Неправое дело

XXIV

Севран несколько минут внимательно изучал записку, которую лейтенант развернул для него двумя пинцетами. Он был серьезен и сосредоточен, словно пытался опознать на фотографии мельком виденное лицо.

– Она мне знакома, – наконец произнес он. – Печатает медленно, мягко, вяло. Если не ошибаюсь, эта машинка даже находится у меня. Идемте.

Луи с лейтенантом проследовали за ним в хранилище машинок – просторную комнату, где на столах и этажерках выстроились сотни черных механизмов самых неожиданных форм. Севран уверенно прошел между столами и сел перед черной с золотом машинкой, оснащенной диском с литерами.

– Наденьте это, – попросил Геррек, протянув ему пару перчаток, – и печатайте осторожно.

Севран кивнул, надел перчатки, взял лист бумаги и вставил в каретку.

– Это модель «Гениатус» 1920 года, – сказал он. – Что печатать?

– В хижине в Вобане, с красной строки. Парочка скрывалась, с красной строки. Все о ней – молчок, – продиктовал Геррек.

Севран напечатал первые слова, вытащил лист и всмотрелся в него.

– Нет, – сказал он, морщась. – Очень похоже, но не то.

Он порывисто встал, раздосадованный своей ошибкой, обошел другие деревянные столы и сел перед маленькой продолговатой машинкой, о назначении которой трудно было догадаться.

Севран вновь напечатал первые строки письма, но не с помощью клавиатуры, а вращая колесико до нужной буквы. При этом он даже не глядел на металлический диск, зная расположение литер наизусть. Вытащив бумагу, он улыбнулся:

– Пожалуйста. Это напечатано на ней, модель «Виротип» 1914 года. Покажите оригинал, инспектор.

Инженер сравнил оба листка:

– Это «Виротип», никаких сомнений. Видите?

– Да, – сказал Геррек. – Напечатайте текст до конца, мы сравним в лаборатории.

Пока Севран крутил диск «Виротипа», Геррек осматривал просторное помещение. Стол, на котором стоял «Виротип», находился ближе всего к двери, в отдалении от окон. Подошел Севран и вручил ему второй экземпляр текста.

– А теперь, – попросил его Геррек, – не могли бы вы оставить на нем свои отпечатки? Только не обижайтесь.

– Понимаю, – сказал Севран, – что мой дом, моя машинка и я сам в числе первых подозреваемых.

Он снял перчатки и взялся за листок двумя руками, прижал к нему пальцы, а затем вернул инспектору.

– Кельвелер, побудьте здесь, я позову помощника, чтобы снял отпечатки.

Севран остался с Луи наедине, на его лице читалась тревога и любопытство.

– Сюда легко проникнуть? – спросил Луи.

– Днем да, через стену в саду, например. Ночью или когда нас нет дома, включена сигнализация. Надо сказать, что сегодня после обеда, похоронив Ринго, я повел Лину в кафе развеяться и забыл про сигнализацию, голова была занята другим. Честно говоря, мы часто о ней забываем.

– Вы не боитесь за свои машинки?

Севран пожал плечами:

– Их невозможно продать, если у вас нет связей. Нужно найти покупателей, знать коллекционеров, сеть, адреса…

– Сколько они стоят?

– Зависит от модели, от того, насколько машинка редкая, в каком состоянии. Эта, например, стоит пять тысяч франков, а за ту я могу получить двадцать пять тысяч. Кто об этом знает? Кто способен сделать правильный выбор? Некоторые ничего собой не представляют, а за ними все гоняются. Вон та, в глубине, у которой рычаг с другой стороны, видите? Это первая модель «Ремингтона», 1874 год, и на сегодняшний день она уникальна благодаря своему неудобному рычагу. Фирма «Ремингтон» вскоре предложила всем покупателям вернуть машинку, чтобы бесплатно переделать рычаг. Но эту из Америки привезли во Францию, и «Ремингтон» не смог ее переделать. Поэтому она почти уникальна. Но кто знает такие вещи? Только коллекционер, да и то если он крупный специалист. А таких немного, никто не осмелился бы украсть ее у меня, об этом сразу бы стало известно, и с ним перестали бы иметь дело, а это подобно самоубийству. Так что, как видите, риска почти никакого. И потом я прикрепил каждую машинку металлическими скобами. Понадобились бы инструменты и время, чтобы их снять. Не считая погреба, в который позавчера кто-то залез, у меня никогда ничего не случалось, да и тогда ничего не пропало.

Вошел помощник, и Геррек указал ему на «Виротип», дверь и окна.

Затем он коротко поблагодарил инженера и ушел.

– Не думаю, что мы обнаружим чьи-то отпечатки, кроме Севрана, – сказал Геррек, возвращаясь в мэрию вместе с Кельвелером. – Конечно, записку мог напечатать кто угодно, и все же Севран оказался в щекотливой ситуации. Однако мне трудно представить, чтобы его интересовали парочки. Я также не понимаю, для чего ему печатать записку на одной из собственных машинок.

– Бросьте. Севран не мог это напечатать. Он не выходил из кафе, когда я играл с Лефлёшем, и был еще там, когда мы с вами пошли в мэрию.

– Это точно?

– Точно.

– Кто еще оставался на месте?

– Его жена, кажется, но я не следил за ней, пока она была в баре, Лефлёш, Антуанетта, Бланше…

– Мне не дает покоя упоминание седьмого шара. Оно кажется совершенно бессмысленным, но ведь должен быть какой-то смысл.

– Тот, кто подложил мне записку, не хочет, чтобы его обнаружили. Упоминая этот шар, он заставляет нас думать, что он – один из тридцати посетителей, находившихся в кафе во время моей партии с Севраном. Допустим. А если его там не было?

– Откуда же он узнал про шар?

– Стоя на улице перед окном. Он выжидает, слушает, подмечает мало-мальски значительный факт и указывает на него, чтобы доказать свое присутствие в зале. В окно никто не смотрел, оно было залито дождем, лило как из ведра.

– Да, возможно. Значит, он или она могли находиться снаружи или внутри до вашей неудачи с седьмым шаром. Так далеко не уедешь. Слишком сложная уловка, чтобы остаться незамеченным.

– Или он панически боится убийцы, или это он.

– Кто – он?

– Он, убийца. Не в первый раз убийца выбирает козла отпущения. Берегитесь, Геррек, возможно, нас водят за нос. Где-то здесь окопалась редкая мразь, я это нюхом чую.

Геррек скривился:

– Вы все искажаете, Кельвелер. Сразу видно, что вы редко сталкивались с анонимными письмами. Как это ни прискорбно, их пишут очень часто. Не далее как шесть лет назад, в Пон-Лабе. Такие послания пишут не убийцы, а трусы, посредственности и ничтожества.

– А убийца, который заранее все обдумал и погубил старуху, не ничтожество?

– Конечно, но он ничтожество, способное на поступок. Авторы записок – ничтожества жалкие, тихие, пугливые, не способные заявить о себе. То есть два совершенно разных типа. Это не один и тот же человек, такого не бывает.

– Может, и так. Держите меня в курсе насчет отпечатков, алиби и Испании. Если это возможно и если вы согласны принять мою помощь.

– Я обычно работаю один, Кельвелер.

– Тогда мы, вероятно, еще встретимся.

– Конечно, вы затеяли это расследование, но уже не имеете права в него вмешиваться. Сожалею, что приходится об этом напоминать, но вы теперь такой же человек, как все.

– Ладно, я как-нибудь переживу.

Луи вернулся в гостиницу в семь, но не застал там Марка. Он взял телефон и устроился с ним на кровати. Набрал номер комиссариата Пятнадцатого округа, район Аббе-Гру. В этот час Натан еще должен быть на рабочем месте.

– Натан? Это Людвиг. Рад тебя слышать.

– Как поживаешь, Немец? Как тебе на заслуженном отдыхе?

– Я в Бретани.

– И что ты там забыл?

– Есть тут одно темное дельце. А за ним тянется другое, давнее происшествие. Двенадцать лет назад Марсель Тома с улицы Аббе-Гру выпал со второго этажа своего дома, можешь рассказать подробности?

– Погоди, сейчас поищу папку.

Через десять минут Натан снова был у телефона.

– Да, – сказал он. – Он упал, дело закрыто, следствие пришло к выводу о несчастном случае.

– Я знаю, а подробности?

Луи услышал, как Натан листает бумаги.

– Ничего особенного. Это было вечером двенадцатого октября. У супругов Тома за ужином были двое друзей – Лионель Севран и Диего Лакаста Ривас. В десять вечера они вернулись в отель. Дома остались муж и жена, двое малолетних детей и Мари Бертон, нянька. После двадцати двух в квартиру никто не входил, соседи подтверждают… И т д. и т п. Супругу несколько дней допрашивали. Она читала в постели, против нее никаких улик, против Мари Бертон тоже, она была в своей комнате. Одна не могла выйти без того, чтобы ее не услышала другая. До несчастного случая, когда раздался крик мужа, никто из них не покидал свою комнату. Либо женщины покрывают друг друга, либо сказали правду. Допрашивали также Лионеля Севрана, он спал у себя в отеле, Диего Лакаста – тоже, судя по количеству страниц, он оказался болтливым. Погоди, я прочту… Лакаста горячо защищал обеих женщин, прямо горой за них стоял. Потом через неделю очная ставка и следственный эксперимент. Погоди-ка… Инспектор отмечает, что каждый повторил свои показания – супруга вся в слезах, нянька тоже, Севран выглядел потрясенным, а Лакаста почти все время молчал.

– Ты же говорил, он болтливый.

– Неделей раньше – да. Может, ему все это надоело. Короче, самоубийство исключено, убийство маловероятно или недоказуемо. Перила на балконе очень низкие, парень выпил лишнего. Заключение о смерти в результате несчастного случая, разрешение на захоронение, и дело закрыто.

– Кто вел следствие?

– Селье. Его уже здесь нет, получил капитана.

– В Двенадцатом округе, знаю. Спасибо, Натан.

– А что, тебе известно продолжение истории?

– Две свадьбы, один пропавший без вести, и одна умерла. Что скажешь?

– Что все это очень странно. Удачной охоты, Людвиг, но будь осторожен. Ты теперь один. Действуй осмотрительно. И бери пример со своей жабы – спокойствие и умеренность во всем. Лучшего пожелать не могу.

– Я ее поцелую за тебя, а ты поцелуй своих девчонок.

Луи, улыбаясь, повесил трубку. У Натана было семь потрясающих дочерей, как в сказке, Луи всегда это восхищало.

Селье уже ушел с работы. Луи застал его дома.

– Значит, за этой косточкой кроется убийство, – сказал Селье, внимательно выслушав рассказ Людвига. – И все участники дела Марселя Тома здесь замешаны?

Селье говорил, растягивая слова, как человек, который пытается припомнить прошлое.

– Здесь дело ведет Геррек. Вы знакомы?

– Немного. Довольно нудный, мало говорит, редко смеется, но голова ясная, насколько мне известно. Однако чудес от него не жди. На чудеса я и сам не способен.

– В допросах по делу Тома было что-нибудь примечательное?

– Я пытаюсь вспомнить, но ничего не приходит в голову. Если это убийство, значит, я оплошал. Но зацепиться там было не за что.

– Могла ли одна из женщин тайком выйти на террасу?

– По-вашему, я не проверял? Там был старый паркет, он у меня так и стоит перед глазами. Каждая половица скрипела. Если одна из женщин – убийца, значит, вторая все знала, иначе и быть не может.

– А после Севрана и Лакасты к ним никто не приходил?

– Никто, это точно установлено.

– Почему вы хорошо помните это дело?

– М-м… потому что были сомнения. А сомнения долго не забываются. У меня было много расследований, я поймал кучу убийц, и все это стерлось из памяти. Но если остались сомнения, дело запоминается надолго.

– А в чем вы сомневались?

– В Диего Лакасте. Он резко переменился. Был добродушный, болтливый малый, который вел себя как настоящий благородный идальго, пытаясь оправдать обеих женщин, особенно няньку. Не удивительно, что он на ней женился, было видно, что он ее любит. А через неделю, когда он снова пришел со своим хозяином, то уже отмалчивался как благородный идальго, гордый и мрачный. Никого больше не защищал, в следствие не вмешивался и хранил суровое молчание. Я подумал, что таков его иберийский характер, тогда я был моложе, судил сгоряча. Но именно из-за него мне запомнился тот следственный эксперимент – много слез, скрипучий паркет и его замкнутое лицо. Он был моей единственной надеждой в этом деле, и надежда эта угасла. Вот и все. Особой пищи для сомнений нет, но я говорю за себя.

Пять минут Луи, скрестив руки, сидел на кровати, потом положил трубку. Надо встать, пойти перекусить чего-нибудь.

Выходя из комнаты, он подобрал подсунутую под дверь записку, которую не заметил, когда вошел.

Луи купил в гостинице хлеба и два банана и пешком отправился к машине. Он шагал медленно. Геррек ему не понравился, слишком сухой. Рене Бланше не понравился тоже. Мэр, наиболее безобидный из них, тоже ему не нравился. Ему не нравилась анонимная записка. Дарнас ему нравился, хотя именно его он бы стер с лица земли. Не везет так не везет. С Севраном можно найти общий язык, если не говорить о собаках, но его пес умер. Что до женщин, ему нравилось лицо старой Мари, оно даже преследовало его, но ее убили. Лина Севран тоже занимала его мысли. Она убила пса, а на такой поступок решится не каждый, что бы там ни говорил муж, который ее защищал. Казалось, он постоянно защищал ее, успокаивал, сдерживал. Что касается Полины, она все еще была ему небезразлична, но с этим тоже полный пролет. Ведь ясно, что Полина знать его не желает, вся ощетинилась, готовая к отпору, и кто знает, к чему еще. Ладно, он же сказал, что оставит ее в покое, так что приходится держать слово. Легко давать обещания, но трудно их держать. В эту минуту Матиас, должно быть, в поезде, везет ему желтую папку. Думать об этом досье было нелегко. От одной этой тягостной мысли у него ныл затылок.

Издалека он заметил причудливый черный силуэт машины, о которой говорил ему Марк. Подойдя поближе, услышал глухое гудение, постукивание и скрип. Кельвелер покачал головой. Марк становится рабом бесполезной машины. Какой еще идиотский вопрос он ей задал? Да и какая машина совладает с полной противоречий натурой Вандузлера-младшего, неустойчивого эмоционально, но последовательного в усилиях ума? Луи не мог бы сказать, что в этом парне было сильнее – его способность глубоко погружаться в суть вещей или истеричность, свойственная утопающему? С кем его можно сравнить – с небольшим китом, уверенно ныряющим в морские глубины, или с щенком, который, выбиваясь из сил, барахтается в пруду?

Марк что-то напевал, читал при свете зажигалки послание, которое только что выдала машина. Он казался совершенно спокойным. Кельвелер не в первый раз слышал, как он поет. Он остановился чуть поодаль понаблюдать и послушать. Если бы не убийство старушки, которое приводило его в бешенство, и не тяжелые мысли, это зрелище его бы порадовало. Было темно и холодно, дождь прошел, умопомрачительная машина перестала скрипеть, а Вандузлер-младший, стоя один в темноте, весело распевал:

– Что сказала твоя машина? – спросил Луи, перебивая его.

– Да пошла она, – буркнул Марк, скомкав бумажку. – Сплошные гадости, что про жизнь, что про Средневековье, что про Солнечную систему. Сам увидишь. Задай вопрос, только вслух, иначе не сработает.

– Вслух? Такое правило?

– Это я сам придумал, чтобы узнать твои мысли. Здорово, да?

– И что ты хочешь узнать?

– В основном, что ты думаешь об убийстве, на что надеешься с Полиной Дарнас, чего ждешь от папки «М», ради которой ты запряг Матиаса. А в придачу, что думаешь о взрыве Солнца и обо мне.

Кельвелер подошел к машине:

– Сейчас спросим. Крутить здесь?

– Пять поворотов, только сильных. Я заберу ответ.

Машина заскрипела всеми своими шестеренками, и Луи с интересом уставился на это чудо.

– Потрясающе, правда? А вот и твой ответ. Прочти сам, я чужих писем не читаю.

– Тут темно, а у меня зажигалки нет, жабы тоже нет, я пуст. Прочти вслух.

– «Давайте сохранять спокойствие. Сувенир из Пор-Николя». Что я тебе говорил? Ну как тут не взбеситься? Сохранять спокойствие, а еще чего?

– Ждать. У меня нет ответа ни на один твой вопрос. Я не могу разобраться в деле Мари Лакасты, зато с Полиной, боюсь, все ясно. А насчет папки «М» дождемся твоего охотника-собирателя. У меня в кармане оказался сюрприз, жалкий клочок бумаги, который мне подсунули в кафе. «В хижине в Вобане парочка скрывалась, все о ней – молчок», и так далее. Это, случаем, не ты?

– Совать тебе что-то в карман? Рискуя напороться на твою мерзкую жабу? Вместо того чтобы поговорить? Ерунда. Расскажи поподробней.

Приятели не спеша вернулись в гостиницу. Луи рассказывал Марку про записку, а сам поглядывал на часы.