Неприятности в старшей школе

Рэйвен

– Ну не хмурься, Рэй.

– Иди в задницу, Коллинз.

– Ты снова меня умоляешь? Так скоро? – Он сует телефон в карман. – Всего два дня прошло, как ты нагадила на их собственной территории, сладкая.

– Ты гребаный придурок.

– Да, но я твой придурок, так ведь? – Он смеется и плюхается на кресло напротив меня. – Ты молодчина, кстати, если я еще не говорил. Если честно, я не был уверен, что ты доведешь это дело до конца.

– Я же сказала, что все сделаю.

– Люди много чего говорят, тебе ли не знать. – Он ухмыляется, и я еле сдерживаюсь, чтобы не влепить ему пощечину. – Ты заметила, как быстро они на тебя забили? Могу поспорить, ты этого не ожидала. Тебе наверняка казалось, что они заберут тебя обратно прям сразу же. Но ты все еще сидишь тут, и на тебе то же шмотье, что было два дня назад, и… никто из Брейшо тебя не спасает. Ни один из троих.

Я стискиваю зубы – максимально незаметно.

Я не знаю, что мне казалось, но этот чмошник не увидит ни моего сожаления, ни душевной боли, которую причинили его слова. Не то чтобы он оказался прав. Он ослеплен необходимостью выиграть войну. Но у него нет ни единого шанса. Мне даже любопытно, действительно ли он хочет победить или же жаждет славы, любой.

А может, просто принятия?

Хотелось бы мне знать, какое у него было детство.

Я оглядываю комнату.

Этот огромный претенциозный дом, пустой и холодный, больше похож на выставочный зал. Здесь нет жизни – ни в цвете, ни во всем остальном, за исключением ободка подноса на кофейном столике. Все пространство заполнено каменными статуями и уродливыми предметами искусства.

Прислуга наверняка приходит каждый день и уходит вечером, прибираясь после вечеринок, которые он закатывает почти ежедневно – ему необходимо, чтобы рядом были люди, – и оставляя ему еду для разогрева в холодильнике.

Мэддок как-то говорил, что, кроме Коллинза, остались еще его мама и дедушка – последние из Грейвенов, если не считать их людей в городе, но их нигде не видно.

– Твой отец и вправду умер?

Он застывает со стеклянным бокалом в руке, уже поднесенным к губам. Да, он из тех парней, которые страдают всей этой пафосной херней типа виски со льдом, – типичный богатенький сыночек, пытающийся быть похожим на своего папочку. Потягивающий алкоголь, как мудак.

Он не может пить шоты залпом, как мои.

Очередной приступ боли сковывает мою грудь при этой мысли, и я тут же меняю положение тела, чтобы скрыть его.

Коллинз ставит бокал рядом с собой и наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, чтобы заглянуть мне в глаза.

Его нельзя назвать уродом, как я уже говорила. Даже самые разборчивые девушки наверняка сочли бы его привлекательным, я в этом уверена, ведь у него внешность типичного ученика частной школы – слишком идеальные волосы и белоснежные зубы. Черты лица правильные, кожа чистая и гладкая, без единого намека на вчерашнюю щетину. На нем нет ни мелких порезов, ни шрамов – могу поспорить, он уже даже пользуется кремом от морщин. Конечно же, он накачанный, как любой игрок в баскетбол, подтянутый и достаточно высокий – его фигура выточена безупречно, в самый раз, чтобы тешить этим свое эго.

– Полагаю, ты уже знаешь историю, как Ролланд и его сыновья стали Брейшо, что их семьи были приняты в клан за много лет до их рождения?

Я знаю, что ни один из парней не Брейшо по крови и что Ролланда, биологического отца Мэддока, приняли в семью, когда тот был еще совсем молод. Потом лучших друзей Ролланда убили, и он усыновил их детей, чтобы растить как своих и дать каждому заслуженное им имя Брейшо.

Три мальчика – три брата, не связанные кровью, но выбравшие друг друга.

Я, мать его, знаю, кто они.

– Да, ты наверняка знаешь, – продолжает он, потому что я молчу. – Но что, как тебе кажется, ты знаешь о моей семье? – Он пристально вглядывается в меня. – О моем имени?

У меня тут же вырывается смешок, и я закатываю глаза.

– Пожалуйста, прелестный мальчик. Скажи, что ты не настолько тупой, чтобы думать, что я на это отвечу? – Я наклоняюсь вперед, чтобы встретиться с ним взглядом. – Может, я и сижу сейчас на твоем диване, но не будь идиотом, думая, что я там, где хочу быть.

– Советую тебе поработать над тем, чтобы это поменять – ты там, где должна быть.

– Обойдусь как-нибудь.

Он издает тихий смешок, опуская подбородок.

– А ты знала, что именно юрист Грейвенов отправил Ролланда Брейшо за решетку?

Я не отвечаю ему ни единым словом или движением, и он кивает:

– Да, ты знала. Но знала ли ты, что этим юристом был мой отец?

Мне стоит невероятных усилий сохранить невозмутимое выражение на лице, в то время как каждый мой мускул напрягается.

– Не-а.

Вот же дерьмо. То есть это не какой-то Грейвен засадил их отца, а отец Коллинза?

– Дело даже не дошло до суда. – Он ухмыляется, увидев, что я хмурюсь – от моего безразличия на лице не осталось и следа. – Папаша Брейшо отрицал все-все-все, до самой последней секунды. Но прямо перед заседанием суда он вдруг запел другую песню, признал вину и пошел на сделку.

– Может, у него проснулась совесть.

– Или, может, у него появилась реальная причина признаться в преступлении, которое, как он клялся, он не совершал. – Он приподнимает бровь.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не сглотнуть, и вместо этого делаю вид, что он меня заинтриговал.

– И что же это могло быть?

Он самодовольно ухмыляется, словно посвящен во что-то, что мне недоступно, поднимает бокал и опрокидывает в себя его содержимое. Потом встает.

– Ну, теперь если кто здесь и тупой, так это ты, если ты и вправду думаешь, что я тебе все расскажу. Хотя кто знает, Рэй, может, со временем… Все зависит только от тебя. Вставай, нам пора ехать.

– И куда же это? – раздраженно спрашиваю я.

– По магазинам. – Он окидывает взглядом мою одежду. – Я не могу позволить своей женщине выглядеть так, словно она вышла из низкобюджетного музыкального клипа.

– А почему бы и нет? Мне же приходится ходить рядом с парнем, который одет так, словно в любой момент готов сыграть в гольф.

Он улыбается, а я хмурюсь.

– Отребью не место рядом с породой, Рэй.

– И все же ты был готов платить мне за мое время, Коллинз. Так странно, правда?

– Вставай и иди к чертовой машине, это не обсуждается.

– Я не стану наряжаться, как принцессочка из частной школы.

– Ты будешь одеваться так, как я скажу, – огрызается он, вперивая в меня взгляд. – Не забывай, ты согласилась на все это, так что вставай.

Я неторопливо поднимаюсь на ноги и оказываюсь прямо перед ним.

– Ты думаешь, что выиграл эту маленькую битву, но ты ошибаешься.

– Ага, и с чего это ты взяла?

Мои губы медленно расплываются в ухмылке, и его брови сходятся на переносице.

– Уважение нельзя купить или заработать, если идешь дорогой шантажа. Все твои люди с тобой только из-за денег или по принуждению, а все их люди гордятся своим положением. Ты не задавался вопросом, что случится, если те парни, которых ты заставил напасть на меня, захотят этим похвалиться и сделают это, потому что ты не заслужил их преданность? Или когда кто-то предложит им больше денег, они кинут тебя, как мудака, которым ты и являешься? Ты…

– Осторожнее, Рэй. – Он шагает ко мне, играя желваками. – Я могу как облегчить твою участь, так и сделать ее невыносимо тяжелой, тебе решать.

В ответ на один шаг я делаю два.

– Это ты будь осторожней, Коллинз. Я не знаю, что, как ты думал, ты сможешь получить от меня или что привело тебя к такому мнению, но ты даже еще больший клоун, чем я думала, если тебе вдруг показалось, что мне нужно что-то «облегчать». – Я отступаю, наблюдая, как в его глазах разгорается ярость. – Может, мяч сейчас и на твоей площадке, но тебе следует считать меня рефери в этой игре. Ты заполучил не солдата, а змею. Смотри, как бы она тебя не укусила, Грейвен.

Он хмурится, но через мгновение его лицо расплывается в злобной улыбке.

Он подходит ко мне, чтобы шепнуть мне на ухо:

– О, теперь все точно будет чудесно, Брейшо. Жду не дождусь, когда вся прелестная маленькая ложь вылезет наружу. И твоя прелестная маленькая головка так закружится, детка. Но если ты будешь хорошей девочкой, я непременно подержу твои волосы, чтобы ты не забрызгала их своей рвотой.

Он бросается вперед, мимо меня, хватает с журнального столика ключи и вылетает из дома. Мне не остается ничего другого, кроме как последовать за этим дешевым понтокрутом, как хорошей девочке.

Ублюдок.

– Я надеюсь, что ты там накручиваешь себе чертовски красивые кудряшки, раз собираешься так долго! – рявкает Коллинз из-за двери.

Я закатываю глаза и делаю последнюю затяжку, прежде чем потушить свой косяк о плед, оставляя еще одну прожженную дырку на банальном шелковом покрывале.

Не могу поверить, что и вправду живу в этом чертовом доме.

Я злюсь на себя за то, что до сих пор не свалила отсюда, но я не могу поступить так с парнями. Они заслужили мою преданность до последней капли, а я никогда никому не была предана, даже если они этого не знают.

В этом вся разница между настоящей верностью и необходимостью оставаться в лучшей форме, потому что сильнейшим живется комфортнее – искреннюю преданность не нужно открыто демонстрировать или во всеуслышание заявлять о ней. Она не менее могущественна, а может, и более, когда проявляется в тишине.

Мне не нужно говорить им о том, почему я на самом деле здесь. Мне нужно, чтобы шантаж этого придурка никак их не затронул, чтобы они о нем даже не узнали.

– Две минуты. И ни минутой больше, – произносит он таким тоном, будто его слова имеют для меня значение.

До меня доносится какой-то шум, а потом топот шагов по уродливой спиральной лестнице.

Я смотрю на часы, жду, когда пройдет ровно три минуты, и только потом встаю, всовываю ноги в пару шлепанцев, которые я спрятала среди того отвратительного дерьма, которое Коллинз накупил вчера, чтобы помочь мне «поднять мой статус».

Иди на хрен, пожалуйста.

Он такой тупица, что просто не верится.

Я поворачиваюсь к зеркалу в золоченой раме и оглядываю себя с головы до ног.

Глупая девчонка, которая не в силах отпустить тех троих, кого сама от себя отталкивает.

Ирония в смене событий.

Я поднимаю с пола рюкзак и волочу его за собой, расправляя плечи, когда дохожу до последней ступеньки.

Коллинз оборачивается и впадает в ступор при виде меня.

– Какого хрена?

Он оглядывает темно-фиолетовое платье-свитер из кашемира, которое сам и выбрал. Теперь оно разрезано по бокам, и кончики свободно завязаны, демонстрируя мой черный бюстгальтер-майку. Его взгляд опускается к купленным им же «чулкам», на которых теперь зияют дырки в стратегически важных местах – слева сбоку и справа в верхней части бедра, уходящая под ткань платья.

В области стоп у них теперь тоже недостает нескольких дюймов.

Я не завила волосы, как он надеялся, а собрала их в тугой конский хвост на затылке – только потому, что они без конца прилипали к этому дурацкому материалу.

Он посмел попросить меня срезать синие кончики, и я добродушно послала его в задницу.

– Это платье стоило четыреста долларов. – Он в бешенстве буравит меня взглядом.

– Я же говорила тебе – не покупай. К тому же для тебя это копейки, правда же?

Он подлетает ко мне.

– Мне нужно, чтобы ты, мать твою, соответствовала образу. Ты сама согласилась на это.

– Эти люди терпеть не могут «Армани», и их тошнит от чертова «Прада». Они за десять миль почуют развод.

Я качаю головой и прохожу мимо него, но он хватает меня за локоть, и я разворачиваюсь, отдергивая руку.

– Может, мне лучше позволить тебе, понторезу, строить из себя идиота? – вскипаю я.

Черты его лица напрягаются, выражая вопрос, и я качаю головой.

– Ты так туп, что искренне думаешь, будто, изменив меня под себя, сможешь их убедить? Что они похвалят тебя или обзавидуются? Ничего этого не будет. Может, я и согласилась на все это, чтобы ты держал свой крысиный язык за зубами, но ты тот еще идиот, если думаешь, что этим все решил. Эти парни? Они знают меня.

– Да уж, они-то определенно знают, – он пытается задеть меня, намекая на видео.

Я поднимаю голову и пожимаю плечами:

– Да, ты прав. Все трое, мать их, опустились на колени… передо мной. Спасибо, что подтвердил мою точку зрения. Они знают меня. Они знают, как я думаю, что мне нужно и когда именно. Ах да, а еще как мне, блин, нравится, чтобы меня трогали – сейчас это не имеет совершенно никакого значения, но тем не менее это так, придурок. И я это не скрываю. Мне это не нужно, Коллинз, потому что те люди, до которых мне есть дело, не осуждали меня за то, в чем я нуждалась, как и за то, что я, да, наслаждалась тем, что они мне дали. Мне нужно только, чтобы люди не узнали, что мы были в твоем домике, пока ты веселился в футах от него, что вряд ли говорит о твоем большом уме.

– Иди на хрен.

– Сам иди, – бросаю я в ответ. – Как уже говорила, они знают меня. Всего несколько дней назад я была с ними, а теперь я с тобой. И если я появлюсь в этом чертовом платье и балетках, с кудряшками на голове и улыбкой на лице, выглядя как очередная точная копия всех твоих стандартных сучек, ты отведаешь цемента быстрее, чем успеешь произнести слова «я сдаюсь».

– Я никогда не сдаюсь.

– А я никогда не подстраиваюсь и не подчиняюсь, – презрительно произношу я. – Если хочешь, чтобы тебе поверили, дай мне остаться собой, потому что я ни для кого на этом хреновом свете не собираюсь становиться какой-то другой. И даже если теперь я для них шлюха, не заслуживающая ни капли доверия, они не какие-то безмозглые бараны. И тебе придется это признать, потому что они это доказали. А если не признаешь – выставишь себя лохом.

Не дожидаясь ответа, я поворачиваюсь, иду к машине этого мудака и сажусь в нее.

Через несколько секунд он тоже занимает свое место.

– Ну, по крайней мере, ты попыталась замазать круги под глазами.

Говнюк.