Непохожие

Глава 3

Андрей

– А здесь мы установим балетный станок! – Мишель неуклюже подрыгивает и поворачивается вокруг себя, что, наверное, должно изобразить пируэт. У моей дочери ДЦП, но кто сказал, что это может помешать заняться балетом, когда она так этого хочет? – Ну что ты молчишь, папа! – негодует моя малышка. А после, оставив танцы, забирается ко мне на колени и, обхватив мои колючие щёки ладошками, заставляет на себя посмотреть. Один её глаз все ещё немного косит. Это довольно распространённое осложнение. Зато у неё прекрасная речь. И блестящие мозги.

– А что тут сказать? Когда ты уже всё решила, – рывком поднимаюсь с кресла, не выпуская Мишель из рук. Её хрупкое жилистое тельце напрягается, раскосые глаза наполняются хитрым блеском, она уже знает, что я задумал. Подбрасываю её высоко-высоко, чтобы оправдать ожидания дочери. Та звонко и ужасно заразительно хохочет.

– Папа! Я сейчас упаду! Упаду!!!

– Вот ещё! Привыкай. В балете знаешь, сколько поддержек!

– А это как?!

– Когда тебя партнер на руках таскает.

– И подбрасывает?!

– Ну, может, не совсем… – замечаю туманно, потому как на балете, кажется, ни разу и не был. Этот вид искусства меня не привлекает. Совсем. – Ох, дамочка, похоже, вы сегодня плотно пообедали… Слезай с отца. А то у меня поясницу заклинило.

На самом деле это, конечно, не так. Нет, спину я и впрямь сорвал, но моя крохотная по любым меркам дочь к этому непричастна. Это я, дурак, переборщил вчера в зале, в надежде выпустить пар.

– А в комнате принцессы что мы сделаем? – интересуется Мишель, когда я осторожно опускаю её на пол.

– Понятия не имею, – я хмурю брови. – И если уж на то пошло, я вообще не уверен, что принцесса захочет нам продавать свои комнаты.

М-да… Подстава. Обычно ведь хозяева коммуналок спят и видят, чтобы их расселили. Но собственница двух комнат в доходном доме, что заприметил мой риелтор, вложила в реставрацию принадлежащих ей квадратных метров столько сил, что я очень сомневаюсь, будто теперь она захочет их продать. Тут я не склонен верить шустрой бабе, которая организовала показ. Жопой чую какую-то подставу. Но всё равно хочу… Хочу выкупить всю коммуналку подчистую. Вид из окон там охрененный. Да и вообще… Мне, наверное, от деда-академика передалась тяга к истории. Или же свою роль сыграло то, что первые десять лет своей жизни я провёл в квартире, подобной этой. Пока дед не был вынужден продать ее за долги.

– Я бы тоже не захотела. – Мишель тяжело вздыхает и сокрушённо качает головой. – И что тогда? У нас не будет этой квартиры?

– Не знаю. Ты чего повесила нос? Неужели она тебе так сильно понравилась?

– Очень! Я бы могла ездить по коридору на велосипеде. Или играть с друзьями в догонялки. И в прятки!

– Ну, не знаю. Боюсь, ты вырастешь до того, как закончится ремонт. Мороки там – дай боже.

Вообще вчера мы договорились с риелтором, что он организует нам ещё один показ, на который будут приглашены специалист по реставрации и прораб. Впрочем, мне и без их заключений понятно, что проект будет (если будет) дорогим, энергозатратным и не очень-то быстрым. Даже не знаю, стоит ли в него ввязываться. Или лучше купить апартаменты в новом доме. Нам с Мишель нужен дом. Всё ж я надеялся, что съёмная квартира – это временная мера.

– Я так хочу жить там, папочка!

Ах лиса… Ну лиса! Знает, как меня разжалобить… Я усмехаюсь, делаю Женьке «сливку» и отхожу, потому что у меня звонит брошенный где-то в коридоре телефон. Номер незнаком.

– Да!

– Добрый день, Андрей Владимирович. Меня зовут Нелли Ерофеева, я обозреватель журнала «Т*»… Может быть, вы в курсе…

– Извините, я не даю интервью, – перебиваю журналистку и отвожу трубку от уха, потеряв всякий интерес к разговору, когда до меня доносится:

– Вы – может быть. Но ваша жена даёт интервью с удовольствием.

Я плотнее сжимаю челюсти. Жена… Ну да. Эта и впрямь не упустит возможности где-нибудь засветиться.

– И? Что теперь? Чего вы от меня хотите?

– Ничего особенного. Всего лишь убедиться, что вы в курсе.

– В курсе чего? – сощуриваюсь. Девица на том конце связи молчит, а я вдруг понимаю, что бедная светская обозревательница банально трусит перейти дорогу такому влиятельному дяде, как я. Вот тебе и независимая журналистика. Во всей, так сказать, красе.

– И что? Вы со всеми мужьями интервью их жен согласовываете? – усмехаюсь. – Или мне одному такая выпала честь?

– Да. То есть нет… Это политика руководства, – вроде бы ровно отвечает Нелли… Или как её там. Но мне почему-то кажется, что сдержанность ей даётся с трудом. – Нам не нужны скандалы. Редакционная политика нашего глянца заключается совсем в другом.

– И в чём же? – подхожу к кофемашине, выставляю программу и нажимаю на кнопку «пуск». Зёрна смалываются с оглушительным грохотом. В этом шуме теряется большая часть из речи светской обозревательницы.

– … у журнала многолетняя репутация, которой мы очень дорожим. Поэтому нам и доверяют свои секреты сильные мира… Мы публикуем только проверенную информацию, в отличие от всяких желтых изданий.

– Похвально.

– Тогда… в какой форме вам будет удобно согласовать текст? Я могу скинуть его вам на почту?

– Можете, конечно. Кто ж вам помешает?

Она снова медлит, прежде чем мне ответить:

– Отлично. Если вас всё устроит, достаточно в ответ прислать мне короткую резолюцию.

Что ж… По крайней мере, ей хватает мозгов подстраховаться.

– Посмотрим, – сбрасываю вызов, не обещая ничего конкретного. – Мишка, тебе сделать какао?

– С тортом? – заглядывает в кухню моя сладкоежка-дочь.

– Опять? Живот не заболит?

– От торта?! Да никогда в жизни!

– Ну, смотри. Как знаешь. Мне ещё нужно поработать.

Оставляю Мишель наедине с какао и тортом, а сам уединяюсь в кабинете. Здесь всё не то и не так. Не под меня сделано. Но это что? Я привыкну, наверное. Другого выхода нет. Как нет возврата и к старой устоявшейся жизни. Я из тех, кто долго запрягает, да… Но если уж что-то решаю – то всё… Пиши пропало.

Отодвигаю свой кофе подальше от разложенного на столе плана коммуналки. Здесь восемь комнат, по четыре по разные стороны от огромного коридора, два санузла и просторная кухня в торце… Заманчиво. Мишель, опять же, она понравилась. Нарушая размеренный ход мыслей, вновь звонит телефон. С экрана на меня смотрит жена. В скором, надеюсь, бывшая. На фото Наталья выглядит как белокурый непорочный ангел. Это даже удивительно, насколько её идеальный фасад не соответствует гнилому содержанию.

– Да… Слушаю.

– Что… с… моей… картой?

– С твоей? Я не знаю. А одну из своих ненужных я, кажется, вчера аннулировал.

– Какой же ты козёл, Казак! Это были мои деньги! Мои… Я их заработала!

– Чем, прости?

– Тем, что терпела тебя целых пятнадцать лет! Ложилась под тебя, озабоченного урода! И дочь тебе родила, может, ты забыл?! А потом таскалась с ней по врачам и реабилитационным центрам…

О, эту песню я слышал много раз. Ничего нового.

– У тебя всё?

– Ты не можешь лишить меня моей жизни!

– Жизни – нет. Что ты, Наташ, мы же цивилизованные люди. А вот отлучить тебя от кормушки мне вполне по силам. Ты сама настояла на том, чтобы подписать брачный контракт.

– Так хотел папа! Я была юной и ни черта не соображала!

– Кто ж знал, что с тех пор всё настолько изменится, правда?

И тут мне действительно надо сказать большое спасибо тестю. Когда мы поженились с Натальей, я был студентом без гроша в кармане, а она – избалованной дочкой чиновника средней руки, довольно прочно сидящего на государственных потоках. Тесть опасался, как бы я не наложил лапу на те активы, что он переписал на Наташку, заметая следы… Вот и заставил нас подписать брачный контракт. С тех пор и впрямь многое изменилось. Наташкины активы были проданы. А потом мой тесть погорел на крупной взятке. Его судили, дали срок, естественно, конфисковав всё, что у него было. А я за это время поднялся. Сделал имя в определённых кругах, разбогател и обрёл влияние.

– Я подам на тебя в суд!

– Это всегда пожалуйста…

– Я уничтожу твою репутацию! С тобой не захочет работать ни один приличный человек!

– Мне уже бояться? А я-то думаю, чего ты звонишь…

– Все узнают, что ты из себя представляешь!

– Пожалуйста. Ни в чём себе не отказывай. У тебя ещё что-нибудь?

– Да пошёл ты! – бросает напоследок моя «любимая» жёнушка и отключается. В ухо льются гудки.

Откладываю телефон, а потом, не выдержав, со всей дури бахаю кулаком по столу. Может быть, я и впрямь законченный урод. Но я действительно не понимаю, какого хрена эта избалованная сучка решила, будто я ей что-то должен. Пока я, как дурной, пахал, та ложилась за моей спиной едва ли не под каждого вхожего в наш дом мужика. Вот почему, собственно, дом я ей всё-таки оставил.

– Ой!

Вскидываю взгляд. Мишель стоит, придерживаясь за дверь. Интересно, как долго?

– Что?

– Это мама звонила, да?

– Угу. Мама… – я выбираюсь из-за стола, подхожу ближе. Сажусь на корточки, чтобы быть с дочкой на одном уровне. – Ты по ней скучаешь?

– Немножко, – отвечает Мишель слишком торопливо, чтобы это могло быть правдой. Твою ж мать! За грудиной тянет привычное чувство вины. Но чёрта с два оно возьмёт надо мной верх. Я и так ради дочки терпел непозволительно долго. Больше просто нет сил. У меня неприятие на физическом уровне. По типу того, как человеческий организм отторгает плохо подобранный донорский орган. – А она совсем-совсем не хочет меня видеть?

Ярость обжигает нутро. Бесит то, что ради спокойствия Мишель я снова вынужден врать. Врать и выгораживать.

– Конечно, хочет.

– Врёшь ты всё. Думаю, мама не хочет меня видеть из-за того, что я не такая, как все.

– Что значит – «не такая»? – холодею я.

– Ты знаешь, – шепчет Мишель.

– Не знаю, и знать не хочу. Ты самая красивая, самая любимая девочка на свете. Я не променяю тебя ни на одну другую.

Мишель отрывает взгляд от пола и робко улыбается.

– Почему же мама совсем ко мне не приезжает?

– Наверное, у неё дела.

– Какие?

Вздыхаю. Хватка у моей доченьки отцовская, бульдожья. Это, с одной стороны, хорошо, иначе она со своим диагнозом ни за что бы не сделала таких успехов. С другой… я порой совершенно не знаю, как выстраивать с ней диалог.

– Ну, вот сегодня, например, твоя мама давала интервью.

– Правда?! А кому?

– Какому-то модному журналу.

– Ух ты! Как будто она модель. Или звезда. Это, наверное, важное дело.

– Наверное.

– Важнее меня.

Ну, вот как эта хитрая лиса так легко расставляет ловушки?

– Важней тебя нет ничего на свете! – убеждённо говорю я и, чтобы положить конец этому трудному для нас всех разговору, добавляю: – Рассказывай, что ещё ты хотела бы видеть в своей новой детской. Я думаю в следующий раз взять с собой на объект дизайнера. М-м-м? Что скажешь? Будет интересно.

– И меня возьмёшь?

– Не знаю. У тебя же лагерь. Если что, я всё-всё покажу тебе на визуализации.

– Что такое «визуализация»?

– Это такие картинки, воспроизводящие то, как будет выглядеть наш дом после ремонта.

– Если старые хозяева захотят его продать.

– Да. Точно. – Растираю переносицу двумя пальцами.

– Ты их убедишь! – уверенно кивает головой Мишель.

– Почему ты так в этом уверена?

– Потому что ты – это ты, – она закатывает глаза. Как всегда в такие моменты, моё сердце пропускает удар. Есть что-то ужасно трогательное в этой её святой вере в мои возможности.

– Я постараюсь что-нибудь придумать. Ух ты ж чёрт! Только посмотри, сколько времени. Тебе уже давно пора в кровать…

– Сначала мыться!

– Точно. Сама справишься?

Мишель опять закатывает глаза и, прихрамывая на одну ногу, выходит. Для ребенка с ДЦП она очень и очень подвижная. Пока Мишель купается, я проверяю почту, вспомнив о злосчастной статейке. Пробегаюсь по сопровождающим её фото. Наталья красива, бесспорно. Но мне неприятно на неё смотреть. И читать неприятно её излияния о том, как важно составлять чертово меню. Потому что она никогда этим не занималась. Хватает меня примерно до середины текста. Чувствуя, как в душе вновь поднимается мутная злоба, я отвечаю на письмо коротким «ок» и сворачиваю переписку.