Неоконченный роман одной студентки

Глава четвертая БОГ ИЗ МАШИНЫ

Несколько минут он шел за нею, любуясь ее стройными белыми ногами в изящных сандалиях. Она как-то неумело ступала по мощеной улице. Пурпурные аппликации на дважды перепоясанном хитоне говорили о том, что это одна из самых шикарных гетер, с которыми не больно-то разговоришься на улице. Познакомиться с такой гетерой можно только по рекомендации влиятельного человека. Однако он мог позволить себе пренебречь этим правилом.

— Красавица!..

Циана не почувствовала, что за ней следят, потому что с ненасытным интересом историка рассматривала знакомые по учебникам здания, женщин, которые тоже оглядывались ей вслед. К тому же уверенность в собственном превосходстве быстро набирала силу при виде толстых, вислозадых матрон с загрубевшими от пыли и солнца ногами, в застиранных хитонах и робах. Последнее, конечно, было вполне простительно — до изобретения стиральной машины были тысячелетия. И все же на душе у нее было радостно — она решила представиться гетерой, а гетера должна быть красивой. Любая другая биография ограничивала бы ее свободу в древнегреческом обществе. А гетеры, как утверждает исторический компьютер, были просвещенными, свободными женщинами, разбирающимися в науке и искусствах, компаньонками и подругами интеллектуалов. Знаменитая Аспасия была настолько свободомыслящей, что самому богоравному Периклу едва удалось спасти ее от заточения! Вот почему Циане так приятно было увидеть алчное восхищение в глазах заговорившего с нею мужчины и двух воинов в тяжелых доспехах, сопровождавших эту, вероятно, очень важную особу. Возможно, она и в самом деле будет иметь здесь успех, а это позволяло надеяться на успешное завершение всего эксперимента.

— Красота, взошедшая над этим городом, как розовоперстая богиня зари, — изрек важный муж. — Уделишь ли ты мне немного времени?

Он был невысок, некрасив, с отвислым животом, но Циана все же мило улыбнулась ему.

— С удовольствием.

— А когда и где ты меня примешь?

— О, — смутилась молодая специалистка по древней истории, догадавшись, что раз ее просят уделить время, то, значит, не для высокоинтеллектуальных бесед. Ища выход из положения, она сказала первое, что пришло ей в голову:

— Одна из моих сестриц в подобных случаях говорила: вы любите красоту, а я — деньги. Так давайте же без обиняков приступим к удовлетворению наших взаимных желаний.

Она вычитала это в книге «Беседа гетер» Лукиана, позабыв, однако, что автор был сатириком, к тому же он написал ее на несколько веков позже. На лицах троих мужчин отразилось такое смятение, что Циана тут же сообразила, насколько неуместна ее цитата. Важный муж с кривой, как и его ноги, улыбкой на лице изрек:

— Надеюсь, мы договоримся. Я здесь начальник городской стражи.

Совершенно неопытная. Циана не знала, что ни один начальник городской стражи денег не дает. Как правило, все они привыкли только получать. А потому она обрадовалась:

— Так вот, значит, кто мне покажет, где живет моя приятельница Фрина.

— Кто она такая?

— Как же ты не знаешь такую знаменитую гетеру! Она подруга Праксителя.

— Праксителя я знаю, но Фрины в нашем городе нет.

— Не может быть, ведь она жила как раз в это время!

— Что-что? — не понял странного выражения начальник стражи, отнеся это на счет ее не менее странного эллинского языка. — А ты откуда идешь, красавица, что твои благоуханные губы так странно выговаривают наши слова?

Когда-то он учился ораторскому искусству у дешевого афинского учителя.

— Из Милета, — пропела Циана заученную фразу из своей биографии, которую она знала назубок. — Когда моя матушка умерла, отец пригласил мне в воспитательницы две принцессы — родосскую и эфиопскую, поэтому…

— И куда направляешься ты теперь? — прервал ее начальник стражи. По опыту он знал, что чаще всего гетеры представляются княжескими дочерьми.

— К Праксителю. Ты покажешь мне, где он живет?

Лицо начальника стражи перекосилось, будто он раскусил тухлую маслину. С тех пор, как вошли в моду проклятые философы, художники и писатели, самые красивые женщины Эллады так и липнут к ним.

— Иди вниз по улице, а там, кого ни спросишь, любой покажет дорогу. А когда же мы увидимся?

— Это ты скажешь, сын Ареса. Как только найдешь свободное время и удобное место, пошли мне весть.

— А куда?

— Куда… к Праксителю, он будет знать, где я нахожусь.

На этот раз начальник стражи раскусил две тухлые маслины: во-первых, ему не хотелось хоть как-то зависеть от модного скульптора, а во-вторых, перспектива самому искать подходящее место для любовной встречи была чревата неприятностями. Жена давно предупредила его: «Спутаешься с гетерой — голову оторву!» И почему эти жены так ревнуют к свободным женщинам, а к рабыням и наложницам равнодушны — одному Зевсу известно. Однако необходимо соблюдать осторожность, ведь в свое время тесть дал ему золота, для того чтобы купить это доходное место начальника стражи.

— Ладно, — сказал он. — Однако я надеюсь, что ты уплатила налог, — намекнул он еще раз красивой дуре, как будет обстоять дело с деньгами в их будущих взаимоотношениях.

Циана с готовностью сунула руку в складки хитона, где у нее был карманчик с горстью золотых и серебряных монет, специально чеканенных под те, которые имели хождение в этом времени.

— Я, конечно, заплачу. Тебе надо…

Начальник стражи засмеялся в сладостном предвкушении:

— Ты, кажется, и впрямь совсем новенькая в этом деле!

— То есть… да… новая… — призналась специалистка по истории древних веков.

— Ну, о налоге договоримся! Когда установишься, обзаведешься клиентами… Я помогу тебе захомутать парочку богачей, но для того, чтобы я мог рекомендовать тебя, и ты ведь должна постараться. Верно я говорю?

— Я постараюсь, — пообещала ему Циана, хоть ей не вполне было ясно, в чем должно выразиться ее старание. Главное сейчас было отвязаться от досадного человека, предлагавшего ей какое-то гадкое содружество.

У нее была совершенно конкретная задача: встретиться с Праксителем, узнать от него, кем выполнены некоторые известные скульптуры, относящиеся к этой эпохе, об авторстве которых историки спорили уже несколько веков. Только машина времени давала возможность разрешить, наконец, давний спор.

— Желаю тебе, солнцеликая, успеха! Ты скоро получишь от меня весть! — сказал ей благосклонно начальник стражи, а потом вздохнул ей вослед: загадочная женщина! Все на ней дорогое — и ожерелье, и заколки в волосах. Не задумываясь, готова была тут же оплатить налог. А благовония у нее — с ума сойти! Может, и в самом деле это обедневшая принцесса, решившая стать свободной женщиной? А хитон у нее, наверное, и впрямь из Милета, только там делают такие тонкие ткани. А может, и она, как знаменитая Аспасия? Та тоже когда-то пришла, и никто никогда не узнал о ее происхождении, а денег у нее было при себе столько, что хватило сразу же открыть школу для девочек…

Тут он еще вспомнил, что Аспасия была сначала любовницей Сократа, потом женой Перикла, эта же направлялась к Праксителю. И начальник городской стражи разразился бранью:

— Распоясались эти философы и художники! Да-да, они понимают демократию как вольницу, вообразили себе, будто могут делать все, что им вздумается! Но… — он звучно рыгнул. На обед он переел голубцов из виноградных листьев, которые жена его великолепно готовила из мяса молодого барашка, и тут же засмеялся:

— Я еще скручу этих голубчиков в бараний рог!

Так, сам того не подозревая, он первым дал название вкусного греческого блюда одному из методов ведения государственных дел, которому еще предстояло утвердиться в грядущих веках. Но в то молодое, прекрасное время многое происходило впервые.

Свой первый вывод после встречи с городской стражей сделала и Циана: в эллинском мире красота и в самом деле большая сила, но рассчитывать только на нее не приходится. Вот почему, прочитав над красивым фризом, венчавшим портик: «калос кай агатос», она только скептически улыбнулась. Будь прекрасен и доблестен, красота — есть добро, и добро есть красота — этот лозунг всенародного воспитания, который Перикл провозгласил еще сто лет назад, дал хорошие результаты в архитектуре и искусствах. Гетеры тоже руководствовались им в искусстве любви, но такие, как этот начальник стражи, не выглядели ни прекрасными, ни доблестными. Да и в трех мужах, восседавших посреди двора в прохладе мраморной беседки, она не видела пока ничего привлекательного.

Циана попыталась было угадать, кто из них Пракситель, но все трое были одинаково лохматые, со свисающими до плеч жирными волосами. Под их хламидами, так же одинаково грязными, очерчивались отвратительные животы любителей дионисиевых возлияний. Вообще, пройдя из конца в конец почти весь город, включая агору, Циана не встретила ни одного человека, лицом и фигурой хоть отдаленно напоминавшего прекрасные скульптуры, разбросанные сейчас во дворе Праксителя или бережно сохраняющиеся в античных отделах музеев будущего. Она уже нащелкала тысячи снимков спрятанной в ее ожерелье миникамерой, чтобы в ее веке увидели превозносимую древность в ее истинном виде.

— Хаире! — сказала она громко. Это было приветствие свободных граждан, обозначавшее нечто вроде «Радуйся!» или «Будь весел!». Все трое подняли головы от какого-то папируса и не выразили никакой радости, а самый пожилой рявкнул:

— Черт побери, нет покоя от этих блудниц!

Он употребил слово, непонятное Циане, но по тону нетрудно было догадаться, что оно бранное.

— Это ты — Пракситель? — спросила Циана. — От тебя я не ожидала такого отношения…

— Зачем я тебе? — спросил самый молодой из троицы, но в тоне его тоже не было и тени учтивости.

— Тебе не нужна модель?

Скульптор оглядел ее, словно торговец лошадьми.

— Не нужна.

— Я не возьму с тебя денег, — сказала она, пав духом. А если он не примет ее, что тогда? Право на пребывание в этой эпохе довольно ограничено.

— А что тебе надо? Насколько мне известно, вы, чертовки, ничего не даете даром.

Его иронический тон подсказывал, что к гетерам он относится с предубеждением: то ли он пережил какое-то личное разочарование, связанное с гетерами, то ли с течением времени в отношении к гетерам вообще что-то изменилось.

— Пока чашу воды. Я пришла издалека, а в эту жару…

Он подал ей знак войти, показал на два меха, валяющиеся у них в ногах, как тела закланных ягнят.

Ее нарочито кокетливая походка не привлекла их внимания. А может, их больше интересуют юноши? — усомнилась Циана. Кто знает этих древних греков! Ей даже захотелось плакать. Слезы готовы были брызнуть из глаз. Мех с водой, который скульптор пнул ногой, зашевелился у нее в руках, как животное, готовое вот-вот вырваться и убежать. Пить из меха она не умела, просто не догадалась заранее научиться, ведь в музеях полно амфор, чаш, всяких-превсяких чудесных сосудов, употреблявшихся в те времена!

Мужи так и покатились со смеху, который в наши времена историки назвали бы «гомерическим», однако Циане он показался довольно-таки грубым, мужицким, тем более, что никому из мужей явно и в голову не пришло ей помочь.

— Эй, — шлепнул ее по заду Пракситель, досыта насмеявшись, — а может, ты царская дочь? На, пей!

И подал ей громадный бронзовый кубок, полный разбавленного вина. Циана не боялась инфекции, у нее были прививки от всех болезней, свирепствовавших в древности, но все равно ей пришлось собраться с духом и побороть в себе брезгливость. Разбавленное вино оказалось прохладным и вкусным. Осторожно приподнимая тяжелый кубок, она ощупала глазами разостланный перед мужами папирус.

— Это эорема? — спросила она, поставив кубок на мраморную скамью.

— Нет, ты погляди на нее, — сказал тот, что постарше. — С каких это пор… — тут он снова употребил бранное слово, — стали разбираться в машинах?

Циана решила не реагировать. Присев над папирусом, она ткнула в него изящным пальчиком:

— Если поставить здесь и здесь по одному полиспасту, машину смогут обслуживать всего два человека.

— Что-что? Что надо поставить? — Вытаращился тот, что постарше, а двое других с заинтересованным видом следили за ее пальчиком.

— Полиспасты. Нужно поставить друг над другом два или три блока и протянуть через них — только крест-накрест! — веревку, тогда подъемная сила увеличится во много раз по формуле…

— Погоди-погоди, — сказал пожилой. — Ну-ка нарисуй то, о чем говоришь. И формулу знаешь?! А ты, случайно, не богиня мудрости, а?

Он подал ей восковую плитку и костяную палочку, лежавшие рядом.

— Вы что, только сейчас изобретаете эорему? — удивилась Циана, рисуя простейший полиспаст. Готовясь к своей миссии, она, естественно, изучила технику эллинов. По данным исторического компьютера, эта театральная машина была создана гораздо раньше.

Третий, до сих пор молчавший и глядевший на нее откровенно похотливо, сказал:

— Нужно ее улучшить.

Живот Праксителя заколыхался от смеха.

— Позавчера на представлении одной его пьесы спускавшийся на эореме бог грохнулся на героя, которого он должен был спасти. Публика хохотала так, как не смеялась и на комедиях Аристофана…

— Значит, ты пишешь пьесы? — сказала Циана с мстительным пренебрежением, чувствуя, что выиграла сражение. И добавила, когда Пракситель назвал его имя: — Впервые слышу.

Скульптор похвалился перед нею вторым своим другом. Старик, как оказалось, обессмертил свое имя как философ и геометр, но Циана омрачила ему радость встречи с богиней мудрости, сказав безразличное «Ага!», чтобы отомстить и ему.

Зажав бороду в кулак, он дернул ее покрепче, видимо для того, чтобы очнуться от наваждения:

— О боги, какие гетеры бывают на свете: умные, красивые… Да разве в такое поверишь! Сказки! Калос кай агатос! — прохрипел он с презрением девиз, которым так восхищались последующие цивилизации. — И откуда тебе известна такая машина, как ты там сказала?

Циана умышленно не повторила название полиспаста. Ей было запрещено вмешиваться в развитие древнего мира. Вначале она была вынуждена это сделать, чтобы привлечь к себе внимание великих мужей древности.

— Как это нет умных гетер! А Аспасия? А твоя Фрина? — повернулась она к Праксителю, также оценившему гениальную простоту и эффективность полиспаста и молча снова поднесшего ей свой кубок.

— Какая Фрина?

— Та, что служила тебе моделью. — Она взяла кубок, потому что волнение и жара распаляли жажду.

— Модели у меня вот здесь, — и он постучал пальцем себе по лбу. — Но раз ты настолько учена, ты должна знать, что идеи красоты живут в другом месте. Я беру их прямо оттуда, не буду же их брать у какой-нибудь…

— Эй, — топнула Циана правой сандалией по мраморным плитам пола в беседке. — Я запрещаю в моем присутствии употреблять обидные слова о женщинах! А ты, мой дорогой ваятель, не должен передо мной повторять эти выдумки о царстве идей и так далее! Старик Платон не рассердится, если ты будешь ваять с натуры. Как, например, ты изваяешь такую ножку, если не увидишь ее? — воскликнула она, смеясь и подняв полы хитона над коленом.

Такой белой ножки с такой изящной линией икр, положительно, не было в Платоновом царстве идей, если вообще там была в самостоятельном виде идея женской ноги. Трое мужей не отрывали глаз от ножки Цианы, даже когда пурпурные полы хитона вновь покрыли ее. Первым стряхнул с себя колдовские чары Цианы Пракситель.

— Значит, ты не признаешь Платона, не так ли? Извини, но я подумал, что тебя подослал Костакис, он то и дело подсылает нам разных шпионок. К тому же Платон любимец властей…

— Ну конечно, особенно им по душе его трактат о государстве, — согласилась Циана. — Но речь шла о Фрине.

— Я сказал тебе, что не знаю никакой Фрины. Кто она?

— Гетера! Самая красивая, самая уважаемая… — Циана уже начинала волноваться, неужто она снова что-то напутала?

— Видишь ли, дочь Зевса, — захихикал старик, внимательно изучая проект театральной машины, предложенный Цианой. — Если бы у нас появилась такая гетера, я бы первым свел с ней знакомство!

Циана рассердилась: имя его пережило тысячелетия, а он держится, как выживший из ума сатир.

— А ты не боишься называть меня так, как принято обращаться только к премудрой Афине Палладе?

— А кого мне бояться?

— Костакиса, например, — назвала она имя, которое только что упомянул Пракситель.

Старик засмеялся.

— Вот его боюсь. Можешь передать ему, что его я боюсь.

Щеки Цианы вспыхнули, и она стала еще красивее. Она не знала, что даже в разбавленном виде вино воспламеняет непривыкшую к алкоголю кровь.

— Оскорбительно, для духа Эллады оскорбительно, чтобы люди вроде вас боялись стражника.

— Я помню многое, серноногая умница, — певуче произнес старик, — но не помню такого, чтобы конфликт между меченосцами и мыслителями завершился в пользу последних.

Автор трагедий, молча накачивавшийся вином, усердно доливавший бронзовые кубки то из одного меха, то из другого, вдруг схватил ее за талию и сказал распухшим, еле поворачивающимся языком:

— А ты и в самом деле гетера?

Вопрос застал ее врасплох. Циана верила, что и одежда, и поведение ее достаточно красноречивы, и надеялась, что благодаря своим познаниям она внушила к себе уважение, и вот тебе раз… Горячий обруч угрожающе стянулся вокруг ее талии. Но ведь во времена Праксителя гетеры все еще были уважаемыми и равноправными подругами и спутницами, что и является исконным значением их прозвания?

— А экзамен ты выдержала? — зловонно выдохнул ей в ухо писатель.

Она попыталась осторожно освободиться.

— Какой экзамен?

— A-а, раз не знаешь, значит, ты и не держала его, — шумно обрадовался пьяный. — Когда рабыня хочет стать свободной женщиной и гетерой, она должна ради испытания удовлетворить троих мужчин одновременно, и если они останутся довольны…

— Я никогда не была рабыней! — Циана изо всех сил вырывалась из отвратительных объятий.

— Оставь ее в покое! — сказал Пракситель, отрываясь от бронзового кубка, но в глазах его мелькнула искра сладострастного любопытства.

Старый ученый вообще не обращал на них никакого внимания, поглощенный чертежами театральной машины. Пьяный пытался развязать верхнюю завязку ее хитона.

— Вот сейчас, милочка, мы и проведем экзамен!

Вдруг он резко выдохнул «кхе!», одновременно послышался звук падающего мешка. Старик замер, распростершись в двух метрах от беседки. Циана сообразила перекинуть его таким образом, чтобы он не упал на мраморный пол.

Остальные двое смотрели на нее, как наивное простолюдье в театре глазеет на спускающегося из машины бога. Но их ошеломление было вполне оправдано — классическая борьба, которой кончалось пятиборье на олимпийских играх, совершенно не походила на дзюдо двадцать четвертого века.

— Давайте уважать друг друга! — предложила им невероятная гетера, запросто закинувшая далеко в траву их грузного приятеля.

— Богиня… — робко начал старый ученый.

Циана кокетливо оправила хитон.

— Послушайте, милые друзья, я обыкновенная смертная, которая знает и уважает вас и хочет от вас только одного — чтобы и вы ее уважали. — Она подошла к пьяному и, помогая ему подняться, закончила, глядя в его расширившиеся от суеверного ужаса глаза: — Только при таком условии мы можем оставаться друзьями. А сейчас налейте мне вина, но только в отдельный кубок! Эй ты, сбегай, принеси…

Пракситель хлопнул в ладоши.

— Раб…

— Не раб, а он лично мне принесет! Во искупление, ну же…

Спеша поднести кубок богине, автор трагедий чуть не свалил раба, появившегося на пороге дома. Скульптор и философ смотрели на нее с истинным страхопочитанием.

— Когда продадим эорему, отдадим тебе все деньги, — сказал философ. — Ее наверняка купят все театры.

— Значит, вы не принимаете меня в друзья, — огорчилась Циана. — А я думала, что мы разделим заработок на четыре части…

— Но проект ведь твой… — мудрец попытался подыскать красивое обращение и, видимо, не найдя ничего более подходящего, позволил себе пошутить с видом человека, которому нечего терять в жизни: — Я назвал тебя дочерью Зевса, но ты, пожалуй, дочь Геракла.

Циана звонко засмеялась. Ей становилось все веселее, она чувствовала себя все свободнее, но пока еще не понимала, что виновато в этом ароматное коринфское вино.

— Поэтому ты решил отдать мне все деньги? Стыдись, философ, ты еще веришь в богов, а? Пракси… ведь я могу называть тебя так, Пра-кси-тель — слишком длинно! Ну что, теперь возьмешь меня моделью или нет? Эй, только не разбавляйте мне вино! — крикнула она уже окончательно протрезвевшему писателю.

От неожиданности писатель испуганно отдернул мех и, не успев заткнуть его вовремя, залил мраморный пол вином.

— О божественная, — смущенно воскликнул знаменитый ваятель. — Я не смею и мечтать о такой модели.

— А ты помечтай, помечтай! — подняла ему навстречу громадный кубок Циана и одним духом почти наполовину осушила его…

Мужи и без того были ошеломлены, так что ей вовсе не было нужды внушать им респект своим молодецким питьем, но Циана уже потеряла контроль над собой. Не выпуская кубок из рук, она подсела на скамейку к философу.

— Жаль, что я показала вам, как усовершенствовать эорему. Будет вам с этими богами! Только обманываете народ и усугубляете его невежество.

— Хочешь лишить писателей хлеба? — снова осторожно пошутил мудрец. — Народ ходит в театр не ради их пьес, а чтобы посмотреть, как в конце боги вершат справедливость. Потому что… где еще это увидишь?

Циана удивленно повернулась к писателю, который сказал смиренным тоном:

— Вы говорите опасные вещи, подруга. Только бы не услышал их вездесущий!

— А ты чего изображаешь из себя верующего? — возмутилась она. Согласно книгам, никто из мыслителей того времени уже не верил в обитателей Олимпа.

— А кто тогда будет вершить человеческие судьбы в наших трагедиях? — робко пытался защититься писатель. — Люди умеют только запутывать их. А ведь гражданин должен выйти из театра с окрепшей верой в жизнь.

— Не дают, — поддержал его Пракситель. — Вот я изваял бы тебя сейчас так, чтобы все ахнули от восторга, но если не посвятить статую какой-либо богине, никто ее не купит. А ведь мрамор дорогой, милая! Так что между собой мы можем богохульствовать сколько угодно, но ведь денежки-то боги дают…

— Ну, Пракси, не ожидала я от тебя таких разговоров! — воскликнула она, но тут же спохватилась, что не имеет права выражать свое отношение к их делам, и потому поспешила исправить свою ошибку. — Сочувствую я вам, ребята! Так именем какой богини ты хотел бы меня окрестить?

— Афродиты, разумеется, но я сказал только к примеру. Не дозволено, чтобы смертная…

Циана весело вскочила, вспомнив о своей миссии.

— А что если я не смертная? Давай попытаемся…

Ей нужно было во что бы то ни стало остаться с ним наедине, чтобы уладить свое пребывание у него в доме.

— Сейчас я пил вино. Да и в это время дня… — попытался он отговорить ее, но она уже направилась к навесам с такими возгласами, которые могла позволить себе разве что богиня:

— А вы, ребята, останьтесь здесь! И не смейте подглядывать, иначе я превращу вас в свиней!

Писатель, направившийся было вслед за нею, сразу сел. Разумеется, он не верил в чудеса, описанные когда-то его коллегой Гомером в «Одиссее», но раз эта тоненькая и хрупкая девушка сумела с такой легкостью перекинуть его через себя, почему бы ей, если она того пожелает, не превратить человека в свинью!

Циана шла царственной походкой, которую она специально отрабатывала. Длинный хитон ниспадал красивыми складками, обрисовывая тело, так что Пракситель следовал за нею, как завороженный. Многие месяцы она упражнялась, решив, что красивые эллинки ходили именно таким образом. А они оказались коротконогими и коренастыми. Неужто они так ничего и не добились своим культом красоты тела и спорта? Или у них только на стадионах подвизалась сотня мускулистых идолов, а все остальное оставалось пузатой и толстозадой толпой?

— Сколько много куросов и кор! — остановилась она перед первым навесом, все пространство под которым было забито голыми аполлонами и задрапированными персефонами. Но тут же прикусила язык. Так окрестили эти статуи искусствоведы двадцать веков спустя. Однако большой ошибки она не совершила, потому что и в самом деле это были названия обыкновенных юношей и девушек. Сколько много их здесь, а сколь мало красоты уцелеет в веках! Непонятно почему, Пракситель начал оправдываться:

— Ремесленничество! Это дает кое-какой доход, но сама видишь: мои милые соотечественники горазды заказывать, а как подойдет время платить… Столько мрамора испортил! В довершение всего сейчас входит в моду Гермафродит, каждый хочет иметь в доме Гермафродита. И что только в нем находят? Ты понимаешь этот новый культ сына Афродиты? Теперь я попытаюсь переделать вот этих в гермафродитов, но…

— Пракси… — прервала его жалобы Циана, — а почему аполлончики голые, а персефоны так задрапированы, что…

От прогулки по двору с коринфским вином в желудке под эллинским солнцем все в голове Цианы окончательно перепуталось.

— Запрещено изображать богинь обнаженными.

— Наверное, поэтому пошла мода на гермафродитов. Твои сладострастные сограждане хотят видеть сразу все — так дешевле.

Пракситель боязливо засмеялся.

— Нет, такой женщины я не встречал никогда в жизни! И остроумная вдобавок…

— Пракси, а скажи-ка, у тебя была такая статуя, такая… знаешь… сатир, наливающий вино? И еще Артемида, которая…

Нет, не это произведение было спорным, не о нем следовало спросить! Вино погрузило ее память в трепещущее на солнце марево.

— Артемид у меня много, а вот такого сатира… я собирался к нему приступить на днях. Впрочем, а ты откуда знаешь, что я хочу сделать именно такого? — изумился Пракситель.

— А тот, что облокотился на дерево? — быстро спросила Циана, избегая ответа.

— Я продал его, но ты…

— Ты великий скульптор, Пракси, — сказала она, величественно переходя к другому навесу. — Хоть и не совсем в моем вкусе.

Великий ваятель забеспокоился:

— Почему это?

— Слишком слащав ты, а мне больше нравятся реалисты…

— Кто-кто?

«Ну и влипла же, теперь придется объяснять, что такое реализм!» — ругнула себя Циана.

— Понимаешь, у тебя все слишком красивое, а в жизни не так. Ты даже сатиров делаешь красавцами. А что такое сатир, если судить по легенде? Козел! Похотливый козел! В лучшем случае он похож на того писателишку, а ты и его готов изобразить красавцем! — не удержалась Циана, чтобы не высказать свою неприязнь к автору трагедий.

Пракситель смотрел на нее, совершенно сбитый с толку — еще никто не осмеливался разговаривать с ним таким образом.

— Но… но… мы должны… Калакагатон! Единство красоты и добра! Так мы учим людей ценить красоту. Когда-то богоравный Перикл платил людям, если они ходили в театр, только чтобы научить их любить искусство. Да меня из города прогонят, если я…

— Знаю, знаю! Ты не виноват, — великодушно сказала Циана. — В конце концов, твое искусство отражает кризис античного полиса…

— Что-что? Что там такое с полисом? — вытаращился ваятель, а она резко отвернулась от него. Снова сболтнула глупость какого-то искусствоведа, причем плохого.

— Не обращай на меня внимания, Пракси! Поступай так, как знаешь! Ты лиричен, нежен, созерцателен, а потом, очень здорово получаются у тебя эти полутени. Знаешь, имя твое уже вошло в историю вслед за именами Фидия и Мирона… Да-а, великим был век предыдущий! Полимед, Кресилай, Поликлет… А взять Пифагора Регийского, отца твоего Кефизодота… — Она прошла под навесом, потому что под палящим солнцем выпитое ею вино превращалось в кипящий грог. — Но и ваш век достаточно хорош. Кстати, какого ты мнения о Лисиппе?

Пракситель стоял перед нею, бледный и потный.

— Хорош, правда? — опередила она его, отгадав его состояние: как это возможно, чтобы женщина, пусть даже гетера, так хорошо знала историю эллинской скульптуры!

— Лисипп?.. — промолвил Пракситель. — Он еще слишком молод…

— Молод, это верно, но он станет великим скульптором, попомни мое слово! А и Скопас хорош. Эй, откуда у тебя это?

Она присела возле великолепной черной вазы с красными фигурами.

— Из Никостена, не так ли? Невероятно ценная вещь, ты береги ее. Не менее чем сто лет назад…

Тут Циана снова прикусила язык: раз она лично видела вазу в музее, значит, она уцелела в тысячелетиях! И Циана побежала под соседний навес.

В самом центре торчала огромная глыба камня. Перед нею — полукружием, сколоченный из досок высокий настил. Утоптанная вокруг земля побелела от пыли и мраморной крошки. В глубине у самой стены стояли амфоры, одна другой красивее — как на подбор. Циана переходила от одной к другой, приседала на корточки, любовалась, безошибочно называя по стилю рисунка, какие из них коринфские, а какие из Самоса или Родоса. Лицо скульптора сковал суеверный ужас. Заметив это, она тут же вскочила на высокий настил и встала перед глыбой камня.

— Ладно, сделай и меня красивой!

— Богиня, ты и в самом деле…

Циана прыснула со смеху:

— А за какую из богинь ты меня принимаешь?

Заданный в шутку, ее вопрос был не менее коварен, чем тот, что был поставлен Парису тремя богинями. Предпочтя Афродиту и дав ей золотое яблоко, он довольно сильно осложнил ход развития европейской цивилизации.

— Может быть… А… А… Афина… — пролепетал Пракситель. Мудрая девственница была все же более могущественной богиней.

Циана выпрямилась, суровая, как Афина Паллада:

— Ну-ка посмотри хорошенько! Считаешь ли ты, что сестра моя так хороша! — И театральным жестом она сбросила с себя хитон.

Пракситель рухнул на колени перед подиумом. Вероятно, он никогда в жизни не видел воочию столь красивого женского тела. Ведь он черпал идеи из царства Платона!

— Бо… богиня… — простер он к ней руки, — на погибель мою ты явилась?

Известно, что Афродита погубила не меньше людей, чем ее воинственная сестра.

— Ладно, ваятель, бери в руки молоток и долото! — смилостивилась Циана.

— Но… в таком виде? — ужаснулся он еще больше.

— Сколько тебе говорить, что я никакая тебе не богиня! Давай, берись за дело!

Он поднял с земли глиняную плитку, принес откуда-то деревянную шкатулку с черными и красными чернилами, оглядел кончик тростниковой кисточки. Циана с любопытством следила за ним, потому что в ее веке почти не знали, как и чем рисовали эллины.

— Тогда… тогда мне нужен какой-нибудь мотив, иначе… Позволь мне, — Пракситель подбежал к вазам, схватил первую попавшуюся и поставил ее на подиум рядом с левой ногой обнаженной Цианы. Он поднял ее хитон с таким благоговением, будто касался самой богини, но не упустил тайком пощупать его материю. Откуда взяться такому хитону у простой смертной, если он явно ткался в мастерских Олимпа? Скульптор разостлал его над вазой, умело расправил ниспадающие складки. Вот так, богиня! Все равно, что ты входишь в море купаться. Потому что иначе… Ты ведь знаешь, людей…

Потом он, пятясь, отступил на несколько шагов и прищурил перепуганные и в то же время очарованные глаза.

— Сделай шаг вперед, богиня, так, спусти одну ногу с подиума, как ступаешь вниз с берега в море, понимаешь?

Циана пошатнулась.

— Но если ты думаешь, что я долго так выдержу…

— Я сейчас, минуточку!

Рука его задвигалась над плиткой. Время от времени он быстро окунал кисточку в густые красные чернила. По вискам его стекали струйки пота. С профессиональной жадностью глаза его поглощали дивные изгибы и округлости ее тела. Слегка отодвинув плитку от себя, он оглядел набросок, потом обернул плитку и тут же принялся за второй эскиз.

— Еще немного, совсем немного… Мне нужен будет и один набросок со спины.

Он взял вторую плитку и прошел за подиум. Улыбаясь, Циана слушала его пыхтенье у нее за спиной, а потом вдруг почувствовала на себе его взгляд. Она знала, что со стороны спины ей тоже нечего стыдиться, но все же ей стало неловко. Она крикнула ему через плечо:

— Эй, не думаешь ли ты делать Афродиту Калипигос!

— О, разве возможно такое богохульство! — воскликнул хрипловатым голосом ваятель, будто в настоящее время он не рисовал нечто подобное.

— Как, разве ты не знаешь эту скульптуру? Ведь она так и называется: Афродита с красивым задом! Две славные дамы из Сиракуз построили храм для Афродиты и заказали для него такую статую. Богиня стоит повернувшись спиной, откинув хитон так, чтобы видна была только ее попка. Обе они счастливо вышли замуж и жили в богатстве и неге благодаря тому, что Афродита наградила их красивыми задними частями тела. Так вот, в ее честь… Да, веселый вы народ, ничего не скажешь!

— Ну, там, в Сицилии… — промямлил скульптор. — А кто сделал эту статую?

— Сейчас не могу вспомнить. Это ваше вино… — вышла она из положения. Она не только не знала автора, но даже не помнила, к какому времени относится скульптура, но зато чуть не бухнула ему, в каком музее находится эта Афродита.

— Готово, богиня! Остальное я сделаю по образу, который всегда будет жить во мне…

Она сошла с подиума и подняла плитку с первыми двумя набросками. Пракситель застыл, зачарованный грациозностью ее движений.

— Но ведь это Афродита Книдская! — изумилась Циана, узнав и вазу, и плащ, и позу входящей в воду красавицы.

— Какая-какая?

Она снова проговорилась, но в ней все чаще говорило вино, а не она сама. Искусствоведам еще только предстояло дать знаменитой статуе это название.

— А другая подобная статуя у тебя есть?

— Неужто я посмел бы, о, дивная среди богинь! И теперь-то только с твоего позволения…

— Хватит тебе с этими эпитетами! Ты, кажется, кроме Гомера ничего не читал! Так ты и в самом деле не знаешь никакой Фрины?

Он по-прежнему недоуменно ответил на ее настойчивый вопрос, а если верить истории, так именно Фрина вдохновила его на создание Афродиты Книдской. Но разве мало небылиц в истории!

— Возможно, это будет самое великое из всех твоих произведений, Пракси, — сказала она пророческим тоном.

— О ты, из пены рожденная! Если позволишь оставить ее в таком виде… Потому что до сих пор мы не смели… богинь… — трепетным, умоляющим голосом сказал великий ваятель.

— Неужто у тебя хватило бы духу прикрыть такую красоту? — возмутилась Циана, подпоясывая хитон. — Что тебе стоит обмануть их, что Афродита лично явилась к тебе и пожелала, чтобы ты изобразил ее обнаженной? И перестань меня величать, сколько раз я тебе говорила, что я самая обыкновенная женщина! Протагор еще столько веков назад сказал вам, что человек есть мерило всех вещей! Давай теперь выпьем за твой будущий шедевр!

Пракситель прибрал плитки с эскизами в шкаф.

— Легко было Протагору! Теперь нас обязывают верить в богов.

Циана уже бежала к беседке — теперь она походила скорее на богиню охоты Артемиду, потому что никто никогда не видел бегущей Афродиту. Она бросилась на мраморную скамейку, откинулась, опершись спиной о колонну, и открыла рот:

— Кто мне даст напиться? Умираю от жажды!

Старый геометр и трагик стукнулись головами — каждому из них хотелось поднять мех, чтобы налить богине. А так как в те далекие времена писатели были более усердными в служении богам и владетелям, то победил трагик.

— Из меха! — крикнула Циана. — Я никогда не пила из меха!

Трагик поднял над ней козий мех, заставлявший людей распевать песни, и осторожно вынул пробку. С очаровательной плотоядностью Циана подставила открытый рот розовой струе. Неразбавленное вино было липким от сладости. Она поперхнулась, вино залило прелестную шейку, струйкой потекло ей за пазуху, и девушка счастливо взвизгнула.

Трое атеистов не знали, что и думать о ней. При всех безобразиях, какие творили, если верить легендам и сказкам, дочери Зевса и другие обитатели Олимпа, все же никто из них не позволял себе такой развязности в человеческом обществе. Однако неэллински красивое и, как менада, пьяное существо явно знало вещи, которые не то чтобы женщина, никто другой из смертных не знал. Философ-геометр решил испытать ее еще раз:

— Дочь Зевсова, ты недавно довольно пренебрежительно отозвалась о Платоне, а каково твое мнение об Аристотеле?

— А что особенного я сказала? — спохватилась Циана, не совершила ли она какой-нибудь исторической глупости, но и это не отрезвило ее. От порции неразбавленного вина у нее окончательно зашел ум за разум. — Платон славненький старикашка, без которого идеализм — ничто! Кроме того, де мортуис аут бене, аут нихил. Пардон, это на латыни! Как говорили римляне: о мертвых или хорошо, или ничего. Мне он не симпатичен главным образом из-за своего труда «Государство», потому что не представлял себе государства иным, кроме как рабовладельческим. А Аристотель, скотина, вторил ему. Может, для вас он и в самом деле самый великий и, вполне возможно, что парень действительно много знает, раз вобрал в себя самое разумное, что было у всех вас. И у Платона, и у Зенона, и даже у тебя, но… дорогой, не надо так…

Ее язычок, окрашенный от вина в ярко-розовый цвет, начал молоть глупости, размазывая древнегреческие слова:

— Нет, так нельзя! Если хочешь сидеть в тени, философствуя и потягивая виноградное винцо — сиди себе, пожалуйста, но не за счет других! Потому что рабы такие же люди, как и мы с вами! Пораскинешь своими гениальными мозгами, придумаешь разные машины, чтобы работали вместо тебя…

— О, неземная! — боязливо воскликнул хозяин. — Такие разговоры о рабах нам не дозволено даже слушать!

— Почему, Пракси? Ведь у вас демократия? Может, ты и гений, но если взять и нарезать тебя на кусочки, не найдется ничего такого, чего бы не было и у раба, ясно? А Аристотель… — она повернулась со свирепым видом к его пожилому коллеге. — Нет, вы полюбуйтесь только на его ум, взялся и против женщин писать! Мужчина-де — солнце, женщина — земля, он — энергия, она — материя, но даже по рождению она, видите ли, не ровня мужчине…

— А где он об этом писал? — поинтересовался старый философ, — я не знаю…

— Если еще не написал, то напишет, — грубо отрезала Циана и вдруг хихикнула, как заправская сплетница: — И позволяет своей гетере Филис кататься на нем! Как, разве вы не знаете эту историю? Значит, так: она раздевает его, накидывает уздечку, садится на него сверху и ударяет его плеткой. Понимаете, плеткой заставляет его бегать на четвереньках! Наверное, эта Филис очень красива, а?

Трое мужей были поражены ее рассказом. Философ, хоть и завидовавший своему коллеге, решил защитить его.

— Мы не знаем никакой Филис. Аристотель давно привязан к гетере Герпиле, очень достойной женщине, которая родила ему сына по имени Никомахос…

— Но я это видела своими глазами, то есть на картинах! Знаете, сколько создано произведений с таким сюжетом: красота ездит верхом на мудрости! Вот это тема для тебя, Пракси! Но нет, ты не сторонник реализма.

— Подобную историю я слыхал в Азии, но не об Аристотеле, — сказал философ.

— А мы ее знаем об Аристотеле! — запальчиво сказала специалистка по древней истории — И вообще я не люблю этого вашего философа. Человечество многим ему обязано — это верно, но и тысячи лет спустя люди верят во все его ошибки и не смеют в поисках истины обратиться к другим источникам, а ведь у каждого времени свои истины — это я тебе говорю, философ!

Старик кивал, потрясенный ее пророчеством.

— Я и ему самому скажу, — пригрозила она. — Он сейчас в городе? Пракси, а почему бы тебе не сходить и не позвать его? Скажи ему, пусть не боится, я его не съем! Я за равенство.

— Я пойду, — вскочил, все такой же усердный и предупредительный, автор трагедий. Опомнившись, она хотела было его остановить, но не успела — он уже ушел со двора.

— Эй, ребята, много глупостей наговорили мы тут за столом, — воскликнула она, употребив неэллинское выражение, забыв, что в беседке не было стола. — Давайте-ка лучше споем! Пракси, у тебя нет гитары? Нет-нет, принеси сам, хочу, чтобы мне прислуживали не рабы, а человек, которого я люблю, потому что я люблю тебя, Пракси.

Смущенный ее объяснением в любви, которое грозило материализоваться в объятия, ваятель бросился за гитарой, а когда вернулся, и вовсе растерялся, потому что никогда еще не приходилось ему слышать, как играют богини.

— Богиня, неужто…

— Да хватит тебе божиться на меня! Давай сюда, посмотришь, какая из меня гетера…

Ей хотелось продемонстрировать им все, чему ценой большого труда научилась, готовясь к пребыванию в их времени. Она ударила по струнам, проверяя настрой, и с воодушевлением начала первый эпиникий Пиндара, созданный на целых сто лет раньше. Где-то посередине она остановилась и, победоносно глянув на них, спросила:

— Узнаете?

Потом она сыграла один за другим два гимна и, не удержавшись, подсказала:

— Мезомед!

— Наверное, кто-то из молодых, — предположил старый философ.

Циана резко отложила гитару — Мезомед жил на два века позже, примерно во втором веке до новой эры!

— Эх, я вся исполнена божества! — поднялась она в блаженном раскаянии. — Энтеос! Так вы говорите, когда напьетесь? Вы хорошо устроились, у вас за все ответственность несет кто-то другой. Да здравствует Дионисий! Пракси, отведи меня куда-нибудь выспаться! Да, неплохо бы и душ принять…

Ваятель не знал, что такое душ, но повел ее в свой дом. Циана повисла у него на руке, продолжая извергать поток малопонятных, а потому и в самом деле звучавших для него как божественное откровение слов:

— Это твой дом? Да, заработки у вас неважные, но это и понятно, художник в классовом обществе… Ну да ладно, на хлеб и вино хватает, а остальное пусть тебя не волнует, мой дорогой! Ты гений, можешь в этом не сомневаться! Одна моя подруга, она другим музам поклоняется, я же посвятила себя Клио, музе Истории, ты ведь слыхал о ней, верно? Так вот, скажу я тебе, моя подруга изучает искусствоведение и страшно влюблена в тебя. Боже, говорит, Праксителю я готова руки целовать, если бы…

— Богиня, я… — ваятель замирал от страха, ведя ее в свою спальню, а она бесстыдно хохотнула ему в самое ухо:

— А чем тебе доказать, что я гетера?

— Это ты мне докажешь, мне! — гаркнул кто-то у них за спиной.

В солнечном мареве стоял посреди двора начальник городской стражи, на этот раз в сопровождении четверых воинов в тяжелых доспехах.

— A-а, монсиньор! — обрадовалась ему пьяная Циана, в сознании которой окончательно перемешались века и эпохи. — Ну как, позволила тебе твоя кирия… Пракси, так у вас называют своих жен?

— Ты арестована! — взревел, словно смертельно раненный, начальник.

— Костакис, ты не можешь арестовать богиню! — сказал Пракситель.

— А, так, значит, это ты тот самый Костакис, которого все боятся! — рассмеялась Циана, ткнув его пальчиком в толстое брюхо. — Костакис, я превращу тебя в свинью! Или во что-нибудь другое. Однако я великодушна и предоставляю тебе самому сделать выбор.

Бравый начальник стражи не должен бояться богов. А Костакис к тому же был тайным безбожником.

— Иди за мной!

— В чем же согрешила наша подруга? — вмешался с философским спокойствием старый геометр.

— Подстрекала против государственного строя, говорила, что рабы равны остальным гражданам и так далее. Кроме того, богохульствовала и… Вообще, я располагаю всеми сведениями, причем обо всем!

Ваятель и философ сокрушенно переглянулись: значит, их друг занимается не только писанием трагедий?!

Однако в интересах исторической правды надо сказать, что Костакис не раз использовал этот способ, чтобы запугать какую-нибудь неуступчивую гетеру и заставить ее работать на государство. А так как гетеры были обычно из освобожденных рабынь, то и обвинения в богохульстве, в подстрекательстве против сильных мира сего не были лишены основания. Еще сто лет назад великая Аспасия жестоко поплатилась за свободомыслие — ей были предъявлены обвинения в тех же грехах. Вот почему в данном случае нельзя было категорически утверждать, что именно писатель оклеветал их гостью. Но, к сожалению, подобная двусмысленность характерна для большинства исторических фактов.

Циана, естественно, не испугалась. Помимо приемов дзюдо, она располагала и другими средствами защиты: в одном из потайных карманчиков хитона у нее было спрятано сильнодействующее успокоительное средство в аэрозольном флаконе, которым запросто можно уложить наповал начальника со всей его стражей. Однако Циана решила: «Если история окрестила меня Фриной — ведь это я позировала для Афродиты Книдской! — пусть меня арестуют. Значит, мне суждено предстать перед судом ареопага. Пусть адвокат разденет меня донага перед всеми, чтобы доказать, что красота не может быть богохульственной и порочной, она создана богами, прекрасное — это добро, а добро — прекрасно. Старцы в ареопаге не смогут не согласиться с ним…»

— Радуйтесь! — весело воскликнула она. — Давай, Костакис, веди меня в ареопаг!

Это привело начальника стражи в бόльшее замешательство, нежели угроза превратить его в свинью. И он приказал страже:

— Уведите ее! — но сам не сдвинулся с места.

— Костакис, неужели обвинение столь тяжело? — спросил его философ, почувствовав, что начальник не случайно отстал от своего отряда, когда стража с обнаженными мечами увела необыкновенную гетеру.

— К тому же она налог не уплатила! — озабоченно вздохнул страж закона.

— Если все дело в налоге, я заплачу.

— Но ведь она богохульствовала! Раз я говорю, значит, у меня есть доказательства. А вы не исполнили свой гражданский долг… — осторожно опробовал Костакис тот метод, который обычно действовал безотказно.

— Архонту докладывал?

— Нет.

— Садись с нами, выпьем вина! — подтолкнул его к беседке философ. — Коринфское, холодное. Ваятель, пошли рабов за свежей водой, пока мы побеседуем тут с достойным слугой народа…

Циана продолжала веселиться, предвкушая историческое шоу в ареопаге, а измученные жарой воины в жестяных доспехах еще больше забавляли ее.

— А ну-ка уберите свои железки! — сказала она им, как только они вышли на улицу. — Разве вы не знаете, что сказал один ваш мудрец: поднявший меч, от меча погибнет!.. Черт бы побрал это вино! Да, этот мудрец был не ваш, но, как бы там ни было, уберите от греха подальше, а то еще кто-нибудь споткнется… Да не убегу я, не бойтесь! Я ведь сама хочу в ареопаг, чтобы оставить с носом вашего кривоногого начальника.

Воины с готовностью убрали в ножны мечи, потому что эта гетера — такой красивой они еще не водили к своему начальнику! — все равно не сможет убежать. А если она и в самом деле богиня и захочет превратить их в свиней, то и мечи ей не помешают. Неожиданно массивное ожерелье на шейке гетеры тихонько зажужжало, а потом она проговорила несколько слов на непонятном стражникам языке.

Циана подняла глаза к небу. Подняли головы и четверо воинов, и тут же застыли в своих раскаленных доспехах: прямо на них спускалась ослепительно сверкавшая в молочной синеве неба машина.

— Не бойтесь, мальчики! — сказала им Циана, потому что они готовы были разбежаться в стороны или пасть ниц.

Машина остановилась в воздухе — примерно в метре от растрескавшейся под палящим зноем земли Эллады. В центре машины открылось круглое окошко. Будто сам Адонис, весенний любовник Афродиты, выглянул из него — таким гладким, красивым и юным оказалось лицо мужчины, протянувшего руку:

— Поднимайся!

— Но почему же, я прошу тебя… — возразила арестованная.

— Приказ Института!

И Циана приняла протянутую ей руку, которая энергично втащила ее в машину. Окошко закрылось, и машина мгновенно унеслась в сторону Олимпа, слившись в небе с самим солнцем.

— Вы почему прекращаете командировку, когда я еще ничего не успела узнать? — возмущенно крикнула Циана, бухнувшись во второе пилотское кресло.

— Кажется, тебе еще многое прекратят, — сказал Александр, опускаясь рядом с нею. — Возможно, тебе вообще придется уйти с кафедры древней истории. Искусствоведы в тебе усомнились. Ты совершила грубое вмешательство в развитие Эллады. Эх, глупая девчонка, сколько же ты успела натворить за такое короткое время!

— Но я ничего не сделала!

— Ладно-ладно, не первый день знакомы!

— Но что такого я могла натворить в одиночку? История упряма, она лучше нас с тобой знает свое дело… — сказала с грустью в голосе Циана. — После меня появится гетера по имени Фрина… а если и не появится, история ее выдумает. Она вдохновит великого скульптора во-время праздника Посейдона… Ох, как мне хотелось его дождаться! Там Фрина разденется донага и будет купаться на глазах у всего города. Заметь: вероятно, это будет первый стриптиз в Европе! И Пракситель найдет в себе силы, чтобы изваять ее обнаженной. А потом прекрасную Фрину будут судить, но, слава Олимпу, красота всегда надевала узду на мудрость, и старцы в ареопаге ее оправдают… Ух, дорогой, я так устала, как-нибудь в другой раз я тебе все расскажу!

Посмотрев на нее, Александр представил ее себе без всех этих драпировок, ниспадающих складок вдвое перепоясанного хитона и подумал, что из нее, наверное, получилась бы неплохая модель для древней богини. Только тогда Александр окончательно осознал, что и он из тех, кому всегда будет трудно судить красоту. Но все же он осмелился спросить:

— А у тебя действительно ничего не было с этим… Праксителем?

— Конечно, ты же знаешь, что я люблю тебя!

— А! — ошеломленно воскликнул Александр. — Впервые слышу!

— Эти вещи не предназначены для восприятия на слух, милый, — она протянула ему руку и заплакала.

— Но почему ты плачешь? Не надо, прошу тебя, — смешался юноша. — Ты ведь сама мне говорила… ведь правда? Помнишь: один древний философ изрек, что расставаться с прошлым нужно смеясь…

Он процитировал неточно и не к месту, но ему это было простительно, потому что он не историк, а самый обыкновенный инженер, специалист по эксплуатации темпоральных машин. Кроме того, он был хорошим парнем, и Циана рассмеялась сквозь слезы. Глядя на то, с какой скоростью и с каким равнодушием дигитальный счетчик времени отсчитывал годы, сквозь которые они пролетали, она вздохнула, будто и в самом деле прощалась с ними:

— Ох, до чертиков надоела мне эта история, в которой нет ничего из того, что о ней говорится!..

Очнувшись от шока, воины Костакиса с трагическими воплями бросились во двор Праксителя. Предчувствуя недоброе, Костакис вышел из тенистой беседки. Он только что согласился, наконец, с эллинским философом и геометром, что не стоит беспокоить ареопаг из-за какой-то гетеры, когда все можно устроить с глазу на глаз, а теперь сделка была под угрозой.

— Бо-о-бог… из машины… — мямлили стражники.

— Пусть докладывает кто-нибудь один! — приказал Костакис.

Тот, на кого он указал, еще не успел успокоиться и, трясясь как в лихорадке, начал рассказывать, как бог спустился из машины и похитил арестованную.

— Ах, идиоты! Я покажу вам бога из машины! — взревел Костакис. — Сколько раз я вам говорил поменьше ошиваться в театре!

Пракситель и философ, по-видимому, не были такими убежденными атеистами, потому что боязливо подняли головы к небу и повернулись в сторону Олимпа. Однако там, как и прежде, не было ничего, кроме огненного лика Гелиоса, который, хоть и был чисто эллинским богом, с непонятным людям старанием плавил в своей печи красивое и безобразное, мудрое и злое, правду и небылицы…