Необычное задание

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

23 августа 1943 года, как раз в тот день, когда победоносная Красная Армия фактически заканчивала разгром коварного врага в знаменитой Курской битве, обозначая таким образом завершение коренного перелома в ходе всей Великой Отечественной войны, Ярослав Плечов наконец-то сумел вернуться в Москву после очередного опасного задания, которое он выполнял с начала весны в Брянских лесах.

Американский транспортный самолет "Дуглас А-20", известный у себя на родине как "Бостон" или "Хэвок", искусно ведомый крепкой рукой советского военного летчика по имени Борис (именно так он представился нашим партизанам сразу после того, как совершил запланированную посадку на специально оборудованной для таких целей лесной поляне, почему-то "забыв" упомянуть свое воинское звание и доставшуюся от законных родителей фамилию), уже получил разрешение на посадку и вот-вот должен был коснуться недавно усовершенствованным шасси знаменитого Ходынского поля, на котором располагался Центральный столичный аэродром имени Михаила Васильевича Фрунзе.

Одинокий пассажир даже не успел досчитать до ста, как его мучения закончились.

— На выход! — устало бросил пилот.

Плечов с трудом поднялся и, пошатываясь, неспешно двинул в направлении распахнувшегося люка.

— Привет, братишка!

(Кто это там у трапа? Ясный пень — Копытцев. Не только ближайший друг, сподвижник, но и непосредственный, а, значит, самый главный, руководитель.

Куратор — если выражаться на профессиональном сленге.

Причем наверняка единственный — ведь о роли секретного агента с псевдонимом Яра по-прежнему не должно быть известно никому!)

— Как ты? — осведомился он.

— Живой! — протягивая крепкую, железную, как считали его друзья, ладонь, широко улыбнулся, показав зубы, никак не пострадавшие от длительного употребления исключительно сухой пищи, секретный агент.

— Да ладно? Это издалека видно… И не только видно, но и слышно… Трупы, как известно, не умеют разговаривать!

Они обнялись. По-мужски. Деловито, без лишних сантиментов, или, как говорят у нас в России, "телячьих" нежностей.

— Домой? — хитро прищурился Алексей Иванович, демонстрируя на своем лице скупую и слегка ехидную улыбку.

(С чего бы это?

Нет… Прочь сомненья.

Кому-кому, а Лехе Ярослав доверял на все сто.

Возможно, больше, чем самому себе!)

— Естественно! — радостно выдохнул Плечов. — Надеюсь, никаких неприятных сюрпризов для меня вы не приготовили?

— Обижаешь! — приоткрывая дверцу новенькой служебной машины, выехавшей практически на "взлетку", укоризненно пробурчал некогда руководитель секретно-шифровального отдела, в котором Ярослав начинал свою службу, а теперь, после очередной реорганизации органов, прошедшей в мае текущего года, и вовсе заместитель начальника 5-го Управления НКГБ — МГБ СССР (с сохранением должности начальника второго отдела). — Может, все-таки по пивку? Так сказать, за встречу?

— Отставить! Меня и без того тошнит и пучит после отвратительного многочасового перелета, товарищ старший майор.

— Отстал ты, братец… Комиссар госбезопасности!

— О, куда тебя занесло! Выходит, отныне только на "вы", да и то — шепотом?

— Можешь не волноваться. На наши отношения это никак не повлияет. Они останутся на прежнем уровне. Доверительными и чистыми.

— Спасибо. Утешил.

На детской площадке во внутреннем дворике знаменитого профессорского дома было многолюдно: жестокая и крайне несвойственная человеческой природе война (пусть и Великая Отечественная!) наконец-то отодвинулась далеко на запад, и мужественные жители славной советской столицы, еще совсем недавно героически оборонявшие свой город, теперь вовсю пытались наладить если еще не абсолютно мирную, как до лета 1941 года, то, во всяком случае, уже не столь трудную и предельно беспокойную, как в недалеком прошлом, жизнь, целиком и полностью подчиненную суровым законам беспощадного военного времени.

Два белобрысых пацана, толкаясь и дразнясь, раз за разом взбирались по деревянной лестнице, чтобы снова и снова спуститься с недавно отремонтированной после попадания нескольких случайных осколков горки, у подножия которой их заботливо принимала худощавая женщина в теплом, явно не по сезону, свитере.

Один из мальчишек, по всему видать, лишь несколько месяцев тому назад научившийся уверенно стоять на зыбкой земной тверди, пытался ни в чем не уступать своему старшенькому — чрезвычайно пластичному и юркому — сопернику и страшно огорчался, когда тот опережал его в очередном импровизированном забеге на скорость по пути к ведущим наверх ступенькам и перилам.

Но когда у двери их родного подъезда притормозила правительственная (а в этом у Шурика с Андрюшей не было никаких сомнений!) машина, братья мгновенно позабыли о вечной, всепоглощающей розни и, взявшись за руки, побежали навстречу своему второму, как они считали (по словам матери), отцу, наперебой выкрикивая:

— Дядя Леша! Родненький! Приехал!!!

Убедившись, что дети в безопасности (а рядом с комиссаром госбезопасности, сами понимаете, нельзя было чувствовать себя иначе!), Ольга наконец-то расслабилась и, предполагая близкое расставание с подругами — такими же молодыми мамочками, коих во дворе нашлось немало, принялась беззаботно обсуждать новое платьице одной из них.

— Ах, какая нежная, чудесная ткань! И какой модный, элегантный крой! А рисунок-то, рисунок!! Мне бы такую замечательную обновку…

В это время скрипнула ближняя автомобильная дверца и на мостовую ступил идеально начищенный сапог, следом за которым пред изумленными детишками предстал облаченный в гражданский костюм мужчина с широкой улыбкой на лице и разведенными в сторону руками, в каждой из которых, между прочим, было по одинаковой плитке вкуснейшего и такого желанного для любого советского ребенка шоколада. Причем не абы какого, а "Гвардейского"! (Его выпуск совсем недавно наладили работники знаменитого завода "Красный Октябрь" — в честь победы Красной Армии в битве за Москву!)

Чтобы осчастливить дружное семейство Плечовых, к каковому он питал самые искренние и нежные чувства, запасливый Копытцев приобрел дефицитный товар в спецмагазине еще позавчера, как только узнал о предстоящем возвращении своего, самого секретного, агента, и до поры до времени опрометчиво держал в бардачке. Погода стояла жаркая, и шоколад, по идее, должен был растаять. Однако ничего подобного, к счастью, не случилось. Качество отечественных продуктов в то время было на запредельной высоте!

— Папка? — недоверчиво покосился старший из братьев и, словно ища поддержки, повернул голову в сторону своей, окончательно утратившей остатки былой бдительности, кормилицы.

— Я!

Услышав знакомый и такой родной голос, Ольга схватилась за сердце. Подруги немедленно стали приводить ее в порядок.

Получилось!

Оповестить Фигину о скором возвращении "блудного" супруга комиссар предусмотрительно (чтобы избежать последствий возможного разочарования) "забыл", однако та нечто подобное давно предчувствовала, либо же просто предполагала: в начале лета весточки хоть редко, но приходили — с приезжими или, как она сама говорила, "залетными" людьми, а тут — бац, и вовсе перестали! Страшных известий, к счастью, не поступало, а значит…

Экономя на собственном желудке, супруга Плечова постоянно держала дома минимальный неприкосновенный запас дефицитных в ту пору продуктов — как говорят, на всякий случай… Посему праздничный стол удался на славу.

Впрочем, особо прихотливым в выборе еды виновник нежданно свалившегося торжества никогда не был. Макароны да несколько яиц — вот уже и праздник!

Без ста грамм тоже, конечно, не обошлось — друг Леха постарался. Ну, не принято на Руси ходить в гости к близким людям с пустыми руками. Тем более в такой непростой день.

Как-никак тридцать два лучшему товарищу стукнуло.

Хоть он сам почему-то забыл об этом.

Пришлось напоминать!

Первая — за здоровье именинника, вторая — за их крепкую дружбу, третья — за любовь… И все — довольно!

Уже на улице, прощаясь со своим самым секретным агентом, Копытцев, хитро прищурившись, как бы между прочим, поинтересовался:

— Скажи, как долго ты собираешься приходить в чувство?

— В каком смысле? — в своей излюбленной манере — вопросом на вопрос — ответил Яра.

— Ну… В строй когда встать собираешься?

— А когда надо?

— Сам понимаешь: чем быстрей — тем лучше. Война… Каждый боец — на вес золота, — прибег к излюбленным приемам "красной пропаганды" начальник управления.

(Несмотря на образованность и врожденную интеллигентность, он до мозга костей оставался управленцем нового — советского — типа и, естественно, никак не мог обходиться в своей повседневной речи без лозунгов и прочих агитационных штампов!)

— Ты хочешь, как в прошлый раз, немедленно запрячь меня в работу?

— Ну… Не сразу — постепенно.

— А знаешь, сколько лет я не был в отпуске?

— Догадываюсь.

— Народная власть предусматривает за такие вещи компенсации. В виде дополнительных дней отдыха.

— Но не сейчас же!

— А когда?

— Вот разобьем врага и…

— Что ж, — несколько артистично вздохнул Плечов, чтобы таким нехитрым образом в очередной раз набить себе и без того немалую цену. — Надо — значит надо. Приезжай завтра — покалякаем!

— Слушаюсь, товарищ главнокомандующий.

— Но…

— Отставить! Я же не живодер какой-то, не средневековой душегуб… Даю тебе три дня на отдых… Сегодня у нас, кажется, среда?

— Вторник!

— До конца недели — утешай женку, балуй детишек…

— Какая неслыханная щедрость! Мне столько не выдержать, гражданин начальник, — заявил, правда, несколько неуверенно, Ярослав.

— Выдюжишь. Я тебя, шельму, знаю.

— Понял. Буду стараться!

— Совсем ты от рук отбился, парень… Короче… Жди меня в воскресенье к обеду. Вкусненькое что-нибудь приготовь, понял?

— Так точно! — вернувшись к общепринятой в военной среде уставной форме общения, улыбнулся Плечов.

Ольга поскребла по сусекам и напекла множество пирогов. Как всегда — с различными фруктоовощными начинками. Но более остальных — с кислой капустой. Именно такие обожал Копытцев.

В отличие от него, Шурик с Андрюхой в первую очередь (по сладким подтекам на боках) принялись выискивать те, что были наполнены яблочным повидлом, а Ярослав, как он сам не раз выражался, причем неизменно придавая своей речи слащавый белорусский акцент, — "бульбяные".

Оперативно "заморив червячка", устроили чаепитие, в котором недоросли (по понятным причинам — не доросли еще; простите за тавтологию) участия не принимали. Да и сама Фигина, метавшаяся туда-сюда, все больше стала задерживаться в гостиной у изрядно расшалившейся ребятни, предоставляя таким нехитрым образом засевшим в кухне мужикам неограниченные возможности наконец-то посекретничать, откровенно поболтать по душам — вдоволь и всласть — на волнующие их темы.

— Ну, как ты? Отдохнул? — после множества дежурных и, в общем-то, бесполезных фраз, приступил к делу Алексей Иванович.

— Так точно, — как обычно в таких случаях, предельно коротко отреагировал Плечов — военный все-таки человек (хоть и на нелегальном положении). — Готов к труду и обороне. Уже.

— Расслабься, братишка! Напрягаться пока рано — сроки начала предстоящей операции еще не определены. От слова "совсем".

— И слава богу.

— Сие не означает, что ты тупо должен сидеть дома, не отрываясь от подола очаровательной супруги.

— Понял, — с явным неудовольствием выдавил агент, не успевший вдоволь насладиться всеми прелестями семейного бытия. Пока.

— Во время подготовки к выполнению следующего задания придется серьезно поднапрячься, так сказать, в научно-познавательном плане, — продолжил комиссар. — Чтобы максимально повысить свой уровень знаний в одной, очень щекотливой, теме.

— Повысить? Куда уж боле? — достаточно саркастично проворчал Плечов, которого товарищи не без оснований считали если не всезнайкой, то, во всяком случае, далеко не самым последним эрудитом великого государства рабочих и крестьян.

— Ты что-то знаешь о русской Скандинавии? — вдруг перешел на шепот Копытцев. — И вообще о нашем славном далеком прошлом?

— Немного.

— Вот! — Алексей резко сорвался с места и принялся измерять шагами периметр на удивление просторной кухни. Точнее, не весь — только длины двух его сторон, не обставленных мебелью. — А вот академик Мыльников, с которым тебе, между прочим, очень скоро доведется плотно поработать…

— Это кто такой?

— Есть такой старорежимный тип в передовой советской науке. Атавизм. Рудимент. Пережиток прошлого!

— Что-то не слыхивал… Москвич?

— Нет, ленинградец.

— Как же я доберусь до него-то, а, братец? Город по-прежнему в окружении. Сначала надо разорвать кольцо блокады и отбросить врага куда подальше.

— Это сделали еще в начале года. С тех пор над безопасным способом твоей доставки в северную Пальмиру бьются лучшие умы нашего ведомства.

— Только, умоляю, не по воздуху. До сих тошнит, как только вспомню свой крайний перелет.

— Терпи, казак, атаманом будешь.

— Не хочу. Руководящие должности — не мой конек. И ты об этом прекрасно знаешь.

— Знаю, — кивнул комиссар.

— Приключения, разного рода авантюры, сопряженные не только с риском, но и усиленной умственной деятельностью — вот мое жизненное кредо. Усек? — продолжал Ярослав. — Но только на земле, никак не в других сферах обитания. И — особенно — в воздухе!

— Усек, — улыбаясь, согласился его куратор. — Однако давай вернемся к нашему ученому… Так вот… Он на полном серьезе утверждает, что вся Скандинавия, равно как и Северная Германия, раньше разговаривала исключительно на русском языке. И готов предоставить неоспоримые доказательства своей теории.

— Да? Только зачем это нам?

— Если академик все же прав, в чем я, как дипломированный представитель официальной теории развития человечества, по-прежнему очень сильно сомневаюсь, то тогда выходит, что Пруссия, Швеция, Прибалтика, как ни крути, — наша, исконно русская, земля… А это уже…

— Можешь не продолжать… Я все понял.

— Итак… Завтра же отправишься в Ленинку.

— Куда?

— Ты что — поглупел? — удивился комиссар. — Как говорят, с дуба рухнул и прибил кукушку?

— Да… Нет… Вроде… (Только истинно русский человек может одновременно выдать три этих, по большому счету, взаимоисключающих ответа!)

— В Государственную библиотеку имени Владимира Ильича Ленина, — вдоволь поиздевавшись над товарищем, уточнил Копытцев.

— Она что же, работает? — искренне удивился Ярослав.

(После возвращения с предыдущего задания, которое, как и последнее, ему пришлось выполнять на территории родной Белоруссии, Плечов пробыл в Москве всего несколько дней и поэтому почти ничего не знал о графике работы как государственных, так и прочих учреждений.)

— Да, и, между прочим, ни на час не закрывалась. Даже в самые тяжелые для столицы дни. Например, еще 24 мая 1942 года в главной библиотеке Страны Советов торжественно открыли детский читальный зал, а в 1943-м и вовсе — отдел детской и юношеской литературы.

— Во дела!

— Но тебе придется работать в других залах. Возьмешь абонемент и засядешь за труды авторов, разделяющих мировоззрение товарища Мыльникова. Вот полный список рекомендованной литературы.

— Ого! — вырвалось у Плечова при виде внушительного перечня известных в научном мире фамилий.

Время перевалило далеко за полдень, можно сказать — шло к закрытию популярного учреждения культуры, а у его главного входа по-прежнему толпилось немалое количество людей. В основном — учащейся молодежи, но и военных тоже было достаточно. Стройных, подтянутых, почти всегда — в новенькой униформе с замечательными, но пока еще не очень привычными, погонами.

В общем…

Вполне мирная, ну, если хотите, — не совсем военная — обычная обстановка.

Одни спешили в храм знаний, надеясь успеть получить нужную информацию — прямо сегодня, прямо сейчас. Другие выходили из него и, собираясь группами, продолжали вести оживленные беседы на различные актуальные и не очень темы (среди которых привычно преобладала тема состояния дел на фронте) прямо у памятника Достоевскому, а то и вовсе на исторических ступеньках величайшего отечественного книгохранилища.

Плечов, пропустив вперед небольшую группу подростков — как всегда игривую и не в меру шумную, решительно ступил в просторное фойе, где чуть было не столкнулся с человеком чуть старше сорока лет, приблизительно одного с ним роста, лицо которого показалось до боли знакомым.

"Черт возьми, это же товарищ Яковлев, любимый ученик и едва ли не ближайший соратник профессора Фролушкина! До войны мы не раз пересекались на различных научных форумах", — вспомнил Ярослав.

— Здравствуйте, Николай Никифорович!

— Не имею чести… — мужчина поправил круглые, неприлично модные для военного времени очки, постоянно сползавшие на кончик не самого длинного, но довольно-таки мясистого, увесистого носа, и, что-то осознав, широко развел в стороны крепкие руки, до научной карьеры успевшие познать все "прелести" тяжелого крестьянского труда не только в хозяйстве отца — крепкого семипалатинского середняка, но и на паровой мельнице… Плюс нелегкая "пахота" на пароходе "Ирбит"…

— Ба, Ярослав Иванович, родной?! Какими судьбами? — удивился Яковлев, наконец-то признав давнего знакомого по науке.

— Отвоевался. Геть, на нет, совсем и полностью, как говорят в некоторых местах на наших западных окраинах — на Украине, да и в моей родной Белоруссии тоже. Теперь вот пытаюсь восстановить ученую карьеру, — пояснил Ярослав.

— И где, если не секрет, тебе пришлось сражаться с врагом?

— В лесах на малой родине.

— Подробней рассказать не желаешь?

— Нет. Не обижайтесь.

— Ну, как знаешь… Хозяин — барин. — Николай Никифорович собрался было идти по своим делам, но какая-то неведомая сила удержала его на прежнем месте и заставила продолжить разговор, тем более что Плечов поспешил аргументировать свой отказ:

— В следующий раз. Когда у нас будет больше времени.

— Понял, — собеседник грустно улыбнулся, видимо вспоминая о недалеком прошлом, когда он тоже собирался пополнить ряды добровольных защитников Москвы, но получил обоснованный отказ, и, словно оправдываясь, продолжил: — А меня советская власть по каким-то непонятным причинам бережет, лелеет, не хочет бросать в страшную кровавую мясорубку.

— Такие, как вы, в тылу нужны, — пожал плечами Ярослав.

— Ну что ж… Будем считать, что так и есть, — тяжело вздохнул Яковлев. — Слушайте! По поводу такой встречи не грех и остограммиться… Тем более что рабочий день практически закончен.

— Согласен, — улыбнулся Плечов.

— Полчаса, как минимум, в запасе у нас есть. Давай пройдем в мои покои. Посидим-подумаем, вспомним былое… Заодно и Федора Лексеевича помянем. Хорошим коньячком, в котором он, как известно, знал толк, как никто иной…

— С огромным удовольствием, — согласился Ярослав и последовал за своим старшим товарищем вглубь великолепного библиотечного комплекса. — Только вот позвольте полюбопытствовать, за какие такие заслуги вы удостоились личного угла в этой великой сокровищнице знаний? Может быть, в будущем и мне когда-нибудь перепадет парочка нелишних квадратных метров?

— Я здесь работаю, — спокойно отреагировал Николай Никифорович и, отвесив старорежимный поклон, потянул на себя незапертую толстую дверь без каких-либо "опознавательных знаков". — Так что милости прошу, друже. Располагайся. Будь как дома.

— Работаете? — входя в помещение с довольно-таки спартанским убранством (из "роскоши" — только портрет Владимира Ильича Ленина на ровной, идеально побеленной стене), удивленно округлил синие глаза Ярослав. — Но кем?

— Директором…

Яковлев заперся изнутри на щеколду и довольно потер руки, явно заранее предвкушая неземное блаженство от употребления любимого напитка, да еще и в такой славной компании.

— Хотите сказать, что сейчас мы находимся не в какой-нибудь подсобке, а в вашем служебном кабинете? Причем самом высоком, самом важном, самом главном в этом прекрасном учреждении культуры?

— Именно так.

— Где же тогда табличка? Директор… Профессор… Заслуженный деятель… Доктор наук, — удивленно изрек Плечов.

— Кандидат, — уточнил Николай Никифорович. — Только-только защитился. По своей излюбленной теме.

— "Большевистское подполье в тылу у Колчака"?

— Ну у тебя и память!

— Еще бы… До войны я не раз бывал на ваших лекциях. А что так долго тянули?

— Собирал материал. Готовился. Это ты у нас — молодой да ранний, р-раз — и все готово! Еще до тридцати лет. Ничего, что я так по-панибратски? — Яковлев оценивающе смерил с головы до ног собеседника каким-то шальным, игривым, совершенно непрофессорским взором и опустился на свой служебный стул.

— Нормально, — по старой, давно устоявшейся привычке не стал спорить Ярослав. — Мы люди не гордые, и так сойдет!

— …А мне, чтобы защититься, пришлось неслабо потрудиться, — в рифму развил собственную мысль Николай Никифорович, одновременно запуская руку под стол, чтобы нащупать и в конце концов достать из стоявшего там кожаного портфеля высокую оригинальную бутылку с тусклой, криво наклеенной этикеткой. — Нет, это не то… — Он еще раз пошарил у себя под ногами и продолжил в том же "стихотворно-поэтическом" духе, являвшемся его, как позже выяснится, главной отличительной чертой. — А вот и он — наш славный чемпион… "Юбилейный"! Армянский коллекционный марочный коньяк группы "КС", сиречь "коньяк старый", десятилетней выдержки. На чистой родниковой водице из Катнахбюрского источника, что близ Еревана. Сорок три оборота. Шесть медалей: три золотые, три серебряные…

— Достойная, стало быть, вещица, — оценил столь щедрое предложение Ярослав Иванович. — Надеюсь, лимончик у вас в загашничке тоже найдется?

— Фу… Какая пошлость, — скривил интеллигентное и такое русское (в классическом понимании) лицо Николай Никифорович. — Этакой дурацкой привычке тебя тоже Фролушкин научил?

— А кто же еще?

— Моветон… Полная безвкусица!

— Все претензии к нему — учителю моему! — подыграл любителю рифм Плечов.

— Нет, правда… Худший вариант закуски в данном случае и вообразить трудно: лимонная кислота, воздействуя на рецепторы нашего языка, способна перебить оригинальный вкус самого благородного напитка… Может, вам кофе или сигару, сэр?

— Сэнкью… Аристократические замашки откровенно претят моей рабоче-крестьянской натуре.

— О! Видишь! Моей тоже.

— Поэтому давайте, что есть.

— Слушаюсь, товарищ… Какое у тебя звание?

— Красноармеец. А ежели по новому уставу, то, стало быть, рядовой, — не моргнув глазом, соврал чекист.

(Впрочем, он и сам еще точно не знал, до каких высот дослужился в органах. Пока.)

— Да… Не маршал, конечно. — Яковлев оперативно "нырнул" во внутренний карман пиджака и спустя мгновение выложил на стол большущую плитку шоколада. Аккуратно развернул яркую, разноцветную обвертку и сразу разломал ее внутреннее содержимое пополам. — Держи… Хотя, согласно этикету, столь благородные напитки лучше совсем не заедать и не запивать, дабы максимально насладиться вкусом и нежнейшим ароматом…

— Целиком и полностью разделяю ваше компетентное мнение, — опять согласился Ярослав.

— А теперь обсудим продолжение, точнее, предстоящий ход намечающегося банкета, ибо, по логике, мы его вроде как еще не начали, — заявил Николай Никифорович.

— Давайте, — вновь не стал спорить Плечов.

— Спешу сделать искреннее признание: у меня просто сквернейший, препаскуднейший, особо вредный характер. Сотканный из ненужных принципов и всяких доисторических предрассудков.

— Например?

— Пункт первый, который я, по сути, перенял от нашего великого учителя: не пить что попало и не пить с кем попало!

— Всецело разделяю, — кивнул Ярослав.

— Пункт второй: употреблять не чаще одного раза в день. Но по края. И все, аллес, как говорят фрицы!

— Не против… Значит, по единой и разбежались?

— Абсолютно верно.

— Так чего же мы ждем?

— Да погодь ты… Не лезь вперед батьки в пекло…

— Пардон.

— Из посуды у меня — одни граненые стаканы. Из какой-то эксперементальной партии, которая еще не пошла в массовое производство. Мне один стеклодув по блату пару штук подарил.

— А вы еще что-то про этикет несли. Для столь благородных целей рекомендуется использовать исключительно широкие фужеры на изящной тонкой ножке!

— Возможно. Но я не о том… сейчас. Осилишь? Сдюжишь? Справишься? — озабоченно спросил Николай Никифорович.

— Легко!

Заученным движением руки потянув за острый, из тонкой жести, язычок, которым мог легко поранить руку любой, даже более опытный потребитель, директор библиотеки сорвал с горлышка пробку и на всякий случай отправил ее в карман (конспирацию никто не отменял! Ленин с портрета все видит), после чего так же ловко выковырял перочинным ножом глубоко посаженную "затычку" из какого-то нового синтетического материла (то ли пластика, то ли полиэтилена — шут его знает, до чего могли додуматься советские химики?) и словно фокусник, не "прицеливаясь" наполнил оба стакана точно по ободок. Кабинет мгновенно заполнился специфическим, очень тонким и приятным ароматом. Впрочем, не всем советским гражданам он приходился по вкусу.

— Вот… Вот, пожалуй, единственный недостаток этого чудодейственного напитка. Теперь здесь еще неделю вонять клопами будет! — шутливо проворчал Яковлев.

— Ничего-с. Проветрим-с! — как всегда оптимистично заверил Плечов. — Сейчас открою окно, и за ночь сквозняк все выдует.

— О! Правильно! Все равно мне мало осталось. Можно сказать — совсем ничего…

— Э-э… Как прикажете это понимать, дорогой Николай Никифорович?

— Как хочешь — твое личное дело! Но именно сейчас я нахожусь в процессе сдачи дел. Кандидатская защищена, пора двигаться дальше.

— Жаль. И кто ваш преемник?

— Василий Григорьевич Олишев, может, слыхал?

— Никак нет.

— Уже год, как он вернулся с фронта после тяжелейшего ранения, и сейчас заведует у меня отделом военной литературы. Так что споетесь!

— Познакомите?

— Не далее, как завтра! Приходи в обед. Как раз нормально будет.

— Есть!

— Все… А вот теперь — за нашего общего научного руководителя, прославленного советского ученого Федора Алексеевича Фролушкина… Не чокаясь! Святой был человек. Земля ему пухом… — одним махом выпалил Яковлев и лихо опрокинул стакан.

— Вечная память… — поддержал тост Ярослав и незамедлительно последовал директорскому примеру.

Роскошный автомобиль Копытцева, припаркованный напротив родимого подъезда, Ярослав заметил издалека и сразу же ускорил шаг, пытаясь приблизить встречу с непосредственным куратором и самым надежным другом.

Как вдруг…

Ощущение тревоги, обуявшее его вскоре после выхода из Ленинки, вышло на новый — более высокий — уровень, многократно усилившись.

Причиной тому стал какой-то непонятный световой импульс, вдруг вспыхнувший за боковым окошком стоявшей рядом с правительственным ЗИСом легковушки с включенным двигателем, после чего та резво рванула с места и мгновенно скрылась за углом профессорского дома.

По устоявшейся привычке, агент перевел взгляд туда, где должен был находиться задний регистрационный номер, но его на месте не оказалось. Точнее, там красовалась обычная то ли черная от природы, то ли просто очень грязная тряпка.

"Черт… Что за ерунда? Я ведь еще никуда не влазил… Всего-навсего сходил в библиотеку!"

Домой он не вошел — вбежал.

— Леха, ты где? — потянув на себя незапертую дверь, заорал с порога.

— Здесь! — не отрываясь от очередного кулинарного шедевра Фигиной, отозвался из кухни верный соратник.

— Давай быстрей ко мне, догоняй, поговорить надо!

— Иду…

С явным сожалением отложив в сторону недоеденную шанежку, Копытцев выскочил на лестничную площадку и помчался вниз по скользким, только что вымытым ступенькам, с трудом удерживаясь на ногах при каждом крутом повороте.

— Что за шухер? Признавайся, наконец, — прохрипел он, уже вылетая на улицу.

— Ничего. Просто не хотел, чтобы Ольга слышала наш разговор, — не оборачиваясь, пояснил Ярослав и прямиком направился к месту, где еще недавно стояла подозрительная машина. — Сейчас подробно все расскажу…

— Логично… — пробурчал, выслушав неожиданную информацию и соглашаясь с его доводами, комиссар.

— Скажи, когда ты приехал? — спросил агент.

— Ну… Четверть часа тому назад. Максимум — минут двадцать.

— Один?

— Так точно. О наших с тобой встречах не должен знать никто. В том числе и персональный водитель. Что же стряслось, черт побери? Машину ты рассмотрел?

— Заморский "паккард". Однажды с похожим — более древней модификации — мы с тобой сталкивались. Правда, до войны, когда меня пытались отравить… Их много в гараже американского посольства. Вспомнил?

— Цвет? — продолжал настойчиво допытываться Алексей Иванович.

— Черный, как уголь-антрацит.

— И что ты хочешь этим сказать? Он уже стоял во дворе, когда ты приехал?

— Нет.

— Точно?

— Ты же знаешь: наш брат-разведчик должен неизменно "фиксировать" окружающую обстановку при каждом вдохе-выдохе. И учитывать ее в ходе выполнения задания, — назидательно изрек комиссар.

— Знаю, — спокойно согласился Плечов, прежде чем озвучить обескураживающий вывод, к которому он только что пришел. — Похоже, пасут меня, старина…

— Кто?

— Это я у тебя хотел спросить!

— Думаешь, свои? Наши?

— Не знаю.

— Сегодня же пробью обстановку и к вечеру дам тебе исчерпывающий ответ, — рубанул Копытцев.

— Заранее благодарен, — выдавил в ответ Яра, возвращаясь к привычному — радостному и доброжелательному — расположению духа.

— А теперь… Сосредоточься и опиши все в мельчайших деталях… Кто? Где? Когда? Почему? Зачем? Пока нас никто не может услышать, — тем временем очертил очередную задачу его куратор.

— Значит, так… Выхожу я из "Ленинки", которую, кстати, посещал по твоему личному указанию, и вдруг чувствую на себе чей-то пронзительный взгляд. Настолько неприятный, опасный, острый, как будто кто-то собрался просверлить во мне чуть ниже спины еще одну — запасную — дырку. На всякий пожарный случай. Сам понимаешь, у меня с детства обостренная реакция на всякие подобные штучки-дрючки.

— А я-то, дуралей, думал, что это качество ты приобрел уже в зрелом возрасте, так сказать, благодаря избранной профессии, — задумчиво протянул Алексей Иванович.

— Ошибаешься, — возразил Плечов. — Моя знаменитая "чуйка" впервые сработала в семь лет. Еще во времена Гражданской войны. И с тех пор никогда не отказывает, не изменяет, не выделывается по поводу и без, всякий раз благотворно предупреждая меня о грядущих неприятностях…

— Понял. Валяй далее! — в излюбленной манере своего собеседника (с кем поведешься — от того и наберешься!) выдал очередное "ценное указание" Копытцев.

— Иду я, значит, постоянно оборачиваюсь — нервы! Нигде никого. Как вдруг у подъезда — твоя машина и "американец" рядом с ней. Такой же, с каким мы столкнулись до войны. "Паккард" с навороченным V-образным двигателем, между прочим — не выключенным.

— То есть работающим?

— Да.

— Номер запомнил?

— Ага… Счас… Он оказался накрытым обычной тряпкой.

— Сколько людей находилось в автомобиле?

— Двое. Один спереди, другой сзади. Как только я с ними поравнялся, в салоне машины произошла какая-то странная вспышка. То ли что-то взорвалось, то ли загорелось… Но, может быть, именно это обстоятельство, в конечном итоге, и спасло мне жизнь?

— Понял… — неожиданно рассмеялся комиссар так, как это умел делать только он один, — демонстрируя полный рот идеально ровных, на удивление здоровых зубов. — Однако не все так печально, как ты полагаешь… Похоже, братец, сегодня на тебя не покушались, а просто пытались сфотографировать, используя для этого световую вспышку.

— Что еще за хрень? — удивленно-возмущенно вырвалось из уст Ярослава. — Сам знаешь, я в современной технике не больно силен…

— Ну… Не очень-то и современной. Позже все объясню. А сейчас иди домой. Не то Оленька невесть что подумать может.

— Что-то ты о ней больше переживаешь, чем законный муж, то бишь я сам.

— Положено. Начальству спокойней, когда у агента нерушимый, надежный, крепкий тыл.

— Ясный перец!

— Ревнуешь?

— Нет. Я в себе уверен. И в тебе тоже.

— Спасибо на добром слове.

— Взаимно, товарищ комиссар.

— Иди уже, Отелло.

— А ты?

— Я? Я погнал на работу…

— Олишев Василий Григорьевич, — снимая старомодную шляпу, представился высоколобый, интеллигентного вида мужчина не старше сорока лет с лакированной тростью в правой руке. — Двести шестьдесят пятая стрелковая дивизия пятьдесят пятой — бывшей восьмой — армии. Ленинградский фронт.

— Ярослав Иванович Плечов. Вчерашний белорусский партизан, — вежливо кивнул подбородком наш герой, усаживаясь на предложенное место — как раз напротив новоназначенного руководителя главной советской библиотеки.

— Все? Я могу идти? — предпочел ретироваться до сих остававшийся в дверях товарищ Яковлев, понимая, что уже выполнил свою в общем-то не самую сложную миссию по организации "исторического" знакомства.

— Да, да, дорогой Николай Никифорович. До скорой встречи, — занимая доставшееся по наследству барское кресло с широкими подлокотниками, увенчанными фигурками каких-то, если руководствоваться ярчайшей характеристикой великого русского классика, "невиданных зверей", откликнулся свежеиспеченный директор Ленинки. — Спасибо за все!

— Да не за что!

— Есть за что, мне лучше знать. Однако провожать тебя не буду. Сам понимаешь, посеченные осколками ноги еще не очень четко выполняют команды мозга. Так что извиняй!

— Ну все… Удачи! — Яковлев резко развернулся, чтобы никто не смог заметить печаль, внезапно появившуюся в его озорных, никогда не унывающих глазах, и, быстро покинув ставшие родными апартаменты, тихонько прикрыл за собою тяжеленную реликтовую дверь.

— Какое-то безумно знакомое у вас лицо, товарищ, — поворачиваясь к первому в своей официальной карьере посетителю, внезапно пришел к обескураживающему выводу Василий Григорьевич. — Подскажите, может, мы уже где-то встречались?

— Возможно — в МИФЛИ, а может, в МГУ? — пожимая широкими, словно рубленными плечами, предположил Ярослав. — Но, скорее всего, на кафедре моего идейного отца — профессора Фролушкина…

— Стоп! — обрадованно воскликнул директор. — Вспомнил. Я присутствовал на вашей защите. А чуть позже даже принимал участие в неформальной части этого мероприятия, то бишь банкете.

— И как?

— Банкет?

— Нет. Материалы, которые я предоставил на рассмотрение аттестационной комиссии.

— Весьма! Весьма солидные. И довольно-таки новаторские.

— Благодарю на добром слове.

— Сразу чувствуется рука вашего научного руководителя… Светлая ему память.

— Согласен.

— Ко мне по какому поводу?

— Хочу уединиться в укромном месте. Чтобы никто не мешал.

— Найдем такое.

— И детально проштудировать некоторые документы.

— Список у вас с собой?

— Конечно.

— Давайте его сюда.

Ярослав немедля достал из внутреннего кармана пиджака исписанный мелким почерком листок бумаги и положил его на стол перед директором.

Тот быстренько пробежал глазами по тексту и изумленно вскинул вверх густые брови:

— Вы что, все сговорились? Вот только вчера с точно таким же перечнем ко мне обратился профессор Рыбаков.

— Борис Александрович?

— Так точно — он. Вы знакомы?

— Немного…

В это время где-то за спиной Ярослава послышался легкий шорох, и чуть ли не в самой верхней точке приоткрывающегося дверного проема нарисовалась чья-то довольно-таки внушительная физиономия, увенчанная крупным мясистым носом:

— Разрешите?

— О! Легок на помине! Заходи, Боря, присоединяйся.

Рыбаков (а это конечно же был он!) нерешительно переступил порог и, неотрывно глядя в синие глаза Плечова, наконец соизволившего повернуть к нему лицо, радостно воскликнул:

— Ярослав Иванович? Родной… И ты… Здесь?

— Да вот… Пробегал мимо, решил зайти.

— Правильно! Докторскую еще не защитил?

— Нет. Но собираюсь. В самое ближайшее время.

— А Борис Александрович — уже, — внес ясность директор, немного приподымаясь в кресле для того, чтобы пожать протянутую ему руку.

— Еще в эвакуации. В Ашхабаде, — улыбаясь, уточнил Рыбаков.

— По какой теме? — полюбопытствовал Ярослав.

— Все по той же. Угадай с трех раз…

— Попробую с одного. "Ремесло Древней Руси"?

— Да, — удивленно округлил глаза Рыбаков. — Именно так она и называлась!

— Здорово живете, товарищ. Лихо. Славно. В хорошем темпе. Так скоро и академиком станете!

— Стоп. А вот этого я терпеть ненавижу, — нахмурился Борис Александрович.

— Чего?

— Подхалимажа. И прочей старорежимной шелухи, в том числе — нытья и "выканья". Давай на "ты", как в былые времена.

— Давай, — неуверенно согласился Яра.

— Ты какого года рождения? — продолжал демонстрировать все тот же свойственный ему с малых лет неуемный напор, ставший основой теперешней повышенной трудоспособности Рыбакова.

— Одиннадцатого.

— А я — восьмого. Несущественная разница, которой запросто можно пренебречь.

— Согласен, — припомнил коронное словцо Ярослав.

— Вот с товарищем Олишевым сложней будет. Так что договаривайся с ним в индивидуальном порядке.

— О чем?

— Да все о том же… Между мной и ним — те самые три года. А уже между вами — все шесть! Да и должность — директорскую — нельзя сбрасывать со счетов. Правильно я говорю, Василий Григорьевич?

— Уймись, балабол… Здесь иной принцип вступает в действие! Наши предки только к врагу обращались на "вы". А между собой, внутри своей языковой группы, исключительно "ты" и не иначе. Понятно?

— Так точно! — громко выпалил Борис Александрович.

(Хоть и профессор, археолог, выдающийся деятель исторической науки, а с армейскими порядками он был знаком не понаслышке: лет десять тому назад служил в артиллерийском полку офицером конной разведки.

Что тогда говорить о Плечове, если тот и сейчас в числе действующих военных кадров?

Однако в узком кругу интеллигентов лучше не демонстрировать свою выучку!)

— Я того же мнения, — совершенно мирно, по-граждански отозвался разведчик, и его простое, совершенно бесхитростное лицо в очередной раз озарилось знаменитой, милой и безмерно располагающей улыбкой, которую друзья давно окрестили "Плечовской". — За работу, братцы!

Места для двоих в узкой, тесной, можно сказать даже — крошечной и слишком темной каморке, где хранились потрепанные книги, приготовленные то ли для утилизации, то ли для экстренного, если так можно выразиться, ремонта, явно не хватало.

Но о том, чтобы разъединиться и разбрестись по разным уголкам огромного зала, не было и речи. Что ни говорите, а два ученых ума, объединенных одной великой целью, — это сила!

Казалось бы, они только-только собрались с мыслями, сосредоточились, чтобы вместе придумать какую-то оригинальную теорию, а то и вовсе сделать сенсационное открытие, могущее тянуть если не на вожделенную Нобелевскую, которая, как известно, не присуждается за особые достижения в области исторической науки, то хотя бы на какую-то иную, менее престижную премию; ан нет: вскоре кто-то настойчиво постучал в дверь и тихим старушечьим голосом наказал покинуть помещение, мол, рабочий день закончился, пора разбегаться по домам, дорогие товарищи.

Что ж, до скорой встречи…

Завтра явимся аккурат к началу работы книгохранилища и… С новыми силами за старое!

— Ну что, будем прощаться? — предложил Ярослав уже на улице. — Или…

— Или! — утвердительно кивнул Рыбаков.

— Давай немного прогуляемся — так сказать, проветрим мозги, а потом на несколько минут заскочим ко мне домой. На чай с пирогами. Супруга в этом деле величайшая мастерица, — предложил Ярослав.

— Серьезно?

— Серьезней не бывает.

— Возражать не стану, — облизнулся его собеседник.

Они дружно ускорили шаг, направляясь, опять же по предложению Плечова, в сторону станции метро, как вдруг со стороны раздался чей-то звонкий, до боли знакомый голос:

— Яра?

Агент повернул голову налево и узрел под сенью одинокого деревца, растущего прямо за остановкой общественного транспорта, опирающегося на костыль высокого и крепкого молодого, но уже седовласого мужчину в военной форме с непонятными знаками различия.

Тот явно кого-то ждал.

"Черт побери, это же Альметьев, староста нашей группы в МИФЛИ и одновременно наставник по спорту, приведший меня в секцию самбо! Столько лет в соседних комнатах общежития кантовались — и вот на тебе: не узнал!"

— Ты, Борис Александрович, переходи улицу, я тебя позже догоню, — доверительно прошептал Плечов, бросаясь в по-прежнему крепкие и — что самое главное — надежные, дружеские объятия.

— Понимаю. Только недолго! — обернувшись, прокричал Рыбаков.

— Коля, родненький… Что с тобой случилось? — с ног до головы окидывая взором осунувшуюся и слегка исхудавшую фигуру, первым делом поинтересовался Ярослав, следом за товарищем опускаясь на еще пахнущую краской скамью.

— Чепуха, — как прежде лучезарно улыбнулся тот. — До свадьбы непременно заживет. — Похоже, оптимизма Альметьеву по-прежнему было не занимать.

— Ты так и не женился? — спросил Плечов.

— Нет.

— Приходи в гости. У нас полный двор красавиц. Писаных и не очень.

— Обойдусь, — отмахнулся Альметьев.

— На тебя это непохоже… Что, уже есть на примете та единственная, с которой хочется связать всю оставшуюся жизнь?

— Ты, как всегда, зришь в корень, старина! Вот… Жду… Но Евгения — так ее зовут — привычно опаздывает. А вы куда так разогнались?

— Домой. Надо обсудить кое-какую научную теорию.

— О! Если б бы только знал, как я успел соскучиться по этому нудному, неблагодарному занятию…

— Так давай с нами. Посидим. Потолкуем. Вспомним заодно комсомольскую юность!

— Нет, ребята. Мне за вами не угнаться.

— А знаешь что… Я теперь каждый день буду подолгу копаться в библиотеке.

— Понял.

— Завтра в это же время, на этом же месте — придешь?

— Обязательно. Только ты подожди, если что, минутку-другую. Пока доплетусь…

— Договорились.

— В общем, до скорого!

— Жду!

Плечов еще раз горячо обнял старого товарища и только тогда бросил очередной взгляд на другую сторону улицы. Одинокие прохожие то тут, то там попадались. Только Рыбакова среди них почему-то не было. Не заметить даже в толпе его долговязую, немного сутуловатую фигуру было никак невозможно…

Что-то снова шелохнулось в душе, предупреждая-подсказывая: стряслась если не беда, то какие-то неприятности — точно.

А раз так, значит, надо брать ноги в руки — и привычно спешить на помощь!

Борис вошел в подземный переход и был немедленно "атакован" небритым парнем лет двадцати пяти, от которого за версту разило перегаром.

— Слышь, дядя, дай закурить!

— Не балуюсь и тебе не советую.

(Странно… Уже несколько лет на необъятных столичных просторах — не то что в самом сердце Москвы! — ему не попадались на глаза столь мутные типы. Как-никак — война. Великая. Отечественная, если кто забыл! "Эй, парниша, ты почему не на фронте?")

— Интеллигент, да? — продолжал гнуть свою линию незнакомец, нагло сверля "намеченную жертву" жаждущим крови взором.

— Потомственный, — спокойно парировал Рыбаков, оглядываясь по сторонам в поисках потенциальной поддержки.

Но…

Нигде… Никого…

Что же, с таким отребьем он может легко управиться и сам. Разведчик как-никак. Хоть и бывший. Впрочем, всем известно, что бывших в этом непростом деле не бывает!

Ученый уже собрался грубо оттолкнуть хулигана, когда услышал позади себя грозный окрик:

— Ваши документы, товарищи!

Военный патруль…

Вроде бы обычные ребята. Но, по большому счету, все же немного странные.

Слишком вялые, словно неживые… Перепуганные, что ли?

Один человек в штатском без каких-либо опознавательных знаков. Другой — в военной форме. Китель, галифе, фуражка с темно-синим околышем…

— Профессор Рыбаков! — высокомерно пробурчал Борис Александрович, протягивая какую-то внутреннюю бумаженцию с выцветшей фотографией: то ли пропуск в закрытый университетский архив, то ли библиотечный абонемент.

— Паспорта или, может быть, какого-то служебного удостоверения у вас с собой, случайно, нет? — недовольно покосился служивый, совершенно позабыв о другом участнике конфликта, который о чем-то мирно шептался с его напарником.

— Нет.

— Плохо.

— А что вас не устраивает в предоставленном документе?

— Все! Во-первых, здесь нет даты, до которой он действителен.

— Пожизненно.

— Во-вторых, меня смущает печать на уголке снимка.

— МГУ. Московский государственный университет. Что здесь непонятного?

— Слишком она тусклая, невыразительная. Некоторые буквы вообще невозможно разобрать.

— А вы знаете, сколько пережила эта неприглядная книжица? Одна только эвакуация в Ашхабад — практически через всю страну под непрестанными обстрелами врага — чего стоит?! — завелся ученый.

— Ну… Это… Всем сейчас непросто!

— К тому же для того, чтобы разобрать все буквы, надо для начала хотя бы знать алфавит!

— Издеваетесь?

— Пытаюсь.

— Что ж… Тогда — пройдемте.

— Куда?

— В ближайшее отделение. Проведем с вами воспитательную беседу.

Рыбаков растерянно повернул голову назад — туда, где располагался метрополитеновский переход, в котором разворачивались вышеописанные события, и в это время мимо него промчался вихрь, нет — настоящий ураган, имя которому Ярослав.

Не признав сгоряча сразу своего именитого коллегу, которого он так рьяно пытался найти в подземном каменном мешке, агент пролетел по инерции несколько лишних метров вперед и только тогда остановился.

Как всегда, вовремя сработала знаменитая профессиональная и в то же время его персональная фирменная чуйка!

— Так… Вы не видели… — Плечов перевел взгляд на повернутую к нему спиной фигуру сотрудника правоохранительных органов и вдруг заметил выглядывающую из-за его широких плеч знакомую физиономию. — Боря, что стряслось?

— Да вот… Товарищам не понравились мои университетские документы.

— Чего вдруг? — Ярослав приблизился вплотную к обидчику своего приятеля и угрожающе фыркнул. — Этот человек — великий советский археолог.

— Ну, не такой уж и… — неуклюже возразил скромный "виновник торжества".

— Между прочим, доктор исторических наук.

— А вы кто будете, товарищ? — злобно прошипел военный, по обыкновению, как и многие его сослуживцы, не испытывавший никакого пиетета к выдающимся деятелям отечественной науки и искусства.

— Я? Я его коллега.

— Документы при себе имеете?

— Так точно. Вот — полюбопытствуйте! — Плечов вывалил из накладного кармана новой байковой рубахи целый ворох самых разных бумаг: от партбилета до корочки чемпиона СССР по самбо и, хитро прищурившись, добавил: — Теперь ваша очередь…

— Лейтенант Ки-ки-яшко! — растерянно пробормотал оппонент, и Ярослав понял, что он не тот, за кого себя выдает. — Вот.

Нет, красную книжицу отдавать патрульный не собирался. Просто ткнул ее под нос Плечова и надежно спрятал обратно в карман широких, по меткому выражению Гоголя, как Черное море, нет, не шароваров, а форменного галифе.

Но и этого мгновенья вполне хватило для того, чтобы "сфотографировать" обложку, на которой большими буквами было написано НКО, а под ними — "Главное управление контрразведки Смерш".

О существовании Национального Комитета Обороны агент, конечно же, знал, и о недавно образованной организации Смерш (полное название "Смерть шпионам"), как ни странно, тоже кое-что слыхивал, только вот лоб в лоб с ее сотрудниками столкнулся впервые. И никак не мог предполагать, как на самом деле выглядят их рабочие "ксивы". Поэтому он лишь молча "заглотил" информацию с развернутой книжицы и начал в мыслях "переваривать" ее.

Лейтенант Кияшко Сергей Андреевич. Состоит в должности оперуполномоченного контрразведки Смерш.

Чуть ниже — неразборчивая подпись "начальника контрразведки фронта — военного округа".

Ни тебе даты выдачи, ни каких-либо извечных истинно "конторских" прибамбасов, типа "разрешено ношение и хранение огнестрельного оружие".

Однако… Имеются ли в нынешнее тревожное время подобные "установки" в оригинальных документах — шут его знает!

"А что, если рискнуть и попробовать заполучить это "произведение типографского искусства"?

Какие в таком случае могут быть последствия?

Суд, точнее — трибунал (время-то военное), ежели этот тип на самом деле окажется сотрудником соответствующих органов и меня схватят на горячем его сослуживцы.

Либо скупая похвала Копытцева, о которой не узнает никто, если удостоверение Кияшко окажется поддельным.

Несопоставимые, черт возьми, риски.

Но… Как говорят в нашем народе: или пан, или пропал!

Впрочем, при любом раскладе надо делать дело — и бегом к Лехе".

— А ну-ка, уважаемый, позвольте взглянуть на ваше удостоверение, — пошел ва-банк Ярослав Иванович. — Больно уж оно подозрительно.

— Че-че-чем? — начал заикаться лейтенант.

— Быстрей… Ну! Кому сказал?!

(Нахальство, как известно, второе счастье в жизни!)

— А вы-вы кто та-такой, чтобы подобным тоном разговаривать с представителем советской власти? Да еще в во-военное-то время! — совершенно растерялся тот, кто так неумело пытался выдавать себя за сотрудника органов.

— Майор Плечов, — окончательно обнаглел Яра. — Вы же держали в руках моих документы!

— Но в них нет ни слова о звании или должности.

— Как это нет? А пропуск в тренировочный зал "Динамо"? Вам положено знать, люди каких профессий имеют отношение к этой спортивной организации!

— Вот… Прошу, — самозванец, видимо, осознал, что против такого противника — чемпиона! — у него нет и малейших шансов, поэтому еще раз достал свою "волшебную книжицу" и трясущимися руками на безопасном, как ему казалось, расстоянии продемонстрировал ее наглецу, но тут же был вынужден пожалеть о содеянном, ибо тот ловким движением руки выхватил документ из его ослабших конечностей и быстренько перепрятал в нагрудный карман своей модной фланелевой рубахи.

Так-то оно надежнее!

Реакция "патрульных" была мгновенной. И в какой-то степени — предсказуемой.

Они дружно рванули с места в карьер, то бишь вглубь подземного перехода.

Плечов с Рыбаковым немедленно бросились вдогонку.

И таки догнали бы подлецов, если б те не успели скрыться в поджидавшем их наверху автомобиле, за рулем которого восседал импозантный мужчина средних лет.

Машина, похожая на уже однажды встреченную у собственного подъезда, в тот же миг резко рванула с облюбованного места, на котором находилась вопреки всем правилам парковки, и быстро затерялась среди других транспортных средств, активно курсировавших в обеих направлениях.

Для экстренной связи с руководством секретного отдела в памяти Ярослава засел один (кстати, бесплатный) телефонный номер, любезно предоставленный ему еще первым куратором. Незабвенным товарищем Бокием…

Не без оснований полагая, что с тех пор ничего не изменилось: контора консервативна и годами не меняет свои, писанные кровью (в интересах не только ведомства, но и главным образом его тайных агентов) правила, Плечов направился к ближайшему таксофону и принялся лихорадочно накручивать его изрядно поврежденный диск.

Сработало! Пошли длинные гудки…

Первый, второй, третий…

После него в трубке что-то треснуло, и в ухо полился игриво-нежный женский голосок, принадлежащий, по всей видимости, сотруднице внутренней коммутаторской службы:

— Алле!

— Срочно соедините меня с товарищем Копытцевым, — приказным тоном произнес Ярослав.

— Слушаюсь!

— На связи, — спустя мгновение завибрировал в трубке знакомый баритон.

— Подбери меня на улице Коминтерна в районе подземного перехода, — не представляясь (как учили) сообщил секретный сотрудник.

— Когда?

— Уже… Я на скамье через дорогу от Ленинки!

— Что-то случилось?

— Ну да… Иначе я бы тебя не беспокоил.

— Понял… Лечу!

Ждать действительно пришлось недолго.

Спустя всего несколько минут Алексей Иванович, незаметно подкравшись с тыла, уселся на краешек скамейки, облюбованной его агентом, беззаботно поджидавшим начальство совершенно с иного направления, и тихонько кашлянул.

— Ты бьешь рекорды оперативности, братец! — поворачивая лицо к другу, небрежно бросил тот и, улыбнувшись, привычно протянул крепкую ладонь.

— Сам погибай, а товарища выручай, — тяжело вздохнул комиссар, употреблением известной пословицы подчеркивая тот непреложный факт, что у него просто не оставалось выбора.

— Погибай? — не согласился с такой, говоря современным слогом, "безальтернативщиной" Ярослав. — Нет уж. Столь страшных жертв нам не надобно. Родина не поймет, народ не оценит.

— Ну… В буквальном смысле слова смерть мне, понятное дело, не грозит, — вспоминая о своем хоть и не гуманитарном, но все-таки университетском прошлом, пустился в пространственные философские размышления Копытцев. — А вот без глубокой клизмы на сей раз точно не обойтись: чтобы встретиться с тобой, пришлось проигнорировать одно важное мероприятие… Разумеется, я отправил вместо себя первого заместителя, однако кое-кто может истолковать подобное поведение как неповиновение, а то и неуважение, и тогда…

— Не волнуйся, брат, пронесет-прокатит!

— А вот я в благополучном исходе нашей затеи почему-то совершенно не уверен. Однако же страдать, переживать, мучиться сомнениями в любом случае не стану — дружба все равно дороже. Да и что для нас с тобой какое-то очередное взыскание? Так… Пыль… Дело обыденное, привычное…

— Это точно. Мы же без пилюлей, как без пряников.

— Все. Довольно пустопорожней болтовни. Приступим к делу. Говори: что там у вас стряслось?

— Не там, а здесь. Мы с профессором Рыбаковым… Знаешь такого?

— Еще бы. Он, между прочим, входит в когорту самых авторитетных информаторов нашего вождя по различным научным течениям в археологии, топонимике, этнологии, антропогенезе и даже является главным консультантом по так называемому еврейскому вопросу.

— Ух ты! Не знал, — восхищенно пробормотал Плечов.

— Сам понимаешь, подобные вещи в научных кругах лучше не афишировать. Объявят доносчиком, начнут исподтишка гадить. А он… Все мы… В интересах государства стараемся, — пафосно пояснил Алексей.

— Итак, минут тридцать тому назад я встретил одного старого товарища, — начал свой рассказ Яра.

— Фамилия?

— Зачем?

— Пробью по своим каналам, что за птица.

— Не надо. Я за него ручаюсь!

— Сейчас, братец, время такое, что ни за кого ручаться нельзя!

— Согласен. Пиши.

— Я так запомню.

— Альметьев Николай… По отчеству, кажется, Петрович. Воевал, ранен…

— Это он сам тебе сказал? — как-то не по-доброму косясь, высказал преждевременные сомнения Копытцев.

— Нет.

— Тогда откуда столь исчерпывающие данные?

— Все просто… Форма, хромота… Вот я и сделал соответствующие выводы.

— Поспешно сделал — согласись… Время очень сложное! Война…

— Блин! — "взорвался" Плечов, более остальных качеств ценивший в людях постоянство, преданность и верность. — Очерствел ты, Леха, в тылу, заматерел, ожесточился до неприличия.

— Хотелось бы взглянуть на твою реакцию, господин беспечный, если б на твоем пути ежедневно встречалось столько врагов! — парировал его претензии собеседник.

— Он мой друг. Близкий. И этим все сказано, — резко отрубил Ярослав. — Ты ведь сам только что утверждал, что дружба всего дороже.

— Что ж… Не стану спорить… Давай по сути. Без воды и досужих домыслов.

— Есть! Значит, из библиотеки мы вышли вместе: я и Рыбаков. А тут, откуда ни возьмись, — Колька, староста нашей группы. Окликнул меня, обнял…

Борис тем временем скрылся в переходе, где сразу привлек внимание патруля.

— Чем?

— Не знаю. Когда я подоспел, они уже разговаривали на повышенных тонах. Естественно, пришлось заступиться… А начальник…

— Опять же — фамилия!

— Лейтенант Кияшко.

— Ты не ошибаешься?

— Нет. Хочешь, взгляни сам, — Ярослав с победным видом протянул товарищу "конфискованную ксиву".

Очи Копытцева мгновенно покинули глубокие глазницы и поперли ввысь под широкий лоб.

— Откуда это у тебя?

— Изъял…

— Опять самоуправничаешь? Ты хоть представляешь, что нас ждет, если начальство вдруг узнает об этих шалостях?

— Тридцать лет расстрела, не менее.

— Хотя… Как он себя повел, когда ты выхватывал служебное удостоверение? — вернулся к здравому смыслу Алексей Иванович.

— Ноги в руки — и убег.

— Значит, это не наш кадр… Точно…

— Вот и я пришел к такому выводу!

В тот же вечер Копытцев приехал к своему другу, как он сам не раз говаривал, в целях "маскировки", — на пироги. А на самом деле — для прояснения ситуации с двумя встреченными сегодня его агентом подозрительными лицами.

Начал с начальника патруля.

— Смотри. Человека с такой фамилией — Кияшко — в наших органах нет и никогда не было. Во всяком случае, здесь, в первопрестольной.

— Чего и следовало ожидать, — самодовольно хмыкнул Яра, отчетливо понимая, что ему в очередной раз удалось не только избежать уголовной ответственности, но и повысить стоимость своих "рыночных акций" в глазах требовательного руководства.

— А вот сомнений в подлинности удостоверения у нас поначалу не возникло, — спокойным тоном продолжил комиссар, хотя внутри (опытный психолог Плечов не мог этого не заметить) у него все бурлило от негодования. — Я уже, грешным делом, подумал, что какой-то "крот" завелся в нашей конторе… Ан нет. Собрали комиссию, выслушали мнение специалистов… Один из них, кстати, ранее уже отличившийся — при разоблачении фашистских диверсантов с фальшивыми солдатскими книжками — ну, ты должен помнить то нашумевшее дело с ржавеющими скрепками.

— Откуда? Я только из лесу вышел!

— …Обнаружил маленькую детальку, прямо указывающую на то, что документ был сделан за кордоном. Но, скорее всего, не в Германии, а за океаном — только там существует подобная технология производства красителей для полиграфических потребностей.

— Каким образом ему удалось так быстро это выяснить? — засомневался в правильности скоропалительных выводов эксперта Плечов.

— Не знаю, — красноречиво подернув плечами, признался Алексей. — Он просто соскреб краску с заглавных букв на твердой обложке и попробовал ее на вкус.

— Чертовщина какая-то, — не сдержался сексот.

— Мы… Я принял решение передать документ в его лабораторию для более тщательного исследования. Через три дня профессор обещает предоставить неоспоримые доказательства подделки.

— Что ж, будем ждать… Валяй далее, — прошипел Ярослав.

— Валяю, — улыбнулся Копытцев так, как это умел лишь он один: широко, искренне, лучезарно, солнечно. — Твой университетский друг…

— Альметьев?

— Так точно… Он оказался, по сути, нашим коллегой — диверсантом ОМСБОНа…

— Чего?

— Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР, созданной при штабе партизанского движения. В ее состав вошли многие выдающиеся советские спортсмены…

— Например?

— Зачем тебе?

— Может, знаю кого…

— Чемпионы СССР по боксу Щербаков и Королев, по лыжному спорту — Кулакова, по легкой атлетике — братья Знаменские, по тяжелой — Шатов. Под общим руководством старшего майора Судоплатова.

— Опачки! Какие имена! — восторженно вырвалось у Плечова.

— А также целый батальон коминтерновцев, — проигнорировал его не в меру бурное ликование Копытцев, — костяк которого составили бойцы интернациональных бригад, сражавшиеся с фашизмом еще в Испании: болгары, немцы, австрийцы, чехи…

— Хорошенькое дельце!

— Одобряешь?

— Еще бы! С такими ребятами я сам пошел бы в огонь и в воду.

— Кстати, из нашей альма-матер…

— Имеешь в виду МГУ?

— А то что же еще! Там тоже немало народа обреталось…

— Назовите пофамильно, пожалуйста!

— Валера Москаленко с геолого-почвенного факультета.

— Не знаю такого. Каким спортом он занимался?

— Не самбо.

— Понятное дело!

— В нашей стране сей вид спорта не очень развит, но до войны он был представлен на зимних олимпийских играх в качестве демонстрационного. На Западе это называется состязания или, если хочешь, гонки военных патрулей. Когда спортсмены-лыжники соревнуются не только в скорости, но и в меткости стрельбы.

— Извращение какое-то…

— Однако я продолжу с твоего разрешения…

— Давай!

— Женя Ануфриев[1] с философского…

— Тоже не помню, — горестно вздохнул Яра. — Может, с головой что-то не так? Раньше проблем с памятью у меня не наблюдалось…

— В сорок первом он только закончил школу и стал посещать рабфак. А вот сдать вступительные экзамены не успел: отправился добровольцем на фронт, — пояснил Алексей.

— Теперь ясно.

— Между прочим, твой друг успел отличиться. В бою под деревней Хлуднево, где 27 наших ребят осуществили героическую атаку на моторизованную колонну врага из нескольких танков и четырех сотен пехотинцев. За это по горячим следам был удостоен ордена Красного Знамени, — торжественным тоном объявил Алексей.

— Вот видишь. Не зря я за него ручался! — обрадовался Ярослав.

— Согласен. В том бою Николай был тяжело ранен в ногу, но ампутировать конечность не позволил и, как ни странно, выкарабкался. Сейчас снова просится на фронт, подает один рапорт за другим.

— Ничего, если я приглашу его в гости?

— Ничего. Когда ты собираешься это сделать?

— Не далее, как завтра. В такое же время.

— Надеюсь, что и я найду возможность присоединиться к вам, — хитро прищурившись, прошептал комиссар, поднимаясь с оставшегося в наследство от Фролушкина широкого старинного кресла, наконец-то нашедшего свое постоянное место в углу кухни (бедная Ольга долго мучалась, не зная, куда его приткнуть). После чего как бы невзначай добавил: — Ну, какие выводы из сегодняшней беседы ты сделал?

— Кто-то следит за каждым моим шагом в Москве, — задумчиво бросил Плечов, вставая с обычной, но очень любимой табуретки собственной работы ("два дня строгал!"). — И это наверняка связано с предстоящим делом, о сути которого мне неизвестно ровным счетом ничего.

— Не греши, братец. Намеки таки были.

— А… Какой-то сумасшедший профессор…

— Мыльников, — уточнил Копытцев.

— Русская Скандинавия, плодородные земли за полярным кругом. В общем, опять одна сплошная Ги-перборейщина.

— Почему опять?

— Ну не опять, так снова… Однажды сотрудники нашего отдела уже занимались подобными бреднями. И ты не хуже меня знаешь, чем это закончилось.

— Намекаешь на печальную участь Бокии и Барченко?

— А то кого же!

— Пошли, проведешь меня до машины.

— Слушаюсь!

— Итак, в самое ближайшее время ты отправишься в Ленинград, — приказно объявил комиссар, толкая ведущую на улицу дверь.

— С-с-самолетом? — испуганно процедил через зубы Ярослав, вспоминая предыдущие свои злоключения.

— Не пугайся, — хмыкнул Копытцев. — Мы учли твои благие пожелания и решили устроить для вас экскурсию по знаменитому Волго-Балтскому пути.

— Вас? — мгновенно ухватился за ключевое слово в его речи Плечов. — Почему во множественном числе? Мне привычней работать одному!

— Это форма обычной вежливости. Жаль, что ты с ней не знаком.

— Но…

— И не спорь со старшими по званию!

— Есть!

— Сначала по воде до Шлиссельбурга, а там видно будет.

— Хрен редьки не слаще… Может, дождемся морозов — и по льду. Испытанным, так сказать, дедовским способом, — взмолился Плечов.

— Насколько мне известно, толщина льда для безопасного прохождения Ладожского озера должна составлять не менее двадцати миллиметров. А такое возможно, только если одиннадцать дней среднесуточная температура будет держаться где-то в пределах минус пяти градусов или же шесть суток минус десять… Так что времени у нас с тобой попросту нет.

— Ты какой факультет окончил? — удивленно скосил глаза Ярослав: о таких познаниях своего начальника он, конечно же, и не подозревал.

— Ясно, что не философский или какой-то иной, где в огромных количествах разводят всяких никому не потребных балаболов-гуманитариев. Мы люди конкретные. Точные. Как наши науки.

— И не физический?

— Нет.

— Тогда, может, ранее упомянутый почвенногеологический?

— Не-а! Будто ты не знаешь: механико-математический! — окончательно вышел из себя обычно невозмутимый Копытцев.

— Вычислил, значит?

— Ага!

— Что ж… Тогда все ясно, — вместо того, чтобы направиться прямиком к машине начальника, Плечов присел на дальнюю лавчонку, расположенную за несколькими рядами протянутых через весь двор на разной высоте множества веревок, на которых уже не было сохнувшего белья (вечер), и жестом предложил своему спутнику сделать то же самое. — Одного не понимаю: откуда вдруг врагам стало известно о предстоящей мне миссии?

— Вот-вот. Наконец-то ты ухватил самую важную нить в этой истории. К чему я и подводил тебя все последнее время. — Алексей больше похвалил сам себя, чем подчиненного (во всяком случае, именно так показалось Плечову). — Теперь попробуй сам очертить круг главных подозреваемых.

— Я, ты и товарищ Сталин, — не задумываясь, самоуверенно протянул Ярослав.

— И…

— Далее без наводящих вопросов мне не обойтись.

— Валяй, как ты любишь выражаться…

— Чем же так важен для нас этот самый Мыльников? — приступил к сути дела разведчик, продолжая размышлять вслух. — Надеюсь, не своими же полу-идиотскими суждениями?

— Нет, конечно. Его дед, кстати, видный представитель Мальтийского ордена в России, был одним из трех царских офицеров, кому было поручено вывезти в Данию огромное множество чрезвычайно важных вещей.

— Например.

— Иконы "Спаса нерукотворного образа", ранее хранившиеся в одноименной церкви Зимнего дворца, некоторые таинственные символы монархической власти и даже кое-какие общемировые ценности, христианские святыни, список которых я пока не имею права разглашать.

— Как же я их тебе достану в обстановке такой повышенной секретности? — обоснованно засомневался в успехе столь непредсказуемого мероприятия тайный агент. — Поди туда, не знаю куда… Принеси то, не знаю что…

— Придет время, сам все поймешь, — наставительно изрек Копытцев. — Сориентируешься… По ходу дела.

— Понял. Только на хрен нам вся эта религиозная шелуха? — по-прежнему возмущался Плечов.

— Не знаю. Впрочем, не она определена первоочередной целью, а обычная канцелярская папка начала двадцатого века, на которой чьей-то заботливой рукой (поговаривают: последнего российского самодержца!) выведено красным карандашом и подчеркнуто всего два слова: "Русский код". Хочешь по секрету?

— Естественно!

— По моим данным, материалы, собранные в ней, принадлежат самому Михаилу Васильевичу Ломоносову.

— О… Это интересно!

— Еще бы.

— В общем, озадачил ты меня, братец, как говорят, по полной программе.

— Работа такая.

— Поразмышляем вслух?

— Давай.

— Нас с тобой я отметаю.

— И на том спасибо!

— Ешьте — не обляпайтесь… Значит… Остается только… Один товарищ Сталин. Точнее, те, кто донес до него эту информацию.

— Их трое. В том числе и наш друг Рыбаков.

— Понял. Личную встречу с Верховным Главнокомандующим запросить можешь?

— Так точно, — с интересом поглядел на Ярослава комиссар.

— Действуй!

— Э… Э… Э-э… Потише! Кто из нас начальник?

— Ты.

— Хорошо, что помнишь… Да, еще. Чуть не забыл. Вот тебе фото.

— Товарища Сталина?

— Мыльникова. Возьмешь с собой, чтобы не разминуться при встрече.

— Есть!

Яра взглянул на пожелтевший снимок, который наверняка был сделан задолго до войны.

Высокий лоб, самоуверенный и твердый взгляд, волевой, можно сказать, боксерский подбородок, тонкие, плотно стиснутые губы.

Такого так просто не возьмешь!

Разведчик вздохнул и упрятал фото во внутренний карман. Пригодится!

Копытцев занес одну ногу в салон своего автомобиля, за рулем которого (редкий случай!) дремал его персональный водитель (обычно Алексей управлял машиной сам, особенно когда речь шла о встречах с самыми секретными сотрудниками — уровня Плечова), когда вдруг вспомнил, что забыл сообщить об еще одной, причем очень важной, детальке и громко окликнул своего давнего соратника, уже распахнувшего тяжелую дверь, ведущую в подъезд:

— Постой! Я не все сказал.

— Мы так не договаривались… — на всякий случай буркнул Ярослав, но ослушаться, естественно, не решился: мигом вернулся на облюбованную лавку.

— Говоря о подделке удостоверения не в Германии, а в другой стране Запада, я имел в виду наших союзников из Соединенных Штатов Америки, — опускаясь рядом с ним, прошептал комиссар.

— Да понял я, понял, — устало отмахнулся Плечов. — Разрешите идти?

— Успеешь! В последнее время с персоналом посольства этой, на словах дружественной, державы чуть ли не ежедневно происходят, прямо скажем, невероятные, а порой и откровенно странные истории. Часть сотрудников дипмиссии, которых мы напрямую связываем с разведывательными службами, а их, сам знаешь, в Америке несколько и все они конкурируют, а иногда и конфликтуют друг с другом; так вот, эти сотрудники стали вести себя вызывающе, часто — по-хамски: чуть ли не в открытую охотятся за новейшими военными разработками отечественных ученых, пытаются исподтишка заводить знакомства вроде бы как с передовыми производственниками, занятыми в оборонном секторе нашей Родины.

— Ничего не поделаешь: работа такая, — скромно прокомментировал Ярослав, однако его высокопоставленный приятель эту реплику решил проигнорировать и спокойно продолжил развивать свою собственную мысль:

— Всю эту мышиную возню мы связываем с намерением теперешнего посла — Уильяма Стендли — в ближайшее время подать в отставку.

— Какое отношение это имеет к моей… нашей работе? — как всегда ехидно (манера такая!) поинтересовался разведчик.

— На первый взгляд — никакого, — комиссар придвинулся совсем близко к своему не в меру ретивому товарищу и принялся нашептывать ему прямо в ухо. — Но… Преемник господина Стендли…

— Стоп. Тебе уже известно его имя?

— Еще бы! Мы ведь не сидим сложа руки, как некоторые товарищи из других, не столь компетентных, органов… Тем более что господин Гарриман хорошо знаком мне лично по предыдущей работе, связанной с поставками товаров по ленд-лизу…

— Выходит, он уже в Москве?

— А то где же? И, по всей видимости, вовсю чинит козни… Нет… Не против нашего Отечества (куда ему!), а против своего собственного руководства.

— Зачем? — искренне удивился Плечов, которому всегда были чужды подобные стремления.

— Да кто их знает? — скривил интеллигентное лицо, при первой встрече чуть ли не наповал "убивающее" всех потенциальных врагов народа, с которыми ему приходилось сталкиваться, Копытцев. — Никаких моральных ограничений у господ капиталистов нет. Только один Бог, одно мерило: доллар, золотой Телец… Скорее всего, этот порочный тип хочет просто дискредитировать своего предшественника перед высшими должностными лицами Америки и таким нехитрым образом уже в начале карьеры заработать себе баллы, которые в нашей работе, как известно, никогда не бывают лишними.

— Все тот же вопрос…

— "Зачем"?

— Ты очень проницателен.

— Для дальнейшего продвижения по карьерной лестнице… Глядишь: и получит новое назначение. С повышением. В Белый дом или какое-то министерство[2]. Мало ли их у проклятых буржуинов?

— Думаю, не больше нашего… Хотя… Кто их, заморских чертей, знает…

— Логично.

— В общем, загрузил ты меня, Алексей Иванович, по самую завязку. Всю ночь теперь спать не буду.

— Отставить! Ты должен быть как огурчик. Чист и свеж в любое время дня и ночи. Да… Кстати… Автомобиль, преследовавший тебя, мы установили. Принадлежит он специальному представительству президента США в Великобритании и СССР. Надеюсь, тебе не надо долго объяснять, что именно эту миссию в данный момент возглавляет господин Аверелл?

— Чудеса и только…

— Зато теперь мы точно знаем, с кем на этот раз придется иметь дело.

— Согласен на все сто, — слегка "модернизовал" любимое изречение Ярослав. — И это уже очень хорошо. Я бы сказал, даже здорово! Праймонитус — праймунитус[3], как говорят латиняне.

— Ну да, — без долгих раздумий согласился Копытцев.

— Предупрежден — значит, вооружен… — повторил Плечов.

— Ладно, держи кардан, а то мне давно пора бежать, — подвел итог разговору комиссар. — Каждый день по два-три совещания на разных уровнях. Прозаседавшиеся, как метко охарактеризовал нас товарищ Маяковский, которого ты, если я правильно помню, обожаешь сверх всякой меры.

— Именно так… Ну, беги и больше не возвращайся… По крайней мере — сегодня! — хлопнул его по плечу Ярослав.

— Попробую, — усмехнулся Копытцев.

— Да… И про встречу с Верховным, пожалуйста, не забудь.

— Помню. Но, естественно, ничего не гарантирую.

Новая встреча с Альметьевым состоялась уже на следующий день. Согласно ранее намеченному плану. Библиотека. Научная дискуссия с товарищем Рыбаковым, никак не соглашавшимся разделять тезисы Плечова о том, что историю русской государственности непременно следовало бы состарить на несколько столетий. (Ярослав умышленно запустил такую, как он говорил, "байду", чтобы еще раз убедиться в правильности аргументов и доводов своего оппонента. Как ни крути, археология — достаточно точная наука. Мать истории, как считал украинский гений Тарас Шевченко.)

Но…

Куда же без третьего в отечественной традиции?

Прослышав о том, что его коллеги собираются продолжить общение все в том же узком кругу, но уже за столом с благословенными пирогами, Борис Александрович мгновенно "сел на хвост" и, не дожидаясь согласия друзей, поспешил в ближайший гастроном за бутылкой. Ну как без нее?

Даже в самые тяжелые дни карточек на алкоголь, в отличие от продуктов, в столице не вводили. Но достать его все равно было очень непросто. Вино и водку "выбрасывали" лишь от случая к случаю, в основном — в канун пролетарских праздников, и тогда у магазинов неминуемо возникала давка, иногда даже приводящая к человеческим жертвам.

Но…

У Рыбакова имелся свой, можно сказать — семейный, секрет.

С началом войны одну его свояченицу неожиданно назначили заведующей весьма славного заведения торговли, и та никогда не отказывала многочисленной родне в ее невинных просьбах.

Поэтому уже спустя пять минут в профессорском портфеле весело бултыхалась пол-литра "Аква виты" — живой, по его же мнению, водицы.

…Служебный автомобиль Копытцева, "прописавшийся" у профессорского дома, был заметен издалека.

— О! Сюрприз! — объявил Ярослав, когда до него осталось несколько десятков метров. — Сейчас я представлю вам своего ближайшего друга. Большого человека и, между прочим, тоже выпускника МГУ.

— Какие люди! — вылетел из машины Алексей, как только заметил честную компанию в зеркале заднего вида, и пошел навстречу товарищам, широко раскинув в стороны крепкие руки. По обыкновению, он был без формы и никак не походил на военного человека. Больше — на чудака, умалишенного интеллигента-грамотея. Под стать всем остальным.

— Знакомься. Николай, мой университетский товарищ, — жестом указал на Альметьева Ярослав.

— Очень приятно, — щедро и, как всегда, искренне улыбнулся комиссар.

— А это — Борис, доктор исторических наук, всемирно известный, можно сказать, археолог…

— Рыбаков, — потупив глаза, скромно протянул тяжелую руку ученый. — Мы, кажется, знакомы?

— Немного, — хитро прищурился Копытцев. — Берете в свою компанию, братцы?!

— С величайшим удовольствием! — "расписался" за всю троицу Плечов.

— Оленька, родная, встречай дорогих гостей! — провозгласил Яра, как только старший из сыновей отпер входную дверь их квартиры.

— Бегу-у! — донесся издали звонкий голос (Фигина убиралась в дальней комнате, но тут же бросила свое занятие и поспешила на зов супруга).

— Знакомься, профессор Рыбаков!

— Слыхала.

— И где еще, если не секрет, вспоминают всуе мое имя? — улыбнулся Борис Александрович.

— В библиотеке, — пояснил Плечов.

— О! Мое почтение!

— А это…

— Погоди, — хлебосольная хозяйка вытерла о фартук руки и, обхватив ими с двух сторон свое худощавое личико, вдруг воскликнула: — Коля… Что с тобой?

— Ничего. Жив-здоров.

— Сколько лет, сколько зим? Дай я тебя поцелую, родненький.

— А меня? — "вынырнул" из-за спины Альметьева Копытцев.

— Тебя — успеется, а вот Николашу я лет пять поди уж не видела. Воевал?

— Так точно.

— Ну… Где присядем? В кухне или…

— Или! — нахлобучив свою шляпу на рог стоявшей в коридоре самодельной вешалки, Алексей, как и положено всякому высокому чину, без приглашения первым шагнул к огромному круглому столу, занимавшему центральное место в гостиной, и, выдвинув из-под него кресло, немедленно развалился в нем. — Давай сюда свои знаменитые шанюшки!

Рыбаков незамедлительно последовал примеру своего нового знакомого и, расположившись напротив — через стол, первым делом достал из портфеля ту самую поллитровку: как ни крути — главное украшение стола в России.

Ольга тем временем отправилась на "камбуз" и вскоре вернулась к друзьям мужа с большим серебристым подносом в правой руке. На нем дымились ароматные, сочные, только что приготовленные пирожки с разнообразной начинкой.

Сразу было видно, что в этом доме любят, ждут и ценят долгожданных гостей!

И пошло веселье!

Сначала — за радушных хозяев, потом их родителей и детишек… Конечно, за любовь, за дружбу. Ну и за Победу, естественно.

Понятное дело, одной бутылкой не обошлись. Пришлось Плечову расконсервировать самый сокровенный "НЗ" — припрятанный еще до начала войны "Хеннесси" из коллекции своего великого наставника — Фролушкина.

Впрочем, его вкус оценили далеко не все.

Рыбаков с Альметьевым так вообще после первой рюмки отказались в дальнейшем прикасаться к коньяку.

"Не наш это напиток, не пролетарский".

Что ж… Как известно, на вкус и цвет товарищей нет!

Прощались поздно. И долго.

— К сожалению, договориться о срочной встрече с Самим мне пока не удалось… В эти дни он всецело занят подготовкой к какому-то сверхважному мероприятию и поэтому, как сообщил товарищ Поскребышев, просил до десятого сентября его не беспокоить, — улучив момент, прошептал на ухо своему самому секретному агенту Копытцев. — Так что отдыхай, наслаждайся жизнью.

— Понял! — кисло улыбнулся в ответ Яра. — Давай на одиннадцатое!

— Лады! — в своей любимой (краткой и жесткой) манере подытожил вечерний разговор Алексей Иванович.

После чего устало плюхнулся на свое законное переднее место и, убедившись, что Рыбаков с Альметьевым уже елозят на заднем сиденье, наказал водителю:

— Трогай!

Уже позже (в конце года) нашим героям стало известно из своих (секретных) источников, что именно в то время руководство Страны Советов по каким-то непонятным причинам вдруг вознамерилось навести порядок в религиозной жизни страны (это только в официальных документах церковь отделена от государства).

Поздним вечером 4 сентября 1943 года на ближнюю дачу в Кунцево машинами НКВД были доставлены митрополиты Сергий (Старгородский), Алексий (Симанский) и Николай (Ярушевич). Их встречали Сталин, Молотов и полковник госбезопасности Георгий Карпов, в свое время с отличием окончивший… духовную семинарию. Такой шаг вождь предпринял для того, чтобы товарищи-священнослужители чувствовали себя в его резиденции, как дома, наравне с остальными.

Многочасовая встреча завершилась только ночью 5 сентября. А спустя всего три дня после этого знаменательного события состоялся общеархиерейский собор. На нем впервые за 25 лет советской власти был избран патриарх Московский и всея Руси. Им стал митрополит Сергий.

Закончилась же эта история тем, что в четко обозначенное время (10 сентября) Копытцев получил долгожданную весточку от штатного помощника Сталина:

— Давай завтра на шесть часов вечера.

— Есть!

Смысл сообщения был немедленно доведен до секретного агента. И вот они уже вдвоем, на все той же правительственной машине, месят колесами грязь проселочной дороги, заботливо проложенной матушкой-природой через многовековой Кунцевский лес: несколько дней тому назад на прекрасном шоссе, ведущем к резиденции генсека, коммунальщики (так некстати!) начали плановый ремонт.

…Дежурный офицер — тот же самый, что и накануне войны; только тогда он выглядел как молодой да ранний, а теперь — матерый, зрелый волчара — оперативно препроводил вновь прибывших к Поскребышеву, занимавшемуся любимым делом: ловлей рыбы на одном из здешних прудов в компании своего полного тезки Александра Николаевича Бакулева, недавно возглавившего кафедру хирургии знаменитого 2-го мединститута.

Однажды Ярослав (как раз накануне очередной засылки в родную Белоруссию)[4] уже имел возможность любоваться обитателями здешних вод — и теперь в нем снова разыгрался рыбацко-охотничий инстинкт… Но… Для него работа была на первом месте, превыше всего прочего!

— Разрешите доложить, товарищ секретарь?

— Отставить! — дружелюбно улыбнулся верный оруженосец вождя (так называли его соратники) и, опустив в садок очередную полуметровую рыбину, виноватым тоном прокомментировал: — Вот, отпросился на два часика… Налим наконец-то пошел после летней спячки. Клюет точно сумасшедший!

— Извините, что лишаем вас столь знатного удовольствия, — развел руками Алексей. — Мы ведь не со зла, а по служебной необходимости!

— Ничего. Сам позвал… Сколько еще у нас времени… До начала встречи?

— Целых семь минут.

— Управимся! — Поскребышев отложил несмотанную удочку прямо на узкую тропу, проложенную по бережку, и, выбравшись на нее с помощью Плечова, протянувшего ладонь, добавил в адрес своего напарника: — Ты работай, тезка, работай… Я недолго… Вот только передам ребят в надежные руки — и сразу же вернусь!

— Понял! — откуда-то снизу откликнулся Бакулев, залезший по колена в воду для того, чтобы отцепить застрявший вследствие неудачной подсечки дорогой импортный крючок.

В прошлый раз Иосиф Виссарионович принимал друзей в своем рабочем кабинете, а сегодня ждал их за столом одной из многочисленных веранд. Перед ним стоял графин с прозрачной жидкостью темно-розового цвета и плетеная тарель с фруктами.

— Выпьете со мной, товарищи? — упреждая многословные доклады и неискренние, а порой и откровенно лицемерные приветствия, к которым он всегда был равнодушен, предложил вождь.

— Спасибо. Но мы по делу! — спокойно расставил приоритеты Копытцев, мысленно отмечая, что Сталин, которого он не видел уже несколько лет, сильно сдал. Поседел, сгорбился. Даже вроде как стал ниже ростом. Но связанность речи и точность формулировок не утратил.

(Похожие мысли, между прочим, в тот миг посетили и голову Плечова.)

— Надеюсь, Александр Николаевич нам не помешает, — в своей излюбленной манере — как бы размышляя вслух — продолжил руководитель Советского государства.

— Как знать. (Леха вспомнил, что Поскребышев обещал своему товарищу скоро вернуться и милостиво пришел ему на выручку.)

— Понял. Можете идти, — вождь кивнул секретарю и, казалось, навсегда о нем забыл.

А тот и рад стараться! Развернулся — да бегом назад, на пруд: прозевать осенний клев налима не входило в его планы. Такая "пруха" бывает лишь раз в году!

— Присаживайтесь! — Генсек жестом указал на два плетеных кресла. — Как ваши дела?

— Прекрасно! — вскочил Ярослав, мгновеньем ранее успевший занять предложенное место.

— Значит, апостолы все-таки нашлись?

— Да. Но забрать их до конца войны не представляется возможным: реликвия погребена в подземном тоннеле, ведущем от Несвижа к одному из хуторов. Точные координаты я уже предоставил руководству.

— Жаль, не смогли мы встретиться тогда, осенью 1941-го. Время, сами понимаете, было тревожное.

— Понимаю! — продолжая стоять по стойке "смирно", кивнул Плечов.

— Карта у вас с собой, Алексей Иванович?

— Так точно! — Комиссар быстро раскрыл свой планшет и указал пальцем в район Цегельни.

— Прекрасно! — Сталин плеснул в свой стакан немного вина и сразу же пригубил его, после чего принялся неспешно набивать знаменитую трубку. — В окрестностях этого населенного пункта действует какой-то серьезный партизанский отряд?

— Да. И не один, — мгновенно доложил Копытцев.

— Я даже знаю некоторых его членов, за которых можно поручиться! — добавил Плечов.

— Оставьте их фамилии Алексею Ивановичу.

— Он в курсе. Чепцов… Голобородов…

— Понятно, — Иосиф Виссарионович жадно затянулся и надолго задумался о чем-то своем. Потом тихонько поинтересовался: — Ну-с, признавайтесь, зачем пожаловали?

— Недавно мы получили секретную информацию, поделиться с которой считаем возможным исключительно лишь с вами. Причем — наедине.

— А чем вас не устраивают руководители рангом чуть ниже? Берия, например, или Абакумов?

— Дело в том, что эти глубоко уважаемые товарищи не были поставлены в известность о предстоящей операции.

— Вы имеете в виду "Русский код"?

— Так точно, — в очередной раз выпалил Ярослав и вдруг, неожиданно даже для самого себя, перешел на шепот: — О ее подготовке вдруг стало известно нашим… Нет, даже не врагам — ситуативным союзникам, которые уже начали вставлять нам палки в колеса. Вот, например, совсем недавно они предприняли силовую акцию, направлению против хорошо вам знакомого профессора Рыбакова.

— Бориса Александровича?

— Так точно. Пытались то ли похитить его, то ли допросить… с пристрастием… По сути проекта… Чуть ли не круглосуточная слежка ведется и за мной.

— А вы куда смотрите, товарищ Копытцев?

— Виноват, исправлюсь, — багровея, выдавил Алексей. — С завтрашнего дня к ним обеим будет приставлена государственная охрана.

— Кто лично стоит за этими провокациями, выяснили?

— Да. Сэр Аверелл Гарриман…

— Тот, которого со дня на день назначат послом США в СССР?

— Так точно.

— Что ж… Дело принимает неожиданный поворот… Зашевелились союзнички! Значит, документы, которые вам предстоит вернуть на Родину, на самом деле имеют высокую ценность. Историческую и материальную… А кто-то из вас не мог случайно проболтаться о том, что ему предстоит принять участие в уникальной спецоперации?

— Никак нет, товарищ Верховный Главнокомандующий, — доложил Копытцев, как старший по званию среди двух наших героев. — Ручаюсь!

— Выходит, или Поскребышев, или кто-то из моих научных консультантов. Круг их невелик. Тот же Рыбаков или… Впрочем, имени этого глубоко уважаемого человека я пока называть не стану. Его проверку поручу организовать другому ведомству, по ее окончании проинформирую вас обоих лично. Дату следующей встречи мой помощник, как обычно, сообщит вам по телефону. У меня все!

— Разрешите идти? — одновременно спросили друзья.

— Так точно! — улыбнулся товарищ Сталин.

Невзирая на то что Верховный Главнокомандующий собрался проверить благонадежность своих научных консультантов силами других организаций, Ярослав решил тоже немедля приобщиться к этому делу и на следующий день устроил Рыбакову нечто вроде негласного допроса. Причем сам Борис Александрович о предстоящей проверке ничего не подозревал и — более того — поневоле стал ее инициатором. (Это и есть "высший пилотаж" для тайных агентов всех разведок в мире.)

— А ты откуда знаешь Алексея Ивановича? — без долгих предисловий, как у нас говорят — с места в карьер, — начал серьезный разговор археолог, устраиваясь рядышком со своим, как он однажды определил, товарищем по несчастью, которому руководство Ленинки с недавних пор выделило персональный столик в одном из подсобных помещений (ему наши герои, не сговариваясь, одновременно присвоили статус "каптерки").

— От верблюда, — равнодушно отмахнулся Плечов, всем видом демонстрируя, что данная тема ему вовсе не интересна.

— Он наверняка служит в НКВД? — с невероятной, с ранней юности свойственной ему совершенно сумасшедшей настойчивостью во всех делах продолжал допытываться Рыбаков.

— Возможно.

— А не связаны ли вы каким-то образом с тем делом, о предыстории которого я имел честь информировать товарища Сталина? — Борис наградил своего визави испытывающим, как ему казалось, взором и замер в ожидании честного ответа.

— О чем ты? — как бы между прочим бросил куда-то в сторону Ярослав, словно намекая на то, что разговоры на эту тему ему абсолютно не интересны.

— О "русском коде".

— Хочешь начистоту?

Плечов артистично потянулся и чуть было не зевнул.

— Да.

— Меня пытаются втянуть в эту авантюру, однако окончательного согласия я еще не дал.

— Что значит "втянуть", и о какой-такой авантюре ты ведешь речь?

— Пока не знаю. Но вскоре отправлюсь в город на Неве и уже там, на месте, разберусь со всеми интересующими тебя вопросами!

— Уж не к Мыльникову ли тебя заслали? — воскликнул Рыбаков, на мгновенье позабыв, что находится в публичной библиотеке, где шуметь не рекомендуется и даже воспрещается.

— К нему, батюшка, к нему! — оперативно подтвердил его догадку Плечов.

— Тогда слушай! Сей гнусный тип не так прост, как кажется, — профессор отодвинул в сторону стоящий на полу большой кожаный портфель, служивший "водоразделом" между двумя учеными мужами, и, придвинув свою табуретку поближе к коллеге, принялся горячо нашептывать ему прямо в ухо: — Умный, хитрый, хорошо информированный. Но вот клеймо врага народа к нему приклеили, на мой взгляд, необоснованно, напрасно… Не таков Дмитрий Юрьевич, не таков…

— А каков?

— Народную власть он, понятное дело, не шибко жалует, а вот нашу славную Родину — я имею в виду Россию — любит по-настоящему. Горячо. Страстно. Как и все его предки. Масоны, между прочим. Из Мальтийского ордена, может, слыхал?

— Вот тебе бабушка и Митькин день! — воскликнул Ярослав, перефразируя известную поговорку.

— Ради Бога, не называй его так — утратишь всякое доверие, да еще и наживешь попутно кучу неприятностей: Мыльников — человек благородных кровей, к тому же обидчивый и крайне заносчивый, — сообщил Борис Александрович. — Поэтому только Дмитрий Юрьевич и желательно на "вы".

— И сколько же ему лет? — поинтересовался агент, заблаговременно обдумывая какие-то свои планы относительно предстоящего знакомства.

— Что-то около сорока пяти, наверное, — скривил обычно добродушное лицо профессор Рыбаков. (Может, ему был неприятен сам факт знакомства с этим, как он чуть раньше выразился, "гнусным типом"?) — В общем, лет на десять-двадцать старше тебя будет… А то и более.

— Хороший интервальчик… Плюс-минус полжизни. Ну да ладно… Лишь бы не глубокий старик с маразматическими отклонениями.

— Никаких проблем со здоровой логикой у него нет. Сам увидишь!

— Значит, сойдемся! — оптимистично заверил Ярослав Иванович.

— Ой, не знаю, — покачал головой его собеседник. — Слишком противоречивая натура Мыльников. Сложная. Но ты, я вижу, готов найти подход к любому динозавру.

— Так точно.

— Не сочти за наглость, но на всякий случай запомни несколько главных тезисов, которыми он постоянно оперирует в своих, так сказать, околонаучных кругах. В жизни пригодятся.

— Давай.

— Постулат номер один: вся история человечества началась у нас за Полярным кругом.

— Согласен.

— Что? И ты туда же?

— Ну да!

— Блин… Одни конкуренты… Ап… Ап, — чихнул в роскошный вышитый платок профессор, видимо, нахватавшийся в "каптерке" книжной пыли, после чего принялся вытирать свой выдающийся — в прямом и переносном смысле — нос, часто вызывающий насмешки товарищей по науке (и не только). — Впрочем, если честно, я тоже разделяю некоторые его тезисы. Особенно следующий, второй, вытекающий из первого, — Борис Александрович спрятал "носовичок" в нагрудный карман широкого пиджака и продолжил свои высокоинтелектуальные измышления. — Все люди — русские[5].

— Неплохо! — подхватил идею Ярослав. — Надо бы взять на вооружение.

— Бери. Даром даю. Хоть и не имею на это авторских прав. Ты знаешь, кто такие росомоны?

— А как же? Наши далекие предки! Народ, племя или даже, возможно, отдельный род, упомянутый готским историком Иорданом в связи с событиями конца четвертого века от Рождества Христова.

— Да, предположительно около 375 года, — уточнил профессор Рыбаков. (Как мы уже однажды говорили, археология любит точность, особенно если дело касается исторических дат. Правда, не все, в том числе, и советские исследователи соблюдают это "железное" правило!) — При желании сей нехитрый термин можно легко разбить на два: "росо" и "мойне". Таким образом, получится росы-мужи или люди-росы.

— Согласен. На все сто. Как я раньше сам до такого не додумался?

— И, кстати, это слово по сути является одной из форм произношения славного имени Роксолана и служит вариантом этнонимов "рос, росс, Русь".

— Ох и силен же ты, Борис Александрович, в интерпретации всяких спорных, до конца не изученных вещей!

— Есть такой грех. Однако, с твоего разрешения, продолжу. Постулат третий: все скандинавы (варяги, викинги и прочие норманны), а также северные славяне разговаривали на одном и том же — русском — языке, а шведская столица — Стокгольм — вообще наш город.

— Сток холма? Логично! И да, кстати, разговаривали они на "свенской моле", свийской мове, если по-украински. От этого и произошел наш глагол "молоть". Имеется в виду языком!

— О, как ты "погнал"! — по достоинству "оценил" тезис Ярослава археолог.

— Я уже горю желанием познакомиться с этим выдающимся исследователем нашего прошлого, — подлил масла в огонь секретный сотрудник.

— Погоди. Нахлебаешься еще. Продолжать?

— Конечно! Если честно, то мне очень интересно. Ничего, что в стихах?

— Ничего. Итак, какой там у нас пунктик по счету?

— Вроде как четвертый.

— Ну да… Москва — это третий Рим, со всеми вытекающими из такого вывода обстоятельствами.

— О! Это вообще моя коронная тема! Которую я так и не смог осилить до конца. Хоть и очень старался…

— А на заключительном, пятом месте в нашем странном перечне… — никак не отреагировал на бесконечные восторги младшего коллеги Рыбаков. — История Петра Великого, которого, по мнению этого сумасшедшего, подменили во время обучения за границей, и с тех пор Россией по факту правил совершенно другой, не русский, человек.

— Занятненько… — задумчиво протянул Плечов.

— Но пойдем далее… Никакого Петербурга русские не строили. На том месте уже несколько веков стоял город Ниен, наши предки только расширили и благоустроили его.

— Уф, — устало выдавил секретный сотрудник. — Ну и нагрузил же ты меня, братец… Аж мозги закипели.

— Хорошо!

— Чем?

— Значит, они есть.

— А ты что, уже начал сомневаться?

— Ага!

На календаре была среда 15 сентября 1943 года.

Именно в этот день Гитлер приказал своим войскам отступать до Киева на заранее подготовленные для обороны позиции. Так начался знаменитый "Бег к Днепру".

А в Москве давали очередной салют. По поводу освобождения древнего (на то время — 950-летнего) городка Нежина, что на севере Черниговской области советской Украины. Двенадцатью залпами из 124 орудий.

Начало сего действа (20.00 по Московскому времени) как раз совпало с внеплановым "визитом" товарища Копытцева к дружному семейству Плечовых. Причем осуществил его Алексей не в одиночку, а в компании все того же Рыбакова.

И они все вместе сразу прошли на балкон. Благо, до Красной площади от знаменитого профессорского дома — рукой подать!

Яркие концентрированные блики хаотично и загадочно разливались по осеннему небосводу и, взрываясь, рассыпались на мириады разноцветных звездочек, успевающих погаснуть прежде, чем упасть на головы счастливых советских граждан, массово хлынувших на просторные улицы Москвы.

Эх, шикарную традицию ввел Верховный Главнокомандующий!

— Смотрите! Смотрите! — хлопала в ладоши от удовольствия Ольга, указывая на очередную вспышку, предваряющую сотрясающий пространство грохот (скорость света, как известно, выше скорости звука), после чего малолетние плечовские буяны начинали прыгать так, что остальные присутствующие стали испытывать нешуточное беспокойство по поводу сохранности архитектурной конструкции.

Однако закончилось все вполне благополучно. Сооружение таки устояло.

Наконец ребятишки под присмотром строгой мамочки отправились спать. А мужчины, удобно примостившись за кухонным столом, принялись спокойно обсуждать свои, не предназначенные для чужих ушей, проблемы.

— Значит, так… Сегодня звонил Поскребышев, — начал Алексей Иванович, время от времени похлебывая горячий ароматный чаек. — И сообщил, что наш с тобой товарищ исключен из списка подозреваемых. — (Пребывавший уже в курсе о своей участи Борис при этом одобрительно кивнул головой.) — А вот его коллега — профессор Б… Полностью его фамилию называть мне запретили… Уже взят под стражу, скоро предателя ждет суд. В ходе следствия неопровержимо установлена его теснейшая связь с представителями американской дипмиссии, о недопустимости действий которой не единожды предупреждал Ярослав Иванович. Думаю, после ареста их агента у господ империалистов хватит ума, чтобы впредь не устраивать подобные провокации. Хотя бы в ближайшее время. Пока все уляжется-утихнет. Поэтому охрану мы с вас временно снимаем.

— Согласен! — довольно кивнул Ярослав.

— Времени у нас в обрез, — пропустив мимо ушей его очередную репризу, как ни в чем не бывало, продолжил комиссар. — В любую минуту ты должен быть готовым к выезду в Северную столицу.

— Понял!

— А теперь предоставим слово товарищу Рыбакову. Так сказать, для оглашения последних напутствий перед долгой дорогой.

— Не последних, а с крайних или заключительных, — отчего-то разволновался и даже побледнел потомок знатных староверов, которого до этого момента никто и никогда не мог обвинить в приверженности ко всяким буржуазным предрассудкам.

— Считаю это преждевременным, — как всегда спокойно и рассудительно оценил ситуацию Ярослав. — Несколько дней у нас в запасе по-любому еще есть. Так что попрошу Бориса Александровича изложить свои наставления чуть позже, так сказать в последний момент, фактически накануне… — Он еще раз пристально взглянул на своего куратора (мол, а не передумал ли ты, друже?) и, заметив шальные искорки в его глазах, загорающиеся, когда все идет по плану, выдохнул: — Отплытия.

— Договорились! — через стол протянул крепкую мужицкую ладонь Рыбаков, удобно расположившийся напротив Плечова.

Спустя неделю позвонил Копытцев и как бы невзначай сообщил:

— Послезавтра в шесть утра…

Именно такая фраза по задумке руководства должна была служить сигналом к началу активной фазы спецоперации, главным действующим лицом в которой всезнающее и всевидящее начальство определило одного из самых тайных агентов НКВД.

Сам Плечов давно был готов к выполнению сложного задания "на все сто".

Изучил научную базу. Собрал вещи. Успокоил супругу. Предупредил об очередном длительном отсутствии успевших привыкнуть к отцовской опеке детишек.

Осталось только получить наставления от всезнайки Рыбакова. Последние? Крайние? Как ни называй, их суть от этого не изменится.

Встретиться условились во все той же "каморке". 23 сентября в 13.00.

Борис, как всегда, был пунктуален, свеж, раскован. Его суждения — предельно точны и железно (как говорил он сам) аргументированы.

— Значит, так… Смотри, — без долгих предисловий завел любимую песню археолог, одновременно раскладывая на столе несколько карт, рисунков и схем, на которые он предполагал ссылаться во время заключительного инструктажа. — Вот здесь, — он указал на самый верхний, а, значит, и главный в этой истории листок, — вся иерархия старейшего в мире ордена Святого Ионна Иерусалимского, сегодня больше известного как Мальтийский. От первых дней существования до современности.

— Ты сам составил эту схему? — Зрачки Ярослава увеличились в размерах не столько от царящей в "каморке" темноты, сколько от удивления.

("Да уж… Усердия, выносливости, работоспособности этому талантливому парню явно не занимать".)

— А то кто же? — подтвердил его догадку исследователь русской старины, прежде чем пуститься в дальнейший экскурс по исторической колее. — Пропустим дни его становления и начнем с далекого одна тысяча семьсот девяносто восьмого года.

— Чего вдруг? — процедил через зубы тайный агент, которому, если честно, вся эта чертовщина давно и откровенно надоела — до… чертиков!

— Ты не бурчи. А слушай, что умные люди говорят, — по-своему отреагировал на его возмущение Борис Александрович. — Если помнишь, именно в то время российский император Павел Первый, между прочим — сын самой Екатерины Второй и Петра Третьего, — получил титул Великого магистра этого рыцарского ордена.

— Серьезно?

Из синих глаз Плечова, моментально расширившихся из-за аномального наличия в речи оппонента свежих, совершенно сенсационных фактов, которые надобно оперативно переварить, казалось, вот-вот брызнут искры.

— А то! — оседлавший любимого конька профессор был неудержим. Холеное лицо исказила до неузнаваемости какая-то непонятная, точно потусторонняя, гримаса, лоб покрылся испариной, мгновенно заполнившей глубокие морщины, даже волосы на голове приподнялись и, казалось, начали шевелиться в такт его мыслям. — Как раз тогда Мальта без боя сдалась Наполеону, и российский самодержец решил взять под свою опеку бежавших за кордон госпитальеров, многие из которых нашли приют в знаменитом Воронцовском дворце[6]. Тогда же на официальном гербе России появилось изображение рыцарского креста, а самой Мальте было обещано всестороннее покровительство со стороны одной из самых могущественных империй.

— Слышь, Боря, ты ничего не переиначил? — недоверчиво покосился на старшего коллегу Ярослав. Даже ему — философу если не с мировым, то с международным именем — не были ведомы такие подробности.

— Нет. А что? — удивился археолог.

— Чирикаешь ты, конечно, гладко и сладко, — точно царь полей. Я имею в виду птицу. Соловья.

— Кто на что учился.

— Только чепуха все это.

— А вот и нет. Чистая, как у нас, русских, говорят, правда!

— Так давай еще про их несметные богатства какую-нибудь байку расскажи…

— Черт… Как в воду глядишь. Именно это я и собираюсь сделать.

— Правда?

— Еще бы… Ладно, вернемся к делу. Кроме всего прочего, в любимую Павлом Первым Гатчину тогда же перекочевали главные святыни рыцарского ордена: Филермская икона Божией матери, частичка Древа Животворящего Креста и десница (правая рука) Иоанна Крестителя. После Гражданской войны эти, а также другие мальтийские реликвии были вывезены из России белогвардейским генералом Николаем Юденичем, который, в свою очередь, передал их на хранение живущей в эмиграции великой княгине Ольге Александровне — полной тезке твоей супруги и дочери императора Александра Третьего. Та переправила все бесценные артефакты в Белград…

— А Мыльниковы здесь каким боком? — заметив на схеме знакомую фамилию, осмелился задать резонный вопрос Плечов.

— Юрий Николаевич — его отец, а Николай Дмитриевич — дед. Тоже высокопоставленные масоны. Это они вместе с настоятелем гатчинского собора Иоанном Богоявленским в сопровождении графа Игнатьева вывезли реликвии сначала в Эстонию, а затем — в Данию, к матери последнего русского царя Марии Федоровне.

— Блин, — припомнил еще одно любимое изречение, часто заменявшее ему более крепкие русские слова, Ярослав. — Павел Первый, госпитальеры, Юденич, Иоанн Богоявленский, Мария Федоровна с полной тезкой моей супруги — Ольгой Александровной… Полная, черт побери, каша… Без ста грамм точно не разобраться!

— Так в чем дело? Пошли.

— Куда, господин Великий магистр? На Мальту?

— К тебе ближе… Быстрее будет!

У входа в подъезд стояла знакомая машина, в салоне которой не было никого.

"Значит, Леха уже у нас дома; по привычке улепетывает за щеки любимые пироги — аж за ушами трещит!"

…Копытцев и вправду сидел за столом в своем любимом кресле, но справа от него активно жевал шанежки еще кто-то, лицо которого заметить было нельзя, — лишь повернутую к входной двери спину.

Бог мой, неужели Альметьев?

Что-то зачастил он в последнее время…

Интересно, с какой стати?

— А вот и я! — Ярослав, как ранее Алексей, насадил шляпу на привычное место — "шпиль" одиноко стоящей в коридоре вешалки — и шагнул в родную кухню. — Что, проводить меня в путь-дорожку собрались, братцы?

— Так точно! — поворачиваясь лицом к другу, по-военному рявкнул Николай (а это был именно он). — Ты уж извини, что мы здесь сами хозяйничаем: Ольга с малышом возится: раскашлялся он после дневного сна.

— Ничего. Мы и без нее управимся… Вчетвером… Борис Александрович, ты где?

— Да здесь я, здесь, — донесся бодрый возглас из коридора.

— Опачки! Вся компания в сборе, — довольно констатировал Алексей. — Может, в домино сыграем?

— Лучше в подкидного — два на два, — оживился Альметьев, в далекой студенческой юности заработавший славу заядлого игрока. Что в футбол, что в волейбол, что в карты, что в городки…

— В дороге наиграетесь. Один на один! — явно затеял какую-то "аферу" комиссар. Иначе зачем несет такую откровенную пургу? — Завтра чтобы ждал меня у подъезда. В условленное время!

— Шесть часов утра?

— А что? Слишком рано?

— Нет. В самый раз будет.

— Спасательный круг не забудь. Мало ли что на воде случиться может…

— Ты что, запамятовал? Я очень хорошо плаваю!

Сигналить Копытцев не стал — времечко-то раннее, большинство обитателей элитного профессорского дома еще с вожделением досматривают сладостные утренние сны.

Однако долго трепать нервы в ожидании лучшего друга ему не довелось: Ярослав услышал звук работающего двигателя и выскочил из подъезда, где он грелся последние минут десять — пятнадцать (ночью в Москве сильно похолодало — до ноля, а местами и до минус одного градуса). Рванул на себя дверцу и полез в машину на свое практически уже законное переднее место, когда вдруг ощутил на спине чей-то взгляд.

Опять Альметьев?

Что за чертовщина?!

— Колян, дружище… Какими судьбами?

— Потерпи немного, — зевнул и потянулся (до хруста косточек) тот, пока Алексей Иванович выруливал со двора. — На Речном вокзале товарищ комиссар все тебе доходчиво объяснит.

— Лады! — скривил рот в пренебрежительной улыбке секретный сотрудник.

Такие расклады были ему совсем не по душе. Неизвестность в работе разведчика, пожалуй, самая пугающая штука!

Поэтому на протяжении всего пути Плечов молчал.

Впрочем, как и все остальные "заговорщики".

Ну вот, наконец, и Южный порт. Какой-то странный одинокий катер у причала — нескладный, угловатый, с облупившейся краской по бортам. И капитан, в отличие от своего судна — крепкий, ухоженный, с седой длинной бородой и курительной трубкой в дюжих руках (ну прямо как с дореволюционной открытки!), поджидавший пассажира (или пассажиров?) прямо на мостике.

— Привет, Кириллович! — издали помахал ему рукой Копытцев.

Морской (а может, все-таки речной?) волк даже не соизволил улыбнуться в ответ — лишь приподнял чуть выше свое чадящее изделие и в очередной раз затянулся ароматным дымком, запах которого, казалось, мигом распространился по всей столице.

— Ты, Николай Петрович, — Алексей резко повернулся в сторону отставного диверсанта, — дуй скорее на борт, пока мы с Ярославом посекретничаем немного.

— Есть! — выпалил Альметьев и, схватив два огромных баула, до поры до времени покоящихся в багажнике автомобиля, бодро направился к трапу. — Только недолго, пожалуйста! Не люблю я эти прощанья-расставания и прочие телячьи нежности.

— Это как получится… — Копытцев приобнял тайного агента за плечи. — Удивлен?

— Не то слово! — сухо и, казалось бы, равнодушно выдавил его оппонент.

— Мы изучили биографию твоего друга и пришли к выводу: наш человек. Храбрый, честный и, что немаловажно, преданный. К тому же неплохо подготовленный на ниве кулачного противостояния с врагами.

— А я что говорил?

— Поэтому высшее руководство и решило, что вам лучше действовать в паре.

— Выходит, не доверяете? Побаиваетесь, что сопру все эти десницы с образами и растворюсь на необъятных просторах Вселенной? — с явной обидой в голосе пробурчал Плечов. Раздраженно и огорченно одновременно.

— Нет, — невозмутимо возразил комиссар, прежде чем выдавить живую, искреннюю и такую располагающую улыбку, давно ставшую "притчею во языцех". — Дело непростое, я бы сказал даже — архисложное. Не только найти христианские святыни и вернуть их при первой же возможности Русской православной церкви, всему нашему многонациональному народу, но и сберечь людей. Самого Мыльникова, его отца, который все это затеял…

— Он жив?

— Да. Мается в эмиграции уже четверть века. Если его сын все-таки предоставит неопровержимые данные по местонахождению сокровищ, придется выезжать за границу. А там… Наши друзья американцы, которые даже в Москве пытаются вести себя, как дома… Нет, одному тебе явно не управиться.

— Альметьев знает о моей службе в органах? — не очень вежливо перебил своего начальника Ярослав Иванович, пытаясь выяснить все нюансы спецоперации еще до начала ее решающей фазы.

— Нет, конечно… Ты для него — старый товарищ, обычный сокурсник, вдруг выросший в знаменитого философа, а он, по сути, — неудачник в науке, зато преуспевающий… — Комиссар запнулся, подбирая подходящее слово, но, похоже, так и не справился с задачей: — В общем, головорез, боец невидимого фронта… Твоя охрана и служба безопасности в одном-единственном лице… Даром, что ли, в ОМСБОНе подвизался?

— Что-то напутал ты, братец, — недоверчиво покосился на своего собеседника Плечов. — Колян всего лишь призер Союза, а твой покорный слуга, если помнишь, — чемпион. Так что еще не известно, кому кого спасать придется!

— Вы не разглагольствуйте, дорогой товарищ Яра, а выполняйте приказ, — с явной безнадегой в охрипшем голосе (мол, горбатого могила исправит) произнес Копытцев и махнул рукой, но сразу же осознал свою неправоту и миролюбиво положил ладонь на плечо друга. — Пойми, дурья башка, так всем лучше будет!

— Понял… Разрешите откланяться? — не принял "покаяния" секретный сотрудник.

— Погодь… Хоть раз в жизни соберись с духом и дослушай руководство до конца.

— Есть!

— Постоянный контакт с тамошними коллегами, точнее, с одним из них — самым, между прочим, благонадежным, не единожды проверенным, — мы установили. Теперь он круглосуточно находится на связи со мной, так что не переживай: в беде мы тебя не бросим.

— И то хорошо, — как-то слишком кисло улыбнулся Плечов, в душе прекрасно понимавший, что комиссар слов на ветер не бросает. Так было всегда и будет впредь!

— Правда, лично встречаться с этим человеком будет исключительно Альметьев, — неторопливо объяснил Алексей Иванович.

— Это почему же?

— Чтоб ты меньше светился среди разного рода граждан.

— Ясно.

— Примут вас, как родных, обеспечат повышенным пайком, если надо — жилье и транспорт предоставят. Так что будете кататься, как сыр в масле…

— Что значит "если надо"? Уже звони. Хочу отдельную квартирку в центре и персональное авто покруче! Да и какая-нибудь наградная стрелялка, откровенно говоря, не помешает.

— Мы все же надеемся, что Мыльников не откажет и примет вас обоих у себя на Большом… пардон, проспекте Карла Либкнехта. Места у него — целому взводу хватит! Так что дерзайте. И делайте все возможное, чтобы угодить этому черту, — добродушно порекомендовал Алексей Иванович. — А ежели не удастся, то жилье придется искать самим.

— С какой такой стати? — удивился Плечов. — Ты же знаешь: я привык на всем готовом…

— Повторяю: в твоих же интересах лучше не афишировать свою причастность к "конторе". Кто знает, не оставил ли враг в наших стройных рядах какого-нибудь крота.

— Непременно оставил. Таковы законы жанра.

— Вот видишь!

— Лады, — промямлил Яра, мысленно соглашаясь с неопровержимыми доводами своего куратора. — Что ж… Мы приложим все силы… А сейчас — держи кардан! Пацанов моих не забывай. Проведывай их хоть раз в полгода. Не жену — детей, понял?

— Да ладно тебе, — скривился Копытцев, делая вид, что возмущен таким поведением своего товарища. Но что поделаешь? Друзей, как известно, не выбирают! Он вздохнул и продолжил — все тем же назидательным тоном: — Едва не забыл… Чуть что, Альметьев — твой коллега по философскому факультету МГУ, на котором ты официально восстановлен сразу после возвращения.

— Спасибо.

— А он — только со вчерашнего дня.

— Здорово!

— Ну что, сыночки, отчаливаем? — прогундосил в густую бороду Кириллович, принимая на борт второго "туриста" (первый к тому времени уже успел обосноваться в отдельной и довольно-таки уютной каюте). — Добро пожаловать в многодневный тур по славному Волго-Балтскому водному пути!

— И как долго мы будем бороздить просторы Мирового океана? — в обычной, шутливо-издевательской манере поинтересовался Ярослав.

— Загадывать нам никак нельзя. Как говорят военные — не положено. Плохая примета. Время покажет, — хитро прищурился капитан, после чего заученно продекламировал (как-никак лет 40 ходит по этому маршруту). — Рыбинское водохранилище, река Шексна, Белозерский канал, Белое озеро, река Ковжа, Мариинский канал, река Вытегра, Онежский канал, Онежское озеро, река Свирь, Ладожское озера и, наконец, Нева. Славный город Шлиссельбург. Как видишь, путь не близок. И — прямо скажем — не безопасен.

— Черт… Так мы и за неделю не управимся! — прокомментировал сие печальное обстоятельство Плечов.

(Он ведь намеревался вернуться с задания в крайнем случае до Нового года, но вдруг осознал, что и эти, казалось бы, явно растянутые сроки находятся под угрозой.)

— Повторяю: время покажет, — не унывал, отстаивая свои тезисы, лихой бородач. — Главное для нас — безопасность пассажиров. И никакой спешки, которая нужна лишь в исключительных случаях. Сам знаешь каких!

— Догадываюсь… Все это, конечно, хорошо. Только у меня в Первопрестольной жена и двое ребятишек остались. Скучать будут…

— А вот я всю жизнь один, — вздохнул Кириллович. — Кому охота связывать свою жизнь с вечным скитальцем, любящим свою работу больше, чем людей? Помру — некому хоронить будет.

— Поможем!

— А ты, однако, шутник, сынок!

— Есть такой изъян!

— Как звать-то?

— Ярослав!

— Мудрый?

— Да, по-видимому, не очень, если соглашаюсь на разные авантюры. То в воздухе, то на воде, то в лесу.

— Воевал?

— Так… Партизанил немного…

— И это надо.

— А штормы в этих местах бывают? — перевел разговор на иную, менее "скользкую" тему секретный сотрудник.

— Конечно. Не такие, как в открытом море, но все же…

— Блин!

— Однако… Будем надеяться, что на этот раз пронесет. Судно мое и так на ладан дышит, давно собираюсь встать на капремонт, да все никак не выходит. Вот и сейчас… Не успел прийти в Москву, бац — Алексей Иванович объявился: мол, так и так, надобно доставить двух профессоров в Северную Пальмиру. Гонорар отвалил приличный. На топливо да на харчи, чтоб ученые мужи по пути с голоду не сдохли. Вот я и согласился.

— А вы где, если не секрет, познакомились?

— Ты… Дядя Ваня, или просто Кириллович…

— Хорошо. Только ответь на мой предыдущий вопрос.

— Когда-то возил я его шарашку на одно безлюдное озеро, — на ходу придумал капитан (по крайней мере, так показалось нашему главному герою). — На воскресную, так сказать, попойку.

— Так ведь Алексей не пьет!

— Зато его орлы…

— И подчиненным не позволяет.

— Тогда праздник какой-то был. То ли день рождения их конторы, то ли годовщина революции, что-то память шалить в последнее время стала.

— Ой… Темнишь ты, дядя, — по глазам вижу! — вслух сделал вывод Яра. (Пускай понервничает, сговорчивее будет!) — Сам-то откудова?

— Из Питера.

— Возьмешь на постой?

— Не получится. Говорю же тебе: капремонт… Там, в доке, и жить останусь. Временно. — Он замолк, задумавшись о чем-то своем, но спустя несколько мгновений придумал и выдал спасительную версию: — Я вас со своим юным другом познакомлю — Сенькой Пашуто, — он меня в Шлиссельбурге встречать будет. Чтоб забрать подарки для всей своей гвардейской бригады.

— А "юному" сколько лет от роду?

— Столько, сколько и тебе. Плюс-минус годок-другой… У него и остановитесь, если хозяева вас принять соблаговолят.

— Надеюсь, это не у черта на Куличках?

— Нет. В самом центре — на Петроградской стороне.

— Пашуто, стало быть, местный? Коренной?

— Нет. Приезжий. Ему недавно выделили комнату в коммуналке. Но там они с супругой только по великим праздникам появляются. Да что я тебе такое мелю? Сенька — парень разговорчивый. Сам обо всем расскажет…

— Понял. Значит, взлетаем?

— Ага… Отдать швартовы! — завопил капитан.

В тот же миг откуда-то из трюма появился коренастый паренек лет шестнадцати, о котором раньше никто не слыхивал, и принялся отвязывать катер от причала.

— Кто это? — тихо полюбопытствовал агент.

— А… Васька — мой помощник. И юнга, и боцман в одном флаконе. Родители его еще в первую блокадную зиму померли, вот я и подобрал паренька, — коротко пояснил дядя Ваня.