Непослушный мальчик Икар

5

Вот уже второй день Микоша сидит под домашним арестом. В маленькой комнате на втором этаже. Толстый кривой ствол дикого винограда добрался с земли до окна и окружил его широкими листьями, сквозь которые солнце кажется зеленым. Из окна видна синяя полоска моря. Виден дврр с бочкой для дождевой воды. Бабушка, как грибы, собирает Алькины игрушки, разбросанные по двору. Все замерло, погрузилось в безжизненную тишину. Только в ушах шумит, словно все шумы набились в Микошину голову и от них болит голова. И нет арники. И ничего не известно: как военная игра, как Шуренция, как Павел… Бабушка шепнула Микоше, что Павла, наверное, отдадут под суд за халатность. Микошиной же судьбой дед распорядился так: «Подлечить и отправить к матери на Север. Хватит с него „пещерного жителя“.

В комнате жарко. Никакого движения воздуха. Микоша лежит в трусах на кровати. Он как пантера – в бурых пятнах йода. Болит голова. И колючее шерстяное одеяло жжет, как раскаленная галька. Хотя бы приплыла печальная рыба-солнце. Хотя бы спросила:

«Ты… жив? Я думала, ты поломал ноги… У тебя крепкие кости…»

Микоша сел бы на кровать и сказал бы:

«Плохи мои дела, Шуренция. Бык поднял меня на рога. Все получается несправедливо. Эсминец „Бдительный“ на войне обстреливал занятую фашистами Констанцу, а вчера ночью он пошел ко дну от наших снарядов и ракет… Ты думаешь, мне было легко поднять вертолет? Я знаешь как перетрусил! Но мы с тобой летели. Правда, не долетели. Дед хочет отдать Павла под суд, а он честный и отважный человек. И в отряде космонавтов ждут, когда у него перестанет болеть левая нога… По-дедовски, все это справедливо, а по-моему – несправедливо. Чья справедливость справедливее? И сколько вообще существует справедливостей, если у каждого своя и нет одной общей?»

Не приплывает рыба-солнце. Не отзывается… Не может приплыть или забыла о Микоше? Дело сделано…

Микоша лежит на спине с широко открытыми глазами. Не глаза, а глазищи. Глазенапы. И ребра проступают наружу, можно пересчитать. Иван Васильевич говорит по-моряцки:

«У тебя все шпангоуты видны».

Шпангоутами называются ребра лодки. А он так называет Микошины ребра. Микоша весь высушенный и прокопченный. И во рту у него сухо. И сердце высохло. И в глазах нет ни слезинки – высохли. А Микоше хочется плакать. Немного. Чуть-чуть. Для самого себя. И ему хочется, чтобы рядом очутилась мама. Этот кусочек сердца, который хочет, чтобы рядом очутилась мама, не высох. Бьется где-то под шпангоутами. И Микоша вспоминает мамин голос, мамины шаги, мамины любимые словечки. И сразу слепящее солнце, зеленое море, горы становятся чужими и холодными. И хочется, чтобы под ногами скрипел синий снег, и сверкали крупные звезды, и возникали праздничные всполохи полярного сияния. Дома легче дышать, дома легче жить…

Ночью Микоша проснулся от свиста. Он поднялся. Поморгал глазами. Сполз с кровати и подошел к окну. Внизу, в лунном свете, он увидел невысокую кряжистую фигуру колхозного летчика.

– Спустись вниз, – тихо скомандовал Павел.

Микоша молчал.

– Спустись, – повторил летчик. – Или боишься?

Микоша сел на подоконник, свесил ноги наружу и, цепко ухватившись за ствол дикого винограда, спустился со второго этажа на землю.

– Жив? – спросил Павел.

– Жив, – пробасил Микоша.

– Хорошо, что жив. Мог бы уже летать по царству небесному… Да подойди поближе.

– Ругаться будешь?

– Поздно тебя ругать… Дело сделано. Меня под суд отдают. Пусть судят. Разберемся… На, держи. – С этими словами летчик протянул Микоше небольшую темную склянку.

Микоша узнал эту склянку – в ней была арника.

– Спасибо.

– Идем пройдемся.

– Идем, – согласился Микоша.

Они – большой и малый – перемахнули через невысокий каменный забор и вошли в таинственные, освещенные луной коридоры незрелого виноградника. На вьющейся лозе поблескивали гроздья мелкого, незрелого винограда, словно какая-то большая рыба наметала здесь икру.

Павел шел впереди, Микоша за ним. Они шли долго, не говоря ни слова. Неожиданно Павел остановился:

– Слушай, что я тебе расскажу. В древние времена жил парень. Звали его Икар… Жил он на берегу моря, среди виноградников… Словом, в таких местах, как наши. И отец сделал ему крылья. Из птичьих перьев, льняных ниток и воска. Хорошие получились крылья. Продел Икар руки в петли, что были сделаны внутри каждого крыла, взмахнул руками и полетел. Но перед этим отец дал ему наставление: не летать низко над морем, чтобы перья не намокли, и не подниматься высоко к солнцу, чтобы воск не растопился. Икар полетел. Здорово он летал, доложу я тебе! Над землей, над морем. Его тянуло в вышину. Человека, если он стоящий, всегда тянет в вышину. И не заметил Икар, как приблизился к солнцу. Ему бы вспомнить наставления отца, а он – все выше, все выше, все выше! Не мог остановиться. А солнце жгло нестерпимо, воск стал мягким, растопился. Перья выпали. И крыльев не стало. Мальчик Икар рухнул в море… Вот расскажи эту историю твоему деду, он скажет: погиб от непослушания. Все верно. Все правильно. Но я тебе скажу другое: Икар погиб от смелого сердца… Послушание… Да если бы люди жили одним послушанием, то всю жизнь ползали бы по земле, а они летают!.. Между прочим, именем Икара назвали море… Я к чему это рассказываю? Ты, парень, где-то правильный. Мне бы шею тебе намылить за то, что ты меня под монастырь подвел, а я тебе сказки рассказываю. Но ты должен понять, что к чему, должен сам разобраться. С послушными людьми легко живется. Но бывает такой момент, когда до зарезу нужны непослушные, идущие наперекор всему, и люди называют их именами моря.

Они долго стояли в сквозном виноградном коридоре. И луна была такая светлая, что они могли смотреть в глаза друг другу и видеть друг друга.

– Ну, прощай, брат! – Павел протянул короткую сильную руку. – Когда еще встретимся!

– Встретимся, – сказал Микоша и тоже протянул руку.

И они долго пожимали друг другу руки.

Когда Микоша взялся за ветвь дикого винограда, чтобы залезть обратно в свою комнату под домашний арест, Павел ткнул его легонько локтем в бок и сказал:

– А я, брат, уезжаю в Москву. Пришел вызов в отряд. Вот он! – Павел улыбнулся и похлопал себя по карману. – Мы еще полетаем!

…Через несколько дней Микоша был выпущен из-под ареста. Вещи его были собраны. Билет на Север куплен. И бабушка, пока не было деда, отпустила его на берег, попрощаться с морем.

Микоша нырнул в виноградник и вынырнул на другом краю, где начинались заросли дроков и берег круто обрывался к морю. И тут возле дерева, обгоревшего от попадания молнии, он встретил рыбу-солнце – Шуренцию. Он остановился и долго смотрел на круглое розовое лицо с широко расставленными глазами, с бугорками вместо бровей. Он обрадовался этому лицу, и оно впервые показалось ему не смешным, а красивым. Он не знал, что сказать, и поэтому выставил вперед грязный палец с откусанным ногтем и спросил:

– Знаешь, какой у меня палец?

– Знаю! – отозвалась Шуренция. – Железный. Как гвоздь!

– Пошли! – скомандовал Микоша.

И медленно побрел по крутой дорожке, ведущей к морю. И пока он шел, он слышал, как падали мелкие камешки из-под ног Шуренции и как она дышала ему в затылок. Дроки отцвели. Листья их стали жесткими. И сладкий медовый запах развеялся. Его сменил какой-то горьковатый сухой аромат. Так пахнут подсыхающие листья табака. И еще пахло морем, которое внизу дышало прибоем – большой серебряной жаброй.

И по тому, как ровно падали камешки и как спокойно дышала Шуренция, Микоша почувствовал, что с сухим дубом все покончено. Не существует сухого Дуба.

Мальчик распрямился и, посмотрев на Шуренцию, спросил:

– Купнемся?

– Мне нельзя, – ответила Шуренция и показала руку, которую до этого времени держала за спиной: рука была забинтована.

Микоша посмотрел в глаза Шуренции и густым голосом произнес:

– Если вы ушибете коленку или разобьете локоть, помните, что на свете есть замечательное средство от ушибов и ран – арника. Принести тебе арники?

– Не надо… уже проходит, – сказала Шуренция. – А Толя с Азаренком успели добежать до наших. Степа тоже приплелся.

Микоша кинул камешек в море и сказал:

– Идем, я тебе что-то покажу.

Он зашагал по берегу к скалам, а Шуренция пошла за ним. Так они добрались до родника. Холодная живая вода вздрагивала, поблескивала и издавала звук, похожий на удары сердца.

– Попьем, – предложил Микоша и наклонился к дышащей снегом струе.

Шуренция тоже стала пить, неловко ловя губами струю, а забинтованную руку она держала за спиной.

Они пили из одного родника, пока зубы им не свело холодом. И Микоша понял, что сухой дуб навсегда выкорчевали.

– Знаешь, откуда течет этот родник? – спросил он. – С самого Севера, где я живу. Такую воду пьют белые медведи.

Шуренция задумалась. И сделала еще глоток.

– Белые медведи?

– И олени, и птицы… От талой воды дольше живут.

– У нас в Колодулихе есть горячие ключи. Они не застывают даже зимой, и снег тает в них.

– Когда вернусь домой, – сказал Микоша, – обязательно поищу горячий родник, который течет из Колодулихи.

– Обязательно поищи… Ты найдешь.

Родничок бился у их ног, и на соседних камнях сверкали ртутные капли родниковой воды.

– Ты можешь грести одной рукой? – неожиданно спросил Микоша.

– А ты поплывешь рядом?

– Поплыву.

Они поднялись и побежали к берегу. И очутились в море. Вода была светло-зеленая, как солнце, на которое смотришь сквозь виноградный лист. Лучи дробились в волнах на множество слепящих зайчиков. Море слегка покачивало пловцов. И Микоше неожиданно стало легко оттого, что он не один, что есть Павел и что по морю плывет рыба-солнце, подняв над волнами белый плавник.