Неосторожный гений

Глава 6.

В ординаторской я сидела с твердым намерением дождаться ван Чеха и все ему рассказать. Доктор опаздывал. Со времени той истории с похищением, я относилась к его опозданиям скептически и с большим опасением. Сегодня же, словно чувствуя, что я его жду и волнуюсь, доктор опаздывал сильнее обычного.

В результате он пришел, но вид доктора был настолько убитый, что я и заикаться забыла про свои неприятности.

- Что с вами? - тут же спросила я.

- Налей мне чаю, - устало сказал доктор, - я не спал всю ночь. Бри увезли в больницу, ей стало плохо…

- Вы переживаете, это понятно…

- Брижит, давай без психотерапии. Тошнит уже от этой работы.

Я чуть не выронила чайник и во все глаза посмотрела на доктора.

Ван Чех сидел со сгорбленной спиной, халат был накинут кое-как. Волосы не причесаны с утра, в них особенно ярко сегодня серебрилась седина, а раньше она была вовсе незаметна. Доктор опустил голову на руки и на меня не смотрел.

Поддаваясь первому чувству жалости, пытаясь, разделись с доктором его тяжелый момент, я не стала разбивать чайник, а просто налила чай, поставила чашку рядом с доктором и легко погладила ван Чеха по голове.

Доктор тихо усмехнулся.

- У тебя тоже все не в порядке? - спросил он.

- Есть немного.

- Вот такая жизнь, - резюмировал доктор, - Потом еще Ая затемпературила. Я не знаю, за кого переживаю больше, это забавно, - ван Чех пытался храбриться, отнял руки от лица и выдал подобие улыбки.

- Боюсь, что за всех, включая юродивых, сирых и убогих, - сказала я.

Доктор чуть-чуть развеселился.

- Кстати, у меня есть новость, которая вас развеселит еще больше, - сорвалась на деловой тон я.

- Ну-с, я слушаю, дитя мое, - доктор приступил к уничтожению чая. Взял бутыль коньяка из стола, подержал, подумал и поставил обратно, с задумчивым и чуть печальным лицом. Отследив манипуляции, я продолжила:

- Антонас. Его таскают в Пограничье.

- Как? - доктор окончательно оживился.

- Видимо, за шкирку, - огрызнулась я, - Не перебивайте меня.

- Хорошо, не буду.

- Вы издеваетесь?

- Есть немного, - ван Чех выдал самую плотоядную из своих улыбок.

Я простила доктору его выходку, пусть повеселиться, ему работать еще сегодня.

- Так вот…

- Вот так…

- Доктор!

- Я!

- Не стану ничего рассказывать, - обиделась я.

Ван Чех присмирел.

- Резкие провалы Антонаса в сон связаны с тем, что кто-то водит его в Пограничье. Последний раз я застала в его палате ужасный запах перегара, он был почти пьян. Антонас рассказал, что ему привиделся человечек, который дал бутылку и сказал выпить. И бутылка есть и даже стакан. Антонас помнит, как брал бутыль, но как пил не помнит. А бутыль со стаканом нашел только благодаря тому, что делает так всегда. Сработали автоматизмы.

Доктор сложил губки бантиком и нахмурился.

- С одной стороны, все это очень похоже на попытки оправдаться глубокого шизофреника, из тех, кому голоса в голове повелевают убить кого-нибудь, - начал басовито доктор, - Исходя из этого, Антонас, скорее всего не врет. Вопрос, почему он не помнит, как пил? Прошлый раз он говорил о том, что кто-то пытался его опустить… Как жаль, что Кукбара остановилась в своих зверствах лишь на эстетическом убийстве… - Доктор погладил крышку стола, - убить через пограничье можно. А вот залезть в чужую голову? У меня часто возникал вопрос, если можно убить человека, то можно ли управлять сознанием? Вот почему мне не нравятся все эти попытки глубокоуважаемого мужа Пенелопы прорабатывать это самое пограничье. Там совершенно нечего делать людям несведущим. Да и понимающих что-либо, я бы не рекомендовал туда засовывать.

Я не хочу ничего предполагать сейчас, - доктор замолчал в раздумьях, - вдруг управление чужим сознанием все же возможно? Это эффективнее гипноза, это при определенных обстоятельствах удобнее. Просто многое пока не вяжется… Я же не один такой умный, и Тор мог тоже додуматься до этого…

- Я ничего не поняла.

Доктор страдальчески закатил глаза:

- Брижит, включи свою светлую головку. Если можно убить человека, то возможно и управлять им. Пораскинув мозгами, можно это понять, - пробубнил он.

- И вы думаете, что Тор до этого додумался?

- Но Нобелевку же он получил?! - парировал доктор.

- О, да. Это аргумент, - сказала я.

- И чтоб ты понимала…

- В вашей логике.

- Ты поразительно скептична сегодня, Брижит, - доктор сощурился, - У старого доктора проблемы в семье, а она… Эх, никто меня не любит.

- Чтобы меня так не любили, как вас, - фыркнула я.

- А ты чего сидишь-то? Видишь, доктор веселый, почти довольный жизнью, можешь идти дальше и продолжать свою работу… уже с больными людьми.

- После слова "работу" надо было ставить точку, - хихикнула я.

Доктор насупился.

- Будешь меня обижать… сделаю с тобой что-нибудь страшное, - он состроил самую кровожадную из всех возможных физиономий.

Я, смеясь, ушла от него и направилась к Антонасу. Тот прибирался в палате. Он аккуратненько раскладывал по местам все свои вещи. В углу комнаты притаились веник и совок, взятые у сестры-хозяйки. Под столом я заметила припрятанное ведро.

- У вас же убираются, - улыбнулась я.

- Доброе утро, доктор, - поприветствовал Антонас, - Я так решил, мне нечем себя занять и я подумал, что надо убраться. Если честно, санитарки не очень чисто убирают. Дай, думаю, подмету, полы помою, мелочи всякие расставлю, все будет мне занятие.

- Молодец, Антонас. Но, позволь, тебя прервать. Я нашла тебе занятие. Сейчас пойдем в кабинет изотерапии. Попытаешься нарисовать того человечка, который тебе являлся. Он, кстати, больше не приходил?

- Пока нет. Но я хорошо его помню. Не знаю, смогу ли я нарисовать, но буду стараться, - Антонас выставил в ряд последнюю коробочку, то ли с мылом, то ли еще с чем и отправился мыть руки.

От стерильной белизны палаты, от ряда коробочек, рассортированных по цвету и величине, расставленных в соответствующем порядке, с соблюдением идеальной симметрии, психическим здоровьем не веяло. Антонас старательно пытался систематизировать свой быт, настолько, чтобы ничему нерегулируемому не было в нем места. Как эпилептик, страдающий провалами в памяти, компенсирует этот недостаток идеальным порядком. Может из-за провалов в памяти он и затеял все это? Чтобы знать, что он делал, пока был в беспамятстве? Пока нет автоматизма коробочку ту или иную на место он не поставит… остальные мысли пронеслись в голове быстрее вихря, мне стало все понятно, я похвалила Антонаса за такую хорошую систему слежения за самим собой.

- А у вас раньше были провалы в памяти? - спросила я по дороге в кабинет.

- Нет. Только когда ужасно напивался. Как обычно бывает, как напьешься и не помнишь, что вечера творил. Такое у всех по молодости бывает, - Антонас мне подмигнул.

- Не правда ваша, - насупилась я, - Я на студенческие попойки не хожу… Да, и вообще. Я ваш доктор, так что попрошу без разнообразных подмигиваний, и прочего.

Антонас несколько погрустнел.

В кабинете изотерапии было тихо, пахло красками и пастелью. На мольберте был чистый лист, на столе валялись обычные альбомы для рисования.

- Выбирайте себе бумагу и чем будете рисовать. Мне важно, чтобы вам было удобнее как можно точнее изобразить того человечка, - сказала я.

Антонас тут же подставил стул к мольберту, взял из шкафа акварель, фломастеры и уголь.

- И прямо можно рисовать? - уточнил он.

- Ну, я бы ограничила вас во времени на три часа.

- За три часа я должен его всего нарисовать? - удивился больной.

- Ну, всего не всего, но хотя бы все важное. Не старайтесь сделать из рисунка что-то эпическое. Рисуйте точнее, но проще.

Судя по виду Антонаса, он совсем запутался.

- Нарисуйте уж хоть что-то, - я села на стул от бессилия.

Больной медленно кивнул и принялся за работу. Он не использовал карандаши, основные линии наносил испачканными в угле пальцами.

Характерная деталь: многие больные, которых я видела, орудовали пальцами вместо кистей или карандашей. Виктор говорил, что так проще нащупать образ, картина не материальна, а в момент ее создания важно трогать руками, то, что рисуешь.

Только через два часа работы с углем, когда Антонас больше напоминал шахтера в забое, чем художника, больной приступил к раскрашиванию. Здесь он уже орудовал кистью не жалея акварели быстро выкрасил все почему-то светло-голубой краской. Фломастерами он стал рисовать тут же, какие-то мелкие детали, прикладываясь то к акварели, то снова к фломастерам. В положенные три часа он уложился, осталось даже 10 минут, на то, чтобы что-то доделать.

Со счастливой, детской улыбкой на лице он подозвал меня. Я все время наблюдала, как он работал, делала необходимые пометки, теперь подошла посмотреть, на что же мой подопечный потратил три часа.

Зрелище меня впечатлило. Иначе я сказать не могу. Увидев картину, первое мое желание было грохнуться в обморок, а желательно в кому, а еще лучше, чтобы тут же меня поразила молния и биологическая смерть. Потом я позавидовала золотым рыбкам, чья память держится 10 минут. Я теперь уже вряд ли смогу забыть ту картину.

В центре шедевра располагалась отлично, во всех подробностях, как натуральная, прорисованная бутылка водки. Ее в себе сжимали пальцы-веточки коричневого цвета, небрежно "накиданные" фломастером. Рядом с бутылью был граненый стакан, который сжимали уже другие пальцы-веточки. Стакан был словно настоящий и жидкость в нем тоже. Тени были очень грамотно наложены, но человечка на картине не было. Мы потратили три часа бесценной жизни на то, чтобы нарисовать бутылку водки со стаканом. Осознание сего факта меня сбило с толку.

- А где человечек? - немея, спросила я.

- Вы же сказали нарисовать самое главное! - парировал Антонас.

Я почувствовала, что сейчас из глаз брызнут слезы или я разрожусь безудержным хохотом.

- Спасибо, Антонас, идите в палату.

Больной ушел. Даже доктору показывать было бы стыдно. Засмеет, как пить дать. Я стояла перед картиной в полном недоумении. Засунув руки в карманы, я недолго покачалась с носка на пятку. Неприятное ощущение скользнуло по пальцам лево руки - бумажка. Новое послание. Я мелко задрожала. Как они появляются в моих карманах?

Бумажка тут же была развернута самым резким и безжалостным образом. Иначе я бы просто не решилась ее прочесть.

Насколько было бы возможно, запудрить всем великим мозг,

И в каждый волосок, и клетку их впитаться,

Мне было бы приятно, из них творить послушный воле воск,

Историю менять, но к жизни не касаться.