Непрошеные советы Веры Вонг

8 Оливер

Первая мысль, которая прошивает сознание Оливера: «О, нет. У меня совсем недавно умер брат, а я сейчас убью эту несчастную женщину».

Действительно, женщина стоит в нескольких шагах от него, и, кажется, у нее вот-вот случится инфаркт или лопнет аневризма в мозгу, или что там происходит, когда пожилой человек переживает потрясение.

Оливер поспешно вскидывает руки, стараясь при этом не напугать женщину еще сильнее.

– Не волнуйтесь, я не он! Я его брат! Брат-близнец.

В глазах женщины появляется проблеск осознания. Отвисшая челюсть захлопывается и снова приоткрывается. Женщина издает «Ох», делает шаг вперед и беззастенчиво разглядывает его лицо.

– Ах, ты точь-в-точь как он.

– Да. И в этом неприглядная сторона жизни близнецов.

Вообще-то неприглядная сторона жизни близнецов заключается в том, что разница между ними составляет минуту, и Оливер ощутил на себе каждую секунду этой разницы, оказавшись вторым по всем показателям. Он на дюйм ниже Маршалла, его глаза на оттенок бледнее, а подбородок чуть менее волевой. В школе Оливер был известен как Недомаршалл.

– Айя, – женщина тычет в него пальцем. – У меня чуть инфаркт не случился!

– Мне жаль.

Это действительно так. Несмотря на выставленный на него палец, женщина кажется милой, и умри она, Оливер искренне расстроился бы.

– Я Вера, владелица «Всемирно известного чайного магазина Веры Ванг», – она произносит это с таким апломбом, словно говорит: «Я королева Англии».

Очевидно, это должно произвести на него впечатление, поэтому Оливер кивает и вскидывает брови.

– Здорово. Я слышал, здесь мой брат… ну…

– О, да, внутри. Хочешь посмотреть на контур его тела? Хм, или это слишком тебя расстроит? Ну, не бери в голову, если ты расстроишься, у меня есть для тебя чай. Заходи. Как уж тебя зовут? Дай угадаю, тоже что-нибудь на «М»? Майкл? Марк? Моррис?

Она с таким азартом перечисляет имена на «М», что Оливеру даже становится неудобно, что его зовут не Майкл или Моррис. Но разве не в этом его вечная проблема? Вечный человекоугодник или, как называл его Маршалл в старшей школе, «подлиза», или «неудачник», или «безнадежный позорник». Маршалл выдумывал для него еще множество прозвищ, большинство из которых включали в себя известные части тела, но Оливер предпочитает не вспоминать об этом. Все в порядке. Если не думать чересчур много о Маршалле.

И все-таки, почему он здесь, если не хочет думать о Маршалле? Когда же Вера отпирает дверь и жестом приглашает его войти, Оливер с удивлением обнаруживает, что ноги его не слушаются. Он заставляет себя сделать шаг, затем еще один. Вдох, выдох. И вот наконец он внутри.

Конечно, Оливер видел контур тела с улицы, но стекла такие пыльные, что запросто можно было представить, что контур – всего лишь причудливая игра теней. Но теперь он видит четкие линии, и внезапно приходит осознание, что Маршалл мертв. Здесь Маршалл встретил смерть. Какие мысли посещали его в последние мгновения жизни? Думал ли он о нем, Оливере? Винил ли его? Скорее всего. Это Оливер виноват, всегда и во всем виноват Оливер.

Так повелось с тех пор, как их мама умерла, готовя любимый десерт Оливера. Им было по шесть лет. Оливер обожал ледяную стружку и попросил маму сделать немного, а он был ее любимчиком, и, конечно же, мама согласилась. Оливер с Маршаллом находились в гостиной и играли в «Кто громче пукнет», как вдруг с кухни донесся грохот. Оба бросились туда. Мама лежала на полу, и вкруг ее головы растекалась лужа крови. От мороженицы повсюду набрызгало водой, из-за чего мама поскользнулась и ударилась головой об угол стола. Отец и Маршалл винили Оливера в ее смерти. Он сам винил себя. Но они завели привычку также винить его во всем прочем, и Оливер не знал, как справляться с этим наряду с собственной скорбью и чувством вины. Поэтому он сделал единственное, что мог: взял на себя всю вину, стараясь быть как можно меньше и незаметнее. Это срабатывало с отцом, к тому же тот по большей части и так делал вид, будто Оливера не существует, но от Маршалла невозможно было скрыться. Брат щипал его, а затем, не получая отпор, принимался бить, сначала в плечо, потом по туловищу, и наконец по голове, так что Оливер сворачивался в клубок, мечтая умереть.

Вот только теперь он стоит и смотрит на очертания тела Маршалла, а не наоборот. Так быть не должно. Что скажет отец? Прежде всего, решит, что в этом виноват Оливер, поскольку так издавна повелось в их семье. Однако в этот раз он будет прав. Это вина Оливера.

– Сядь, – произносит Вера так громко и внезапно, что Оливер подскакивает.

Ноги срабатывают в обход мозга, и он садится прежде, чем успевает осознать это.

Вера ставит перед ним деревянный поднос и наливает ему чая. Оливер улавливает сладостный аромат цветов и молока, и слезы щиплют ему глаза. Едва ли он помнит, как пахла его мама, но аромат каким-то образом воскрешает ее в памяти.

– Это Хуаншань Маофэн, – говорит Вера, пододвигая к нему крошечную чашку. – Пробуй.

Он пробует, и вкус возносит его прямиком к маме, и нет больше сил сдерживать слезы. Веру как будто нисколько не смущает, что незнакомый человек сидит перед ней и плачет. Она протягивает ему салфетку, кажется, очень довольная происходящим.

– Это правильная реакция на чай. – Она делает глоток. – Очень редкий чай, все мои чаи редкие, и когда его рвут, сборщики плачут, потому что аромат такой прекрасный, напоминает им о небесных садах.

– Правда? – Оливер шмыгает и пытается совладать с чувствами.

Вера пожимает плечами.

– Не знаю, я так придумать. Американцы любят, когда я рассказываю им истории про каждый сорт чая. – Она продолжает с явным, нарочито выраженным акцентом: – Этот чай из провинции Фуцзянь, его стережет золотой дракон, парящий над полями. – Она приподнимает бровь. – Видишь? Убедительно, а?

Оливер кивает и слабо улыбается.

– Теперь расскажи, зачем ты здесь.

Это сказано таким властным тоном, что Оливер не смог бы отказать, даже если бы попытался. Не то чтобы он хотел этого, потому что есть в ее манере нечто располагающее, дарящее чувство уюта. Возможно, дело в исходящей от нее ауре материнской заботы.

– Я хотел посмотреть на место, где мой брат провел свои последние минуты, – произносит он хрипло.

Вера наливает еще одну чашку и пододвигает к нему.

– Какой он, твой брат?

Оливер делает глубокий вдох. Следует сказать что-то хорошее. Нельзя говорить плохо о мертвых, это всем известно. Нужно сказать, что Маршалл был добрым человеком, из тех, кто делает окружающих счастливыми. Сказать, что смерть Маршалла – это ужасная потеря для всех, кто знал его. Фразы уже складываются в сознании, но, когда Оливер раскрывает рот, с языка слетает:

– Мой брат был, наверное, самым харизматичным из всех, кого я встречал, но при этом и самым жестоким. Ему нравилось унижать других, он всем вокруг давал понять, что он лучше, чем они. И его излюбленной мишенью в этом был я. Он давал понять и мне, и всем окружающим, что из нас двоих я худший вариант. Я ненавидел его.

У Оливера дрожит голос. Какого черта он рассказывает ей все это? С тем же успехом он мог бы сказать, что виноват в смерти брата, и подставить руки для наручников. Не то чтобы у нее имелись наручники. Бога ради, это маленькая престарелая женщина, торгующая чаем.

Он ждет, что Вера придет в ужас от его токсических признаний, но она глубокомысленно кивает и отпивает чай.

– Ох, да, я думаю, этот человек нехороший. Поэтому он убит.

Холодок пробегает по спине Оливера.

– Уб-бит? – Он замечает, к своему ужасу, что рука начинает дрожать, и спешно ставит чашку, пока это не стало слишком заметно. – Как… в полиции ничего такого не говорили.

Вера на удивление громко фыркает и отмахивается.

– Полиция. Что они вообще знают? Даже не берут отпечаток пальцев. Совсем не такие, как по телевизору, со всеми своими штуками, о нет, только приходят, смотрят вокруг, задают мне вопрос, потом зовут судмедэксперта. Я думала, ага, этот судмедэксперт знает, что и как, а он приходит, забирает тело и уходит. Конец истории. – Она подается вперед, в упор глядя на Оливера. – Нет, если хочешь разгадать тайну смерти твоего брата, мы должны делать это сами.

– Эм… Я не… Уверен, существует некий протокол для таких случаев, и полиция наверняка делает все необходимое, чтобы раскрыть дело и убедиться, что все соответствует закону.

По правде говоря, Оливер надеется, что Вера права и полиция действует настолько неумело.

– А как ты думаешь, что произошло? – Вера смотрит на него с прищуром, и недоверие исходит от нее осязаемой волной. Она даже не пытается скрыть, что причисляет его к главным подозреваемым.

Оливер буквально чувствует, как его поры расширяются и высвобождают пот.

– Пока ничего определенного, мы еще ждем заключение судмедэксперта, но есть предположение, что это аллергическая реакция.

Вера сощуривает глаза еще плотнее, так что веки почти смыкаются. Не вполне ясно, как она до сих пор видит.

– Аллергия на что?

Оливер качает головой.

– Да в общем-то, много на что. Пчелиный яд, арахис, миндаль, птичий пух… Как-то раз мама купила с рук одеяло на гусином пуху, и я помню, как она радовалась, ведь они обычно такие дорогие…

Вера кивает.

– Ах, какая находка. Твоя мама хорошая женщина.

– Лучшая, – Оливер тускло улыбается. – В общем, в то время мы с Маршаллом еще спали в одной кровати, и, помню, в ту ночь я услышал странный звук. Как будто кто-то пытается дышать сквозь тонкую соломинку. Это было ужасно. Я проснулся и попытался разбудить его, но Маршалл только и делал что издавал этот свист. Тогда я принялся вопить и плакать, и в комнату прибежали родители, дали ему ингалятор, а потом его пришлось срочно везти в больницу. У него отекло лицо, а руки… – Оливер содрогается. – Его пальцы стали как сосиски, красные и распухшие, кожа так натянулась. Я думал, они лопнут. Потом у него еще долго была сыпь, даже после того, как отек спал.

– Хм, – Вера потирает подбородок. – Интересно. Что ж, это все очень ценно, Оливер. Благодарю. У меня уже целый список подозреваемых.

– Что?

– Пока ничего конкретного, чтобы показать, но… – Она ерзает на стуле и достает телефон. – Ты запишешь сюда свой номер, и я позвоню, когда найду убийцу.

– Эм… – Оливер пытается придумать тысячу причин сказать «нет», но ловит на себе добрый и вместе с тем острый как бритва взгляд Веры и понимает, что любая отговорка будет тщетной.

Поэтому он записывает номер, без конца задаваясь вопросом, какого черта притащился сюда. У него появляется чувство, что он еще долго будет с сожалением вспоминать ту минуту, когда вошел во «Всемирно известный чайный магазин Веры Ванг».