Непридуманные истории

Девичник

При советской власти у нас в селе было четыре школы, а до революции их было аж восемь. Оно и не удивительно, село то большое. Из дальних окраин до центра села, где располагалась средняя школа, порядка шести километров, далековато детям пешком на такие расстояния ходить, тем более маленьким первоклассникам. Поэтому в селе, кроме средней школы, были еще две восьмилетние, и одна начальная школа, в которой дети учились с первого по четвертый классы. В этой школе и работала учительницей моя мама, Мария Карповна. Учительницами там работали еще две Марии: Мария Ивановна, которая была также и заведующей школой, и Мария Ефимовна. Мария Ивановна, как и положено начальнице, была властной и строгой, а Мария Ефимовна была обладательницей красивых рыжих волос, чем полностью оправдывала свою фамилию Золотова, хотя это и была ее фамилия по мужу. У нее росли два таких же рыжих пацана, один года на три старше меня, а второй на пять лет младше, ровесник моего брата Виктора. К двум этим учительницам мы с мамой как-то ходили в гости, когда у них были дни рождения. У Марии Ивановны также был сын, Володя, на год старше меня, но он уже учился во втором классе, так как был очень умным, и его приняли в школу сразу во второй класс, а вот мужа у нее не было. Какие-то мужики в ее жизни периодически появлялись, но надолго не задерживались. Я иногда слышал, как мама говорила отцу: «От нашей опять мужик ушел. Ходит злая как черт, на всех бросается». Я не понимал, как такая хорошая и красивая тетя может на всех бросаться, ведь, когда мы были у нее в гостях, она мне понравилась. Тогда, правда, там какой-то мужик был.

Как-то мама мне сказала, что сегодня мы пойдем в гости.

– А к кому? – поинтересовался я.

– К тете Маргарите, – ответила мама.

– А кто это? – не понял я.

Имя было какое-то странное и незнакомое, таких имен я раньше даже не слышал.

– Это наша новая учительница, Маргарита Михайловна, – пояснила мама.

– А там дети будут? – задал я немаловажный для себя вопрос.

– Нет, это будет девичник, – ответила мама.

И снова я не понял.

– А что такое девичник? – задал я очередной вопрос.

– Это значит, что будут только женщины, – пояснила мама.

К нам зашла Мария Ефимовна, и мы втроем пошли в гости. Сначала мы очень долго шли до центра села, а это два километра, потом свернули в улочку за магазин, и по ней прошли еще немного. Нас встретила еще очень молодая и красивая женщина, намного моложе других учительниц этой школы. Оказалось, что в этом доме она снимает комнату. Комната не очень большая, но и не маленькая, для одной вполне достаточно. Кровать, стол, тумбочка, небольшой шкаф для одежды, кухонный столик, на котором стояла двух-конфорочная керосинка, и умывальник. Вот и вся обстановка комнаты. Меня поразили две вещи: керосинка и умывальник. Я даже не предполагал, что керосинки бывают на две конфорки. У нас дома был примус, и керосинок не было, а у соседей я керосинки видел, но все они были с одной горелкой, а эта большая и с двумя горелками. Удивил меня и умывальник. Вернее, не сам умывальник, а то, что он стоял в комнате, а не во дворе, как у нас и у наших соседей. В теплое время года мы всегда умывались во дворе возле умывальника, а зимой уже в хате. Нам, детям, мама наливала подогретую воду в небольшой железный тазик, а отец всегда умывался холодной водой, наливая ее себе в ладонь из кружки. Я решил сказать отцу, чтобы тоже купил нам умывальник в комнату.

Меня посадили на табурет возле тумбочки, дали бумагу и цветные карандаши, чтобы я был чем-то занят, а также конфеты и печенье. Взрослые расположились за столом, на котором стояла бутылка вина, а также, нарезанные ломтиками вареная колбаса и сыр. Сыр меня мало интересовал, а вот на колбасу я наверно смотрел очень внимательно, потому, что Маргарита Михайловна, поймав мой взгляд, принесла мне несколько бутербродов с колбасой и два больших краснобоких яблока. Взрослые вели свои разговоры, а я что-то рисовал и развесив уши слушал эти разговоры. Сначала, как и водится в женской компании, обсуждали свою начальницу, Марию Ивановну.

– Мария Карповна, – спросила Маргарита Михайловна, – а она часто выговоры объявляет?

– Какие выговоры? – не поняла мама.

– Ну вот на днях она же Вам объявила выговор в приказе? – напомнила Маргарита Михайловна.

– В каком приказе? – опять не поняла мама.

– На доске объявлений висел приказ, в котором она объявляла Вам выговор за опоздание на работу, – пояснила свою мысль Маргарита Михайловна.

– Я не видела, – сказала мама. – Это, наверно, когда младшенький мой заболел, и мне пришлось бежать перед работой за медсестрой, чтобы она укол ему сделала. Тогда я на десять минут опоздала.

– Я видела этот приказ, – сказала Мария Ефимовна, – он провисел на доске только до первой перемены, и она его сразу сняла. Снова бесится, говорят, что очередной мужик от нее ушел.

– А мужа у нее разве нет? – спросила Маргарита Михайловна.

– Нет, – сказала мама, – мужики периодически появляются, но долго ее характер не выдерживают и сбегают.

– Пока у нее есть мужик, и нам хорошо, – сказала Мария Ефимовна, – а когда уходит, в нее будто бес вселяется, никому житья не дает.

– Да что мы о ней? Давайте лучше о нас, – предложила мама. – Маргарита, расскажи лучше о себе. Как ты в наших краях оказалась?

– От мужа и свекрови сбежала, – сказала Маргарита Михайловна, – чтобы руки на себя не наложить.

– Все настолько плохо было? – не поверила Мария Ефимовна.

– Плохо – не то слово! Хуже некуда, – подтвердила Маргарита Михайловна, и начала свой рассказ.

После окончания института меня направили работать в небольшое село. Там я и встретила Васю, свою любовь. Он красивый, играет на гармошке, очень тихий и добрый. Работал к колхозе трактористом, и был у матери один. Начал за мной ухаживать, и через год мы поженились. Я со съемной квартиры переехала жить к ним в дом. Сначала все было хорошо, можно сказать, что он меня на руках носил. И свекровь ко мне, вроде бы, неплохо относилась. А потом что-тот резко изменилось. Оказалось, что я лентяйка, бестолковая и неумеха, ничего не умею делать, и все делаю не так. Даже полы не так мою. Свекровь берет тряпку, и после меня перемывает. И перемывает не тогда, когда сына нет дома, а только тогда, когда он приезжает домой. И приговаривает: «Вот взял в жены криворукую, теперь больной матери все за ней приходится переделывать». Или приготовлю я борщ. Налью его в обед мужу, он кушает и нахваливает: «Ну очень вкусно. Такого вкусного борща я никогда не ел». А мать подходит, забирает у него миску с борщом, и выливает его в помойное ведро.

– Не кушай его, – говорит, – он пересолен. Я тебе супчик сварила. Эта неумеха ничего нормально сделать не может.

На ровном месте ко всему начала придираться. Шагу нельзя было ступить, чтобы упреки не услышать. Приду со школы, быстренько покормлю домашнюю живность, и только сажусь проверять тетрадки, как сразу слышу: «Опять расселась, лежебока. А у поросят кто будет навоз вычищать?» Я оправдываюсь, говорю, что у них чисто, только вчера там вычистила. Но это раздражает ее еще больше, и она кричит на меня так, чтобы и соседи слышали. Чтобы прекратить эти крики, приходится бросать непроверенные тетрадки, брать в руки вилы и идти в хлев. Вот в таком дурдоме я прожила еще полгода.

А муж как будто ничего этого и не замечал. Со мной был нежным и ласковым, но и матери не перечил. Когда я начала ему жаловаться на свою жизнь, он меня успокаивал: «Не обращай внимания. Мать наверно немного ревнует. Пройдет немного времени, и она успокоится». Но свекровь и не собиралась успокаиваться. С каждым днем моя жизнь становилась все хуже и хуже, и, наконец, она стала просто невыносимой. Тогда я и предложила мужу снять комнату, и пожить отдельно от свекрови. Но он не согласился, сказал, что не может оставить одну больную и старую мать. Видимо, и матери он об этом рассказал, потому, что после этого, она стала относиться ко мне еще хуже. Житья мне совсем не стало.

Когда она в очередной раз обозвала меня последними словами и отправила в сарай убирать навоз, я села там на табуретку и горько заплакала. Первый раз я плакала от горькой обиды, и не знала, как мне жить дальше. И тут мой взгляд упал на веревку, висевшую на стене сарая. Я, ни о чем не думая, как в тумане, взяла эту веревку, сделала на конце петлю, перебросила ее через балку сарая и привязала. Потом поставила табуретку под петлей, залезла на нее, и надела петлю на шею.

– Пусть живут без меня и радуются, – подумала я.

И только хотела спрыгнуть с табуретки, как до меня в другом свете дошел смысл того, о чем я подумала.

– А ведь она действительно будет радоваться моей смерти. – осознала я. – Нет! Такой радости я ей не доставлю!

Я сняла с шеи петлю и спрыгнула с табуретки на пол. Вечером еще раз предложила мужу съехать от матери, но он категорически отказался.

– С мужем я развелась и уехала работать сюда, подальше от тех мест, – закончила свой рассказ Маргарита Михайловна.

Я сидел на своей табуретке возле тумбочки и уже давно ничего не рисовал. Даже про конфеты и печенье позабыл.

– Как же хорошо, что она не спрыгнула с табуретки с петлей на шее, – думал я, – она ведь такая молодая и красивая. А муж у нее был тряпкой, не мог за жену заступиться.

По дороге домой мама и Мария Ефимовна продолжали обсуждать рассказанное Маргаритой Михайловной, а я плелся позади них, и тоже думал о бедной Маргарите Михайловне. Думал и о том, что когда вырасту, я никому не дам в обиду свою жену.