Непокорный алжирец [книга 1]

Глава шестая

Доктор Решид проснулся весь мокрый от пота и никак не мог понять, где он и что с ним. Сел на походной койке, зажмурился, чтобы успокоить острую резь в глазах. Было душно и темно. Протянутая рука наткнулась на шершавый полог брезента. Тогда Решид всё вспомнил и ощупью выбрался из палатки. Часовой у входа пристукнул каблуками, отдавая честь.

Наспех сооружённый полевой госпиталь разместился в большой пещере. Доктор не стал терять времени на её осмотр и сразу же направился в соседнюю палатку. У входа, за маленьким складным столиком, протирала инструменты худенькая смуглая девушка в белом халате и косынке. При виде доктора она смущённо поднялась, пряча руки, будто её застали врасплох. Доктор тихо спросил:

— Ну, как? Проснулся?

Девушка отрицательно качнула головой.

Посреди палатки на широком, наспех сколоченном топчане лежал полковник Халед. Грудь его поднималась медленно и тяжело, словно он набирался сил для каждого нового вдоха. Под глазами набрякли мешки, сквозь густой загар проступала мертвенная бледность, но густые брови хмурились — казалось, и во сне полковник грозит кому-то.

Доктор осторожно приподнял безжизненную руку раненого, сосчитал пульс. Девушка внимательно следила за его движениями. Взглянув на часы, он сказал:

— Пусть поспит, минут через сорок-пятьдесят сделаем укол. — И направился к выходу, тяжело переставляя ноги.

После трудного пути по горам и ущельям на муле, длившегося целую ночь, доктор сразу же вступил в отчаянную борьбу со смертью. Он застал полковника в очень тяжёлом состоянии, почти безнадёжном. Но не для того ступил Решид на опасную тропу, которая могла привести его к пропасти, чтобы дать Халеду умереть. Не только ему был дорог этот человек, друг юности — жизнь его нужна народу Алжира. Решид забыл обо всём на свете, им владело одно-единственное желание — вырвать Халеда из лап смерти. Внешне Решид был спокоен, собран, действовал почти автоматически, но в действительности никогда, за всю свою практику, не испытывал такого тревожного напряжения.

Операция длилась полтора часа, но когда она закончилась, Решид не оставил раненого. Бесконечно долго сидел он у его постели и только убедившись, что пульс выровнялся, позволил себе прилечь на час…

Решид осмотрелся. Всюду были камни; они громоздились молчаливо и угрюмо. Лишь с южной стороны через широкую щель проникали в пещеру весёлые солнечные лучи.

Доктор пошёл к этим лучикам осторожно, будто боялся оступиться. С каждым шагом становилось всё светлее, пока наконец не ударило ему прямо в глаза слепящее солнце Сахары. Он невольно заслонился рукой; доктор остановился, глубоко и жадно вдыхая в себя свежий воздух, словно вырвался на волю из душной тюрьмы. Несмотря на яркое солнце, жара не ощущалась, — вокруг всё зеленело, деревья в изумрудно весеннем уборе разбегались в разные стороны по холмам и пригоркам, тянулись до самой горной гряды. Только ровная площадка у входа в пещеру, похожая на ток для обмолота зерна, была совершенно голой.

Решид бывал на знаменитых морских курортах, ему нравилась их пышная красота, а вот такой первозданной прелести он не встречал нигде. Последнее время ему вообще казалось, что во всём Алжире не осталось уголка, куда не попали бы бомба или снаряд, что чёрная печать войны и разрушении легла не только на людские поселения, но и на саму природу. Ему представлялись сожжённые уродливые леса да ущелья, превращённые бомбардировщиками в каменный хаос. Сейчас его взгляд не замечал никаких разрушений, всё дышало покоем. «Эх, если бы всюду была такая тишь», — подумал доктор.

На краю площадки расположилась группа бойцов. Решид направился к ним. Его встретили дружескими приветствиями. Низенький, крепко сбитый муджахид оглянулся на товарищей, как бы спрашивая у них разрешения, и обратился к доктору:

— Са'аб доктор, скажите, как полковник?

Решид улыбнулся, ему нравились эти ребята, так обеспокоенные судьбой своего командира.

— Человеку, имеющему столько друзей, одна-две пули ничего не могут сделать!

Бойцы оживились. Послышались возгласы:

— Мархаба, са'аб доктор!

— Большое спасибо!

— Мархаба!

Откуда-то появился капитан Ферхат. Ещё издали он погрозил кулаком.

— Чего расшумелись? Прекратите!

Муджахиды, переглядываясь, улыбались — видно, не очень-то испугал их капитан. Ферхат хотел сказать ещё что-то, но, заметив среди бойцов доктора, подошёл и тоже заулыбался.

— Извините, са'аб доктор. Я подумал, что вы спите.

Сегодняшний Ферхат совсем не походил на вчерашнего.

Гражданскую одежду он сменил на военную форму, которая точно влитая сидела на его ладной фигуре. Три звёздочки на левой стороне груди подтверждали капитанское звание. Глядя на его свежее лицо и ясные глаза, никак нельзя было сказать, что этот человек сутки провёл на ногах.

Бойцы деликатно отошли в сторону. Капитан Ферхат протянул доктору раскрытый портсигар и предложил:

— Если хотите, пройдёмся немного?

Решид окинул взглядом площадку.

— Палатки надо было поставить здесь. В пещере душно.

— Есть много мест и получше, — ответил Ферхат. — И палатку попросторнее можно было поставить. Да больного пришлось бы несколько раз за день переносить с места на место.

— Почему?

— А вы не слышали недавно, как гудел французский самолёт?

— Нет…

— Значит, вы крепко спали, са'аб доктор.

Доктор промолчал: не так-то, видно, здесь спокойно, как кажется на первый взгляд.

Выпустив несколько колец дыма, Ферхат заговорил:

— Когда мы, са'аб доктор, говорим о непобедимости революции, нам не слишком верят даже такие честные алжирцы, как… — капитан чуть было не сказал «как вы», но вовремя спохватился. — Думают, что это пропаганда. Но взгляните на эти горы. Кого охраняют они? Конечно, своих родных детей. Или взгляните на эту пещеру. Сколько лет в таких пещерах находят приют тысячи бездомных. Они не только скрываются от врага, они борются! Поверьте, если бы эти горы не раскрыли нам объятия, если бы не пригрели нас эти пещеры и ущелья, нам нелегко было бы устоять против французских бомб. Так что, са'аб доктор, враг имеет дело со святой силой: и народ алжирский противостоит ему, и горы, и ущелья, и сама земля. Можно ли такое могущество повергнуть на колени, скажите?

Всматриваясь в синеющие на востоке вершины, доктор Решид задумчиво слушал капитана. Хотя Ферхат и не уточнил, каких именно «честных алжирцев» он имел в виду, Ахмед понимал, что слова эти относятся к нему. Что ж, Ферхат прав! Десятки раз он видел и горы и ущелья, не дальше, как месяц назад, ездил в Константину по горной дороге, но и не думал о том, какую службу они служат народу. Теперь же он с новым чувством смотрел на каменные громады…

Запыхавшись, к Ферхату и Ахмеду подбежал солдат, стоявший на карауле у палатки Халеда. У него был такой вид, словно он принёс весть с поля боя.

— Мабрука спрашивает са'аба доктора!.. Полковник проснулся…

Извинившись, Решид торопливо зашагал вслед за посыльным Мабруки — той самой милой, нивесть от чего смущающейся девушки, что дежурила в палатке раненого.

Капитан Ферхат подозвал к себе коренастого солдата, дал ему какое-то приказание и тоже направился к пещере.

Из-за деревьев послышался глуховатый голос:

— Капита-ан! Погоди-ка!..

Ферхат оглянулся.

— Вы, что ли, Мухтар-ага?

Худой старик в чёрном халате и со старинной длинностволой винтовкой за спиной, с трудом отрывая ноги от земли, будто шёл по непролазной грязи, приблизился к капитану.

— Слух прошёл, что доктор Решид приехал. Так это, сынок?

Капитан недоверчиво посмотрел на старика.

— Так… Но вы-то, Мухтар-ага, откуда его знаете?

— Ха! Смотри, что он говорит! — старик довольно погладил свою небольшую белую бородку. — Да я его сколько лет на своих плечах носил!

— Ну да?!

— Верно говорю, сынок. Отец его, бедняга, тоже табибом был, всё какие только есть лекарства знал. Десять лет я был садовником в его доме. Хороший человек был, да будет пухом ему земля… А где же табиб Решид?

Капитан Ферхат объяснил, что доктор пошёл к полковнику и посоветовал обождать его здесь. Мухтар-ага снял с плеча своё длинноствольное ружьё, осторожно, как бы боясь, что оно может выстрелить, положил на землю и присел на корточки. Всё это он проделал неторопливо, основательно. Устроившись, поднял на Ферхата выцветшие голубые глаза.

— А каково здоровье Халеда, сынок?

— С божьей помощью, неплохое, доктор говорит, что скоро поправится.

— Ай, молодец доктор! Вот увидишь, сынок, Халед в считанные дни поднимется на ноги. Я доктора хорошо знаю, аллах дал ему могущество и силу хакима Лукмана[17]. Иди, сынок, садись рядом… Я тебе об одном случае расскажу.

Мухтар-ага сбросил халат, расстелил на земле, опустился на него. Ферхат примостился рядышком, подошли бойцы, опустились полукругом на корточки. И старик поведал о том, как доктор спас от смерти одного торговца из Кабилии и торговец в благодарность закатил в честь доктора пир на всю округу. Мухтар-ага с такими подробностями, смакуя, стал рассказывать об этом пире, словно сам на нём был. Но закончить ему не удалось. Из пещеры вышел доктор Решид. Старик поспешно поднялся навстречу.

— Ахмед-джан, сын мой!..

Доктор в изумлении остановился:

— Боже мой, Мухтар-ага?

— Я, сынок… это я… я самый и есть…

Они сердечно обнялись, как отец с сыном после долгой разлуки. Мухтар-ага отступил на шаг, оглядывая доктора: повзрослел, раздался в плечах, прямо-таки молодец. Однако в глазах уже нет прежней юношеской беззаботности, они смотрят серьёзно и даже устало, широкие брови хмурятся, а на лбу вон и морщины появились…

Сам же Мухтар-ага, на взгляд доктора Решида, не то что постарел, а пожалуй, даже помолодел. Его аскетически худое, опалённое солнцем лицо освещалось улыбкой, в ясном взгляде всё та же прежняя хитринка. И лишь в коротко подстриженной бороде ни одного чёрного волоса. Одет старик был в длинную, до колен, рубаху из дешёвой бумажной ткани, на голове чалма. Из-под рубахи торчали худые волосатые ноги. Громадные солдатские ботинки на них казались парой тяжёлых камней, привязанных к ступням.

Не сводя с доктора тёплого, ласкающего взгляда, Мухтар-ага покачал головой:

— Знал я, сынок, знал! Верил, что не сегодня-завтра появишься здесь… Злодей топит в крови весь край, над миллионами занёс меч. В такой час может ли человек, прислушивающийся к голосу совести, стоять в стороне от народа? Добро пожаловать, сынок! Молодец!

Щёки доктора Решида порозовели. У него было такое состояние, будто он, обвиняемый, стоит перед судом. Будь это настоящий суд, доктору не было бы так стыдно, как сейчас. «Человек, прислушивающийся к голосу совести…» В самую цель попал старик!

— Не все люди, Мухтар-ага, устроены одинаково, — сказал наконец доктор. — У одного совесть просыпается раньше, у другого — позже. В этом отношении аллах не слишком был благосклонен ко мне.

Мухтар-ага уловил в голосе доктора скрытую горечь и понял, что, сам того не желая, обидел его.

— Нет-нет, сынок, ты не расстраивайся, что поздно пришёл. Ты и там для людей работал. Тысяча и один человек не могли бы сделать для народа столько, сколько сделал ты. Я хорошо помню твоего отца, он всегда заботился о людях. Ты достойный сын его, оставил старую мать и пришёл к нам разделить судьбу своего народа. Разве тебя кто-нибудь принуждал к этому? Нет, ты пришёл, сам, следуя велению совести. А попробуй приведи сюда Бен Махмуда? Не придёт — порода другая, народ он любит не больше вон тех крыс, что снуют по Сахаре. А ты, сынок, совсем другой человек. Пусть создатель побольше даст Алжиру таких сыновей, как ты!

Доктор слушал, не поднимая глаз. Чем доброжелательнее говорил старик, тем смятеннее становились его чувства. Ведь он пришёл сюда, но как? Пришёл случайно, временно. Вероятно, вообще не появился бы, если бы Халеда доставили в Орлеан. А старик думает, что он присоединился к повстанцам. Радуется этому. Хватит ли у него духа предать доверие старика и спокойно вернуться домой?

Внимательно посматривающий на доктора капитан понял, что пора вмешаться в разговор.

— Прошу извинить, Мухтар-ага, — сказал он, взяв доктора Решида под руку. — Будем живы, продолжим беседу вечером за чаем, в спокойной обстановке. А сейчас мы с доктором пройдёмся.

Мухтар-ага легко поднял с земли своё сухое тело, накинул на плечи халат.

— Правильно, сынок, погуляйте. И я тем временем поброжу, капканы проверю, может быть, на ваше счастье, и есть что-нибудь.

Он перехватил поудобнее своё длинное ружьё и заковылял на запад, в сторону холмов.

Капитан и доктор вошли в густой сосняк. По ровным, как по линеечке, рядам сосен и одинаковой их высоте угадывалось, что посажен он рукой человека. Бор разросся густо и дружно, верхушки деревьев озаряло солнце, а внизу было сумрачно, сыро и холодновато.

Через несколько минут лес кончился, и доктор, поражённый, остановился, словно путь ему преградило какое-то препятствие. Он с изумлением смотрел на красивое двухэтажное здание удивительно гармоничных линий и форм. Дом будто любовался своим отражением в большом бассейне, облицованном зелёным мрамором. Посередине бассейна возвышался островок, на котором тянулась к самому небу стройная пальма. Однако вода в бассейне, тронутая налётом зелени, была мутна и желта — видимо, давно уже не менялась.

Доктор медленно подошёл к бассейну. Вся эта картина вызывала в нём смешанное чувство восхищения и грусти, которую невольно рождает вид покинутого человеком жилья. На полукруглой, выступающей веранде между массивных мраморных колонн стояли цветочные вазы с давно засохшими цветами.

У входа в дом капитан Ферхат и доктор чуть не столкнулись с кругленьким человечком в белом фартуке, в колпаке, с огромным ножом в руках. Ом быстро отступил в сторону, давая дорогу гостям, и спрятал нож за спину.

— Хамид-бек. В прошлом — знаменитый парижский метрдотель, ныне — повар. Освобождённой Армии, — представил человечка капитан Ферхат и шутливо добавил: — Всем хорош повар, одна только черта плохая — ровно половину того, что сготовит, съедает сам. Видите, какой круглый?

Хамид заулыбался, учтиво поклонился доктору.

— Повару нельзя быть голодным!

Доктор Решид дружески пожал ему руку, а капитан похлопал Хамида по плечу.

— Чей же это дом? — удивлённо спросил доктор.

— Дом и всё это ущелье — владение Шарля Ришелье. А если точнее, одно из его владений.

— Шарля Ришелье? — переспросил доктор.

— Да. Дядя известного генерала Ришелье. Знаете такого?

— Знаю, — кивнул доктор, — обоих знаю… Но меня удивляет другое: как всё это уцелело от бомбёжек?

Ферхат усмехнулся.

— Предположим, далеко не всё. Но что касается дома, то его пока не трогают. Надо думать, тут не обошлось без участия Шарля — вероятно, он не теряет надежды вернуться сюда.

Доктор Решид посмотрел на Ферхата. «В таком случае Халеда следовало бы поместить здесь», — подумал он. Словно угадав его мысль, капитан пояснил:

— Если мы перенесём сюда полковника, они сравняют этот дом с землёй.

«Откуда они узнают об этом?» — хотел было спросить доктор, но, посчитав вопрос неуместным, промолчал.

Распустив за собой павлиний хвост пыли, возле дома остановилась военная машина. Ферхат сказал:

— Если не устали, са'аб доктор, можно наведаться в военный городок.

Доктор посмотрел на часы.

— Охотно! До пяти я в вашем распоряжении.

Автомобиль был трофейным, довольно заезженным. Он дребезжал и лязгал всеми своими частями. Вдобавок и дорога пошла сплошными ухабами. Несмотря на все старания шофёра — молодого парня с чёрными щегольскими усиками, трясло и подбрасывало отчаянно.

Вдруг капитан тронул шофёра за плечо.

— Омар-ага, садись, подвезём, — сказал он, дождавшись, когда машина догнала маленького старичка, медленно бредущего по обочине.

После секундного колебания старик уселся рядом с шофером. Показались развалины, занимавшие довольно обширную площадь.

— Расскажи-ка, Омар-ага, са'абу доктору, что тут произошло, — попросил старика капитан Ферхат.

Омар-ага горестно покачал головой, оглядывая руины.

— Разве расскажешь обо всём, сынок? — он повернулся к доктору, сделал широкое движение сухой оплетённой синими венами рукой. — Вот тут был гараж, там конюшни, дальше коровник размещался и загон для овец; на месте вот этих развалин стояли большие амбары. Всё село тут на Ришелье работало. Кто за животными смотрел, кто в поле и в саду, кто — на винодельческом заводе. Триста семей вместе с детьми с утра до вечера не разгибали спины!.. А в пятьдесят шестом году французы сюда привели войско. В амбарах солдат поселили, в большом доме офицеры стали жить, завод превратили в оружейный склад. Люди Халеда не раз пытались перейти горы и в конце прошлого года заняли наконец ущелье. Мы всем селом помогали им, кто как мог. Бои большой был, сынок, с рассвета до самого полудня; французы и с самолётов людей сбрасывали, а всё равно пришлось им бежать. Но и мы недолго радовались: на следующее утро прилетела туча самолётов и сравняла наше село с землёй. Вот что злодей делает — на бедных и немощных зло срывает!.. Люди, не зная где голову преклонить, спрятались здесь, на следующий день — опять самолёты. Никто, сынок, в живых не остался…

Старый мастер сглотнул тугой комок в горле, отёр ладонью слезящиеся глаза. Видно, воспоминания давались ему с трудом. Он перевёл дыхание, с горечью и гневом сказал:

— Вот что здесь произошло, сынок… Что французы наделали! Если даже четвертовать каждого из них — и то аллах не осудит!

— У Омар-ага большая семья была, — вполголоса пояснил капитан Ферхат. — В живых после бомбёжки остались только он да внук.

Доктор с жалостью смотрел на морщинистое лицо старика. Он понимал его озлобление против французов. И всё-таки — четвертовать каждого? Не всё же французы виноваты. Доктор вспомнил слова Бенджамена: «народ не виновен…» Но как объяснить это старому несчастному человеку, потерявшему всех близких? Разве не французы принесли сюда разрушение и смерть? Возможно, французский лётчик, уничтоживший семью Омара, единственный сын такого же бедняги старика. Но какое дело до этого Омару? Может ли он не проклинать этого лётчика и не желать ему гибели?

Следующая остановка была по просьбе Омара. Машина затормозила у порога его бывшего дома. Собственно, где находился порог, где стена, где двор, никто не мог бы определить, кроме самого старика: большой участок земли был сплошь завален камнями и комьями глины, ни кирпича, ни осколка мрамора. Да, это было убогое жилище бедняка… Доктор зябко передёрнул плечами. И вдруг воочию представил себе, какой здесь творился ад, как в ужасе и отчаянии метались люди, как женщины старались спрятать детей и как умирали дети. Тяжёлый хмель ярости ударил ему в голову. «Бандиты!» — мысленно выругался он.

Вдруг из-за колючей стены кактусов послышался раскатистый смех. Доктор, нахмурившись, оглянулся: кто смеет здесь веселиться?.. Смех перешёл в пение. Кто-то пел грубым хриплым голосом, выкрикивая непонятные слова. Потом из-за кактусов, покачиваясь, показался человек. Увидев перед собой незнакомых людей, он остановился и умолк. Доктор рассматривал его с интересом.

Человек был молод, его симпатичное худое лицо заросло бородой, чёрные волосы падали на плечи, ноги были босы. Изодранный в клочья чёрный халат открывал волосатую грудь до самого живота. На толстой верёвке у пояса болталась масса разнообразных вещей — ложка, кружка, измятая солдатская фляга, кусок ржавой водопроводной трубы, какие-то тряпочки.

Постояв с минуту, незнакомец приветливо помахал рукой.

— Бонжур, мсье!.. — крикнул он. — Бонжур! — И, захохотав, пошёл своей дорогой.

Глядя ему вслед, Омар пробормотал:

— Добрый был парень… Работали вместе… Бомба на их дом упала — и все погибли: родители, жена, дети. Удивляемся, как он сам уцелел…

«И это называется уцелел?» — подумал доктор Решид, вслушиваясь в пение сумасшедшего.

Усаживаясь в машину, ещё раз окинул горьким взглядом чёрные руины. Недолго же радовался он безмятежному уголку природы, наслаждался покоем и тишиной… Впервые, лицом к лицу, столкнулся Решид с войной. Раньше война была для него лишь словом, жестоким и холодным, истинный смысл которого понял он только теперь.

… А до конца ли понял? Чьим-то криком словно стучали в сердце ему слова: «Погодите, доктор, распахните хвои глаза! То, что вы видели, лишь небольшая часть необозримого океана горя». Может, это кричал сумасшедший из развалин?

Доктор невольно оглянулся, нет, разрушенное селение осталось позади, машина мчалась среди виноградников.

Всё чаще стали попадаться люди; человек семь-восемь окапывали виноградные кусты, немного дальше трое парней, закатав штаны выше колен, рыли канаву, маленький, серый, как мышь, ослик тащил арбу с горой хвороста, старик погонял осла кнутом. С гиканьем, гамом, криками бежали навстречу тарахтящей машине ребятишки, выстроились шеренгой у обочины дороги, по-военному отдавая честь.

— Не верят, когда мы говорим, что можем сражаться ещё десять лет. Вот наши завтрашние воины, са'аб доктор! — говорил Ферхат, приветливо махая детворе.

С переднего сиденья повернулся Омар-ага.

— Что десять лет! Скажи, пока не переведутся все алжирцы…

Машина пересекла мелкий арык с прозрачной водой и остановилась у опушки густого леса. Капитан первый вылез из машины и, обращаясь к шофёру, сказал:

— Мы с са'аб доктором пойдём пешком. А ты отвези побыстрее Омара-ага и возвращайся.

В просвете между деревьями показались палатки военного городка. Бойцы занимались каждый своим делом: кто чистил оружие, кто читал книги, кто брился, некоторые стирали обмундирование. В сторонке, под развесистым ореховым деревом сидели кружком человек десять-пятнадцать с тетрадками и карандашами в руках.

— Грамоте учатся, — пояснил капитан Ферхат.

Четыре короткоствольных горных пушки, расставленные под деревьями правильным квадратом, насторожённо глядели тёмными зрачками жерл; два танка, несколько бронетранспортёров — всё было трофейным, захваченным в боях у французов. На открытой площадке бойцы занимались строевой подготовкой, изучали пулемёт.

Навстречу доктору и Ферхату заспешил заместитель Халеда майор Лакдар.

Спасибо!.. Тысячу раз спасибо! — обратился он к доктору. — Революция никогда не забудет вашей помощи!

Доктор Решид, несколько смущённый столь высокой оценкой своих заслуг, искоса посматривал на майора. Перед ним стоял сорокалетний крепыш среднего роста в простой солдатской одежде. Мужественное лицо его обрамляла густая борода. Глаза майора смотрели остро, волосы крупными кольцами падали с непокрытой головы на высокий лоб.

Между собой бойцы называли майора «наш Фидель». Он и впрямь не только густой чёрной бородой, но и ещё чем-то неуловимым напоминал прославленного кубинца.

— Как состояние полковника? — спросил майор Лакдар и тут же сообщил, что из Туниса выехал опытный сирийский хирург, который останется работать в госпитале Армии Национального Освобождения. А затем без всякого перехода пригласил доктора побывать сегодня вечером на пресс-конференции, которую должен был дать двум европейским журналистам.

Решид обещал прийти.

Уже совсем стемнело, а пресс-конференция всё ещё продолжалась. Палатка в центре военного лагеря была битком набита людьми. Здесь собрались не только офицеры и бойцы, но и старики из лесного поселения. За большим столом сидели майор Лакдар, капитан Ферхат и журналисты — молодой, суховатый, с короткой жёлтой бородкой швед и пожилой, полный, с чёрными усиками итальянец. Оба они, особенно итальянец, знали арабский язык. Итальянец записал что-то в блокноте и, обратившись к Лакдару, спросил, как смотрят алжирские революционеры на вопрос о перемирии.

Майор заговорил размеренно и спокойно.

— Вопрос о перемирии — важный вопрос. Как говорится в народе, безоружный не стремится к брани. Так что мы, разумеется, не против переговоров, однако мы никогда не согласимся разговаривать под дулами пушек. Переговоры должны вестись на паритетных началах, в нейтральном государстве. И без всяких предварительных условий. Одна из парижских газет утверждает, что, мол, французская делегация потребует, чтобы мы «вошли в зал переговоров, оставив ножи на улице». Заявляю с полной ответственностью: не достигнув своей цели, оружия не сложим. Возможно, кто-то надеется с помощью переговоров достичь того, чего не удаётся достичь с помощью пушек и бомб, — продолжал Лакдар. — Может быть, думают завлечь нас в ловушку политикой. Можете предупредить через свои газеты Париж, что на каждую ловушку мы припасём свою, ответную. Так что ловчий рискует сам попасть в сети.

Итальянец уткнулся носом в блокнот, в разговор вступил желтобородый швед. Он сказал, что последнее время парижские газеты много шумят об отделении Сахары от Алжира и превращении её в самостоятельное государство. Что может сказать об этом уважаемый господин майор?

Лакдар нахмурился, по лицу его прошла тень. Это был сложный вопрос, и майор взглянул на журналиста неприязненно, будто тот был инициатором этой проблемы. Однако голос его прозвучал по-прежнему ровно.

— Представьте себе, господин журналист, что кто-то хочет разделить Швецию на несколько самостоятельных государств. Согласится с этим шведский народ? Боюсь, что нет, не согласится. И с Сахарой дело обстоит точно так же. Конечно, колонисты будут стремиться удержать Сахару в своих руках. Это завидный куш — здесь нефть, газ, уран и многое другое. Но все эти богатства нужны нам самим. Франция и без того выкачала из Алжира немало, — майор развернул газету. — Вот что пишет «Франс нувель»: «В нефтяные разработки Сахары вложили миллиарды десятки компаний». Давайте посмотрим, какие это компании — «Ретфранс», «Корифей», «Финарей», «Дженарей»… В общем, множество всяких «рей».

Во всех этих компаниях есть акции не только французов, но и американцев и англичан, и все они безусловно применят тысячу уловок, чтобы удержать за собой Сахару. Но ведь все это напрасно. Сахара неотъемлемая часть Алжира, разговор о её самостоятельности лишён всякого здравого смысла.

Швед задал новый вопрос. Вчера вечером по алжирскому радио выступил Бен Махмуд и заявил, что определённая группа общественных деятелей Алжира могла бы тоже принять участие в переговорах. Что думает по этому поводу уважаемый господин майор?

— В семье не без урода, — медленно, как бы взвешивая каждое слово, заговорил майор Лакдар. — В Индокитае — Бао-Дай, в Конго — Чомбе… Есть уроды и у нас, те, кто собственное достоинство ценит не дороже аппендикса. Есть такие. Тот же Бен Махмуд, например, Абдылхафид и подобные им. Однако мы никогда не сядем за один стол с ними. Если Париж заинтересован в переговорах с Бен Махмудом и его единомышленниками, пусть Париж проводит переговоры сначала с ними. Мы подождём.

По рядам присутствующих прошёлся смешок.

— Если по каким-либо причинам переговоры окажутся безрезультатными, как сохранить мосты дружбы между алжирским и французским народами? — спросил итальянец.

Мухтар-ага вскочил, словно за шиворот ему бросили горящий уголёк.

— Погоди, сынок, погоди!.. Дай я отвечу этому человеку с затылком женщины!

В тесной комнате грохнул хохот. Итальянец тоже вежливо улыбнулся, видимо, не разобрав толком смысл сказанного стариком.

Майор Лакдар знал, что старый Мухтар-ага дипломатии не обучен, может сказать резкое слово, однако, из какого-то чувства ребяческого азарта, поддержал старика.

— Проходите сюда, Мухтар-ага. Высказывайте всё, что у вас на душе.

Многозначительно покашливая и тяжело ступая пудовыми солдатскими ботинками, старик пробрался к столу и остановился напротив итальянского журналиста.

— Ха! Посмотрите вы на него! — начал он своей обычной приговоркой. — Говорит, мосты дружбы… Кто их построил, мосты эти? Французы строят мосты только для себя. Нам такие мосты не подходят! Посмотри, что от людей осталось — хорошее только во сне видим, да и то не в каждом сне! Кровью, а не слезами плачут люди… Дружба!.. Они будут ездить на нас, а мы, одевшись в чёрное, плакать, так, что ли? Не нужна нам такая дружба! Все люди равны перед создателем. И на земле и на небе у всех одинаковая доля. А нас всего лишили, одну темень оставили! Темнота в могиле хороша, а кто мечтает о могиле? Никто не мечтает и не будет мечтать о могиле! Каждый о счастливой жизни думает! И мы не самуды[18], чтобы нас аллах уничтожал!

Со всех сторон раздались одобрительные возгласы:

— Молодец, Мухтар-ага!

Мухтар-ага перевёл дух и уже мягче добавил:

— Ты, добрый человек, не ряди ворону в павлиньи перья, всё равно не получится павлин из вороны.

Горячая речь старика многих задела за живое. Вскочил сидящий в первых рядах горбоносый солдат:

— Очень верно сказал Мухтар-ага! Вот я, например, работал на заводе Габриэля. За день работы получал двадцать девять франков. А француз, такой же рабочий, как я, получал триста шестьдесят франков. Это дружбой называется, да?

— Я скажу… — потянулся другой солдат.

Однако майор Лакдар, гася разгорающиеся страсти, прервал его.

— Садитесь на место, Шариф! Мухтар-ага ответил за всех нас. Давайте гостей послушаем.

Следующий вопрос задал швед.

— Как считаете, уважаемый господни майор, скоро ли кончится война в Алжире?

Майор Лакдар усмехнулся.

— Этот вопрос, господин журналист, задайте политикам Парижа — они ответят точнее, чем я. Если они захотят, могут прекратить огонь нынешней ночью. Для этого нужна одна-единственная вещь — признать, что колониализм в Алжире изжил себя — и дело с концом. Никаких других трудностей нет. Можете мне поверить, все споры порождены только этим «маленьким» вопросом.

Кругом засмеялись. Улыбнулся и швед, быстро спросил:

— Откуда вы берёте оружие?

— У французов, — лаконично ответил Лакдар. — Да, я вам не лгу, — у французов. Видели в лагере пушки и танки? Не сами же мы их делаем. Всё это трофейное. И потом у нас много друзей, которые помогают нам.

— Из коммунистического лагеря тоже получаете? — вставил итальянец и весь подался вперёд, ожидая ответа.

— Из коммунистического лагеря тоже получаем, — спокойно ответил майор.

— Не боитесь, избавившись от пут капитализма, попасть в сети коммунизма?

— Нет, не боимся, — в тон ему ответил Лакдар. — Мы не из пугливых… Что плохого сделал нам коммунизм? Разве он имеет в Африке свои войска и военные базы? Или он посягает на нашу свободу, протягивает руку к нашим национальным богатствам? Да нет же! Почему же в таком случае мы должны боятся его? Прошло то время, господин журналист, когда нас пугали страшилищем — коммунизмом. Мы рады, что коммунистический лагерь существует. Не будь его, нам пришлось бы много труднее. Я не коммунист, но и не враг коммунизма. Я просто алжирец с чистой совестью…

Журналисты помолчали. Больше вопросов не последовало.

После этой своеобразной пресс-конференции, закончившейся уже в десятом часу, майор Лакдар пригласил доктора Решида к себе на ужин.

Доктор согласился с неохотой. Не было желания ни есть, ни разговаривать. Хотелось в одиночестве обдумать всё, что он увидел и услышал за день. Несколько часов, проведённых здесь, у партизан, дали ему больше, чем вся предыдущая жизнь. Что же делать? Взять свой саквояж и распрощаться с новыми друзьями? Или остаться и бороться вместе с ними? Но ведь он врач — не боец, а лечить людей можно всюду. И тут же поднимался в нём другой голос. Не зря говорил этот алжирский Фидель о сирийском докторе, который едет работать в повстанческий госпиталь! Что же делать? Надо решать.

То доктору Решиду казалось, что думать не о чём, сомневаться не в чём — он обязан разделить судьбу своего народа. В тяжёлый час испытаний не может человек, прислушивающийся к голосу своей совести, стоять в стороне от народа, так, кажется, сказал Мухтар-ага. То он начинал думать о матери, о Малике. Он даже не попрощался с ними. Они страдают, ждут… Мать погибнет от горя, если он вдруг исчезнет, сгинет без следа. Чем же она провинилась, чтобы так тяжко покарать её? Доктор видел молящуюся фигуру Джамиле-ханум, её страдающие глаза, и его решимость пропадала.

Размышления доктора неожиданно прервал майор Лакдар. Он поставил перед доктором кружку крепкого чая и, как бы между прочим, сказал:

— Последние новости: ваше отсутствие в городе, са'аб доктор, наделало много шума. Генерал Ришелье поднял на ноги и полицию и армию, обыскали всю округу до Орлеана. Бенджамена вызывали в военную комендатуру, учинили ему форменный допрос.

У доктора пересохло в горле. Он молча ждал, что ещё скажет майор. А Лакдар расчесал пальцами свою пышную бороду и засмеялся.

— Видно, много у вас «покровителей», са'аб доктор!

Доктор отхлебнул глоток чая, кивнул.

— Не без этого… Вам приходилось видеть генерала Ришелье?

— Нет, но хорошо знаю, что это за фрукт.

— За последние дни я дважды встречался с ним. Понятно, не по собственной инициативе. Знаете, что он мне сказал?

— Знаю, — снова улыбнулся майор Лакдар, — «Привет тебе, Макбет, король в грядущем!» Угадал?

— Угадали, — и доктор подробно, ничего не утаивая, рассказал о своих встречах с генералом и что он сам об этом думает.

Заинтересованный Лакдар слушал внимательно. Ему стало ясно, что доктор многого ещё не понимает, и он постарался разъяснить ему, что в официальной Франции нет единого мнения об алжирской проблеме. Более того, имеются острые разногласия между Елисейским дворцом и военными кругами Алжира. Конечно, упрямство армейских чинов можно понять. Возьмите того же генерала Ришелье. Его двоюродный брат сказочно богат. Причём главная часть его состояния — в недвижимости. Только здешнее имение его занимает более двухсот гектаров. Если присоединить сюда остальные, разбросанные по побережью, цифра увеличится до шестисот гектаров. Понимаете: шестьсот гектаров великолепной земли! Кто же согласится по доброй воле расстаться с таким благом? А ведь Шарль Ришелье не одинок, здесь их целое племя миллиардеров.

Муджахид принёс исходящий ароматным паром кус-кус, салат, фрукты. Доктор Решид только теперь почувствовал, как он голоден.

Принимаясь за кус-кус, он спросил:

— У самого генерала в Алжире, кажется, ничего нет?

Майор Лакдар отрицательно покачал головой.

— Есть! Раньше не было, а теперь есть. Когда-то он всё, что имел, вложил в Индокитай — владел акциями в компании по экспорту субтропических фруктов, ну и ещё в некоторых компаниях. Теперь почти все тамошние компании перебрались в Алжир, так что генеральские капиталы здесь тоже имеются. Словом, шовинистические настроения среди алжирской военщины имеют под собой вполне материальную почву. За шесть лет многие обзавелись здесь землёй, вложили деньги в компании, породнились с местными колонистами. В Алжире таким образом возникла совершенно новая разновидность колонизаторов — военные колонизаторы, которые группируют вокруг себя основные силы. Явление это чревато опасными последствиями не только для нас, но в первую очередь для самой Франции — ведь в действительности дело идёт к установлению фашистских порядков и окончательной ликвидации демократии.

В комнату вошёл капитан Ферхат. За его широкими плечами скромно пряталась худенькая фигурка медсестры Мабруки.

— Пришли попрощаться, товарищ майор, — сказал, улыбаясь, Ферхат. — С вашего разрешения, намерены тронуться в путь.

— Уже? — взглянул на часы майор и, встретив вопросительный взгляд Решида, пояснил: — Сегодня на рассвете французский карательный отряд в отместку за связь с партизанами сжёг одно село. Население согнали к мосту, собираются отправить в концентрационный лагерь. Оттуда к нам человек пробрался за помощью. Капитан едет вызволять людей из беды.

Возникшая ещё в пути симпатия к капитану снова шевельнулась в душе доктора Решида.

— Сейчас отправляетесь? — спросил он Ферхата.

— Да, минут через десять-пятнадцать, — кивнул капитан Ферхат. — Зашли проститься.

— И Мабрука едет с вами?

Девушка, смущаясь, сказала:

— Без нас ведь не обойтись…

— Верно! — поддержал её майор. — В сражении можно обойтись без хлеба и воды, но без медсестры обойтись нельзя. Каждая эпоха, доктор, имеет своих героев. Мабрука — наша героиня… Лелли Фатьма сегодняшнего дня. Не смотрите, что она молода. За её плечами около пятидесяти боевых операций, больше ста раненых вынесла с поля боя, сама дважды ранена. Разве не героиня?

«Совсем ещё девочка, — подумал доктор, с отцовским чувством глядя на Мабруку, — совсем ребёнок — и столько уже перенесла! И как спокойна! Улыбается, хотя знает, что может не вернуться… Трудно всё-таки понять такую самоотверженность».

Доктор горячо пожал руки Мабруке и капитану. Мысленно он крепко обнимал их. Эти люди, о существовании которых он даже не подозревал вчера утром, стали для него сегодня близкими и дорогими.

Несмотря на усталость, доктору не спалось. Все вокруг спали… спали крепко, здоровым сном наработавшихся людей. Из соседней палатки доносился густой храп, нарушавший тишину пещеры. Только Решид ворочался с боку на бок на своей походной койке. Беспокойные мысли словно опутали его густой паутиной.

Едва рассвело, доктор поднялся — как там Халед? Он быстро оделся, умылся и отправился к нему в палатку. Больной спал. Молодой человек в белом халате, дежуривший возле раненого, сказал, что ночь прошла спокойно.

Попросив дежурного позвать его, как только Халед проснётся, доктор выбрался из пещеры. Был тот ранний час, когда всё дышит свежестью. Зябко поёживаясь, Решид с наслаждением вдыхал чистый горный воздух, густой и лёгкий одновременно. Рядом с ним остановилась санитарная машина. Приехал доктор Руа, местный врач, ассистировавший Решиду во время операции.

По профессии Руа был ветеринаром. Много лет назад Шарль Ришелье выписал его из Парижа для надзора за своими лошадьми и скотом. Но в селении не было врача, и жители его стали обращаться к Руа за помощью, в которой этот добрый человек никому не отказывал. Руа пришёл в ужас, столкнувшись со множеством болезней, распространённых среди феллахов. Постепенно он стал врачом-практиком, его имя сделалось популярным среди местного населения, а теперь его уважали вдвойне.

Руа осведомился о полковнике, а затем сказал:

— Неподалёку один больной в очень тяжёлом состоянии. Если не ошибаюсь, гнойный аппендицит, нужна срочная операция, приехал вас просить. Я, честно говоря, боюсь.

Доктор согласился. Прежде чем ехать, они вместе зашли в палатку, к своему пациенту. Халед тут же проснулся, в усталых глазах его мелькнули удивление и радость. Ему, видимо, не верилось, что перед ним его друг — Ахмед. Засохшие губы дрогнули.

Доктор дружески улыбнулся Халеду.

— Лежи спокойно, Слим. Не двигайся… Всё в порядке. Поговорим потом, когда поправишься.

Халед благодарно смотрел на доктора. Он что-то хотел сказать, однако тот предупредительно поднял руку:

— Нельзя!

Проверив пульс больного и сделав ему укол, Решид, так и не позавтракав, вместе с Руа уселся в машину: нельзя было терять ни минуты.

Вскоре машина остановилась у опушки густого леса. Их словно ожидали, буквально за несколько секунд вокруг приехавших образовалось плотное кольцо людей. Особенно много было стариков и детей.

Соскочив на землю, капитан Ферхат поднял руку.

— Не напирайте, друзья! Осадите немного, а то вы нас раздавите!

Омар-ага, указывая на доктора, закричал что есть мочи:

— Люди! Поздравляю вас с радостью: хвала аллаху, полковник будет жить! Вот табиб, который принёс ему облегчение!

Сколько их собралось здесь! А где же селение, где дома? Сколько доктор Решид ни вертел головой, не видел ничего, похожего на строения. И только войдя в лес, разглядел в его сумраке многочисленные шалаши и землянки, лепившиеся друг к другу.

Омар-ага подвёл доктора к своему шалашу.

— Вот мой дом, са'аб табиб… Видите, куда загнали нас господа?

У доктора было такое чувство, будто и на нём лежит ответственность за всё содеянное, за ту ужасающую нищету, в которой жили все эти люди. Щемящую жалость вызывали дети. Они были истощены до крайней степени… Худенькие личики иссиня бледны, белки глаз у многих начали желтеть. Все ребятишки босиком, одеты в невообразимые лохмотья.

Доктор Решид направился вслед за Руа к землянке. Они спустились в четырёхугольную яму глубиной метра в полтора, глинобитные стены по краям этой ямы едва возвышались над землёй, крышей служила груда ветвей, накиданных на потолочные перекрытия и промазанных глиной. Пол был устлан камышом. Ни мебели, не утвари — ничего! Пузатый кувшин, закопчённый кумган, пара стоптанной обуви да старая шинель — вот и все вещи в этой лачуге. На улице светило солнце, а здесь было мрачно, чувствовалась сырость и в то же время душно было так, что становилось трудно дышать.

В углу на брезенте, заменявшем постель, под стареньким одеялом, скорчившись, лежал больной, у его изголовья, завернувшись в чёрные чадры, сидели две женщины.

Один из помощников Руа зажёг газокалильную лампу. Землянка осветилась режущим белесым светом. Доктор Решид опустился на колени возле больного, вглядываясь в страдальчески сморщенное лицо, нащупал пульс. Больной не шевелился и не открывал глаз. Одна из женщин, наверно жена, заплакала.

— Да будет долгой ваша жизнь, са'аб доктор, спасите его… — говорила она, рыдая. — Он один у нас, больше некому о нас позаботиться.

Руа стал её утешать. Доктор Решид поднялся и сказал по-французски:

— Вы правы, коллега. Оперировать нужно немедленно.

Руа поручил своему помощнику перенести больного в операционную и предложил доктору пройти к санитарным палаткам.

Несмотря на все немыслимые страдания, принесённые войной, жизнь в посёлке шла своим чередом. Несколько человек деловито собирали кору пробкового дерева, как будто её можно было сейчас продать, — очевидно, надеялись сделать это после войны. В другом месте Решид увидел парикмахера в белом халате — на открытом воздухе он стриг и брил. Устроившись прямо на земле с патефоном, молодой мужчина, закрыв глаза, тихо подпевал пластинке: «А яма ази-зен». Нет человека, который не знал бы этой песни. И всё-таки все — от мала до велика — с упоением слушали певца!

Странно устроена жизнь. Там льётся кровь, здесь — музыка. Доктор Решид с удовольствием слушал народные песни, но сейчас голос певца раздражал его — до песен ли теперь?.. А впрочем, разве можно целый народ облечь в траур? Да и нужно ли? Ведь он восстал, чтобы победить. И не вера ли в эту победу, не мечта ли о ней заставляет людей смеяться и петь?.. Не впадайте так быстро в уныние, дорогой доктор! Битва не бывает без жертв, но это не значит, что не должно быть песен…

Руа прервал путаные мысли доктора.

— Так устаю, что ноги не слушаются, — пожаловался он. — Целый день больной за больным, больной за больным — и каждому надо помочь. А силы уже не те.

Решид мог только посочувствовать своему коллеге, тот действительно работал за десятерых, тяжкие недуги были постоянными спутниками этих голодных, лишённых крова людей.

У одной из палаток собралась целая очередь. На ней большими буквами было написано: «Да здравствует Алжир и самостоятельность!». Проследив за удивлённым взглядом доктора Решида, Руа с удовольствием объяснил:

— Раздают подарки от Общества Красного Креста и Полумесяца.

Возле палатки громоздились ящики разной величины с надписями на французском, английском, русском, арабском языках: «Да здравствует героический алжирский народ!..», «Привет братьям алжирцам!..», «Долой колониализм!». Люди с пакетами в руках выходили из палатки и тут же принимались рассматривать их содержимое и от всего сердца благодарить далёких друзей, протянувших им руку помощи. Чего только не было в этих пакетах: консервы, чай, сигареты, обувь, одежда! Попадались даже детские игрушки.

— Доктор Руа! — послышался голос сзади. — Всё готово. Вас ждут!.

Не успел Решид после операции вымыть руки, подбежал запыхавшийся муджахид и сказал, что доктора Решида срочно хочет видеть майор Лакдар.

— Срочно? — с удивлением спросил доктор.

— Да, срочно, — подтвердил муджахид и добавил: — Машину за вами прислали.

Майор ждал Решида в своей палатке. Вид у него был крайне взволнованный, очевидно, случилось что-то серьёзное, предчувствие не обмануло доктора. Майор тихим, встревоженным голосом сообщил:

— Бенджамен арестован!