешь, чтобы этому долгоносику всё так гладко сошло?

— Да ты что — сдурел? Он же нас потопит, как цуциков. Мы и пикнуть не успеем. Раз — и поминай как звали.

— Потопит? Накося! А ружьё зачем? Ты думаешь, что для этого дела обязательно нужен взвод солдат? Ружьё — это, брат, не шутка. Это, брат, оружие. Огнестрельное. Бац — и будь здоров, не кашляй! Чуешь?

— Ты что, думаешь в него стрелять? — со страхом спросил я.

— Ну вот ещё — сразу стрелять! Не стрелять, но… если… да вообще ружья кто хочешь испугается. И будет, как миленький…

— Конечно, конечно,— поспешно согласился я и тут же сказал: — Но, знаешь, мне сейчас домой надо. Видишь, солнце уже садится. Боюсь, как бы мать не заругала.

— А я что — удерживаю? Езжай,— недовольно сказал Кукурузо.— Только завтра же будет Кныш. И… я не знаю… ты как хочешь… я могу, конечно, и сам… раз ты боишься… Пожалуйста.

— Да нет, что ты,— спохватился я,— завтра я приеду. А как же!

— Было бы хорошо, если бы под вечер и переночевать чтобы смог,— уже примирительно сказал Кукурузо.— Он ведь завтра ночью будет ставить, а рано утречком выбирать приедет.

— Трудно, конечно, с ночёвкой. Но я что-нибудь придумаю. Сбегу, в крайнем случае. Лишь бы не уснуть случайно.

— Полено под голову положи или репейников под сорочку.

— Не волнуйся, всё будет в порядке.

С этими бодрыми словами я сел в лодку.

Лицо у Кукурузо было мрачное и грустное. Видно, ему очень не хотелось снова оставаться на острове одному. Он долго ходил по колени в воде вокруг лодки и ощупывал борта, приговаривая:

— Вот тут надо бы зашпаклевать, а тут подсмолить, а эту доску вообще заменить…

Ему хотелось ещё что-то сказать, он почесал за ухом, шмыгнул носом и наконец сказал:

— Ты знаешь… Ты бы привёз мне скрипача хоть одного… Захотелось, как перед смертью… А то всё рыба да рыба…

«Скрипачами» называли у нас пряники, которые продавались в сельмаге. Пересохшие и твёрдые, как дрова, они скрипели, когда ты вгрызался в них зубами. Один скрипач можно было есть целый день. Может, за это мы и любили их так.

— Ладно, привезу, а как же,— сказал я и оттолкнулся от берега.