Неподражаемый доктор Дарвин

СЕРДЦЕ АХУРАМАЗДЫ [11]

Молодой человек в дорогом пальто небрежно прислонился к стене таверны, потягивая темный эль. Он украдкой прислушивался к разговору сидящей за столиком в углу троицы, но очень старался, чтобы объекты его любопытства ничего не заметили. Впрочем, мог бы и не стараться — они настолько увлеклись, что не обращали на окружающих никакого внимания.

Трудно было бы найти троих столь непохожих людей. Старшему уже давно перевалило за шестьдесят, однако его энергии и живости мог бы позавидовать человек и вдвое моложе. В пылу беседы он весь подался вперед и, дабы подчеркнуть свои слова и придать им выразительности, то постукивал ногтем по столу, то прищелкивал пальцами в воздухе. Вместо парика его высокую, совершенно лысую макушку венчала круглая меховая шапка.

Двое остальных являли собой отнюдь не столь радующее глаз зрелище. Джейкобу Поулу было около пятидесяти. Худоба его граничила с истощением, а желтоватый цвет кожи придавал лицу нездоровый вид. Сидел он прямо, точно кол проглотил. Эразм Дарвин, если это только возможно, производил еще более неприглядное впечатление. В свои сорок с небольшим он казался значительно старше из-за непомерной толщины, тройного подбородка и отсутствия передних зубов. Зато серые глаза глядели с одутловатого рябого лица терпеливо и мудро, а сейчас еще и лукаво поблескивали.

— Она очень умна. — Обладатель меховой шапки говорил с отчетливым, но трудно определимым акцентом. — Да и прехорошенькая. Любому было бы лестно пройтись с ней под ручку у всех на виду. Так что подумайте, Эразм, подумайте. Вы слишком давно вдовеете, возможно, пришла пора приискать себе новую жену.

— Л-легко вам судить — вы-то прочно женаты, пусть ваша супруга и проживает в другой стране. — Дарвин подал служанке знак принести еще горшочек бульона и блюдо копченостей. — Женитьба — серьезный шаг. Вот ответьте мне, Джозеф, а Джейкоба возьмем в свидетели: будь вы свободны, так ли уж мечтали бы связать себя с юной Мэри? Я сейчас не о постели, а о законном браке. Подумайте, Джозеф, подумайте. И месяца бы не прошло, как она вам всю жизнь вверх дном п-перевернула бы.

Легкое заикание свидетельствовало, что шутливая беседа весьма развлекает доктора.

— Боже упаси! — Энергичный пожилой джентльмен обвел собеседников взглядом. — Разумеется, уповаю на вас, Эразм, и на вас, Джейкоб, что до Мэри ни полслова об этом не долетит. Но в моем возрасте ты или уже как следует устроился в жизни — или вообще никогда толком не устроишься. К тому же Мэри Роулингс слишком молода для меня, — он вскинул руку, предупреждая возражения, — слишком молода в смысле женитьбы. Когда перевалишь за полвека, года становятся подобны поздним оранжерейным плодам, и услада их требует тщательного продумывания. Их так мало, что и покоиться им надлежит на подходящем блюде.

Он извлек из жилетного кармана прелюбопытнейшие очки, каждая линза которых была разделена горизонтальной чертой надвое, и глянул сквозь них на циферблат крошечных карманных часов.

— Мне чая больше не наливать. Еще пять минут — и все, пора уходить. Что же до Мэри, я слишком стар и слаб здоровьем, а у нее кровь молодая, горячая, мне за ней не угнаться.

Дородный доктор склонил голову набок и поглядел на него с новым выражением.

— А что вы, Джейкоб, думаете по этому поводу?

— Вы у нас эскулап, а не я, но все ж попробую. — Полковник Поул воззрился на старшего товарища так, словно видел его впервые. — Ну, Джозеф, с моей колокольни замечу, что вы кажетесь прямо-таки невероятно здоровым, крепким и энергичным.

— Ах, но ведь ни вы, ни доктор Дарвин толком меня не обследовали, — ухмыльнулся пожилой джентльмен. — Видели бы вы мою разрушенную печень и бедное иссохшее тело…

— Компетентному врачу это вовсе не обязательно. Весь ваш облик, все поведение буквально пышут здоровьем. — Дарвин развернулся со стулом так, чтобы обозревать помещение таверны. — Оглянитесь по сторонам, прочтите Книгу Природы. Взгляните, что отпечатано на каждом лице и каждом теле. Вон там у двери мы с ходу обнаруживаем сразу и зоб, и рахит, бок о бок.

— Ну нет, Эразм, так дело не пойдет, — проворчал полковник. — Это, черт возьми, я и сам вижу.

— Терпение, друзья мои, терпение. Мы начали с простейших случаев. Теперь глядите дальше, вдоль стойки. Перечисляю по порядку. С первым опять-таки все проще некуда: чахотка, промежуточная стадия. Второй здоров. Возьмем следующего, того отставного моряка в драной куртке. Что скажете?

Джозеф Фолкнер водрузил очки на нос и вгляделся потщательней.

— Не видя лица… гм-гм. По крайней мере тут у нас результат неумеренного потребления спиртного.

— Браво. Конечно, на эту мысль вас могли навести и полпинты джина у него в руке, но мы, безусловно, признаем тлетворный эффект злоупотребления горячительным. Что дальше?

— Трясучка?

— Нет. — Дарвин удовлетворенно покачал покрытой париком головой. — Это симптом, а не причина. Обратите внимание на то, как шатко бедолага ставит ноги и как неуверенно тянется к стакану. Перед вами третья стадия сифилиса.

— Вы уверены? — Фолкнер по-новому взглянул на отставного моряка.

— Абсолютно. Запущенный случай. Если бы вы видели его лицо, разрушительное действие болезни было бы совсем очевидно. Теперь взгляните-ка на следующего. Вон тот, в фиолетовой фланелевой крутке, который как раз глядит сюда и собирается уходить. Как насчет него, полковник?

Джейкоб Поул пожал плечами.

— Физиономия румяная, глаза ясные, сам дюжий и крепкий. Волосы густые и черные.

— Вполне справедливо. Но загляните поглубже. Ну, Джозеф, а вы что скажете?

— Да на первый взгляд здоров как бык. Но… — Фолкнер остановился.

— Ага! Сформулируйте свое «но». У вас превосходное чутье, Джозеф, а вот конкретных знаний ему в подпору не хватает. Друзья мои, чтобы вынести полноценный диагноз, мы должны заглянуть за внешние признаки вроде волос или сложения. — Едва речь зашла о медицине, из голоса Дарвина пропал даже намек на заикание. — Лучше обратите внимание, какого цвета губы этого человека — нет ли там синевы? Взгляните хорошенько на проступающие на висках вены, на осанку, на щеки — они ведь слегка сероватого оттенка. Взгляните, как напряженно он двигается, взгляните на утолщенные пальцы. Он страдает от серьезного и острого сердечного заболевания.

Сотрапезники доктора проводили черноволосого мужчину взглядом. Джозеф Фолкнер покачал головой и снял очки.

— Ну и ну! Вы серьезно?

— Совершенно серьезно. Этому человеку жить осталось не больше года.

— Дьявольщина! Не знай я, что в Лондоне вы совсем недавно, непременно решил бы, будто все эти люди — ваши пациенты. — Фолкнер развернулся. — Разве что вы подсказали, полковник Поул?..

— Не виновен, — возразил тот. — В жизни не видел ни одного из них.

— Тогда, Эразм, вам крупно повезло, что мы живем в век разума. Двести лет назад вас неминуемо сожгли бы за колдовство. А признайтесь, когда вы сталкиваетесь с такими обреченными, вас не тянет сообщить им об их недуге?

— Тянет. Но я всегда спрашиваю себя: а зачем? Будь этот человек одним из моих пациентов в Личфилде, причем состоятельным, я бы непременно обсудил с ним методы лечения и предложил бы изменить образ жизни. Но у вышедшего отсюда бедолаги нет подобной возможности. Он беден — видели его башмаки? — у него нет денег на лекарства. Пусть лучше живет в счастливом неведении. Открою я ему горькую правду, не открою — не пройдет и года, как он покинет этот мир.

Фолкнер поднялся из-за стола.

— А я должен покинуть эту таверну прямо сейчас. У меня назначена встреча за рекой, в Саутуорке. Итак, джентльмены, до вечера. Значит, в семь?

— Да, в семь мы вновь будем иметь удовольствие увидеться, — кивнул Дарвин, но не поднялся вслед своему другу. Тот застегнул плотное пальто и шагнул из таверны в промозглый сумрак февральского тумана, а доктор налил себе и Джейкобу Поулу еще бульона.

— Вы подразумеваете, — угрюмо вымолвил Поул, — что, будь я болен, вы бы мне ничего не сказали?

— В смысле, если бы не мог вам помочь? Тогда бы да, ничего не сказал. — Дарвин рассеянно проедал себе путь через целый поднос сыра и копченого окорока. — Много вам было бы радости знать, что вы стали жертвой какого-то неизлечимого недуга?

— Гм-м. Ну…

Полковника внезапно прервали. К столу подошел тот самый молодой человек, что все это время неуверенно мялся поодаль у стенки.

Похоже, Дарвин ничуть не удивился. Кивнув, он произнес с набитым ртом:

— А я все гадал, кто из нас троих вас так интересует. Правда, странно, что это оказался именно я, ведь я в этом городе почти ни с кем не знаком.

— Знаю, сэр. — Молодой человек вежливо поклонился Дарвину и Поулу, но явно чувствовал себя не в своей тарелке и нерешительно переминался с ноги на ногу. Он был без головного убора, русоволос и чисто выбрит, хотя, пожалуй, его цветущее свежее лицо еще не нуждалось в бритве. — И тем не менее я хочу поговорить именно с вами.

Он снова уныло покосился на Джейкоба Поула.

Дарвин оглядел его с головы до ног. Молодой человек был хорошо одет и ладно скроен, однако в нем ощущалась некоторая излишняя солидность, а открытая юношеская физиономия отнюдь не блистала умом.

— При полковнике Поуле можете говорить совершенно свободно, как наедине со мной. Я полностью ему доверяю. Полагаю, вас привела какая-то медицинская проблема?

— О нет, сэр. — Молодой человек смешался. — Или по крайней мере, сэр, не моя личная. Речь идет об… одном моем друге.

— Очень хорошо. — Дарвин поджал толстые губы и указал на место, освобожденное Джозефом Фолкнером. — Налейте себе бульона и расскажите мне об этом вашем друге. Только как можно подробнее, от начала и до конца. Подробности — основа любого диагноза.

— Да, сэр. — Молодой человек присел на краешек стула и откашлялся. — Меня зовут Джеми Мерчисон. Я родом из Шотландии. Приехал сюда изучать медицину под руководством доктора Уоррена.

— Мудрый выбор. Лучший врач в Лондоне. Вы сами избрали его в учителя?

— Нет, сэр. Мой отец.

— Понятно. Но если Уоррен не в состоянии разрешить вашу проблему, я убежден, что тоже ничем не смогу помочь.

— Сэр, у доктора Уоррена у самого со здоровьем неважно. Более того, он утверждает, что вы превосходите его, особенно в постановке диагнозов. В любом случае я не консультировался с ним и по другим, более личным причинам. Видите ли, леди, о которой идет речь…

— Леди!

— Да, сэр. — Мерчисон растерялся. — Это плохо?

— Нет. Но я должен извиниться. Девять из десяти людей, начинающих с того, что один их друг страдает от какой-то болезни, на самом деле описывают свою собственную проблему. Я предполагал, что и в вашем случае дело обстоит точно так. Пожалуйста, продолжайте.

— Да, сэр. Эта леди — Флоренс Траструм, троюродная сестра доктора Уоррена, я у него с ней и встретился. Она приехала с острова Мэн и сейчас находится в услужении в доме вашего друга, мистера Фолкнера. Это еще одна причина, по которой я решил довериться именно вам. Мы с Флоренс познакомились около четырех месяцев назад и стали друзьями. А две недели назад она пришла ко мне и призналась, что иногда испытывает очень странное физическое ощущение.

— А именно?

— В определенных условиях у нее по рукам и лицу начинают словно мурашки бегать.

— И все?

— Нет, сэр. При этом у нее еще волосы дыбом становятся, как будто она увидела призрак.

— Волосы дыбом становятся. Каким медицинским термином это называется? Поскольку вы изучаете медицину, можем употреблять точное название, дабы просветить полковника Поула.

Мерчисон нахмурился и покачал головой.

— Что-то не припомню.

— Это состояние называется «формикация». Затвердите покрепче.

— Да, сэр. Но это не форме… форми.. формикации. Флоренс вовсе не покрывается гусиной кожей, да и вообще это с ней случается не из-за страха или холода. Она говорит, точно то же может произойти, когда она совершенно беззаботна, или отдыхает, или вообще думает о совсем других вещах. Потому-то я так и дивлюсь, сэр. У вас ведь огромная практика — вы уже сталкивались с подобными симптомами?

— Ни разу, — живо отозвался Дарвин, потирая небритый подбородок. — А вы когда-нибудь при этом присутствовали? Или еще кто-нибудь?

— Я — нет. Она говорила, что один раз с ней был мистер Фолкнер, а в другой раз — Ричард Кросс, который живет у мистера Фолкнера. Но ни один из них ничего такого не увидел и не почувствовал.

— А когда и где это происходит?

— Что до времени, то в самое разное. Что же до места, то в ее собственной комнате на первом этаже дома мистера Фолкнера в Сент-Мери-ле-Боу. Я и сам там бывал — и тоже ничего необычного не увидел и не ощутил.

— Значит, со своим учителем, доктором Уорреном, проконсультироваться вы не думали?

— Думал, сэр. Видите ли, если доктор Уоррен решит, что Флоренс больна, то сочтет своим долгом уведомить ее родителей. А они наверняка будут настаивать, чтобы она вернулась лечиться домой, — они не понимают, какие хорошие доктора могут лечить ее здесь. А если она уедет на остров Мэн, а мне придется остаться…

— Прекрасно понимаю. Но какую роль вы отводите мне?

— Сэр, я всего-навсего студент. Я о многих недугах и не слышал-то никогда. А Флоренс сказала, нынче вечером вы будете в гостях у мистера Фолкнера. Вот я и подумал, может, вы обнаружите у нее какой-нибудь симптом, который я не заметил. Если бы вы только взглянули на нее…

— Непременно взгляну, — виновато улыбнулся Дарвин. — Пока мой друг полковник Поул не вывел меня на чистую воду, уж лучше добровольно сознаюсь в собственной слабости. Я бы и без вашей просьбы взглянул, никуда бы не делся. Привычка ставить диагнозы в меня просто въелась, это для меня образ жизни.

— Благодарю вас, сэр. — Мерчисон заметно расслабился. — Видите ли, она вовсе не выглядит больной. Вы можете придумать еще какое-то объяснение ее состоянию?

— Никакого, — решительно покачал головой Дарвин. — Не знаю ни одного заболевания с подобными симптомами. Но я, разумеется, не истина в последней инстанции. В том, что касается постижения человеческого тела, даже лучшие из нас — дети, еще и ходить как следует не выучившиеся. Можете утешаться вот чем: хорошее самочувствие — лучшее известное мне доказательство доброго здоровья. Если у Флоренс и впредь не разовьется никаких симптомов, кроме тех, что вы описали, ей можно не тревожиться. Но, признаюсь, мне бы очень хотелось увидеть…

Договорить ему не дали. В таверну опрометью вбежал какой-то небритый мужчина с фонарем в руках. Невзирая на стужу, одет он был лишь в грязные штаны и тонкую синюю рубашку.

— Доктор Дарвин! — закричал мужчина, озираясь по сторонам. — Есть здесь доктор Дарвин?

— Вот он. — Дарвин приподнялся, нашаривая под столом тяжелую трость. — Черт возьми, Джейкоб, не выудите мне ее? Я не создан для нагибаний. — Он повернулся к человеку с фонарем. — Я доктор Дарвин. Что вам угодно?

— Беда, сэр! — Незнакомец тяжело дышал, ловя ртом воздух. — На выставке при таможне. Меня послали поискать вас и спросить, не сходите ли вы туда.

Дарвин бросил быстрый взгляд на Джеми Мерчисона. Тот покачал головой.

— Нет, сэр, я тут ни при чем.

— Тогда пойдемте со мной. Возможно, вам представится случай пополнить свою копилку медицинских познаний. — Дарвин повернулся к запыхавшемуся посланцу. — Полагаю, кому-то на выставке стало плохо?

— Нет, сэр. — Бедно одетый служитель уже проворно шагал к выходу, но тут обернулся с мрачною миной. — Кто-то умер.

Дарвин с Мерчисоном зашагали следом. Джейкоб Поул внезапно обнаружил, что остался за столом в полном одиночестве.

— Ах ты, дьявольщина, — пробормотал он, а потом обвел взглядом комнату. — Нет, ну вы видели? Сидят здесь, чешут языками и едят, едят, едят — да столько, что на дюжину нормальных людей хватит. Я сижу себе, слушаю. — Выудив из кармана несколько монет, он бросил их на опустевшее блюдо. — А потом как сорвутся с места — и догадайтесь, кому приходится платить по счету? Ни за что не доверяйте философу, друзья мои, — очистит ваши карманы не хуже любого жулика, да еще и объяснит, как вам повезло вообще при штанах-то остаться.

— Подагра, — скривился Дарвин, когда они с молодым студентом пробирались вслед за фонарем посыльного по окутанным туманом улицам Лондона.

Затяжные белесые сумерки февральского дня уже подходили к концу, и во всех домах зажигались огни. Накануне мело, но сегодня улицы расчистили, так что лишь кое-где серели курганы талого снега. Желтый свет, что сочился из высоких узких окон, не столько освещал тротуар и мостовую, сколько подчеркивал закругленные тени блеклых сугробов.

Трость Дарвина гулко стучала по мокрым камням.

— Гнусная подагра, и гнусная погода. Врачу, исцелися сам [12] — а этого-то я и не могу. Я диагностировал свое состояние и весьма неплохо врачую его при помощи банок и настойки на ивовой коре, однако до конца вылечить не могу. Воздержание и умеренность в еде весьма помогают, но от этого ползучего холода все начинается сызнова. Далеко еще?

— Несколько сотен ярдов. — Джеми Мерчисон с трудом сдержался, чтобы не поддержать Дарвина под руку. Доктор был непомерно тучен и слегка прихрамывал, хотя ковылял вперед весьма энергично и бойко. — По Истчип и Грейт-Тауэр-стрит, сэр, а потом на юг, к реке. Самое большее, с полмили. А вы еще не были на выставке, доктор Дарвин? Последние десять дней все в Лондоне только о ней и говорят.

— Я не был. Полковник Поул, вот кто по этой части — завтра он как раз собирается. Что же до меня, когда кто-нибудь начинает разглагольствовать о бесценных сокровищах, персидских демонах и тайнах Заратустры, я сразу же подозреваю просто-напросто попытку заинтриговать весь город.

— Но это совсем другое дело, сэр. Рубин защищен проклятием — и теперь вот, похоже, оно проявило свою силу.

— Посмотрим-посмотрим. В городе, где так и кишат всякие считающие свиньи, танцующие медведи, пожиратели огня, шпагоглотатели и продавцы всего на свете — от китайских афродизиаков до индийского опия и французских слабительных, — нетрудно утверждать что угодно. Насколько могу судить по своему опыту, Лондон притягивает к себе шарлатанов со всей Англии, точь-в-точь как припарка — отравленные соки тела. А сами вы были на выставке, мистер Мерчисон?

— Да, сэр. Дважды. — Мерчисон отвернулся, скрывая смущение. — Я ходил с Флоренс.

— Тогда расскажите, что там видели. Своим скептицизмом я подаю дурной пример. В жизни, как при обследовании нового пациента, всегда следует держать разум открытым — ради свежести восприятия. Расскажите мне все.

— Да через пару минут сами увидите — мы уже почти на месте. Но все очень просто. Две недели назад некий перс, Дариуш Шарани, снял зал, где проводится выставка, и теперь демонстрирует там священную реликвию, редкостный древний рубин. Он известен как Сердце Ахурамазды и очень велик — с кулак рослого мужчины. Однако более всего необычности выставке придает то, что, хотя сам Шарани неотлучно дежурит при сокровище, от всякой другой охраны он отказался. Перс утверждает, будто бы Сердце обладает собственной защитой — заключенным в камне проклятием. Оно пробуждает демона, что сковывает и лишает сил всякого, кто дерзнет прикоснуться к рубину. И если Дариуш Шарани как можно быстрее не изгонит демона, вор умрет.

— Ну, сказать-то легко. А кто-нибудь проверял слова перса?

— Да, проверяли, когда выставка только открылась. Перед лицом более сотни зрителей четверо человек пытались взять камень, а Шарани преспокойно стоял рядом и улыбался. Они по очереди дотрагивались до сокровища — и по очереди застывали, не в силах пошевельнуться. Так и стояли, пока Шарани не коснулся Сердца Ахурамазды и не прошептал заклинания, усмиряющие демона. Тогда их всех отпустило. Выглядели они не очень-то бодро, но двигались вполне нормально.

До Мерчисона донеслось саркастическое хмыканье Дарвина.

— Я думал то же самое, сэр, — кивнул юноша. — Нетрудно заплатить какому-нибудь нищему оборванцу, чтобы он на несколько минут застыл, а потом всем рассказывал, будто его, мол, сковало проклятие. Но один из четырех был человеком знатным. Графа Марбери не подкупишь и не совратишь. И он клянется, что едва попробовал взять Сердце Ахурамазды, как тотчас же оказался в когтях демона и не мог даже пальцем пошевелить, пока Шарани не произнес отпускающего заклинания. А еще он говорит, что хватка демона — чистая пытка и не похожа ни на одну боль, какую ему пришлось испытывать когда-либо прежде.

Они добрались до места, где проводилась выставка, — прямоугольного здания из серого известняка в пятидесяти ярдах от реки. Обитые железом двойные двери сейчас стояли нараспашку, однако были снабжены двумя тяжелыми засовами. На левой створке висело объявление, что Сердце Ахурамазды будет выставляться здесь с 30 января по 25 апреля. На правой — цена за вход: по два пенса с человека.

Внутри с полдюжины масляных ламп освещали продолговатый зал. Посередине усыпанного песком пола размещалась большая металлическая пластина, на которой стоял серебряный пьедестал. На вершине его лежала черная бархатная подушка, накрытая стеклянной полусферой.

Посыльный с Мерчисоном заторопились к дальней стене, где несколько человек сбились в кучку вокруг распростертой неподвижной фигуры. Но Дарвин остановился в двух шагах от двери, озадаченно морща нос и втягивая воздух. Простояв так секунд десять, доктор двинулся к пьедесталу и внимательно осмотрел пустующую подушку. Потом с силой ударил тростью об пол, прислушался к гулкому отзвуку и только после этого присоединился к остальным.

Тело лежало навзничь. Глаза были открыты, руки раскинуты. Дарвин опустился на колени подле покойника и изумленно ахнул: это оказался тот самый черноволосый незнакомец из таверны «Голова вепря».

— А вы кто такой, сэр? — осведомился один из присутствующих, хорошо одетый джентльмен в тяжелом шерстяном пальто, из-под которого виднелись полы сутаны. — За магистратом уже послали.

— Я Эразм Дарвин, врач, — отозвался Дарвин, не поднимая головы. — Но боюсь, этому бедняге я уже помочь не в состоянии. Кто-нибудь его знает?

— Я знаю, сэр, — выступил вперед ночной сторож с жезлом и потайным фонарем в руках. — Последние два года он тут постоянно ошивался, особливо когда пропадало что-нибудь из драгоценностей. Только вот ни разу доказательств не хватало, чтобы отправить его поплясать в Тайберне. [13]

— Это вы послали за мной, обнаружив его?

— Никак нет, сэр, не я.

— Тогда кто же?

Все молчали. Дарвин повернулся к посыльному, но тот твердо покачал немытой головой.

— Ни один из этих джентльменов, сэр. Какой-то человек, я его никогда раньше не видел, дал мне флорин на Лауэр-Темз-стрит и сказал, мол, на выставке кто-то помирает, пускай я сбегаю в «Голову вепря» и приведу доктора Эразма Дарвина.

— Я видел несчастного в этой самой таверне живым менее часа назад. — Склонившись над покойником, Дарвин пощупал ему запястье, потом прикоснулся к виску, губам и впадинке на шее. Расстегнув фланелевую куртку, наскоро обследовал грудь и живот. И наконец встал. — Он мертв не более тридцати минут. Кто его нашел?

— Да вот я и нашел. — Сторож приподнял жезл. — На первом же обходе. Вижу — окно с задней стороны открыто, дай, думаю, погляжу, что там такое. Ну, открыл дверь, — он встряхнул тяжелой связкой ключей, — ими вот. Захожу. А он тут, мертв-мертвехонек. И рубина нет.

— Лежал точно так же, как сейчас?

— Да, сэр. Наверное, ковылял сюда, к окну, да так и не добрался, помер.

Дарвин покачал головой, указывая на пол. В свете фонаря отчетливо выделялись две извилистые полосы, что вели от металлической пластины к мокрым, стоптанным подошвам покойника.

— Нет, его сюда отволокли волоком. Вы уверены, что никто из присутствующих этого не делал?

— Совершенно исключено, сэр, — снова подал голос священник. — Я как раз проходил мимо и вошел сразу же за сторожем. Этот несчастный лежал ровно так, как вы сейчас видите.

— Ровно так, как швырнул его демон, — негромко заметил оборванец-посыльный.

Кучка собравшихся вокруг тела людей нервно поежилась, с беспокойством оглядывая полутемный зал.

— Но-но, только без богохульства, — кротко пожурил священник. — Не след призывать демонов, когда здесь только что умер человек. Уверен, доктор сумеет назвать нам вполне естественную причину смерти.

Все взоры обратились на Дарвина. Тот пожал плечами и раздраженно встряхнул головой.

— Диагноз напрашивается сам собой — внезапный сердечный приступ. Однако не могу с чистой совестью сказать, что тем все и объясняется. Ведь я видел этого человека совсем недавно, причем разглядывал его весьма тщательно. И он вовсе не стоял на краю могилы. Тут что-то другое.

Нагнувшись, доктор приподнял вялую правую руку мертвеца и перевернул ее. На ладони отчетливо выделялся зловещий отпечаток в форме сердца: белый внутри и пылающий, кроваво-красный по краям.

— Метка Зверя!

Все, кроме Дарвина и Джеми Мерчисона, попятились.

— Вздор! — Голос священника звучал куда менее уверенно, чем слова. — Обычная рана — ожог. Разве не так, сэр?

— Нет, не так. — Дарвин поманил Мерчисона, и юноша опустился на колени, чтобы разглядеть след повнимательнее. — Ни один студент-медик не согласился бы с подобным заключением, вздумай я его высказать. Что же до шрама… — Он замолчал, а потом вдруг поднял взгляд. — Хотелось бы мне провести более полный осмотр тела. За двадцать лет практики я не видел ничего подобного.

Доктор выпрямился, снова подошел к пьедесталу и поднял стеклянную сферу.

— Берегитесь! — испуганно вскрикнул Джеми Мерчисон.

— Беречься — чего? — Дарвин разглядывал пустующее гнездышко среди черного бархата и посеребренный пьедестал. — Если никакого демона, охраняющего Сердце Ахурамазды, не существует, то мне ничего не грозит. А если такой демон и есть, то я опять-таки могу не бояться, поскольку он несет стражу при рубине, а рубина здесь нет.

— Так вы и в самом деле верите, что мы имеем дело с… с… — не в силах произнести слово «демон», священник закончил иначе: — …с великой тайной?

— Нет, сэр. — Круглое лицо Дарвина выражало живейшее любопытство. — Мы столкнулись не с тайной, а по крайней мере с пятью тайнами сразу. Как умер этот несчастный? Кто его убил — или же что его убило? Где Сердце Ахурамазды сейчас? Где его верный страж Дариуш Шарани и почему он сбежал? И наконец — загадка, пожалуй, самая незначительная, но и самая странная, — кто призвал меня сюда на помощь мертвецу, когда мое призвание — помогать живым?

Званый ужин в доме Джозефа Фолкнера принял самый что ни на есть диковинный оборот. Еще изначально гостям — было их около полудюжины — посулили захватывающую научную и литературную беседу с выдающимся врачом и изобретателем из Средней Англии. Однако вместо обещанного остроумца взорам гостей предстал крайне задумчивый и неразговорчивый Дарвин. Он добросовестно уничтожил причитающуюся ему порцию йоркширского пудинга и ростбифа с петрушкой и хреном, не побрезговал и добавкой, но как ни в чем не бывало переложил на плечи остальных сотрапезников все труды по поддержанию светской беседы. Лишь когда подали десерт — фрукты в коньяке со взбитыми сливками, — доктор поднялся, поковырял пальцем во рту, вытаскивая застрявший меж задних зубов кусочек мяса, и произнес:

— Джентльмены… и, разумеется, дамы. С вашего позволения мне хотелось бы сыграть в одну игру. Если не возражаете, я поделюсь с вами некой загадкой и был бы крайне рад услышать любые мнения или мысли по этому поводу.

— Ну наконец! — взмахнул рукой Джозеф Фолкнер. — Говорите же, Эразм! Признаюсь, ваше молчание меня изрядно беспокоило. Остальные уже наговорились вволю, однако мои друзья сошлись сюда послушать именно вас.

Гости дружно закивали — все, кроме престарелой тетушки Джейкоба Поула. Старушка была туга на ухо, но, коротая время за винцом, ничуть не расстраивалась, что пропускает беседу.

— Всем, кто пришел меня послушать, предстоит разочарование, — предупредил Дарвин. — У меня нет ответов, одни только вопросы. — Он обвел взглядами комнату, залитую светом настенных канделябров и подвесных ламп, и убедился, что полностью завладел вниманием слушателей. — Позвольте для начала описать кое-какие события, произошедшие со мной сегодня.

Он тщательно и в подробностях изложил все, начиная с появления в таверне «Голова вепря» оборванного посланца и кончая своим уходом из выставочного зала на ужин к Фолкнеру. Рассказывая, доктор внимательно разглядывал сидящих за столом.

Общество собралось довольно любопытное и разношерстное. Домашний уклад Джозефа Фолкнера был пронизан духом своеобразного равенства, а потому званые на ужин гости сидели вперемежку со слугами.

Место Дарвина находилось во главе стола. Напротив него располагался сам хозяин, а слева от Фолкнера — Мэри Роулингс, рыжеволосая тридцатилетняя красотка с молочно-белой кожей и очень решительными голубыми глазами. Она то и дело собственническим жестом накрывала ладонью руку пожилого джентльмена. Дарвин мысленно пожал плечами — он придерживался весьма либеральных взглядов. Во-первых, мисс Мэри наверняка знает, что по ту сторону Атлантики у Фолкнера имеется законная супруга, а во-вторых, она уже не маленькая, прекрасно может сама принимать решения.

Кресло посередине стола пустовало. Оно предназначалось для владельца фабрики по производству сельскохозяйственного оборудования, но его задержали дела в Норвиче. Он прислал записку с извинениями, и в конце ужина на свободное место тихонько скользнула протеже молодого Мерчисона, синеглазая и русоволосая Флоренс Траструм. Она налила себе кофе и положила глазированных слив. Джозеф Фолкнер не почитал традиционного классового деления, так что ее переход из прислуги в участницу трапезы не вызвал никакого удивления.

Дарвин успел уже присмотреться к Флоренс, пока та руководила подающими на стол лакеями, и пришел к выводу: второй такой здоровой, энергичной и непосредственной девушки во всем Лондоне еще поискать. Любые воображаемые недуги были от нее далеки, как от луны, что делало рассказ Джеми Мерчисона еще менее правдоподобным.

Напротив Флоренс, между полковником Поулом и его глухой тетушкой, сидел Ричард Кросс, молодой человек лет двадцати пяти. По словам Мерчисона, он тоже заходил в комнату девушки и не обнаружил там ничего необычного. Кросс был худощав, нервен и заметно сутуловат. В доме он занимал положение промежуточное между платным жильцом и просто гостем. На протяжении всего ужина Кросс не отрывал черных умных глаз от тарелки и лишь сейчас обратил взгляд на Дарвина.

Когда доктор закончил рассказ, наступило почтительное молчание.

— Как видите, — подытожил Дарвин, — пред нами встает пять загадок, на которые надо дать пять ответов. Имеются ли у вас какие-нибудь мысли на этот счет?

Ответом стала очередная долгая пауза.

— Ну же, — подбодрил Джозеф Фолкнер. — Давайте. Как насчет вас, Ричард? Вы всегда полны самых безумных идей, а за всю прошлую неделю оторвались от занятий лишь для того, чтобы сообщить мне, как взволнованы приездом доктора Дарвина. Наверняка вам есть что предложить.

Кросс покачал головой, затравленно глядя то на Фолкнера, то на Дарвина.

— Я… боюсь, мне…

— Никто не обязан высказывать версии, — пришел ему на выручку доктор. — Повторяю, Джозеф, я и сам могу пока предложить одни только вопросы без ответов. Не удивлюсь, если и остальные находятся в точно таком же положении.

Мэри Роулингс на дальнем конце стола сморщилась и почесала нос кончиком пальца.

— А придется ли вам по вкусу не столько ответ, сколько новая, шестая загадка?

— Весьма. Размышления над новыми вопросами частенько позволяют найти ответ на старые.

— Вы ведь сами не были на выставке и не видели Сердце Ахурамазды?

Дарвин покачал головой.

— И потому решили, что Дариуш Шарани сбежал из запертого зала тем же путем, каким проник туда незадачливый вор, через окно.

— Верно, — нахмурился доктор. — Это всего лишь предположение, но вроде бы вполне разумное. Согласно показаниям свидетелей, Шарани точно находился в зале, когда выставку запирали, то есть в три часа. А когда сторож отпер дверь, перса там совершенно точно не оказалось.

— Предположение и впрямь правдоподобное — было бы правдоподобным, если бы Дариуш Шарани внешне походил на обычных людей. Но это не так! — Мэри Роулингс оглядела остальных в поисках поддержки. Все дружно закивали. — Он носит самый что ни на есть причудливый и богато расшитый халат пурпурных и алых тонов, да еще высокий красный тюрбан. А кроме того у него длинная-предлинная борода, черная и лохматая. Он бы и двух минут на улицах Лондона не провел, чтобы его не узнали человек двадцать. Или в зале нашли его одежду?

— Нет, не нашли. — Дарвин глядел на молодую женщину с восхищением. — Ну, мисс Мэри, rent acu tetegisti. [14] Вы нащупали самый ключевой вопрос. Не было найдено ни одежды, ни великого рубина, Сердца Ахурамазды, ни, коли уж на то пошло, дневной выручки с выставки, что, предположительно, составляет чуть больше пяти фунтов.

— Так этот Шарани развоплотился, — наконец произнес Джейкоб Поул. — Гм-гм. Видывал я пару раз этакие трюки в Индии, но вот уж не думал столкнуться с ними в Лондоне.

— И не столкнетесь. — Дарвин поднялся и щелкнул пальцами. — Скорее напротив. Ах какой же я глупец! Мне не хватило здравого смысла осознать смысл моих же собственных действий. — Он повернулся к хозяину дома. — Джозеф, у вас найдется запряженная карета?

— Разумеется? Но зачем? Неужели вы уже уезжаете, еще ведь и девяти-то нет!

— Я должен. — Дарвин вышел из-за стола. — Должен вернуться на выставку, продемонстрировать себе, что я и в самом деле непроходимый кретин — и остался бы кретином, когда бы не бесценная помощь собравшихся. И если кому-нибудь захочется поехать со мной, он собственными глазами увидит наглядные доказательства моей глупости.

Вечерняя туманная сырость сменилась глухим неумолчным дождем — таким, что без очень уж настоятельного дела на улицу и носа не высунешь. В карете дуло, сиденья отсырели, но Дарвин пребывал в отличнейшем настроении.

— Самое позорное, что я ведь даже заметил это! — с чувством воскликнул он, когда экипаж, грохоча, двинулся по пустым улицам в направлении Темзы. — Заметил — и не придал значения. Там, в зале, я ударил тростью по каменному полу и обратил внимание, что звук получился какой-то странный, гулкий, как эхо. «Эффект от балок», — подумал я про себя, но на самом-то деле тембр был совсем другой. Эхо раздавалось под полом!

Ехали впятером. Джозеф Фолкнер не спрашивал, кто еще хочет прокатиться, — сам он хотел, а остальное его не волновало. Мэри Роулингс проявила не меньшую решимость, мертвой хваткой повиснув на локте Фолкнера, так что почтенный джентльмен и шагу ступить без нее не мог. Четвертым пассажиром стал Джейкоб Поул. Едва учуяв дух приключения, сулящего вывести на бесценный рубин, полковник тотчас же подсуетился, чтобы тетушку отвезли домой без него. Почтенная старушка слегка удивилась, но возражать не стала. Последним объявился Ричард Кросс, хотя никто его особо и не приглашал. Скользнув на козлы, молодой человек уселся рядом с кучером прямо под проливным дождем, нервный и дерганый, как и прежде. Он заглянул в окошко коляски и вроде бы хотел разразиться речью, однако так же внезапно снова выпрямился и ничего не сказал.

Поездка по ночному городу заняла не более пяти минут. Дарвин с фонарем в руках первым оказался возле высоких дверей.

— Призрак Ахримана! [15] Снова заперто — хотя теперь-то красть уже нечего. — Он повернулся к Ричарду Кроссу. — Вы погибче меня. Залезьте в заднее окно и отоприте боковую дверь.

Кросс бесшумно растаял во мгле. Секунд через тридцать раздался лязг засовов, и доктор смог наконец зайти. Пройдя шагов пять, он отер лоб рукавом и поднял повыше фонарь.

— Всем ясно, что мы ищем? Разумеется, какой-нибудь лаз вниз, под пол.

Нашла спуск Мэри Роулингс — потайной люк в дальнем углу, выкрашенный серой краской и присыпанный песком для большего сходства с каменными плитами пола. Когда его приоткрыли, молодая женщина отшатнулась, впервые за все это время оробев. Дарвин же бестрепетно отворил люк до конца, заглянул вниз и напряженно прислушался. А через миг поставил фонарь и начал спускаться во тьму.

— Передайте-ка мне свет. — Голос его звучал глухо и отдаленно, где-то поблизости журчала вода. — А потом спускайтесь сами.

Первым, с приличествующей его возрасту осторожностью, полез Джозеф Фолкнер, за ним и все остальные. Замыкал шествие полковник Поул.

— Охраняю тылы, — пробормотал он.

— О да, Джейкоб, — прогудел из темноты впереди голос Дарвина. — Ваши собственные.

Все пятеро остановились на длинном мокром выступе пяти футов шириной. За ним, преграждая путь, тек бурный черный поток раза в два шире выступа.

— Река, — изумилась Мэри Роулингс. — Самая настоящая подземная река.

— Именно. — Дарвин с нескрываемым удовлетворением озирался по сторонам. — И, собственно, удивляться тут нечему. Лондон — древний город. Мы склонны забывать очевидное, но на этом самом месте некогда расстилались леса и луга. Большинство старых речек теперь течет под землей, невидимые и всеми забытые. Должно быть, это одна из них.

— Знаете, Эразм, вы совершенно правы. — Наклонившись, Джейкоб Поул смотрел на воду, приоткрыв рот. — А ведь я-то коренной лондонец! Мне в пору краснеть за себя. Я же с детства знал: когда-то на северном берегу текли четыре реки — Уолбрук, Флит, Тайберн и Уэстберн. Если только школьная выучка меня не подводит, это, верно, рукав Уолбрука. Главное русло выходит на поверхность в Финсбури и проходит как раз неподалеку от таможни, а в Темзу впадает близ Даугейта. Во всяком случае, раньше впадал, я уж многие годы о нем не слыхал.

— Но что вы здесь ищете? — Мэри шагнула ближе, заглядывая через неровный каменный обрывчик вниз, в воду. — Вот эту штуковину?

Она показала вниз. Из воды, надежно прикрепленное к берегу металлическими скобами, торчало вполне современное приспособление — водяное колесо. Оно ровно вращалось под силой напирающего потока.

— Для начала просто превосходно. — Присев на корточки, доктор принялся разглядывать механизм. — Искусно сделано… и поставлено совсем недавно. Вообще-то течение в реке более или менее равномерное, но, думаю, приливы и отливы вызывают небольшие временные колебания. Ладно же. Сдается мне, дело становится еще интереснее.

С фонарем в руке он двинулся вдоль двух черных шнуров, которые тянулись от центра колеса к непонятной груде перепутанных и переломанных деталей, прутьев и шестеренок, а потом, вновь вынырнув из этой мешанины, бежали к скользкой стене подземелья и вверх по ней. Нагнувшись, Дарвин поскреб один из шнуров ногтем — под черной поверхностью сверкнул металл.

— Куда это они ведут? — спросил Фолкнер. Мэри Роулингс накрепко вцепилась ему в руку в припадке то ли подлинного, то ли деланного испуга, и пожилой джентльмен от души наслаждался всем происходящим. — Что тут наверху? Должно быть, сам выставочный зал?

— Так и есть. — Дарвин поднял фонарь, прослеживая шнуры, уходившие куда-то в потолок. — Мы стоим ровно под пьедесталом. Если бы Сердце Ахурамазды сейчас находилось там, оно было бы как раз у нас над головами.

— Но где же страж? — полюбопытствовала Мэри. — Разве вы не ожидали увидеть здесь Шарани?

— Надеялся, да, — но не ожидал.

Дарвин повел своих спутников дальше по краю каменистого обрывчика, осторожно пробираясь средь темных и грязных сточных труб. Сверху, с гниющих деревянных балок и затянутых плесенью кирпичных арок, на головы искателям приключений мерно капала вода. Снизу неумолчно рокотал разбухший от дождей поток.

— Ага! — Опередив товарищей на десяток шагов, Дарвин вдруг остановился. — Что-то новенькое. Джозеф, поднесите сюда второй фонарь, давайте рассмотрим поближе.

Он стоял над неприкаянно валявшейся на камнях грудой одежды, яркие алые и пурпурные краски которой в свете фонаря смотрелись гораздо тусклее. Чуть дальше река разветвлялась на три узких рукава.

Дарвин поднял сверкающую мантию и тюрбан.

— Служитель Ахурамазды. Исчез, растаял в воздухе на этом самом месте — совсем как предполагал полковник Поул.

Не успел доктор докончить фразы, как по туннелю, раздувая складки ткани у него в руке, пронесся порыв холодного воздуха.

Поул фыркнул и попятился.

— Развоплотился. Выходит, следовать за ним дальше нам, обычным людям, уже не под силу?

— Нам не под силу, — с готовностью согласился Дарвин. — Однако это не значит, что за ним вообще никто последовать не сумеет. Друзья, Дариуш Шарани совершил очень серьезную ошибку. Ему следовало бы бросить одежду в реку, а не оставлять здесь. Не трогайте ее. — Он повернулся к Фолкнеру. — Джозеф, нам нужна помощь. Можете раздобыть мне пару ищеек?

— В этот час? Вы слишком многого от меня хотите. — Однако голос у пожилого джентльмена звучал предовольно. Фолкнер повернулся к Кроссу. — Ричард, знаете дом Тома Триддлера, прямо за зданием таможни? Не могли бы вы сбегать туда и попросить у него парочку самых лучших поисковых псов? Скажите, это для меня. Только стучите посильнее, он почти совсем глухой. Но вы, главное, не сдавайтесь. Он выйдет.

Кросс замялся, наклонив голову и словно бы собираясь что-то сказать. Рот у него беззвучно открывался и закрывался. Потом молодой человек кивнул и, так ничего и не сказав, исчез в темноте.

— Ума не приложу, что сегодня творится с Ричардом, — заметил Фолкнер. — Весьма странно себя ведет: то жмется, то мнется, то дергается — можно подумать, влюбился.

— Ну, это уж точно, — улыбнулся Дарвин. — Во Флоренс Траструм. Разве не очевидно? Ваш друг смотрит на нее с безнадежной страстью смертного, очарованного богиней. Просто-таки диву даюсь, как вы, с вашим-то интересом ко всему такому, давным-давно этого не заметили.

Медленно вернувшись к тому месту, где они спустились, доктор присел на сырой камень и невозмутимо, точно и не покидал теплой гостиной Фолкнера, начал изучать кучу шестеренок, колесиков, проволочек и поворотных блоков, что находилась прямо под пьедесталом выставочного зала.

— Все сломано, — произнес он через несколько минут, разглядывая россыпь деталек на ладони. — Причем совершенно сознательно и так, что ничего уже не восстановишь. Сдается мне, несколько элементов отсюда вообще убрали. Теперь без пояснений создателя этого механизма о сути и назначении его уже не догадаешься.

— Да забудьте вы это старое барахло! — Джейкоб Поул угрюмо бродил вокруг, снова и снова останавливаясь, чтобы бросить взгляд на черную воду. — Я пришел сюда ради азарта, погони за сокровищем, а вовсе не для того, чтобы зябнуть в вонючей и мокрой сточной трубе. Неужели вы и впрямь рассчитываете, что собаки смогут взять след здесь, в холоде и темноте? Им же нужен свет и свежий воздух.

— Ничего подобного, Джейкоб. Это все вздор, бабьи выдумки. — Дарвин с усилием поднялся на ноги. — Хороший поисковый пес пойдет по следу и днем, и ночью, под землей или на поверхности. Уж коли мы сегодня выискиваем всякие тайны, то загадки большей, чем собачий нос, не придумать. Он различает запахи так тонко, что нам и вообразить-то трудно. Интересно, сколько веков пройдет, прежде чем человечество изобретет машину, способную сравняться с собачьим носом по четкости и чуткости восприятия?

— Гм-гм, — фыркнул Поул. — Ладно, скоро сами увидим. Но мне всегда говорили, что если завести ищейку в темное душное место…

Его прервали голоса и стук шагов откуда-то сверху.

— А вот и они, — сказал Дарвин. — И через минуту мы, надо полагать, станем очевидцами одного из чудес природы.

Первым по лестнице спустился Ричард Кросс. На руках он держал скорбного вида собаку, щеки и уши которой болтались где-то под нижней челюстью. За ним шел встрепанный человек со второй ищейкой.

— Час для работы уж поздний, Том Триддлер, — жизнерадостно окликнул его Фолкнер, потирая руки. — Ну да не беда, я позабочусь, чтобы вас как следует наградили. Хорошие ищейки?

— Лучшие, что у меня есть, сэр. — Триддлер опустил собаку на землю и стянул шляпу, обнажив абсолютно лысую голову, но тут же торопливо нахлобучил шляпу снова. — А тут студено.

— Собакам это не помешает?

— Нет, сэр. Им ничего не мешает. Ни холод, ни темнота, ни что другое.

Дарвин кивнул Поулу.

— Вот, Джейкоб. Сами увидите, ваши страхи беспочвенны. — Он повернулся к Тому Триддлеру. — Мы готовы начать?

— Я готов, собаки тоже. — Триддлер огляделся вокруг. — Ну и дыра! Не хотелось бы здесь засиживаться. У вас есть что-нибудь для собак, чтобы след взяли? Старый носок или еще что-нибудь этакое.

— Идите сюда. — Дарвин вернулся к сброшенной одежде. — Отсюда любое пойдет.

— Ага. Чудесненько. — Триддлер подвел обеих собак к куче вещей. Ищейки принюхались и яростно завиляли хвостами. Люди, затаив дыхание, столпились вокруг. — Ага, взяли запах — сейчас двинемся. Давай же, Пузырь, давай. И ты, Билли, пошевеливайся.

Он крепко сжимал поводки. Псы все принюхивались и посапывали.

— Ну же, вперед, вперед, — поторопил их хозяин. — Мы ждем. Что нам, так и торчать тут всю ночь?

В ответ на понукание собаки перестали принюхиваться и дружно распластались на пузе, радостно виляя хвостами. Когда же Том Триддлер прикрикнул на них еще раз, обе даже хвостами вилять прекратили и горестно воззрились на него, раскинув щеки и уши по холодному камню.

Предприняв еще несколько попыток расшевелить их, Триддлер покачал головой.

— В жизни ничего подобного не видывал, мистер Фолкнер. Лежат себе и не с места. Похоже, подземелье им не по нраву.

— А я что вам говорил? — Поул с видом собственного превосходства кивнул Дарвину и зашагал к лестнице. — Собачки-то, по-моему, правы. Здесь чертовски холодно, да и воняет. Как вы сами, Эразм, сказали, собаки обладают способностями, коих мы лишены. Они знают, что мы здесь ничего не найдем. Лично я готов вернуться домой.

— Способностями, кои мы утратили, — пробормотал Дарвин, однако тону его не хватало обычной уверенности. Вид у доктора был столь же безутешный, как и у ищеек. — Может, вы и правы, Джейкоб. Здесь мы сегодня уже ничего не добьемся.

Он захромал вслед за Поулом к лестнице — такой убитый и несчастный, что Фолкнер окликнул его:

— Да полно вам, Эразм. Завтра настанет новый день.

— Еще как настанет, — брюзгливо бросил Дарвин через плечо. — И можно будет снова выставить себя круглым болваном.

— Увы, — негромко промолвил Фолкнер Мэри Роулингс. — Это не наш доктор Дарвин, ведущий врач Европы и основатель Общества Луны. В нем говорит подагра. Пойдемте, дорогая, выберемся поскорей отсюда. Ночью можно придумать занятие и получше, чем бродить по сточным канавам. А завтра вы увидите нового Эразма.

Однако утро застало город парализованным. За ночь дождь перешел в снег, грянул мороз. Любой кусочек ровной поверхности от Тауэра до Вестминстера затянуло смертоносным покровом. Лишь немногие особо храбрые (или попросту глупые) торговцы рискнули вывести повозки на улицу, да и то, увидев, как скользят и разъезжаются копыта лошадей на предательском льду, сдались и повернули назад, не проехав и сотни ярдов.

Дарвин сидел в гостиной у Фолкнера. Их с полковником Поулом уговорили остаться на ночь, но сейчас доктора распирало от нетерпения. За завтраком его вдруг осенило. Все-таки существовал, существовал способ выследить Дариуша Шарани, и способ верный — если бы только Дарвин мог применить его на деле. Но вес и подагра словно сговорились против доктора!

В конце концов он отправился в комнату Флоренс Траструм на первом этаже и спросил девушку, не передаст ли она письмо Джеми Мерчисону. Горничная закуталась в шерстяную шаль, надела толстенное пальто и уродливые башмаки и отважно бросила вызов белой пустыне. Дарвин сидел у окна, считал чаек, примостившихся на покатой крыше, и гадал, что за инстинкт заставляет их улетать далеко в глубь побережья, едва северо-восточный ветер принесет зимние бури.

Примерно через полчаса вернулась запыхавшаяся Флоренс.

— Джеми займется этим сегодня же, — сказала она.

— Вы взволнованы. — Дарвин взял ее за руку. — Что случилось?

— Да… ничего. — Девушка устремила на него прямой взгляд ярко-синих глаз. — Ох, почему бы и нет? Вам я скажу. Джеми… сделал мне предложение.

— Вот оно что. А вы ответили?

— Сказала, что не знаю. Думаю, соглашусь.

Она ушла, оставив за собой запах теплой мокрой шерсти. Дарвин кивнул сам себе и продолжал наблюдать за чайками.

Мерчисон появился после полудня. Джозеф Фолкнер, Джейкоб Поул, Флоренс Траструм и сам Дарвин сидели в столовой за ленчем, состоявшим из холодной свинины, яблочного пюре, фарша с луком и шалфеем и горячей вареной моркови. Доктор оставил лакею четкие указания, так что молодого человека сразу же провели в комнату. Он даже снег с обуви стряхнуть не успел и нерешительно маячил на пороге.

— Достали? — жадно спросил Дарвин с набитым ртом.

— Достал. Как только я получил ваше письмо, сразу же отправился к торговцам.

— И узнали адрес?

— Узнал.

— Так какой же?

Мерчисон покосился на Джейкоба Фолкнера, нервно сглотнул и выдавил:

— Мне сообщили адрес, по которому доставляли ровно перечисленные вами товары. Но их доставляли сюда! В этот самый дом!

— Что?!

Дарвин уставился на Фолкнера. Тот лишь помотал головой.

— На меня можете не смотреть, Эразм. Я понятия не имею, о чем вы вообще говорите.

— В этот самый дом. — Дарвин осел в кресло и с минуту ошалело таращился невидящим взглядом в тарелку, а потом вдруг прикрыл глаза и глубоко вздохнул. — Вот оно что. Да, теперь-то я наконец вижу всю картину целиком. — Он поднялся. — Пойдемте. Пойдемте все.

Четверо остальных повлеклись следом. Дарвин повел их на заднюю половину дома. Перед закрытой дверью он на миг остановился, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.

— Это же комната Ричарда! — запротестовала Флоренс.

— Да. Мистер Ричард, на счастье, в настоящий момент in absentia. [16] Итак, посмотрим-посмотрим — и что мы увидим?

Дарвин уже стоял у письменного стола перед окном, хладнокровно выдвигая один за другим ящики и разглядывая их содержимое.

— Эразм, это уже немножечко чересчур, — шагнул к нему Фолкнер. — Ричард из старинной соммерсетской семьи, которую я глубоко уважаю, здесь живет в качестве гостя. И наблюдать, как в его комнате так бесцеремонно хозяйничают, а его личные вещи подвергаются столь…

Он умолк. Запустив руку в левый ящик секретера, Дарвин извлек оттуда большой сверкающий камень.

— Сердце Ахурамазды. — Доктор поднес рубин к лицу, ловя гранями свет из окна. — Хм. Джейкоб, что скажете? Это больше по вашей части, чем по моей.

Поул взял рубин и через две секунды с возмущенным фырканьем вернул его.

— Что за досада, после такой-то погони. Никакой это не бесценный рубин. И вообще не рубин. Всего-навсего стекляшка. Признаю, самого высокого качества и очень искусно огранена. Я бы не пожалел за нее шиллинга.

Дарвин вновь запустил руку в ящик.

— А вот и частица самого Стража. Борода. — В руке доктора болталась копна спутанных черных волос. — Что же до прочего, что осталось от Дариуша Шарани…

Он поглядел куда-то за спины Фолкнера и остальных зрителей.

— Входите, сэр, и предъявите права на вашу собственность. Мое поведение, несомненно, требует объяснений.

В дверях, белый как мел, стоял Ричард Кросс. Лицо его могло поспорить цветом с заносами снега на плечах черного пальто. По знаку Дарвина он вошел в комнату и тут же осел на узкую скамью перед окном.

Доктор несколько мгновений пристально глядел на молодого человека.

— Когда вы последний раз ели и пили? Кросс покачал головой.

— Вчера вечером? Сегодня утром? Простите, сэр, точно не помню.

— Это недопустимо. — Дарвин шагнул к Кроссу и жестом велел Джейкобу Поулу поддержать того с другой стороны. — Сейчас мы отправимся в столовую, сэр, и вы поедите. Я начну излагать гипотезы, а вы меня поправите, если сочтете нужным. Пока же молчите — ответы мне не нужны, да я на них и не рассчитываю. Затем, если уж так надо, вы все расскажете, однако первым делом должны поесть. Помните естественный закон мира, мистер Кросс. Ешь — или будешь съеден.

Ну и странно же смотрелась эта небольшая процессия! Джозеф Франклин и Флоренс Траструм шли впереди, причем хозяин дома то и дело оборачивался через плечо. Следом Дарвин с Поулом вели между собой Ричарда Кросса. Молодой человек брел точно зомби, не сопротивляясь, но и не выражая никакого желания идти. Замыкал шествие Джеми Мерчисон. На его простоватой физиономии застыла удивленная гримаса.

У двери в столовую Кросс наконец поднял голову и поглядел прямо в лицо Дарвину.

— Откуда вы знаете? Как вы могли узнать?

— Я знаю всего лишь часть. Многое домыслил. А во всем, что касается некого центрального звена, я настолько невежествен, что даже не представляю, о чем вас и спросить. — Дарвин направил Кросса к столу и кивнул Флоренс. Девушка положила на тарелку жареной свинины с морковью и плеснула в стакан пива с бренди. Доктор продолжал: — Зато я знаю, с чего начать. С искреннего заверения: мне не известно ни одного закона, который бы вы нарушили. Вы, Ричард Кросс, столь же невиновны, как и я или сидящий рядом с вами полковник.

Громкое хмыканье со стороны Джейкоба Поула дало понять — это не ахти какая гарантия. Но Дарвин не смутился.

— В правовом смысле вы совершенно безвинны. В моральном же плане, мистер Кросс, все куда как запутаннее. Вы пытались прислать помощь умирающему в тот миг, когда многие бы думали лишь о собственной шкуре. Это похвально. Но вы пали жертвой одной общечеловеческой слабости — той, коей слишком часто подвластен любой из нас. Мы стремимся доказать всему миру, какие мы умные и необыкновенные.

Кросс склонил голову в знак согласия, бросил еще один несчастный взгляд на Дарвина и, взяв вилку, наконец начал есть.

— Я и сам виновен в подобной слабости не меньше кого другого, — произнес Дарвин. — Как вы думаете, с чего начались собственные мои размышления по этому делу? С такой эгоистичной мысли, что дальше и ехать некуда. Я спросил себя — а кто вообще знал, что я, Эразм Дарвин, вчера находился в таверне «Голова вепря»? Ибо только тот мог вызвать меня на помощь в выставочный зал.

Флоренс Траструм, проявив безошибочное чутье, поставила перед доктором еще одну полную тарелку. Он принялся рассеянно подцеплять куски прямо пальцами, ни на мгновение не сводя глаз с лица Ричарда Кросса.

— Давайте же определим эту небольшую группку людей. Джозеф Фолкнер и Джейкоб Поул, разумеется, знали, где я, поскольку и сами были со мной. Мэри Роулингс тоже скорее всего знала. Джеми Мерчисон знал, но, поскольку он, как и полковник Поул, сидел со мной, когда прибежал посыльный, его из списка кандидатов можно вычеркнуть. Кто еще? Наверняка еще несколько человек — с одним непременным условием: из числа лиц, близких Джейкобу Поулу или Джозефу Фолкнеру. Только они могли знать, что днем мы встречаемся в «Голове вепря». Итак, круг возможных подозреваемых ограничен. Но далее одна лишь логика никуда не вела — я не мог указать на конкретного человека, будь то мужчина или женщина. Требовались дополнительные данные. Я надеялся обрести их, когда мы вчера вечером вернулись на выставку. И сперва мне казалось, я их обрел — наткнувшись на одежду Дариуша Шарани. Она могла вывести нас на него! Однако ищейки оказались бесполезны. Я вернулся сюда, в этот дом, — но только что на стену не лез от досады. — Дарвин погрозил пальцем Поулу. — Вы, Джейкоб, сумели-таки заронить в мою душу сомнение, предположив, будто поисковые псы беспомощны ночью и под землей.

Полковник пожал плечами.

— А я был прав, Эразм. Ничего-то они нам не сказали.

— Только потому, что мы задавали им неверный вопрос. Собака может ответить только на собачьем языке. Помните, как Том Триддлер отпустил псов? Они обнюхали одежду, завиляли хвостами и пришли в возбуждение. Только когда он снова на них прикрикнул и велел идти по следу, они растеряли весь пыл. И неудивительно! Они свое дело выполнили — и знали это. Бедняги ничуть не заслужили выговора от хозяина. Источник запаха находился прямо там — собственной персоной. — Дарвин кивнул на Ричарда Кросса. — Ищейки это знали, и сказали нам все, что могли. Не их вина, если мы не сумели расшифровать ответа.

— Но чего ради? — Джейкоб Поул угрюмо уставился на Дарвина. — Собачьи мысли читать я не мастак, так что на этот счет ничего не скажу, но какой во всем этом смысл? Фальшивые рубины, проклятия, переодевание, обман. И все же, Эразм, говорите что хотите, а на выставке все-таки умер человек. Вы, кажется, все время об этом забываете.

— Ничуть. Мы как раз к тому и подходим. — Дарвин облизал пальцы и кивнул через стол Ричарду Кроссу. — Сэр, я сумел восстановить общий ход событий. А теперь, думаю, пора и вам внести свою лепту. Помните, я не судья, мистер Фолкнер тоже. Но судья будет здесь — если мы сочтем необходимым его вызвать. Оставьте же вашу скрытность и говорите. Позвольте предварить вас одним только замечанием: исследовав хитроумное сооружение в пещерной реке под выставкой, я заподозрил, что необычные материалы для него куплены у местного торговца. И мы получили подтверждение тому. Сильно подозреваю, что на расписке о получении стоит ваше имя.

Ричард Кросс отложил вилку с ножом, обвел взглядом всех присутствующих и закусил губу.

— Я скажу. Однако после вчерашних ужасных событий я поклялся спасением души никогда не открывать ничего касательно одного аспекта всего этого дела. Все остальное доктор Дарвин уже сказал за меня. Я хотел доказать свой ум, удачно одурачив весь мир. Сами видите — у меня были возможности это сделать: метод собственного моего изобретения, способный лишить сил взрослого мужчину. Причем безвредный.

— Для здорового человека, — возразил Дарвин. — Но для человека с больным сердцем, как незадачливый вор…

— Я знаю это теперь — слишком поздно. — Кросс потер острый подбородок. — Я-то считал, что моя мистификация совершенно безобидна. Я бы одурачил весь этот гигантский город Сердцем Ахурамазды и демонстрацией могущества камня. А потом Дариуш Шарани исчез бы навсегда. Я вовсе не собирался хвастать успехом и признаваться в розыгрыше. Каким же я был глупцом!

— И вы брали у всех этих людей деньги, — заметила Флоренс Траструм.

Кросс кивнул.

— Брал. Но без единой мысли о личной выгоде. Доходы с выставки составляли совсем небольшую сумму, гораздо меньше той, во что мне это все обошлось, да и зрители разочарованными не уходили. Моя семья хорошо обеспечена. Не подведи погода, я бы уже сейчас находился на дороге домой, в Соммерсет. Я собирался сказать вам с мистером Фолкнером, что устал от жизни в Лондоне и предпочитаю покой Квантокских холмов.

— Было бы жаль, — тихонько промолвила Флоренс.

— Но граф Марбери! — впервые вмешался в разговор Джозеф Фолкнер, сидевший в самом конце стола. — И прочие, парализованные вашим «демоном»! С ними-то как? Ваше самозванство, даже переодевание в Дариуша Шарани — все это я еще понять могу. В конце концов, в декоративных костюмах и накладных бородах нет ничего нового. Но вы не сказали ничего, что пролило бы свет на подлинную загадку: как граф согласился вам подыгрывать? И почему тот человек вчера умер, едва дотронувшись до Сердца Ахурамазды? Вот что нам важно услышать.

Ричард Кросс опустил взгляд на скатерть и покачал головой.

— Я дал себе слово, что никогда не стану об этом рассказывать. И если смогу забыть об этом, то постараюсь забыть.

— Тогда мы зовем судью, и будь оно все проклято! — Фолкнер ударил кулаком по столу. — Вы не сказали самого главного — без него и остальное ничего не объясняет.

Кросс не поднял глаз.

— Да будет так, — пробормотал он наконец. — Да будет так.

Дарвин поднял измазанную в свином жире руку.

— Одну минутку, Джозеф. Погодите одну лишь минутку, прежде чем спешить навстречу медвежьим объятиям официального закона и правосудия. Мистер Кросс, я не призываю вас поступать против совести — всего-навсего прошу пойти со мной и послушать, что я скажу. Полковник Поул и мистер Фолкнер отправятся вместе с нами при условии, что пообещают молчать о том, что услышат.

— Вы мой гость, Эразм, а сами заставляете меня — в моем же собственном доме! — клясться в молчании! — Однако Фолкнер уже поднялся из-за стола и первым направился к двери. От порога он обернулся. — Флоренс, самая подходящая погода для горячего шоколада. Будь добра, распорядись и принеси нам, хорошо? — Он глянул на Дарвина и добавил: — Причем побольше.

В отделанном деревянными панелями кабинете было нетоплено, окна изнутри покрылись ледяными узорами. Фолкнер поежился, показал гостям на кресла, а сам уселся на мягкий диван.

— Не растопить ли камин, Эразм?

— Не думаю. Это ненадолго. Фолкнер потер руки.

— Тогда говорите скорей, пока мы все тут не окоченели.

— Не стану мешкать. — Дарвин повернулся к Ричарду Кроссу. — Начну с заявления, которое может считаться скорее личным мнением, чем неопровержимым фактом. Мало что в современной натурфилософии возбуждает в людях пытливых и любознательных такой интерес, как эксперименты ван Мушенбрука из Лейдена [17], фон Клейста из Померании [18], Бенджамина Франклина из Филадельфии [19] и нашего соотечественника Джесса Рамсдена. [20] Вы согласны?

— Вы все знаете! — Лицо Кросса стало еще бледнее, черные глаза расширились.

— Отнюдь. Знаю мало, хотя о многом догадываюсь. Однако позвольте рассказать вам одну вымышленную историю. Представим себе молодого человека, наделенного пылким и лихорадочным воображением и подлинным талантом исследователя. И вот он узнает об упомянутых мной открытиях. Явление электричества буквально завораживает его. Он читает великий труд мистера Франклина «Эксперименты и наблюдения», читает энциклопедическую «Историю электричества» мистера Джозефа Пристли. И, выражаясь в соответствующих терминах, его собственное воображение мгновенно начинает искриться. Он приступает к экспериментам — втайне, поскольку не уверен еще, куда заведет его эта прихоть.

— Доктор Дарвин, вы просто колдун! Откуда вы все это знаете?

— Он прав, Эразм, — поддержал Кросса полковник Поул. — Откуда вы, черт возьми, все это знаете?

— Я ничего не знаю доподлинно. Но произошедшие в этом доме события дают вполне достаточные резоны для подобного вывода. Взгляните. — Доктор наклонился к столу, взял янтарное пресс-папье и, энергично потерев его о свой груботканый сюртук, поднес к висящей на ручке кресла меховой шапке Джозефа Фолкнера. — Глядите, как шевелится мех, как волоски разлепляются, словно отстраняясь друг от друга. Это древнейший электрический эффект, известный еще древним грекам — собственно, само слово «электричество» происходит от их названия янтаря. Когда я услышал, что Флоренс Траструм говорила, будто кожей ощущает какое-то странное чувство, а волоски на руках и ногах у нее словно взъерошиваются, мысли мои невольно обратились к лейденским банкам и электрическому искрообразованию. Однако я отмел эту мысль как совершенно неуместную и далее на эту тему не думал. Затем вчера вечером я увидел подземелье, где находился, пусть и разломанный, apparati какого-то увлекающегося электричеством экспериментатора: медная проволока, железные прутья и свинцовые пластины. И все же я не провел никакой связи! Лишь сегодня, когда торговец сообщил, что товары поставляли в этот самый дом, мой мозг наконец осуществил необходимый синтез. Я вспомнил, как пахло в выставочном зале во время моего первого визита туда — в воздухе еще висел запах электрического разряда. Кроме того, я никак не мог найти рациональное объяснение неудачи ищеек — а точнее, по справедливости сказать, их успеха. Но кто бы подумал, что Дариуш Шарани вчера находился среди нас?

— Вы об этом подумали. — Ричард Кросс отчасти обрел самообладание. Теперь, когда его тайна была разоблачена, в молодом ученом словно бы проступил новый человек, более вдумчивый и фаталистично настроенный. — Все ваши предположения абсолютно верны. Позвольте же спросить, что вы хотите от меня теперь, зная все?

— Зная все? — Дарвин так и подскочил в кресле. — Послушайте, дружище, самого интересного-то я и не знаю: что у вас за машина такая, способная обезвредить вора и сделать его совершенно беспомощным? И как она работает? Вот что мне хотелось бы услышать, а не подробности о стеклянных рубинах, сценических чудесах и переодеваниях.

Кросс отвел глаза.

— Я дал себе клятву, что как раз этого не раскрою никогда и никому. Я уже натворил немало зла. Если правда выплывет на поверхность…

— Не выплывет. — Дарвин ерзал на кресле от нетерпения. — Во всяком случае, ни от меня, ни от Джейкоба, ни от Джозефа. Клянусь: все, что вы нам расскажете, дальше не пойдет. Даю вам слово — и как человек, и как врач.

— А все остальные?

— Ну, доложу я вам! — Фолкнер пронзил Дарвина свирепым взглядом. — Не кажется ли вам, Эразм, что мы с Джейкобом должны решать самостоятельно? Мне прекрасно известно, что вы готовы наши души хоть дьяволу заложить, лишь бы докопаться, что здесь происходит. — Он повернулся к Поулу. — Что скажете, Джейкоб? Если вы согласитесь, я тоже спорить не стану.

— Ладно. — Поул кивнул Ричарду Кроссу. — Выкладывайте. В нашем молчании не сомневайтесь. Ни один смертный не услышит ни звука из того, что вы нам расскажете. Хотя, что касается меня лично, не сомневаюсь: из ваших объяснений я пойму не больше двух слов — это уж как пить дать.

— Хотелось бы мне, чтобы так оно и было. Все столь же элементарно, сколь и таинственно. — Подойдя к столу. Кросс взял бумагу, перо и чернильницу. — У меня есть результаты — но нет им веского научного обоснования. Колесо, вращающееся наподобие того, что вы вчера видели под выставочным залом, и снабженное как подвижными, так и твердо закрепленными магнитами, вырабатывает в проводах — той длинной медной проволоке — поток электричества. Пройдя через еще несколько мотков проволоки — которую я как раз вынул из машины и бросил в реку, — этот поток обретает силу достаточную, чтобы парализовать человека. Я присоединил одну проволоку к металлической пластине вокруг пьедестала, на котором находилось Сердце Ахурамазды, а вторую — к металлическому ободку защитного стеклянного ящичка таким образом, чтобы мог сам незаметно разъединять их. Вот. — Он набросал на листке несколько схем, аккуратно подписывая каждый рисунок. Теперь, когда молодой человек занялся привычным делом, руки у него перестали трястись. — Уверяю вас, я сотни раз проверял машину на себе самом. Она сковывает объект, вызывая совершенно непередаваемое ощущение, одновременно и приятное, и невыносимое. Невозможно и пальцем пошевелить, однако после прекращения тока никаких вредных последствий не наблюдается, только легкое жжение и покалывание, как от иголочек.

— Это вы и проделали с графом Марбери? — Дарвин разглядывал листок сияющими глазами.

— Именно — и ничего дурного ни с ним, ни с кем еще из пытавшихся взять рубин не произошло. Мой механизм казался просто идеальным устройством для защиты Сердца Ахурамазды. Слухи о нем мгновенно облетели весь Лондон, и проделка увенчалась полным успехом. А по завершении игры я собирался продолжить изучение открытых мной электрических эффектов, пока не докопаюсь до их глубинных истоков. Но после вчерашней гибели вора…

Пока Ричард Кросс рассказывал о своем изобретении, лицо его лучилось жизнью и энергией. Теперь же глаза молодого человека погасли.

— Я и сам не могу найти объяснения, отчего это стало смертельным, — тихо произнес Дарвин. — Могу лишь предложить несколько гипотез. Во-первых, на воре были мокрые и дырявые башмаки. А мы с вами оба знаем, что влага усиливает электричество. Еще важнее, сдается мне, то, что подземная река сильно раздалась от дождей. Если скорость вращения колеса определяет уровень тока на пьедестале, наш незадачливый воришка вполне мог получить разряд во много раз сильнее, чем в предыдущих ваших экспериментах. Разряд, достаточно сильный, чтобы обжечь ему руку и вызвать роковой перебой в работе и без того уже слабого сердца.

— Весьма интересные и оригинальные предположения. Но они не станут основой будущих экспериментов. Никогда в жизни я не пойду более на такое глупое безрассудство!

Кросс замолчал и уныло повесил голову — в комнату вошла Флоренс Траструм с чашками, блюдцами и большим серебряным котелком горячего шоколада. Она поставила поднос рядом с Ричардом; тот поднял на миг взгляд, благодарно улыбнулся девушке и вновь нахохлился.

— Что вы теперь собираетесь со мной делать? — спросил он, когда Флоренс вышла. — Вы правы. Я не учел естественные колебания электрической силы. Этот человек погиб лишь из-за меня.

Дарвин приподнял брови и поглядел на Поула.

— Джейкоб?

— Я-то? — Полковник с равным неодобрением взирал и на Дарвина, и на Кросса. — Черт возьми! Я вообще пальцем о палец не ударю. Если помер какой-то ворюга, по которому давно тюрьма плачет, так тем лучше. Сэкономили на палаче и веревке.

— Очень хорошо. Джозеф?

— Согласен с Джейкобом. И если почтенные лондонцы толпами валили поглядеть на фальшивку, так то не моя забота. Судя по рассказам Флоренс, зрители получали за свои деньги сполна. Мне в моем доме больше никаких драматических экспериментов не требуется — пусть даже, Ричард, вы и зовете их наукой. Но во всем прочем мое мнение о вас не изменилось. Вы по-прежнему желанный гость.

— Благодарю вас, сэр, однако я должен вернуться в Соммерсет. — Кросс кинул на закрытую дверь долгий несчастный взгляд. — И немедленно.

— Что ж, поезжайте, коли уж так решили, — промолвил Дарвин. — С позволения всех присутствующих, мне бы хотелось перемолвиться с мистером Кроссом словечком наедине. Заверяю, это не имеет никакого отношения к электричеству.

— И слава Богу! — Джейкоб Поул встал и зашагал к двери. — Говорил я, что не пойму ваших технических разговоров, — и оказался прав. Электричество!.. Пустая трата времени и сил!

— Согласен. — Фолкнер двинулся вслед за ним. — Да кто-нибудь вообще понимает, что это за штука такая, электричество?

Дарвин с Кроссом переглянулись и дружно покачали головами.

— Мы не понимаем, Джозеф, — улыбнулся Дарвин. — Пока. Ибо, как выразился ваш великий соотечественник мистер Франклин: «Если для электричества нет никакой иной цели, оно по крайней мере помогает человеку смирять гордыню».

Джейкоб Поул уже поворачивал ручку двери, но при этих словах оглянулся.

— Тогда, Эразм, вам не мешало бы собрать машину мистера Кросса заново и вкатить себе двойную порцию.

Не дожидаясь ответа, он закрыл дверь. Дарвин покачал головой, стараясь сдержать улыбку.

— Прошу прощения, мистер Кросс. Мы с полковником Поулом давние друзья. Позвольте же вновь вернуться к более серьезным материям. Все мои предыдущие расспросы объяснялись исключительно научным интересом. Но то, что я собираюсь сказать сейчас, имеет другую природу. Вы вполне можете счесть мои слова непрошеным и бесцеремонным вмешательством в ваши личные дела.

Кросс меланхолично разрывал на мелкие кусочки схему своего изобретения.

— Продолжайте, — промолвил он. — По крайней мере меня честно предупредили.

— Я хотел поговорить о Флоренс Траструм. Вы очень хорошо к ней относитесь, верно?

— Разве это не бросается в глаза? — В голосе Кросса звучала горечь. — Я отношусь к ней очень хорошо, и даже более, чем просто очень хорошо. Но, как видите, «я не создан для забав любовных, для нежного гляденья в зеркала». [21]

Он показал на свое левое плечо. Дарвин фыркнул.

— И тем не менее ваш тезка, Ричард, коего вы соблаговолили процитировать, взошел на английский трон и женился на своей избраннице. Прекратите жалеть себя! Вы столь же полноценный мужчина, как любой другой в этом доме, — если только сами не возомните себя калекой.

— Увы, не могу утешаться подобной мыслью. Как только позволит погода, я возвращаюсь в Соммерсет — если волен покинуть дом.

— Совершенно вольны. Все же настоятельно советую вам — не уезжайте. Вы должны остаться здесь и выяснить, испытывает ли к вам Флоренс те же теплые чувства, что и вы к ней.

— Я ей не нужен. У нее уже появился новый поклонник. Вы его видели.

— Видел. Но, сдается мне, в глазах Флоренс он вам не соперник. Мистер Мерчисон — весьма приятный молодой человек, надо полагать, честный и достойный. Не желаю ему никакого зла, и мне не следовало бы принимать чью-то сторону. Однако позвольте заметить: мир кишмя кишит приятными и симпатичными молодыми людьми, столь же безобидными и простосердечными, как Джеми Мерчисон. А вот вы — другой. Вы наделены редчайшим даром, тем самым, что возводит нас на высшую ступень. Вы обладаете духом творчества, вдохновением и изобретательностью в сочетании с чутьем подлинного ученого.

— Творческий дух, который убивает… Доктор Дарвин, не стану отрицать, я польщен. Но найдется немало иных, гораздо более одаренных людей.

— Нет, сэр. — Дарвин говорил с глубочайшей убежденностью. — Уж поверьте мне на слово. Таких очень мало, везде и во все времена. Сегодня в Лондоне не сыщется и пятерых таких людей, мужчин или женщин. И если вы не устремитесь исследовать великие проблемы, видимые только вам, кто тогда их исследует? Мистер Фолкнер? Или мисс Роулингс? Или полковник Поул? Да никогда! Возможно, нам и хотелось бы, но мы лишены божественной искры. Весьма вероятно, вы думаете, будто ваши дети смогут сделать то, что недоступно вам? Очень может быть. Но только если у вас будут дети. Вы и подобные вам имеете долг перед миром: вы должны жениться, и любить, и произвести потомство.

Ричард Кросс отнял руку от плеча и вопросительно поглядел на Дарвина.

— Однако вы не женаты, сэр.

Несколько долгих мгновений доктор молчал.

— Вы правы, — ответил он наконец. — В настоящий момент я не женат — но не думаю, что это навеки. Кроме того, у меня уже есть дети от прошлого брака. И тем не менее вы попали в точку. Мне следовало бы искреннее следовать собственным принципам. И я это запомню.

Он встал, похлопал Кросса по плечу и направился к выходу. На пороге он остановился.

— Сейчас я намерен присоединиться к остальным. Флоренс Траструм придет сюда через несколько минут, чтобы унести чашки и шоколад. Она очень расположена к вам. Признайтесь ей — говорите все, что хотите. Но только скажите.

— Сэр, одну минуту. — Кросс бросился за Дарвином к двери. Бледное лицо молодого человека вдруг обрело решительность. — Я попытаюсь, да, конечно, я должен попытаться. Но вы же наверняка понимаете, у меня нет дара красноречия. Не умею произносить красивые слова. Я битых десять раз пробовал высказать Флоренс свои чувства. И каждый раз терпел неудачу.

— Тогда, Ричард, вы должны попытаться сделать это в одиннадцатый раз. — Дарвин улыбнулся. — Мужайтесь, дружище. Природа не оставляет в мире места неудачникам. Вы ведь умеете побеждать. Смотрите. — Он вытащил из кармана блестящий кусок красного стекла. — Это собственное ваше творение, Сердце Ахурамазды. Глядите на него, когда будете говорить с Флоренс. Уж верно, человек, сумевший создать искусственное сердце, сумеет завоевать и настоящее.

Кросс кивнул и взял самоцвет. Дарвин наконец закрыл дверь, повернулся и побрел в глубь дома. Он шел, ничего не замечая на своем пути, поглощенный новой, захватывающей мыслью. Если Ричард Кросс не предпримет новой попытки и не преуспеет, сам факт неудачи сделает его непригодным для обзаведения потомством. И ровно то же правило можно применить к любой области, равно и к людям, и к животным. Великий принцип в действии. Природа создает то, что требуется для будущих поколений, неустанно пропалывая поколения нынешние. Так происходит сейчас, так происходило всегда.

Эразм Дарвин машинально прошел мимо комнаты, где ждали его друзья. Безошибочный инстинкт, пробужденный запахом свежеиспеченных булочек, вел доктора на кухню, а разум блуждал в иных, далеких от этого дома сферах. Доктор прикидывал, как можно облечь свои новые догадки в максимально общую и универсальную форму.