Непрерывность парков

Вечер «Мантекильи»

То была одна из блестящих идей Перальты, он не любил ничего разжевывать, но на сей раз немного отступил от своих правил и сказал, что это как история с украденным письмом. Эстевес поначалу не понял и уставился на него, ожидая, что последует дальше; Перальта пожал плечами, точно смиряясь с неизбежным, и протянул ему билет на бокс, Эстевес увидел крупную цифру 3, напечатанную красным на желтом фоне, а внизу – 235; но уже раньше, как не заметить этих букв, так и лезущих в глаза: МОНСОН – НАПОЛЕС. Второй билет передадут Вальтеру, сказал Перальта. Ты придешь туда до начала боев (он никогда не повторял своих инструкций, и Эстевес слушал, запоминая каждую фразу), а Вальтер появится в середине первого предварительного, у него место справа от тебя. Будь внимателен, знаешь, люди в последнюю минуту начинают перебегать, искать места получше, скажи ему что-нибудь по-испански, чтобы не сомневаться. Он придет с такой сумкой, какие носят хиппи, положит ее между вами, если там скамья, или на пол, если стулья. Разговаривай с ним только о боксе и заметь, кто сидит вокруг, наверняка там будут мексиканцы и аргентинцы, хорошенько следи за ними, когда будешь класть в сумку пакет. Вальтер знает, что сумка должна быть открыта? – спросил Эстевес. Да, ответил Перальта, словно сдувая муху с лацкана, только дождись финала, когда уже никто не будет отвлекаться. Глядя на Монсона, особенно не отвлечешься, сказал Эстевес. На «Мантекилью» – тоже, сказал Перальта. Запомни, никакой болтовни. Вальтер уйдет первым, ты подожди, пока основной народ пройдет, и выходи через другую дверь.

Он снова напоследок обдумал все это, пока ехал в метро до станции Дефанс, среди пассажиров, тоже, видно, направлявшихся на бокс, мужчины по трое, по четыре, французы, отмеченные печатью двойного поражения, которое Монсон нанес Буттье, жаждущие хотя бы частичного реванша, хотя бы неудачи Монсона, или втайне уже ставшие его болельщиками. Ну не гений ли Перальта – поручить ему это дело, наверное особо важное, раз исходит от «самого», и в придачу устроить так, что он сможет посмотреть потрясающую схватку – схватку для миллионеров. Эстевес уже понял намек на украденное письмо, кому придет в голову, что они с Вальтером встретятся на боксе, в сущности, дело было не в месте встречи, которую можно организовать в тысяче точек Парижа, но в дальновидности Перальты, который все так тщательно учел и взвесил. Те, кто станет следить за Вальтером или за ним самим, привыкли к встречам в кино, или в кафе, или в квартире, но сюда пускают лишь людей с большими деньгами, и если за ними кто-нибудь увяжется, тут он останется с носом – у входа в цирковой шатер, поставленный Аленом Делоном; сюда уж никто не войдет без желтой бумажки, а билеты распроданы неделю назад, об этом писали все газеты. И кроме того – еще один плюс Перальте,- если за ним или за Вальтером будут следить, не увидят вместе ни при входе, ни при выходе, просто два болельщика среди тысяч и тысяч, выносящихся, точно клубы дыма, из метро и из автобусов, идущих все гуще по мере того, как дорога становится общей для всех, а час начала приближается.

Ловко, Ален Делон: цирковой шатер, натянутый на пустыре, куда попадаешь по дощатому мостику и идешь дальше по наскоро уложенным доскам. Накануне вечером шел дождь, и люди старались не оступаться, шли по доскам, уже от выхода из метро ориентируясь по огромным стрелам, указывающим путь, с яркой крупной надписью: МОНСОН – НАПОЛЕС. Ловко, Ален Делон, он умудрился развесить такие стрелы даже на священной территории метро, хотя это стоит денег. Эстевесу был не по душе этот тип, его кичливая манера организовывать мировой чемпионат за свой счет, возводить шатер и драть с публики такие деньги, что закачаешься, но надо признать, он давал и кое-что взамен, помолчим о Монсоне и «Мантекилье», но тут еще и цветные стрелы в метро, и как он принимает людей на широкую ногу, указывает путь болельщикам, которые иначе устроили бы свалку на выходах и на пустырях, покрытых лужами.

Эстевес пришел, как было условлено, когда шатер был еще наполовину пуст, и, перед тем как предъявить билет, на минутку остановился и оглядел полицейские фургоны и огромные трейлеры, освещенные снаружи, но с темными занавесками на окнах, которые сообщались с шатром закрытыми галереями – такие ведут в реактивный самолет. Там боксеры, подумал Эстевес, белый трейлер поновее наверняка Карлитоса, этот уж не станет мешаться с прочими. Трейлер Наполеса, должно быть, стоял с другой стороны шатра, тут все по науке и притом сплошная импровизация, много брезента и трейлеры посреди пустыря. Вот так-то и делаются денежки, подумал Эстевес, нужна идея и много нахальства.

Его ряд, пятый от отгороженной зоны у ринга, представлял собой скамью с крупными, намалеванными краской цифрами, тут вежливости Делона приходил конец, потому что стулья стояли только в зоне у ринга, а остальное было как в цирке, причем в плохом, голые доски, хотя, что правда, то правда, молоденькие капельдинерши в мини-юбочках, взглянешь на них – и все недовольство мигом испаряется. Эстевес сам проверил, где его 235-е место, хотя девочка с милой улыбочкой указывала ему на номер, словно он не умел читать; он сел и стал листать газету, которую потом подложит под себя. Вальтер будет от него справа, поэтому Эстевес держал пакет с деньгами и бумагами в левом кармане пиджака; когда придет время, он вытащит пакет правой рукой, сразу же пронесет над коленями и незаметно опустит в открытую сумку рядом.

Ожидание затягивалось, было время подумать о Марисе и мальчонке, они сейчас, наверное, кончают ужинать, малыш клюет носом, а Мариса смотрит телевизор, А вдруг покажут эту встречу, Мариса увидит ее, но он не скажет, что был здесь, по крайней мере, сейчас, быть может, когда-нибудь, когда все поуспокоится. Он нехотя раскрыл газету (Мариса будет смотреть бой, смешно, что потом он не сможет ей ничего сказать, а как ему будет хотеться, особенно если она станет рассказывать ему про Монсона и Наполеса); пока он просматривал сообщения из Вьетнама и полицейские новости, шатер понемногу заполнялся, позади него группа французов обсуждала шансы Наполеса, слева чистенький брюзгливый тип, прежде чем усесться, долго и с ужасом разглядывал скамью, на которой суждено бесславно потерять вид его идеально отглаженным синим брюкам. Пониже сидели парочки и группы друзей, среди них трое, говоривших с акцентом, который мог быть мексиканским; хотя Эстевес не слишком-то разбирался в акцентах, здесь, наверное, пруд пруди болельщиков «Мантекильи», ведь претендент добивается не больше не меньше как отвоевать у Монсона мировой титул. Кроме места Вальтера, оставались пока и другие пустые места, но народ толпился у входов, и девочкам пришлось как следует попотеть, чтобы разместить всех. Эстевес нашел, что ринг освещен слишком ярко, а музыка слишком уж в стиле поп, но начиналась первая предварительная встреча, и публика не разводила критику, а с удовольствием следила за плохим боем, состоявшим из сплошных ударов головой и клинчей; к тому времени, когда Вальтер сел рядом, Эстевес пришел к заключению, что это ненастоящие любители бокса, по крайней мере, вокруг него: они готовы были, из чистого снобизма, проглотить любое дерьмо, лишь бы увидеть Монсона и Наполеса.

– Извините, – сказал Вальтер, втискиваясь между Эстевесом и толстухой, которая следила за боем, облапя своего мужа, тоже толстого, напускавшего на себя вид знатока.

– Устраивайтесь поудобнее, – сказал Эстевес.- Хотя оно и непросто, эти французы все делают в расчете на худых.

Вальтер посмеялся, а Эстевес тем временем легонько жал влево, чтобы не обидеть типа в синих брюках; в конце концов осталось место для того, чтобы Вальтер смог переложить синюю матерчатую сумку с колен на скамью. Шла вторая предварительная встреча, тоже плохая, зрители развлекались в основном тем, что происходило в зале: вот появилась большая группа мексиканцев в громадных шляпах, но одетых так, как и полагалось таким субчикам, которые могут зафрахтовать самолет и прилететь в Париж из Мехико болеть за «Мантекилью»,- все низенькие и широкие, с выступающими задами и лицами под Панчо Вилью, даже уж слишком типичные; они подкидывали шляпы в воздух, как будто Наполес был уже на ринге, кричали и спорили, рассаживаясь на стульях внутри огороженной зоны. Наверное, Ален Делон все предусмотрел, потому что из громкоговорителей вдруг как ни в чем не бывало полилось нечто вроде мексиканского корридо[7], мексиканцы не так чтобы его узнали. Эстевес и Вальтер обменялись ироническими взглядами, и в этот миг из самого дальнего входа выплеснулась толпа, предводительствуемая пятью-шестью женщинами в белых майках, поперек себя шире, вопящих: «Аргентина! Аргентина!», а шедшие за ними вздымали огромный национальный флаг, и вся эта толпа неудержимо перла вперед, мимо скамей и капельдинерш, намереваясь докатиться до самого ринга, где им наверняка сидеть не полагалось. В конце концов, крича и жестикулируя, они построились в ряд, и капельдинерши с помощью нескольких улыбающихся гориллоподобных типов, не переставая сыпать объяснениями, отвели их к двум полупустым скамьям; Эстевес увидел, что у женщин на спине маек огромными черными буквами было написано МОНСОН. Все это изрядно веселило публику, которую не слишком волновала национальность противников, раз они не французы, а третий бой шел между тем уже всерьез и на равных, хотя Ален Делон, судя по всему, не стал очень тратиться на мелких рыбешек, раз оба кита в своих трейлерах были уже наготове и лишь они одни интересовали публику.

Вдруг в воздухе как будто что-то переменилось, какой-то комок застрял в горле Эстевеса, из громкоговорителей полилось танго в исполнении оркестра, который вполне мог быть оркестром Пульезе. Только теперь Вальтер взглянул на него в упор и с явной симпатией, и Эстевес спросил себя, не соотечественник ли он. Они почти не разговаривали, только несколько замечаний насчет того, что происходило на ринге, может быть, он уругваец или чилиец, но никаких вопросов, Перальта говорил яснее ясного, просто двое встретились на боксе, и случайно оказалось, что оба говорят по-испански, вот и все.

– Ну, начинается, – сказал Эстевес. Все вставали с мест, несмотря на протесты и свист, слева кричащий людской водоворот, огромные шляпы взлетают вверх посреди громких оваций, «Мантекилья» поднимается на ринг, который вдруг словно освещается еще ярче, люди повернули головы направо, но там ничего не происходит, аплодисменты постепенно поутихли и перешли в выжидательный гул, со своих мест Вальтер и Эстевес не видели проход, ведущий к рингу с другой стороны, стало совсем тихо, и вдруг вопль – единственный сигнал, и белый халат возникает на фоне канатов, Монсон, стоя спиной, разговаривает со своими, Наполес идет к нему, они едва здороваются под вспышки магния, и судья ждет, когда спустят микрофон, люди постепенно усаживаются, последняя шляпа улетает очень далеко, ее откидывают в другую сторону, исключительно чтобы поиздеваться, запоздалый бумеранг, на который никто не обращает внимания, потому что теперь идут представления и приветствия, Жорж Карпентье, Нино Бенвенути, французский чемпион Жан-Клод Буттье, фотографии, аплодисменты, и ринг понемногу освобождается, мексиканский гимн, и опять шляпы летят в воздух, и наконец аргентинское знамя разворачивается в ожидании гимна, Эстевес и Вальтер не встают, хотя Эстевесу больно, но сейчас тут не место для таких выходок, по крайней мере, он удостоверился, что слишком близко от него нет соотечественников, группа с флагом пропела конец гимна, и сине-белое полотнище так энергично моталось из стороны в сторону, что гориллы на всякий случай подбежали поближе, голос объявляет имена и веса, секунданты уже за рингом.

– Ну, и какие прогнозы? – спросил Эстевес. Он занервничал, по-детски заволновался, когда перчатки коснулись одна другой в первом приветственном жесте, и Монсон лицом к ним, настороже, но не кажется, что он в защите, руки у него длинные и тонкие, фигура выглядит почти хрупкой против «Мантекильи», более низкого, губастого, который уже провел два пробных удара.

– Я всегда любил задиристых, – сказал Вальтер; сзади один француз объяснял другому, что Монсону поможет более высокий рост, опять пробные удары, Монсон приближается и отходит без усилий, в первом раунде они почти обязательно бывают равны. Так, значит, он любит задиристых, тогда он не аргентинец, иначе бы так не говорил; но этот акцент – тогда, спорим, уругваец, надо потом спросить у Перальты, хотя тот наверняка не ответит. Во всяком случае, он, должно быть, недавно во Франции, потому что толстяк, прижавшийся к жене, сделал какое-то замечание, и Вальтер ответил так неразборчиво, что толстяк с разочарованным жестом отвернулся и заговорил с тем, кто сидел ниже. Наполес бьет будь здоров, подумал Эстевес обеспокоенно, дважды он видел, как Монсон отшатнулся назад и отвечал ударом чуть с опозданием, пожалуй, тот его все-таки задел. Казалось, «Мантекилья» понял, что его единственный шанс – это бить, боксировать с Монсоном бесполезно, это не то что с другими, его удивительная быстрота словно работала впустую, торс противника поворачивался и ускользал, в то время как чемпион раз, другой доставал до лица, и француз сзади взволнованно повторял: видите, видит как ему помогают руки, похоже, второй раунд выиграл Наполес, зрители молчали, каждый выкрик рождался в одиночку, и его принимали как бы недовольно, в третьем раунде «Мантекилья» начал выкладываться, и теперь будет то, чего следовало ожидать, подумал Эстевес, теперь-то вы увидите, Монсон откидывается на канаты, гибкое обманное движение, молниеносные удары правой-левой, ошеломляющий клинч, чтобы уйти с канатов, рука слилась с рукой вплоть до конца раунда, мексиканцы вскочили с мест, и те, кто позади, орут, бранятся, сами встают, чтобы ничего не пропустить.

– Отличный бой, – сказал Эстевес. – Такой стоит посмотреть.

– Угу.

Они одновременно вытащили пачки сигарет, улыбнулись, предложили друг другу, зажигалка Вальтера вспыхнула раньше, Эстевес окинул быстрым взглядом его профиль, потом взглянул в лицо, особенно нечего друг друга разглядывать, у Вальтера волосы были с сединой, но сам он казался молодым в джинсах и коричневом тонком свитере. Студент, инженер? Убрался оттуда, как столько других, вступил в борьбу, наверное, у него были друзья, убитые в Монтевидео или в Буэнос-Айресе, а то и в Сантьяго, хорошо бы спросить Перальту, хотя в конце концов они наверняка больше не встретятся, каждый пойдет своей дорогой, когда-нибудь они вспомнят, то виделись в вечер «Мантекильи», а тот в пятом раунде выкладывался уже вовсю, публика стояла и бесилась, аргентинцы и мексиканцы исчезли, снесенные волной французов, которые видели не столько боксеров, сколько сам бокс, подмечали реакцию, движения ног, сейчас Эстевес убедился, что почти все разбираются в этом деле, только один-другой по-идиотски аплодировал внешне красивому, но безрезультатному удару и не видел того, что действительно происходило на ринге, где Монсон приближался и отходил, используя свою быстроту, которая с этих секунд все больше и больше отличалась от скорости «Мантекильи», уже уставшего, получившего несколько чувствительных ударов, дерущегося уже напролом, с гибким стройным телом, длинными руками, Монсон снова качался на канатах, чтобы затем опять нанести удары сверху и снизу, точные и сухие. Когда раздался гонг, Эстевес посмотрел на Вальтера, опять полезшего за сигаретами.

– Ну что ж, значит, так оно и есть,- сказал Вальтер, протягивая ему пачку.- Не выходит, так не выходит.

Было трудно говорить в таком шуме, публика знала, что следующий раунд может оказаться решающим, болельщики Наполеса подбадривали его, словно прощаясь, подумал Эстевес с симпатией, которая была уже вполне искренней, ведь теперь Монсон искал боя и находил его и на протяжении двадцати бесконечных секунд колотил по лицу и корпусу «Мантекильи», который спешил войти в клинч, как человек, что, закрывши глаза, бросается в воду. Больше он не выдержит, подумал Эстевес и с усилием оторвал глаза от ринга, чтобы взглянуть на матерчатую сумку рядом, на скамье, надо сделать это в перерыве, когда все сядут, как раз сейчас, потому что после все опять вскочат, и сумка будет одиноко лежать на скамейке, два удара левой подряд в лицо Наполесу, который опять пытался войти в клинч, Монсон был вне опасности и, почти не переждав, снова подскочил вплотную, точнейший крюк прямо в незащищенное лицо, теперь ноги, главное – это смотреть на ноги, Эстевес-то в этом собаку съел, он видел, как потяжелел «Мантекилья», как кидается вперед – неточно, грузно, в то время как ноги Монсона скользят то в сторону, то назад, прекрасный темп, и последний удар правой приходится как раз в живот, многие не слышали гонга в истерическом, истошном крике, но Вальтер и Эстевес услышали, Вальтер сел первым и не глядя поправил сумку, а Эстевес, усевшись чуть попозже, сунул туда пакет в долю секунды и, подняв уже пустую руку, взмахнул ею в выразительном жесте перед носом типа в синих брюках, который, казалось, не слишком-то разбирался в происходящем.

– Вот это чемпион, – сказал Эстевес негромко, потому что его все равно никто не услышал бы в таком шуме. – Карлитос, черт побери.

Он взглянул на Вальтера, который спокойно курил, видно было, что он смирился, что тут поделаешь, не выходит, так не выходит. Все уже стояли в ожидании сигнала к началу седьмого раунда, внезапная недоуменная тишина и затем дружный вопль при виде выброшенного полотенца, Наполес сидит в своем углу, Монсон выскакивает на середину, подняв перчатки над головой, и выглядит стопроцентным чемпионом, приветствуя публику, перед тем как потонуть в вихре объятий и магниевых вспышек. Финал не поражает красотой, но он неоспорим, «Мантекилья» выходит из игры, чтобы не быть тренировочной грушей для Монсона, все потеряно, вот он встает, подходит к победителю и поднимает перчатки к его лицу, это похоже на ласку, а Монсон кладет свои перчатки ему на плечи, и они снова расходятся, теперь уж навсегда, подумал Эстевес, и никогда больше не встретятся они на ринге.

– Да, бой был отличный,- сказал он Вальтеру, который вешал сумку на плечо и разминал затекшие ноги.

– Мог бы быть и подлиннее,- сказал Вальтер,- наверняка секунданты Наполеса не дали ему выйти.

– А к чему? Ты же видел, как его потрепало, он слишком хороший боксер, чтобы этого не понимать.

– Да, но боксеры его класса выкладываются до конца, ведь никогда не знаешь наперед, как все повернется.

– С Монсоном – знаешь,- сказал Эстевес и, вспомнив приказ Перальты, радушно протянул руку.- Ну, мне было очень приятно.

– Мне тоже. До скорого.

– Чао.

Он увидел, как Вальтер вышел вправо, следом за толстяком, который на крике спорил с женой, и повернулся к типу в синих брюках, но тот не торопился; они медленно продвигались влево, наконец их вынесло в проход. Французы позади спорили насчет техники, но Эстевес, посмеиваясь про себя, смотрел на женщину, которая обнимала своего друга или мужа, что-то кричала ему в ухо и целовала в губы и в шею. Если этот тип не совсем идиот, подумал Эстевес, он должен понять, что на деле-то она целует Монсона. Пакет уже не оттягивал кармана, теперь можно было перевести дух, оглядеться вокруг, девушка прижимается к спутнику, понуро выходят мексиканцы, и их шляпы вдруг кажутся меньше, аргентинский лаг наполовину свернут, но еще реет в воздухе, два толстых итальянца понимающе глядят друг на друга, один говорит почти торжественно: "Gli Га messo in culo"[8], и другой кивает столь емкому резюме, в дверях давка, люди редут медленно и устало по дощатым настилам к мостику с поручнями, холодная ночь, моросит мелкий дождь, в конце мостика, скрипящего под предельной нагрузкой, опираясь о перила, курят Перальта и Чавес, они не шевелятся, зная, что Эстевес увидит их и скроет удивление и подойдет так, как он подошел, в свою очередь вытаскивая пачку сигарет.

– Монсон сделал из него котлету,- сообщил Эстевес.

– Знаю,- отозвался Перальта.- Я там был.

Эстевес поднял на него удивленные глаза, но они одновременно повернулись и спустились с мостика среди уже редеющей толпы. Эстевес знал, что должен идти за ними, и увидел, как они свернули с проспекта, ведущего к метро, и вошли в более темную улочку, Чавес один только раз бросил взгляд назад, чтобы убедиться, что он не потерял их из виду, потом они направились прямо к машине Чавеса и сели в нее, не спеша, но и не теряя времени. Эстевес сел сзади рядом с Перальтой, машина рванула и двинулась в южном направлении.

– Так, значит, ты там был,- сказал Эстевес.- Я и не знал, что ты любишь бокс.

– Плевал я на бокс, – сказал Перальта,- хотя Монсон стоит своих денег. Я пошел, чтобы издали приглядывать за тобой. Чтобы тебе не быть одному, если что случится.

– Ну так ты видел. Знаешь, бедняга Вальтер болел за Наполеса.

– Это был не Вальтер, – сказал Перальта.

Машина все ехала к югу, Эстевес смутно чувствовал, что так они не попадут в район Бастилии, но это чувство маячило где-то совсем в глубине, потому что все остальное было как взрыв в лицо, словно Монсон колотил не «Мантекилью», а его самого. Он даже не смог раскрыть рта, смотрел на Пеаральту и ждал.

– Мы не успели тебя предупредить,- сказал Перальта.- Жаль, что ты вышел из дома так рано, когда мы позвонили, Мариса сказала, что ты уже ушел и не вернешься.

– Мне хотелось пройтись немного, прежде чем спуститься в метро, – сказал Эстевес. – Но давай рассказывай.

– Все пошло к черту, – продолжал Перальта. – Вальтер позвонил утром из Орли, мы сказали ему, что надо делать, он подтвердил, что получил билет на бокс, все было в ажуре. Мы договорились, что перед выходом он позвонит из квартиры Лучо, чтобы уж знать наверняка. В половине восьмого он не позвонил, мы позвонили Женевьеве, она перезвонила нам и сказала, что Вальтер не появлялся у Лучо.

– Его ждали на выходе из Орли, – раздался голос Чавеса.

– Но тогда кто же это… – начал Эстевес и не договорил, он вдруг все понял, и холодный пот заструился по шее, потек за воротник рубашки, и судорогой свело живот.

– У них было семь часов, чтобы вытянуть из него сведения, – сказал Перальта.- И доказательство – этот тип знал во всех деталях, как надо себя вести. Ты же слышал, как они работают, даже Вальтер не смог выдержать.

– Завтра или послезавтра его найдут где-нибудь на пустыре… – скучно произнес голос Чавеса.

– А теперь тебе не все равно? – отозвался Перальта. – Перед тем как прийти на бокс, я устроил, чтобы все выметались

из явок. Знаешь, у меня была еще надежда, когда я входил в этот чертов шатер, но он уже сидел на месте, и делать было нечего.

– Но раз так, – сказал Эстевес, – когда он убрался с деньгами…

– Конечно же, я пошел за ним.

– Нет, раньше, если ты знал…

– Делать было нечего, – повторил Перальта.- Увидев, что номер срывается, этот тип устроил бы там скандал и нас бы всех замели, ты знаешь, что полиция с ними заодно.

– И что дальше?

– Снаружи его ждали еще трое, у одного был пропуск или что-то там еще, и в одну минуту они уже сидели в машине, которая была на стоянке компании Делона и людей с большими деньгами, а кругом полицейский на полицейском. Тогда я вернулся к мостику, где нас ждал Чавес, вот и все. Конечно, я заметил номер машины, но на хрена он нам нужен.

– Мы выезжаем из Парижа, – сказал Эстевес.

– Да, едем в спокойное местечко. Как ты, видимо, понял, дело теперь в тебе.

– Почему во мне?

– Потому что теперь этот тип знает тебя в лицо и в конце концов они тебя разыщут. После случившегося с Вальтером явок уже нет.

Значит, мне надо уезжать, – сказал Эстевес. Он подумал о Марисе и о малыше, как увезти их, как оставить одних, все это смешивалось с деревьями, начинался лес, в ушах гудело, как будто толпа все еще выкрикивала имя Монсона, тот миг, когда все замерли, словно не веря своим глазам, и полотенце упало на середину ринга, вечер «Мантекильи», бедняга. И тот тип болел за «Мантекилью», если теперь подумать, странно, чтоб он был на стороне побежденного, ему следовало болеть за Монсона,- забрать деньги, как Монсон, как человек, который поворачивается спиной и уходит, унося с собой все, еще и насмехаясь над неудачником, беднягой с разбитым лицом или с протянутой рукой, говорящим ну, мне было очень приятно. Автомобиль затормозил среди деревьев, и Чавес выключил мотор. В темноте вспыхнула спичка и зажгла другую сигарету – сигарету Перальты.

– Значит, мне надо уезжать, – повторил Эстевес. – В Бельгию, если хочешь, там ты знаешь кто.

– Там ты был бы в безопасности, если бы только добрался, – сказал Перальта, – но видишь, как оно получилось с Вальтером, у них есть люди повсюду, они орудуют вовсю.

– Меня они не схватят.

Как Вальтера. Кто бы сказал, что Вальтера можно схватить и заставить говорить. А ты знаешь и другое, побольше Вальтера, вот что плохо.

– Меня не схватят, – повторил Эстевес. – Послушай, мне только надо подумать о Марисе и малыше, теперь, когда все пошло к черту, я не могу бросить их здесь, они отыграются на ней. За день я все устрою и увезу их в Бельгию, повидаю сам знаешь кого и дальше отправлюсь один.

– День – это слишком долго, – сказал Чавес, поворачиваясь к ним. Глаза уже привыкли к темноте, Эстевес виде силуэт и лицо Перальты, когда тот подносил сигарету ко рту и затягивался.

Хорошо, я уеду как только смогу, – сказал Эстевес. Прямо сейчас, – сказал Перальта, доставая пистолет.