Неожиданный визит

КАНДИДА

Когда Кандиде исполнилось одиннадцать лет, она спросила у матери:

— Если бы на твою долю, например, выпало семь несчастливых лет, когда бы ты хотела их прожить: в детстве или потом?

— Не знаю, — ответила Мария.

— А по-моему, лучше уж в детстве, — сказала Кандида. — Тогда все плохое будет позади.

Кандида рождалась на свет.

Уже вторую ночь Мария мучилась в родильной палате. Акушерка прилегла на топчан у стены. Ребенок, никак не хотевший прийти в сей мир, должен был появиться между ночью и утром — это было заметно по дыханию роженицы.

Едва заснув, акушерка была разбужена криком Марии.

— Не надо кричать. Силы вам пригодятся. — Она чувствовала свинцовую тяжесть во всем теле, но поднялась.

И сделала все, что требовалось.

Ослепленная светом лампы в ногах, Мария закрыла глаза. «Приди же, наконец. Появись!» — мысленно умоляла она.

Акушерка велела Марии дышать ровнее, чтобы не вытолкнуть ребенка. Пришлось ухватиться за нос и сдавить его, так как вокруг шеи обвилась пуповина. Плечики еще не показались. Жизнь едва пробудилась в ребенке, а он уже просится на свет. «Ну, это было бы слишком просто», — подумала акушерка и отделила пуповину.

Она подняла новорожденную высоко за ноги, и Кандиде достались первые в жизни шлепки. Девочка молчала. Мария видела над собой худенькое тельце, покрытое белым тальком. Наконец крошечный рот над кривым носом стал хватать воздух, и раздался жалобный крик.

И вот они лежат рядом, Кандида и ее мать.

Акушерка записывает в книгу сведения. То немногое, что уже известно: вес, рост, ширину плеч, размер головы.

Чего еще можно было ожидать? Что глаза будут голубыми?

Как она будет думать? Какие испытает чувства? О чем станет плакать и чему обрадуется?

Мороз трещал в январскую ночь, рвал телеграфные провода, словно броней, сковывал землю, убивал рыб под водой и заваливал людей снегом.

Кандида пришла в мир.

Этот мир! Новорожденная отгораживалась от него, закрывая глаза и рот. Ей не оставалось ничего другого, как родиться. Она лежала у материнской груди, будто еще во чреве, сжав кулачки, притянув к животу колени, и не хотела сосать.

— Кандида, доченька моя, — уговаривала Мария. — Напрасно ты упрямишься. Если тебе не нравится этот мир, ты должна его изменить. Да, жить в нем немыслимо, здесь ты права. Давай-ка, соси. Ты должна окрепнуть. И открой глазки.

И Мария решила воспитать Кандиду так, чтобы дочь могла переносить страдания и бороться за счастье.

В то время Марии снился все время один и тот же сон: она забыла покормить дочь, а когда в паническом ужасе вспомнила о ней и распеленала, то обнаружила, что тельце иссохло и рассыпается в прах на руках у нее. Мать всякий раз просыпалась, скованная страхом, и напряженно вслушивалась в дыхание дочери, которого не было слышно. И тогда Мария вставала с постели и прикасалась к ребенку, чтобы почувствовать живое тепло.

Сощурившись, Кандида смотрела на солнце. Детская коляска стояла в саду, на талом снегу.

Девочка глядела на приветливые лица, склонившиеся над нею. Увидев Марию, улыбалась.

У Кандиды были светло-голубые глаза, временами становившиеся необычайно прозрачными. И тогда Мария пугалась, думая, что дочь отдаляется от нее. В эти мгновения у матери было такое чувство, словно ребенок отворачивается от нее всем своим существом.

Мария кормила Кандиду в перерывах между лекциями и впервые вздохнула свободнее, когда девочке исполнилось десять недель.

Дом ребенка стоял у самого озера. Он был полон детей. Здесь пахло теплым молоком, слышался плач и радостные крики.

Марии сказали, что она сможет навещать девочку по воскресеньям и, если директриса не станет возражать, можно будет взять дочь домой.

Кандида не издала ни звука. Она безропотно лежала в чужих руках, а когда ее уносили, даже не посмотрела в сторону матери. Мария что-то подписала, отдала документы ребенка и снова очутилась на улице перед домом, испытывая скорее недоумение, чем облегчение.

Кандида сразу же простыла. Девочка дышала с трудом, ничего не хотела есть, кричала и капризничала. Но стоило ей открыть рот, как туда заталкивали сладкую кашу. Кандида тут же все выплевывала, до изнеможения борясь с няней.

Через неделю в Доме ребенка объявили карантин. В городе тоже появилась инфекция. Так четверть года и прошла в карантинах — сначала в Доме ребенка, потом в студенческом общежитии.

На террасе у озера, под навесом, длинными рядами стояли детские кроватки, и Мария в растерянности переходила от одной к другой, смотрела на розовые лица детей, не находя среди них Кандиду.

Сестра-воспитательница показала ей дочь.

Девочка лежала на животе, спрятав под него руку. Она спала на левом боку и сосала большой палец правой руки. Волосики уже отросли и закручивались теперь в светлые локоны, а кожа оставалась нежной и тонкой. Мать видела, как в жилке пульсирует кровь.

Она присела, чтобы получше разглядеть лицо ребенка. Смешной носик, худенькие щеки, затененные длинными ресницами. Так и спит с пальцем во рту! Когда Мария вытаскивала палец, между губами блеснули два зубика.

Кандида вздохнула во сне и перевернулась на другой бок. Мария последовала взглядом за ней и увидела свою дочь по-новому, мысленно попытавшись представить себе, что произошло между расставаньем и встречей. Ребенок, которого она принесла сюда, еще лежал на том же боку, на который его клали. А теперь он уже умел переворачиваться.

Кандида открыла глаза. Большие, ясные голубые глаза не узнавая глядели на мать.

Мария повезла дочь на прогулку. Кандида смотрела на кружево листьев, которых еще ни разу не видела. Ей были знакомы лишь небо, потолок комнаты да навес.

Кандида не отрывала взгляда от листьев. Наглядевшись досыта, девочка засыпала.

Так проходили месяцы.

Улыбка Кандиды предназначалась не Марии.

На время каникул общежитие опустело, и теперь тут поселилась Кандида. Ее голосок эхом разносился по дому; впервые ощутив тишину вокруг себя, она внимательно прислушивалась.

Сквозь прутья кроватки девочка смотрела утром на спящую мать, видела, как та просыпается, и постепенно привыкала доверять ей. Выпив поутру бутылочку молока, малышка лежала рядом с матерью на кушетке и теребила ей волосы. Детский манеж был вынесен на покрытый плиткой балкон, освещенный солнцем. По радио звучала музыка. Кандиду купали на свежем воздухе, а в теплые вечера ее кроватка стояла под темнеющим небом. В кустах заливались соловьи.

Кандида лежала с открытыми глазами, словно вовсе не хотела спать.

Приехала бабушка. Оглядела внучку:

— Какая лапушка! Просто раскрасавица!

Бабушка пробыла две недели. В эти дни Кандида привыкала к шуму коляски, ее стуку по брусчатке, к скрипу гравия на дорожках, где она увидела лиственную крышу парка у себя над головой. Лежа на мягком одеяльце, девочка хватала ручонками по-летнему загрубевшую траву газонов. Ее окружали женские голоса или тишина. Она сползала с одеяла на траву и проникала в иную сущность этого мира, однако ж, несмотря на некоторое неудовольствие, полученное от знакомства с чертополохом и муравьями, не кричала.

— Мария, — сказала бабушка, — отдай девочку мне! Ты ее избалуешь.

— Нет. У тебя ведь больше нет никого.

— Так и у нее никого нет. Сколько ты с ней бываешь? Два часа по воскресеньям. Ну, иной раз все выходные. Вот кончатся каникулы, и вы не увидитесь до самого рождества.

В дождливое время года детей приносили матерям в приемную. Вдоль стен стояли стулья. Там, держа детей на руках или на коленях, сидели матери в белых халатах, иногда чей-нибудь отец. Ребятишки постарше семенили по комнате. Было шумно и тесно.

Кандида не любила эту комнату из-за духоты и гомона голосов. Здесь мать казалась ей чужой. С матерью были связаны ветер и солнце, запах сена и звуки, которых девочка не слышала в этом доме.

Кандида была занята собой: пыталась стать на ноги, цеплялась за все, за что могла ухватиться, чтобы подняться.

Мария следила за ней, но, когда дочь падала на пол, она не подбегала, чтобы поднять. Если девочка плакала, мать ее не утешала. Падения неизбежны, когда учатся ходить.

Кандида плакала недолго. А вскоре и вовсе перестала. Упав, поднималась снова. Мать не хвалила ее. Она улыбалась, но Кандида не видела этого.

На рождество они поехали в туманно-серый город, где жила бабушка.

Мария была поражена: комната оклеена новыми обоями, рядом с ее кроватью стоит свежеокрашенная детская кроватка, принесенная с чердака. Здесь же рядом манеж, лошадь-качалка, ванночка, горшочек.

— К чему столько хлопот! — сухо обронила она, решив ни за что не оставлять здесь дочь.

Кандида овладевала вещами. Каталась по ковру, стаскивала скатерти, взбиралась на стулья и кресла, била посуду. Оставшись на миг без присмотра, опрокинула рождественскую елку. Ее отругали. Она не плакала.

Бабушка сетовала:

— Откуда ребенку знать, что ваза бьется, что скатерть соскальзывает со стола, что печная дверца и пламя свечи обжигают.

Кандида кричала, когда надо было садиться на горшок, падала вместе с ним, неподвижно лежала на полу или плакала. Женщины растерянно стояли рядом. Бабушка привязала ее пеленкой за ножку стола. Теперь девочка уже не падала, но кричала до изнеможения. А горшок был пуст по-прежнему.

— Зачем ее мучить, — сказала Мария. — Через неделю все равно снова будет в Доме ребенка.

Бабушка промолчала.

Когда после праздников Мария зашла в магазин, где работала мать, одна из продавщиц сообщила:

— Твоя мать сейчас из кожи вон лезет, чтобы получить место в яслях.

«Это мой ребенок», — подумала Мария.

Бабушка проводила дочь и внучку на поезд.

— Посмотри, как многого ей недостает, — сказала она Марии.

Когда Марии было пять лет, однажды с этого вокзала уходил поезд. В памяти сохранилась такая картина: море цветов и знамен, блеск латуни на солнце и людская толчея. Голова отца странно стиснута среди множества других голов. На нем, как и на всех других, уезжающих на этом поезде, военная форма. Марии не нравится ткань, она колется, когда прижмешься лицом. Рука отца свесилась из окна купе, мать держится за руку и бежит рядом с поездом. Она смеется. Трубы играют: «Должен я, должен я уехать в городок…»

На матери белое шерстяное пальто. Мария бежит рядом. Все люди бегут. Потом им пришлось отстать. Мать плачет. А музыка звенит и выводит трели: «Помаши, помаши мне, милая, рукой…»

Больше Мария не видела отца, сколько ни ждала. Все свои детские годы она была в обиде на мать, позволившую отцу уехать!

У взрослых год короткий, а у детей — бесконечный.

Кандида стала уверенно держаться на ногах и потому нуждалась в защите. Детский мирок был отгорожен дверями и решетками, и девочкой овладело неукротимое желание узнать, что находится за всеми этими дверями и решетками. Никакие запреты здесь не действовали.

Отец Кандиды попросил показать ему дочь.

И вот однажды воскресная прогулка привела к новой цели. Кандида везла свою коляску по длинному стальному мосту. Сквозь просветы перил девочка с удивлением смотрела на водную рябь и бросила вниз как раз то, что держала в руках. Она увидела, как кукла немного покачалась на воде, а потом скрылась под водой.

Девочка спокойно катила свою коляску вперед.

И лишь позднее, на обратном пути, остановилась на том же самом месте и посмотрела вниз.

— Ее нет? — спросила недоверчиво.

Мать кивнула.

И тогда Кандида заплакала.

На другой стороне моста их ожидал отец. Кандиде он сразу понравился, потому что носил ее на руках, кружил, играл в шумные и веселые игры. Ей разрешалось взбираться отцу на спину, ездить верхом, ерошить и трепать волосы и, сидя на плечах, запускать руки в бороду.

— Вот ты какая! — Он поднял дочь над головой. — Как пушинка!

Отец был величайшим открытием Кандиды. Из его рук она взлетала в небо и опять падала в его надежные руки.

Отец научил Кандиду пить из бутылки сладкое черное пиво и открывать замок; он показал, как надо кувыркаться и делать разные упражнения. И дочь стала доверять ему.

В эти часы Мария была молчалива. При расставанье сильнее прижимала к себе дочь, но в следующее воскресенье опять шла с ней через мост.

Настало лето. Все трое однажды сели в забавный отцовский автомобиль и поехали на озеро Ваннзее. Отец с матерью разговаривали, иногда ссорились. Но сразу же замолкали, заметив испуганное лицо Кандиды.

— На будущей неделе я поеду на практику. На шесть недель, — сказала Мария.

— Бамбу, — попросил отец, — когда вернешься, переезжайте ко мне. Мы могли бы хоть пожить вместе.

Глаза у Марии потемнели.

— Переезжай сам! — сказала она.

— Это невозможно. Ты ведь знаешь.

— Просто не хочешь.

— Ты же знаешь, что это невозможно!

— Почему ты ушел?

— Я учусь там!

— А я у нас.

— Бамбула…

Все уже давно было сказано.

В августе границу закрыли.

Было воскресенье, и Кандиду тянуло на привычную дорогу к мосту. Однако она не стала протестовать, когда мать выбрала другой путь. Все еще питая надежду, девочка поднималась в автобусы и трамваи, внимательно всматривалась в лица. В общежитии стремглав бросилась вверх по лестнице, а потом удивленно оглядывалась в комнате матери, произносила имя отца, выбегала в коридор, звала.

Но дом был пуст.

Мария пошла за ней. Тогда Кандида упала. Молча. Без слез. Мария подняла дочь и с трудом понесла. Руки и ноги девочки вяло свисали, а голубые глаза совсем выцвели.

Они повезли бабушку на прогулку в парк. В прудах плавали пестрые утки, над утками возвышались мосты. Катались дети. В огромной белой раковине играла музыка.

Кандида танцевала перед раковиной, плевала с мостов в воду, подзывала уток, а потом уснула на коленях у бабушки, которой было так хорошо сидеть на легком блестящем стуле на колесах.

— Какая ты большая, — ласково заметила бабушка, и Кандида сползла с ее колен, чтобы погнаться за мотыльком. Потом они добрались до более спокойных мест. Рядом с тропинкой пролег совершенно прямой канал, в котором медленно текла черная вода с грязной пеной. Деревья здесь были посажены чаще. Жара спала, запахло диким луком.

— Понюхай, мне никогда не нравился этот запах, — сказала бабушка.

Кандида выдохнула носом воздух.

— Нет! Наоборот. — И бабушка показала, как надо вдохнуть. — Резкий запах, правда?

— Вкусно! — отозвалась Кандида, обняв бабушку за шею.

Девочка посмотрела на мать, которая везла коляску, и заметила в ее глазах слезы.

Бабушка улыбнулась Кандиде.

— Замечательно вот так ехать, верно?

— Когда ты снова поправишься, Кандида приедет к тебе. Ты была права.

— Я была уверена, — сказала Кандиде бабушка, — твоя мама умница.

Через два месяца гроб, обитый бархатом и украшенный цветами, пронесли сквозь шорох листвы и опустили в могилу. Кандиде было забавно смотреть, как ловко орудовали мужчины в высоких блестящих шляпах. Вместе с матерью она храбро ступила на доску у края могилы и бросила вниз цветы. Девочка удивленно услышала, как комья земли застучали по гробу, и стала нетерпеливо дергать мать, которой все без конца пожимали руку. Она тащила мать в тот зал, где за стеклом спала бабушка, удивительно молодая и красивая, окруженная свежей зеленью. Надо бы разбудить ее и увести домой.

Кандида кричала и плакала, когда Мария властно взяла ее за руку и увела прочь.

Кандида покидала Дом ребенка.

Мария принесла дочери новые туфли, рукавички, шарф и шапку, ярко-красную спортивную куртку с капюшоном и косматые шерстяные гамаши. Разодетая во все новенькое, невероятно гордая Кандида бегала по дому и не давала никому из детей дотронуться до себя, а потом залилась слезами и прибежала к матери. Мария засмеялась, и они ушли.

Кандиде исполнилось три года.

День рождения отпраздновали в молочном баре. Ели пирожные и слушали музыку из автомата. Этот автомат очень заинтересовал Кандиду. Они покинули бар только тогда, когда истратили на музыку всю мелочь. В воздухе пахло снегом.

— Понюхай!

Кандида нюхала и смеялась. Ее щеки раскраснелись на морозе, глаза блестели от удовольствия. Из-под капюшона выбивались светлые пряди волос. Мария не могла наглядеться на дочь. Они немного пробежались, потом попрыгали. На одной ноге, на двух.

Кандида знала дорогу домой и тянула мать к остановке. Но Мария повела ее к другой. Ни о чем не подозревая, девочка устремилась в большой теплый автобус, отыскала место получше: у окна, высоко над задним колесом. Мать о чем-то долго расспрашивала водителя, и Кандида ерзала от нетерпения. Наконец они поехали. Ехали долго. Через весь город, через речку и лес, вдоль озера, снова через лес, по деревне, потом стояли на переезде, пока мимо пропыхтел локомотив, затем проехали зеленые озими и, наконец, вышли.

Их подхватил порыв ветра, чуть не опрокинувший Кандиду. Мария подхватила дочь, боясь, что ветер сдует ее с откоса вниз на автостраду.

Ветер Кандиду удивлял. Она ничего не могла с ним поделать, не могла продвинуться ни на шаг вперед. Хотелось идти вперед, а приходилось пятиться назад.

Небо потемнело от снеговых туч. Мария взяла дочь на руки и понесла, повернув спиной к ветру. Девочка обняла мать за шею и положила голову ей на плечо.

Так они и шли вдоль автострады. Марии приходилось изо всех сил бороться с ветром. Автомобили ехали им навстречу с зажженными фарами. Снег хлестал по лицу, таял и стекал по шее. Руки совершенно окоченели. Мария боялась, что дочь начнет плакать. Но Кандида принялась петь, тихо и умиротворенно. Она чувствовала себя в безопасности, а потому и не спрашивала, зачем они здесь, на автостраде, в метель, окруженные с обеих сторон темным лесом. Мать несла ее.

Наконец Мария увидела автодорожный мост.

Потом показалась труба, из которой шел дым, затем сверкнул свет, и наконец появился дом, светлый и приветливый, а за ним мокрые блестящие сосны. Мать с дочерью укрылись под навесом. Буря гнала снег вслед за ними. Обе промокли и окоченели до мозга костей.

Кандида выжидательно посмотрела на дверь, в которую позвонила мать. Вышла женщина в туго накрахмаленном фартуке. Фрау Визе и Кандида взглянули друг на друга, и что-то возникло между ними. Кандида подбежала к женщине, уткнулась лицом в свежий фартук, сразу промокший в нескольких местах, и засмеялась.

Ее окружило тепло и детские голоса. Кандида видела, что мать снимает пальто и берет вешалку, которую подала фрау Визе. Тогда она тоже разделась. В приемной была большая стеклянная дверь. Пока женщины шутили с Кандидой, надевая на нее домашние тапочки и сухие чулки, гардина с другой стороны отдернулась, и к стеклу прижались сплющенные носики.

Кандида была словно наэлектризована и с любопытством ждала появления каждого нового лица за стеклянной дверью. Взгляды были приветливые и заинтересованные.

Марии разрешили вместе с дочерью зайти в комнату для игр. Кандида вступала во владение раем.

И он ее принял.

Кандида рассталась с матерью.

Мария ушла, не попрощавшись.

Дом был большой. В нем жили тридцать детей, и Кандида оказалась здесь самой младшей. Ей выдали точно такие же платьица и фартучки, как у других девочек. В швейной мастерской одежду подогнали по росту и на всех вещах вышили ее имя. А ей хотелось носить такие же брюки, как у мальчиков.

Кандида усвоила, что на террасе была комната младшей группы. Там мастерили разные поделки, рисовали, устраивали выставки, рассказывали истории и читали вслух. Здесь же у каждого была своя полочка, вешалка для фартука, место за столом.

Кандида стояла у большой стеклянной двери, ведущей на террасу, и глядела, как снежинки покрывают сад и лес, как синицы раскачиваются в кормушках. Утром на снегу виднелись заячьи и птичьи следы. Окно со стороны фасада светло мерцало, на матовом стекле были выгравированы Белоснежка и гномы. Освещенное вечерним солнцем, оно сияло и искрилось.

Замечательно было в комнате у старших детей, где жили птицы. Старшие ребята следили за тем, чтобы малыши не шалили. Там была длинная веранда с двумя аквариумами. Замерев от восхищения, Кандида любовалась красными, зелеными, бархатисто-черными рыбками. Она разговаривала с ними, прижимаясь носом и ртом к стеклу. Так же зачарованно Кандида стояла и перед вольерой, в которой раздавался щебет и чириканье и где можно было, просунув палец в проволочную ячейку, получить щипок красным или желтым клювом. Вскоре девочка уже знала всех птиц по именам.

Зима была долгой и холодной.

Женщина, привозившая из деревни по утрам молоко, застряла с санями в свежем снегу и теперь сидела на кухне с раскрасневшимися от мороза щеками, ожидая, пока истопник наденет шубу и привезет санки. Женщина смотрела на детей, которые приходили на кухню, принося корзинки с грязной посудой. Потом сказала:

— Ради вас я все готова сделать.

По дороге молоко в бидонах замерзло. Кандида с любопытством провела пальцем по молочным кристаллам:

— Снег?

— Нет, — засмеялась повариха. — Молоко! Осторожно!

Отбив ножом кусочки, бросила их в кастрюлю и поставила на плиту. Кандида наблюдала, как кусочки таяли и превращались в молоко.

— А ты худенькая, будто воробышек, — заметила молочница. — Наверное, ешь плохо?

Кандида не слушала, она смотрела, как таяло молоко.

Повариха вздохнула.

Кандида ела вяло и невыносимо медленно, всегда задерживаясь за столом дольше всех. Дети сердились, потому что из-за нее нельзя было закончить уборку. Так случилось несколько раз, а потом повариха взяла девочку к себе на кухню, но и там Кандида ела все так же медленно.

Повариха, как почти все взрослые в детском доме, была из деревни. Простая женщина, научившаяся готовить дома у матери да в годы замужества. Все дети ее любили. Им разрешалось помогать ей. Повариха говорила:

— Как же вы живете? Ведь вам надо знать и о том, что делается на кухне, и о том, что от сырого лука бывают слезы на глазах, и про то, как пахнут пирог и жаркое, и сколько надо поработать, пока сварится еда. Дома это каждому ребенку известно.

Здесь жили и такие дети, у которых никакого другого дома не было.

Мать присылала каждую неделю цветные открытки, всякий раз обещая приехать весной. Кандида собирала открытки и ревниво охраняла. Она внимательно следила за тем, чтобы их никто не трогал.

Талый снег сделал лес непроходимым, и дети целый день не бывали на свежем воздухе. Парикмахер с трудом добрался до Черной горки, чтобы состричь «зимнюю шерсть».

Дети встретили его шумным ликованием. Он знал множество забавных историй. Когда парикмахер щелкал ножницами, состригая отросшие вихры, возле него собирался благоговейно слушающий кружок, знавший все шутки-прибаутки и строго следивший за тем, чтобы истории, о которых просили дети, рассказывались точь-в-точь как в прежний раз.

На веранде «птичьей комнаты», поставив на стол стульчик, дети соорудили «парикмахерское кресло» и друг за дружкой послушно давали надеть на себя льняную накидку. После стрижки все украдкой смотрелись в зеркало.

Репертуар забавных рассказов у парикмахера был велик, но фасонов стрижки он знал всего лишь два: покороче для мальчиков и чуть длиннее для девочек. Иногда фрау Визе просила пощадить какой-нибудь локон или завиток, и только благодаря этому дети не становились все на одно лицо. Кандида сидела на стуле и с интересом слушала. Ее мягкие волосы с легким потрескиванием поднимались под расческой. Она вздрогнула, почувствовав холодок ножниц на затылке, возле уха. Волосы прядями падали на льняную накидку, девочка дотрагивалась до них, ощущая их шелковистость и глядя, как они светятся на солнце.

Раскаленная автострада сверкала от жары. Мария пробиралась по лесу. Ноги утопали в песке, и ей пришлось снять туфли.

Мария почему-то надеялась, что, как уже не раз бывало, неожиданно услышит голоса, из-за кустов выпорхнет стайка детей, которые, узнав ее, начнут кричать одно лишь имя — Кандида. Из пестрой стайки светлым пятнышком выплывет родное лицо и устремится к ней. Но дети не показывались. Ни за трансформаторной будкой, ни за кустами ежевики, ни в низине, окруженной с двух сторон холмами, поросшими строевым лесом. И даже на безлесной поляне, где стояла детдомовская малолитражка, их не было.

На лужайке у дома крутилась дождевальная установка.

Кандида бегала наперегонки с брызгами, обгоняла, ждала, пока они ее догонят, бросалась им навстречу, бежала прочь. Она смеялась, застигнутая струей воды, смеялась, когда в азарте игры столкнулась с другими детьми и все вместе покатились в мокрую траву. Никем не замеченная, Мария наблюдала за игрой до тех пор, пока могла выдержать.

Потом вышла на лужайку и поймала мокрый голый клубок, кинувшийся навстречу.

Игра на лужайке внезапно прекратилась. Дети подошли поближе, внимательно глядя на Кандиду и ее мать.

Мария обняла дочь и увидела глаза других детей — нежные, изголодавшиеся, истосковавшиеся.

Под этими взглядами Марии стало не по себе. Она живо представила, как в те дни, когда другие матери брали на руки своих детей, Кандида стояла среди остальных и у нее были такие же глаза, такая же робко-просительная улыбка. Ей тоже хотелось приблизиться к чужой руке, поднятой, чтобы пригладить вихры тем, кто находился рядом.

— А моя мама тоже приедет, — сказала одна из девочек. У нее были ясные глаза. Она верила. Но ее мать не придет. Грудным младенцем девочку оставили в квартире родители, перешедшие через границу.

Марии были известны истории большинства детей. Бывая здесь, она проводила дни не только с Кандидой. Мария играла со всеми детьми, и дочь терпела это.

Кандида что-то оживленно рассказывала, говорила, но Мария не понимала ни слова. «Ты лопочешь так невнятно, — подумала Мария, — когда же ты заговоришь так, как положено ребенку трех с половиной лет?»

Кандида проглатывала половину слогов. И не она одна. Лишь немногие дети говорили нормально.

Мария заткнула уши. Кандида засмеялась и умолкла.

— Медленней! — сказала мать, и Кандида стала делать паузы. Мария повторяла четко те же самые слова и просила дочь повторить, чтобы убедиться, правильно ли все понято. Кандида долго не выдерживала. Она-то прекрасно себя понимала.

Еще до обеда они ушли из дома. Мария заказала такси, которое ждало их на стоянке у моста. Этот день был настоящим праздником.

Твердя имя отца, Кандида вопросительно смотрела на мать. Марию смутило то, что дочь еще помнила его. Клаус и автомобиль были связаны воедино. Теперь Кандиде предстоит усвоить, что здесь вовсе нет обязательной взаимосвязи.

В жизни Кандиды это была самая длинная поездка по железной дороге. Солнце уже почти село, когда они приехали. Но девочка не капризничала все время пути от вокзала к палаточному городку. Мария с трудом тащила вещи. Она несла на спине в одной связке палатку и спальные мешки. Одна рука была занята сумкой с едой, за другую ухватилась Кандида. Преодолев последнюю дюну, обе одновременно остановились.

Впереди расстилалось море.

Дни были словно раковины на берегу, Кандида не уставала от них и не могла сосчитать.

Девочка просыпалась рядом с матерью, объятая ее теплом. Казалось, будто шум волн, который они слышали, когда выбегали на пляж, знаком ей целую вечность. Кандида вылезала из палатки, голая и коричневая от загара.

На парусине лежала роса. Палаточный городок спал.

Девочка проснулась первой.

Море было таким же безбрежным, как всегда. Там, где оно кончалось, на небе светились розовые полосы.

И вдруг на горизонте вспыхнула искра. Кандида видела, как искра выросла в шар, выходящий из воды. От берега к нему вела мерцающая красная дорога.

Кандида пристально смотрела туда, где всходило солнце, чистое и ясное.

Солнце!

«О» превратилось в фанфару.

Сооооолнце!

В последний раз переночевали в общежитии. Большинство вещей было уже упаковано и сложено. Учеба окончилась, Марии надо было уезжать.

Кандиду беспокоило, почему нет книг и картин, и она спросила об этом. Мать не сумела растолковать, что здесь они больше жить не будут.

Мария накрыла завтрак на балконе. Все было как всегда, и Кандида успокоилась.

Обе с удовольствием смотрели друг на друга.

Никогда еще Кандида не выглядела такой здоровой. Девочка сильно загорела, волосы стали еще светлее, щеки и подбородок мягко округлились, все тело дышало бодростью и уверенностью.

Мать с дочерью разговаривали. Марии не нужно было больше затыкать уши и переспрашивать. Кандиде еще недоставало слов, иногда она неправильно строила предложения, но слова звучали четко, смысл их был ясен.

Мария не сказала дочери, куда они поедут. Кандида отрицательно покачала головой, когда мать спросила, хочется ли ей к своим ребятам.

Когда они отправились в путь, Мария прикрывалась корзиной для покупок.

Кандида ни о чем не подозревала. Девочка доверчиво вошла в автобус и с надеждой начала очередное летнее путешествие.

Мария чувствовала себя скверно. Она надеялась, что Кандида отнесется ко всему как раньше. Однако видела теперь, что прошлому пришел конец.

В жестах и взглядах дочери мать прочла просьбу: возьми меня к себе. Ведь обе нашли друг друга и теперь должны жить вместе.

Кандида тотчас узнала окрестности.

Мария видела, как съежилось маленькое тельце. Плечи поникли, голова опустилась, слезы выступили на глазах. Мария схватила дочь за руку. Рука вяло повисла. Не противясь, ребенок шел рядом. Плач, полный глубокого отчаяния, без силы, без сопротивления.

Раньше, когда они возвращались, Кандида могла заблудиться, не находила дом, пыталась выбраться из леса. Мария подыгрывала дочери, пока девочка не уставала и не прекращала игру сама. Но Кандида помнила, что дом всегда отыскивали, а потом мать, только что бывшая рядом, исчезала.

Внезапно Мария почувствовала, как в душе поднимается отчаянная злая ярость.

— Замолчи! — прикрикнула она на дочь.

Кандида ничего не слышала. Слезы лились из глаз, нос и лицо распухли, зрачки расширились и смотрели в пустоту.

«Если бы я могла хоть что-то изменить, — думала Мария. — Ведь у тебя нет никого, кроме меня. А у меня есть и другие дела!»

— Прекрати! — закричала она, схватила Кандиду за плечи, встряхнула. Ничего не помогало.

— Перестань! — И она ударила дочь по лицу.

Мария лежала на земле, усеянной сухими сосновыми иглами. Рядом спала Кандида. Надо разбудить ее — уже вечер.

Ветер шевелил кроны сосен. Прислонившись к стволам деревьев, девочка почувствовала бы в себе это движение. Еще этим летом нужно будет непременно показать его Кандиде.

Мария пощекотала дочь за ухом.

Кандида открыла глаза, но тут же вновь закрыла их. Она продолжала спать и не хотела просыпаться. Девочка лежала на боку, притянув ноги к животу и засунув в рот большой палец правой руки. Указательный палец левой руки прижимался под платьем к пупку. Большой палец, который она сосала во сне, распух и изменился до неузнаваемости, кожа на пупке загрубела и покраснела. Кандида ушла в себя, соединив конечности с нутром.

Мария взяла руки дочери и долго держала в своих руках, пока девочка окончательно не проснулась. Вытерев дочери лицо, мать положила ее к себе на колени. Кандида была спокойна.

— Послушай, — сказала Мария. — Мы не можем пойти домой. Мне надо работать. Завтра я уезжаю, а до этого должна еще выехать из общежития. У нас с тобой нет квартиры. Есть, правда, бабушкина квартира в Лейпциге, но ее еще необходимо обменять.

Кандида ничего не понимала.

— Я должна работать! Я снова приеду к тебе!

Кандида кивнула.

Они поднялись.

Кандида, словно мать сказала все наоборот, двинулась в обратный путь. Мария молча подняла ее и понесла на руках, как полгода назад.

Было тепло и сухо. Кандида молчала, и Мария чувствовала, как ноша становится все тяжелее. Руки девочки болтались у Марии на плечах, голова висела, наклонясь вперед, взгляд широко открытых глаз был пуст.

В полночь стало известно, что съемки фильма не состоятся. Мария вышла из импровизированного бюро съемочной группы. Покидая гостиницу, она заметила свет в одной из машин на стоянке и спросила, не подвезут ли ее.

— Возьмите одеяло, — посоветовал мужчина, сидевший рядом с водителем. Из города выехали на семерке. Мужчина на переднем сиденье брился. Мария прислушивалась к разговору. Речь шла о какой-то выставке.

Чья-то рука трясла спящую Марию за плечо: пора выходить. Мужчина посмотрел на попутчицу с нескрываемым любопытством.

Марии пришлось сделать пять пересадок. Последнюю часть пути она ехала на тракторе. Тракторист знал, где находится детский дом, и предложил подвезти, услышав, что женщина едет на попутках от самого Веймара.

Кандида ни на мгновенье не покидала мать, наступала на ноги детям, которые приближались к Марии, и не хотела спать после обеда.

Был теплый сентябрьский день. Фрау Визе дала им одеяло, и Мария с Кандидой прилегли за домом. Утомленная Мария заснула, а Кандида охраняла ее покой. Вставая украдкой с одеяла, чтобы поднять яблоко, она все время оставалась неподалеку, не выпуская мать из виду. Когда Мария проснулась, Кандиде не терпелось уйти. Мария поняла это скорее по мимике, чем по словам. Девочка по-прежнему говорила, проглатывая слоги.

Они пошли к озеру, покачались в лодке, стоявшей на приколе. Обе старались друг для друга изо всех сил. Кандида добивалась расположения матери и делала все, чтобы понравиться, чтобы мать взяла ее с собой. Мария же прилагала все усилия, стремясь скрыть от девочки горькую истину о том, что снова уедет одна. И видела: ей не удалось этого добиться.

Мария чувствовала, что лучше было бы вовсе не приезжать, до тех пор, пока… до каких пор? До отпуска? Пока Кандида станет больше понимать?

В закатный час дети уселись, будто пташки, на ступеньках террасы. Мария протягивала поднос, дети брали еду, проглатывали, щебетали, чирикали и просили еще. Фрау Визе принесла второй поднос.

Марии была знакома эта картина. Так кончались здесь многие дни. Но сегодня она боялась.

Кандида сидела вместе с другими детьми. Мария заметила, что и фрау Визе наблюдает за Кандидой.

— Девочка изменилась после возвращения, — заметила фрау Визе. — Мешает другим играть, становится все более необщительной, упрямится по малейшему поводу. Когда у меня было ночное дежурство, Кандида не спала. Да и вообще спит плохо. Все плакала и повторяла одно и то же. Я долго не могла разобрать, затем поняла: «Лиса съела мою маму». Уезжайте, когда Кандида понесет на кухню корзину с посудой.

Мария кивнула в знак согласия.

А потом спасалась бегством на автостраду, и на душе у нее было прескверно.

На следующий день к работе приступила новая воспитательница, только что окончившая училище. Это было ее первое место работы. После обеда она пошла с детьми гулять, а вечером обнаружила, что нет Кандиды.

Воспитательница подняла на ноги полицию.

Ночью Кандиду нашли в девяти километрах от дома, на холме у автострады.

Целый день Мария носила с собой письмо фрау Визе, прежде чем решилась показать Пеликану.

— Я так обрадовалась, когда вы согласились быть моим наставником, — сказала она, — но теперь у меня нет возможности…

Он прочитал письмо. А потом сказал задумчиво:

— У меня тоже нет. При нашей профессии не бывает восьмичасового рабочего дня и гарантированных выходных. Очень жаль. Позаботься о месте в детском саду. Я подумаю.

Пеликан переходил на «ты», когда что-нибудь трогало его.

Уже наступила зима, когда Мария смогла взять дочь к себе.

Новая жизнь гарантировала Кандиде половину субботнего дня и целое воскресенье в доме матери. В понедельник утром девочка брала чемоданчик с одеждой на пять с половиной дней, переходила улицу и оказывалась на месте. У входа в дом, перед тяжелой дубовой дверью, мать целовала ее и бежала на трамвайную остановку.

Кандида снова поселилась в детском доме.

И опять в нем жили птицы и рыбки, и цветы стояли в горшках, а в саду каждая группа ухаживала за своей грядкой.

В саду широко раскинули кроны старые каштаны. Под каштанами трава не росла.

И вообще травы было мало.

Летом под каштанами ставили столы и скамейки. Зимой здесь разыгрывались настоящие сражения в снежки.

Из окна спальни Кандида видела дом, где они жили с матерью. Если там вечером горел свет, значит, мать вернулась. Когда дети шли на прогулку мимо дома, Кандида говорила:

— Здесь мы живем!

Видя иногда по утрам свет в окнах дома, Кандида возвещала:

— Сейчас моя мама встанет и поедет на работу. В субботу я пойду к ней.

А когда Мария приходила за дочерью, Кандида показывала ее другим детям и объявляла:

— Моя мама!

Рабочий день у Марии был длинным. Она работала впрок, чтобы освободить выходные. Она была ассистентом режиссера уже в третий раз, работая с Пеликаном, который мирился с тем, что по выходным дням Мария оставляла его одного. Вскоре им придется расстаться. Пеликан уезжал в Египет снимать материал о строительстве Асуанской плотины.

Мария завидовала ему.

Они с Кандидой жили в бывшем доме таможенника, недалеко от моста. Дом стоял в пограничной зоне и разрушался — два обстоятельства, из-за которых дом долго оставался необитаемым.

В доме, построенном из красного кирпича, были большие окна и веранда со стороны сада, доходившего до берега озера.

Марии бывало не по себе, когда она смотрела сквозь колючую проволоку на противоположный берег. Всего три года назад она сидела там с Кандидой и ее отцом и глядела на дом, теплый красно-кирпичный цвет которого отражал сияние залитой светом набережной. В саду стоял раскрытый зонтик от солнца.

В доме Мария нашла массу оставленных вещей, нужных здесь, но не годившихся для жизни в другом государстве и для бегства туда.

Перевезя все необходимое из лейпцигской квартиры и продав остальное, она обставила дом таможенника для себя и Кандиды.

Раньше Мария думала: «Меня ожидает кочевая жизнь. В гостиницах, в палатках, в автомобилях и под открытым небом. Я буду в гуще событий, изменяющих мир, побываю и там, где происходит то, что должно уничтожить нас. Кинокамера станет моим оружием».

Кандида не узнала мост. В девочке жило воспоминание о том, другом, взметнувшемся стальной дугой над водной ширью. Солнечным днем она шла по мосту, в конце которого ждал отец, чье лицо теперь уже было забыто.

А мост рядом с домом перегородили красно-белые полосатые стены и железные столбы, вбитые в землю.

Там стояли солдаты.

Они смеялись, разговаривали друг с другом. Иногда затевали потасовку.

Один из них взял девочку за руку:

— Туда нельзя, на ту сторону нельзя, к нам тоже не подходи! — И сделал серьезное лицо, как у матери, когда она говорила то же самое.

— Запрещено!

Кандида знала, что это значит.

Но весной позабыла о запрете, переползла через колючую проволоку, нарвала ландышей и принесла матери.

Та очень рассердилась.

Кандида была в смятении. Уставилась широко открытыми глазами на мать, взволнованно-требовательные слова которой вызвали лишь испуг и недоумение.

Мария наконец взяла себя в руки.

Мать окружало так много вещей, неотразимо притягивавших Кандиду, будивших любопытство, что они заставляли забыть все самые строгие запреты: бесчисленные картинки на стенах, книги, лежавшие повсюду удивительные камни, засохшие розы, кора деревьев, сучья, похожие на зверей.

Сидя на полу на корточках, мать слушала музыку с черных пластинок. Их у нее была целая стопка.

Кандида примостилась рядом.

— Что ты делаешь на работе? — спросила девочка.

— А вот что! — И Мария показала на телевизор, где стадо слонов беззвучно шло на водопой. Кандида засмеялась.

— Слонов?

— Нет. Фильмы, которые ты там можешь увидеть.

— По телевизору?

— Да.

— Про слонов?

— Ах, Кандида! Иди сюда.

Они вместе проползли по полу, и Мария показала на фотографии дом у моря.

— Это пальмы. Дом принадлежит детям. Вот их школа. Раньше, до революции, у них не было школы…

Мария сделала паузу, дожидаясь вопроса Кандиды. Она намеренно говорила с ней взрослым языком. Пусть уши Кандиды привыкают к нему.

Кандида рассматривала детские лица, белые и черные.

— Это школа на Кубе. Куба — остров. Посмотри-ка! — сказала Мария.

А в другие дни вокруг лежали совсем иные картинки, разглядывая которые Кандида начинала догадываться о том, что мир многолик.

Накануне того дня, когда Кандиде исполнилось шесть лет, гладкий, будто зеркало, лед сковал озеро.

Лед за колючей проволокой взламывали днем и ночью. Слышался треск и неровный, натужный шум мотора, когда по льду прокладывало путь стальное чрево лодки.

Они относили на мост горячий чай.

На озере в парке, продолбив лунки во льду, стояли рыбаки, и Кандида наблюдала за ними. Сквозь совершенно прозрачный лед было видно, как рыбы под ногами хватали блесну и отплывали, пока не натягивалась леска. Мужчина, стоявший у лунки, положил удочку рядом с собой и руками вытянул леску из воды, извлек трепыхавшуюся, отливавшую серебром рыбку со светло-красными плавниками. Осторожно вытащив из пасти рыбы крючок, он бросил ее на лед рядом с другими рыбами, которые трепыхались и прыгали до тех пор, пока не замирали на месте.

Кандида смотрела на них.

Рыбы были немы, а глаза у них словно вышли из орбит.

Кандида поняла, что рыбы умирали.

— Почему они ничего не говорят? Разве им не больно? — спросила она у матери.

— Просто мы не слышим, — ответила Мария.

Кандида показала на рыбью пасть, жадно хватавшую воздух.

— Ей же больно! — сказала она мужчине, стоявшему у лунки. — Рыба кричит!

Мужчина улыбнулся.

Как замечательно было, широко раскинув руки и подставив спину ветру, подгоняющему тебя, все быстрее и быстрее скользить по льду на коньках. Назад Кандида ехала с подветренной стороны, укрывшись за спиной Марии. Она слышала, как рыбы ударялись ртами о лед, поворачивались и молнией исчезали в глубине.

Иногда Кандиду охватывал страх перед этой глубиной. Казалось, что озерная гладь внезапно треснет, как стекло, и вот-вот раздастся звон. Взглядом девочка отыскала мать и пристально вгляделась в нее. И больше ничего, ни криков, ни жестов, ни мольбы о помощи. Лед был прочным, и Кандида почувствовала, что он выдержит ее. Она видела, как легко движется по льду мать, видела спокойствие рыбака и непринужденное веселье детей.

Вне детского дома Кандида не встречалась с его обитателями. Ей повезло, она жила рядом. Другие дети приезжали изо всех районов города и из поселков и туда возвращались на выходные.

В эти дни ее товарищами по играм становились соседские дети и ребята, приходившие на озеро издалека, покататься на коньках зимой и летом искупаться.

Кандида почти все время проводила в компании мальчишек и сама стала похожа на мальчишку короткой стрижкой, обветренными и исцарапанными руками. Она умела прочно укрепить крючок на леске, перелезть через любой забор, забраться на любое дерево. Случалось и подраться. Тогда она приходила домой с разбитым носом, ни на кого не жалуясь, готовая подвергнуться любой опасности, если надо было доказать свою храбрость.

Мария видела, что куклы валяются в забвении, а единственным удачным подарком оказался самокат, если не считать принадлежностей для рыбалки да еще коньков.

Кандида играла только на улице. Она набивала себе шишки и рвала одежду. В доме ее интересовали лишь сказки — на пластинках, по телевизору, иногда и те, которые рассказывала мать. Начав любую другую игру, Кандида ничего не доводила до конца, ломала и настольные игры, как только они становились непонятными. И тогда девочка, насупившись, сидела среди обломков.

Мария требовала, чтобы дочь убирала за собой. С обеих сторон это было состязание в непреклонном упорстве. Мария проявляла последовательность в своих требованиях, а Кандида — в сопротивлении.

Обе почти до боли любили друг друга, но не находили взаимопонимания.

Кандида хитростью хотела добиться проявлений нежности. Девочке нравилось, когда ее мыли и одевали. Мария же воспитывала самостоятельность, требуя, чтобы дочь делала все сама. Иногда это приводило к срывам, которых Мария боялась. Несмотря на все страхи и опасения, она все-таки думала: если уступлю сейчас, Кандида поймет, что истерикой добилась своего. И тогда она станет просто невыносимой.

Кандида выполняла желания матери, но от Марии не укрылось: девочка просто выражала покорность, утратив нечто очень важное. И это беспокоило мать. Иногда хотелось скорее наткнуться на упрямство, чем видеть безрадостное послушание.

Бывало и так, что дочь неожиданно горячо обнимала ее, и тогда Мария, ошеломленная таким проявлением чувств, не знала, как поступить.

Наступило еще одно счастливое лето.

Их палатка опять стояла у моря.

— Нам надо остаться здесь навсегда, — сказала Кандида.

У южной оконечности озера собирались бесчисленные лысухи, все сплошь черные, только с белым овалом на лбу.

Лишь по расходящимся кругам, остававшимся на воде под пасмурным осенним небом, Кандида замечала, что здесь нырнула птица. Затаив дыхание, она ждала, когда лысуха вынырнет. Но в толчее птиц это удавалось заметить только изредка. Птичьи подводные пути оставались невидимыми.

Вблизи берега копошились кряквы, не задававшие загадок: вид у птиц был точь-в-точь как на картинке. Кандида едва обращала на них внимание.

И вдруг воздух наполнился трубными звуками. Лебеди! Кандида глядела на их вытянутые шеи, на мощные тела и равномерный взмах крыльев, слышала лебединый клич.

Она видела, как птицы, приближаясь к воде, протягивали вперед лапы, тормозили, оставляя борозды, а потом садились на воду. Шеи лебедей выгибались плавной дугой, и Кандиде очень хотелось их погладить. Лебеди складывали крылья и спокойно проплывали через скопище лысух, которые поспешно освобождали путь. Кандида насчитала шестерых. У троих еще виднелись коричневые перья, то были молодые птицы. Девочка скормила лебедям хлеб от своего завтрака.

В ветвях деревьев над водой висел кусок лески с поплавком и крючком. Кандида положила школьный ранец под наклонившееся над озером кривое дерево и забралась наверх. Леска висела далеко. Балансируя, девочка шла по одному из толстых сучьев, который немного нагнулся к воде. Кандида стала на цыпочки, ухватила леску, осторожно подтянула к себе и свернула кольцами. Потом тем же манером вернулась назад, взяла свернутую леску в зубы и скатилась по стволу дерева вниз. В сырой земле под опавшей листвой она накопала червей и ловко насадила одного на крючок, а других сунула в карман брюк. Затем снова забралась на дерево.

По кривому стволу Кандида проползла на животе вперед настолько, чтобы забросить крючок подальше от берега, там, где было уже глубоко. Дна не было видно, в воде отражалось дерево и она сама. Когда Кандида двигалась, листья падали и опускались вниз, ложась на воду. Поплавок едва виднелся, иногда качаясь на ряби, оставленной гребком утки.

Рыбы начали есть червяка. Кандида поняла это по тому, как двигался поплавок, и ждала вся в напряжении. Одна из рыб наверняка попадется на крючок. Когда поплавок погрузился, Кандида рванула леску. Над водой трепыхалась маленькая плотвичка. Кандида подтащила ее наверх, уверенно схватила за гладкое тело, вынула крючок изо рта и сбросила рыбу в опавшую листву, которая зашуршала, когда рыба забилась в ней. Девочка больше не думала о том, что рыбы кричат.

Она насадила нового червя на крючок.

Поймав третью рыбку, Кандида сползла вниз, собрала свою добычу в кулек от завтрака и убежала.

Глаза у нее заблестели от удовольствия.

В школе Кандида поманила кошку дворника: кис-кис-кис… и призывно помахала блестящим кульком. Кошка выскочила из подвала, милостиво согласившись отведать рыбки. Прозвенел звонок, и через несколько мгновений отовсюду высыпали дети. Кошка исчезла, схватив рыбу, а Кандида вместе с другими детьми бегала по двору.

— Где ты была?

— Ну, рыбу ловила.

— Ты же опоздала.

Кандида счастливо смеялась:

— Зато три рыбины поймала!

А после переменки вместе со всеми пошла в класс.

Фрау Петерс строго посмотрела на нее:

— Почему ты появилась только сейчас?

Кандида не знала, что ответить.

— Где ты была?

— На озере.

Она заметила, что фрау Петерс испугалась.

— Я только рыбу удила с дерева, три штуки поймала.

— Девочка! — сказала учительница. — Что ты наделала? Где твой портфель?

Кандида вздрогнула. Портфель остался под деревом. Ничего не объяснив, она опрометью выбежала из класса.

Теперь каждый вечер темнело раньше, и, когда Мария возвращалась с работы, Кандиде уже следовало быть дома.

Узнав, что Кандида опаздывает на уроки, Мария стала делать крюк по дороге на работу и отводить ее в школу, но после обеда редко удавалось забрать дочь из группы продленного дня. И тогда она искала девочку, проделывая тот путь, каким должна была идти Кандида. Кандида радовалась, когда мать ее находила, и с охотой шла домой.

В тетрадях Кандиды Мария видела, что учительница не справляется с ребенком: мало букв, множество каракулей, а внизу красными чернилами требование быть внимательнее, писать аккуратнее, следить за собой.

Воспитательница группы продленного дня регулярно снабжала домашние задания замечаниями о том, что Кандида не хочет их выполнять.

Мария испробовала кнут и пряник, пытаясь повторить с дочерью плохо выполненные домашние задания. Выпятив нижнюю губу, Кандида мрачно сидела над тетрадкой, пока слезы не начинали капать из глаз и не превращали домашнее задание в нечто совершенно негодное.

Кандиду удивляла резкость, с какой взрослые спорили. Речь шла о ней. Уже не первый день. Она не могла понять, что происходило. Кандиде казалось, что она ничего плохого не сделала, ведь ее никто не ругал. Взрослые только жаловались друг другу.

Доктор велел объяснить, что нарисовано на картинке. А там дети катались на карусели. Замечательно! И Кандида увлеклась картинкой.

— Послушайте, — сказала фрау Петерс, — я ведь не могу давать ей частные уроки, девочка должна привыкать к классным занятиям. У меня тридцать пять учеников.

— А если один из них оказывается трудным, то сразу капитулируете? — Мария рассердилась.

— Кандида пока не созрела для школы, — спокойно сказала фрау Петерс.

— Это вы определили мою дочь в школу, — упрекала Мария доктора.

— Ничего страшного, — оборонялся он. — Физически девочка вполне развита для школы.

— Что же мне теперь делать? — Голос Марии зазвенел, будто стекло от удара.

— Возьмите ее оттуда, — посоветовал доктор. — На следующий год ей будет легче.

— А куда теперь?

— Лучше всего, если вы сами позаботитесь о дочери.

Мария зло рассмеялась. А потом закричала:

— И еще считают, что у нас все в порядке с воспитанием! — Она взяла Кандиду за руку и ушла из комнаты, сильно хлопнув дверью.

По улице Мария шла молча и очень быстро. Кандида едва поспевала за ней и взяла мать за рукав. Мария взглянула на дочь так, что девочка испугалась, съежилась, будто от холода. Тогда взгляд матери немного смягчился.

— Ты ни в чем не виновата, — сказала она.

Мария объясняла дочери:

— Здесь я работаю. Это студия. Видишь, вон там кинокамера, ею снимают те самые картинки, из которых потом делают фильм.

С темной высоты вниз свисали куски черного бархата. Сверкая, в помещении неподвижно парил спутник.

— Пеликан, я тебя ищу, — позвала мать мужчину, который лежал на спине и смотрел в кинокамеру.

Он выбрался из-под камеры.

— Ну вот, — сказала Мария, — дела хуже некуда. — Погладив Кандиду по голове, тихонько подтолкнула вперед. — Поздоровайся!

Они с любопытством посмотрели друг на друга.

— Велели забрать ее из школы. Места в детсаду у меня нет, да я и не смогу его получить, а в детдом Кандиду больше не отдам.

— Свет готов! — крикнул кто-то.

Пеликан снова улегся под камерой. Что-то жужжало, мерцала красная лампа, а мать рукой прикрывала Кандиде рот. Под спутником теперь стоял человек с указкой и о чем-то рассказывал. Потом свет погас. То же самое потом повторили еще три раза, Кандиде надоело, и она нетерпеливо дергала мать за рукав.

Снова подошел Пеликан, все трое направились к двери, и он предложил матери сигарету. Кандида наблюдала, как оба курили.

— Не вешай нос, Кандида, — ободрил Пеликан. — Что-нибудь придумаем.

Он мягко и певуче произносил ее имя.

— Ты славная маленькая девочка, Кандида. Жаль, что мир еще не таков, каким должен быть для тебя.

— Я должна жить с дочерью. Должна. Она имеет на это право, — твердила Мария. — Уж я как-нибудь перебьюсь год, дай мне отпуск.

— Свободы у тебя через год нисколько не прибавится, — возразил Пеликан. — Не думай, что станет легче.

— Спасибо, Пеликан, я подумаю, время ведь есть.

Ночью Кандида оставалась одна в доме таможенника. Вечером мать укладывала ее в постель и шла через дорогу на ночное дежурство в детский дом. Сначала Кандида просилась ночевать к матери, но Мария показала дочери ее бывшую постель, занятую теперь другим ребенком, а свободных кроватей больше не было.

Кандида знала, в чем заключалась работа матери. Ночью двери спален были открыты, и, если кто-нибудь из детей кричал или плакал, дежурная подходила с карманным фонариком и спрашивала, что случилось. Ночью мать чистила детям туфли и пришивала оторванные пуговицы. В ее комнате тихо играло радио, мягкий свет красиво падал на красную кушетку, где лежал клетчатый плед, в который она куталась, если к утру становилось прохладно.

Со своей постели Кандида могла видеть свет в комнате дежурной. Он горел всю ночь.

Утром Мария иногда заставала дочь спящей крепким сном в материнской постели и тогда ложилась на постель Кандиды. Частенько играло радио и мигал невыключенный телевизор. Большой палец Кандида по-прежнему держала во рту, а указательный на пупке. В этом положении она была похожа на мышонка.

На постели, казалось, только что произошло сражение, а подушка иногда хранила явственные следы слез.

— В стене живет ведьма. Она приходит ночью и колет меня во сне. Вот сюда!

Мария положила в постель толстую палку, и ведьма больше не появлялась.

Дни были окутаны льдом и снегом. Теперь Кандида с собственной удочкой в руках наблюдала за лунками во льду. Глаза ее невинно блестели. Она пускалась бегать наперегонки на коньках со всеми. Падая, никогда не плакала.

Ей пошел седьмой год.

Однажды ночью в дверь детского дома кто-то позвонил. У двери стоял пограничник, а рядом с ним дрожал и всхлипывал ребенок, закутанный в шинель.

Кандида была в невменяемом состоянии.

— Я увидел, что девочка стоит на подоконнике, — рассказывал солдат, — и велел спуститься в комнату, не то простынет. А если не послушается, обещал рассказать вам обо всем и привести вас. И тогда она выскочила из окна. К счастью, было невысоко. Наверное, девочка боится оставаться одна дома и чего-то испугалась.

У солдата было юное лицо и робкие, нежные глаза.

Снег таял. Они шли по центру Лейпцига. Как раз была открыта ежегодная Лейпцигская ярмарка. Кандида с криками восторга останавливалась перед каждой витриной. Мать хотя и не противилась, но едва принимала участие в открытиях дочери. Она размышляла. И Кандида знала об этом.

У рыночной площади мимо них проехал красивый большой автомобиль, огненно-красный и блестящий. Он долго сопровождал их, но мать ничего не замечала. А потом остановился впереди, чуть поодаль. Из автомобиля вышел мужчина и все хотел что-то сказать матери. Кандида это точно видела. Они прошли мимо, и Кандида обернулась, потому что мужчина внимательно на нее посмотрел.

— Бамбула! Кандида!

Девочка почувствовала, как испугалась мать, как она, прежде чем обернуться на зов, крепче схватила дочь за руку.

— Так ты, значит, эксплуататором стал?

— Какой уж там эксплуататор! С шестьюдесятью-то эксплуатируемыми! Я работаю по двенадцать часов в сутки и собираюсь на следующий год защитить диссертацию. А как твои дела? Все ли у тебя есть для того, чтобы одержать надо мной верх?

Мария закрыла глаза. Надолго. Кандида видела взгляд мужчины, чувствовала, как насмешливость сменилась нежностью. Ее осенила догадка, на секунду она взглянула ему в лицо, а потом обратила все свои чувства к матери и растерялась, потому что Мария словно окаменела.

С отцом Кандиды Марию связывало славное время, лучшее в жизни — так Марии казалось. Они были вместе и днем и ночью, делили одну постель на двоих, один письменный стол, за которым и ели, и работали. Стол этот занимал все пространство между кроватью и стеной, так что в комнате не помещался даже стул. Прошли годы, прежде чем Мария позволила другому мужчине прикоснуться к себе. Тот, другой, стал ей близок в мгновенье горького одиночества, ибо расстояние было непреодолимо. Когда Мария открыла глаза, взгляд ее был спокоен.

— Осенью я был в Огайо, на ярмарке электронного оборудования. Право же, забавно побывать в подобных местах. Сразу оживают мальчишеские мечты. Но потом все становится совсем другим…

У мужчины был мягкий голос.

Мать сидела, поставив локоть на стол, возле чашки с кофе, чего никогда не позволяла делать Кандиде.

— Я буду снова учиться, теперь уже на журналиста. Сегодня была в университете.

Смех у Марии был низким, грудным.

— Кандида меня уже не помнит, — заметил мужчина.

Кандида увидела его умоляющий взгляд, обращенный к матери, почувствовала, как быстро и громко стучит ее сердце.

— Ты тогда была очень маленькой, — сказала мать. — Это твой папа.

Время бешеным вихрем промчалось вспять, и где-то в самом начале, словно бледное воспоминание, вновь ожило это чувство: тебя подбрасывают в воздух, а потом ловят надежные руки. И было это в конце длинного моста, по которому ты быстро пробежала в ясный день.

После этой встречи мир стал обретать для Кандиды иной образ. Догадка осенила при виде далеких стальных арок закрытого моста, противоположного берега. Люди оттуда не приходили, а лодки доезжали только до середины озера. Ту сторону, на которой стоял их дом, все время бороздила быстрая лодка погранохраны.

Она потребовала от матери разъяснений.

Добро и зло — как применить их к тому, что было здесь и там. Такие простые слова. Любой ребенок знает, что это значит. Но матери разъяснить их смысл, кажется, было трудно. На короткие вопросы Кандиды Мария отвечала долго и обстоятельно.

Кандида спросила об отце.

В тот день вечером, в Лейпциге, она так просила, чтобы отец поехал с ними. Но тут взрослые неожиданно оказались совершенно единодушны: это невозможно.

Всего Кандида уже не помнила. Хотелось только одного: чтобы отец поехал к ним. Да еще вспоминалось чувство собственного бессилия и то, что она все боялась — вот-вот отец встанет и уйдет. В ушах звенело, ноги и руки отяжелели, будто какая-то сила тянула их к земле. А в голове было пусто и уныло.

Проснулась Кандида уже в автобусе, когда они с матерью ехали по автостраде. Смеркалось, и люди спали. Гул мотора был низким и красивым. И она погрузилась, в этот звук. Никто не видел, каким тусклым стал ее взгляд.

Причина, из-за которой отец не поехал вместе с ними в дом таможенника, была связана, как догадывалась Кандида, с колючей проволокой.

Он жил по ту сторону.

Мария больше не работала ночной дежурной, а разносила газеты. Кандида спала спокойно; мать вставала до рассвета и возвращалась после первого обхода лишь к завтраку. Зато вечером она оставалась дома. Ночью дверь между их комнатами была открыта, а по утрам призраки уже не появлялись.

Второй обход делали вместе. К обеду работа была окончена. Люди получали свои газеты и письма. Кандиде были теперь знакомы все дома в квартале, она знала по имени и в лицо почти всех его обитателей. Ей стали ведомы все тропинки и лазы с одного участка на другой; к удивлению Марии, дочь всегда была первой, когда обе играли в зайца и ежа. Кандида всякий раз встречала мать озорным возгласом: «А я уже здесь!»

После обеда Мария требовала полнейший тишины, так как сидела над книгами, говорила, что занята работой, и очень сердилась, когда дочь чем-нибудь отвлекала ее.

Но у Кандиды хватало других игр.

В апреле было уже тепло. Дети, приходившие к лягушатнику, вскоре сняли не только туфли и чулки. Кандида надоумила их искупаться, и все искупались нагишом, правда безо всяких дурных последствий, разве что некоторые возмущенные родители жаловались. Мать же лишь посмеялась.

Мария тоже ходила на озеро. Повесив гамак между двумя деревьями на берегу, одним глазом глядела в книгу, а другим — на возню в воде, где уже близко подступала глубина. Кандида училась плавать.

На надувном матраце Мария доставила дочь на середину озера. Здесь уже нельзя было стать ногами на дно. Волей-неволей приходилось хвататься за матрац, который мать держала там, где за него еще можно было взяться. Кандида соскользнула в воду, нырнула под матрац и, появившись с другой стороны, схватилась за него.

— Плыви! Сделай два гребка сразу!

А потом три, четыре, затем еще и еще — столько, сколько смогла сделать.

Кандида охотно выполняла требования матери, получала похвалы, постепенно обретая чувство уверенности: да, она сумеет сделать все, что умела мать и чего добивалась от нее.

Кто из друзей, уже научившихся читать и писать, осмелился бы вот так поплыть по озеру?

Иногда Марию потрясало выражение лица Кандиды, вдруг становившейся очень похожей на отца. На нижних веках и в уголках глаз собирались те самые насмешливые складочки, пока еще добродушные, которые словно говорили: я знаю это лучше, знаю иначе, чем ты, но ты не печалься, я не хочу тебя сердить.

Охваченная неясным страхом, Мария обнимала дочь.

Кандида отстраняла мать:

— Не надо!

Новый класс Кандиде очень понравился.

Правда, мать, познакомившись с ним, особых восторгов не выразила. Учительница фрау Хорлитцка выглядела беспомощной на фоне этого собрания ярко выраженных индивидуальностей.

Красивого мальчишку с черными кудрями звали Александром. Он остался на второй год. Скучал, потому что все уже знал. Учился на «отлично», а вот за поведение получал двойки. В прошлом году он проболел и теперь снова учился в первом классе. Александр был отъявленным драчуном, причем не делал абсолютно никаких различий между девочками и мальчиками. Кандида приняла его вызов. Борясь и катаясь по полу, они играли, но поражение в борьбе подействовало, словно заряд динамита, доведя до взрыва искру огорчения, которую раздувало на уроке нетерпеливое шушуканье всего класса. Кандида вскочила, со слезами ярости набросилась на черные локоны, при этом тоже лишась части волос.

Лишь для видимости все кончилось в кабинете директора, который разъяснил драчунам всю постыдность их поступка и написал записки родителям. Драка повторилась опять. Но после обеда оба удирали с продленки удить рыбу и прямо-таки жили на деревьях.

Вечером Мария просматривала тетради дочери, мало отличавшиеся от прошлогодних, и требовала усидчивости, старания, порядка, просила хоть чуть-чуть поменьше буянить. Если Мария была раздражена, то замечала, как девочка втягивает голову в плечи и замыкается в себе. Лоб и щеки дочери заливались краской, она смотрела на мать широко раскрытыми, нервно моргающими глазами.

«Прекрати! Ну прекрати же!» — мысленно приказывала себе Мария.

Когда мать наконец успокоилась, Кандида спросила почти беззвучно:

— Ты всегда будешь меня так ругать?

— Кандида, да пойми же наконец! Не всегда и не везде можно делать все, что вздумается!

— Оставь меня!

— Ладно. Делай что хочешь. Но я тебя не оставлю. Ты ведь дочь мне, как же я могу тебя покинуть? Я должна помочь тебе стать большой и умной, научить жить с другими людьми.

— А я и так могу!

Уйти в другую страну. Посмотреть, как там. Увидев, будешь знать больше всех: больше Александра и фрау Хорлитцка, больше директора и матери.

Кандида сидела на полу и куснула маленький стручок горького зеленого перца. Язык защипало, на глазах выступили слезы.

Как они ревели! Умора, да и только. Целый класс ревел, когда вошла учительница и хотела начать диктант. Все попробовали горького перчика.

— Кто его принес?

— Кандида!

А Кандиде происшествие казалось ужасно смешным.

— Пойдем!

Кандида сопротивлялась. Ей надоело ходить к директору. Никто их не заставлял, сами захотели попробовать.

Фрау Хорлитцка могла бы заметить, какой деревянной походкой шла девочка к директору, как стояла перед ним, втянув шею в плечи, словно нахохлившаяся птица. А выражение глаз!

Молча обе поднимались рядом по лестнице. В классе Кандида склонилась над партой.

Гнев ее разгорался под взглядами любопытных глаз.

Она вскочила и бросила в учительницу все, что лежало на парте. Потом стащила с крючка портфель и пихнула ногой. Подбежав к счетам, она ударила кулаками по разноцветным шарикам, так что одна из проволочных распорок сломалась и шарики запрыгали по полу.

Весь класс замер. Рука у Кандиды была в крови. Она облизнула кровь и как ни в чем не бывало села на свое место.

Обе — учительница и ученица — были бледны.

На этом уроке диктант не состоялся.

Фрау Хорлитцка села за свой стол и прочла рассказ. Никогда еще в классе не было такой тишины. После урока она осмотрела руку Кандиды. Ничего страшного не оказалось. Когда Кандида поднимала с пола шарики, другие дети помогали ей.

Кандида не пошла на продленку. Она явилась домой страшно усталая, взяла в условленном месте ключ.

Бессильно упав на ковер, девочка заснула.

Проснувшись, Кандида извлекла надувной матрац, надула его и вытащила на веранду.

На улице было не слишком холодно. Вода отливала тусклым металлом. Кандида перетащила матрац через проволочные заграждения, пролезла сама, потом преодолела второй ряд проволоки и положила матрац на воду.

Наступило как раз то предвечернее время, в неверном свете которого очертания предметов расплываются, так что кряква, тихо лежащая на воде, кажется невидимой.

За спиной у Кандиды вспыхнули лампы. Полоса берега была залита ослепительным светом. Она впервые увидела дом таможенника с такого расстояния. Свет ламп отражался в его окнах.

Противоположный берег сливался с водой.

Позднее она услышала крики. В воздух взвилась ракета, разливая по воде зеленый свет. Кандида увидела, что солдаты бегут по берегу и машут руками, услышала их голоса.

Девочка испугалась.

Слово «запрещено» обрело вдруг весь свой суровый смысл. Раньше она не очень-то задумывалась над этим, так как многое было запрещено. Главное — не давать себя поймать.

Ее охватил страх. Она пыталась уйти.

Настигнутая лучом прожектора, Кандида нырнула. Когда всплыла, кругом было необычайно светло. Кто-то мощными рывками подплывал. Кандида попробовала уйти в тень, но граница светового круга опережала ее, и солдат догнал беглянку.

— Плыви сюда сейчас же! — Он задыхался. Кандида его знала. Этот парень появился на мосту всего два дня назад.

— Плыви сюда! А то беда случится. — Солдат был уже рядом и отрезал ей путь, крикнув: — Ну! Назад! Ты же хорошо плаваешь! Назад, я тебе говорю! Я возьму матрац или хочешь плыть на нем?

Кандида не хотела.

Солдат плыл рядом.

Лицо его дергалось, будто он хотел заплакать.

«И что еще с нами произойдет, — думала Мария, лежа без сна, — пока мы наконец поймем, в чем здесь дело? Поймем по-настоящему.

И кому до того дело, что ты слишком часто бываешь несчастлива?

Кандида — имя твое означает: блестящая, незапятнанная.

Какой ты станешь в моем возрасте?»

Кандиде разрешили подняться с постели. Девочка побежала на мост.

Ветер дул со стороны озера, было уже холодно.

Октябрьский ветер.

— Сколько тебе лет? — спросил у нее один из солдат.

— Семь. Скоро будет восемь.

Перевод Т. Клюевой.