Непобеждённые. Баллады о Солдатах…

Рассказ 1

Учитель

– Притон блатных и хевра нищих, я приветствую тебя!

Дверь класса отворилась и из коридора легко, элегантно и в то же время величественно вошёл учитель русского языка и литературы Ростислав Георгиевич. Высокий, с копной вьющихся седых волос, обычно непокорных и приглаживаемых им рукой в минуты глубокой задумчивости – любимый и обожаемый всеми учениками 10 «Б». Он слегка припадал на одну ногу, но хромота нисколько не портила его и даже придавала ему толику дополнительного шарма.

– Кто сегодня дежурный?

– Я! Со своего места из-за парты поднялась рано оформившаяся в теле девушка, на которой трещала школьная форма, подчёркивая рельефные изгибы девичьего стана.

– Дугина, да неужели ты?

– Я, а что не так?

– Распустила девка косы, а за ней бегут матросы! – Глаза учителя смеялись, но ничто более в его лице не выдавало эмоций.

– Матрасы! – раздалось с «камчатки» – одной из последних парт. Это Сергей Катюхин позволил себе угадать настроение учителя и оседлать волну его настроения.

– Сходи-ка, родной, в учительскую, да принеси пару кусочков мела. А ты, дорогая, сотри лишнее с доски, все уже ознакомились с этим шедевром.

А на доске красовалась надпись мелом: «Кто болеет за «Торпедо», тот родился от соседа!»

Учитель сел за стол, согнув правую ногу в колене и примостив её под столом. Левая нога никак не умещалась под стандартной мебелью, не рассчитанной на гренадёрский рост и её (ногу) пришлось вытянуть в проход между средним и крайним рядом парт.

– Итак, уважаемые и периодически уважаемые, сегодня мы продолжим изучение романа М.А. Шолохова «Поднятая целина» и особое внимание обратим на образы основных персонажей этого произведения, в которых автор отразил и воплотил характерные черты и признаки новой исторической эпохи – эпохи революционной и весьма непростой замены старого мира на новый.

Голос учителя привычно завладел неокрепшими сознаниями юношей и девушек «со взором горящим». Урок привычно вкатывался в нужное педагогическое русло. А это был последний на сегодня, 6-й по счёту урок. И скоро домой. Моя парта была второй у окна, за которым вовсю пригревало не по-весеннему жаркое солнце и ветви высоких деревьев старого школьного парка ритмично раскачивались, укачивая моё несознательное сознание. Незаметно для себя я ткнулся носом в парту и задремал тихим сном праведника.

– Вставайте, граф, Вас ждут великие дела! – надо мной, спящим, с высоты своего богатырского роста заботливо склонился и поглаживал мои вихры на затылке Ростислав Георгиевич!

Класс дружно взвыл от смеха, от души кидая в меня скомканными бумажками.

– Спокойно! Что за бунт на корабле?! Зачинщиков на рею!

Я неловко стёр с лица слюни такого короткого, но такого сладкого сна.

– Сходи-ка, дружок Зарубин, в туалет, да смой с лица свою вековую классовую усталость. Да не перепутай, болезный, помещения – тебе туда, где буква ЭМ, но не ЖО.

Поплескав в лицо холодной водой из умывальника (горячую воду почему-то отключили, хотя на дворе был апрель месяц), я не спешил возвращаться в класс. Посидел для порядка на подоконнике распахнутого окна, подышал весенним, пахнувшим травой ветерком и вернулся к героям Шолохова.

Что-то незаметно, тревожно и неумолимо изменилось в классе.

Класс притих… Учитель сидел за столом сгорбившись, согнувшись почти до столешницы. Руки прижаты к телу, левая нога торчала как кочерга в проходе между партами. Учитель молчал, опустив голову и закрыв глаза. Класс безмолствовал.

Ростислав Георгиевич медленно поднял голову. Открыл глаза. Тихо спросил:

– У вас этот урок последний?

– Да!

– Собирайтесь домой. Урок окончен. Только расходитесь тихо, не мешайте другим. Зарубин и Катюхин старшие – всех тихо проводите из школы. Всё понятно? До свидания …

Класс не совсем тихо слился по коридору и по лестнице и растворился на улице. Мы с Серёгой, не сговариваясь, вернулись к Учителю.

– Ростислав Георгиевич, что с Вами?

– Да нога, остеомиелит проклятый …

– А это что?

– Нога у меня, ребятки, на войне прострелена. Кость перебита. Иногда болит не к месту. Вот как сегодня. Не к месту …

Учитель сжал зубы, замолчал, пережидая приступ накатившей боли, жгущей ногу от колена до кончиков пальцев. Кудрявая голова клонилась всё ниже …

– Встать сможете? До дому дойти?

– Нет, уважаемые, не смогу. Пока не смогу.

– Может, «скорую» вызвать?

– «Скорую» не стоит вызывать. Точно в больницу упекут. А мне ещё четыре десятых класса к выпускным экзаменам готовить. Только не в больницу.

Он попытался привстать, опираясь на здоровую ногу, осторожно перенёс вес тела на покалеченную и тут же со стоном опустился на стул.

– Нет, ребята, не дам я вам пулемёт – за улыбкой учителя пряталась нешуточная боль.

– Чё? – мы не поняли шутку.

– Чё-чё, ничо! Хотя …

– Что?

– Вы, парни, уже взрослые, скоро в армию пойдёте. Можете сделать доброе дело и языками при этом не трепать? Могу на вас надеяться всерьёз?

– Обижаете!

– Ну да ладно, сам напросился. А сгоняйте-ка, мои хорошие, в магазин, в штучный отдел и купите мне лекарство, от которого я встану и сам домой дойду. Ферштейн?

– Опять обижаете!

– Сможете или напартачите?

– Да взрослые мы уже, говорите, чего и сколько нужно.

– Эх вы, защитнички мои! Водку вам не дадут, молодые ишшо, купите «Агдам».

– Сколько?

– Катюхин, не умничай. 1 бутылку. И спрячьте хорошенько, чтобы в школе никто не увидал. Сделаете?

– Без проблем. Одна нога здесь, другая там!

Учитель выдал нам «трёшницу» (3 советских рубля). Поняв, что мы знаем цену продукту, пояснил, чтобы прикупили пару яблок, а сдачу забрали себе. Сказано – сделано! Гордые оказанным высоким доверием, мы принесли заказанное да с перебором + захватили плавленый сырок «Дружба» и вернули сдачу.

– Ну вы меня что, за алкаша принимаете, соколы? Сырок зачем?

– Пусть будет!

Достав из классного шкафа пустой, но чистый стакан, учитель наполнил его. Спокойно выпил, подождал, откусил яблоко, налил и выпил снова.

– Ну как?

– Вы о чём, дети лейтенанта Шмидта?

– А расскажите, как фашисты Вам ногу прострелили!

– А вдруг не фашисты, может свои по-пьяни?

– Ростислав Георгиевич, расскажите…

– Ну, соколы мои, сами виноваты. Слушайте…

Вырос я в простой семье. Родители любили меня и воспитывали по-старому: в уважении к личности, любви к книгам, истории Отечества, умению слушать и слышать музыку. Do you undestend, comrads?

– Yes, of course!

– Ты смотри, смышлёные дети попались.

Ну в общем, в армию я был призван в 17 лет в марте 1942 года Горьковским городским военкоматом. Пришлось прибавить себе год, так на войну хотелось пойти фрицев бить. Да и высокий как видите, обман мой прокатил. А музыку любил и люблю. В 40-м году летом в кинотеатры страны вышел в прокат американский фильм «Большой вальс». Он был на русском языке, актёры, игравшие главные роли и актёры, их дублировавшие, были великолепны. Вся страна влюбилась в этот светлый и радостный фильм, просто сказка по сравнению с нашей тогдашней жизнью. Я его посмотрел раз пять, не меньше – после школы бежал в кинотеатр имени Маяковского, расположенный на одноимённой улице, доставал заветный рубль – столько стоил билет – и наслаждался невиданным прежде зрелищем заграничной жизни ушедшего века. Действие фильма происходило в далёкой и прекрасной Австрии, в её сказочной столице – Вене. Красивые и ухоженные женщины в криолиновых платьях, паркетные полы, натёртые до зеркального блеска в огромных танцевальных залах, дорогие рояли, на которых играли галантные кавалеры и музыка, очаровательная музыка, навеянная маэстро Иогану Штраусу – королю вальсов – сказочным венским лесом и чудесной рекой Дунай.

– Немец, что ли? – поинтересовался Сергей Катюхин.

– Австриец, мон шерр, австриец. У тебя по географии что, мой юный друг?

–Ну так, в общем…

– Понятно. Зарубин, подтяни своего любознательного приятеля, а то девки засмеют – в глазах учителя появились весёлые огоньки и, кажется, его боль начинала отступать.

– На чём мы остановились?

– На женщинах, натёртых до зеркального блеска.

– Ну да, ну да. С тех пор моей мечтой стало хоть одним глазком увидеть Австрию, Вену, реку Дунай и послушать вальсы Штрауса. И невдомёк мне, молодому, что фильм снят в Америке, в Голливуде и лес в кино был не настоящий и река не Дунай. Чтобы хоть на чуточку приблизить свою мечту, стал я захаживать к знакомым нашей семьи, у которых имелся старый рояль и сначала одним пальцем, а затем несколькими, учился играть на этом величественном инструменте. Слухом меня родители не обидели и через год я вполне сносно по памяти исполнял пару венских вальсов Штрауса из этого фильма. У нас сегодня какое число?

– 12 апреля, день космонавтики.

– Да, други мои, поистине мистика и акустика!

– Чего?

– А того, лекари и защитники мои, что именно в этот день, только в 1945 году, именно в сказочной Вене – столице Австрии – и прострелили мне ногу всего за день до освобождения этого славного города вальсов.

– Да ладно, так не бывает!

– Оказывается, бывает. Ну, слушайте. На тот момент мне было 19 и я был гвардии сержантом, командиром отделения первого стрелкового батальона 301 гвардейского стрелкового полка 100 гвардейской стрелковой дивизии 2 Украинского Фронта. Фу-у, еле выговорил. С 5 апреля мы начали штурм города. Указание Командующего фронтом было строгое – столицу Австрии, этот город-музей, состоящий из дворцов, театров и ратуш (церквей по-нашему) брать щадяще – сильно, но нежно, лишних разрушений не допущать. Ну и как щадяще – фрицы-австрийцы бились насмерть. Адольф Гитлер объявил Вену "городом-крепостью". Битва за столицу была жестокая. Нашей армии противостояли лучшие силы врага – танковые дивизии войск СС, офицеры венских военных училищ, моряки, мобилизованная городская полиция и согнанные под угрозой расстрелов отряды «фольксштурма» – вооружённое гражданское население. Бои велись за каждый дом. 10 апреля мы уже завладели центральными кварталами города и отбросили врага за Дунайский канал.

12 апреля моё отделение преследовало уходящую группу бойцов СС по одной из центральных и похоже, очень дорогой, улице Грабен. Рассказывали, что в древности на этом месте был древнеримский оборонительный ров (слово Graben и значит «ров»). Пока мои бойцы гнали по пыльной и грязной мостовой эсэсовцев, я разинув рот пялился на стоящую посреди пешеходной зоны «чумную колонну» – огромный и пугающий монумент, воздвигнутый в 17 веке после избавления жителей Вены от страшной болезни.

– Рост, командир, помогай! – это Николай Комаров, гвардии сержант, вывел меня из ступора.

Фашисты, взбивая фонтаны пыли своими коваными сапогами и стуча ими как лошади, ломились по широченной улице. Впереди нарисовался неработающий фонтан с широким многоугольным бассейном на нескольких каменных ступенях. В центре бассейна на постаменте расположилась статуя какого-то кудрявого мужика с посохом, завёрнутого в тогу.

– Во что?

– В тогу, Сергей. Ну, для тебя лично – в простыню…

– А, понятно!

– За его ногу цеплялся какой-то каменный голый толстый мальчуган, тоже кудрявый. И морды львиные по всем сторонам постамента! Наверное, в мирной жизни это выглядит красиво, но сейчас за бассейном этого кудрявого мужика спрятались два дюжих эсэсовца. Остальные ломанулись через выбитые парадные двери в шикарное, но закопчённое, старинное здание с лепниной, балюстрадами, балконами и террасами. А мы залегли напротив за опрокинутыми крепкими столами уличного кафе.

– Шеф, сейчас мы их выкурим! – Комаров держал в руке пустую пивную бутылку толстого тёмного стекла.

– А бир где?

– Бир здесь, командир! Николай довольно погладил себя по брюху.

– Да как ты…

– Спокойно, командир! Щас усё будет. Гляди!

– Ахтунг, брандкугель!!! – дико заорал он, размахнулся и метко швырнул бутылку в статую кудрявого мужика. БАЦ!!! Бутыль лопнула, брызнув россыпью осколков.

– А-А-А!!! Оба эсэсовца разом вскочили и попытались вломиться в разбитую дверь здания, но получили вдогонку автоматную очередь, одну на двоих. Им хватило. Два тела в строгих чёрных мундирах упокоились у заветных дверей особняка.

– Ты что кричал-то?

– Берегись, говорю, зажигательная граната.

– А вот оно что. Занятно.

– Что тут у вас? – на звуки стрельбы к нам подбежали остальные бойцы моего штурмового отделения.

– В здании напротив зашли четверо эсэсовцев. Комаров – остаёшься на месте, страхуешь нас. Особо не высовывайся. И чтобы без пива.

– Обижаешь, начальник!

– Остальные – за мной перебежками слева-справа по одному – марш!

Комаров на всякий случай дал очередь по высоким стрельчатым окнам третьего этажа, что подслеповато смотрели на улицу пустыми без стёкол глазницами оконных проёмов. А мы уже были в вестибюле особняка. Пол, выложенный большими разноцветными плитками, дорогие плюшевые кресла, лежащие на боку, огромная картина в дорогой раме, криво висящая на стене, изображающая какую-то лохматую собаку с красным ошейником – всё это видел лишь мельком, сердце глухо бухало в груди и гнало вверх, выше, по лестнице с мраморными ступенями, чёрными коваными перилами и огромными разбитыми зеркалами на лестничных проёмах; туда, где цокают подковки на эсэсовских сапогах, гнало, чтобы очистить этот райский дворец от фашистской нечисти!

Один из бойцов подкрался к резным дверям второго этажа, ведущим, вероятно, в очередной роскошный кабинет, снял с головы пилотку и повесив её на ствол автомата, медленно приоткрыл дверь и осторожно, на уровне головы слега выставил пилотку в дверной проём. Тихо! Он опустился на колено и чуть заглянул в двери.

– Чисто! Командир, куда дальше?

– На третий этаж. Двое – по коридору налево, двое – по коридору на право. Смыкаетесь одновременно. Вперёд!

– Двое – контролируете центральную лестницу. Чуть выждете – и вперёд, зайдя на этаж, расходитесь в стороны навстречу парам. Далее – в том же порядке.

– Понятно, командир!

– Я страхую здесь. Вперёд!

Бойцы легко взбежали на третий этаж и затихли. А я заглянул в приоткрытую дверь и … обомлел!

Огромный белый зал со стрельчатыми окнами от пола до потолка! Одна из стен полностью зеркальная и кажется, залу нет конца! Витиеватые золочёные люстры, ровным рядом спускающиеся с высокого потолка. Роскошные застеклённые филёнчатые двери с полукруглым верхом распахнуты и ведут на веранду с каменной балюстрадой, нависающей над мостовой на высоте не менее 5 метров. Колышутся гигантские когда-то белоснежные занавеси и чудом сохранившиеся золочёные шторы. А в центре зала – я потряс головой и потёр глаза кулаками – в центре зала стоял белый рояль.

Белый роскошный РОЯЛЬ!!!

С откинутой крышкой. Настоящий «Стейнвей и сыновья» (Steinway & Sons). Нет, не белый, а скорее цвета слоновой кости. В зале было несколько вычурных кресел и стульев, один из которых я подтянул к роялю. Осторожно провёл пальцами по клавишам – пыль. Протёр клавиатуру ладонью, на что инструмент отозвался чистым нерасстроенным звуком. Опустился на стул, мысленно откинув фалды концертного фрака назад. И в моём исполнении в центре Вены зазвучал вальс «Сказки Венского леса» из любимого довоенного фильма. Руки вспоминали забытые движения, были грубы, но не фальшивили. Всё быстрее и увереннее. Как в кино!

Наверху раздалась автоматная очередь, за ней ещё несколько, затем грохот падающей мебели. Лопнуло разбитое стекло и на веранду посыпались крупные осколки. Грохнул взрыв – похоже граната – пол вздрогнул, осыпалась штукатурка с потолка и всё стихло.

А я играл и не мог оторваться от королевского инструмента.

– Командир, ты как? – в дверь заглянул Комаров.

– Нормально. Как там?

– Всё, добили гадов!

– Всех?

– Всех, Георгич! Что дальше?

– Идите, покурите на улице. Но без пива. Я скоро.

Николай ушёл. За ним с шумным обсуждением завершившегося боя прогрохотали остальные бойцы моего отделения. Все живы. Я встал и прикрыл тяжёлые двери. И снова уплывал на волнах «прекрасного голубого Дуная» в царство венских вальсов. И вновь маэстро Иоганн Штраус дирижировал моей неумелой игрой, подмигивая мне и смешно топорщя свои усы. Я играл и музыка не кончалась.

– Командир, обедать пора! Айда назад до кухни! – донеслось с улицы.

– Да скоро я, скоро.

И снова незабвенные Шанни и Польди Штраус из довоенного чёрно-белого фильма кружились в вальсе и улыбались друг другу. Тарам-тарам-тарам-пам-пам! И раз-два-три-раз-два-три!

– Шеф, кончай лабать, от твоей музыки только есть сильней охота! – дверь в музыкальный салон распахнулась и на пороге возникла довольная рожа Пашки Ерёмина, ещё одного моего «штурмовика».