Неравная игра

4

Килберн всегда считался той еще дырой. Уж точно в конце девяностых, когда я приобрела там квартиру.

Теперь же это дыра с неоправданно дорогой недвижимостью и избыточным количеством кофеен.

Трехкомнатная квартира, что я называю домом, досталась мне задешево по той простой причине, что во время покупки под ней располагалась кебабная. Через год санитарный отдел местного совета признал забегаловку не отвечающей гигиеническим нормативам и закрыл. Свято место заняла пиццерия, однако продержалась всего восемнадцать месяцев. Не приходится удивляться, что теперь я живу над кофейней под названием «Веселый бариста». По крайней мере, проникающий через окно спальни аромат свежемолотого кофе куда предпочтительней запахов шавермы или подгоревшей пиццы.

Вынужденная довольствоваться чашкой быстрорастворимого, я лежу в постели и дожидаюсь, пока принятая доза кофеина не возьмет верх над разбитостью.

Приканчиваю остатки и смотрю время на телефоне: семь тридцать. Нужно отправляться на работу, чтобы успеть к восьми, однако уровень моей мотивации пребывает на историческом минимуме.

В послерождественской хандре нет ничего необычного, но вот растянуть ее до апреля — это надо постараться. Возможно, я переживаю крайне жесткую форму кризиса среднего возраста, или, боже упаси, ко мне с опережением графика решил нагрянуть климакс. В общем, не знаю, почему в данный момент жизнь представляется мне такой бессмысленной, но вне зависимости от причины я отчаянно пытаюсь избавиться от этого ужасного ощущения.

И работа не помогает, это-то уж точно.

Дэймон все так же придерживается своего амплуа величайшего в мире говнюка, и возможности писать о чем-то стоящем выпадают крайне редко. Впрочем, как бы ни хотелось винить в этом ненавистного шефа, боюсь, проблема не в редакторской политике «Дейли стандарт», а в индустрии в целом.

Наша профессия меняется, и отнюдь не в лучшую сторону. Теперь миру подавай новости побыстрее — да погрязнее. Фейки стали делом совершенно обычным, и первые полосы слишком часто отводятся бессодержательным и неинтересным сообщениям, которые лет десять назад отправились бы с редакторского стола прямиком в урну. Вот только счета сами себя не оплатят, так что пишу я не из любви, но за деньги. Как ни горько признать, но я скорее шлюха, нежели журналистка.

Наконец, я встаю и проделываю все ту же рутину, все так же ничего не ожидая от еще одного унылого дня впереди. На автопилоте принимаю душ, запихиваю в себя завтрак и выпиваю вторую чашку кофе. Вяло оглядываю себя в зеркале в прихожей. Все, готова к выходу во внешний мир.

Однообразная дорога до работы тоже не наполняет меня оптимизмом, и в редакции первым делом я направляюсь к кофейному автомату. Разжившись стаканчиком коричневой жижи, плюхаюсь за свой стол и проверяю электронную почту. Время словно бы замирает, пока я перелопачиваю поступивший бессодержательный хлам. После тысячного клика по кнопке удаления ко мне заглядывает одна из коллег.

— Доброе утро, Эмма.

Я поднимаю взгляд и вижу, что визитом меня удостоила Джини Варма. Лично мне всегда казалось, что этой низенькой девушке с темно-карими глазами, блестящими черными волосами, неизменной улыбкой и беззаботным характером место скорее в детском садике, нежели в редакционной студии.

— Насчет утра не спорю, — бурчу я в ответ.

— Похоже, кое-кому пока недостаточно кофе, — смеется она.

Джини — милая девушка, и одна из немногих среди молодых сотрудников газеты, кого я хоть сколько-то выношу. В отличие от большинства своих ровесников, Джини добросовестна и не считает, будто ей все обязаны. За время нашей совместной работы она выросла в чертовски хорошую журналистку. За щенячьими манерами скрывается цепкость терьера: стоит ей взяться за репортаж, и спуску никому не будет, уж поверьте.

— Даже ведро кофе не сделает это утро лучше, — парирую я.

— Я могу чем-то помочь?

— Нет, но спасибо за участие. Так ты чего-то хотела?

Ее темно-карие глаза бегают из стороны в сторону.

— Это, хм, Дэймон хочет. Зовет тебя к себе в кабинет.

— Ну, вообще здорово. Чего ему надо, не знаешь?

— Он не сказал.

— Ладно, спасибо.

Джини удаляется, а я допиваю кофе и с неохотой направляюсь в кабинет главного редактора. Дверь у Дэймона нараспашку, так что обхожусь без стука.

— Хотел меня видеть?

— Есть работенка.

Он вручает мне листок бумаги. Это задание на интервью, и я быстро просматриваю текст.

— Дэймон, ты серьезно? — чуть ли не плачу я. — Скажи, что это шутка!

Сверкнув на меня глазами, мужчина огрызается:

— По-твоему, я похож на шутника?

— Но почему я?

Вопрос отнюдь не праздный. «Дейли стандарт» добилась права на эксклюзивное интервью у какой-то бездарной фифы из модного реалити-шоу, и для проведения его другой ослицы кроме меня не нашлось.

— Я даже понятия не имею, кто такая Стейси Стэнуэлл! — продолжаю я причитать.

— В том-то и дело! Мне нужно толковое и содержательное интервью о ее новой роли, а все остальные там, — он машет в сторону студии, — будут только блеять от восторга и как пить дать завалят дело.

— Что еще за роль?

— Главная в каком-то новом фильме. Выйдет в следующем месяце.

— Дэймон, но это ж ни хрена не новость!

— Новость то, что я назову новостью! У мисс Стэнуэлл огромное число подписчиков в соцсетях, и эксклюзивное интервью с ней привлечет на наш сайт толпы посетителей!

И почему я не удивлена? Нынче мы пишем единственно ради увеличения количества кликов на нашем сайте, чтобы рекламный отдел оправдывал свое существование.

— А может, это все-таки по части Джини?

— У нее другое задание.

— И ты решил свалить это дерьмо на меня?

— Насколько я помню, ты регулярно получаешь зарплату. Следовательно, мне и решать, чем тебе заниматься. Не нравится — ты знаешь, где у нас дверь.

Старая песня, однако Дэймон прекрасно понимает, что она про меня. Похоже, интервьюировать Стейси Стэнуэлл придется все-таки мне.

— Да, и еще, — продолжает редактор. — Чтоб без халтуры! Если интервью не произведет на меня впечатления, я прослежу, чтобы остаток своей карьеры ты писала гороскопы. Ясно?

— Ясно, — огрызаюсь я.

Нагруженная наставлениями, я возвращаюсь в свой кубикл и какое-то время сижу надув губы. Знаю, что веду себя как ребенок, но мне это вправду помогает.

После дополнительной порции кофеина и слойки настроение несколько улучшается. Хоть обрыдайся, но подобное дерьмо — отныне моя работа, так что остается только смириться с чертовым интервью и надеяться на что-нибудь получше в дальнейшем.

Хватаю листок с заданием и набираю номер личной секретарши Стейси Стэнуэлл. В трубке раздается резкий женский голос:

— Трина Смит.

— Доброе утро. Это Эмма Хоган из «Дейли стандарт».

— Кто-кто?

— Эмма Хоган. Мой редактор, Дэймон Смит, попросил меня связаться с вами для организации интервью со Стейси.

— Ах да. Одну минутку.

До меня доносятся щелчки мышкой: Трина, судя по всему, просматривает расписание Стейси.

— Шестнадцатое июля вас устроит?

— Это через три месяца, что ли? Я полагала, что интервью будет рекламой ее кинодебюта в следующем месяце.

— Вот как? Хм, подождите еще.

Снова следуют щелчки мышкой.

— А сегодня в час?

Звучит привлекательно, прямо как выскочивший стоматит.

— А попозже на неделе окна у вас нет?

— Боюсь, нет. Да и это появилось, потому что маникюрша Стейси рожает.

Для особ вроде Стейси даже странно, что она не настояла на маникюре между схватками.

— Хорошо. Значит, сегодня в час.

Но это еще не все: Трина спрашивает мой электронный адрес, чтобы прислать список тем, которые мне не следует поднимать в интервью. Напрасный труд — ее сообщение сразу же отправится в корзину, даже открывать не стану.

По окончании разговора перекраиваю свой распорядок на день. Затем, памятуя суровое предупреждение Дэймона, решаю бегло ознакомиться с карьерой мисс Стэнуэлл, чтоб ее.

Открываю веб-браузер и нахожу канал, на котором транслируется «В эфире Челси» — шоу, принесшее Стейси Стэнуэлл известность. Затем в наушниках просматриваю первый часовой выпуск. Насколько я понимаю, программа вращается вокруг кучки заурядных избалованных девиц, прожигающих жизнь на деньги упакованных предков. Меня бы шокировала их способность превращать каждую нелепую мелочь в трагедию, но за годы работы я встречала огромное количество подобных персонажей и почти уверена, что «звезды» не притворяются.

Наконец, бегут финальные титры, но мое мнение о Стейси Стэнуэлл отнюдь не улучшается. В надежде отыскать хоть что-то заслуживающее внимания, гуглю ее имя, однако результаты ограничиваются участием девушки в реалити-шоу «В эфире Челси». Похоже, только ему она и обязана славой. Думаю, выше этого ей уже не подняться, несмотря на потуги на актерском поприще.

Затем просматриваю состряпанную на скорую руку статью о ней в Википедии, кое-что заношу в свой блокнот и набрасываю с десяток вопросов, которые, по идее, не должны будут вызвать у нее затруднения.

Подготовившись к интервью, возвращаюсь к изначально запланированной работе, чтобы не думать о предстоящем через несколько часов ужасе встречи со Стейси Стэнуэлл.

Мне и вправду удается отвлечься, пока весть о моем задании не достигает ушей Джини.

Она входит в мой кубикл, словно девочка в комнату с елкой в рождественское утро.

— Я слышала, ты берешь интервью у Стейси Стэнуэлл? — блеет она. — Могу я попросить тебя об одолжении?

— Хочешь со мной поменяться? Договорились!

— Да я бы с удовольствием… Можешь взять у Стейси автограф для меня?

— Джини, ты серьезно? Только не это!

— Ну пожа-а-а-луйста! Я до конца недели буду покупать тебе вкусняшки!

— Ладно, — вздыхаю я. — Но, чтоб ты знала, теперь я тебя ненавижу!

Девушка радостно хлопает в ладоши, верещит от благодарности и убегает хвастаться.

При всей нелепости ее восторга, таковой заразителен, и вот я уже и сама не могу сдержать улыбки. Впрочем, стоит мне задуматься, когда в последний раз я испытывала нечто сродни подобному воодушевлению, как улыбка разом увядает. В личной-то жизни точно годы назад. Что до работы, то, пожалуй, в тот день в «Кентонском конном дворе». Прошло уже полгода, но зуд остался.

Примерно через неделю после редакторского приказа оставить Уильяма Хаксли в покое он внезапно сложил с себя депутатские полномочия и переехал на остров Уайт, где занимается обустройством дома отдыха для детей из малообеспеченных семей. Дело благородное, разумеется, однако лично мне кажется, что за этим кроется нечто большее. Я все-таки установила, кто именно владел «ауди» со стоянки перед конюшней. Кеннетом Дэвисом оказался тот тщедушный старик, вот только он весьма некстати умер, так что эта линия расследования оборвалась. Ну а здоровяка в джинсовом костюме без имени вычислить не получилось.

Без каких-либо других зацепок и с действующим запретом на Уильяма Хаксли мне только и оставалось, что смиренно дожидаться, когда на голову мне свалится какая-нибудь другая сенсация.

Дожидаюсь и по сей день, и весьма сомнительно, что это произойдет сегодня.

Но вот уже полдень, и мне надо собираться.

Плетусь на «Гайд-парк-корнер» и совершаю краткое путешествие, всего с одной остановкой, до «Южного Кенсингтона», ближайшей к Челси станции.

Наверху я забиваю в навигатор адрес Стейси Стэнуэлл. Мне предстоит десятиминутная прогулка с апатией в качестве попутчика.

Сидней-стрит по обеим сторонам застроена высоченными таунхаусами из оштукатуренного кирпича. Это не то место, где плебеи вроде меня могут позволить себе проживание, и я с завистью рассматриваю многомиллионные дома.

Еще метров сто, и искомый адрес передо мной. Буквально через дорогу от дома Стейси располагается подобающая благообразная церквушка, хотя, подозреваю, решающим фактором при покупке таунхауса звездой реалити-шоу — или, скорее всего, ее родителями — послужило отнюдь не удобное месторасположение. Что-то подсказывает мне, что Стейси предпочитает отбивать поклоны в галереях люксового лондонского супермаркета «Харви Николс».

Нажимаю кнопку звонка и жду.

К некоторому моему удивлению, открывает мне не горничная или Трина Смит, но Стейси Стэнуэлл собственной персоной.

— Вы, должно быть, Эмма, — воркует она. — Заходите, пожалуйста.

Я быстренько подвожу итог первым впечатлениям. Девушка несколько ниже, нежели мне представлялось, и, как ни досадно признать, симпатичнее. Несмотря на физическую безупречность, одета она проще некуда, в треники да мешковатую кенгуруху — отнюдь не те шмотки, которыми можно поразить гостей. Темные волосы собраны в хвост, на лице никаких следов косметики.

В общем, первое мое впечатление ожиданиям не отвечает.

Я следую за Стейси через прихожую на неожиданно скромную кухню в задней части дома, широкие стеклянные двери откуда ведут в небольшой, но очень красивый садик.

Указав на стул за дубовым столом под старину девушка осведомляется:

— Хотите что-нибудь выпить?

— Просто воду, пожалуйста.

— С газом или без?

— Без разницы.

Она улыбается и направляется к холодильнику. Хотя пока Стейси произнесла едва ли с десяток слов, но тон ее голоса заметно отличается от услышанного мною ранее в передаче. Тот хотя и выдавал происхождение из состоятельного сословия, но отличался плаксивостью и некоторой глуповатостью.

— Вы издалека? — интересуется Стейси, изучая содержимое холодильника.

— Из Белгрейвии.

Девушка возвращается с двумя бутылками газировки и усаживается напротив меня.

— Значит, вытянули короткую соломинку? — с хитрецой спрашивает она.

— Простите?

— Брать интервью у пустоголовой звезды реалити-шоу.

— Хм, судить — это не мое.

Мои залитые краской щеки подразумевают несколько иной ответ.

— Да не переживайте, я уже привыкла. Полагаю, вы гуглили мое имя, чтоб узнать обо мне побольше?

— Разумеется.

— И, готова поспорить, ничего не нашли про мой диплом с отличием по истории?

Либо я чрезвычайно недооценила Стейси, либо она брешет как дышит.

— Э-э… Нет, не нашла.

— Это на совести моего предыдущего агента. Вы знаете, что Гугл можно попросить не отражать личную информацию в результатах поиска?

— Ах да, припоминаю. Несколько лет назад один испанец затеял судебное разбирательство на этот счет.

— Постановление о «праве на забвение», — как бы ненароком уточняет Стейси. — Основывалось на Директиве ЕС о защите данных 1995 года.

К стыду моему, девушка еще и в современной юриспруденции разбирается получше моего.

— В общем, — продолжает она, — мой предыдущий агент решил избавиться от всей информации в сети, которая противоречила бы моему нынешнему амплуа. Собственно, поэтому он и стал «предыдущим».

— Вашему нынешнему амплуа?

— Вы вправду считаете, что пустышка в шоу — это я и есть?

Она просто улыбается, хотя, как мне представляется, имеет полное право на ехидную ухмылку.

— Должна признать, на экране вы были весьма убедительны. Теперь я понимаю, почему вы хотите стать актрисой.

— Еще одно заблуждение. Сниматься мне не впервой, точнее было бы сказать, что я хочу возобновить актерскую карьеру.

Тут до меня доходит, что я уже получила гораздо больше материала, чем ожидала, но ничего не успела записать.

— Вы не против записи нашего разговора? Складывается ощущение, что он окажется более обстоятельным, чем я ожидала.

Не дожидаясь разрешения, кладу телефон на середину стола и включаю запись.

— Я могу говорить о чем угодно, но не забывайте список запретных тем, что вам прислала Трина. Определенные вещи обнародовать мне не хочется.

— Да-да, конечно же.

М-да, все-таки следовало посмотреть сообщение.

Но теперь уже поздно.

— Итак, Стейси, расскажите подробнее о начале вашей карьеры.

— Играла я с самого детства, но в одиннадцать лет из-за проблем со здоровьем мне пришлось оставить актерскую карьеру. Когда же я, слава богу, полностью поправилась, то решила полностью сосредоточиться на учебе. А уже по окончании университета мне предложили поучаствовать в программе «В эфире Челси». Я согласилась, хотя в тогдашнем моем состоянии серьезных решений принимать не следовало… Скажем так, я пребывала в некотором разладе с собой.

— Вы жалеете о своем участии в этом реалити-шоу?

— Жизнь слишком коротка для сожалений, но решение и вправду было не самым разумным, с точки зрения карьеры.

— А где вы снимались в детстве?

— Да где только не снималась! И в рекламе, и в сериалах. Играла в театре. Ах да, еще мое имя значится в титрах двух полнометражных фильмов.

— Неудивительно, что вы уволили своего агента. Только подумать, заблокировать в Гугле все упоминания ваших работ!

— Ах, вовсе нет, — небрежно бросает Стейси. — Все это можно найти, если искать по моему настоящему имени.

— Настоящему имени?

— Стейси Стэнуэлл — псевдоним для шоу «В эфире Челси». Мое настоящее имя — Стейси Нитеркотт.

Фамилия редкая, и прежде мне доводилось слышать ее только раз.

— Есть же такой театральный режиссер, Лэнс Нитеркотт?

— Это мой отец.

И хотя имя Лэнса Нитеркотта отнюдь не у каждого на слуху, в первую очередь из-за его едва ли не отшельнического образа жизни, в театральном мире вес оно все же имеет. Похоже, я в кои-то веки не понапрасну трачу время.

— А, так Лэнс Нитеркотт — ваш отец? — уточняю я, делая вид, что не впечатлена этим сенсационным признанием.

Стейси разом сникает.

— Был, — вздыхает девушка. — Он умер.

А вот эта новость меня даже несколько потрясает. Не припомню, чтобы кончина режиссера освещалась в прессе. Похоже, его стремление избегать излишнего внимания не смогла изменить даже смерть.

— Мне очень жаль, Стейси.

— Ну да, всем жаль, — сухо отзывается она, даже не пытаясь скрыть горечь.

Вспоминаю один из советов Эрика: эмпатия — лучший таран. Весьма мудрый совет, и за годы работы я не раз прибегала к нему, чтобы разговорить замкнутого собеседника.

— А у меня отца не было. То есть настоящего.

Девушка отзывается на мое откровение вопросительным взглядом.

— Он бросил нас через несколько месяцев после моего рождения, — поясняю я. — С тех пор я ничего о нем и не слышала.

Признание мое, строго говоря, не совсем правдиво. Деннис Хоган вовсе нас не бросал — он получил пожизненное за изнасилование и убийство проститутки. Тем не менее в моем представлении он мертв, так что моя эмпатия не столь уж и безосновательна.

— Что ж, по сравнению с вами мне повезло. — произносит Стейси с сочувствием. — Мой папа был замечательным человеком и любящим отцом. Наверное, я должна быть благодарна за то время, что мы с мим провели вместе.

— Вы не против, если я поинтересуюсь, что случилось с вашим отцом? Он болел?

Стейси делает большой глоток воды, затем отвечает:

— В зависимости от того, что считать болезнью. Несколько лет назад он начал сильно пить. Начал пропускать репетиции, а порой и спектакли. В конце концов его перестали приглашать на постановки, и у него появилось больше времени на пьянство — порочный круг.

Подавляю порыв сочувствующе извиниться и вместо этого усиливаю эмпатию.

— У меня дядька так же кончил. Отказала печень.

— Мне очень жаль, но мой отец умер не естественной смертью. Упал с путепровода.

— Ах, какой ужас!

После короткой паузы Стейси отзывается:

— Вообще-то, это не совсем так. Он сам прыгнул.

Признание девушки пробуждает во мне чувство, которого мне столь недоставало. Я снова ощущаю «звоночек».

5

На пару секунд я лишаюсь дара речи, потрясенная откровением Стейси и одновременно вне себя от радости, что наконец-то наткнулась на стоящий сюжет.

— Ваш отец совершил самоубийство?

— Так указано в заключении коронера.

Лишиться близкого человека само по себе больно и ужасно, но мне даже не представить, каково жить с осознанием, что ты мог это предотвратить.

Я протягиваю руку и сжимаю ладонь девушки.

— Жизнь порой очень жестока. Я искренне восхищаюсь вашей выдержкой, Стейси.

— А у меня есть выбор?

— Тут уж не поспоришь.

Вдруг она выдергивает руку, и поведение ее разом меняется.

— Вы ведь понимаете, что ничего из моего рассказа о прошлой карьере и отце в интервью включать нельзя?

— Что? — ахаю я. — Почему?

— Список запретных тем, что прислала вам Трина. Я вас предупреждала, Эмма.

— Но разве вам не хочется обернуть это себе на пользу? Ведь получится захватывающая статья, которая изрядно добавит к вашей репутации!

— А мне плевать. Я не собираюсь марать память о своем отце даже малейшей связью со Стейси Стэнуэлл или «В эфире Челси». Он был величайшим театральным режиссером своего поколения, и я хочу, чтобы именно таким его и помнили. А не как отца звезды реалити-шоу или алкоголика, сбросившегося с путепровода.

— Но…

— Простите, это не обсуждается.

Я удрученно откидываюсь на спинку стула.

— Зачем же вы тогда рассказали мне?

— Даже не знаю. Наверно, мне все еще больно, а в вас есть что-то материнское.

Да уж, эмпатический подход открыл мне дверь к потрясающей истории — вот только Стейси останавливает меня на пороге. В любой другой ситуации я, возможно, плюнула бы да написала, что мне хочется, черт побери, но ей и без того не сладко. Несмотря на все ее классовые привилегии, жизнь обошлась с ней жесточайшим образом, и мне понятно ее желание не отдавать имя Нитеркоттов на растерзание прессе.

— Что ж, договорились. Только про новый фильм.

— Обещаете?

— Да, обещаю.

Улыбка возвращается на ее лицо.

Следующие полчаса мы обсуждаем новый фильм Стейси, и в итоге я остаюсь с интервью, определенно недостойным ее подлинной личности. И в довершение еще и вынуждена унизиться до просьбы автографа. Вот в какую пучину позора я готова пасть ради бесплатных углеводов.

Когда Стейси машет мне на прощание, я пытаюсь не обращать внимания на уже ставшее привычным чувство утраты. Снова у меня из-под носа ускользнул сенсационный материал, хотя на этот раз и по другой причине. Независимо от смягчающего обстоятельства, конечный результат все тот же и ощущается как очередной шаг вниз, к журналистской безвестности. Я должна посмотреть правде в глаза: вероятность, что остающийся срок своей карьеры мне придется штамповать подобные бестолковые опусы, прискорбно велика.

Стоит мне добраться до станции «Южный Кенсингтон», и жалость к себе сменяется гневом. Разве для этого я надрывалась? Лягалась и царапалась все эти годы, пробивалась наверх? Чтобы теперь медленно соскальзывать обратно на дно? Причем отнюдь не по своей вине…

Выход-то есть, и мне это известно.

Можно продать квартиру и, расплатившись по ипотеке, купить жилье где-нибудь в захолустье. Работать фрилансером, писать то, что хочется, да копаться в саду.

Почему же я до сих пор так не поступила? Потому что все еще надеюсь.

Как ни соблазняет меня переезд в глухомань, в другом плане такое разрешение ситуации меня ужасает. Ведь так я обреку себя на жизнь старой девы. Буду вести счет долгим и одиноким дням в обществе оравы кошек. Лондон, при всех его минусах, все же дом. И дом еще восьми миллионов человек. И пока во мне живет надежда, что среди этих восьми миллионов есть мужчина, с которым я смогу разделить остаток жизни.

Вот только мужчина этот, похоже, столь же неуловим, что и моя сенсационная передовица.

Я произвольно назначила себе крайний срок для принятия решения. Если к пятидесяти мистер «тот самый» не объявится в моей жизни или я не добьюсь прорыва в карьере, уеду к чертовой матери. А до той поры буду терпеть Дэймона, завтраки, обеды и ужины в одиночестве, блиц-свидания и неизбежные разочарования после них.

Так, хватит, лучше не зацикливаться на этих мыслях.

В редакцию я возвращаюсь, практически избавившись от всех тревог — уж что-что, а свою отходчивость я могу хоть напрокат сдавать.

Подключаю к смартфону наушники и прослушиваю интервью со Стейси. Собственный голос мне глубоко ненавистен, и я стараюсь игнорировать его, когда делаю записи. Для профессионального журналиста нет ничего унизительнее, чем отбрасывать зерна и сохранять плевела, но именно этим я сейчас и занимаюсь. Подготовленному интервью предстоит проверка не только Дэймоном. Стейси тоже выразила желание ознакомиться с ним перед печатью или, что более вероятно, публикацией на сайте.

Я трачу два часа на сотворение опуса, который совершенно не вызывает у меня гордости, однако вполне отвечает поставленной задаче. Перечитываю и даже не узнаю собственный авторский стиль. В точности как Стейси Нитеркотт оставила карьеру настоящего актера и стала сниматься в балаганном реалити-шоу, так и я отказалась от подлинной журналистики и стряпаю ширпотребное чтиво.

Даже не знаю, кто из нас пал ниже.

Отсылаю готовое интервью Дэймону и Стейси. Через несколько минут первый отвечает: «Сойдет».

Упиваясь высокой похвалой главного редактора, начинаю собираться. Когда я уже готова уходить, за причитающимся заглядывает Джини.

— Как все прошло? — воркует она.

Разумеется, интересуют ее отнюдь не мои успехи. Порывшись в кармане куртки, я с улыбкой протягиваю ей клочок бумаги.

— Вот.

— Ох, божечки! — взвизгивает девушка. — Она подписала на мое имя!

— Разумеется! Еще мне не хватало, чтобы она решила, будто автограф нужен мне.

К моему несказанному удивлению, Джини вдруг обнимает меня.

— Спасибо, Эм!

Я всячески избегаю проявлений теплых чувств, не говоря уж об объятиях коллег. Психиатр, скорее всего, объяснил бы это отсутствием родительской любви, я же предпочитаю считать себя некоммуникабельной.

Высвобождаюсь из объятий Джини.

— Никогда не называй меня Эм, слышишь?

— Тебе не нравится, когда тебя так называют? — ухмыляется она.

— Нет!

— Слышала бы ты, как тебя прозвали в рекламном отделе!

— Могу себе представить.

Затем Джини приглашает меня на вечеринку в пабе, с ней и еще десятком неполовозрелых сотрудников. Вежливо отказываюсь — вовсе не потому, что сегодня понедельник, а потому что лучше проткнуть себе сиську, чем слушать их околесицу.

— Как-нибудь в другой раз.

И убегаю, пока она не начала уламывать.

После перевода часов на прошлой неделе еще непривычно выходить на улицу засветло. Впрочем, через пару месяцев я снова буду тосковать по холодным и темным вечерам. С повышением температуры Лондон превращается в душегубку, а поездки в подземке напоминают спуск в ад. А уж с учетом загрязнения города коктейль получается и вовсе отвратнейший.

Я медленно плетусь к станции подземки, а когда выхожу на «Килберн-парк», уже опускаются сумерки, и улица купается в приглушенных тенях. Одно время я добиралась от станции до квартиры на такси, настолько боялась грабителей. Теперь уже не столь беспокоюсь на этот счет, поскольку грабители перебрались с улиц в Интернет, где работенка попроще, а добыча побогаче.

Путь к дому лежит мимо «Трех подков». Влечет меня туда, пожалуй, слишком часто, не могу я устоять перед искушением и сегодняшним вечером.

Сюда я наведываюсь уже несколько лет, а до этого выпивала в «Георгии и змие», настоящем традиционном пабе, полном ярчайших персонажей. Увы, заведение разделило судьбу множества других и закрылось из-за растущих цен и падающих доходов. После этого я накатала статью о закате традиционных пабов, но Дэймон завернул ее, сказав, что она не вызовет сочувствия нашей целевой аудитории. Каковой бы ни была эта аудитория, чтоб им всем поперхнуться своим крафтовым пивом.

«Три подковы» — паб сетевой, пластиковая имитация настоящей пивной, за вычетом ярких персонажей. Такое впечатление, что персонал и посетители здесь сменяются ежевечерне, заведение больше похоже на вокзал, чем место встреч соседей. Завсегдатаев у них раз-два и обчелся, и я одна из них.

Заказываю большой бокал мерло и устраиваюсь за столиком в тихом углу.

Когда-то я не могла сидеть в пабе в одиночку, но потом решила, что это все же не так тоскливо, как наливаться вином в пустой квартире. Теперь это кажется чем-то естественным, и я наслаждаюсь одиночеством. Порой компанию мне составляет кто-нибудь из немногих завсегдатаев, которые еще могут позволить себе выложить пятерку за пинту. Одним я рада, другим не очень. Сегодня вечером знакомых лиц что-то не видать.

В Твиттер приходит уведомление: новый подписчик — Алекс Палмер, мой бывший коллега, с которым мы пересеклись на похоронах Эрика. Поддавшись любопытству, открываю его профиль. Если мерять жизненный успех числом подписчиков в социальных сетях, то Алекс преуспел гораздо больше моего. Оказывается, он теперь работает в телекоммуникационной компании. Что ж, скучная работа для скучного человека.

Из вежливости тоже подписываюсь на Алекса, но сразу же блокирую его твиты. Меня не интересовало его мнение по каким-либо вопросам, даже когда мы были коллегами.

Переключаюсь на свой ежедневник и изучаю планы на предстоящие месяцы: множество совещаний, две свадьбы с девичниками, крестины — вот практически и все.

Швыряю смартфон на стол и тяжело вздыхаю. Черт, нужно как-то заняться собственной жизнью.

В такие-то моменты я и предаюсь воспоминаниям о различных отношениях, которыми наслаждалась или тяготилась, но которых в конечном счете лишилась. Могла ли я сделать больше, вложить больше? Где-то пойти на компромисс? Ведь некоторые так делают? Сколько знакомых пар довольствуется далекими от идеальных отношениями просто потому, что слишком боятся одиночества. Лучше хоть кто-нибудь, чем никого. Но такое не для меня.

Быть может, пришла пора пересмотреть свои взгляды.

Я рассматриваю группу мужчин среднего возраста в другом конце бара. Все одеты вполне модно, и у троих еще достаточно волос для прически — во всяком случае, подобия таковой. По статистике четверо из них женаты, и, по моему опыту, двое готовы изменить жене. Не со мной, впрочем — с меня хватит.

Один из компании что-то говорит, остальные отзываются громким гоготом. Поведение развязное и решительно отталкивающее — впрочем, никто из них не отличается физической привлекательностью. Смогла бы я жить с кем-то из них? Пожалуй, на внешность я и готова закрыть глаза, поскольку и сама уже далеко не девочка, вот только все они такие… жутко обыкновенные. Готова поспорить, каждый из них доволен своей жизнью и будет рад-радехонек катиться по инерции следующие два-три десятилетия. Пиво с мужиками на неделе, ужин с друзьями семьи на выходных, гольф в португальском Алгарви летом и, быть может, неделька горных лыж в швейцарском Вербье в начале весны.

Ну уж нет, на хрен.

Я и так уже жертвую своими принципами на работе, не хватало только отказываться от них и еще в личной жизни.

Один из мужчин отвлекается от компании, и наши взгляды встречаются. Он улыбается, и меня обдает безнадегой.

Пора домой.

6

Разогретая в микроволновке лазанья, двухчасовая документалка о холодной войне, плюс полпачки шоколадных печенек и ранний отход ко сну.

Утро начинается с сокрушающего ощущения дежавю. Вот только это не дежавю.

Прогулка пешком, подземка, прогулка.

Кофе, кубикл, кофе.

Единственным отклонением от рутины этим утром оказался извращенец в подземке, несколько раз «случайно» приложившийся ладонью к моей заднице. Подобное дерьмо я не терплю и потому наорала на него при всем честном народе. Старый вонючий козел вылетел из вагона, прежде чем я закончила свою обличительную тираду.

Устроившись за своим рабочим столом — уж здесь-то лапать меня почти наверняка не станут! — я просматриваю почту и обнаруживаю ответ от Стейси Стэнуэлл.

Полная дурных предчувствий, открываю письмо, однако ее отзыв на отредактированную версию нашей беседы оказывается весьма благосклонным. Даже извиняется, что не позволила мне опубликовать самое сладкое, и обещает, что однажды, когда будет готова предать гласности свою биографию, снова даст мне эксклюзивное интервью. Ага, жду не дождусь.

Тем не менее строчу ей не менее любезный ответ. В нашем деле мосты за собой сжигать не стоит.

Согласно ежедневнику, сегодняшний день обещает быть ужасно скучным. Два телефонных интервью с очевидцами встречи звезды третьеразрядного телесериала с наркодилером, производственное совещание и, наконец, выбивание комментариев из деятелей, не желающих со мной разговаривать.

На этом фоне появление Джини с венской сдобой радует.

— Как вчера посидели? — спрашиваю я из вежливости, надеясь, что она поскорее оставит меня наедине с булочкой.

— Супер! Жаль, что тебя не было.

Кажется, сейчас последует детальное описание, кто что делал и как это было клево. К счастью, меня спасает звонок телефона на столе.

— Извини, Джини, мне лучше ответить, — объявляю я и с излишним энтузиазмом хватаю трубку. — Эмма Хоган!

— А, наконец-то! — раздается в динамике мужской голос с четкой дикцией. — Непросто было вас отыскать, мисс Хоган.

— Да что вы говорите!

— Да-да, пришлось взять на себя роль детектива.

Для навязчивого ухажера речь у него чересчур правильная.

— А вы сами-то кто такой?

— Прошу прощения. Меня зовут Майлз Дюпон, я работаю в агентстве недвижимости в Чизике.

— Так.

— Звоню вам насчет квартиры в «Малберри-корт».

Лихорадочно соображаю, о чем таком этот тип толкует. В памяти ничего не всплывает, однако меня отнюдь не впервые беспокоят насчет давно позабытой истории.

— Вам придется напомнить мне, мистер Дюпон.

— Пожалуйста, называйте меня Майлз.

— Хорошо, Майлз, только вы все равно напомните.

— Признаться, мне несколько неловко.

— Дав чем дело-то?

— В квартире, точнее говоря, в имуществе.

— В имуществе?

— Да.

Я поднимаю взгляд на Джини и закатываю глаза. Она понимает посыл и удаляется к себе.

— Простите, Майлз, но я понятия не имею, о чем вы говорите!

— Боже, именно этого я и опасался. При всем своем нежелании причинять вам неудобства, дольше оттягивать мы не можем.

— Что вы не можете оттягивать?

— Насчет имущества и его вывоза.

В жизни не встречалась с Майлзом Дюпоном, и потому создать его образ весьма непросто, однако я напрягаю воображение. И потом представляю, как влепляю ему пощечину, потом еще.

— Послушайте, Майлз, — вздыхаю я. — Мне ничего не известно ни о квартире в Малберри-корт, ни об имуществе. Полагаю, вы ошиблись.

— Боже. Вполне возможно, хотя в гостиной был ваш снимок, и он поразительно похож на вашу фотографию на сайте «Дейли стандарт». Поэтому я и решил, что это именно вы.

Теперь я воображаю, как луплю по физиономии Дюпона кулаком.

— В какой еще гостиной была моя фотография?

— В гостиной мистера Хогана, в «Малберри-корт».

— Мистера Хогана?

— Деннис Хоган. Полагаю, он ваш родственник?

Майлз выжидательно смолкает. Но откуда ему знать, что даже простое упоминание имени моего отца немедленно провоцирует меня на бурную реакцию.

— Слушайте, — добросовестно завожусь я, — какие бы дела вы ни вели с этой жалкой пародией на отца, вам лучше обсуждать их с ним самим!

— Едва ли это возможно. Поэтому-то я и позвонил вам.

Ну все, чаша моего терпения переполнена.

— Довожу до вашего сведения: Деннис Хоган для меня никто, и если вы ищите человека, которому есть до него дело, вы ошиблись адресом!

— Но вы ведь понимаете…

— Я недостаточно ясно выразилась?

— Мисс Хоган! — внезапно выходит из себя и Майлз. — Ваш отец мертв.

И затем опять умолкает.

— Что вы сказали? — брякаю я.

— Прошу прощения за бестактность, — отзывается мужчина, снова сама невозмутимость. — Я полагал, что полиция поставила вас в известность. Мне ужасно неловко.

Пускай ему и неловко, мне собственные чувства совершенно непонятны. Впрочем, я точно потрясена, что вполне объясняет отсутствие привычных козлов отпущения.

— Мисс Хоган, вы как?

— Все нормально.

— Вы можете продолжать разговор или мне перезвонить?

— Я же вам сказала, что все нормально. Точнее, будет, когда вы соизволите объяснить причину своего звонка.

— Да, конечно же. В январе ваш отец снял у нас квартиру. Пять недель назад нам позвонили из полиции и попросили запасной ключ. По-видимому, перед дверью мистера Хогана скопилось поставляемое молоко, вот его соседи и забеспокоились, памятуя его возраст. С сожалением вынужден сообщить, что в квартире полиция обнаружила его труп.

Все-таки удивительно, как работает человеческое сознание: первым делом мне приходит в голову, что теперь я официально являюсь сиротой. Вообще-то, само слово какое-то курьезное, больше ассоциирующееся у меня с нищими детками из романов Чарльза Диккенса. Матери я лишилась в девятнадцать, и вот теперь, когда оба моих родителя мертвы, я могу в полном праве отнести этот статус и к себе несчастной.

— Так, понятно, — отвечаю я без малейшего намека на эмоции в голосе. — А в чем именно проблема с квартирой?

— Вещи вашего отца. Нужно вывезти их из квартиры, чтобы сдать ее другому жильцу.

— То есть там остались какие-то его пожитки?

— Именно. Квартира меблированная, так что это всего лишь одежда и с десяток коробок с прочими вещами. И перед их вывозом мы решили по крайней мере попытаться связаться с ближайшими родственниками мистера Хогана.

— Но как вы установили, что я его ближайшая родственница?

— Ах да, — оживляется Майлз. — Мы обнаружили три альбома газетных вырезок с сотнями статей из старых газет, первые еще двадцатилетней давности. Один из моих коллег заметил, что авторство всех этих публикаций принадлежит вам, именно так мы вас и вычислили. Я-то думал, что этим займется полиция, но им явно не до этого.

Новость, что отец хранил вырезки моих статей, на какое-то мгновение даже вгоняет меня в ступор. Что же до полиции, с учетом их ограниченных ресурсов и огромного количества людей, ежедневно умирающих в Лондоне, совершенно неудивительно, что мне так и не сообщили о смерти родителя.

— Благодарю за звонок, Майлз, но распорядитесь всем, как сочтете нужным.

— Разумеется, мы бы так и поступили, но кто-то должен оплатить данную услугу.

— И в чем проблема? Просто вычтите из залога.

— Боюсь, мы не можем этого сделать. Вопреки нашим рекомендациям, домовладелец договорился с вашим отцом, что тот оплатит квартиру вперед, без залога.

— Делайте что хотите. Это не моя проблема.

— Как раз ваша, мисс Хоган, коли вы признали близкое родство с ним. Если вы не заберете имущество, боюсь, счет за вывоз мы будем вынуждены выставить именно вам.

Наконец-то сообщив подлинную причину звонка, Майлз лишь укрепил меня в и без того невысоком мнении о риелторах.

— И сколько? — рявкаю я.

— О, всего лишь две-три сотни фунтов.

— Ну уж нет! Лучше приеду и сама выброшу на помойку его хлам.

— Можете сделать это сегодня? У нас уже очередь на осмотр квартиры.

— Вы издеваетесь? Я не могу просто все бросить и примчаться к вам!

— А когда у вас получится?

— Даже не знаю. Возможно, на следующей неделе.

— Боюсь, слишком поздно. Квартира нам нужна уже завтра, в крайнем случае послезавтра.

Клокоча от ярости, открываю ежедневник и просматриваю рабочий график на завтрашнее утро. Как будто ничего безотлагательного.

— Ладно, — цежу я, — буду завтра в девять.

— Превосходно, и, еще раз, мои соболезнования, мисс Хоган.

— Разумеется. Пришлите мне координаты на имейл.

Буквально выплевываю свой электронный адрес и швыряю трубку, прежде чем ляпну что-нибудь, о чем потом пожалею. Или не пожалею.

Как ни стараюсь я подавить гнев, разум мой лихорадочно мечется меж двумя виновными в его порождении: Майлзом Дюпоном и Деннисом Хоганом. Первый, может, тот еще говнюк, но если бы не папаша, наши пути с ним навряд ли бы и пересеклись. Даже после смерти этот человек продолжает меня бесить!

Несмотря на полнейшую ярость, к буйству подключается еще одна эмоция, для меня совершенно неожиданная — разочарование. Быть может, где-то в самых недрах своей души я надеялась, что однажды получу объяснение, почему же отец совершил это чудовищное преступление. Заводить детей мне уже поздно, но все равно у меня в голове не укладывается, как можно сотворить столь ужасную вещь, помня, что дома тебя дожидаются жена и новорожденная дочурка. Кто способен на такое?

Этим вопросом я задавалась и отвечала самой себе уже тысячу раз: лишь жалкое подобие человека.

Ребенком я была любознательным и, разумеется, как-то спросила у мамы, почему у меня нет папы. Она ответила, что он плохой человек и нам без него лучше. Повзрослев, я поинтересовалась снова, а потом, насколько помню, еще и еще. И вот однажды, незадолго до моего шестнадцатилетия, мама в конце концов сдалась и заявила, что нам нужно серьезно поговорить. Разговор на эту тему, несомненно, ей претил, но все же она поведала, что Денниса Хогана посадили в тюрьму, когда мне было всего четыре месяца, и затем рассказала за что. Даже в столь юном возрасте я осознала, сколько негодования и боли все еще носит в себе мать. Выяснив всю жуткую правду о Деннисе Хогане и как из-за него страдает мама, я клятвенно пообещала себе, что с этого самого момента больше никогда не позволю этому человеку вернуться в нашу жизнь.

Тогда мне было невдомек, что в течение нескольких последующих лет после смерти матери я постепенно перейму терзавшие ее негодование и боль. Факт изнасилования и убийства другой женщины собственным отцом практически невозможно позабыть или принять. Не удалось этого и мне.

Я направляюсь к кофейному аппарату, по пути мысленно себя распекая. Разве недостаточно я потратила эмоций на этого человека за все годы?

Все, хватит! Пускай Деннис Хоган и покинул наш бренный мир, мой отец умер уже давным-давно.

Вопреки всем стараниям сосредоточиться на работе, звонок Майлза Дюпона основательно разбередил так и не зажившую рану. Даже если мне и удается отмахнуться от отца, мои мысли беспрестанно возвращаются к детству и, неизбежно, к матери — еще одной женщине, которой он причинил страдания.

Сьюзи Хоган была мне больше, чем мать. Она была моей лучшей подругой, моим героем. Когда Денниса Хогана отправили в тюрьму, а наш семейный дом изъяли за долги, местный совет переселил нас в спальный район в Харинги, где она меня единолично и вырастила. Достатком мы, разумеется, похвастаться не могли, но я знала, что меня любят. И мне страшно даже подумать, как могла бы сложиться моя жизнь без этой любви и незыблемой поддержки.

Слава богу, нам обеим удалось сбежать из той клоаки. Я поступила в университет, а мама в конце концов нашла себе достойного мужчину и вышла за него замуж.

Мне больно думать, что ей выпало лишь двенадцать счастливых лет с Иэном.

Несчастье произошло, когда я уже прикидывала, что бы такое подарить матери на шестидесятилетие. Однажды вечером на тротуар вылетела машина на скорости более шестидесяти километров в час и сбила ее. У несчастной попросту не было шансов. Водитель, напившийся в хлам, получил меньше трех лет — за то, что убил мою маму.

Я молилась бессчетное количество раз, чтобы эта сволочь встретила равным образом ужасный конец. Естественно, меня так и не услышали, и теперь он живет себе поживает в аккуратном домике в пригороде, вместе с женой и детьми. Ну и где же пресловутая неминуемая расплата за преступление?

Из-за разговора с чертовым риелтором теперь меня гложут скорбь и гнев. Судить пока рано, конечно же, но приятного в сиротской жизни определенно мало. Как, коли на то пошло, и в журналистской: мой сегодняшний рабочий день завершается точно так же, как и любой другой — лихорадочной спешкой сдать статью профильному редактору, по окончании которой следует коллективный вздох облегчения.

Подавляющая часть завтрашних публикаций — вовсе не новости, а комментарии и мнения, подаваемые под видом новостей. Все те же самые люди купят экземпляр «Дейли стандарт», изучат наши труды и удовлетворятся, что освещение событий полностью отвечает их собственному мировосприятию. И затем газета отправится в мусор — но к тому моменту мы уже будем полным ходом стряпать чтиво на следующий день. И цикл этот будет неизменно продолжаться и продолжаться, потому что никому изменения даром не нужны.

Когда же я наконец-то покидаю редакцию, голова моя готова лопнуть. Если сперва не разорвется сердце.

Мне нужно выпить.

7

Путешествие из Килберна до квартиры покойного отца в Чизике служит суровым напоминанием, почему я избегаю поездок на машине по Лондону в утренние часы пик. Десять километров ада под аккомпанемент неистовых гудков и мат мотоциклистов. Стояние в пробках отвратительно само по себе, а поскольку к нему меня фактически вынудили шантажом, я с удвоенным рвением присоединяюсь к традиционным конкурсам на самый пронзительный гудок и самую забористую ругань.

Единственный позитив пока исходит от солнца, жизнеутверждающе пробивающегося сквозь утреннюю дымку.

Но вот я уже ползу по Чизик-Хай-Роуд. Навигатор успокаивает, что осталось совсем немного. Череда магазинов за окном вряд ли в полной мере отражает финансовое благополучие местных жителей. Частных пекарен меньше, нежели я ожидала, но все равно Килборн в этом плане уступает.

Звучит распоряжение свернуть направо, и пробка наконец-то остается позади. Затем поворот налево, пятьдесят метров прямо и снова правый поворот. Я оказываюсь на обсаженном деревьями бульваре, где, по-видимому, и располагается «Малберри-корт». Навигатор действительно возвещает о конце поездки, и я паркуюсь у тротуара.

На слащавое название я не повелась и ожидала, что «Малберри-корт» окажется мрачной многоэтажкой с приличествующим архитектурным обаянием старинной психушки. За калиткой из кованого железа, однако, моему взору предстает величественное строение в эдвардианском стиле.

Прямо за мной останавливается белый «мерседес», и из него выходит мужчина в костюме. Буквально все в его облике кричит, что он является представителем гордого племени риелторов. Мужчина подходит к моей машине, и я опускаю стекло.

— Мисс Хоган?

Я узнаю голос, и физиономия моего вчерашнего собеседника просит о пощечине еще даже больше, чем мне рисовало воображение — вытянутая, пронырливая и увенчанная прилизанными волосами.

— Ага, — киваю я и выбираюсь наружу.

У Майлза Дюпона хватает наглости пожать мне руку и поблагодарить за приезд. Как будто у меня был выбор.

— Я открою вам квартиру и оставлю вас. А когда закончите, просто позвоните.

Утешение слабое, но, по крайней мере, не придется терпеть его гнусную рожу.

— Договорились.

— Пойдемте?

Он прикасается к ящичку на калитке, и та чинно распахивается. Через широкий мощеный двор мы проходим ко входным дверям, внушительностью не уступающим двору.

— Квартира вашего отца на первом этаже.

В ответ я ухитряюсь одновременно кивнуть и пожать плечами.

Пока Майлз перебирает связку ключей, бегло осматриваю «Малберри-корт». При переоборудовании здания под жилье денег явно не пожалели. Начиная от декоративных арок над окнами и заканчивая латунной дверной фурнитурой, все указывает на кропотливую реставрацию с целью сохранения первозданного вида. Единственное очевидное исключение — камеры слежения над калиткой и входными дверями.

— За сколько же здесь сдаются квартиры? — невольно озвучиваю я возникший в голове вопрос.

— Три тысячи в месяц.

— Боже! Почему так дорого?

— Прежде всего, из-за месторасположения, плюс площадь и качество жилья. Кроме того, как вы убедитесь, застройщик потратил целое состояние на обеспечение безопасности, и за душевное спокойствие тоже надо платить. К сожалению, места вроде этого обещают внушительную прибыль взломщикам, но «Малберри-корт» охраняется по последнему слову техники.

Риелтор открывает дверь в вестибюль, высокими потолками и изящным кафелем на полу всецело отвечающий облику строения. Сравнение с безликой коробкой, что я называю домом, вызывает зависть.

Майлз выбирает следующий ключ и отпирает квартиру. Коридор тут же оглашается пронзительным пиканьем.

— Подождите, сейчас отключу сигнализацию.

Писк прекращается, и я захожу в холл метров шести длиной. Кафель сменяется полированным паркетом.

— Мой коллега собрал вещи вашего отца и перенес в главную спальню.

Мужчина ведет меня в спальню больше, чем вся моя квартира.

— Ничего себе хоромы! — ахаю я.

— Да, милое местечко. Уверен, вашему отцу здесь было очень хорошо.

Его притворные слова утешения я пропускаю мимо ушей.

— Все здесь, — указывает Майлз на десяток коробок в эркере. — Кроме одежды, она в гардеробе.

Оглядываюсь по сторонам в поисках шкафа, но вижу лишь кушетку и огромный дубовый комод.

— В гардеробной, — кивает агент на дверь.

— Ну конечно.

— Что ж, тогда оставляю вас. Не хочу вас торопить, но через полчаса прибывает джентльмен, который уже несколько дней жаждет осмотреть квартиру.

— Зачем же было заставлять его ждать?

— Политика компании. Если что-нибудь из вещей вашего отца пропадет, ответственность ляжет на нас.

— Так и впустили бы, пускай хоть все стащит, только избавит меня от хлопот.

Проигнорировав мое язвительное предложение, Майлз вручает мне визитку и уверяет, что оставит дверь открытой, чтобы я могла загрузить все в машину. И с этим выскальзывает из спальни. Я смотрю ему вслед и утверждаюсь в мысли, что он представляет собой полную противоположность моему представлению о привлекательном мужчине.

Хлопает входная дверь, и воцаряется полнейшая тишина — вероятно, благодаря окнам с тройным остеклением, имитирующим старинные. В неподвижном воздухе стоит слабый аромат — по-видимому, одеколона. Не едкий и приторный запашок, которым благоухает Майлз Дюпон, но древесный и более мужской — вполне отвечающий вкусу, как мне представляется, мужчины в возрасте.

Значит, это аромат моего папаши — мужчины, которого я никогда не видела, но чье присутствие в данный момент ощущаю едва ли не физически.

Внезапно меня пробирает дрожь, словно от холода, и, чтобы отвлечься, решаю приступить к делу и подхожу к груде коробок в эркере. Снимаю крышку с верхней, и меня окатывает волной того же самого древесного мужского аромата, только еще крепче. Она набита одеждой, вероятно, извлеченной из комода. Достаю дорогой на вид темно-красный свитер из ягнячьей шерсти. Под ним лежит такой же, только черный, а под тем, в свою очередь, еще один, травянисто-зеленый. Изучаю ярлыки: все три вещи среднего размера, но разных брендов — «Ральф Лорен», «Хьюго Босс» и «Джорджо Армани».

Что ж, отец явственно был неравнодушен к дорогим вещам, а с учетом баснословной платы за квартиру, и с соответствующими доходами. Этот вывод лишь распаляет мою ненависть.

Я всю жизнь утешала себя мыслью, что этот человек влачит жалкое существование. Представляла, что он вкалывает до потери пульса за гроши на какой-нибудь черной работе. Живет в замызганной комнате с отсыревшими стенами, изводится бессонными ночами на обоссанном матрасе. Мне хотелось, чтобы он страдал так же, как мы с матерью.

Чего я не представляла, так это состоятельности, комфорта и роскоши.

Прихожу в себя от пронзительной боли. Оказывается, я с такой силой закусила губу, что уже ощущаю во рту металлический привкус крови.

Тем не менее Деннис Хоган умер и, надеюсь, медленной мучительной смертью. Надеюсь, он горько плакал в подушку, как я в детстве, когда сверстники в районе дразнили меня за поношенную одежду и домашнюю стрижку. А когда понял, что срок его истек, надеюсь, он так же, как и я когда-то, задыхался под тяжестью ледяной глыбы одиночества. Остается только утешаться мыслью, что напоследок карма хорошенько его отымела.

Закрываю коробку и сглатываю комок в горле.

«Эй, подруга, теперь-то уж все. Он ушел навсегда».

Я переношу коробки в машину, по две за раз. С опущенными спинками задних сидений все двенадцать помещаются в салон. Затем отправляюсь в гардеробную и по очереди открываю четыре встроенных шкафа. Слава богу, три из них пусты.

Но вот в четвертом обнаруживается с десяток костюмов и примерно столько же пар обуви внизу. Изучаю пару отполированных до блеска брогов: как и свитера, они буквально вопиют о дороговизне — похоже, ручной работы. Затем, уже без всякого удивления, вижу на одном из костюмов бирку Хантсмана, известного портного с не менее известной улицы Сэвилл-роу.

Отступаю на шаг назад и оцениваю свою находку. Одно лишь содержимое этого шкафа стоит не менее тридцати штук. Вообще-то, я всегда рада отдать ненужные вещи на благотворительную распродажу, но не в этом случае — как-никак, Деннис Хоган мне задолжал. Если не ошибаюсь, в Майда-Вейл есть магазин, скупающий дорогие поношенные вещи, и, думаю, я смогу там выручить минимум тысячу. Этого вполне хватит, чтобы провести недельку на каком-нибудь курорте, что послужит хорошим средством от моей затянувшейся хандры.

Пожалуй, все-таки стоило сюда тащиться, даже если и пришлось вновь разбередить себе душу.

По четыре пары переношу обувь, в три приема забираю костюмы и, закончив погрузку, набиваю Майлзу Дюпону сообщение и захлопываю дверцу багажника.

Если повезет, доберусь домой к половине одиннадцатого и успею вернуться в редакцию прежде, чем Дэймон что-либо заподозрит. Одним из достоинств моей работы является необходимость в частых отлучках из офиса, так что никто и не заметит, что я закосила пару-тройку часов.

Позади меня паркуется тот же самый белый «мерседес». Уехать без прощания мне представляется подобающе грубым, и именно так я и поступаю. Ну а что, порой самые детские выходки доставляют самое большое удовлетворение!

Ситуация на дорогах и вправду разрядилась, и уже через полчаса я паркуюсь возле дома. Как ни соблазняет мысль бросить добычу в машине до вечера, в своем районе я не рискнула бы оставить на виду даже надкушенный сандвич, не говоря уж об уйме дорогущих шмоток.

Я перекидываю через руку несколько костюмов, и когда тянусь вверх к дверце багажника, что-то выскальзывает из кармана одного из пиджаков и падает на асфальт. Приседаю на корточки и подбираю блокнот размером с паспорт, в обложке из темно-синей кожи. На обложке золотом вытиснено одно-единственное слово: «Клоуторн».

Слово ни о чем мне не говорит, в блокноте может содержаться все что угодно, начиная от стихов и заканчивая железнодорожным расписанием — бросаю его обратно в багажник.

Двенадцать ходок вверх-вниз по лестнице со всей болезненностью напоминают, что моя физическая форма весьма далека от совершенства. Быть может, часть свалившегося на меня куша следует потратить на фитнес-клуб. Пять лет назад я записалась, но, пропустив три месяца, решила, что спорт не для меня. Процедура отказа от членства оказалась сложнее и болезненнее любого развода. Нет уж, лучше курорт.

Наконец, запираю машину и, все еще отдуваясь, направляюсь к станции подземки.

Дыхание постепенно выравнивается, а прогулка под весенним солнышком благотворно сказывается на моем настроении. Мне неподвластна уйма вещей, однако я в состоянии противиться дальнейшему скатыванию в хандру, не отпускающую меня с самого начала года. Увы, человеку свойственно больше внимания обращать на плохое, чем на хорошее, и этот мой пронизанный жалостью к себе кризис совершенно никуда не годится. Если я его не преодолею, в жизни мне останется только одна дорожка.

Дойдя до станции, уже вполне собираюсь с духом и даю самой себе торжественное обещание: не позволю душить себя ни Деннису Хогану, ни Дэймону, ни какому-либо другому говнюку. И на спуске вдруг жалею, что не ношу с собой наушников — сейчас было бы весьма кстати послушать «Я выживу» Глории Гейнор или «Уважение» Ареты Франклин. Что ж, перебиваюсь тем, что по пути через вестибюль просто прокручиваю песни в голове.

Копаюсь в сумке в поисках проездного, который традиционно весьма редко оказывается там, где я предполагаю его найти. И уже начинаю выходить из себя, как карточка наконец-то отыскивается. И тут прямо передо мной к турникету проходит какая-то высокая фигура.

— Твою мать! — непроизвольно вырывается у меня.

Сердце готово выпрыгнуть из груди, поскольку мозг услужливо предоставляет результат анализа базы данных памяти: это же тот самый здоровяк с «Кентонского конного двора»!

Похоже, сегодняшний день обещает стать куда более интересным.

8

«Звоночек» возвращается из забвения.

Вступать в контакт с Уильямом Хаксли мне запретили, но про других-то участников того происшествия в Суррее ничего ведь не говорили. А этот здоровенный тип, кем бы он ни был, явственно причастен к событиям в «Кентонском конном дворе». Другая такая возможность отследить единственную остающуюся зацепку не подвернется.

Внимательно вглядываюсь в незнакомца, чтобы убедиться, что не ошиблась. То же внушительное телосложение, тот же широкий шаг, даже одет в те же самые расклешенные джинсы и джинсовую безрукавку. Только свитер сменила черная футболка, а на плече потрепанный рюкзак.

Это определенно тот самый человек, и мне определенно необходимо выяснить, кто он такой.

Мчусь к турникетам, хлопаю проездным по считывателю, а он уже встает на эскалатор, ведущий на линию Пикадилли.

Делаю шаг вперед и упираюсь в турникет. Снова шлепаю карточкой по датчику. По-прежнему горит красный индикатор.

— Что-то случилось, мисс? — подходит дежурный.

— Именно! Чертов турникет не принимает карточку!

— Да, с этим у нас вечно проблемы. Попробуйте соседний.

Зыркаю на сотрудника, готовая обрушиться на него с отповедью, но время работает против меня, и я, скрежеща зубами, перебегаю к другому турникету и, наконец, прохожу.

Встав на эскалатор, успеваю заметить, что здоровяк уже сходит с него внизу. Опасаясь упустить его, распихиваю туристов, на ступеньки по двое. Внизу, однако, великана и след простыл. Если он направляется на линию Пикадилли, то путь туда только один. С заходящимся сердцем бросаюсь в направлении платформы.

В конце концов достигаю конца тоннеля и чертыхаюсь под нос. Справа от меня стоит поезд, уже готовый закрыть двери. Где он — зашел внутрь или ждет поезда в другую сторону?

Орел или решка?

Не знаю почему, но я бросаюсь направо, и двери захлопываются у меня за спиной.

Поезд набирает ход, и я осматриваю попутчиков. Если здоровяк и сел в этот поезд, то в другой вагон. До конечной еще с десяток остановок, так что придется на каждой станции выглядывать наружу в надежде, что удастся его заметить. При условии, конечно же, что мы в одном поезде.

Поезд останавливается на станции.

Хорошо, что он такой здоровый — не пропустишь. Встаю на цыпочки и оглядываю платформу, увы, безуспешно.

На следующей станции я замечаю великана, выходящего из следующего вагона.

Выскакиваю из поезда и, держась на безопасном расстоянии, следую за ним по переходу на другую линию.

Мне уже доводилось следить за людьми, и именно Эрик научил меня некоторым тонкостям данного занятия. Нужно внушить себе, что идешь туда же, куда направляется объект, и смотреть на что-то впереди него, на случай если он внезапно обернется.

Незаметно следую за великаном до платформы, где он сворачивает направо и прислоняется к стенке. Беру влево и пристраиваюсь за парой американцев, спорящих о чем-то над картой.

Через минуту прибывает поезд, и я, дождавшись, пока здоровяк сядет в вагон, запрыгиваю в соседний.

На «Ватерлоо» двери распахиваются, и платформа моментально заполняется людьми. Сколько ни тяни шею, в толпе ни черта не разглядеть, кто-то врезается в меня сзади, и я, потеряв равновесие, вываливаюсь из вагона, едва не столкнувшись с каким-то замешкавшимся пенсионером, и двери за мной тут же закрываются.

— Черт!

Кручу головой, словно заблудившийся сурикат, но меня подхватывает толпа, и разглядеть в ней кого-то уже невозможно.

Хоть плачь. Упустила.

Шесть месяцев я терпеливо дожидалась «звоночка», и вот он снова стихает. И я уже знаю, что на этот раз ощущение пустоты будет гораздо мучительнее.

Охватившее меня разочарование перерастает в апатию, и я безвольно бреду в людском потоке к выходу. На работу я уже опоздала, теперь придется добираться на такси, горюя об упущенной возможности.

Эскалатор поднимает меня в огромный зал вокзала «Ватерлоо» — определенно не лучшее место для страдающих боязнью открытого пространства и толпы.

Направляюсь к выходу, но, проходя мимо стайки шумных подростков, краем глаза замечаю эдакое огромное джинсовое пятно.

— Попался!

Юнцы пялятся на чокнутую бабу, разговаривающую сама с собой.

Не обращая внимания на их смешки, слежу за здоровяком, проходящим через турникет к поезду. На табло высвечивается время отправления — всего через четыре минуты.

Любой разумный человек при сложившихся обстоятельствах сдался бы и отправился восвояси. Быть может, некоторым вопросам и вправду суждено оставаться без ответа. Однако лично у меня любопытство всегда брало верх над рассудительностью.

Бросаюсь к ближайшему автомату, покупаю билет и, буквально за минуту до отхода, проношусь через турникет и врываюсь в первый вагон.

До конечной станции около часа езды. Я плюхаюсь на одно из немногих свободных мест, и в голову мне одновременно приходят две мысли. Во-первых, мне прямо вот очень нужно в туалет, а во-вторых, до настоящего момента я даже не задумывалась, как подступаться к великану — если это вообще следует делать, разумеется.

Мне вспоминается одна из бесчисленных историй Эрика.

В начале девяностых до него дошли слухи о политике, якобы за взятки поднимающем в парламенте определенные вопросы. Эрик следил за ним несколько недель, и в один прекрасный вечер ему наконец повезло. Политик встретился с каким-то типом в баре в Сохо и обменялся с ним под столом конвертами. На тот момент Эрик еще не знал, что типом этим был лоббист Гэвин Уиттекер.

Эрик вел Уиттекера через весь Лондон, но в конце концов не выдержал и заговорил с ним, когда тот ловил кэб в Мейфере. Лоббист, разумеется, просто сел в машину и укатил. Потом Эрик жалел, что поторопился и потерял единственную ниточку.

А спустя несколько месяцев на страницах одной из центральных газет разразился громкий политический скандал «вопросы на продажу» — по тем временам громкая сенсация. Досаде Эрика не было предела.

Вот и я сейчас могу раскопать какой-то скандал и упускать столь грандиозную удачу попросту не имею права. Один раз Уильяму Хаксли удалось избежать разоблачения, но я в лепешку расшибусь, чтобы этого не случилось вновь. Если удача меня не оставит, я прослежу за великаном и разнюхаю, кто он такой. Стоит только посмотреть на этого здоровяка, и напрашивается вопрос: что может быть общего у подобного типа и политика-тори?

Мои размышления прерывает сигнал закрытия дверей. Поезд трогается.

Выждав несколько минут, отправляюсь в туалет. «Омерзительно» — самое уместное слово для описания пребывания там.

Облегчившись, прохожу во второй вагон. Поиск кого-то, не выдавая себя при этом ищущим взглядом, требует определенного мастерства, особенно в качающемся поезде.

Пройдя несколько вагонов, я начинаю сомневаться. Но я же точно его видела! Ведь он прошел турникет, куда ему деваться?

С тревогой перехожу в седьмой вагон и наконец замечаю потертый ботинок «челси» на вытянутой в проход джинсовой ноге. Мне стоит определенных усилий, чтобы сдержаться и не издать ликующий вопль.

Сажусь так, чтобы следить за великаном, не попадаясь ему на глаза, благо он сидит по ходу движения. Теперь остается лишь наблюдать и ждать.

Уровень адреналина в крови снижается с каждой остановкой. Да уж, выжидать и наблюдать — занятие утомительное. Созерцаю пейзажи за окном, где промышленные районы сменяются жилыми пригородами, а потом начинающими зеленеть полями и лесами. Пытаюсь выяснить по смартфону, насколько далеко мы уже отъехали от Лондона, однако сигнал то и дело пропадает.

На предпоследней станции великан и не думает шевелиться. По крайней мере, наступает ясность, и скоро я смогу выбраться из опостылевшего вагона и продолжить слежку.

«Звоночек» снова напоминает о себе.

Минуты тянутся невыносимо долго, но вот поезд останавливается на конечной станции. Про городок этот мне не известно ничего примечательного, скорее всего и знать-то нечего. Возможно, скоро это изменится.

Великан встает и потягивается. Я еще не видела его так близко, и хотя уже оценила его габариты, сейчас он представляется просто чудовищно огромным. Огромным и… каким-то еще. Исходит от этого человека некая весомость, значительно превышающая его физические размеры. Пугающая весомость. Надо с ним быть поосторожнее.

Двери открываются, он выходит на перрон, я за ним.

Станция маленькая — лишь две платформы с одним выходом. Пытаюсь незаметно затесаться среди других пассажиров, благо на мне неброская одежда, темно-серое пальто и черные брюки.

На площади перед вокзалом притворяюсь, что смотрю в телефон. Великан уже шагает прочь, однако здесь лондонских толп уже нет, так что придется держать дистанцию. Думаю, метров двадцать вполне достаточно.

Мой клиент переходит улицу в направлении центра, если верить указателю. Надеюсь, в центре людей больше и мне удастся затеряться.

Сворачиваем на пешеходную торговую улочку. Интересно наблюдать за реакцией местных, которые так и пялятся на моего здоровяка. Справедливости ради, прикид у него, действительно, тот еще. По большей части он игнорирует внимание прохожих, но порой отвечает им пристальным взглядом, и те мгновенно отводят глаза.

В конце пешеходной улочки великан сворачивает направо. Я подбегаю к углу дома, осторожно выглядываю и выжидаю. Перспектива тем не менее отнюдь не придает уверенности: следующая улочка совсем узкая и безлюдная. Решаю держаться противоположной стороны.

Здоровяк целеустремленно движется вперед, заставляя меня снова вспомнить о физической форме. Он проходит мимо заброшенных лавок и внезапно останавливается напротив видавшей виды вывески последнего магазинчика — «Бакстерс букс».

С другой стороны улицы я наблюдаю, как великан устремляется в переулок справа от бывшего книжного магазина. Объект моей слежки прибыл сюда явно не за покупками, видимо этот переулок, откуда наверняка есть вход в квартиру над одной из лавок, и есть его цель.

Позволяю себе торжествующую улыбку: похоже, я преуспела там, где Эрик потерпел поражение. Остается зайти в проулок и записать адрес, потом выяснить имя жильца и заставить Стюарта пробить его на судимости.

Немного выждав, осторожно заглядываю за угол: переулок пуст, как я и надеялась.

Вот только здесь нет ни одной двери. А от торцевой стены книжного магазина идет ограда метра в два с половиной высотой, видимо, чтобы сквоттеры не селились в пустующих магазинах. Сомнительно, что здоровяку понадобилось именно сюда.

«Вот черт!»

Справа только автостоянка офисного здания, примыкающего к книжной лавке, и больше ничего.

Ну вот опять хоть плачь. Как, черт побери, я умудрилась его потерять? Я же была буквально в двух шагах от него!

Остается только пойти обратно и проверить, не упустила ли я чего. В худшем случае придется перелопатить списки избирателей по всем зданиям в радиусе ста метров. И уповать на то, что Стюарт не взбунтуется, когда я пришлю ему длиннющий перечень фамилий. Да уж, придется побегать и поломать голову.

Я разворачиваюсь, и у меня перехватывает дыхание: в паре метров передо мной стоит великан, буравя меня свирепым взглядом.

— Привет, пупсик.

9

Шестеренки в моей голове лихорадочно вращаются, но тело словно парализовало. Здоровяк являет собой огромное и, увы, непреодолимое препятствие между мной и улицей.

Кажется, я влипла.

— Я… Э-э… — Вот и все, что удается из себя выдавить.

— Какого хрена следишь за мной? — рокочет великан.

Голос его всецело соответствует облику: суровый и грубый.

Он делает шаг вперед, не сводя с меня своих почти неестественно голубых глаз.

Рохле в лондонском спальном районе не выжить, да и в журналистике, коли на то пошло. Но это совсем другая весовая категория.

— Отойди! — выдавливаю я. — А то закричу!

— Да ори себе на здоровье. Когда фараоны нарисуются, ты уже все выложишь, а меня только и видели.

Еще один шаг.

— Так как разрешим нашу проблему? По-хорошему или по-плохому?

Глядя ему в глаза, сую руку в карман и молюсь про себя, чтобы телефон оказался там. Ага, размечталась.

С ужасом ожидаю следующего шага, но тот внезапно замирает.

Озираюсь по сторонам на предмет возможных путей бегства, благо что великан стоит себе словно манекен. Проходит несколько секунд, и я уже начинаю серьезно подозревать, что его хватил удар, настолько он неподвижен и отсутствующий у него взгляд.

Однако здоровяк столь же внезапно выходит из транса.

Он мерит меня взглядом и спрашивает:

— Как тебя зовут?

— Эмма.

Выражение его лица несколько смягчается, и теперь оно не до усрачки свирепое, а просто жуткое.

— Слушай, я тебя не трону. Просто хочу знать, почему ты за мной следишь.

Есть ли смысл врать? Брошу-ка я ему косточку и посмотрю на реакцию.

— Уильям Хаксли.

— При чем тут он?

— Я была там. В тот день, в конюшне.

— И что с того? — только и пожимает он плечами.

— Я хочу знать, что там произошло.

— Зачем?

— Я журналистка.

— А, мог бы и догадаться. Из какой газеты?

— «Дейли стандарт».

— Эту не читаю. Спортивный раздел больно короткий.

— Обязательно передам ваш отзыв.

По губам великана пробегает подобие улыбки.

— Вот что, пупсик, Билл Хаксли — хороший парень, ищи компромат в другом месте.

— И я должна поверить вам на слово, мистер?..

— Зови меня Клемент.

По крайней мере, теперь я знаю его имя — если оно настоящее, конечно.

— И да, тебе лучше поверить мне на слово, — назидательно продолжает великан. — Если не хочешь напрасно потратить время или вывести меня из себя.

Выводить его из себя вовсе не хочется, но с какой стати мне ему верить? Я по-прежнему жажду ответов — а значит, придется пойти на риск.

— Не желаете опрокинуть по стаканчику, Клемент?

— Без обид, но ты несколько старовата.

Не сразу нахожусь с ответом.

— Простите?

— Да тебе ж наверняка полтинник.

Страх немедленно сменяется возмущением:

— Какая наглость, мне сорок шесть!

— Ну, почти.

Теперь моя очередь испепелять его взглядом.

— Сами-то! В зеркало давно смотрелись?

Клемент снова улыбается, на этот раз достаточно широко, чтобы обнажить ряд пожелтевших от никотина зубов.

— Ну, пошли. Выпью пинту, если угощаешь.

— Я вовсе не на свидание вас приглашаю. — огрызаюсь я. — Просто выпить.

— Ну да, ну да.

Раздраженно закатываю глаза. Дело сдвинулось, но, хотя мне уже не так страшно, лучше оставаться начеку.

— Возле станции есть паб. Может, туда?

— Да как скажешь.

Я киваю на переулок.

— Без обид, но я после вас. Не люблю сюрпризов, — предупредила я.

— Пожалуйста.

Клемент разворачивается и топает по переулку. Я дожидаюсь, пока он не выйдет на улицу, и только тогда двигаю следом, не сводя с него взгляда. Мои меры предосторожности совершенно не производят на него впечатления.

В целости и сохранности я достигаю тротуара. Теперь придется поддерживать разговор.

— А как, если не секрет, вы догадались, что я слежу за вами?

— Да потому что сыщик из тебя дерьмовый.

— О.

— Когда поезд проходит через тоннель, окна превращаются в зеркала, замечала?

— Э-э…

— И витрины тоже могут служить зеркалами.

— Пожалуй, мне лучше вернуться в полицейскую академию.

— Да, не помешает.

Будь Эрик жив, ей-богу, так и прибила бы за то, что не рассказал мне о таких элементарных вещах!

— Простите за любопытство, вы здесь живете?

— Не, для меня тут слишком скучно.

— Кого-то навещали?

— Не-а.

— По работе приехали?

— А ты и вправду любопытная баба, — хмурится Клемент.

— Я — журналистка. Работа у меня такая.

— Не поспоришь.

— Так что вы здесь делаете?

Мы сворачиваем за угол, и, когда я уже не жду ответа, он произносит:

— Искал кое-что.

— Нашли?

— Нет, зато подвернулось кое-что другое.

— А если подробнее?

Клемент качает головой и ускоряет шаг — вероятно, с расчетом загнать меня и таким образом избавиться от вопросов. Его тактика срабатывает безупречно, и у дверей паба меня уже прошибает пот.

К моему удивлению, он открывает передо мной дверь, и мы вместе проходим к стойке.

— Так чем мне вас угостить? — спрашиваю я.

— Пинтой пива.

Заказываю пиво и бокал вина. Похоже, о редакции на сегодня можно забыть. Делаю себе мысленную пометку отправить Дэймону сообщение с оправданиями, которые еще предстоит состряпать.

Клемент тем временем удобно устраивается за столиком возле выхода. Видать, на сегодня его квота рыцарства исчерпана, и мне приходится нести напитки самой.

— Спасибо, — говорит он, облегчая мою ношу на пинту.

— Ага, всегда пожалуйста.

Либо он не улавливает сарказм, либо предпочитает не замечать. Сажусь напротив.

— Не возражаете, если я буду записывать наш разговор?

— Возражаю.

— Ну, ладно.

Ходить вокруг да около бессмысленно, и я сразу беру быка за рога:

— Можете рассказать, что в тот день произошло в конюшне?

— Умерла одна чувиха, — вполголоса отвечает Клемент. — Вот и все.

— Как она умерла?

— Несчастный случай.

— Я ее видела. У нее из груди торчал нож!

— Говорю же, несчастный случай.

Он произносит это твердо, но без агрессии. Не зная его, не могу определить, врет он или нет. Как бы то ни было, повторять вопрос бессмысленно.

— Ладно, допустим. Но как там оказался Уильям Хаксли?

— Просто не повезло, — пожимает Клемент плечами. — Но он не делал ничего противозаконного. И здесь тебе снова придется поверить мне на слово.

Трудно смотреть прямо в глаза и врать, но Клемент не отводит взгляд. На столь близком расстоянии я могу в полной мере оценить его глаза, совершенно не вяжущиеся с остальным лицом — словно два сверкающих сапфира, утонувших в складках потрепанного кожаного портфеля.

— Послушай, пупсик. Я понимаю, что у тебя работа, но, повторяю, Билл хороший парень. Брось это дело.

Ну уж нет, пока я не собираюсь ничего бросать. Похоже, настало время прибегнуть к безотказному средству — эмпатии.

— Скажите, Клемент, вы где выросли?

— Как и ты, на северном берегу.

Его ответ застает меня врасплох.

— Откуда вы знаете, что я из северного Лондона?

— У тебя высшее образование?

— Да, я закончила университет.

— Но из рабочей семьи?

— Хм, да.

— Так и думал. Всю жизнь, поди, пыталась избавиться от говорка.

А эта гора мяса, оказывается, отнюдь не лишена мозгов и наблюдательности. Давным-давно, когда меня еще волновало, что думают обо мне другие, трущобный говорок был для меня настоящим крестом. В колледже и университете я старалась тусить со студентами с правильным выговором в надежде в конце концов его перенять. До сих пор мне казалось, что это мне удалось.

— Ладно, мистер умник, вы меня раскусили. Я живу в Килберне, но выросла в Харинги.

— Можно вывезти девушку из Лондона… Так?

— Пожалуй. Ну а вы — у вас что за история?

— Длинная… и сложная.

— Я не спешу.

Клемент прихлебывает пиво и отвечает:

— Как-нибудь в другой раз.

Что ж, зайдем с другой стороны.

— Могу я тогда поинтересоваться, чем человек вроде вас зарабатывает себе на жизнь?

— Да чем придется.

— Весьма смутный ответ.

— Дай жизнь у меня довольно смутная.

— Уже вижу. Но, насколько понимаю, вы не из тех, кто работает от звонка до звонка?

— Что верно, то верно.

Его руки говорят о том же, эдакие заскорузлые грозди бананов с бессчетными шрамами.

— Что-нибудь связанное с охраной?

— Типа того.

— Для гастролирующих групп?

— С чего ты взяла?

— Да хотя бы из-за вашего наряда. А уж когда я видела в последний раз такие потрясающие баки, и не припомню. Дайте угадаю: работаете в охране старых рок-групп вроде «Ху» или «Лэд Зэппелин»?

Вместо ответа Клемент снова потягивает пиво и со скучающим видом оглядывает паб.

— Хотя бы тепло? — не унимаюсь я.

— Я решала, — смягчается он наконец. — Среди прочего.

— О, как интересно. И что же вы решаете?

— Проблемы.

— И что, у мистера Хаксли возникла проблема, которую он хотел решить?

Ход рискованный, однако момент мне представляется весьма подходящим.

— Слушай, ты оставишь его в покое или нет?

— Пыталась. Не получается.

Внезапно великан подается вперед, положив руки на стол.

— Ты веришь в судьбу? — спрашивает он.

— Вообще-то, нет.

— И я не верил, но вот что тебе скажу: сдается мне, ты следила сегодня за мной не без причины, но вовсе не из-за Билла Хаксли.

— Что-что? Да нет же, именно из-за него!

— Это ты так думаешь, а я готов поспорить, что по другой причине. Просто ты пока ее не знаешь.

Что это было, самое низкопробное заигрывание в истории человечества? Может, ему и правда нравятся женщины постарше. Только обратился не по адресу.

— Да, конечно, — фыркаю я. — Спасибо большое, но о судьбе у меня имеется собственное представление.

Клемент лишь вскидывает брови и залпом допивает пиво.

— Ну это мы еще поглядим. Ладно, мне пора.

— Что? Подождите…

Он встает и закидывает рюкзак на плечо.

— Пора назад, пупсик. Дела, дела.

— Куда назад?

— В Лондон.

— Так и мне туда! Мы сможем продолжить наш разговор в поезде?

— Если хочешь, садись рядом, но мне нужно вздремнуть. Сегодня ночью у меня работенка.

Прежде чем я успеваю подняться, он уже двигает к дверям. Допиваю вино и спешу за ним.

Спешить приходится до самой платформы.

— Спасибо, что подождали, — задыхаясь, шиплю я.

— Поезд будет с минуты на минуту. Не хотел его пропустить.

В подтверждение его слов действительно показывается состав.

Минуту спустя мы уже сидим друг напротив друга в душноватом вагоне. Клемент устраивается поудобнее, явно намереваясь проспать всю дорогу до Лондона.

— Прежде чем вы заснете, можно еще один вопрос?

— Только быстро.

— То, что вы искали здесь… Это было в книжном магазине?

— Не знаю. Возможно.

— И что же именно?

— Это уже второй вопрос.

— Да бросьте, Клемент.

Он глубоко вздыхает.

— Книга, раз тебе так хочется знать.

— И вы тащились сюда ради какой-то книжки? Вы об «Амазоне» слыхали когда-нибудь?

— Я же не полный идиот. Это река такая, в Южной Америке.

— Ха-ха, очень смешно.

Великан моего веселья не разделяет и с каменным лицом отворачивается к окну.

— Что за книга-то?

— Библия, — бурчит он.

— Вы не производите впечатление верующего человека.

— Ну да, такой вот я, полный сюрпризов.

Клемент откидывается на спинку и закрывает глаза, давая понять, что разговор окончен.

Лично у меня засыпать в транспорте никогда не получалось, ни в каких его видах, потому я сосредотачиваюсь на сочинении сообщения Дэймону — мол, подвернулось кое-что интересное, — после чего под аккомпанемент посапывания великана погружаюсь в созерцание мелькающих за окном пейзажей.

Время от времени, однако, взгляд мой помимо воли отвлекается на нового знакомого. Не погрешу против истины, если назову его чудаковатым, и вкупе со свойственной ему грубоватой прямолинейностью это странным образом ободряет. Чего не скажешь о категорическом отказе говорить о Уильяме Хаксли. Уму непостижимо, с какой это стати человек из низов готов защищать богатого политика-консерватора, пускай и бывшего. Если, конечно, Клемент не говорит правду и говорить действительно не о чем.

Меня вдруг охватывает жуткое ощущение, что мне уже никогда не удовлетворить свою жажду истины.

Поскольку заняться все равно нечем, а связь пока есть, открываю почтовый ящик — и тут же раскаиваюсь. Помимо обычного шлака меня ожидает очередное задание Дэймона: снова интервью у «знаменитости». На этот раз у жены неизвестного мне футболиста Премьер-лиги, которая готовится представить собственную модную коллекцию.

Вот как, как, на хрен, подобную требуху можно выдавать за новости? Я что, пропустила собрание, на котором настоящую журналистику вычеркнули из списка должностных обязанностей и заменили на стряпню важных новостей из пшика? Да и кому, черт побери, охота читать подобный вздор? Уж точно не мне, и писать об этом тоже не хочу!

Как бы меня это ни убивало, я трачу полчаса времени и бочку терпения — из-за неустойчивого сигнала — на поиски сведений о бывшей модели, Мэдисон Марш. По крайней мере, смогу отчитаться Дэймону хоть о каких-то результатах за сегодня, если он вдруг спросит.

— Что стряслось, пупсик? У тебя лицо, прямо как отшлепанная задница.

Отрываюсь от смартфона и вижу, что Клемент уже вернулся из царства Морфея.

— Вы всегда такой милый?

— Всегда. Так в чем дело?

— Да ничего особенного, по работе.

Он долго смотрит на меня, попирая все приличия.

В вагоне становится на пару градусов жарче.

— Небось, интересная у тебя работа?

— Когда-то была. Теперь не очень.

— Поэтому-то ты так и возбудилась на Билла Хаксли?

— Отчасти. Интересные сюжеты попадаются редко.

Какое-то время он размышляет над моим ответом, затем снова таращится в окошко. Через несколько секунд, впрочем, меняет тему разговора:

— Как твоя фамилия?

— Почему это вас интересует?

— По той же причине, по которой ты за мной следила, — из любопытства.

— Хоган.

— А, так ты пэдди?

— Фамилия ирландская, если вы это имеете в виду, — хмурюсь я. Еще не хватало, чтобы он сыпал расовыми оскорблениями на весь вагон.

— Значит, родители у тебя пэдди?

— Прекратите произносить это слово!

— Почему?

— Потому что называть так ирландцев — оскорбительно.

— Вовсе нет. У меня был кореш-ирландец, Шон, так мы его только так и называли. Он не возражал.

— Разумеется, Клемент, он просто боялся вам возразить.

— Очень сомневаюсь. Крутой был чувак.

— Был?

— Да однажды взял и сорвался домой. Сказал, хочет вступить в ИРА.

Я трясу головой.

— Замолчите!

— Да что такого я сказал? — возмущается великан.

— Хватит сыпать стереотипами об ирландцах. Еще, чего доброго, начнете уверять, будто ваш приятель любил «Гиннесс» и картошку на завтрак.

— Как ни странно…

— Хватит!

— Да и пожалуйста. Я всего лишь поддерживал разговор.

Мы погружаемся в неловкое молчание. Чересчур неловкое.

— Отвечая на ваш вопрос, в моей семье ирландцы по отцовской линии. С его родителями я никогда не встречалась, но сами они из Корка, а в Лондон переехали сразу после войны.

— А как твоего отца звали?

— Деннис. Деннис Хоган.

— Ясно.

И с этим Клемент вновь закрывает глаза и остающиеся пятнадцать минут поездки дремлет.

Пробуждается он, когда за окном уже проплывает платформа «Ватерлоо».

— Хорошо поспали?

— Ага, пасиб.

Он встает и потягивается, раскинув длиннющие, как у орангутанга, ручищи. Раздается скрежет тормозов, двери открываются, и Клемент подхватывает свой рюкзак.

— Спасибо за пиво, пупсик. До скорого!

— Подождите. Не могли бы вы оставить свой…

Прежде чем я успеваю закончить предложение, он уже покидает вагон. Убегает от меня во второй раз — ровно в два раза больше, чем я кому-либо прощаю. И все же что-то в Клементе произвело на меня впечатление. Есть в нем нечто интригующее — на манер автокатастрофы, скажем так.

Я вскакиваю и спешу за ним, однако платформа уже забита битком, и у двух единственных работающих турникетов мгновенно образуются очереди. Когда я наконец пробиваюсь в вестибюль вокзала, его и след простыл.

— Ага. До скорого, Клемент, — бурчу я себе под нос. Без полного имени и каких-либо контактов, очень сомневаюсь, что это «скоро» вообще наступит.

Остается только плестись в подземку.

Можно, конечно, поехать в редакцию, но совершенно нет настроения. Если уж так и так светят неприятности, почему бы не оттянуться на всю катушку и не закосить работу полностью? Уж лучше поехать домой и разобраться с грудой отцовской одежды, что свалена на кровати. По крайней мере, день пройдет не совсем зря. Не говоря о том, что вещам покойника не стоит залеживаться в моей квартире дольше необходимого.

И я решительно направляюсь на свою линию подземки.

Для поднятия духа всю дорогу домой прикидываю, куда заманчивее удрать на деньги от продажи шмоток. В это время года приятным теплом можно насладиться в Марокко или в Греции. Или на Мальте.

Когда я сворачиваю за угол и выхожу на свою улицу, решение, однако, так и не принято.

Мой дом — викторианское строение из красного кирпича, последнее в ряду себе подобных. Весь первый этаж занимает кофейня, поэтому вход в квартиру сзади, через служащий парковочным местом жалкий клочок асфальта, который риелтор при продаже нагло пытался выдать за внутренний дворик. В действительности это не отличающаяся чистотой площадка, где подле мусорных баков перекуривают работники кофейни.

Приступаю к привычным раскопкам в сумочке в поисках ключа. Однажды я все-таки соберусь и выкину весь этот хлам, что таскаю с собой изо дня в день. Ключ отыскивается, как раз когда я подхожу к двери.

Поднимаю взгляд и замираю на месте.

Похоже, ключ мне не понадобится.

10

Дверь приоткрыта от силы на сантиметр — вполне достаточно, чтобы не заметить в утренней спешке.

Я точно заперла ее?

Пытаюсь вспомнить, как уходила из дома, однако приключение с Клементом вытеснило предшествующие события в недосягаемые глубины памяти.

Думая о том, что теперь это, возможно, место преступления, распахиваю дверь ногой и прислушиваюсь, не доносится ли каких звуков сверху лестницы. Выжидаю примерно минуту, однако слышу только шум транспорта со стороны фасада.

— Эй! — кричу я, задрав голову.

Проходит несколько секунд, на лестнице по-прежнему тихо. Не то чтобы я ожидала, что на верхней площадке нарисуется взломщик и вежливо меня поприветствует. Но что он перепугается и бросится наутек, это представлялось вполне вероятным. И, исключая прыжок из окна второго этажа, выбраться из квартиры можно только по этой самой лестнице.

Подняться или вызвать полицию?

Снова кричу наверх, и снова тишина в ответ.

Если квартиру обнесли, то злоумышленники, судя по всему, уже скрылись. Пожалуй, прежде чем вызывать полицию, лучше проверить самой. Вряд ли блюстители порядка шибко обрадуются, если выяснится, что я просто забыла закрыть дверь.

Поколебавшись еще несколько секунд, я заключаю, что если и являюсь жертвой, то скорее собственной паранойи. Решено. Делаю глубокий вздох и начинаю подниматься по ступенькам.

Гостиная выглядит в точности такой, какой я ее оставила — неубранной. Как и кухня. Письменный стол и бугристая диван-кровать в гостевой спальне стоят на своих местах. Подхожу к своей спальне.

Не могу похвастаться обширной коллекцией драгоценностей, а те, что есть, особой ценности не представляют. Тем не менее вид нетронутой шкатулки на комоде вызывает у меня вздох облегчения. Осматриваю остальное: как будто все на своих местах. Честно говоря, единственное, что можно было бы украсть, — это костюмы Денниса Хогана, а они так и лежат грудой на кровати, нетронутые. Вроде бы.

Я почти уверена, что, помня об потенциальной стоимости, разложила их на кровати аккуратно, чтобы не помять. Теперь же костюмы свалены в кучу. И еще кое-что: коробки, что я аккуратно выставила возле шкафа. Три штабеля по четыре? Точно помню, что я сложила их в четыре по три!

Встревоженная, я присаживаюсь на краешек кровати. Может, у меня начались проблемы с памятью? Сколько я наслушалась жутких историй о ранней деменции у людей моего возраста — да даже моложе! Да, случается редко, но случается. Более того, моей бабушке по материнской линии, Ирен, на шестом десятке поставили именно такой диагноз, и она не дотянула даже до пятидесяти восьми.

А может, я понапрасну волнуюсь и это обычный стресс. Уж наверняка проявились бы и какие-то другие симптомы, если бы было о чем беспокоиться по-настоящему. Забывчивость дело обычное, а сегодня утром я спешила. Быть может, я помню, что хотела все аккуратно разложить, а сейчас передо мой реальная картина, оставшаяся после суматошных сборов женщины средних лет, боящейся опоздать на работу.

Боже, отпуск мне просто необходим.

Убедив себя, что меня никто не грабил и что я еще не совсем в маразме, достаю смартфон и ищу магазин подержанной одежды.

Подтвердив по телефону, что они действительно готовы купить любую качественную одежду, извещаю, что вскорости подъеду.

Помимо костюмов и обуви, нужно еще посмотреть одежду в коробках, где мне уже попадались свитера. Занятие малоинтересное, но, если выручу дополнительные средства на коктейли у бассейна, покорпеть, пожалуй, все-таки стоит.

Взяв на кухне с десяток пакетов, чтобы перебрать вещи, снимаю крышку с первой коробки, которая оказывается той самой, в которую я уже заглядывала. Три свитера отправляются в мешок, пара дорогих рубашек туда же. Остальное оказывается нижним бельем, майками и носками, которые запихиваю в другой мешок, чтобы выбросить.

Открываю следующую коробку, и крышка выпадает у меня из рук. На меня смотрит моя собственная фотография в серебряной рамочке. На снимке я моложе — помнится, я использовала его для своей фейсбучной аватарки несколько лет назад. И это не последнее фото: в коробке обнаруживается еще с десяток фотографий Эммы Хоган в рамочках, все с моей страницы в Фейсбуке.

Находка несколько обескураживает.

Зачем Деннис Хоган выставлял их в своей квартире? Намеренно мучить себя? Или же тешиться фантазиями, притворяясь гордым отцом?

Бред какой-то.

В третьей коробке обнаруживаются альбомы с газетными вырезками, о которых упоминал Майлз Дюпон. Все они заполнены в хронологическом порядке написанными мной статьями и репортажами, включая опубликованные много-много лет назад в провинциальной газете. Я внимательно просматриваю первый альбом, посвященный началу моей карьеры. Старые вырезки уже успели пожелтеть от времени.

Усаживаюсь на кровать и минут на десять погружаюсь в чтение давно позабытых опусов, сочиненных наивной, но отчаянно дерзкой юной журналисткой. Занятие сродни просмотру старых школьных табелей, и меня охватывают смешанные чувства — ностальгическая гордость и некоторая грусть о преданных идеалах.

Весьма скоро, однако, мои мысли обращаются к самому поводу для этих неожиданных воспоминаний. Все эти находки похожи на вещи любящего заботливого отца, гордящегося своим чадом, но Деннис Хоган и близко не соответствовал данному описанию. Быть может, фотографиями и газетными вырезками он пытался облегчить угрызения совести? Надеюсь, не удалось и чувство вины мучило его до последнего вздоха.

Во мне вновь вспыхивает гнев, и я остервенело набрасываюсь на остальные коробки, однако ничего ценного или интересного уже не нахожу. Отсутствие новых свидетельств душевных терзаний Денниса Хогана даже вызывает некоторое облегчение.

Распределив вещи по пакетам, отступаю и обозреваю плод трудов своих. Картина складывается такая, что отец покинул сей бренный мир, мало что имея за душой. Деньги у него явно водились, но имущества не скопил. Несколько мешков и коробок — не ахти какой жизненный итог, никак не сравнимый с упущенной столь омерзительным образом возможностью нормальной семейной жизни.

Загрузив вещи в машину после утомительной беготни по лестнице и трижды перепроверив, что входная дверь заперта, отправляюсь в Майда-Вейл.

Не могу не вспомнить старую поговорку «кому мусор, а кому и клад», когда переступаю порог секонд-хенда с трогательным названием «Снова любимые».

Меня встречает высокая стройная женщина, оказавшаяся хозяйкой магазина. Зовут ее Пенни. Она выходит на улицу и осматривает мой товар прямо в машине.

— Отменное качество и прекрасная сохранность! — воркует Пенни, изучая костюмы. Пожалуй, я не отказалась бы сыграть с ней в покер.

В магазине приходится ждать минут сорок, пока Пенни оценивает каждую вещь, но в конце концов она делает предложение:

— Тысяча четыреста?

«Ого сколько за ворох старых шмоток!»

— Ах, я надеялась на сумму несколько побольше. Видите ли, это отцу на памятник…

Естественно, мне плевать с самой верхушки «Шар-да», где похоронен Деннис Хоган, и я скорее спляшу на его могиле, нежели потрачусь на увековечение памяти этого человека в граните. Но личные чувства, разумеется, совершенно не мешают мне прибегнуть к коварному инструменту торга.

Пенни стучит по кнопкам калькулятора.

— Могу поднять до тысячи шестисот, но выше, боюсь, уже никак.

— Ладно, — вздыхаю я, — это уже что-то.

Если ад существует, то билет туда мне определенно уже забронирован, поскольку я не испытываю ни малейших угрызений совести, разыгрывая из себя скорбящую дочь ради денег.

Хозяйка отсчитывает шестнадцать сотен, и мы пожимаем друг другу руки. Я покидаю магазин с ворохом пустых мешков и распухшим от наличных бумажником.

Закинув пакеты в багажник, усаживаюсь за руль, и мне стоит определенных усилий удержаться от радостного вопля — вдруг Пенни наблюдает за мной через витрину, неловко выйдет. По дороге домой мои мысли заняты исключительно песчаными пляжами и крепкозадыми официантами.

Паркуюсь возле дома, достаю сумку и замечаю краем глаза блокнот, небрежно брошенный туда еще утром. Забираю его, чтобы выбросить вместе с остальными пожитками Денниса Хогана.

С облегчением убедившись, что дверь в квартиру заперта, поднимаюсь наверх. Определенно, сейчас не помешает кофе, и я направляюсь на кухню.

Отложив блокнот в сторону, прячу деньги в глубине ящика. Если действительно нагрянут грабители, сомневаюсь, что они станут копаться в старых счетах за коммунальные услуги и прочем хламе, для которого мне попросту лень искать подходящее место.

Пока греется чайник, от нечего делать беру блокнот и принимаюсь его листать. Содержимое его совершенно не отвечает моим ожиданиям. Вверху каждой страницы от руки написана, судя по всему, фамилия, под которой следуют две колонки. Левая озаглавлена буквой «О», правая — «П». В обеих колонках приводятся какие-то подсчеты — четыре вертикальные черточки, перечеркнутые горизонтальной, обозначают пять. На некоторых страницах отмечено только две или три, на других — десять-одиннадцать. Смысл букв остается совершенно непонятным.

Во всем блокноте около ста фамилий. Возможно, Деннис Хоган промышлял букмекерством и эти записи — учет долга игроков. Подобная версия вполне объясняет его доход, но это лишь версия.

Мне становится любопытно, и я разглядываю вытисненное на обложке слово — «Клоуторн». Оно абсолютно ничего мне не говорит, так вполне может называться, например, компания по производству письменных принадлежностей. Я гуглю слово в телефоне.

Результатов кот наплакал, и ни один из них не относится к канцелярским товарам. Только случайные пользовательские профили да игровые форумы для гиков. Что бы «Клоуторн» ни означало, название это настолько загадочное, что до него не добрались даже поисковые алгоритмы Гугла.

Я делаю шаг к мусорному ведру, намереваясь дополнить его содержимое блокнотом. И все же не делаю этого. Любопытство не позволяет мне оставить вопрос без ответа. Пусть это сущая ерунда, но теперь мне, хоть тресни, необходимо выяснить, что такое «Клоуторн» и что за подсчеты вел Деннис Хоган.

Фотографирую обложку блокнота и первые три страницы и выкладываю в Твиттер в надежде, что кто-то из моих восьмисот подписчиков что-то подскажет.

Дальнейшее расследование моего участия уже не требует, и я убираю блокнот в сумочку и приступаю к кофе.

11

— Да-да, лапуля. Темы просто улетные для современной девушки!

Если Мэдисон Марш еще раз назовет меня «лапулей», я вызову такси, доеду до самого Эссекса и вцеплюсь ей в глотку. Вообще-то, я позвонила с намерением договориться обо всем с ее секретаршей, но в итоге нарвалась на мурыжный разговор с самой знаменитостью.

Еще только утро, а я уже до отвала нахлебалась поноса.

— Это потрясающе, Мэдисон! Так когда мне лучше заглянуть к вам?

— Ах, боже мой, — словно и не слыша меня, захлебывается светоч моды, — еще же есть платье с кружевным лифом! Это вообще полный отпад, ты в жизни не видела ничего подобного, лапуля.

— Мне не терпится увидеть собственными глазами… Как насчет следующего четверга или пятницы?

— Может, в среду?

«Если бы я могла в среду, то и назвала бы ее, тупая ты сука!»

— К сожалению, в среду у меня очень насыщенный график. Тогда перенесем на следующую неделю?

— Заметано, лапуля. Вторник?

— Отлично. В час дня?

— Замечательно… Я прям места себе не нахожу, лапуля, вот увидишь, ты сразу влюбишься в мою коллекцию!

Я торопливо завершаю разговор, пока у нее не открылось второе дыхание.

Мэдисон Марш — яркий пример того, что бывает, когда тупице приваливает богатство. Ее муженек, Данни Марш, зарабатывает семь миллионов фунтов в год. Семь миллионов за то, что пинает мячик — куда, черт побери, катится наш мир?

После сказочной свадьбы в прошлом году — вроде как обошедшейся в шестьсот тысяч фунтов — молодожены поселились в типовом дворце с десятью спальнями в Эссексе. Явно изнывающая от скуки Мэдисон вбила в свою пустую черепушку, что ей необходима более респектабельная работа, нежели постоянно светить сиськами перед фотографами. И вот она запускает собственный бренд одежды и готова осчастливить им ни в чем не повинную общественность.

Лично я подозреваю, что народ предпочел бы ее коллекции эпидемию хламидиоза.

Словом, утро выдалось не из лучших, никакого сравнения со вчерашним приятным вечером. Устроившись на диване в пижамке, в компании бутылочки вина и пиццы, я самозабвенно изучала предложения экзотических отпусков — спасибо неожиданно свалившемуся наследству.

Прежде чем выбирать место вожделенного отпуска, необходимо официально договориться о сроках, что означает разговор с Дэймоном. Без всякого энтузиазма направляюсь к нему в кабинет.

— Есть минутка? — спрашиваю я, постучавшись в распахнутую дверь.

— Вообще-то, нет.

— Прекрасно, мне хватит и тридцати секунд. Я хочу оформить отпуск.

— Зачем? — тут же вскидывает он голову.

— Потому что имею на него право.

— Да конечно! — фыркает шеф. — Продолжай не являться в редакцию, как вчера, и окажешься в бессрочном отпуске.

— Я работала с источником.

— Правила тебе известны. Утренние собрания обязательны для всех, никаких отговорок.

— Сделаю выводы. Так как насчет отпуска?

С брезгливой гримасой Дэймон утыкается в монитор.

— Когда? — бурчит он спустя некоторое время.

— В следующем месяце.

— Не, никак.

— А через месяц?

— До конца июля все уже расписано.

— Но я не хочу отдыхать во время школьных каникул! Ценник вдвое выше, и везде оравы визжащих паршивцев!

Брезгливость на его роже трансформируется в надменность.

— Мне-то что? Раньше надо было суетиться.

— Вообще-то, если подумать, отпуск в сентябре звучит тоже неплохо. Вроде как Джини недавно перенесла свой с сентября на октябрь?

«Накося выкуси, Дэймон!»

— Как скажешь, мне без разницы. А теперь будь так добра, займись работой.

Я с улыбкой удаляюсь.

На самом-то деле ждать до сентября мне вовсе не улыбается, но Дэймону знать об этом совершенно незачем. Тем не менее лучше пять месяцев ожидания, чем отпуск в школьные каникулы. Коли на то пошло, две недели подряд таскаться к гинекологу и то лучше.

Радуясь этой маленькой победе, возвращаюсь за свой стол, плюхаюсь в кресло и упираюсь взглядом в монитор. Мотивация нулевая — работы полно, но ничего стоящего. Решаю пока не утруждаться, а покопаться в Твиттере — глядишь, и взбешусь до рабочего состояний.

Вопреки моим ожиданиям, о вчерашнем посте ничего нет — ни комментариев, ни ретвитов, ни хотя бы одного лайка. Либо «Клоуторн» такая же загадка для моих подписчиков, как и для меня, либо за ночь от меня отписались все восемьсот человек. Кликаю на свой профиль и обнаруживаю, что моего твита с фотографиями блокнота в публикациях просто-напросто нет.

Напрягаю память. Пост я написала точно, но вот выложила ли его? Совершенно не помню, однако все ясно и без напряжения памяти — а иначе как еще объяснить отсутствие твита. Беру телефон и загружаю только фотографию обложки блокнота, после чего удостоверяюсь, что пост появился в моей ленте. Черт, если не получается уйти в отпуск, нужно заняться йогой или чем-нибудь в этом роде, а то уже ум за разум заходит.

В открытом телефонном фотоальбоме на глаза мне попадаются печальной памяти снимки, сделанные в прошлом ноябре в «Кентонском конском дворе». Теперь-то толку от них никакого, и я безжалостно удаляю их, за исключением трех с Клементом. Вспоминаю вчерашний разговор и его слова о судьбе.

И в голову мне приходит одна мысль.

В судьбу я не верю, но верю, что с этим крупным мужчиной все не так просто, а журналистское расследование о жизни решали из преступного мира, возможно, как раз и есть та самая заветная статья, что столь отчаянно требуется для моей карьеры.

Есть, правда, одно небольшое затруднение: я понятия не имею, где его искать.

Наобум набиваю в Гугле «Клемент» и перехожу на поиск по изображениям. М-да, результаты и за неделю не просмотришь. И почему я не взяла у него номер телефона, да хотя бы полным именем не поинтересовалась? Абсолютно не с чем работать… Или все-таки есть с чем?

Постукивая ручкой по столу, обдумываю возможные последствия.

Да какого черта!

Минут пять трачу на поиски, и найденное название заведения приводит меня в некоторую растерянность. Тем не менее обдумываю тактику разговора и набираю номер.

В трубке раздается бодрый голос с явственным акцентом среднего класса:

— Доброе утро, «Дом Клемента».

— Мистер Хаксли?

— Слушаю.

— Меня зовут Эмма Хоган, и я звоню в надежде на вашу помощь.

— Смотря что вы от меня хотите, — с некоторым подозрением отзывается мужчина. — Кто вы такая, мисс Хоган?

Если я признаюсь, что работаю журналисткой, наш разговор прекратится, толком и не начавшись.

— Я звоню насчет нашего общего друга.

— И кого же именно?

— Насчет Клемента.

На другом конце линии воцаряется тишина.

— Мистер Хаксли? Вы здесь?

— Да, здесь, — наконец тихо отзывается он.

— Вы слышали, что я сказала?

— Да.

— И?

— Вы знакомы с Клементом? — настороженно спрашивает Уильям Хаксли.

— Только вчера с ним познакомилась.

— Где?

— Если вкратце, мы с ним проболтали несколько часов, но в толпе на «Ватерлоо» я его потеряла.

— Какой?

— Затрудняюсь ответить на ваш вопрос, мистер Хаксли, ей-богу. Как я сказала, мы не так уж долго говорили.

— Да, конечно. Прошу прощения за бесцеремонный вопрос, но почему вы мне звоните?

— Он рассказал мне, что помогал вам решить одну проблему. Это так?

Снова следует молчание. Наконец:

— Да, так.

Хотя меня так и подмывает спросить о произошедшем в конюшне, я все-таки избегаю касаться острых тем и следую своему плану.

— Что ж, у меня тоже возникла проблема, и помощь Клемента мне не помешала бы.

— Даже если так, вы не ответили на мой вопрос. Почему вы мне звоните?

— Потому что понятия не имею, как мне его найти.

— И вы полагаете, что я знаю?

— Именно на это я и надеюсь.

— Нет, не знаю, — вздыхает мужчина. — Но поверьте мне, мисс Хоган, если вам по-настоящему требуется его помощь, Клемент отыщет вас сам.

— Хм, поняла. Вы можете еще что-нибудь сказать о нем?

— Думаю, обсуждать нам больше нечего.

— Простите?

— Если Клемент предложит вам помощь, примите ее и будьте ему благодарны. Это все, что я могу вам сказать.

— Но…

— Всего хорошего, мисс Хоган.

И с этим Уильям Хаксли вешает трубку.

В полнейшей растерянности откидываюсь на спинку кресла. Бывали у меня, конечно же, и более странные телефонные разговоры с источниками, но этот определенно входит в группу лидеров. На протяжении недолгого звонка тон Хаксли что-то неуловимо мне напоминал. В прошлом мне доводилось брать интервью у людей, переживших разнообразнейшие трагические события — автокатастрофы со смертельным исходом, нападения террористов, — и у всех них голос звучал одинаково потрясенно и подавленно. У Хаксли, однако, слышалось и еще что-то, вот только не могу понять, что именно.

С досадой швыряю ручку на стол. Получается, я несколько месяцев терзалась понапрасну — теперь очевидно, что интересен именно Клемент, а вовсе не Уильям Хаксли.

Раздается звуковой сигнал электронного сообщения. Смотрю на экран компьютера, однако адрес отправителя мне незнаком. В теме указано одно-единственное слово: «Блокнот».

Открываю письмо:

Что ж, карточная игра объясняет и фамилии, и систему подсчета. А что самое замечательное, я не только удовлетворю свое любопытство, но, кажется, какой-то болван еще и готов выложить неплохие денежки. Набиваю Аллану Тиму встречное предложение в четыреста фунтов и подтверждаю готовность встретиться после работы.

Коллекционеру явно не терпится, поскольку его ответ приходит уже через минуту:

Отвечаю подтверждением и сделки, и назначенного места, и времени встречи. Внезапно день становится не таким уж и дерьмовым.

Вдохновленная еще одним внезапно свалившимся кушем, а также ввиду уймы накопившихся задач после вчерашнего прогула, остаток дня я вкалываю, как бобер на плотине. Пускай гордости у меня эта работа и не вызывает, но все же это работа. Я даже задерживаюсь в редакции до половины седьмого, хотя вовсе не по причине преданности родной газете, а потому что станция «Паддингтон» располагается как раз на середине пути до дома, и на встречу с Алланом Тимом проще прямо с работы и поехать.

Неспешно прогуливаюсь до «Гайд-парк-корнер», сажусь на поезд и, сделав пересадку, выхожу на станции «Паддингтон» за пять минут до назначенного времени. На поверхности меня встречают низкие облака в компании сумерек. Я сверяюсь с картой на телефоне: до винного бара лишь пара минут ходьбы.

Спринг-стрит — типичная лондонская улочка, в том смысле, что представляет собой средоточие квартир, магазинов, закусочных с блюдами на вынос и паба. Даже не видя «У Марко» можно не сомневаться, что он окажется захудалым по сравнению с подобными заведениями в Белгрейвии или Челси.

Как выясняется, бар настолько захудалый, что уже обанкротился, о чем однозначно свидетельствуют затемненные витрины и наклеенное на стекло уведомление судебных приставов. Аллан Тим, судя по всему, здесь не завсегдатай и совершенно не в курсе, что этим вечером — да и вообще никогда — в выбранном им месте подавать охлажденное Просекко не будут.

Поскольку мой покупатель должен явиться с минуты на минуту, я решаю дождаться его, а не назначать другое место встречи. На меня вдруг наваливается усталость после трудового дня, и я прислоняюсь к кирпичной колонне возле входа в бар и предаюсь мечтам, как потрачу денежки мистера Тима.

Новая сумочка? Выходные на курорте? Телефон…

— Шевельнешься, сука, и ты покойница!

Прежде чем я успеваю осмыслить угрозу и уж тем более как-то среагировать, под ребра мне упирается что-то острое.

— Да, это нож, — подтверждает голос. — И я, блин, пущу его в ход, если не будешь слушаться!

12

Единственное, чем я осмеливаюсь пошевелить, это глаза. Округлившиеся от ужаса, они бегают по сторонам, однако потенциального спасителя не наблюдается. Можно закричать, но чем это обернется? Нервировать вооруженного ножом — затея определенно не из лучших.

Нужно заговорить ему зубы, попробовать разрядить обстановку.

— Послушайте, я не…

Но нападавший хватает меня за воротник пальто и дергает назад, волоча с относительно безопасной улицы в темный переулок у винного бара. Мне приходится лихорадочно перебирать ногами, чудом удерживая равновесие — пока не спотыкаюсь о вероломно подставленную ногу грабителя.

Лечу назад и с размаху приземляюсь на задницу. К боли добавляется вонь сырости и мочи.

Наконец, шок уступает ужасу — не без некоторой примеси, впрочем, угрюмого фатализма. За столько лет хождения по улицам Лондона, по статистике, рано или поздно это должно было случиться. Похоже, моя удача закончилась.

Поднимаю взгляд на своего обидчика — сущий дрищ, буквально ходячий скелет. Накинутый капюшон не скрывает характерную рожу: рубцы от прыщей, запавшие глаза и неопрятная козлиная бородка. Но сейчас меня волнует не столько его внешность, сколько здоровенный нож, которым грабитель размахивает у меня перед носом.

Переулок такой узкий, что вскочить и удрать попросту невозможно. И я лишь желаю, чтобы это поскорее закончилось.

— Что вам нужно?

— Сумку гони! И мобилу!

Этот говор я слышала миллионы раз — говор разочаровавшейся в жизни молодежи из британских трущоб. И этот говорок грабителя, и его юность странным образом успокаивают: просто ограбление, как пить дать, нужны деньги на наркоту. Будь он постарше и покрасноречивее, мотив наверняка был бы более зловещим.

Перекидываю ремешок через голову и протягиваю ему сумочку. Словно бездомная собака, которой предлагают еду, он осторожно подается вперед и вырывает добычу.

— Гони мобилу.

Телефон мне совершенно не жалко, но так не хочется снова мучаться с настройкой.

— Слушай, это дешевый «Андроид». Он ничего не стоит.

— Мобилу гони, на хрен!

— Ладно, — огрызаюсь я и угрюмо лезу в карман.

Я на секунду отвлекаюсь от грабителя, и в этот момент свет со стороны Спринг-стрит почти полностью перекрывает какая-то тень.

Вскидываю голову и вижу, что человек, отбрасывающий эту тень, стоит на месте грабителя, который, в свою очередь, прижат к стене, пришпиленный к ней вытянутой ручищей.

Встаю на ноги и не верю своим глазам. Органы зрения, однако, меня не обманывают, и я невольно ахаю:

— Клемент!

— Привет, пупсик.

С учетом обстоятельств непринужденность великана несколько странновата, зато в расширенных глазах дрища отражается ужас. И хотя вид его страданий доставляет мне глубочайшее удовлетворение, у меня возникают серьезные опасения, что со стиснутым горлом долго он не протянет.

— Ох уж эта нынешняя молодежь, — сокрушенно цокает языком Клемент. — Ну никакого уважения!

— Э-э, вы же понимаете, что он задыхается?

— Еще несколько секунд выдержит. Ты-то в порядке?

— Пожалуй что.

Поднимаю сумочку с земли, а великан тем временем обращается к юнцу:

— Еще жив, сынок?

— Не думаю, что он может ответить.

— Тут ты права.

Клемент перемещает руку с горла своей жертвы ему на грудь и ухватывается за худи.

— Считаю, тебе следует извиниться.

— Осторожно! — вмешиваюсь я. — У него нож!

— Был.

Свободной рукой Клемент залезает в карман и выуживает нож. Затем снова поворачивается к грабителю.

— Тебя не предупреждали, что баловаться игрушками взрослых дядей опасно?

Тот от страха лишился дара речи и только мотает головой.

— Зря. — Клемент поворачивается ко мне. — Отойди в сторонку, пупсик.

Я послушно отступаю, и великан обеими руками берет юнца за грудки.

— Бывай, мудила!

И с этими словами швыряет грабителя в глубь переулка — прямо олимпийский толкатель ядра запускает свой снаряд. Я с ужасом смотрю, как тот катится по замусоренному тротуару.

Мой шок сменяется облегчением, когда он со стоном усаживается и сипло матерится.

— Боже, Клемент, вы же могли убить его!

— Если бы хотел, он бы там сейчас не сидел.

Хм, не поспоришь.

— Спасибо вам огромное, — пыхчу я. — Даже не знаю, что со мной было бы, не подоспей вы на выручку.

Благодарность благодарностью, но мой следующий вопрос неизбежен:

— Но как вы…

— Я следил за тобой.

— Следили? Зачем?!

— Скажем так, у меня появилось ощущение, что рано или поздно тебе потребуется помощь.

— Ощущение? И за многими женщинами вы следили с надеждой, что их станут грабить?

— Не-е, ты первая.

— Даже не знаю, радоваться или плакать.

— Ставлю на «плакать».

Я улыбаюсь, но он серьезен.

— Что ты здесь делала? — спрашивает он.

— У меня была назначена встреча с одним мужиком в винном баре рядом.

— Который закрыт, что ли?

Я киваю.

— Во сколько?

— В семь.

— Ну и где он?

Я достаю телефон. Уже десять минут восьмого, а от мистера Тима никаких сообщений. Высовываюсь из переулка, но на Спринг-стрит пусто.

— Либо опаздывает, либо вообще не явился.

Клемент делает несколько шагов и нависает над юнцом.

— Эй ты, мудила, как тебя зовут? — рявкает он.

— Джейдон, — мямлит тот.

— Слушай сюда, Джейдон. Я задам тебе вопрос, и если вздумаешь гнать фуфло, сделаю тебе новую дырку в жопе. Усек?

Парень утвердительно кивает.

— Ты мою подругу наугад выбрал, чтобы обнести?

— Да…

— Ответ неверный.

Клемент наклоняется к Джейдону, возможно, намереваясь снова его придушить, и тот пытается отползти на заднице назад. Вот только, к несчастью для него, отступать ему некуда.

— Ладно, ладно, — скулит он. — Мне какой-то старикан сказал, что она придет сюда. Дал сотню и сказал, что получу еще столько же за ее сумочку и мобилу. И что все бабки могу оставить себе.

— Что за старикан?

— Не знаю, как его зовут. Я шел от букмекера на Напьер-стрит, и он окликнул меня из своей тачки.

— И как ты должен был сообщить ему, что выполнил работу?

— Он сказал, что позвонит через час.

— Как он выглядел?

— Да не знаю я, братан. Ну, типа, обычный.

— Обычный?

— Ага. Кроме носа. Нос у него кривой, да.

— Он старый, молодой? Черный, белый?

— Белый и… Не знаю… Старый и жирный, п***ц просто.

— Сильно старый?

— Чувак, да не знаю я! Может, пятьдесят, может, семьдесят, хрен его поймет. Я кетамином закинулся, меня как раз плющило.

— А что за тачка у него?

— Особо и не разглядывал… Черная такая, может, «мерс», может, «ауди».

Клемент приседает на корточки и щелкает пальцами:

— Гони сотню.

— Что?

— Что слышал. Повторять не стану.

— Я уже потратил сорок.

— Гони остаток.

Джейдон бормочет что-то невнятное, лезет в карман и протягивает Клементу три двадцатифунтовые банкноты. Тот выхватывает деньги и назидательно произносит:

— Считай это платой за жизненный урок: преступления прибыли не приносят, если только у тебя нет к ним способностей — а у тебя их нет, сынок.

Он окидывает парня свирепым взглядом на прощанье и неторопливо возвращается ко мне.

— Как насчет выпить, пупсик? Наш друг проставляется.

Что-нибудь покрепче — как раз то, что мне необходимо. Только сперва я тоже зыркну на поганца:

— Что, без ножа не такой крутой, да? Тупой маленький говнюк!

Отчасти восстановив собственное достоинство, следую за Клементом прочь из переулка.

— Полегчало? — интересуется он.

— Немного.

— Хорошо. Тут неподалеку есть паб.

Я никогда не испытывала страха на улицах, но с досадой обнаруживаю, что едва ли не жмусь к Клементу по пути к питейному заведению. Что, вообще-то, представляет собой повод для беспокойства: я полностью вверяюсь человеку, с которым познакомилась лишь вчера. Возможно, запоздало сказывается шок, но другого прибежища сейчас у меня нет.

— В курсе, что тебя подставили, пупсик?

— Что-что? С чего вы взяли?

— Парнишка тебя поджидал. Обычно грабители не ошиваются в темных переулках в надежде, что туда запорхнет какая-нибудь пташка.

— Но зачем кому-то меня подставлять?

— Это уж у тебя надо спрашивать. С твоей-то работой ты наверняка взбесила уйму народу.

Мысленно перебираю свои публикации за последние несколько месяцев и быстро понимаю, что за этот срок не написала абсолютно ничего интересного, не говоря уж о способном задеть кого-то за живое.

Я все еще раздумываю, когда мы переступаем порог паба того рода, что обычно я стараюсь избегать, — гадюшник, где перед матчами собираются футбольные хулиганы.

Мы направляемся прямиком к стойке, и Клемент заказывает себе пинту пива.

— А тебе чего, пупсик?

— Бренди, без ничего. Двойной!

Он озвучивает мой заказ наивульгарнейшего вида барменше. Девица игриво хлопает накладными ресницами, однако внимание Клемента больше привлекает ее многообещающее декольте.

Мы усаживаемся за столиком у окна.

— В вашем вкусе? — интересуюсь я. — Эта барменша?

— Не. На ночь сойдет, но у нее ж только пилотка да сиськи. А в башке ноль.

— Очаровательный слог.

— Сама спросила, — пожимает плечами он.

При обычных обстоятельствах небрежный мужской шовинизм Клемента вывел бы меня из себя. В данный момент, однако, меня занимают более насущные проблемы.

— Я обдумала ваши слова, Клемент, но ума не приложу, кто мог меня подставить.

Он удивленно вскидывает брови:

— Прямо вот никто-никто?

— Честно! — настаиваю я.

— Допустим. А что за мужик, с которым у тебя была назначена встреча?

— Да какой-то помешанный на карточных играх. Мы обменялись парой электронных писем, но он показался мне вполне безобидным.

— Однако он так и не появился.

— Нет.

— У тебя есть его телефон?

— Э-э, нет.

— Как же вы тогда договорились о встрече?

— Он прислал письмо по электронной почте. Наверно, узнал мой имейл в Твиттере.

— Но номера своего не дал? Тебе не кажется это подозрительным?

Приходится задним числом признать, что легкие деньги несколько вскружили мне голову.

— Если сложить два и два, — продолжает Клемент, — определенно подстава.

Я отпиваю немного бренди, обдумывая эту гипотезу. Ладно пытались ограбить, но если действительно заманили в ловушку — это уже другое дело, тем более что мне совершенно непонятен мотив.

— Как того чувака звали? — спрашивает Клемент.

— Аллан Тим.

Он откидывается на спинку стула и невидяще таращится в пространство надо мной, при этом поглаживая свои нелепые усища. Я терпеливо ожидаю продолжения, но тщетно.

— Вам со мной скучно?

— А?

— Вы где-то в другом месте, Клемент.

— Я думал.

— О чем же?

— Об этом имени. Я точно где-то его слышал, но вот где… Не, потерял.

— Что ж, в нашем возрасте бывает.

— Что бывает?

— Забываешь то одно, то другое. Например, кто-нибудь представляется, а я через десять секунд уже и вспомнить его имени не могу.

— Просто у некоторых больше воспоминаний.

— Не отнекивайтесь, не настолько вы моложе меня, если вообще моложе.

— Даже не знаю. Я уже совсем запутался.

— В годах?

— В годах, во всей жизни.

— Разумеется, запутались, — фыркаю я. — Некоторые называют это старостью. С кем не бывает, Клемент.

Хмурый взгляд в мою сторону наводит на мысль, что пора сменить тему.

— Как вы считаете, стоит мне обратиться в полицию?

— Если надеешься, что они чем-то помогут. Только меня не приплетай.

— Почему?

— Потому что я так сказал. Не доверяю я им.

Насколько я могу заключить из подсмотренного мною в Суррее краткого общения Клемента с сержантом Баннер, это взаимно.

— Просто скажу, что вмешался какой-то прохожий.

— Ничего не имею против, но ты ведь понимаешь, что они ни хрена не сделают?

— Клемент, это же полиция! Они не могут оставить без внимания угрозу моей безопасности!

— У тебя не особенно богатый опыт общения с фараонами, верно, пупсик?

— Хм, вообще-то, да, небольшой.

— Ты накатаешь заяву, заполнишь всякие бланки, и они тебя спровадят — вот и весь сказ.

— Как мне представляется, полиция работает несколько по-другому.

— И чем же тогда они, по-твоему, занимаются?

После нескольких секунд размышлений мой пыл защищать британских правоохранителей угасает. Как-никак, в вопросе установления ближайших родственников моего отца именно эту вот полицию легко обошло агентство недвижимости.

— Я даже… хм…

Рассуждая здраво, что они могут сделать? Напрямую мне не угрожали, и я понятия не имею, почему этот тип, Аллан Тим, меня подставил — при условии, разумеется, что вообще подставил.

— Ну? — подгоняет меня Клемент.

— Может, это всего лишь совпадение. Если я действительно кому-то понадобилась, зачем посылать обдолбанного имбецила?

— Прикрытие.

— Не понимаю.

— Наш юный друг сказал, что кто-то подвалил к нему возле букмекерской конторы и заказал твое барахлишко. Обычно так поступают, чтобы замести следы. Кем бы тот тип ни был, чувака для ограбления он выбрал случайного, чтобы его не вычислили.

— Хм… уж слишком серьезно, прямо шпионская история.

— Возможно, но фараонам влом будет расследовать в любом случае.

— И что же мне тогда делать?

— Быть настороже.

— Что ж, спасибо за мудрый совет. Теперь мне гораздо спокойнее.

Допиваю свой бренди и принимаюсь рыться в сумочке в поисках залежалой пачки сигарет, что я начала еще месяца два назад. При сильном стрессе сигарета неизменно меня успокаивает. На этот раз, впрочем, эффект обратный, поскольку пачка упорно не отыскивается. Я раздраженно вытаскиваю всякую всячину из сумочки, чтобы не мешалась.

— Это что? — спрашивает вдруг Клемент.

— Да тот самый блокнот, который собирался купить Аллан Тим. Пожалуй, предложение было слишком хорошим, чтобы оказаться правдой. Жаль, но четырем сотням придется помахать ручкой.

Он берет книжицу и внимательно изучает ее.

— Черт, пупсик!

— Что?

Клемент молчит, лишь сосредоточенно перелистывает страницы. Затем угрюмо осведомляется:

— Откуда это у тебя?

— Лежал в старом пиджаке моего отца.

Он почти благоговейно кладет блокнот на стол, не отрывая от него взгляд.

— Что в нем такого, Клемент? Это всего лишь подсчет очков в какой-то старинной карточной игре.

— Черта с два!

— А что же это тогда?

— До хренища неприятностей, пупсик. Если я не ошибся, то знаю, кому принадлежит этот блокнот.

Я даже представить себе не могу, что способно обеспокоить Клемента. И все же он явно нервничает.

— Ну так выкладывайте. Кому он принадлежит?

— Таллиману.

13

Мой здоровый цинизм неудержим, и я фыркаю:

— Кому-кому? Таллиману?

Клемент кивает, по-прежнему мрачный как туча.

— Ах, ну да. Это типа Бэтмена или Супермена? — от души потешаюсь я.

— В «Клоуторне» нет ничего смешного. Уж поверь мне, пупсик.

— Если это не карточная игра, что же это тогда, мистер умник?

— Тебе понадобится еще выпивка.

К моему величайшему раздражению великан встает и направляется к барной стойке. Ненавижу недосказанности. В ожидании его возвращения возобновляю поиски сигарет, и, как раз когда громада Клемента нависает над нашим столиком, помятая пачка наконец-то отыскивается.

— Вот, — ставит он передо мной второй стакан бренди.

— Давайте же, хватит держать меня в неведении. Кто этот ваш загадочный Таллиман?

Не обращая внимания на мой сарказм, великан усаживается за стол и основательно прикладывается к своему бокалу.

— Итак, пупсик. Перво-наперво: ты не должна никому говорить, что заполучила записную книжку Таллимана. И «никому» означает «никому»!

— Договорились, — фыркаю я, закатывая глаза. — Просто расскажите, ради Бога!

— «Клоуторн» — клуб, открытый еще в конце пятидесятых, — понизив голос, объясняет Клемент. — Сначала это была просто тусовка бизнесменов, где они встречались и перетирали всякую свою фигню.

— Вроде клуба профессиональных знакомств, что ли?

— Не знаю, что это такое, может быть. Так вот, где-то в конце шестидесятых они решили сменить направление и для начала избавились от членов, которых сочли недостаточно важными. Изменили правила приема, чтобы к ним всякая шелупонь не совалась. В общем, стали типа масонов, только вступить гораздо труднее. Тогда у них и появился девиз Favent in gratiam.

— Хм, я не сильна в латыни.

— Означает «услуга за услугу».

— Поверю вам на слово. Продолжайте.

— Короче, богатые и авторитеты могли там обмениваться всякими услугами. По слухам, среди его членов были министры, директора банков, полицейские шишки, медиамагнаты, судьи Верховного суда, ну и крупные дельцы — в общем, все, кто обладал властью и влиянием.

— Как будто ничего зазорного. К чему же секретность?

— Они же не просили друг у друга забежать в магазин, пупсик, или одолжить пятерку-другую. Эти ребята могли закрыть судебное дело, обвалить акции или организовать травлю в прессе. Какие, по-твоему, они оказывали друг другу услуги?

— Вы хотите сказать, члены этого клуба нарушали закон?

— Да какое, на хрен, нарушение закона. На членов «Клоуторна» закон не распространялся. Коррупция во всей своей красе.

— Хорошо, а пресловутый Таллиман чем занимался?

— Этот был там самым главным, типа председателя, наверное. Надзирал за всеми членами клуба. Контролировал обмен услугами и следил за соблюдением правил. Отметки в блокноте показывают, сколько услуг оказано и получено каждым членом.

Я беру записную книжку и перелистываю страницы. Буквы «О» и «П» сверху каждой из них как будто согласуются с рассказом Клемента.

— Значит, вы утверждаете, что фамилии в блокноте принадлежат высокопоставленным деятелям, состоявшим в клубе коррупционеров? Которые нарушали закон, оказывая и получая услуги?

— Примерно так.

— А этот «Клоуторн» все еще существует?

— Не знаю, и, честно говоря, пупсик, даже если и существует, ты ни за что этого не выяснишь.

— Почему же?

— Это тебе не какой-то заурядный частный клуб. В справочниках его адреса не найдешь, а его члены дали клятву хранить тайну.

— Откуда же вы столько о нем знаете?

— Так я практически ничего и не знаю. Только знаю… то есть знал кое-кого в свое время. Ходили всякие слухи на районе. Как-никак, если слухи такие упорные, обычно что-то за ними да кроется.

С последним, по собственному опыту, не могу не согласиться. Некоторые из моих лучших репортажей как раз и основывались на обрывочных сплетнях из различных источников.

— Нет дыма без огня?

— Вот-вот, а уж насчет «Клоуторна» дыма хватало.

— И когда это было?

— Давно уже.

— А можно поточнее?

— Можно, только это все равно не важно — во всяком случае, для тебя.

Двадцать пять лет работы в журналистике делают человека закоренелым скептиком. Без проверки и перепроверки фактов в моей профессии делать нечего, и, как бы интригующе ни звучала клементовская история, она вполне может оказаться досужим вымыслом.

— И вы считаете, что меня пытались ограбить потому, что Аллан Тим захотел вернуть свой блокнот?

— Ага.

— Ну, хорошо. Оставим на время вопрос, как эта вещица оказалась в кармане пиджака моего отца. Но почему Аллан Тим просто не купил блокнот, как мы условились? Почему подослал юнца отнять у меня сумочку и телефон?

— Ты у нас журналист, пупсик. Тебе лучше знать.

Четыре сотни фунтов, надо полагать, капля в море по сравнению с информацией, изложенной в блокноте, — если верить Клементу, конечно. Аллан Тим мог бы просто встретиться со мной, расплатиться, и я бы пошла себе, пребывая в блаженном неведении.

— Все это не имеет смысла.

— Кое-что имеет: откуда этот тип вообще узнал, что блокнот у тебя?

— Сказал, что увидел в моем… Ох, блин!

— Что?

— Я выложила фотографии записной книжки в Твиттере.

Клемент морщится, как будто я ответила на норвежском.

— У меня в телефоне хранятся фотографии блокнота, в том числе и некоторых страниц с фамилиями. Поэтому-то Аллан Тим и не стал покупать его — ему нужен был и мой телефон!

— Вполне разумно.

— Разумно, только если все это правда.

— Ты можешь предложить какое-то другое объяснение?

— Отсутствие другого объяснения не делает вашу историю правдивой. И потом, если «Клоуторн» такой секретный клуб, какого черта Аллан Тим назвался настоящим именем?

— Вовсе нет. Еще не врубилась, что ли?

— Во что я должна врубиться?

— Я сказал, что слышал это имя, и теперь мне понятно, почему оно показалось мне знакомым.

— И почему же?

— Аллан Тим — не настоящее имя, это анаграмма слова «Таллиман».

Я предпочитаю убедиться в этом сама и какое-то время мысленно переставляю буквы.

— Вот черт! И вправду анаграмма…

— Теперь веришь?

Я невольно улыбаюсь, вновь ощущая «звоночек».

— Если эта история про клуб «Клоуторн» правда, у меня в руках сенсация столетия!

Великан едва не давится пивом.

— Ты что, охренела?

— Что такое?

— Ты вообще слушаешь, что я тебе говорю? Серьезно, пупсик, лучше не впутывайся в это, если жить хочешь!

— Вы могли бы мне помочь. Ведь именно этим вы и занимаетесь, решением проблем?

— Ага, и твою решить проще простого. Забудь про клуб.

— А как же записная книжка? Если все это правда, этот Аллан по-прежнему хочет ее вернуть.

Клемент откидывается на спинку и чешет затылок. Размышления отнимают у него с полминуты.

— Да, он этого так не оставит, — признает наконец он. — Даже если ты скажешь ему, что избавилась от блокнота, вряд ли он поверит. Лично я бы не поверил.

— И что же мне делать? Ждать следующего ограбления?

Мой вопрос влечет за собой возобновление почесывания затылка.

Пока Клемент ломает голову над выходом из положения, сама я задумываюсь над оборотом, который принимает достаточно невинно начавшаяся история. И быстро убеждаюсь в прискорбной недостаточности сведений, чтобы хотя бы намекнуть кому-либо на ставшее мне известным. Истории подобного масштаба требуют месяцы, а то и годы расследований. Я же, можно сказать, лишь краем уха услышала про некий гипотетический клуб высокопоставленных коррупционеров. Фактов у меня попросту нет.

— Знаете что, Клемент? Как говорится, нападение — лучший вид защиты.

— Еще говорят, поспешишь — людей насмешишь. К чему ты ведешь?

— К тому, что нечего мне рассиживаться. Не хочу постоянно озираться по сторонам, пока этот Аллан Тим планирует, как бы заполучить свой блокнот.

— И что ты предлагаешь?

— Выйти на Тима самой.

— Может, расскажешь как?

— Помогите мне разузнать о «Клоуторне». Если я добуду убедительные доказательства деятельности клуба, сам блокнот станет не столь важен, так же как и Аллан Тим, кем бы он там ни был.

Призыв мой исходит скорее от сердца, нежели от рассудка. Я слишком полагаюсь на человека, едва мне знакомого, и хватаюсь за историю, которая запросто может оказаться лишь плодом его воображения. Тем не менее я готова рискнуть. Потенциальный выигрыш слишком грандиозен, чтобы пренебрегать подвернувшейся возможностью.

Внимание великана сосредотачивается на капельках конденсата, сбегающих по холодному бокалу.

— У меня есть деньги, Клемент. Я могу вам заплатить.

— Дело не в бабках, — бурчит он.

— В чем же тогда?

— Я всего лишь один мужик.

— Да, зато какой мужик!

Великан поднимает на меня взгляд, секунду-другую мы смотрим друг другу в глаза, и он снова переводит взгляд на бокал.

— Что ж, — фыркаю я, — тогда я сама.

Сочтя разговор законченным, забираю со стола блокнот и пачку сигарет и бросаю их в сумочку. И когда уже встаю, Клемент вдруг тянется через стол и хватает меня за руку.

— Два условия, — вздыхает он.

Я опускаю взгляд на его руку. Любой другой мужчина за подобный поступок уже схлопотал бы пощечину, однако хватка Клемента скорее обнадеживает, чем раздражает.

— Слушаю.

— Во-первых, ты постоянно остаешься у меня на виду.

— Будет неловко, когда кому-то из нас понадобится в туалет.

— Я совершенно серьезно, пупсик.

— Допустим, но мне же нужно будет ездить на работу.

— Я буду провожать тебя и встречать по окончании рабочего дня.

— Хорошо, как-нибудь переживу. Второе условие?

— Мне нужен телефон. Самый простой. Просто на случай, если тебе понадобится срочно мне позвонить.

— У вас нет мобильника?

— Пока не было необходимости.

— Как же тогда с вами связываются?

— А со мной никто не связывается.

Он наконец-то отпускает мою руку, и я снова сажусь за стол.

— Телефон можно будет купить утром. У меня рядом с домом как раз есть магазинчик.

Клемент кивает.

— Так мы договорились?

— Похоже на то.

— Замечательно.

Хоть это и не совсем «звоночек», но сердце у меня радостно трепещет. Наконец-то удалось ухватиться за что-то стоящее! Хотя, судя по мрачному выражению напарника, моего энтузиазма он не разделяет.

— Клемент, вы уверены, что хотите мне помогать? По вам не скажешь, что вы горите желанием.

— Это вопрос не желания, пупсик, а необходимости.

— Вас никто не заставляет.

— Неужто? — бурчит он и встает. — Мне нужно покурить. Идешь?

Я не заставляю себя упрашивать. Остаточный шок и две порции бренди разожгли у меня зверскую жажду никотина.

Мы пересекаем зал и выходим в уменьшенную версию тюремного прогулочного дворика.

— Какой очаровательный пивной сад, — комментирую я. — А это ведро с окурками — просто шик!

Клемент пропускает мой сарказм мимо ушей и выуживает из нагрудного кармана сигареты. Я выковыриваю сигарету из своей многострадальной пачки и прикуриваю от любезно предложенной зажигалки.

Первая затяжка вызывает неописуемые ощущения. Я всецело признаю, что курение — ужасная привычка, и все же не думаю отказываться от нее, поскольку сократила ежедневные десять сигарет до четырех-пяти в месяц.

Какое-то время мы молча курим. Возобновлять разговор приходится мне.

— Деньги, разумеется, пополам.

— Деньги?

— Истории вроде этой могут принести целое состояние.

— Пупсик, я же сказал тебе, деньги меня не интересуют.

— Да бросьте. Деньги нужны всем.

— Мне только и нужно, чтобы хватало на выпивку, сигареты и еду.

— А ипотека?

— Я зарабатываю вполне достаточно, чтобы снимать себе хату.

— Ах, у вас нет собственного жилья?

— Не-а. Никогда не было и не будет.

— Но ведь это крайне недальновидно. Осмелюсь предположить, пособие вам не полагается, на что же вы собираетесь жить, когда выйдете на пенсию?

— Я вышел на пенсию уже давным-давно.

— Что? Вы же сказали, что работаете решалой. Это ведь постоянная работа, разве нет?

— Не, это скорее… Как же называется… Призвание, вот.

— Поэтому вы и не хотите получить с меня плату?

Великан глубоко затягивается и отвечает:

— Скажем так, мои жизненные цели отличаются от общепринятых, и деньги среди них не значатся.

— Принято, но если вы вдруг передумаете, предложение остается в силе. Так, с чего начнем?

— Ты меня спрашиваешь? Как-никак, это твоя затея.

Замечание грубоватое, но вполне справедливое, если учесть, что сама я пока о планах и не задумывалась.

— Мне нужно поссать, — добавляет Клемент. — А тебе лучше пораскинуть мозгами, пока этого не сделали другие.

Он бросает окурок и оставляет меня наедине со своими мыслями.

Без воодушевляющего ощущения «звоночка» меня охватывает суровое осознание, что соблазнительные зацепки или очевидные ниточки для расследования у меня напрочь отсутствуют. Помимо рассказанного Клементом, известно мне всего ничего, что определенно не тянет на фундамент для развития сюжета.

Аллан Тим явно не вариант для начала расследования, поскольку о нем ничего не известно. Единственным источником вдохновения остается блокнот.

С ходу напрашивается вопрос: как он оказался в кармане пиджака Денниса Хогана?

Я вспоминаю об Эрике и задумываюсь, как бы он поступил в данной ситуации. Загадки подобного рода как раз и доставляли наибольшее удовольствие моему наставнику, вот только он отличался аналитическим умом, а я всегда больше полагалась на чутье. И сейчас чутье подсказывает, что ответы мне придется искать в том месте, куда я надеялась больше не возвращаться.

Тушу сигарету и направляюсь обратно в паб.

Клемент уже вернулся за столик.

— Повторим?

— Тогда твой черед заказывать, пупсик.

— Эмма.

— Эмма?

— Так меня зовут. Просто у меня сложилось ощущение, что вы забыли мое имя, раз постоянно называете пупсиком.

— Такая уж у меня манера. Тебя это напрягает?

Несколько недель назад в своем супермаркете я стала свидетельницей разговора между покупательницей и администратором. Женщина жаловалась, что мужчина-кассир по меньшей мере дважды назвал ее «милочкой», видимо, вразрез с ее феминистскими принципами. Помню, про себя я пожалела беднягу, единственное преступление которого заключалось в проявлении дружелюбия. Что же до покупательницы, о ней мнение у меня сложилось предельно простое: зловредная коза.

Я одариваю Клемента улыбкой:

— Нет, не напрягает.

Когда я уже возвращаюсь с выпивкой, меня запоздало озаряет:

— Клемент, когда вы сказали, что я должна постоянно оставаться у вас на виду, что именно вы имели в виду?

— Можешь не волноваться, в туалет с тобой не пойду.

— Что ж, это обнадеживает, но что насчет всего остального времени?

— У тебя диван есть?

— Хм, есть.

— Теперь он мой. Во всяком случае, пока все это не закончится.

Пожалуй, мне слишком не терпелось заручиться поддержкой Клемента, и я не истолковала первое условие как отмашку на его переезд ко мне.

— По правде говоря, мне это не очень-то по душе.

— Думаешь, мне по душе?

— Просто… Я уже много лет живу одна, а своего последнего парня все-таки знала чуть дольше суток.

— Тебе решать, пупсик, только помни, что на тебя всего полчаса назад напали в переулке. В следующий раз это может произойти в твоей спальне, и тобой займется кто-нибудь посерьезнее.

Я лихорадочно соображаю, как бы поделикатнее дать задний ход, и в этот момент в сумочке звякает телефон. Радуясь возможности отвлечься от мыслей о совместном проживании с Клементом, роюсь в сумочке.

Эсэмэска со скрытого номера гласит:

14

Порой людям не нравится, что ты пишешь. Имейлы, письма, сообщения через социальные сети — вне зависимости от носителя, я получала практически все виды угроз, какие только способно породить больное воображение. Такая у меня работа, и я давно уже к этому привыкла.

Но эта угроза звучит иначе. Реальнее.

Медленно поворачиваю голову и осматриваю зал. Захудалый дешевый паб в четверг вечером, и никто из двух десятков посетителей не выглядит инородным телом: жилистые старики с прокуренными пальцами, лысые мужики с пивными животами и топорными татуировками, парочка квохчущих мегер-блондинок — крашеных, естественно. Все до одного погружены в собственный унылый мир.

Пододвигаю телефон Клементу, чтобы он прочитал полученное послание. Пробежав текст, великан следует моему примеру и окидывает взглядом помещение.

— Вот он, пупсик, шанс свалить и позабыть о «Клоуторне».

Мне следовало бы испугаться, однако путь страху преграждает эмоция совсем иного рода.

— Клемент, вы любите парки аттракционов?

Судя по непонимающему взгляду, нет.

— А я люблю. На самых высоких и быстрых американских горках я прямо как рыба в воде.

— К чему это ты?

— Этим сообщением меня хотели запугать, но добились обратного эффекта. Предостережение лишь подтверждает, что я напала на нечто значительное, и это меня заводит.

— Значит, кайфуешь от угроз?

— Да нет же! Я взволнована, потому что именно этого ждала всю свою журналистскую карьеру. Такая возможность выпадает лишь раз в жизни!

— Которая вот-вот может трагически оборваться, если ты не оставишь чертов блокнот на столе.

Вполне возможно, мне действительно следовало бы прислушаться к совету Клемента и бросить это дело. Так же, как и Нилу Армстронгу следовало прислушаться к предупреждениям об опасностях на пути к Луне и остаться дома. Без риска ничего стоящего не достичь, и чем больше награда, тем выше риск.

А я всего лишь получила сообщение с угрозами и вовсе не собираюсь отправиться в космос на огненном столбе выгорающего ракетного топлива.

— Я не могу бросить это, Клемент. Просто не могу.

Он качает головой.

— Надеюсь, диван у тебя удобный.

Недавнее беспокойство о совместном проживании с едва знакомым мужчиной теперь представляется не столь существенным. Я принимаюсь за расследование, чего бы мне это ни стоило.

— Есть вариант получше дивана. У меня в квартире гостевая спальня, и она в полном вашем распоряжении.

Сомневаюсь, что перспектива спать на бугорчатом диване-кровати служит для Клемента решающим доводом, однако следует покорный вздох. Пускай вид у великана и хмурый, но он определенно в деле.

— Значит, так, — объявляет он приказным тоном. — Ты будешь меня слушаться и делать, что я говорю. Понятно?

— Понятно.

— Прямо сейчас мы встаем и уходим. На улице ни на шаг от меня, пока не поймаем такси. Ясно?

Клемент определенно наслаждается своей ролью телохранителя. При всей трогательности его поведения, весьма сомневаюсь, что оно уместно. Но почему бы ему не подыграть?

— Ясно.

Он поднимается и кивком велит следовать за ним. Я подчиняюсь.

Выйдя из паба, великан внимательно осматривает улицу на предмет потенциальных угроз. Сочтя уровень риска незначительным, он велит держаться рядом, и мы двигаемся в направлении станции подземки «Паддингтон».

В Лондоне больше двадцати кэбов, и поймать один из них несложно. Уже через минуту мы усаживаемся в черный автомобиль.

По дороге большей частью молчим: Клемент таращится в окошко, я же анализирую последствия своего решения. Как говорится, лучше жалеть, что сделал, чем жалеть, что не сделал. И в данный момент я искренне надеюсь, что мне не придется раскаиваться, что я не оставила записную книжку в пабе.

— Как думаете, что теперь он предпримет?

— Смотря по обстоятельствам. Он знает, где ты живешь?

— Вряд ли… Черт!

— Что еще?

— Когда я вчера пришла домой, дверь была приоткрыта. Тогда я решила, что просто забыла ее запереть, но теперь меня терзает отвратительное чувство, что кто-то все-таки рылся в вещах моего отца.

— Ты живешь со своим стариком?

— Господи, нет! Долгая история, но суть я расскажу.

Однако рассказ приходится отложить, поскольку машина уже въезжает на мою улицу. Пока я расплачиваюсь с водителем, Клемент выбирается наружу и осматривается.

— Думаете, он снова подошлет кого-нибудь ко мне в квартиру? — спрашиваю я, присоединившись к нему на тротуаре.

— Кто его знает, но это уже было бы рискованно. Ты вызовешь полицию и привлечешь лишнее внимание.

— Что же тогда ему остается?

— Полагаю, нащупает у тебя слабое место и надавит. Семья-то далеко живет?

— Нет у меня семьи.

— Друзья?

— Да кто где.

— Тогда, пупсик, подождем и посмотрим. А что на ужин?

Как он еще способен думать о еде, выше моего понимания, но было бы хамством его не накормить.

— Закажем что-нибудь на вынос. Идемте.

Мы обходим кофейню, и, к моему облегчению, дверь в квартиру оказывается запертой. Перед подъемом я вдруг вспоминаю о тревожном обстоятельстве несколько иного рода.

— Сразу должна извиниться за беспорядок. Я не ожидала гостей.

— Да я не привередливый. Могу приклонить голову где угодно.

Сконфуженно улыбаюсь и устремляюсь вверх по лестнице. Сзади раздается топот тяжелых ботинок Клемента.

На верхней площадке, однако, он настаивает на предварительной проверке комнат, на протяжении которой я дура дурой мнусь у собственного порога. Заглянув за каждую дверь, через несколько секунд великан добирается до моей спальни.

— Милые трусики, — бросает он через плечо.

— А?

— Да на батарее. Тебе стоит обзавестись сушилкой для белья.

Поспешно выключаю свет на площадке, чтобы скрыть вспыхнувшие щеки.

— Э-э… Хотите выпить?

— Ага!

Клемент с ухмылкой закрывает дверь в спальню, а я сконфуженно плетусь на кухню, где понимаю, что созерцать практически пустой холодильник долго невозможно.

— Вино подойдет?

— Да я скорее собственной мочи хлебну. А пиво есть?

— Боюсь, нет, зато есть кое-что покрепче — водка и виски. Кажется, где-то и текила завалялась.

— Тогда виски. Без воды и льда.

Достаю из серванта винный бокал и стакан. Клемент осматривает помещение, привалившись к дверному косяку. Никогда еще собственная дверь не казалась мне такой маленькой.

— Давно здесь живешь? — осведомляется он.

— Уже довольно давно.

— Я работал какое-то время в Килберне, всего в нескольких кварталах отсюда.

— Правда? И где именно?

— В клубе. Только он, кажется, закрылся.

— Даже и не знала, что поблизости был клуб. Как он назывался?

— «Канарейка».

Разливаю напитки и передаю Клементу стакан.

— Готова поспорить, с «Клоуторном» он не имел ничего общего.

— Разве что там был стриптиз.

— Класс. И чем вы там занимались, осмелюсь поинтересоваться?

— У владельца возникли проблемы с бандитами: запугивали девчонок, навязывали крышу.

— Дайте догадаюсь: вам полагался и приятный бонус?

— Не стану тебя обманывать.

Какой бы захватывающей ни представлялась трудовая биография Клемента, нас все же ожидают более насущные вопросы.

— Пойдемте в гостиную.

Мы проходим обратно через площадку, и я быстро убеждаюсь, что на батарее не разложено поношенное белье, после чего приглашаю гостя в комнату.

— Присаживайтесь.

Клемент небрежно оглядывает стены и мебель, после чего устраивается в кресле. Я скидываю туфли и плюхаюсь на диван.

— Несколько не то, что я ожидал, — комментирует он.

— В смысле?

— Лишь пара фотографий, голые стены, никаких финтифлюшек… Больше похоже на хату мужика.

Замечание, кстати, верное. Никогда не считала свою квартиру домом. Для меня это просто место, где я могу коротать одинокие вечера и переночевать. Мне хватает.

— Одного человека для создания дома недостаточно, Клемент.

— За это и выпьем, — провозглашает великан и поднимает стакан.

Вынуждена признать, приятно все-таки, когда есть с кем поднять тост, даже если этот кто-то амбалистый незнакомец с манерами пещерного человека.

— Ладно, пупсик, выкладывай свою историю. Только я с голоду умираю, так что побыстрее.

— Тогда я закажу еду. Что вы хотите?

— Китайскую лапшу.

— Рисковый вы мужик, Клемент. С кетчупом, или предпочитаете коричневый соус?

— Любой или оба. Пофиг, на самом деле.

Беру телефон, открываю приложение китайского ресторана и за пару секунд заказываю рагу для Клемента и свое любимое блюдо — сычуаньскую лапшу с курицей.

— Доставят через сорок минут, — сообщаю я, откладывая смартфон на журнальный столик.

— Что? Ты же ни с кем не разговаривала!

— Я через приложение заказала, для этого никаких разговоров не требуется.

— Просто потыкала в эту штуковину, и еду принесут?

— Вроде того.

— Охренеть! Может, мне все-таки не помешает такой.

Разобравшись с ужином, мой гость немедленно переходит к делу и озвучивает вопрос:

— Одного не пойму. Как Тим пронюхал, что мы сидим в том пабе?

— Наверно, за нами кто-то следил.

— Но я не заметил никого подозрительного.

— Может, тот доморощенный грабитель?

— Если только ему надоело жить.

— Ради денег люди готовы на удивительные глупости.

Телефон подает сигнал, что ресторан приступил к обработке заказа. Это я знаю даже не глядя на экран, поскольку пользуюсь данным приложением, пожалуй, чересчур часто.

В ожидании доставки ужина я рассказываю душераздирающую историю о Деннисе Хогане и о том, как блокнот попал мне в руки.

— И ты никогда не встречалась со своим папашей? — подытоживает Клемент.

— Не-а. И теперь уже не встречусь. Видела его фотографию, на этом все.

— Соболезную, пупсик.

С учетом, что для великана я практически незнакомый человек, искренности в его словах куда больше, чем можно ожидать.

— Спасибо, только для меня это вовсе не утрата.

Раздается дверной звонок, и я порываюсь пойти открыть, однако Клемент опережает:

— Лучше я прогуляюсь. Просто на всякий случай.

Я не успеваю даже возразить. Подозреваю, это внезапное проявление галантности — самая большая любезность, на которую он способен.

Слаба богу, это действительно курьер из китайского ресторана — мои опасения развеиваются, стоит мне услышать, что дверь открывается и закрывается с интервалом всего лишь в несколько секунд. Затем доносится топот Клемента по лестнице, и вот он уже собственной персоной возникает на пороге с бумажным пакетом в руке.

— Налетай!

Забираю у него пакет:

— Садитесь, я займусь.

На кухне раскладываю порции по тарелкам, возвращаюсь в гостиную и вручаю великану его безвкусную на вид еду.

— Класс!

Мне приходится включить телевизор, чтобы заглушить издаваемые Клементом звуки. Опустошив наполовину тарелку, он прерывается на глоток виски и спрашивает:

— Тим знает, чем ты зарабатываешь себе на жизнь?

— Наверняка, раз он написал мне на рабочий имейл. А почему вы спрашиваете?

— Пытаюсь прикинуть, каким будет его следующий шаг.

— При чем здесь моя работа?

— При том, что она определяет уровень угрозы. Будь я на месте Тима, блокнот в руках журналистки беспокоил бы меня куда больше, чем, скажем, барменши или водителя автобуса.

— Но ведь он думает, что я ничего не знаю.

— Но ты ведь попыталась это выяснить, не так ли? Вот в чем штука. Ты начала копать, а он в итоге выдал своими действиями, что в записной книжке вовсе не подсчет очков в какой-то дурацкой карточной игре.

Я обдумываю слова Клемента, а он вновь принимается за еду. С его заключением не поспоришь, и теперь мне ясно, что своим постом в Твиттере я, сама того не ведая, привлекла внимание Аллана Тима.

— И что вы предлагаете?

— Пока Тим для нас всего лишь тень. Нужно выяснить, что он за фрукт, и вот тогда мы сможем с ним разобраться. И лучше всего выйти на него через людей в блокноте.

— И вы думаете, что члены «Клоуторна» нам что-то расскажут? Серьезно?

— Пупсик, я умею вызывать на откровенность. Полностью развязываю людям язык за считаные минуты.

— Наверное, не стоит спрашивать о методах?

— Не, не стоит.

— Так и думала.

Бросаю на Клемента укоризненный взгляд, но он уже переключился на еду. Ненадолго, впрочем.

— Спасибо, пупсик, — бросает он, подавляя отрыжку. — Неплохая жрачка.

Я нахожу, что вполне удовлетворила свой отнюдь не зверский аппетит, и отставляю тарелку на журнальный столик.

— Ты закончила?

— Больше не хочу.

— Тогда ты не против?

— Э-э…

Поздно. Остается лишь молча взирать, как великан стремительно расправляется с моей сычуаньской лапшой. На вкус, однако, не обращать внимания он не может, поскольку блюдо едва ли не валит с ног своей остротой.

— Ёксель-моксель, — выдавливает наконец Клемент. — Немного островато.

— В следующий раз будете знать. И примите мои поздравления.

— По поводу?

— Вы единственный на земле человек в возрасте до пятидесяти лет, кто еще использует выражение «ёксель-моксель».

— Да все так говорят.

— Нет, Клемент, уже никто так не говорит.

Не дождавшись внятного ответа, достаю из сумочки причину своих нынешних бед — блокнот в потертой кожаной обложке.

— Думаю, пора переходить в наступление.

Перелистываю первые страницы, и мне становится очевидно, что подыскать кандидата на допрос Клемента будет не так-то просто. Раздосадованно констатирую:

— В нашем плане небольшой изъян.

— Что такое?

— На страницах только фамилии. Что совершенно ничего нам не дает, если только не попадется совсем уж необычная.

— Черт.

Клемент снова устраивается в кресле, я же продолжаю просматривать фамилии, зауряднее которых сложно даже представить: Грант, Уильямс, О’Коннор, Эванс, Паттерсон и Харрис. Далее ничем не лучше: Мидлтон, Тёрнер, Хокинс, Ланг, Уоттс, Сондерс и… Нитеркотт.

— О боже!

— Ну что еще?

— Нашла! — вскрикиваю я. — Нитеркотт.

— Вариант, пупсик. Как будто действительно редкая.

— Все еще даже лучше. В начале недели я брала интервью у девушки, которую зовут Стейси Нитеркотт.

Взгляд Клемента выражает полнейшее непонимание.

— Ты можешь знать ее как Стейси Стэнуэлл, из реалити-шоу «В эфире Челси».

Объяснение не помогает.

— Ладно, не суть. До интервью я тоже о ней не слыхала.

— Дело не в этом. Ты говоришь, она девушка, а в «Клоуторн» женщины не допускаются. По крайней мере, изначально такое правило существовало.

— Тогда к списку их преступлений добавим еще и оголтелую сексуальную дискриминацию. Но я не Стейси имела в виду.

— А кого?

— Ее отца, Лэнса Нитеркотта. Он был выдающимся театральным режиссером, открыл миру многих талантливых актеров. Роль в постановке Нитеркотта практически являлась залогом успешной карьеры.

— Как-то сомнительно, что в «Клоуторне» кому-то могло приспичить выступать на сцене.

— Верно, но им вполне могло захотеться пристроить на видную роль своего ребенка или жену, да хоть любовницу. Разумеется, подобную возможность можно и купить, но если попросить одноклубника об услуге…

— А, усек. Похоже, с этим чуваком Нитеркоттом и вправду стоит побазарить.

— Стоило бы, вот только он некоторое время назад покончил с собой.

Клемент закатывает глаза.

— Обычно, пупсик, покойники болтливостью не отличаются.

— Разумеется, но вдруг Стейси показалось что-то странным в поведении отца за несколько месяцев до его смерти? Поговорить с ней все равно будет не лишним, вы так не считаете?

— Ладно, даже если он вовсе и не мужик из блокнота, мы как будто ничего не теряем.

— Пока это единственная зацепка, — отзываюсь я и снова принимаюсь за блокнот. — Хотя осталось еще несколько десятков страниц.

Увы, на этих десятках страниц мне не попадается ни одного реалистичного кандидата для допроса.

Закрываю блокнот и убираю в сумочку.

— Что ж, одно имя — лучше, чем ничего.

— Начало положено.

— Именно, Клемент. Думаю, мы установили первого потенциального члена «Клоуторна».

— И ты знаешь, что это означает?

Еще как знаю. Точка невозврата пройдена. И это словно первый восхитительный глоточек за день для алкоголика. А моя слабость — «звоночек», опьяняющий почище любого спиртного напитка. И противиться ему я не в силах.

— Я должна сделать это, Клемент. Понимаю, расследование опасно, но мне нужны…

— Тебе нужны ответы. Я понимаю.

— Правда?

Он подается вперед и ловит мой взгляд.

— Неведение — это проклятие. Поверь мне, я полностью тебя понимаю.

Мне вспоминается первое правило Эрика в журналистике: никому не доверяй, ничему не верь. Я не готова полностью доверять Клементу, равно как и его рассказам, но есть в его глазах нечто завораживающее, способное подорвать чью угодно решимость.

— Как вы говорили, Тим этого так не оставит. А я не собираюсь ему уступать.

— Я бы выпил за это, пупсик, вот только стакан пуст.

В доказательство он демонстрирует свою посуду.

— Клемент, на дворе двадцать первый век. Если надеетесь, что я собираюсь изображать из себя прилежную домохозяйку, вы глубоко заблуждаетесь.

— Ах да, времена изменились, — отзывается великан с усмешкой.

— И значительно.

— Но, может, прежние все-таки были лучше?

Я встаю и убираю со стола тарелки, тем самым перечеркивая собственное заявление секундной давности.

— Без машины времени этого мы никогда не узнаем. Но лично я считаю, что без бытового расизма, отключений электричества и трехдневной рабочей недели в целях его экономии только лучше.

— Тут я не спорю, но если нынче все так замечательно, почему же тогда никто не радуется? Газеты почитаешь, так в стране свирепствует эпидемия депрессии!

— Не все так просто.

— То-то и оно! А в прошлом жизнь была проще, стало быть, лучше.

— Вы, я погляжу, специалист по современной истории?

— Еще какой, ты удивишься.

— В наше время меня мало что способно удивить. Ладно, идемте, покажу вашу спальню и научу наливать себе виски.

Великан встает с кресла и потягивается. Без дополнительных сантиметров каблуков чувствую себя как чихуахуа в компании ротвейлера.

Мы проходим в гостевую спальню, также служащую домашним офисом и хранилищем для излишков моего гардероба.

— Он гораздо удобнее, чем выглядит, — беззастенчиво вру я, раскладывая диван-кровать.

— Да потянет.

— Вам что-нибудь нужно? Зубная щетка? Сменная одежда?

— Не-а.

— Хорошо. Что ж, вас еще дожидается стаканчик, а потом, думаю, не помешает пораньше лечь спать. Кажется, завтрашний день будет долгим.

Наливаю ему на кухне вторую порцию виски и отправляюсь в уборную.

Стоит мне усесться на унитаз, как в голову приходит мысль: «Ты что, совсем рехнулась?»

Уборную я покидаю, так и не найдя ответа.

15

Один из нас спал хорошо, и это была не я.

Ночка выдалась суровым испытанием как для моего тела, так и для рассудка. Я металась и ворочалась, изводимая голосом прославленного документалиста Дэвида Аттенборо, описывающего исходящие из гостевой спальни звуки: «С приходом ночи саванну сотрясает оглушительный рев антилоп гну, у которых сейчас гон».

Вопрос, который я задавала в туалете накануне вечером, встает с новой остротой, когда я осоловело вваливаюсь в гостиную.

— Охренеть. Паршиво выглядишь, пупсик.

Мой гость чувствует себя как дома, растянувшись на диване в одной футболке, трусах и носках.

— Как мило с вашей стороны, Клемент, что вы обратили внимание на мое состояние. Возможно, дело в том, что мне удалось поспать в лучшем случае часа два.

— Что, сомневалась в своем решении насчет «Клоуторна»?

— Только в той его части, где согласилась пустить в дом мужчину, чей храп измеряется шкалой Рихтера.

— Чем-чем измеряется?

— Неважно. Где ваши джинсы?

— В спальне. Да не волнуйся, их еще несколько дней можно не стирать.

Я сверкаю на него глазами.

— Я вовсе не за этим спрашиваю! Не могли бы вы это убрать, пожалуйста?

— Что именно?

Киваю в направлении оскорбляющей мой взор детали.

— Черт, — фыркает Клемент и запихивает свое торчащее хозяйство в трусы. — Наверное, резинка ослабла.

— Так же, как и моя воля к жизни. Кофе будете?

— Чай, пожалуйста. С молоком и тремя ложками сахара.

— Я сделаю вам чай, если вы соизволите надеть джинсы.

— А, ну да, — хмыкает великан, — незачем тебе перевозбуждаться перед завтраком.

— Еще чего!

Сокрушенно качая головой, плетусь на кухню и ставлю чайник. В ожидании, когда закипит вода, зябко кутаюсь в халат и пытаюсь внести хоть какую-то ясность во вчерашний хаос. Достаточно одной минуты аналитических построений, чтобы лишний раз убедиться в мудрости выражения «утро вечера мудренее».

Что ж, стараюсь стряхнуть негатив, который, несомненно, можно списать на нехватку сна и кофеина Как наставлял меня Эрик: «плюнь на сомнения и иди к цели». В данном случае таковой является репортаж, способный запустить мою карьеру в стратосферу. Нужно всего лишь позабыть о сомнениях — угрозах Тима, проживании с Клементом.

Второе из упомянутых сомнений объявляется на кухне — слава богу, в джинсах. Я протягиваю ему чашку с чаем.

— Так какие планы? — осведомляется великан.

— Магазин с телефонами открывается в полдевятого, сейчас попью кофе, приму душ, и пойдем туда.

— Погоди, а завтрак?

— Если хотите, приготовьте тосты. Может, еще что найдете.

— Пожалуй, я пока перебьюсь.

— Вот и прекрасно. Из редакции я позвоню Стейси и договорюсь о визите к ней после работы. Вы по-прежнему хотите меня охранять?

— Сделка есть сделка.

— Мне сложно представить, что Тим решится предпринять что-либо средь бела дня, но раз вы настаиваете…

— Настаиваю. Посмотрю телик, пока ты очухиваешься.

Клемент исчезает за дверью. Я допиваю кофе и направляюсь в ванную. Зрелище в зеркале, увы, подтверждает, что великан не погрешил против истины.

После душа протираю запотевшее зеркало и пытаюсь хоть как-то урегулировать проблему. Когда-то я могла выйти из дома, воспользовавшись лишь блеском для туб. Теперь же приходится прибегать к реставрационным работам, достойным потолка Сикстинской капеллы. Конечно же, стареть дерьмово, но, полагаю, альтернатива гораздо хуже.

Через пятнадцать минут я наконец-то могу позволить себе покинуть ванную. Отыскиваю в шкафу один из своих любимых нарядов для работы — темно-красное платье миди, подчеркивающее части моего тела, которые мать-природа пока пощадила.

Напоследок снова смотрюсь в зеркало. Не сногсшибательно, конечно же, но много лучше, нежели полчаса назад. Отправляюсь в гостиную.

Клемент изволит оторваться от телевизора:

— Неплохо припарадилась, пупсик.

— Вот спасибочки! — отзываюсь я насмешливо. — Только не увлекайтесь комплиментами, а то совсем вгоните девушку в краску.

— Пожалуй, комплиментами тебя в краску не вгонишь.

— Вот здесь вы правы. Так мы идем?

Великан встает и выключает телевизор.

— Все равно затрахали меня до смерти.

— Что смотрели-то?

— Новости.

— Что-нибудь интересное?

— Сплошь политическое дерьмо, пупсик. Я и половины не понимаю.

— Большинство понимает еще меньше. Идемте же.

Надеваю пальто, и мы спускаемся в яркое и свежее утро, которое можно было бы назвать великолепным, не находись мы в Килберне.

— У вас нет куртки? — интересуюсь я у Клемента, когда мы выходим на улицу. — Мерзнете же небось.

— Не, я не чувствую холода.

Не очень удивляюсь этому, с учетом его медвежьего телосложения.

Единственный продавец в магазине занят с клиентом. Чтобы не терять времени, я принимаюсь самостоятельно изучать витрины в поисках подходящего мобильника.

— Зачем так много? — удивляется Клемент.

— Людям нравится, когда есть выбор, наверное.

Он останавливается перед айфонами последних моделей.

— Мать моя женщина! — потрясенно гудит он. — Тысяча триста фунтов! Да за такие бабки можно купить вполне пристойную тачку!

— Ага. К счастью, для ваших целей айфон совершенно не требуется.

Оставляю ошарашенного Клемента перед дорогущими изделиями «Эппл» и нахожу отдел, где, видимо, наркодилеры отовариваются своими одноразовыми телефонами. Самый дешевый стоит всего двадцатку, примитивнее некуда — обычная кнопочная трубка.

— Клемент! — зову я своего телохранителя. Он подходит, и я указываю на мобильник. — Сойдет?

— Звонить по нему можно?

— Хм, да.

— А еду он может прислать, как твой?

— Это вряд ли.

— Эх, ладно, потянет.

Появляется второй молоденький продавец, и я указываю на выбранный телефон. Разумеется, продавец не может не попытаться втюхать мне устройство подороже, но тщетно. В качестве наказания за навязчивость, я прошу его продемонстрировать Клементу, как обращаться с мобильником. Я как-то видела саперов за обезвреживанием бомбы — даже они нервничали меньше.

Наконец, отоварив Клемента по крайней мере одним бытовым аспектом двадцать первого века, мы покидаем магазин и направляемся к станции подземки. И хотя Тим не дает о себе знать, великан остается начеку.

— Вы служили в армии? — интересуюсь я.

— Разок мотался в Олдершот на футбольный матч. Пивные вполне на уровне, но сам городок — та еще дыра.

— Я, вообще-то, не об этом, — хмыкаю я. Олдершот, этот «дом британской армии», и вправду одна огромная военная база.

— Я похож на того, кто бывал в армии?

— Нет, вы похожи на Лемми из «Моторхэд», но, опять-таки, я не об этом спрашиваю.

— Нет, не был.

— Где же вы научились всему, чем занимаетесь?

— В школе жизни.

— Это обнадеживает. А можно поточнее?

— Тебе нужно знать лишь то, что у меня есть работа и я намерен ее выполнить.

— Кстати, да, мы пока еще не разбирались в ваших мотивах.

Мы как раз достигаем станции подземки, и Клемент останавливается.

— Слышала пословицу про разглядывание зубов у дареного коня?

— Конечно.

— Ну так и не разглядывай.

— Хорошо. У меня всего лишь пытливый ум, только и всего.

— И не говори, — фыркает великан. — Теперь идем.

Жестом руки приглашает меня пройти первой. Быть может, все дело лишь в новизне, но мне приятно ощущать, что кто-то готов прикрыть мне спину.

Поездка в подземке и последующая прогулка от «Гайд-парк-корнер» проходят без происшествий, и вот мы уже стоим на крыльце редакции «Дейли стандарт».

— Шикарно! — комментирует Клемент, рассматривая четырехэтажное здание девятнадцатого века.

— Это, конечно же, не Флит-стрит, но мне доводилось работать в местах и похуже.

— Когда заканчиваешь?

— Да по-разному. Я позвоню, когда выяснится.

— Хорошо. Кафешка тут есть какая поблизости? За полный английский завтрак убить готов!

Я уже собираюсь напомнить ему, что мы находимся в Белгрейвии, но тут двери распахиваются, и на крыльце возникает одна из моих коллег из поколения нулевых.

— Доброе утро, Эмма.

Неофитка учения феминизма, Бриджет — молодая репортерша и самопровозглашенный борец за права всего и вся. Хм, а у слова «борец» какой феминитив?

— Доброе утро, Бриджет.

Девушка не проходит мимо, как мне хотелось бы, а по какой-то причине топчется рядом. Сегодня ее наряд еще даже строже обычного, да и короткая стрижка, и суровые черты отнюдь не добавляют ей миловидности.

— В общем, — изображаю я улыбку, — я вам позвоню, Клемент.

— Ага, ты уже говорила, — отвечает он, не улавливая намека поскорее сматываться.

— Клемент, — встревает, задрав голову, Бриджет. — Довольно необычное имя. Откуда оно?

— Не знаю, пупсик.

— Простите? — хмурится она.

— Я сказал, что не знаю.

— Вы назвали меня пупсиком! — взрывается Бриджет. — Я, по-вашему, похожа на какую-то куклу?

— Ну на Барби ты точно не похожа.

Явственно оскорбленная, девушка поворачивается ко мне. Я прикрываю рот рукой и изображаю кашель, чтобы подавить смех.

— Ты слышала, что он сказал? — продолжает бушевать сильная и независимая. — Вели своему приятелю извиниться!

— Прости, Бриджет, — фыркаю я. — Он пока еще в стадии обработки.

Тогда девица вновь обрушивается на Клемента:

— Мужчины вроде вас вызывают у меня лишь отвращение!

— Без обид, пупсик, — флегматично пожимает плечами великан, — но и я от тебя не в восторге.

Девушка багровеет от ярости, но не находит подходящих слов.

Клемент поворачивается ко мне:

— До скорого.

Затем адресует Бриджет улыбку:

— Подобрала бы ты себе платье покрасивей — может, и подцепишь кого.

Вынеся модный приговор, великан величаво удаляется.

— Мне пора, Бриджет. Увидимся позже.

Я оставляю девушку на крыльце и всю дорогу до рабочего места посмеиваюсь про себя. Увы, мое веселье тут же прерывает Джини.

— Привет, Эмма. — Обычной жизнерадостности в ее приветствии что-то не слышно.

— Доброе утро, Джини. У тебя все в порядке?

Я опасаюсь, что сейчас последуют душераздирающие подробности мелочной ссоры девушки с женихом, и утыкаюсь в экран компьютера.

— У меня-то да, но должна предупредить тебя: Дэймон рвет и мечет.

— Потому что я пропустила утреннюю летучку?

— Правда, не знаю, но он был очень недоволен, что ты не явилась.

— Сильно недоволен?

— Ты ведь знаешь, что по пятницам я заказываю пирожные и Дэймон обычно просит кремовый рожок?

— Хм, да.

— А сегодня он выбрал тарт с заварным кремом. Эту штучку он заказывает только в дурном настроении.

— Ого, это уже серьезно… Спасибо за предупреждение!

С ободряющей улыбкой спроваживаю Джини и решаю проверить, не поступило ли послание от Аллана Тима, но тут раздается внутренний звонок. Снимаю трубку:

— Эмма Хоган.

— Ко мне в кабинет. Живо!

Не успеваю я и воздух в легкие набрать, как раздаются гудки. Черт, Джини была права, Дэймон и правда взбешен.

Встаю из-за стола, придумывая линию защиты. Всю мою жизнь отец был для меня абсолютно бесполезен, однако в данный момент его недавняя кончина предоставляет удобное оправдание. Нагоняя с легкостью можно избежать, сославшись на смерть родственника. Железобетонный метод.

Направляюсь в кабинет шефа и врываюсь к нему без стука:

— Где пожар?

— Закрой дверь и садись, — командует он.

Это что-то новенькое. Раньше мне никогда не предлагали стул в начальственном кабинете.

Что ж, удобно устраиваюсь, пока Дэймон стучит по клавиатуре. Совершенно не обращая на меня внимания, он напряженно таращится в экран, отвлекаясь пару раз на приглаживание волос. Наконец, мое терпение лопается:

— Я думала, это срочно.

— Так и есть, — сухо отзывается он и на этот раз удостаивает меня взглядом.

— И что же?

— Перейду сразу к делу. Это официальный дисциплинарный вызов, и ты имеешь право требовать присутствия третьего лица, например, представителя профсоюза, коллеги…

— Ну ничего себе! Погоди-ка, Дэймон. Ты объявляешь мне официальный выговор за получасовое опоздание?

— Если ты позволишь мне закончить…

— К твоему сведению, — снова перебиваю я его, — сегодня утром я опоздала, потому что узнала о смерти отца!

Сделав ход конем, откидываюсь на спинку стула в ожидании пристыженной мины и лебезящих извинений шефа.

— Прими мои соболезнования, — как ни в чем не бывало продолжает Дэймон. — Но к нашей встрече отношения это не имеет.

— Нет, имеет! Я опоздала, потому что мне пришлось общаться с риелтором, сдававшим отцу квартиру.

Строго говоря, насчет причины я не вру — только насчет дня, когда это произошло.

— Это к делу не относится.

— А что относится?

Он смотрит на экран.

— Согласно нашему журналу звонков, вчера в 11:22 ты звонила в благотворительное учреждение, расположенное в Сандауне на острове Уайт. Верно?

Понятия не имела, что звонки сотрудников регистрируются.

— Хм, возможно.

— И одним из управляющих упомянутого учреждения является некий Уильям Хаксли.

— Э-э…

«Вот черт!»

— Поправь меня, если я ошибаюсь, но не посылал ли я тебе шесть месяцев назад электронное письмо, в котором запрещал любые контакты с Уильямом Хаксли?

— Может, и посылал.

— Уверен, что посылал, и мне доподлинно известно, что ты прочла предупреждение, потому что наш айтишник проверил почтовый сервер.

Он поймал меня за руку, и теперь мне не поможет даже футбольная команда умерших родственников.

— Ладно, — вздыхаю я, — твоя взяла, Дэймон. Влепи мне выговор, и мы снова займемся своими делами.

— Выговора не будет.

— Замечательно. Тогда я пошла заниматься своими делами.

— С этого самого момента ты временно отстраняешься от исполнения обязанностей.

— Я… что-что?

— И трудовой договор с тобой почти наверняка будет расторгнут на следующей неделе, по завершении формального расследования и рассмотрения всех обстоятельств твоего нарушения.

Слова «отстраняешься» и «расторгнут» эхом гуляют у меня в голове, пока я только и в состоянии, что ошарашенно взирать на Дэймона.

— Что? — наконец выдавливаю я. — Нет!

— Сама напросилась. Правила можно нарушать лишь до поры до времени, но рано или поздно они напомнят о себе и вопьются тебе в задницу.

— Это…

— Несправедливо? Отнюдь. Мы действуем строго по правилам.

По правилам или нет, но если он думает, будто я так легко сдамся, он глубоко заблуждается.

— Все это чушь, и ты прекрасно знаешь это. Да, я разговаривала с Хаксли, но по совершенно иному вопросу, не имеющему никакого отношения к происшествию полугодовой давности. Если ты внимательнее изучишь свой драгоценный журнал звонков, то увидишь, что моя беседа с ним продолжалась от силы минуту-две.

— Не имеет значения. Тебе недвусмысленно запретили с ним связываться и предупредили о последствиях нарушения.

— Ну нет, я этого не потерплю! Это же всего лишь мелочный предлог, который ты так долго выискивал, чтобы отделаться от меня, верно?

Дэймон подается вперед, положив локти на стол.

— Как бы мне ни хотелось присвоить себе лавры, на самом деле я получил указание сверху. Похоже, клуб твоих поклонников в совете директоров сыт по горло твоими выходками.

Откровение шефа что иголочный укол для моего демонстративного неповиновения, и я едва ли не физически ощущаю, как сдуваюсь на стуле.

— У тебя две минуты на сбор личных вещей, — продолжает начальник. — Из редакции тебя проводят.

— Но, Дэймон… Пожалуйста…

— Не трать время понапрасну. Здесь я бессилен. — Он встает и кивает на дверь. — И давай поскорее покончим с этим.

Все еще пребывая в оцепенении, я медленно поднимаюсь и на ватных ногах направляюсь к выходу.

— Ах да, Эмма, — мурлычет Дэймон. — Еще кое-что.

Поворачиваюсь к нему.

— Надеюсь, ты не возражаешь, но мне всегда хотелось это сказать.

— Что сказать?

Он указывает на меня пальцем и с вальяжной улыбочкой объявляет:

— Ты уволена!

16

Вынуждена признать, увольнение — опыт ужаснейший.

И в моем случае таковой обернулся особенно ужасным по трем причинам. Во-первых, мне пришлось чуть ли не в буквальном смысле «пройти сквозь строй»: все до одного сотрудники таращились, как я плетусь по проходу редакционной студии с картонной коробкой в руках. Во-вторых, вид у Джини при этом был что у брошенного щенка — да девушка едва не плакала! Ну и в довершение, выпроводить меня из чертогов «Дейли стандарт» Дэймон поручил ухмыляющейся Бриджет.

Вышвырнутая на крыльцо редакции со своими пожитками, я напоминаю себе, что формально меня еще не уволили. По шкале иллюзорных позитивных моментов данное обстоятельство, впрочем, пребывает на одном уровне с колоссами утешения вроде «на этой работе свет клином не сошелся» и «главное не победа, а участие».

Вот же ж, мать твою.

Блин, блин, блинский блин!

Кожей чувствую на себе взгляды десятка пар глаз со второго этажа. Могу себе представить, о чем думают мои любезные коллеги: вот и пришел конец старушке Эмме Хоган, последнему из динозавров.

С высоко поднятой головой и расправив плечи, я гордо шагаю прочь — не имея ни малейшего понятия куда, и что мне теперь вообще делать. Метров через тридцать, однако, горькая обида уступает место другой тревоге.

Окинув взглядом улицу, нахожу укрытие в подъезде ресторана, который распахнет двери клиентам еще только через пару часов. Достаю телефон, набираю номер Клемента и слушаю гудки, гудки, гудки.

— Ну давай же, давай!

Я уже готова сдаться, когда он наконец отвечает:

— Пупсик?

— Вы где?

— В кафе возле Гайд-парка. Что стряслось?

— Меня уволили. Можете встретиться со мной?

— Конечно, где?

— Я недалеко от редакции, возле ресторана «Красавица луна».

— Дай мне пять минут.

Вместо гудков я слышу пищание случайно нажатых кнопок, перемежающееся с чертыханиями Клемента. Наконец, нужная клавиша найдена, и звонок завершается.

Остается лишь ждать и утопать в собственных унылых мыслях. Несколько очевидных вопросов тем не менее не заставляют себя ждать. С какой стати потребовалось проверять сделанные мной звонки и кто дал на это указание? С трудом верится, что Дэймон старательно следил за моими разговорами на протяжении полугода, пока ему вдруг не выпала удача. Да я звоню пятьдесят раз на дню, не станет же он тратить целые часы на просмотр записей в смутной надежде, что мне взбредет в голову позвонить Уильяму Хаксли! Шеф меня не любит, согласна, но не до такой же степени!

Кроме того, он сам признался, что приказ пришел сверху, и с учетом событий последних нескольких дней это не может не вызывать серьезное беспокойство.

Смартфон подает сигнал эсэмэски. Открываю послание:

Ошарашенно перечитываю текст дважды.

Вот и ответы на вопросы, которыми я задавалась лишь мгновение назад. И на их место встают более тревожные. Если это сообщение от Аллана Тима, то как, черт побери, он так быстро пронюхал, что меня только что вышвырнули с работы?

Объяснение только одно: у него есть информатор в редакции.

— Боже мой!

Данное умозаключение порождает дальнейшие вопросы. Является ли инициатором проверки моих звонков непосредственно Тим? Иными словами, не потребовал ли так называемый Таллиман оказания ответной услуги?

В третий раз перечитываю сообщение. Имя отправителя скрыто, однако в конце текста указывается анонимный абонентский ящик. По опыту мне известно, что установить владельца такого адреса практически невозможно.

— Привет, пупсик! — раздается вдруг голос Клемента.

От неожиданности чуть не роняю телефон.

— Черт! Вы меня напугали!

— Извини. Ты в порядке?

— Вообще-то нет.

— Я тоже. Мне пришлось оставить половину завтрака.

— Ах, какой ужас! — взрываюсь я.

— Еще какой! Может, ломанемся к тебе? По пути ты все и выложишь.

Без всяких подсказок великан наклоняется и подхватывает мою картонку. Я уже начинаю усваивать, что Клемент обладает способностью в одно мгновение переходить из режима бесчувственного засранца в режим джентльмена.

— Спасибо.

Мы идем к подземке, и я описываю ему сцену в кабинете Дэймона, а затем сообщаю про полученное буквально через пару минут после выхода из редакции предупреждение.

— Ну теперь-то, пупсик, ты признаешь?

— Что признаю?

— Ты ведь решила, будто я заливаю тебе про «Клоуторн».

— Вовсе нет.

— Да ладно тебе, — фыркает Клемент. — Ты подумала, что это какая-то шутка и что я только нагоняю страху.

— Что ж, угрозу я, пожалуй, действительно недооценила.

— Вот-вот.

— Но это же вмешательство в мои личные дела! У меня такое чувство, будто надо мной надругались!

— Я еще раз повторяю: ты связалась не с какими-то бойскаутами. У этих козлов глаза и уши повсюду.

— Как выясняется.

— Впрочем, коли речь зашла об угрозах, могло быть и хуже, — философски замечает Клемент.

— Хуже? Да меня шантажируют, изводят угрозами, и в этом замешан кто-то из «Дейли стандарт»! Как еще могло быть хуже?

— Заткнуть рот болтуну способов уйма. Они могли схватить тебя прямо на улице, отвезти в местечко потише да отрезать тебе ржавой бритвой соски.

Не знаю, способны ли женские груди физически содрогаться, но мои как будто пытаются.

— Бред! Клемент, вы пересмотрели фильмов про мафию.

— Ну да, точно.

— Ладно, общий посыл мне понятен, тут уж никуда не денешься. Вопрос в том, что нам делать дальше?

— Это уж тебе решать. Если хочешь, тебе предлагают легкий способ отступиться.

На первый взгляд, почему бы и нет — можно взять и отослать чертов блокнот и на следующей неделе как ни в чем не бывало вернуться в газету. И все же я действительно начинаю осознавать, что Клемент отнюдь не преувеличивал риски расследования деятельности «Клоуторна». А с ростом риска автоматически возрастает и потенциальная награда за разоблачение причастных к деятельности клуба — в том числе и его члена в «Дейли стандарт».

— Вот только если я верну им блокнот, на этом дело не закончится, так ведь? За мной постоянно будут следить, и мне придется жить под угрозой увольнения за малейшую провинность. И это при условии, что я вообще вернусь на работу.

— Насколько я могу судить, какое-то время у тебя есть, если уж тебе хочется продолжать копать. Даже если ты отправишь блокнот сегодня, его получат, самое раннее, в понедельник.

Пожалуй, он прав. В моем распоряжении целых трое суток, и терять уже нечего. По крайней мере, отвлекусь от тягостных раздумий о грядущем увольнении.

— Клемент, у вас есть какие-то планы на выходные?

— Я уже давным-давно не строю планов.

— Вот и прекрасно. Как насчет присоединиться ко мне в старом добром журналистском расследовании?

— На какой-то его стадии предполагается распитие спиртных напитков?

— Почти наверняка!

— Ну тогда я в деле.

Чуть более чем через час после выхода из дома мы снова возвращаемся на станцию «Килберн» и направляемся обратно на квартиру, несмотря на причитания Клемента о незавершенном завтраке.

— Дальше по улице есть кафе. Я угощу вас яичницей с чипсами, как только мы определимся с планами.

— Если дойду, — бурчит он.

Дома за отсутствием завтрака завариваю ему чай, для верности добавив пару шоколадных печенюшек. Зверь на какое-то время умиротворен, и мы перебираемся в гостиную.

— Ты собиралась позвонить той цыпе — Стейси вроде?

— Да, но сначала нужно продумать, что ей сказать. Совершенно незачем впутывать ее в эту историю, и лишний раз упоминать «Клоуторн» не хотелось бы.

— При условии, что ее старик состоял в клубе.

— Я уже проверила. Во всем Лондоне никого другого с фамилией Нитеркотт попросту нет. Это должен быть он.

— Допустим. И что в нем такого интересного?

— Самоубийство.

— Так.

— В общем, я задумалась над обстоятельствами и полагаю, Стейси задавалась тем же вопросом, что и я: зачем самоубийце из центра Лондона проделывать путь в двадцать пять километров до путепровода и сводить счеты с жизнью именно там? Почему не остаться дома и не проглотить пузырек каких-нибудь колес? Или, как вариант, он мог прогуляться пять минут до станции подземки и броситься под колеса поезда.

— То есть ты предполагаешь, что это было вовсе не самоубийство?

— У нас есть способ проверить, был ли у него мотив для самоубийства.

Достаю из сумочки блокнот и отыскиваю запись, относящуюся, как я надеюсь, к Лэнсу Нитеркотту.

— Ноль услуг в колонке «оказано» и две — в «получено». Вполне может быть, что от него стали требовать выплаты долга и поэтому-то он и начал пить. По словам Стейси, с работой у отца не очень ладилось — а значит, оказать ответные услуги не было возможности.

— Все это лишь теория, пупсик.

— На данный момент большего у нас нет.

— Тогда звони.

Допиваю кофе и пару секунд созерцаю экран смартфона. Нитеркотт — одна-единственная имеющаяся у нас зацепка. При разговоре со Стейси мне необходимо помнить об этом, равно как и о ее чувствительности в вопросах касательно отца.

Решительно набираю номер девушки, и через пять гудков раздается ответ:

— Привет, Эмма.

— О! Привет, Стейси!

Она, оказывается, сохранила мой номер в своей адресной книге.

Прежде чем я успеваю раскрыть рот, девушка принимается взахлеб расхваливать мою статью — по-видимому, опубликованную только вчера. Несмотря на ее положительный отзыв, я даже не хотела подписываться под сим опусом, не говоря уж о его обнародовании.

— Очень рада, что статья оказалась полезной, Стейси. И спасибо большое за проявленную искренность во время нашей встречи.

— Нет, это вам спасибо, что вы сдержали свое обещание насчет моего отца. Нынче деликатность среди журналистов довольно редка.

— Хм, да, именно поэтому я и звоню… насчет вашего отца.

— И что же вы хотите мне сказать насчет него?

— Во время нашего разговора у меня сложилось впечатление, что вы не совсем доверяете заключению коронера о причине смерти.

— Вот как? — немедленно настораживается девушка.

— Я ошибаюсь?

— Со всем уважением, Эмма, к чему вы клоните?

— Я много размышляла о смерти Лэнса Нитеркотта и думаю, что вы, возможно, правы, сомневаясь в заключении властей.

— У вас есть какие-то доказательства?

— Знаете, это не телефонный разговор. Может, я загляну, когда вам будет удобно?

— Даже не знаю, — вздыхает она.

— Послушайте, мы только поговорим, и я обещаю, что все останется между нами. Мой интерес лежит совсем в другом, Стейси.

На протяжении нескольких секунд нервно ожидаю ответа девушки, слушая ее дыхание в трубке.

— Хорошо, Эмма. Приходите в час, но у меня мало времени.

— Спасибо! Тогда до встречи.

Завершаю звонок и поворачиваюсь к Клементу:

— Итак, мы едем!

— Отлично сработано, пупсик. Я тут еще подумал, пока блокнот у тебя, ты могла бы проверить, нет ли в нем фамилий из твоей конторы. Кто-то же настучал Тиму о твоем увольнении.

— Пожалуй, — отзываюсь я, слегка раздосадованная на собственную недогадливость. — Но в редакционной студии человек тридцать, и примерно столько же директоров и их заместителей в правлении. Быстро проверить не получится.

— А я думал, теперь такую фигню делают компьютеры.

И снова Клемент меня обходит.

— Знаете, вы гораздо сообразительнее, чем может показаться.

— А ты гораздо языкатее, чем может показаться.

— Спасибо.

Бросаюсь в спальню за ноутбуком.

— Так, просто сделаю таблицу в «Экселе». Продиктуете мне фамилии?

Передаю великану блокнот и по одной вбиваю фамилии в колонку, отмечая в параллельных соответствующие именам баллы.

На это уходит некоторое время, но с оцифрованными данными теперь достаточно только отыскать полный список имен, связанных с «Дейли стандарт». Открываю в браузере страницу персонала на сайте газеты. К счастью, здесь перечислены все сотрудники и члены директората с заместителями.

Вырезаю, форматирую, вставляю — и получаю еще одну колонку в созданной таблице.

— Ну вот, теперь можно запустить формулу, и программа высветит фамилии, имеющиеся в обоих списках.

Реакция Клемента заключается в уже привычном для меня непонимающем выражении лица. Решаю не утруждаться объяснениями и нажимаю клавишу ввода.

— Ох! — не сдерживаю я эмоций. — Сначала хорошую новость или плохую?

— Просто выкладывай, пупсик. Нечего всякой хренью страдать.

— Ладно. Хорошая новость в том, что результат есть. Плохая — в обоих списках три фамилии, и это Смит, Грант и Браун.

— Ну тогда на Тима и пашет кто-то из этой троицы.

— Э нет, не все так просто. В «Дейли стандарт» три человека с фамилией Смит: мой непосредственный шеф, Дэймон, и два члена совета директоров. Далее, некий Теренс Браун занимает должность заместителя директора. И последний — Данни Грант, причем он всего лишь стажер, так что его почти наверняка можно исключить.

— Итого, четыре кандидата? Три Смита и один Браун?

— Именно.

Копирую в таблице имена четырех претендентов в новую колонку. Помимо Дэймона и Теренса Брауна, это Джереми Смит, руководитель совета директоров, и Роджер Смит, заместитель директора.

— Может, кого-то из них подозреваешь особо? — интересуется великан.

— Честно говоря, директорат для меня темный лес, но все равно больше остальных напрашивается мой шеф, Дэймон Смит. Именно он и уволил меня, и потому столь быстро сообщить Тиму о выполнении задания мог тоже он.

Клемент задумчиво поглаживает усы.

— Слишком очевидно, тебе не кажется?

— Ох, откуда же мне знать. В этом-то и проблема: с четырьмя претендентами легко промахнуться.

— Тогда возвращаемся к плану А. Нагрянем к твоей цыпочке, вдруг что стоящее расскажет.

— А если нет?

— В алфавите еще много букв.

Что верно, то верно, вот только у нас всего три дня, чтобы их перебрать, после чего придется принимать решение — а делать это мне очень и очень не по душе.

17

Клемент остановил свой выбор на двойной порции яичницы с чипсами, плюс четыре тоста с маслом. Я довольствуюсь сандвичем.

Вопреки огромной разнице в весовых категориях ланча, великан приканчивает свой первым.

— Уровень холестерина у вас наверняка зашкаливает.

— Чего-чего уровень? — хмурится он.

— Вы не знаете, что такое холестерин?

— А должен?

— Если не хотите отдать концы от сердечного приступа на следующей неделе, тогда да, лучше знать.

— За меня, пупсик, не беспокойся, я — бессмертный.

— Точно так же думал один мой друг, Эрик, и не далее чем полгода назад я присутствовала на его похоронах.

— Может, двинем? — предлагает Клемент, уводя разговор в сторону от своего нездорового образа жизни. Как это типично для мужчин.

— Да, пожалуй, пока вас не хватил удар.

Покидаем кафе и направляемся к станции подземки.

Я с трудом подлаживаюсь под шаг великана.

— Вы идете так быстро, чтобы доказать, что здоровы? — пыхчу я.

— Не, просто не терпится добраться.

Забег завершается на платформе линии Бейкерлоо.

Ехать всего две станции, и через пятнадцать минут мы выходим из павильона «Южного Кенсингтона».

— Далеко? — осведомляется великан.

— Если пойдем нормальным шагом, меньше десяти минут.

Мы направляемся в сторону Сидней-стрит, и я, пользуясь случаем, принимаюсь расспрашивать Клемента.

— Раз уж теперь вы столько обо мне знаете, может, пооткровенничаете в ответ?

— Что-то не секу, о чем ты.

— Хм, я практически ничего о вас не знаю.

— И что же ты хочешь знать?

— Вы женаты или нет? А дети у вас есть?

— Я холост. Детей нет.

— Думаете обзаводиться семьей?

— Уже нет, но когда-то пытался. Думаю, пупсик, для меня этот поезд ушел.

— Вовсе не обязательно. В наше время от мысли о потомстве отказываются гораздо позже. У меня есть подруги за сорок с небольшим, и они обзавелись семьями совсем недавно.

— А сама-то как?

— Для меня-то точно поздно. Мой биологический будильник уже прозвенел. Но у мужчин-то по-другому, верно? Вы можете сеять свое семя еще парочку десятилетий.

— Ага, особенно если ты Мик Джаггер.

— Это точно, — смеюсь я. — Кстати, раз мы затронули эту тему, какая музыка вам нравится?

— Любая, кроме того дерьма, что нынче крутят по радио.

— Ужас, правда? Если и есть что-то положительное в моем увольнении из «Дейли стандарт», так это то, что больше не придется слушать в комнате отдыха отстойную музыку коллег.

— Так плохо?

— Клемент, они же еще практически дети, у них не выработался вкус. Я как-то поболтала о музыке с одним пареньком, Арчи, и к слову упомянула Пола Янга. Так он даже не знал, кто это такой, — представляете?

— А кто это?

— Арчи?

— Не, Пол Янг.

Я так и останавливаюсь как вкопанная.

— Простите, вы только что спросили меня, кто такой Пол Янг? Да он же пять раз попадал в первую десятку хит-парадов!

— Никогда не слышал про этого чувака.

— Да бросьте, Клемент! — смеюсь я. — Как же можно было не слышать о Поле Янге? В восьмидесятых он был суперзвездой.

— Вот честно, пупсик, мне ничего не говорит его имя.

— Ладно, а как насчет Ховарда Джонса или Ника Кершоу? Уж о них-то вы слышали?

— Да тоже как-то мимо меня прошли.

— Боже, ваша юность прошла в амишской общине?

— Типа того.

Я только и закатываю глаза, и мы идем дальше. Пару минут спустя сворачиваем на Сидней-стрит.

— Нам до конца улицы, — сообщаю я.

О чем я совершенно не задумывалась в плане предстоящего визита, так это о реакции Стейси на участие в разговоре моего товарища.

— Не поймите меня превратно, Клемент, но, может, вам лучше подождать снаружи?

— Это почему же?

— Нам выпала одна-единственная возможность разговорить Стейси, и я опасаюсь, что при вас она не станет откровенничать.

— А ты знаешь, о чем будешь ее спрашивать?

— Просто буду действовать по ситуации.

— Ладно, так и быть, поторчу снаружи, только не пропадай на весь день. Вам, телочкам, только дай потрепаться, потом не остановить.

— О, так я уже телочка? Это повышение?

— Так, все! — В его глазах мелькает озорная искра. — Проваливай!

Не желая поощрять его сквернословие, прячу ухмылку и ограничиваюсь обещанием:

— Я недолго.

Стейси прямо с порога заявляет, что у нее только пятнадцать минут, и снова проводит меня на кухню, на сей раз без предложений напитков и дежурных любезностей.

Мы садимся за стол. Со столь ограниченным сроком мне необходимо строго держаться золотой середины между деликатностью и ясностью.

— Я понимаю, Стейси, у вас мало времени, так что сразу к делу. В одном моем расследовании всплыло имя вашего отца.

— Что за расследование?

— В данный момент это не имеет значения. Важно то, что у меня возникли кое-какие вопросы касательно самоубийства Лэнса Нитеркотта.

— Продолжайте.

— Знаю, что вам нелегко, но не показалось ли вам странным, что ради самоубийства он поехал на машине в такую даль, к этому путепроводу?

— Он не поехал. Машину он продал еще за несколько месяцев до того, все равно из-за постоянного пьянства не мог садиться за руль.

— Ах, вот оно как. Как же он туда добрался? И, коли на то пошло, почему он вообще выбрал такой способ для сведения счетов с жизнью, если можно было придумать что-нибудь попроще и поближе к дому?

— Без понятия. Я интересовалась и у следователя, и у коронера, ни один не смог дать внятного объяснения.

— Версия умышленного убийства рассматривалась?

— Нет, никакие факты не указывали на такую возможность.

— Возможно, на тот период.

Девушка настороженно прищуривается:

— Не понимаю.

— Вы, случайно, не знаете, ваш отец состоял в каких-нибудь клубах?

— Он играл в гольф и, кажется, несколько лет состоял в масонской ложе. А почему вы спрашиваете?

— Потому что я обнаружила его имя в списках клуба, деятельность которого расследую. Ради вашей безопасности подробности вам лучше не знать, однако мне не понаслышке известно, что председатель этого клуба не гнушается угроз, как и нарушений закона.

— И вы считаете, что этот человек мог быть причастен к смерти моего отца?

— На данный момент утверждать это я не берусь, однако хотела бы выяснить, был ли связан ваш отец с другими членами клуба.

— Откуда же мне знать?

— У меня есть список состоящих в клубе, и я надеялась, вдруг какое-то имя покажется вам знакомым. Возможно, кто-то из них регулярно контактировал с мистером Нитеркоттом в предшествующие его самоубийству месяцы.

— Боюсь, вы хватаетесь за соломинку, Эмма. Под конец жизни отец вел едва ли не затворнический образ жизни. Только и выходил, что в паб или винный магазин.

— Это займет всего пару минут!

— Хорошо, — вздыхает девушка.

Достаю из сумочки блокнот и сразу раскрываю его на столе, пряча обложку. Затем принимаюсь зачитывать фамилии.

— Так у вас только фамилии? — перебивает меня Стейси.

— Увы, да.

Она качает головой, однако я не сдаюсь. Десять страниц. Двадцать. Тридцать. Ни одна фамилия девушке ничего не говорит.

Примерно на середине записной книжки мне становится очевидно, что терпение Стейси на грани. Я лишь ускоряюсь.

— Коннор.

Ноль реакции.

— Росс.

Нет.

— Паттерсон.

Тоже нет.

— Ланг.

И тут по лицу девушки пробегает смутная тень узнавания.

— Стейси? Вам эта фамилия о чем-то говорит?

— Да, — отзывается она. — Только этот Ланг никогда не встречался с моим отцом.

Сердце у меня так и падает, и я разочарованно уточняю:

— Вы уверены?

— Разумеется, потому что я сама встречалась с ним уже после смерти отца. Томас Ланг, заместитель начальника столичной полиции, курировал расследование самоубийства.

— Что, сам заместитель начальника столичной полиции?

— Да. А почему вас это удивляет?

— Хм, довольно необычно, что следствие о заурядном самоубийстве контролировал столь высокопоставленный полицейский чин.

— Отец, как-никак, был известным человеком, хоть и пил. Как мне кажется, полиция хотела продемонстрировать, что серьезно расследует его смерть. Это была всего лишь пиар-кампания — больших шишек привлекли ради создания видимости, будто подобное их волнует.

Пока я обдумываю объяснение Стейси, перед глазами у меня вдруг встает сцена в паддингтонском пабе: Клемент рассказывает мне про «Клоуторн». Он тогда говорил, что среди членов клуба числятся и «полицейские шишки».

Я ощущаю «звоночек», но не показываю виду. Если существует хотя бы малейшая вероятность, что расследованием смерти Лэнса Нитеркотта занимался член «Клоуторна», Стейси знать об этом ни в коем случае нельзя. Девушка она чересчур своенравная и эмоциональная и вполне может оборвать эту ниточку, прежде чем я успею ее отследить.

— Эмма?

— Ах, простите, Стейси. Не обращайте внимания. Вы правы, если он не знал вашего отца, то мне он ни к чему.

Уже на полном автомате зачитываю остальные фамилии из блокнота. С каждой минутой девушка насупливается все заметнее, однако больше никаких зацепок не предоставляет.

— Что, это все? — брюзжит она, когда я прячу блокнот обратно в сумочку.

— Боюсь, да. Мне жаль, что я лишь напрасно вас обнадежила.

— Как и мне, Эмма, — огрызается девушка, вставая из-за стола. — А теперь я попрошу вас уйти.

Стейси даже не пытается скрыть раздражение и досаду, без всяких церемоний выпроваживая меня за порог. Я оборачиваюсь попрощаться, однако дверь захлопывается у меня перед носом, не успеваю я и рта раскрыть. Похоже, писать биографию Стейси Стэнуэлл мне определенно не светит.

Выхожу на Сидней-стрит, где с кислой миной слоняется Клемент.

— Восемь минут! Я впечатлен, пупсик!

— Не думаю, что Стейси того же мнения.

— Хреново прошло?

— Для нее, скорее всего, да, а вот я как будто кое-что разузнала.

— Пойдем отсюда.

На обратном пути я рассказываю о полицейском, контролировавшем расследование самоубийства Лэнса Нитеркотта.

— Здесь я с тобой согласен, пупсик. Хрена с два такая шишка заинтересуется обычным самоубийством, если только…

— Если только, допустим, он не хотел направить расследование в определенное русло. Разумеется, это всего лишь версия, но что, если мистер Нитеркотт не спрыгнул с путепровода, а его туда доставили и… помогли? Это объясняло бы, почему он просто не наглотался таблеток дома.

— Слишком много «если».

— Согласна, но фамилия Ланг не такая уж и распространенная, а Нитеркотт в Лондоне и вовсе один. Ничего себе совпадение, а? Фамилии обоих в блокноте, и один курирует расследование самоубийства другого!

— Ну да, ну да.

— Стоит приглядеться к Лангу, как считаете?

Мы останавливаемся на углу, и я набиваю в поисковой строке Гугла «заместитель начальника столичной полиции Томас Ланг». Страницу результатов открывает фотография представительного мужчины с массивной головой, серыми глазами и аккуратно расчесанными на косой пробор седыми волосами. Несомненно, официальный снимок лондонской полиции, судя по черному кителю со знаками различия, приличествующими его высокому рангу. Под фотографией в выдержке из статьи в Википедии описывается впечатляющий карьерный рост полицейского.

— Он уже в отставке.

— Тогда проще.

— Что проще?

— Поговорить с ним.

— О!

Пока мы занимали оборонительную позицию, но если хотим чего-то добиться, необходимо перейти в наступление. Вот только у меня имеются серьезные опасения касательно методов Клемента.

— Клемент, нам ни в коем случае нельзя нарушать закон.

— Какое нарушение закона? Просто зайдем, поговорим.

— Думаете, он так просто расколется и признается в причастности к самоубийству Нитеркотта и в членстве в клубе коррупционеров?

— Смотря как поставить вопрос.

— И как?

— Например, хочется ли ему провести остаток жизни в инвалидном кресле или нет.

— Ну да, этого я и боялась.

— Пупсик, это не те люди, с которыми можно в игрушки играть. И в подобной ситуации страх — лучшее оружие.

— И что же у нас за ситуация такая?

— Если хочешь разоблачить «Клоуторн», тебе придется разрывать звено за звеном.

— И Ланг слабое звено?

— Пока что единственное звено.

— С этим я не спорю. Вот только в отставку он вышел совсем недавно, и наше расследование закончится ничем, если мы сами окажемся на допросе у его бывших коллег.

— Именно поэтому нельзя осторожничать. Мы должны напугать этого мужика до усрачки, чтобы ему не пришло в голову позвонить корешам.

— Вашу логику я понимаю, вот только…

— Тим вроде как не особо миндальничал, когда натравил на тебя того недоумка?

Что верно, то верно. Подтверждением тому служит бордовый синяк у меня на пояснице.

— Хорошо. Будь по-вашему, но обещайте, что не переусердствуете. А то единственная потенциальная ниточка к «Клоуторну» обернется некрологом.

— Обещаний не даю, но я знаю, что делаю.

Рада слышать, что по крайней мере один из нас знает.

18

Умение отыскать адрес требуемой личности — насущный хлеб журналиста, и когда мы подходим к станции подземки, я уже знаю, что Томас Ланг проживает в деревушке под Хемел-Хэмпстедом, в сорока километрах к северу от Лондона.

Остаются лишь два вопроса: когда и как?

— Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, пупсик.

— Но как мы узнаем, что он дома?

— Не знаю, как теперь принято, но обычно-то люди просто берут трубку.

— И что мы ему скажем, Клемент? Здрасте, мистер Ланг, вы дома? Можно мы зайдем и слегка вас отметелим?

— Не можешь без сарказма?

— Или сарказм, или надо идти и стучаться к нему в дом.

— Все или ничего. Не знаешь, наш клиент женат?

— Сейчас уточню.

Статья в Википедии быстро предоставляет ответ.

— Развелся четыре года назад, про новые отношения ничего не говорится.

— Это хорошо. Тогда он, скорее всего, живет один.

— Что ж, будем импровизировать?

— Посмотрим. Тачка у тебя есть?

— Хочешь поехать на машине?

— Ага. Вдруг его все-таки не окажется дома, хотя бы будет где переждать. Все лучше, чем околачиваться на улице.

Составив план действий, мы спускаемся в подземку.

Назад к дому возвращаемся незадолго до двух. Без лишних промедлений усаживаемся в машину, и я ввожу в навигатор адрес Ланга.

— Всего полчаса езды.

— Слава яйцам! Здесь не шибко-то просторно.

— Может, поедем на вашей?

— У меня нет тачки.

— Тогда не жалуйтесь.

Задним ходом выезжаю с парковки, в то время как Клемент пытается устроиться поудобнее.

— Ну почему у всех чувих такие крошечные тачки?

— Дело не в машинах, в ваших габаритах. Чем, черт побери, вас кормила мама?

— Да мало чем.

— Может, это генетика. Ваш отец тоже был здоровяком?

— О своем папаше я знаю столько же, сколько и ты о своем.

— О, простите.

— Да не извиняйся. Я уже давным-давно свыкся с этим.

Можно было бы попытаться развить тему, но по своему опыту знаю, как неприятно отвечать на подобные вопросы. Включаю радио, чтобы покончить с искушением и тишиной.

— Как насчет Пола Янга?

— Не, пасиб. А есть «Слейд»?

— Да вы и вправду одержимы семидесятыми! Почему, если не секрет?

— Так просто.

— Вам самому-то не кажется, что для вашего возраста увлечение несколько странное, а? И кстати, сколько вам лет?

— Сорок с чем-то.

— Значит, вы родились в семидесятых, как и я. Не могу похвастаться яркими воспоминаниями об этом десятилетии.

— А я помню, — вздыхает Клемент. — Как будто это было вчера.

— Да бросьте, вы же тогда были совсем ребенком. Лично у меня в памяти только и отложилось, что рождественская реклама игрушек, которых у меня не было, да еще эти ужасные мясные консервы! Мы как будто только ими и питались.

— Мясные консервы?

— Колбасный фарш, тушенка, эта отвратная свинина в желе. Черт, меня выворачивает при одной лишь мысли о ней!

— А мне нравились консервированные пироги. Они, кстати, до сих пор продаются.

— Альбомы «Шоуваддивадди» тоже продаются — но кому охота их покупать.

Я замедляюсь на сужении двух полос в одну. Какой-то тип на «ауди» пытается проскочить вперед меня. Не на ту напал! Я держусь чуть ли не впритык к бамперу машины впереди, и мой маневр встречается неистовым гудком.

Опускаю окошко и выкрикиваю рекомендацию по вождению:

— Отвали, козел!

Поток замирает, и водитель «ауди» не упускает возможности отреагировать на мой любезный совет. Он вылезает из машины и, опираясь на крышу, осведомляется:

— Тебе чего, больше всех надо?

Именно такого персонажа я и ожидала увидеть: на пятом десятке, с красной рожей и лысиной. И, вероятно, микроскопическим членом…

— Не хрен лезть без очереди!

— Кончай истерить! — вопит он в ответ. — У тебя критические дни, что ли?

Его комментарий для меня красная тряпка, простите за каламбур. Я выбираюсь наружу, оглушительно хлопнув дверцей, и ору:

— А ну, подойди сюда и повтори!

Ухмылка на его физиономии исчезает, а через долю секунды и он сам. Затем следует щелчок запираемых замков.

Я наклоняюсь и бросаю ему в пассажирское окошко:

— Ссыкло!

И с чувством полного удовлетворения усаживаюсь обратно за руль.

— Полегчало? — осведомляется великан.

— Да, спасибо. Не терплю таких мудил-шовинистов. Без обид.

Поток наконец-то двигается, и я на секунду задумываюсь над собственным заявлением.

— Клемент, а почему вы остались в машине?

— Ты хотела, чтоб я бросился тебя спасать?

— Вовсе нет.

— Тогда в чем же дело?

— Просто большинство мужчин выскочили бы из машины и наорали на того мужика.

— Я не большинство.

— Это да, но на мой вопрос вы так и не ответили.

— С этим козлом разбиралась ты, ну и смысл мне был соваться?

— Хм, потому что мужчины вроде вас чувствуют себя обязанными заступаться за беззащитных женщин.

— Мужчины вроде меня?

— Шовинисты.

— Вот так всегда, на хрен, — фыркает великан, скрещивая руки на груди. — И это говорит журналистка. Тебе стоит почаще заглядывать в словарь.

— Не поняла? — хмурюсь я.

— Шовинист, если мне не изменяет память, это вроде как тот, кто считает баб глупее и бестолковее мужиков, да?

— Э-э, я…

— Послушай, пупсик, да у тебя яйца тверже, чем у большинства знакомых мне мужиков, ну и сообразительнее ты большинства из них. Поэтому-то я и остался в чертовой тачке. Я что, шовинист из-за этого?

— Не из-за этого, конечно, а из-за своего языка.

— А вот и нет! — рявкает он. — Это просто слова. Со своим языком я ничего не могу поделать, но это вовсе не значит, что я пещерный человек!

Я явно задела Клемента за живое, впервые вижу его искренне возмущенным. И я понимаю почему.

Немного выжидаю, пока он не успокоится, и чистосердечно раскаиваюсь в содеянном:

— Простите, Клемент. И спасибо вам.

— За что?

— Простите за то, что вела себя как сварливая баба, а спасибо за комплименты.

— Да не за что.

— Вы гораздо… сложнее, чем кажетесь поначалу. Я говорю это в положительном смысле.

— Да ты еще и половины не просекла, пупсик.

— Надеюсь, вы все объясните мне, когда мы разоблачим «Клоуторн».

— Посмотрим.

Не сказала бы, что Клемент надулся, но разговор затухает. Лично я помалкиваю по той причине, что пытаюсь хоть сколько-то разобраться в человеке, сидящем рядом. В свою журналистскую бытность я встречалась с самыми разными людьми — добрыми, подлыми, героическими, запутавшимися, отзывчивыми, глупыми… Последних, пожалуй, было больше всего. И хотя я знакома с Клементом лишь несколько дней, могу твердо сказать, что с такими судьба меня еще не сводила.

Мы подъезжаем к Эбботе-Лэнгли, но я продолжаю теряться в догадках.

— Еще пара минут, — объявляю я, когда мы проезжаем центр деревушки.

— Вот и хорошо. Хоть ноги разомну.

Навигатор предупреждает о повороте налево, и через сотню метров по невыразительной полусельской дороге мы сворачиваем направо на узкую улочку. Наша цель, коттедж «Можжевельник», располагается, судя по всему, в самом ее конце.

Пока мы приближаемся к дому, я вдруг обращаю внимание, как сильно у меня взмокли ладони за последние несколько километров. До этого меня отвлекал разговор с Клементом, и я даже не вспоминала о стоящей перед нами задаче. Когда же до конечного пункта остаются считаные секунды, сердце так и готово выпрыгнуть из груди.

Проезжаем последние несколько метров на черепашьей скорости. Слева от нас тянется луг, за которым высится лес. Справа за высокой живой изгородью с фермерскими воротами маячит «Можжевельник». На поворотном круге в конце улочки останавливаюсь и глушу двигатель.

— Ну вот и приехали, — нервно выдавливаю я.

— Неплохое местечко, пупсик. Тихо, соседи в отдалении, движения нет.

— Господи, да вы говорите прямо как серийный убийца на разведке!

— Поверь мне, я очень не хочу, чтобы кто-то умер.

Не совсем убежденная, выхожу из машины. Не считая шороха листвы на легком ветерке, стоит почти полная тишина, и внезапный хлопок закрытой Клементом пассажирской дверцы бьет прямо по моим натянутым нервам.

— Значит, так, пупсик, — инструктирует меня великан. — Постучишься в дверь, я пока буду стоять в сторонке. Как он откроет, убедись, что это он, и сразу отходи вправо. Остальное на мне. Усекла?

— А если он не один?

— Если откроет кто-то другой, просто скажи, что заблудилась и ищешь дорогу.

— Да, а вдруг откроет он, а его подружка на кухне?

— Предоставь это мне.

Я плетусь за Клементом к воротам.

Стоит нам оказаться за оградой, и «Можжевельник» предстает перед нами как на ладони. Столь манерное название коттеджу определенно не подходит, поскольку это основательное симметричное строение из красного кирпича, с дверью посередине и окнами по бокам. Более важным обстоятельством, впрочем, является белый БМВ на подъездной дорожке. Автомобиль свидетельствует, что кто-то дома. Будем надеяться, этот «кто-то» Томас Ланг и есть.

По мощеной дорожке подходим к двери, и Клемент отступает в сторонку. Сама дверь современная, из белого пластика и с глазком, и хотя такая конструкция и позволяет экономить на ремонте, эстетику викторианского здания она попросту уродует.

— Готова? — шепчет великан.

— Нет, — шепчу я в ответ, нажимая на кнопку звонка.

Слышатся шаги, лязгает задвижка, и дверь распахивается.

На пороге возникает мужчина. Тот самый представительный господин с массивной головой, серыми глазами и аккуратно расчесанными на косой пробор седыми волосами. Китель, надо полагать, вышел в отставку вместе с ним, и его сменил голубой свитер.

— Чем могу помочь?

— Мистер Ланг? — спрашиваю я.

— Да.

Делаю широкий шаг в сторону, Ланг в недоумении смотрит на меня, и тут появляется Клемент.

Все происходит буквально в одно мгновение.

Великан просто-напросто врывается в прихожую мимо бывшего полицейского. Когда опешивший хозяин приходит в себя, уже поздно: Клемент находится внутри. Теперь Лангу только и остается, что заорать:

— Ты кто такой, черт тебя возьми? Чего надо?

Его вопли могут привлечь нежелательное внимание, и поскольку хозяин сосредоточен на более существенной угрозе, я беспрепятственно захожу в дом и закрываю за собой дверь.

— Мы всего лишь хотим поговорить, мистер Ланг, — спокойно объясняю я.

Возможностей для маневра в узком коридоре у хозяина немного. Я блокирую выход наружу, Клемент закрывает путь в комнаты.

— Вы знаете, кто я такой? — рычит Ланг.

— Ага, знаем, — отзывается великан. — Поэтому и пришли.

Томас Ланг отнюдь не тщедушного сложения — под метр восемьдесят ростом, широкоплечий, пускай даже кабинетная работа и оказала на него свое пагубное воздействие. Тем не менее он профессионал и сразу берет себя в руки. Бывший полицейский окидывает взглядом Клемента, затем меня и, оценив ситуацию, бросается к входной двери.

Цели он не достигает.

Клемент хватает его за свитер и оттаскивает назад. Затем стремительно разворачивает свою жертву и припечатывает к стене, предплечьем надавливая на горло.

— А вот это было глупо.

Свободной рукой Клемент хватает Ланга за место, представляющееся мне весьма чувствительным у мужчин.

Отставной полицейский подтверждает мои анатомические познания тонким вскриком.

— Мы с тобой быстренько переговорим, дружище Томми, — повышает голос великан. — Будешь дергаться или врать — оторву яйца и засуну тебе в глотку. Усек?

Ланг кивает, насколько это ему удается с мощным предплечьем Клемента под подбородком.

— Вот и прекрасно. Ты один?

— Да.

— Итак, что тебе известно о клубе «Клоуторн»?

— О чем?

Клемент поворачивается ко мне:

— Покажи-ка ему, пупсик.

Я извлекаю блокнот из сумочки и быстро пролистываю страницы, пока не отыскиваю фамилию хозяина. Сую ему под нос:

— О чем-нибудь напоминает?

— Я… нет.

Опущенная рука великана заметно напрягается, и Ланг отзывается сдавленным воем.

— Попробуем еще разок. Что тебе известно про «Клоуторн»?

— Я… Я не могу. Они прикончат меня.

— Слушай, чувак, если не начнешь колоться, тебя прикончу я.

— Нам известно про Лэнса Нитеркотта, — вмешиваюсь я.

Разумеется, ничего нам не известно, но я надеюсь, что Ланг в своем плачевном положении не раскусит мой блеф.

— У меня не было выбора. На мне висел долг… А Лэнс не просыхал!

— Как нам найти Таллимана? — спрашивает Клемент, возвращаясь к главной цели нашего визита.

Глаза бывшего полицейского округляются — и не по той причине, что его гениталии зажаты словно в тисках.

— Я не знаю… Клянусь… Никто не знает!

— Ладно. Кто он?

Ланг закрывает глаза и с трудом сглатывает. После нескольких судорожных вздохов снова смотрит на нас.

— Я скажу вам… что вы хотите знать… Но, пожалуйста… я задыхаюсь…

Клемент убирает руки, избавляя свою жертву от весьма и весьма ощутимых неудобств.

— Сядь, — приказывает он. — Дернешься — попробуешь вот это.

Я уже и забыла про нож Джейдона, но именно его Клемент достает из кармана и демонстрирует Лангу.

— Хорошо-хорошо, — стонет тот, после чего сползает по стене и подтягивает колени к груди. Зрелище он представляет собой крайне жалкое — даже не верится, что это некогда второй человек в полицейской иерархии Лондона. Тем не менее несмотря на очевидность воплощаемой Клементом опасности, меня не оставляет чувство, что страх Томаса Ланга кроется в чем-то другом.

Подхожу поближе, приседаю на корточки и заглядываю ему в глаза.

— Почему вы так боитесь?

— Не знаю, кто вы такие и что вы затеяли, но вы понятия не имеете, с чем связались.

— Вот вы-то нас и просветите.

— Если он узнает, что я с вами разговаривал… мне конец.

— Он?

— Таллиман, кем бы он ни был. Некоторые позволяли себе несдержанность на язык, в прошлом… Их попросту уничтожили.

— Как Лэнса Нитеркотта?

Мужчина зажмуривается и медленно кивает.

— Продолжайте, Томас, — подстегиваю я его. — Мы слушаем.

Ланг открывает глаза и тяжело вздыхает.

— Хорошо. Что вам известно о «Клоуторне»?

— Очень мало, так что выкладывайте все.

— Точно не знаю, но, кажется, лет десять-девять назад он закрылся, поскольку все его члены либо постарели, либо умерли. Однако за год или два до моей отставки один мой энергичный коллега из Агентства по расследованию тяжких преступлений организованных преступных групп вышел на след какого-то члена клуба и начал копать. Мне было велено сорвать его расследование, однако я мало что мог сделать, не привлекая к себе излишнего внимания. Поскольку я не справился с этим, в качестве выплаты долга мне пришлось подчищать хвосты.

— Так понимаю, одним из хвостов был Лэнс Нитеркотт?

— Я не убивал его! Это был несчастный случай!

— Да конечно, чертов несчастный случай! — встревает Клемент.

— Я всего лишь хотел его напугать, чтобы он перестал болтать. Лэнс совсем спился и в довершение начал трепаться о «Клоуторне» в пабе. В итоге им заинтересовалось Агентство. Вот мне и велели заткнуть ему рот, пригрозив обнародованием оказанных мне услуг.

— Вам оказывали услуги?

— Да, три, и я до сих пор раскаиваюсь, что получил первую.

— И что это была за услуга?

— Ты в своем уме? — взрывается Ланг. — Уж этого-то я ни за что не скажу!

— Так и быть, но придется рассказать, что произошло с Лэнсом Нитеркоттом.

Ланг тут же сник.

— Я не хотел этого, — едва ли не шепчет бывший полицейский.

— Ну же, Томас!

Мужчина поднимает голову и смотрит мне в глаза. За свою карьеру я интервьюировала достаточное количество людей, чтобы сразу же разглядеть признаки искреннего раскаяния. Рискну предположить, Лангу просто необходимо излить душу.

— Как-то вечером я… затолкал его в багажник своей машины и поехал к тому путепроводу. Хотел просто как следует припугнуть… Но я облажался. Свесил его через бетонный барьер, а он ухитрился врезать мне кулаком… Следовало быть настороже, но я забылся. Перед глазами у меня все поплыло, и на мгновение моя хватка ослабла… Когда же я попытался перехватить его, было поздно… Он упал.

Я бросаю взгляд на Клемента. Едва заметным кивком он дает понять, что тоже верит признанию Томаса Ланга.

— А что произошло с расследованием деятельности «Клоуторна»?

— Мне сказали, что оно зашло в тупик, хотя дело закрывать не стали. Думаю, у них были подозреваемые, но улик для предъявления обвинений недоставало. Также могу предположить, что Таллиман понял, что дни его сочтены, и решил уничтожить все следы существования «Клоуторна»… Но одну вещь он, как я вижу, все-таки упустил. Как к вам попал этот блокнот?

— Неважно. Важно отыскать его владельца.

— Кем бы вы ни были и что бы вами ни двигало, боюсь, вы лишь напрасно тратите время. Таллиман — призрак.

— Нет, Томас, он вполне себе человек во плоти. И в данный момент он преследует меня.

— Преследует? Что ж, мне вас жаль. Стоит ему лишь вцепиться в кого-то — и все, спасения нет.

— Это мы еще посмотрим. Опишите мне, как он выглядит.

— Откуда же мне знать, я с ним никогда не встречался!

— Что? Как это вы с ним никогда не встречались?

— Клуб действовал под завесой полнейшей секретности. При возникновении проблемы нужно было отослать письмо на абонентский ящик и дожидаться ответа. И если помочь в этой проблеме мог какой-то другой член «Клоуторна», Таллиман организовывал встречу обеих сторон, но сам никогда не показывался. И без крайней нужды даже имен не называлось. Я сам оказывал несколько услуг, и по крайней мере в двух случаях знал их получателей лишь по инициалам, и мое полное имя никогда не раскрывалось. Установить других членов клуба было практически невозможно, поскольку Таллиман стремился гарантированно исключить возможность шантажа. Как ни забавно, но сам-то он шантажом и занимался, как это выяснилось в дальнейшем.

— Правильно ли я поняла: никого из членов клуба вы не знаете?

Дабы лишний раз подчеркнуть необходимость честного ответа, Клемент звучно хрустит костяшками.

— Все еще живых — нет, клянусь. Только Таллиману были известны полные имена всех членов. В то время как в тайну его личности, насколько я могу судить, были посвящены лишь считаные единицы.

Я встаю и смотрю на Клемента в надежде, что он уловил какую-нибудь деталь, которая позволит нам двигаться дальше. Несколько помятый бывший полицейский восполнил определенные пробелы в наших знаниях, однако лист «Клоуторна» по-прежнему остается удручающе чистым.

Великан, однако, качает головой. Что ж, в запасе у меня лишь один вопрос:

— Томас, имя Деннис Хоган вам что-нибудь говорит?

— Кое-что, да, — вздыхает он. — Вот уж у кого дурная слава.

— Дурная слава?

— Знаю я совсем немного, да и то по слухам. Так вот, согласно им, Деннис Хоган являлся одним из основателей клуба «Клоуторн», еще в конце шестидесятых.

Я-то думала, что мое мнение о собственном отце ниже некуда, но нет — разверзаются новые бездны. Что ж, по крайней мере, понятно, откуда у него взялся блокнот.

— Так.

— Хогану одному из немногих была известна подлинная личность Таллимана. Всем остальным он представлялся Алланом Тимом, но это псевдоним.

— Это я поняла.

— Судя по всему, Деннис Хоган основательно разругался с Таллиманом. Он оказался в тюрьме, когда попытался покинуть клуб.

— Нет-нет, вы путаете. Деннис Хоган вышел из клуба, потому что оказался в тюрьме за изнасилование и убийство проститутки.

Томас Ланг смотрит на меня так, будто я не поняла соль шутки.

— Не совсем так, — говорит он. — По слухам, Деннис Хоган угодил за решетку, потому что Таллиман его подставил.

19

Пожалуй, ударь меня ни с того ни с сего Клемент под дых, даже это оказалось бы менее ощутимым, нежели откровение Ланга.

— Так Хогана подставили? — уточняет великан.

— Почти наверняка. Дело кончилось тем, что ему дали восемнадцать лет. Опять-таки, если верить слухам, Хоган угрожал предать гласности деятельность «Клоуторна», в котором к тому времени состояло уже достаточно по-настоящему влиятельных людей. Кроме того, осуждение Денниса Хогана послужило действенным примером, что ожидает болтунов и нарушителей установленного порядка. Возможно, теперь вам понятнее, почему я отправился в ту поездку с Лэнсом Нитеркоттом — у меня не было выбора.

Клемент, заметив мои округлившиеся глаза, переспрашивает:

— Короче говоря, Деннис Хоган посрался с этим Таллиманом, и в итоге его упекли на восемнадцать лет?

— Так я слышал.

Я вдруг теряю всякий интерес к тому, что еще может поведать Томас Ланг.

— Мне… мне нужно идти.

Великан склоняется над бывшим полицейским и что-то рычит — надо полагать, настоятельно советует позабыть о нашем визите, — но я уже не слушаю.

Бегство из клаустрофобического коридора облегчения не приносит. Увы, я могла бы хоть в чистое поле удрать, и все равно стены продолжали бы давить на меня.

На автомате бреду по дорожке и выхожу за ворота. За неимением ничего лучшего, усаживаюсь прямо на багажник своей машины и пытаюсь осмыслить только что узнанное об отце.

Совершенно неожиданно ящик Пандоры в виде Денниса Хогана, долгие годы надежно хранивший всю мою ненависть, всю мою горечь, оказался взломанным, и содержимое разлетелось во все стороны.

— Пупсик, ты в порядке?

Поднимаю взгляд на подошедшего Клемента.

— Нет. Какое там…

Он усаживается рядом.

— Насколько понимаю, ты даже не догадывалась?

— Нет.

— Что с Лангом-то делать будем? Могу вернуться и как следует потрясти его снова, вдруг еще что расскажет.

— Не надо… Просто поедем отсюда.

— Давай-ка сюда ключи. Ты не в состоянии вести машину.

Есть ли у него страховка и права? Почем знать, да и плевать, на самом деле. Протягиваю Клементу ключи и бессильно валюсь на пассажирское место.

Отодвинув до предела водительское сиденье, Клемент усаживается за руль. Повозившись с регуляторами кресла, он поворачивает ключ зажигания и устремляет на меня взгляд своих голубых глаз:

— Хочешь поговорить — поболтаем. Хочешь посидеть и подумать — буду молчать.

После чего перекидывает через свою бочкообразную грудь ремень, и мы трогаемся.

Спустя десять минут до моего затуманенного сознания вдруг доходит, что я даже не вспомнила про навигатор. Клемента, однако, его отсутствие совершенно не смущает, и он знай себе ведет по старинке, ориентируясь по знакам.

По достижении магистрали великан нарушает молчание:

— Как ты там, пупсик?

— Голова вот-вот взорвется.

— Еще больше чертовых вопросов?

— И слишком много.

— Еще не поздно положить этому конец. Отошли блокнот — и можешь жить себе дальше.

— Вот только смогу ли? Час назад, наверное, смогла бы, а теперь… Бог его знает. Клемент, я как в тумане.

— Значит, продолжаем копать дальше.

— Но где?

— Разве это не очевидно?

— Сейчас мне ничего не очевидно.

— Ну как же, пупсик. Твой папаша, судя по всему, был одним из последних людей на земле, кто знал подлинную личность этого Таллимана. Вот и поворошим его прошлое, вдруг что подвернется.

— Так себе план…

— Верно, не ахти какой, но даже если не раскусим Таллимана, быть может, выясним, что же произошло на самом деле. Все лучше будет, чем совсем ничего не знать.

Единственное, что я сейчас знаю наверняка, это то, что ничего не знаю наверняка. Если у человека есть душа, то моя превратилась в вакуум, когда все казавшееся мне непреложной истиной рассыпалось карточным домиком. Пускай это и не совсем нормально, но своему нынешнему состоянию я предпочла бы прежние горечь и негодование.

— Я ощущаю себя такой… потерянной, Клемент.

— Не ты одна, — тяжело вздыхает он в ответ.

Он без предупреждения резко поворачивает руль влево, и машина устремляется поперек двух полос. Под неистовые гудки и визги шин мы выруливаем на съезд с магистрали.

— Какого хрена? — воплю я, убедившись, что сердце не выскочило у меня из груди.

— Да потом заправок долго не будет. Подумал, ты не откажешься от чашки чая.

— Чашки чая? Да после такого маневра мне нужен чертов валиум! Вы могли нас угробить!

— Ну это вряд ли.

Справедливости ради, это лихачество хотя бы временно отвлекает меня от нахлынувших эмоций. Мы отыскиваем свободное место на стоянке, и едва лишь Клемент глушит двигатель, я тут же конфискую у него ключи.

— Думаю, дальше поведу я.

— Как хочешь.

— С чего это вам так чаю захотелось?

— Нужно поговорить — понять, что делать дальше.

— Можно было сделать это и в машине.

— Поссать в машине мне тоже можно было?

Ответ написан у меня на лице.

— То-то вот. Пошли.

И с этим Клемент выбирается с водительского места. Похоже, от чашки кофе втридорога мне не отвертеться, хочу я этого или нет.

Мы заходим в кафешку, и я заказываю напитки, в то время как великан отправляется на поиски туалета. Через пять минут он возвращается, едва ли не светясь от удовольствия.

— Ну вот, совсем другое дело. — Клемент усаживается за стол и заглядывает в бумажный стаканчик. — Это что, чай?

— Вроде бы.

— Ладно, сойдет.

— А что вы говорили в машине про чувство потерянности?

— Пупсик, моя персона на повестке дня не стоит.

— В некотором смысле стоит, Клемент. По непонятной причине вы решили мне помочь, и по возможности мне хотелось бы оказать вам ответную услугу.

— Я помогаю тебе ради себя, вот и все.

— Может, объясните? Каким образом?

Великан качает головой:

— Да что ж такое стряслось с людьми?

— Не понимаю…

— Видишь ли, раньше люди просто помогали друг другу. Друзья, соседи, а иногда даже полные незнакомцы. Это называлось «сделать доброе дело». А теперь у каждого свой интерес. Что не так, если кто-то помогает ради самой помощи, а?

Вспоминаю свое детство в трущобах. Порой наступали времена, когда нам всерьез угрожал голод, но всегда выручали соседи и подкидывали пачку овсянки или банку консервов. Почти все семьи в нашем районе жили на грани нищеты, но вот в доброжелательности недостатка определенно не возникало. Тогда люди действительно старались помогать друг другу.

— Старые добрые денечки, да?

— Именно так.

— Не поймите меня неправильно, Клемент, но… со стороны возникает ощущение, будто современная жизнь вам не по душе, во всех ее проявлениях. Этому есть какая-то причина?

— Мне казалось, мы собираемся обсудить твои дела.

— В психологии это называется уклонение — очень удобно, если хочешь избежать неприятного разговора.

— Но говорить-то все равно придется.

Великан многозначительно молчит, так что я вынуждена отозваться:

— Да уж, придется.

Он потягивает чай и морщится.

— Ну так приступим?

— К чему?

— Переключимся на твоего папашу?

— Будь у меня выбор, я бы перевела часы назад на прошлую неделю, когда название «Клоуторн» мне абсолютно ничего не говорило.

— И ты еще смеешь пенять мне, будто я зациклен на прошлом.

— Я же не в прямом смысле. Я просто… Просто не хочу ворошить прошлое. Ничего путного из этого не выйдет. Даже если моего отца и подставили, он все равно уже умер, ну и какой смысл копаться?

— Тогда тебе придется и дальше жить в неведении. А насколько мне представляется, пупсик, такой расклад тебя не устроит.

— Вот уж не думала, что вы такой проницательный!

— Ну, когда поживешь достаточно долго, становится понятно, что движет людьми.

— И вы считаете, будто знаете, что движет мной?

— Думаю, да.

Я откидываюсь на спинку и скрещиваю руки на груди.

— Что ж, давайте послушаем.

— Ты боишься вины.

— Да конечно! — фыркаю я. — И за что же мне чувствовать себя виноватой?

— Что всю свою жизнь ты ненавидела отца, в то время как он, возможно, вовсе и не был таким мерзавцем, за которого ты его держала. А перед покойником не извинишься, никакому счастливому воссоединению не бывать. Это-то тебя и изводит.

— Двадцать минут назад я, пожалуй, и согласилась бы с вами, но с тех пор у меня было время подумать. Даже если его и подставили — если верить пересказу слухов, — то что же произошло после его освобождения? Да он просто решил держаться в сторонке, потому что был трусом! Уж поверьте мне, я не ошибалась в своей ненависти к этому человеку, так что виноватой себя совершенно не чувствую!

— А если бы он явился к тебе с объяснениями?

— Скорее всего, схлопотал бы по роже.

— Жестко.

— Послушайте, Клемент! — не выдерживаю я. — Моя мать считала его виноватым дальше некуда, так же, как и двенадцать присяжных вместе с судьей. И я скорее поверю им, нежели слухам от продажного полицейского!

— Ну а если все они ошибались? Забудь пока про этого Таллимана. Ты должна выяснить, что же произошло на самом деле, ради себя самой и ради своего папаши. Потому что, если у ненависти, что ты вынашивала всю свою жизнь, не было обоснованной причины, она просто сожрет тебя изнутри.

— Хорошо, и что будет, если я выясню, что ошибаюсь? Как и все они. Что будет, если я выясню, что отец действительно был невиновен?

— По крайней мере, будешь знать. Ты его дочь, и пока не узнаешь, кем он был на самом деле, не поймешь и себя.

— О боже, Клемент, только не начинайте сеанс психоанализа! Это вам не идет.

— Не волнуйся, это со мной не часто.

Он делает глоток чая и пристально смотрит на меня.

— Ну так что? Делать-то что будем?

Что ж, разговор с Клементом, по крайней мере, хоть сколько-то развеял туман, что затянул мне мысли по бегству из «Можжевельника». Я по-прежнему не уверена, хочу ли знать правду о Деннисе Хогане, однако реальность такова, что меня по-прежнему шантажируют, и остается еще достойная расследования история. И двух этих причин более чем достаточно для продолжения начатого. Возможно, я всего лишь обманываю саму себя, однако такие доводы принять куда проще.

— Наверно, продолжать копать.

— А ты мне нравишься, пупсик, — улыбается великан. — Ты не сдаешься.

Его слова звучат столь искренне, что меня заливает краска.

— Хм, ладно, — закашливаюсь от смущения я, — и что дальше?

— Ты вроде как рассказывала, твой старик снимал квартиру в Чизике?

— Да, верно.

— Стоит оттуда и начать, переговорить с агентом по недвижимости.

— Ага, вот только сомневаюсь, что он станет нам помогать.

— Да ну? — вскидывает брови Клемент.

Против воли улыбаюсь.

— Вообще-то, вы вполне можете убедить его передумать, а я бы не отказала себе в удовольствии при этом присутствовать.

— Тогда прямо сейчас и отправимся к нему?

— Мы не можем просто взять и вломиться к нему в контору. Зная ваши методы, совершенно уверена, что свидетели нам ни к чему.

— Это верно. Как же нам тогда выманить этого чувака?

— Дайте мне минуту.

Открываю на смартфоне браузер и нахожу сайт риелторского агентства, где работает Майлз Дюпон. Просматриваю предложения и, обнаружив продающуюся квартиру в Чизике, звоню по номер в шапке страницы.

— Здравствуйте, могу я поговорить с Майлзом Дюпоном? Скажите ему, пожалуйста, что это Эмма Хоган.

Через несколько секунд мой знакомый риелтор отзывается, и дружелюбия его голос отнюдь не источает:

— Здравствуйте, мисс Хоган. Не ожидал услышать вас снова.

— Ах нет, я беспокою вас вовсе не насчет квартиры отца.

— О, это приятно слышать. Так чем могу помочь?

— Меня заинтересовало одно из ваших предложений. Когда я в ту среду в поисках нужного адреса каталась по району, он меня просто очаровал. Короче говоря, меня захватила идея проживания в Чизике, и мне прекрасно подходит квартира, что вы продаете на Честерфилд-Роуд.

— Хм, мне и в голову не пришло, что вы подыскиваете жилье.

— До среды я и не искала. Во всяком случае, активно. Несколько лет я снимала квартиру и все пыталась определиться, где же лучше пустить корни. И вот теперь твердо решила обосноваться в Чизике. В банке у меня отложены средства, так что я готова заключить с вами сделку.

Мне только и нужно, что забросить наживку легкого агентского вознаграждения.

— В таком случае, — уже чуть ли не блеет риелтор, — вам необходимо осмотреть квартиру.

— Замечательно! Быть может, у нас получится сегодня днем?

— О да, с этим предложением мешкать не стоит, уже многие интересуются.

«Лживый говнюк».

— Если вам удобно, я могу подъехать через час.

— Разумеется, удобно. У меня сохранился ваш телефон, так что я отправлю вам точный адрес.

— Спасибо, Майлз.

— Всегда к вашим услугам. С нетерпением ожидаю встречи через час.

«И твоего знакомства с Клементом».

Я отключаюсь.

— Договорилась?

— Ага. Мы встречаемся с ним в пустой квартире.

— Класс.

— Так как мы построим беседу?

— Ты, пупсик, задаешь вопросы, а я вдохновляю его на ответы.

Допиваю свой основательно остывший кофе.

— Годится. Поехали!

20

— Да что такое с этой гребаной дорогой? — не выдерживает великан.

— Вы, я вижу, не поклонник М25?

— Почему ограничение скорости здесь постоянно меняется?

— Клемент, черт побери, когда вы в последний раз ездили по кольцевой?

— Сомневаюсь, что вообще хоть раз.

— Да бросьте! Как вы ухитрились прожить всю жизнь в Лондоне и ни разу ей не воспользоваться?

— Ну, какое-то время я не водил.

— Ага, это заметно, — усмехаюсь я. — Это же так называемая «умная дорога», якобы таким образом регулируется поток.

— Да какой в этом толк? Если, блин, просто сделать сто десять постоянно, все бы добирались быстрее!

— Наше дело маленькое.

Он лишь качает головой и чертыхается остаток пути. Лондонские пробки по пятничным вечерам кого угодно из себя выведут.

Мы прибываем на Честерфилд-Роуд и паркуемся по указанному адресу лишь за несколько минут до назначенной встречи. «Мерседеса» Майлза Дюпона пока не видно.

— Красивый район, — делится наблюдением Клемент.

— Красивый и чертовски дорогой.

Запрашиваемая цена построенной по специальному заказу квартиры приближается к семизначной цифре — жить на красивой зеленой улице недалеко от центра Лондона стоит денег.

С минуту мы просто сидим и наслаждаемся тишиной, нарушаемой лишь пощелкиванием остывающего двигателя. Наконец, позади нас паркуется белый «мерседес», и в зеркало заднего вида я вижу, как из автомобиля выскальзывает Майлз Дюпон.

— Так, вперед!

Мы с Клементом покидаем машину и подходим к зданию, где нас дожидается намеченная жертва, пребывающая в блаженном неведении касательно предстоящего допроса с пристрастием.

— Приятно снова с вами повидаться, Майлз.

Он с воодушевлением пожимает мне руку, однако его фальшивой улыбочки как не бывало, стоит ему осознать, что я не одна.

— Привет, братан, — гудит Клемент, протягивая свою лапищу.

Риелтор неохотно отвечает на рукопожатие.

— Рад знакомству, мистер…

— Бастин. Клифф Бастин.

Поскольку великан представляется вымышленным именем, только один из нас понесет ответственность, если наша скромная вечеринка выйдет из-под контроля. Майлз приглашает нас следовать за ним, и мы входим в подъезд.

— Квартиры здесь соорудили лишь семь лет назад, и во всем здании их только пять, — сообщает риелтор, открывая дверь.

— Как насчет звукоизоляции? — осведомляется Клемент.

— О, здесь она просто уникальная! Можно слушать рейв в гостиной, и соседи даже не заметят.

— Вот и хорошо.

Мы поднимаемся за Майлзом на второй этаж, где он открывает дверь под номером три.

— Только после вас!

Переступаем порог и оказываемся в невыразительной прихожей.

— Квартира несколько лет сдавалась, поэтому отделка здесь так себе.

Вот здесь он не врет.

— Давайте начнем с гостиной, — предлагает наш провожатый.

С Клементом в качестве замыкающего мы перемещаемся в просторную пустую комнату с огромным окном от пола до потолка, напротив которого располагается арка на кухню. Ковер песочного цвета и бледно-кремовые стены в помещении создают атмосферу полнейшего уныния.

— Прямо чистый холст! — находит позитив в расцветке Майлз. — Как считаете?

Клемент закрывает дверь и встает перед ней. Пока ушлый риелтор не тревожится, что оказался в ловушке. Ничего, совсем скоро заволнуется.

— Мне нужно кое о чем расспросить вас, Майлз, — с улыбкой начинаю я.

— Не стесняйтесь!

— Об аренде моего отца.

— Вот как?

— Вы же должны были проверить его, верно?

— Да, это так.

— И куда вы отправляли запросы?

— Прошу прощения, — хмурится мужчина. — Я что-то недопонимаю, вы же интересовались покупкой квартиры!

— Вообще-то, нет. Просто нам необходимы сведения, имеющиеся в вашей картотеке на моего отца — прежний адрес, рекомендации, список мест работы. В общем, все.

— Это информация конфиденциального характера, мы не можем раздавать ее кому попало.

— Еще как можете, — подключается Клемент. — И поверь мне, ты так и сделаешь.

— Что такое? Вы мне угрожаете?

— Типа того.

Майлз лезет во внутренний карман пиджака — несомненно, за мобильным телефоном.

— Не надо никому звонить, братан. Не советую.

Что-то подсказывает мне, что Майлз Дюпон не любит, когда ему указывают, как поступать. Помедлив мгновение, он решает все-таки рискнуть, и рука его исчезает за пазухой. Дерзкая ухмылка сохраняется на его физиономии на протяжении тех двух секунд, что требуются Клементу шагнуть от двери и схватить его за плечо.

— Я тебя предупреждал.

Он заворачивает своей жертве руку за спину, а для пущей убедительности придерживает строптивца за воротник.

— А, черт! — вопит Майлз. — Больно! Пусти!

— Скажешь, что нам нужно?

— Не могу. Я рискую не только работой!

— Ответ неверный.

Смещение руки вверх еще на пару сантиметров приводит к новому отчаянному воплю.

— Крикливый попался, — с досадой констатирует Клемент. — Если у тебя в тачке завалялись плоскогубцы, можно будет вырвать ему язык.

Я подхожу и смотрю в упор на риелтора.

— Не хотелось бы пугать вас, Майлз, но, кажется, он не шутит.

— Это возмутительно, — скулит тот. — Вы не смеете!

— Ну почему же? А что вы сделаете?

— Я… Я заявлю в полицию!

— Вот только без языка это будет затруднительно.

— Знаешь что, пупсик, — вмешивается в нашу мирную беседу Клемент. — Глянь-ка на кухне, нет ли там открывашки. Возни побольше, чем с плоскогубцами, но сойдет.

Снова смотрю на нашу жертву:

— Последний шанс.

— Хорошо-хорошо, — сникает он.

— Вот и умничка, — улыбаюсь я и треплю его по щеке. — А теперь вы сделаете следующее: позвоните в свою контору и попросите прислать вам на почту все имеющиеся сведения о моем отце. Все, что есть. А потом перешлете их мне. Ясно?

— Ясно! — шипит он.

Я перевожу взгляд на Клемента.

— Сколько нужно времени, чтобы отрезать язык?

— Обычно минута-две.

— А яйца?

— Их-то я за несколько секунд оттяпаю.

— Чудесно. Майлз, вы слышали? Если хотя бы намекнете на свои затруднительные обстоятельства, до приезда полиции у моего друга будет еще уйма времени, чтобы провести вивисекцию. Понятно?

Бедолага кивает.

— Вот хорошо. Звоните.

Свободной рукой Майлз неловко достает телефон и делает звонок, на протяжении которого я не свожу с него глаз — просто убедиться, что обойдется без сюрпризов.

— Через пять минут, — сообщает он, пряча телефон в карман.

— Прекрасная работа!

Я киваю Клементу, и он отпускает риелтора.

— Вы ведь понимаете, что как ближайший родственник мистера Хогана вы могли просто подать официальную заявку на информацию, которой мы располагаем?

— У меня на это нет ни времени, ни терпения. Да и потом, так гораздо веселее, правда ведь?

Судя по гримасе, Дюпон моего мнения не разделяет.

Нам остается только ждать. Клемент прислоняется к двери, а Майлз безучастно таращится в окно. Никогда еще сигнал мобильника о доставленном сообщении не приносил мне такое облегчение.

Риелтор снова извлекает свой смартфон и осведомляется насчет моего электронного адреса. Затем стучит по экрану, и через пару секунд я получаю письмо с прикрепленной папкой.

— Ну, вот и все.

Клемент, однако придерживается другого мнения и внезапно хватает Майлза за лацкан пиджака.

— Гони бумажник!

— Я не ношу наличных, — блеет несчастный агент.

— Бумажник. Живо.

Майлз подчиняется.

— Мне не бабки нужны. Твой адрес.

— Что? Зачем?

— Для страховки, — буднично объясняет мой сообщник, изучая водительские права нашей жертвы. — Проболтаешься кому о нашем разговоре — неважно кому, — и я нагряну к тебе с плоскогубцами.

— Я никому не расскажу… Обещаю!

Клемент швыряет бумажник на пол и отпускает лацкан сшитого на заказ пиджака Дюпона.

— И тебе лучше сдержать свое обещание.

С этим мы оставляем Майлза Дюпона проверять целостность своего портмоне.

В машине мне не терпится просмотреть полученные сведения, однако у Клемента другие представления о первоочередных делах:

— Давай сначала найдем какой-нибудь паб. Думаю, по пинте мы заслужили.

— Хорошая мысль. Но сначала оставим машину у квартиры.

— Хочешь, поведу? Быстрее доберемся.

— Клемент, я и так на грани нервного срыва. Так что лучше поведу я, если не возражаете.

На преодоление десяти километров по Лондону уходит сорок пять минут — лишнее напоминание, почему в городе я редко пользуюсь машиной. Я паркуюсь за домом, и мы сразу же отправляемся в «Три подковы». Даже не знаю, что для меня в данную минуту важнее — изучить информацию из агентства или же опрокинуть бокал вина, да побольше. Положа руку на сердце, второе, наверное, сейчас гораздо нужнее.

Местная забегаловка на Клемента впечатления не производит.

— Терпеть не могу такие бары. На брюхе шёлк, а в брюхе щёлк.

— Смысл этой пословицы всегда оставался для меня несколько туманным.

— Да раскрашенная пустышка. Кстати, в свое время было у меня несколько таких же вот телочек.

— Да что вы говорите.

Решительно отказываюсь от всякого намерения ограничиться одним-двумя бокалами и заказываю бутылку красного вина. Клемент, как всегда, заказывает пинту светлого пива. Устраиваемся за столиком подальше от офисных работников, количество которых ввиду сокращенного пятничного дня неумолимо возрастает. Наверное, где-то в другой части города Джини будет подбивать моих бывших коллег так же вот посидеть в каком-нибудь пабе. В кои-то веки я ощущаю укол зависти, что меня не приглашают — да теперь уж никогда и не пригласят, коли меня вычеркнули из платежной ведомости.

— Твое здоровье, пупсик.

Я чокаюсь с Клементом, одновременно принимаясь стучать по экрану смартфона.

— Взаимно. Так, посмотрим, что у нас тут.

В распакованной папке всего лишь три файла. Открываю первый документ, под названием «Работа». Читать здесь совсем немного, однако удивляться есть чему.

— Он работал главным бухгалтером в конторе под названием «Фонд НТН» в Клеркенуэлле.

— Главным бухгалтером? Это объясняет, как он оказался в «Клоуторне» — спец по припискам всегда полезный знакомый.

— Возможно. Но это не объясняет, как ему удалось получить столь ответственную должность. Заведуй я фирмой, точно не захотела бы нанимать себе бухгалтером человека, проведшего восемнадцать лет за решеткой.

— Смотря что за контора.

Гуглю «Фонд НТН».

— Это благотворительная организация для бездомных.

— Приятно узнать, что у твоего папаши имелось чувство юмора.

— Что вы имеете в виду?

— Как там говорится, благотворительность начинается дома?

Замечание было бы забавным, не задевай оно за живое.

Мое мнение о Деннисе Хогане всегда носило характер приговора, и я никогда не задумывалась о его карьере. Часть моего защитного механизма сводилась к мысли, будто без матери и меня он ведет собачью жизнь. Дорогое жилье в Чизике и непыльная офисная работа, однако, свидетельствуют, что его жизнь после тюрьмы была полной противоположностью собачьей.

Большой глоток вина несколько смягчает чувство горечи во рту.

— Наверно, с этой фирмы и следует начать.

Клемент согласно кивает, и я открываю второй файл.

Это оказывается скан паспорта. Дата рождения подтверждает, что умер отец в возрасте семидесяти семи лет, что значительно больше, нежели выпало на долю моей несчастной матери.

Увеличиваю на экране фотографию и вглядываюсь в изображение человека, которого никогда не видела во плоти. Жидкие седые волосы, запавшие глаза в обрамлении морщин на лице землистого цвета. И даже для снимка на паспорт выражение лица чересчур мрачное.

— Клемент, — вздыхаю я и поднимаю телефон, — познакомьтесь с Деннисом Хоганом.

Он рассматривает лицо покойного, на которого теперь мы возлагаем надежды. Опыт, однако, мне подсказывает, что обольщаться не следует.

— Не знаю, хорошо это или плохо, пупсик, но вы не очень похожи.

— Так себе комплимент.

Закрываю фотографию и принимаюсь за третий документ, «Рекомендации». Информации здесь самая малость.

— Это тоже может оказаться полезным. Его предыдущий адрес и имя домовладелицы.

Клемент подается вперед и щурится на экран.

Нэнси Хокинс, Веллингтон-Роу, Бетнал-Грин.

— По крайней мере, это в Лондоне.

— Стоит нагрянуть.

— Сначала посмотрю, живет ли сама мисс Хокинс по этому адресу.

Открываю сайт, за годы работы не раз доказывавший свою неоценимость в качестве инструмента расследований. Проверка подтверждает, что Нэнси Хокинс является единственным жильцом по приведенному в файле адресу на Веллингтон-Роу, Восточный Лондон. Указывается и ее возраст.

— Да, она живет там же, и одна.

— Превосходно.

— Клемент, это же всего лишь старуха. Думаю, на этот раз ваше вмешательство не потребуется.

— Я бы на твоем месте не был столь уверен. Райончик тот еще.

— Уж как-нибудь справлюсь с семидесятилетней бабулей. И, кстати, в Бетнал-Грине я бывала.

— В свое время там было сурово. Близнецы Крэй, что в шестидесятых заправляли всем Лондоном, как раз выходцы оттуда.

— Жаль, что они уже умерли. Бьюсь об заклад, им было бы что рассказать.

— Они были кончеными подонками, но ничего особенного, пупсик. Хочешь узнать маленький секрет?

— Вся в нетерпении.

— Штука в том, — заговорщицки подается вперед Клемент, — что Ронни Крэй был гомиком.

— Гомиком?

— Ну этим, голубым.

— Вы хотите сказать, «гомосексуалом». Что до сексуальной ориентации Ронни Крэя, она уже всем известна.

— Вот как? — хмурится великан.

— Именно. И, не могу не заметить, политкорректность вас как будто тоже стороной обошла.

— Да я за ней просто не поспеваю! Пользуешься себе словом, и вдруг раз! — оно, видите ли, оскорбляет какого-нибудь говнюка.

Вот здесь я всецело понимаю Клемента. Не далее как в прошлом месяце мне самой велели удалить из статьи оборот «белее белого» — из опасений, что таковой может задеть чьи-нибудь чувства. Друзья и коллеги у меня — самой различной этнической принадлежности, сексуальной ориентации и религиозных убеждений, и никто из нас нынче не уверен, какими выражениями можно безбоязненно пользоваться. Терминология превратилась в минное поле.

— Ладно, гей он или нет, — возвращаюсь я к теме расследования, — но у нас появилась пара зацепок, которые не мешало бы проверить. Возможно, сначала стоит наведаться в благотворительную организацию, а потом заглянуть к Нэнси Хокинс в Бетнал-Грине.

— Вполне дельный план, пупсик.

— Больше у нас все равно ничего нет. Когда предлагаете отправиться?

— Это уж ты сама решай.

Перевожу взгляд с бутылки вина на пустой бокал.

— Давайте отложим на завтра.

21

Просыпаюсь я с туманом в голове и засухой во рту.

Мой квартирант оказал на меня дурное влияние, и прошлым вечером я пала до двух бутылок красного вина и пяти сигарет. Как следствие, несмотря на возможность поваляться в постели, к половине девятого я уже на ногах и занята поисками болеутоляющего.

Тем не менее провести несколько часов в неге винных паров было совсем неплохо. Я даже вполне понимаю, почему Лэнс Нитеркотт решил погрузиться в постоянное состояние алкогольного опьянения — весьма приятный способ прятаться от мыслей о «Клоуторне» и чертовом Аллане Тиме.

Ставлю чайник, и его шум хотя бы отчасти заглушает исходящее из гостевой спальни рокотание. В кои-то веки у меня вызывает досаду, что на кипячение не уходит побольше времени. Нахожу утешение в порции особо крепкого кофе и плетусь в гостиную, где пытаюсь заглушить храп Клемента звуками телевизора.

Вскоре, однако, мое внимание переключается с телевизионного экрана на телефонный — а именно, на фотографию Денниса Хогана. Из некой извращенной прихоти я таращусь на снимок, словно бы в ожидании озарения. Таковое, однако, нисходить не собирается, и в итоге я прихожу к неутешительному заключению: даже если Деннис Хоган и явился причиной моего появления на свет, вследствие чего у нас с ним общие гены, человек он для меня совершенно чужой.

Остается надеяться, что сегодня данное обстоятельство хоть сколько-то изменится — и исключительно мне на пользу.

Допиваю кофе и отправляюсь в ванную.

После продолжительного душа одеваюсь и следую зову хлопающих дверец на кухне. Если у Клемента голова раскалывается так же, как и у меня, он явно ищет болеутоляющее.

— В верхнем ящике, — заглядываю я на кухню.

— Что в верхнем ящике?

— Вы болеутоляющее ищете?

— На хрена оно мне?

— Ну, не знаю, Клемент, может, от похмелья. Вчера вечером вы влили в себя никак не меньше восьми пинт.

— Пф-ф, да я как огурчик. Или буду, когда попью чай.

— Что же вы тогда ищете?

— Пакетики с чаем.

— А в коробке нет?

— Нет, мне только это попалось. — Клемент демонстрирует упаковку зеленого чая.

— Если обычный закончился, боюсь, это все, что у меня есть.

— А разве он не одинаковый на вкус, что черный, что зеленый?

— Э-э… Попробуйте.

Клемент пожимает плечами и бросает пакетик в чашку. Затем заливает его кипятком и добавляет молоко и три чайные ложки сахара. Старательно перемешивает и извлекает пакетик.

— Умираю чаю хочу, — с предвкушением произносит великан, от души потягивает напиток и причмокивает губами. И в следующее мгновение взрывается: — П***ц! — Лицо у него перекашивает, как будто он нахлебался морской воды. — Это совсем уж за гранью!

— За гранью?

— Ага, за гранью… вкуса! Типа кипяченой мочи!

— Вам зеленый чай полезен, Клемент, — посмеиваюсь я. — Пейте-пейте.

С ухмылкой удаляюсь в гостиную.

Через пять минут великан присоединяется ко мне с чашкой явственно не зеленого чая.

— Что это?

— Чертов кофе, — ворчит он.

— Потом я куплю черный чай. Извините.

Раздается телефонный звонок.

К моему облегчению, это не какой-то скрытый номер.

Стучу по иконке ответа и мямлю «алло».

— Привет, Эмма. Это Алекс. Алекс Палмер.

Вообще-то, я искренне надеялась, что после похорон Эрика пройдет по меньшей мере лет десять, прежде чем я вновь услышу своего бывшего коллегу.

— Привет, Алекс.

— Прошу прощения, что беспокою в такую рань в субботу, но до меня дошли слухи, что на данный момент у тебя не все радужно.

— И что именно за слухи?

— Что тебя… хм, уволили из «Дейли стандарт».

Аксиома: когда новости касаются журналистов, разносятся они быстрее обычных.

— Меня временно отстранили, — вздыхаю я.

— Мне так жаль, Эмма. Могу я поинтересоваться, за что-то серьезное?

— По мне, так нет, но ты же знаешь, как я люблю переходить границы.

— Знаю-знаю, как раз поэтому-то тебе и звоню. В моей компании имеется одна вакансия, и мне кажется, что должность прямо создана для тебя.

— Хм, вот как? И что это за должность?

— Ты в курсе, что теперь я работаю в телекоммуникационной компании?

— Да, в курсе.

— Вот и замечательно. В общем, мы подыскиваем нового директора по связям с общественностью. Предполагаемый оклад — по меньшей мере вдвое выше, чем у штатного корреспондента.

Поменять журналистику на популяризацию деятельности фирмы — это все равно что леснику податься в браконьеры. Занимающиеся пресловутыми связями с общественностью не пишут новостей — они лишь под их видимостью рекламируют свою компанию.

— Очень мило с твоей стороны, Алекс, что вспомнил обо мне, но я сомневаюсь, что подхожу для пиар-акции.

— Чушь. У тебя же остаются связи, инсайдерская информация — ты идеально подходишь.

— Я не…

— А еще тебе будут полагаться всякие плюшки, — даже не слушает он меня. — Машина от фирмы, лечение в частной клинике, тридцать дней оплачиваемого отпуска, акции по льготной цене.

— Хм, звучит…

— Почему бы нам как-нибудь не встретиться и не обсудить все это за стаканчиком-другим?

Я уже открываю рот, чтобы отклонить любезное предложение Алекса, как вдруг пробуждается доля моего головного мозга, отвечающая за прагматизм. Если текущая эпопея с «Клоуторном» закончится ничем, я останусь безработной и окажусь в бездонной финансовой заднице. Возможно, стоит проявить дальновидность и подстраховаться.

— Просто поговорить, да?

— Ну конечно! Я прошу лишь выслушать меня, а потом пойдешь себе думать над предложением.

Деньги и плюшки и вправду звучат заманчиво, чего, увы, не скажешь о встрече с Алексом. Тем не менее голод — не тетка.

— Договорились.

— Класс! Так где встретимся?

— Знаешь «Три подковы» в Килберне?

— Нет, но найду. Скажем, в половину седьмого?

— Да, меня устраивает. Тогда до встречи.

Даю отбой и бросаю телефон на диван..

— Кто это был?

— Один парень, с которым я раньше работала. Предлагает работу и хочет встретиться.

— По тебе не скажешь, что ты жутко обрадовалась.

— Это все из-за неопределенности. Не могу строить планов, пока… Пока не узнаю, что нам даст эта история с «Клоуторном».

— В понедельник все будет ясно, пупсик. Если за выходные ничего не наклюнется, просто отошли чертов блокнот и живи себе дальше.

Как же все просто в его изложении. Возможно, для него самого так и есть.

— Пожалуй, вы правы. — Навряд ли, впрочем, в моей интонации улавливается убежденность. — Что ж, на этой ноте заканчивайте свой кофе, и мы отправляемся.

Под нажимом Клемент залпом допивает половину чашки, и мы покидаем квартиру.

По выходным на лондонских улицах царит совершенно иная атмосфера. Транспортный поток, разумеется, нисколько не ослабевает, однако люди как будто менее одержимы поскорее добраться до пункта своего назначения. Не то чтобы целеустремленность сменяется леностью, но уж точно появляется некоторая непринужденность.

По пути к станции подземки я звоню в «Фонд НТН» проверить, открыты ли они сегодня. Благотворительная организация для бездомных, как и следовало ожидать, работает без выходных. Я беззастенчиво вру, будто пишу статью для газеты, и в качестве контактного лица мне называют Мэнди Берк.

Полупустой поезд всего за двадцать минут доставляет нас до станции «Барбикан», ближайшей к Клеркенуэллу. Отсюда до «Фонда НТН» всего пятнадцать минут ходу, однако Клемент внезапно выдвигает ультиматум:

— Пупсик, мне нужно выпить чаю, и парочка сэндвичей с беконом тоже не будут лишними.

Поднимаю на него хмурый взгляд и обдаю желчью:

— Рада, что до вас наконец-то дошел мой совет. Как вы до сих пор живы, Клемент, — полнейшая загадка для меня.

— Это не единственная загадка, — фыркает он.

Мы находим кафе, где Клемент получает свой вожделенный завтрак: два толстых ломтика белого хлеба с маслом и хрустящим беконом. При всей нездоровости его выбора, меня привычно охватывает зависть, когда подают тарелку с моим заказом: яйца-пашот и тост из цельнозернового хлеба.

— Махнемся — тост на половинку сэндвича?

Мой спутник перестает жевать и молча таращится на меня.

— В чем дело?

Несколько секунд он, словно изваяние, не сводит с меня взгляда.

— Ни в чем, — наконец бурчит он, встряхнув головой. — Угощайся.

С благодарностью забираю добычу, однако великан по-прежнему витает где-то в облаках.

— Клемент, что с вами?

— Да просто… Не обращай внимания.

— Бросьте. Что стряслось-то?

Он откладывает недоеденный сандвич на тарелку и вытирает рот.

— Ты мне кое-кого напомнила, вот и все. Она поступала точно так же всякий раз, когда мы где-нибудь ели.

— Точно так же?

— Ага, заказывала себе что-нибудь здоровое, а потом тибрила у меня с тарелки.

— Это женская привилегия, Клемент, — улыбаюсь я.

Великан улыбается в ответ, но затем печально вздыхает. Похоже, я нечаянно пробудила в нем воспоминания, которые он предпочитает не пробуждать.

— Она была особенной, эта женщина?

— Очень.

— Подруга?

Клемент кивает.

— Никаких шансов на примирение?

— Не в этой жизни, пупсик.

У меня замирает сэндвич на полпути ко рту.

— Вы же не хотите сказать, что она…

Он, однако, снова кивает.

— Ах, мне так жаль, Клемент. Когда это произошло?

— Словно вчера, но… Давно, очень давно.

Мягко кладу ладонь ему на руку.

Я и сама уже миллион раз выслушивала всевозможные банальности, поэтому сейчас просто выражу надежду, что однажды утрата перестанет причинять вам боль.

— Я тоже надеюсь. — Внезапно он берет меня за руку и легонько сжимает ее. — И спасибо за… Ну… Что не стала ездить мне по ушам из-за этой истории.

Я тоже отвечаю пожатием.

— Не за что.

— Так ты собираешься есть этот сандвич?

— Вот этот? — Я поднимаю добытую порцию.

— Ага.

— Еще как, черт побери!

Он ухмыляется, и интимный момент остается позади, однако мне приятно осознавать, что где-то в недрах его огромной и отнюдь не юной груди все еще бьется сердце.

Покончив с завтраком, покидаем кафешку и возобновляем свой путь на Розбери-авеню, где располагается «Фонд НТН». Нашим пунктом назначения оказывается аскетическое кирпичное здание, о назначении которого говорит лишь скромная табличка возле массивных двойных дверей.

— Вот мы и на месте, — бросаю я и нажимаю кнопку звонка.

Приходится ждать целую минуту, прежде чем нам открывает худенькая старушка с короткими седыми волосами.

— Здравствуйте, мы к Мэнди Берк.

— Это я. А вы…

— Эмма Хоган, а это мой коллега, Клемент.

— Ах да! — оживляется хозяйка. — Вы звонили, насчет статьи, верно?

— Верно, хотя я надеялась, что вы сможете помочь нам и с одним несвязанным делом.

Если выяснится, что бухгалтером Деннис Хоган был таким же никудышным, как и отцом, я вот-вот установлю мировой рекорд по самому короткому интервью.

— Дело касается моего отца, — отваживаюсь я, — Денниса Хогана.

К моему облегчению, лицо Мэнди разом проясняется.

— О, так вы дочь Денниса?

— Да.

— Мы рады всем Хоганам, Эмма. Входите же!

Старушка ведет нас по коридору в тесный кабинет в задней части здания.

— Садитесь, пожалуйста. Кофе, чай?

— Спасибо, мы только что позавтракали.

Клемент хмурится, обманутый в ожиданиях снова угоститься чайком.

Мы вдвоем усаживаемся перед письменным столом с компьютером, грудой папок и переполненным бумагами лотком.

— Простите за беспорядок. Канцелярщина здесь никогда не заканчивается.

Я улыбаюсь Мэнди в ответ, однако ее лицо быстро принимает серьезное выражение.

— Как у вас обстоят дела после… ну, вы понимаете?

Не понимаю, что явственно отражается на моем лице.

— Я имею в виду, после похорон вашего отца, — поясняет Мэнди.

После секундных раздумий решаю не врать и держаться как можно ближе правды — за исключением истории с «Клоуторном», разумеется.

— Ах, видите ли, Мэнди, мы жили с отцом отдельно, и меня даже не поставили в известность о его смерти.

— О, вот почему я не помню вас на похоронах. А я-то все на старость списала. Простите уж, но память у меня не та, что прежде.

— Не извиняйтесь, скоро и сама такой же буду.

Мэнди откидывается на спинку своего кресла и переводит взгляд на Клемента. Тот даже не замечает ее интереса, поскольку словно скучающий школьник поглощен изучением собственных ботинок.

— Видите ли, Мэнди, теперь, после смерти отца, я пытаюсь восстановить картину его жизни, чтобы… закрыть главу, что ли.

— Всецело вас понимаю.

— Насколько мне известно, он здесь работал главным бухгалтером?

— Не совсем.

— Вот как?

— Деннис Хоган являлся основателем и главным жертвователем нашего фонда.

Я бросаю взгляд на Клемента. Ботинки, кажется, его больше не интересуют.

— Ух ты. Слушайте, Мэнди, я понятия не имела.

— Сомневаюсь, что вообще кто-либо имел. Он ненавидел любое проявление внимания к своей персоне и потому-то, как мне представляется, и приписал себе такую должность. Деннис был одним из самых щедрых и скромных людей, кого я когда-либо знала.

Звучит как полная противоположность человеку, которого я держу за насильника и убийцу. Разумеется, у меня возникают сомнения, что мы говорим об одном и том же человеке.

— Простите, могу я кое-что вам показать?

— Конечно.

Достаю смартфон и демонстрирую Мэнди фотографию из паспорта.

— Это ведь он?

— Разумеется, это Деннис, хотя снимок и не совсем удачный. Он был красивым мужчиной, ваш отец, и, осмелюсь заметить, вы на него похожи — теперь я это вижу.

Чтобы лишний раз убедиться в своем наблюдении, несколько секунд она внимательно на меня смотрит.

— Хм, приятно слышать, — пытаюсь я скрыть свою неловкость.

— И когда он основал «Фонд НТН»? — подает голос Клемент.

— В августе нашему фонду исполнится двадцать семь лет. Насколько мне известно, он тогда потерял жену и, наверное, хотел вытеснить так свою скорбь. Людям свойственно подобное, компенсировать негативные переживания добрыми делами.

«Скорее, заглушать угрызения совести».

— И он полностью профинансировал организацию? — уточняет Клемент.

— Совершенно верно, и на протяжении всех этих лет продолжал делать крупные пожертвования. Да, мы получаем кое-что от государства, равно как и регулярные перечисления от добрых людей, но дополнительное финансирование необходимо всегда, в особенности сейчас, когда потребность в нашей поддержке на рекордном уровне. Несмотря ни на что, тысячи людей сумели снова встать на ноги благодаря времени, труду и деньгам, которые Деннис отдавал «Фонду НТН».

Проникновенная речь о человеке, которого любая дочь гордилась бы называть отцом. Почти любая.

— А он когда-нибудь упоминал обо мне? — Мне стоит определенных усилий, чтобы вопрос прозвучал учтиво.

У старушки бегают глаза, пока она подбирает слова для того, что мне и без того известно.

— Э-э, нет, но не поймите неправильно. Деннис всегда старался разделять личную жизнь и работу.

— Понятно, а как насчет семьи, дома, друзей, наконец? У него кто-то был?

— Вот честно, Эмма, ничего не могу сказать. Я проработала с ним целых семнадцать лет и не могу похвастаться, что знаю что-то о его личной жизни.

— У него был кабинет?

— Конечно. Соседняя комната.

— Можем мы взглянуть?

— Ради бога, но смотреть там особо не на что.

— И все же. Просто посмотреть на его рабочее место.

— Конечно, идемте.

Мы следуем за Мэнди в коридор, где она открывает соседнюю дверь. Нас встречает затхлый сырой воздух.

— После выходных к нам придет специалист по влагоизоляции, — комментирует старушка, жестом приглашая нас внутрь. — Здесь годами стояла сырость, но Деннису просто некогда было заниматься подобной ерундой.

Я вхожу в кабинет, Клемент следом. Помещение примерно такого же размера, как у Мэнди, но из-за пустоты кажется гораздо просторнее.

— Я предупреждала, что здесь не на что смотреть.

Хозяйка и вправду не преувеличивала: письменный стол, офисное кресло и одинокий картотечный шкаф.

— Ящики стола просматривали? — спрашиваю я.

— Да, конечно. Там только документы фонда. Никаких личных вещей.

— А шкаф?

— Нам пришлось освободить его, чтобы вынести перед ремонтом. С содержимым я тоже ознакомилась — только рабочая документация.

Да как же можно столько лет проработать в своем кабинете и при этом не выставить в нем ни единого сувенира из своей жизни? По собственному недавнему опыту я прекрасно знаю, что люди склонны окружать себя безделушками личного характера, и за годы работы их все больше. У меня самой накопилась целая коробка всякого хлама, с которой я и «проходила сквозь строй». Хм, эта черта у меня явно не фамильная.

— Что ж, — вздыхаю я, — одно мне совершенно ясно: ценителем материальных благ мой отец не был.

Мэнди обращает на меня любопытствующий взгляд.

— Я ведь разбирала вещи в его квартире, — поясняю я. — Так вот, все они вместились в десяток коробок.

— Все, что он имел?

— Ага.

Какое-то время старушка обдумывает мое откровение, мы же с Клементом просто стоим и хлопаем глазами. Наконец, Мэнди бросает взгляд на часы. Я улавливаю ее намек.

— Огромное вам спасибо, что уделили нам время. Приятно осознавать, что мой отец сделал столько полезного.

— Что правда, то правда, и, если это послужит вам утешением, его наследие будет продолжать жить в деятельности «Фонда НТН».

Мы пожимаем друг другу руки. У меня остается лишь один вопрос:

— Мэнди, могу я поинтересоваться, что в названии вашей организации означают буквы «НТН»?

— «Не теряй надежды». Это был девиз Денниса по жизни.

Покидая отсыревший кабинет, не могу отделаться от мысли, что более подходящей аббревиатурой для фонда было бы «ЕОТ» — еще один тупик.

22

На улице делюсь своим разочарованием с Клементом:

— Похоже, только зря потратили время. Кроме дифирамбов, каким святым, оказывается, был мой папаша, ничего путного и не услышали.

— Я бы так не сказал, пупсик.

— Вот как? Тогда объясните мне, что же мы такого узнали?

Великан пару раз поглаживает усы.

— Он финансировал свой фонд многие годы, что отнюдь не дешево, как мне представляется. Откуда бабки?

— Понятия не имею. И, честно говоря, больше меня интересуют другие вопросы. Например, зачем он вообще учредил благотворительную организацию?

— Возможно, твой старик пытался обрести искупление, — отвечает великан, закуривая сигарету. — А это, поверь мне, не так-то просто.

— Но если он был невиновен, как вы сами же предположили, не кажется ли вам, что тратить время и деньги ему прежде всего стоило на доказательство собственной невиновности?

— Кто его знает, — пожимает плечами Клемент. — Добавим этот вопрос к остальным, на которые у нас пока нет ответа.

Своим комментарием, однако, он ненамеренно сдирает бинты с еще не зажившей раны, и меня несет:

— А я вот что вам скажу, Клемент. Он вышел из тюрьмы за год до смерти мамы. И где, черт побери, был наш святой Деннис Хоган, когда ее не стало? Последние двадцать семь лет он помогал полным незнакомцам, а когда дело касалось помощи собственной дочери, ему было совершенно насрать! Если он был невиновен, почему не пришел ко мне?

Великан глубоко затягивается сигаретой, пока я стою и клокочу от гнева.

— Не знаю, — произносит наконец он, выпуская у меня над головой облачко дыма. — Но что, если избегать встреч с тобой и было смелостью?

— Что за вздор!

— Вздор? А вдруг из-за его дел с «Клоуторном» у него не оставалось выбора?

Всю свою журналистскую карьеру я неизменно старалась придерживаться в репортажах золотой середины. Всегда выслушивала мнение противной стороны и, даже если не соглашалась с ним, не позволяла личным предубеждениям влиять на приговор. Но в данном случае мне сложно сохранять объективность.

— Простите, но я все-таки считаю, что он был трусом!

— Может, ты и права, — пожимает Клемент плечами. — Вот только еще неделю назад ты считала, будто я замешан в каком-то дерьме с продажным политиком — и как же дела обстоят сейчас?

— Это другое!

— Да ну? Я всего лишь советую тебе не делать поспешных выводов.

— Ладно, — фыркаю я. — Но как только моя правота станет очевидной, я ожидаю извинений… и бочку вина!

— Уже бегу в магазин, — усмехается великан. — Ну так что, в Бетнал-Грин?

— В Бетнал-Грин.

По заключении соглашения о прекращении огня мы направляемся обратно к станции подземки «Барбикан».

Семь минут прогулки, поездка на подземке с пересадкой — и до нашей последней надежды выяснить что-либо об отце остается чуть менее километра пешком.

— А если ее нет дома? — задается вопросом Клемент, когда мы выходим из павильона «Бетнал-Грин».

— Суну под дверь визитку, что еще делать.

Минут через десять мы оказываемся на Веллингтон-Роу, в эдаком архитектурном винегрете, где вдоль одной стороны дороги тянутся живописные викторианские таунхаусы, а вдоль другой — корпуса уродливых муниципальных многоэтажек.

К счастью, предмет наших поисков располагается на красивой стороне улицы, где-то на ее середине.

Я нажимаю на кнопку звонка.

Ответа все нет и нет, и начинает казаться, что путешествие проделано впустую. Начинаю искать в сумочке визитку, но тут за дверью слышится бренчание цепочки.

Дверь открывается.

На пороге появляется дама весьма преклонного возраста. Дряблые черты и морщины на лице отвечают указанным в списке избирателей годам, однако, судя по обесцвеченным волосам и обилию нанесенной косметики, она не из тех, кто готов смириться со старостью.

— Чем могу помочь? — осведомляется она с сильным ист-эндским акцентом.

— Это вы Нэнси Хокинс? — уточняю я.

— В зависимости от того, кто спрашивает, дорогуша. Ты, случаем, не из налоговой?

— Хм, нет.

— Вот и ладненько. Да, я и есть Нэнси Хокинс.

— О, замечательно. Простите, что не предупредила вас заранее, но я надеялась поговорить с вами о своем отце.

— О твоем отце?

— Да, Деннисе Хогане. Как я понимаю, когда-то вы сдавали ему жилье?

— Боже правый, как он поживает, старый чертяга?

«Блин, она не знает».

— Собственно, именно поэтому мы здесь. Можно нам войти?

— А у тебя есть какой-нибудь документ? Нынче никому нельзя доверять.

— Да, конечно.

Достаю из сумочки права и показываю хозяйке.

— А у него? — спрашивает бдительная домовладелица, кивая на Клемента.

— Нет у меня никаких документов, дорогуша, — подмигивает он. — Но разве вы со мной не справитесь в случае чего?

— А то, — воркует старушка в ответ. — Мне нравятся здоровые мужики.

Мое больное воображение рисует Нэнси в красной комбинации и чулках. Содрогнувшись, я следую ее приглашению и переступаю порог.

Внутри дом полностью соответствует хозяйке — безвкусный и устаревший. Нэнси проводит нас в комнату, которую гордо именует салоном, но в действительности это всего лишь гостиная три на три метра, оклеенная аляповатыми бархатными обоями. Она предлагает нам расположиться на диване, более уместном в какой-нибудь комедии семидесятых.

— Ну так как он? — спрашивает старушка, усаживаясь в кресло.

Помимо воли меня охватывают воспоминания о том, как мне приходилось сообщать друзьям мамы о ее смерти. Даже на седьмой-восьмой раз легче не становилось.

— Боюсь, Нэнси, у меня для вас плохие вести. Мой отец умер в прошлом месяце.

Она бледнеет и ахает:

— О нет! Только не Денни!

А вот то, что старушка называет его Денни, интересно.

— Как это произошло?

— Он мирно ушел во сне.

Разумеется, я понятия не имею об обстоятельствах кончины отца, но ведь совсем не обязательно сообщать ей противоположное.

Нэнси поворачивается к Клементу.

— Будь душкой, плесни-ка мне бренди.

Она кивает на бар в углу, и великан послушно отправляется за выпивкой.

— Надеюсь, Нэнси, вы не возражаете, если я поинтересуюсь, насколько хорошо вы знали моего отца?

— Он жил у меня, хотя и наездами, почти тридцать лет. Поверить не могу, что его больше нет!

Теперь мой черед испытать потрясение.

— Тридцать лет?

— Около того. Как вы знаете, у меня что-то вроде пансиона, сдаю комнаты. Деннис был одним из моих первых жильцов, и мы стали… друзьями.

— Возможно, вы сочтете меня излишне любопытной, но что именно вы подразумеваете под хорошими друзьями?

Клемент протягивает старушке стакан с бренди и вновь усаживается рядом со мной. Нэнси отхлебывает едва ли не половину и, несколько успокоившись, отвечает:

— До смерти твоей матери, упокой Господь ее душу, только друзьями мы и были. А после трагедии я еще год-два все надеялась, что Денни останется у меня насовсем… Да вот только он дал мне понять, что твоя мама была любовью всей его жизни и другие ему не нужны.

Мы с Клементом переглядываемся. Мне не нужно обладать телепатическим даром, чтобы понять его мысли.

— Нэнси, вы сказали, что надеялись, что он останется у вас насовсем. Что вы под этим подразумевали?

— Денни никогда не задерживался у меня дольше нескольких месяцев. Поживет-поживет, а потом вдруг подхватывается и сматывается. Иногда пропадал на год, и когда я уже начинала думать, что никогда больше его и не увижу, он вновь объявлялся на пороге.

— А как он объяснял свои отлучки?

— Говорил, что работает коммивояжером и потому ему иногда приходится месяцами разъезжать по стране.

Подвернись мне убедительный предлог для перерыва минут на десять, я бы обсудила с Клементом все эти откровения Нэнси. Увы, приходится бороться в одиночку и надеяться, что из вороха вопросов в голове я отбираю самые важные.

— И когда мой отец останавливался у вас в последний раз?

— На Рождество. Сказал, что ты уехала за границу и ему не хочется проводить праздники одному.

— Я? — ахаю я. — Он точно про меня говорил?

Старушка хмурится.

— Да Денни только о тебе и талдычил, милочка. Про твою карьеру и успехи. Иногда показывал газетные вырезки с твоими статьями, а в бумажнике всегда таскал твою фотографию. А ты, кстати, изменилась.

Мой завтрак предпринимает вялую попытку покинуть желудок. Что за бредовую комедию ломал мой отец перед этой женщиной и, самое главное, зачем?

— Нэнси, вы упоминали мою маму. Значит, он рассказал вам о ее смерти?

— После того, как это произошло, он жил у меня несколько недель. Я, помню, все убеждала его оставить на время работу, а он только отговаривался, мол, дела хоть немного дают ему отвлечься. Не стану тебе врать, милочка, целый месяц, что Денни тогда у меня оставался, он был вообще никакой. Множество раз я слышала, как бедняга плачет у себя в комнате.

«Ага, так убивался от горя, что даже не удосужился посетить похороны собственной жены!»

— Но со временем, — продолжает старушка, — он все-таки взял себя в руки, и мы… провели ночь вместе. Лучшая ночь в моей жизни.

Отчаянно сопротивляюсь возвращению образа Нэнси в комбинации.

— Однако в серьезных отношениях заинтересован он не был?

— Не в таких, каких мне хотелось бы, — вздыхает Нэнси. — Да и, положа руку на сердце, такой башковитый парень вроде Денни был слишком хорош для меня… Хотя он дарил мне презенты, да-да — всякий раз, когда останавливался. Иногда цветы, розовые розы и нарциссы, а иногда духи и даже украшения.

После всех откровений хозяйки даже удивительно, насколько меня задевает ее упоминание об отцовской щедрости. Я-то даже одной-единственной открытки на день рождения не получила, не говоря уж о подарках, а он, оказывается, чуть ли не заваливал ими какую-то чертову домовладелицу! Я буквально разрываюсь между изобличением ее любимого Денни — пускай даже исключительно со зла — и продолжением притворства.

— Что ж, рада, что он был так добр к вам, Нэнси.

«Тьфу, ссыкло!»

— Да, милочка, и кто знает, если бы мы познакомились раньше…

Она осекается и возводит очи горе.

Поскольку хозяйка по-прежнему пребывает в несколько потрясенном состоянии, мне представляется бессмысленным и дальше тратить время и эмоции на Денниса Хогана.

— Нэнси, вы в порядке? Может, позвонить кому-нибудь?

Как и предрекал Клемент, народ в этих краях отнюдь не мягкотелый, и старушка утирает слезинку и берет себя в руки.

— Нет, не надо, все нормально. Доживешь до моих лет, научишься иметь дело со смертью.

— Что ж, если вы так уверены, мы, пожалуй, пойдем.

— Да-да, уверена.

Мы встаем, и я вполне искренне обнимаю старушку. В некотором роде мне даже жаль ее: она всего лишь жертва моего отца, потратившая впустую невесть сколько лет в ожидании лжеца, который никогда не стал бы ее мужчиной.

Она провожает нас к дверям.

— Берегите себя, Нэнси.

— Ты тоже, милочка.

С измученной улыбкой старушка опускает голову и закрывает дверь.

Мы молча бредем по Веллингтон-Роу, пока не удаляемся достаточно далеко, чтобы нас не услышала хозяйка. Клемент заговаривает первым:

— Знаешь, что я думаю?

— Слушаю.

— Вот честно, пупсик, понятия, на хрен, не имею, что там мутил твой папаша!

— Аналогично. Все рассказанное этой бедной старушкой — какая-то бессмыслица. И особенно вздор про убивающегося вдовца и гордого папашу.

— Что ж ты ей не открыла глаза?

— Зачем? Она же ничего плохого не сделала.

— Пожалуй.

— Тем не менее кое-что мы узнали.

— И что именно?

— Что мой отец был либо фантазером, либо шизофреником, либо жалким куском дерьма. А если подумать, то, наверное, всем вместе.

— Может, и так, но все равно дальше догадок ты не идешь. Всё это — благотворительность, убежище, которым он пользовался столько лет… Должно быть какое-то объяснение.

— Что-нибудь приходит в голову?

— Пока нет, но я надеюсь на озарение.

— Просто здорово, — фыркаю я. — А сейчас-то что нам делать?

— Не знаю, как ты, но я выкурю сигу.

Мы останавливаемся на углу, и Клемент закуривает. Пускай себе думает, у меня уже готов план действий:

— Чем больше я размышляю, тем больше склоняюсь к мысли, что мой отец — ложный след. Копание в его темном прошлом только еще больше замутило воду. В общем, я считаю, что нам нужно вернуться к фамилиям в записной книжке.

— Но ты так и не узнала, что хотела узнать.

— Ну почему же, Клемент, я выяснила именно то, что и ожидала: Деннис Хоган был пустым местом. Так что Денни с возу — бабе легче.

— Значит, едем к тебе?

— Ага.

Почти вся дорога в Килберн проходит в молчании, Клемент лишь несколько раз рассеянно хмыкает в ответ.

— Вы как? — наконец спрашиваю я, когда мы выходим на поверхность. — Уж больно вы притихли.

— Просто думаю.

— О чем-то конкретном?

— Да о всякой всячине.

— И все-таки?

— Не люблю проблемы, что мне не по зубам, а эта, похоже, такая. Бесит, аж до колик.

— Понимаю. Чем больше информации, тем меньше мы понимаем. Если бы я занималась каким-то другим расследованием и вот так же постоянно упиралась в тупик, то, наверное, уже сдалась бы.

Мы останавливаемся перед светофором, и великан внимательно на меня смотрит:

— А ты хочешь сдаться?

В голосе его даже звучит сожаление, как будто он и вправду переживает.

— Все зависит от вас, Клемент. Если вы захотите выйти из игры — я пойму.

— Сам не знаю, пупсик. Все обернулось совсем не так, как я ожидал, и я уже ощущаю себя пятым колесом.

— Как бы там ни было, без вас я бы настолько не продвинулась.

— Беда в том, пупсик, что этого недостаточно.

Тут он прав.

23

Вопреки своему утверждению об отсутствии похмелья, Клемент валится на диван и закрывает глаза. Затем едва ли не со страдальческим выражением лица принимается массировать кулаками виски.

— У вас точно не болит голова? — осторожно интересуюсь я.

Великан лишь едва заметно качает головой.

— Может, что-нибудь принести?

— Не-е, — стонет он.

Раз уж от Клемента никакого толку, мне только и остается, что в одиночку заняться инвентаризацией достигнутого и, что более важно, составлением дальнейших планов.

Беру блокнот и устраиваюсь в кресле. Итак, нам известно, что Деннис Хоган, мой отец, вступил в клуб «Клоуторн» приблизительно в то же время, что и Аллан Тим, пресловутый Таллиман. Нотабене: отец один из весьма ограниченного круга лиц был в курсе подлинного имени мистера Тима. Далее, в начале семидесятых, примерно когда родилась я, он попытался покинуть клуб, однако был осужден за изнасилование и убийство проститутки. После восемнадцати лет тюремного заключения вышел на свободу и объявился в Бетнал-Грине, в пансионе Нэнси. В последующие годы периодически то жил у нее, то пропадал, предположительно занятый коммивояжерской деятельностью. Еще известно, что сразу же после смерти моей матери отец провел месяц у Нэнси, а чуть позже в том же году основал «Фонд НТН».

Занимая, по видимости, незначительную должность и жертвуя крупные суммы, он заведовал деятельностью учрежденной им организации целых двадцать семь лет. Встретил последнее Рождество с Нэнси и потом умер в шикарной квартире в Чизике, оставив после себя среди немногочисленного имущества блокнот со списком членов клуба «Клоуторн». И на протяжении всего этого времени он самообольщался отцовской гордостью, храня мои фотографии — даже в бумажнике носил! — и почти все статьи, что я написала за свою журналистскую карьеру.

Наконец, нам известны личности двух членов «Клоуторна»: бывший заместитель начальника лондонской полиции Томас Ланг и злополучный Лэнс Нитеркотт, причем первый виновен в смерти второго. Помимо них на подозрении к причастности к клубу кто-то из редакции «Дейли стандарт», и на этом все.

Клемент был прав: смысла во всем этом практически никакого, а мы и близко не подобрались к разоблачению личности Таллимана.

Остается, впрочем, одна последняя зацепка.

Достаю ноутбук и открываю таблицу с четырьмя фамилиями, соответствующими одновременно сотрудникам «Дейли стандарт» и членам «Клоуторна». Возглавляет список Дэймон Смит — сам по себе тот еще козлина, и именно он сообщил мне о предстоящем увольнении. С целью организации моего отстранения Таллиман привлек кого-то из штата газеты, и Дэймон автоматически напрашивается на статус главного подозреваемого.

Но поскольку явных доказательств против моего шефа, увы, никаких, пока только и остается, что заняться отсеиванием трех других: Теренса Брауна, Джереми Смита и Роджера Смита.

Решаю начать с Джереми Смита — единственного из троих, кто заседает в директорате. Все нужные сведения элементарно предоставляет Гугл. Оказывается, недавно у его жены обнаружилось заболевание нервной системы, и он ушел в длительный отпуск, чтобы ухаживать за ней. Хм, сейчас Джереми Смита определенно занимают проблемы куда важнее моей персоны, и его можно исключить.

Далее следует Роджер Смит, заместитель директора.

Снова гуглю и выясняю, что Роджер на самом деле канадец и переехал в Великобританию лишь четыре года назад после знакомства со своим нынешним мужем на какой-то церемонии награждения в Лондоне. Если принимать показания Томаса Ланга на веру, «Клоуторн» расформировали, когда Роджер Смит еще проживал в Канаде, следовательно, его с уверенностью можно исключить из списка подозреваемых.

Итак, двое долой, двое остаются, и Дэймон в гонке определенно лидирует.

Едва лишь приступив к поискам по Теренсу Брауну, с досадой хлопаю себя по лбу: пускай я никогда и не встречала его лично, но слышала-то о нем точно. Больше он известен как Терри Браун и теперь работает лишь эпизодически, однако за его плечами выдающаяся — почти полувековая! — журналистская карьера. В свое время Терри Браун занимал пост главного редактора двух центральных лондонских газет и одной из ведущих нью-йоркских. Более того, если память мне не изменяет, несколько раз о нем упоминал Эрик и неизменно в положительном контексте.

На суждение Эрика я никогда не перестану полагаться, что оставляет в моем списке единственного кандидата на роль прихвостня Таллимана — Дэймона.

Откидываюсь на спинку кресла и, следуя примеру Клемента, погружаюсь в раздумья.

Теперь мне представляется вполне вероятным, что Дэймон инициировал мое отстранение без соответствующего указания сверху. Разумеется, он станет это отрицать, однако выяснить наверняка, имел ли место данный приказ в действительности, можно двумя способами. Первый: я прошу Клемента нанести моему шефу визит — заодно и полюбуюсь, как тот обделается от страха. Второй: я действую через голову главного редактора и проверяю у кого-нибудь из правления.

Сколь ни соблазнителен первый вариант, таковой все же сопряжен с риском. Если надавить на Дэймона, он вполне может расколоться, но и сообщить Таллиману о своем провале у него не задержится. Пожалуй, лучше попробую выяснить насчет распоряжения правления о моем отстранении в самом директорате. По крайней мере, так я заполучу веское доказательство против Дэймона Смита.

К счастью, мое интернет-расследование уже предоставило мне подходящего кандидата для разговора — Теренса «Терри» Брауна.

Я принимаюсь стучать по клавиатуре, выискивая по своим обычным источникам контакты Терри.

— Чем занимаешься? — осведомляется Клемент, наконец-то соизволивший выйти из комы.

— Кажется, я установила, кто из моих коллег в сговоре с Таллиманом.

— Да ну?

— Но это еще не точно. Сделаю один звонок, а потом, возможно, нам потребуется кое-кого навестить.

Великан немедленно оживляется и усаживается:

— Вот это хорошая новость, пупсик!

Нахожу мобильный номер Теренса Брауна и без промедления набираю его. В трубке раздается бодрое «алло».

— О, здравствуйте… Мистер Браун?

— Я слушаю.

— Вы меня не знаете… По крайней мере, мы ни разу не встречались. Меня зовут Эмма Хоган.

Я собираюсь пуститься в дальнейшие объяснения касательно своей персоны, однако мой собеседник уже отзывается:

— Та самая Эмма Хоган, что работает в «Дейли стандарт»?

— Да, это я.

— Что ж, в таком случае приятно наконец-то поговорить с вами. За многие годы я слышал о вас много хорошего.

— О, правда?

— Только не надо удивляться. Вы блестящая журналистка, Эмма. Эрик Бертлз всегда очень высоко о вас отзывался.

Ох, давненько я не слышала похвалы в свой адрес! Рада, что Теренс Браун не видит моих вспыхнувших щек, но вот Клементу все прекрасно видно, и я отворачиваюсь.

— Спасибо, мистер Браун.

— Терри.

— Спасибо, Терри.

— Жаль, что мы не встретились на похоронах Эрика.

— Так вы были на них?

— Конечно. Мы с Эриком дружили много лет, и одно время даже работали в одной редакции.

— Он неоднократно вас вспоминал.

— Да уж, выпадали нам с ним славные денечки. Он, часом, не рассказывал о нашем уик-энде в Восточном Берлине, сразу после падения Стены?

— Хм, возможно. У Эрика была уйма всяческих историй.

— Нисколько не сомневаюсь. Он был хорошим человеком, Эмма, и чертовски классным журналистом. Мир без него стал беднее.

— Полностью с вами согласна, Терри.

Мне кажется уместным немного помолчать, и мой собеседник явственно испытывает схожие чувства. Внезапно он выходит из задумчивости.

— Он вам говорил?

— Простите? О чем говорил?

— Он просил меня замолвить за вас словечко, когда вы подавали заявление в «Дейли стандарт».

— Хм, нет. Не говорил.

— Вообще-то, он взял с меня обещание не распространяться о данном эпизоде, но, полагаю, теперь это не имеет значения.

— Значит, вы помогли мне получить эту работу?

— Я был обязан Эрику, и, Эмма, если быть до конца откровенным, он считал вас своей протеже. Так что с моей стороны это было не такой уж и великой услугой, с учетом того уважения, что он питал к вашему таланту. Для меня рекомендация от Эрика Бертлза значила куда больше любой официальной характеристики.

Похоже, я случайно выявила члена правления, который годами ограждал меня от нападок Дэймона.

— Так это вы, да? — спрашиваю я.

— Я?

— Вы все эти годы защищали меня, когда у меня возникали конфликты с руководством?

— Как я уже сказал, я обязан Эрику. Только, пожалуйста, не думайте, что я поступал так из милости. Я глубоко уважаю ваш труд и все еще верю, что люди вроде вас необходимы современной журналистике.

— Люди вроде меня?

— Настоящие репортеры старой школы. Те, кто в случае необходимости не побоятся замарать руки.

— Спасибо вам, Терри, за все. Увы, звоню я вам как раз потому, что, боюсь, руки я замарала чересчур сильно.

— О, что произошло?

— До вас еще не дошли новости о моем отстранении?

— Не то чтобы мне до мелочей известно о происходящем в «Дейли стандарт», но кое-какие слухи до меня доходили, да.

— Заранее извиняюсь, что спрашиваю, но было ли мое отстранение санкционировано правлением?

— Полагаю, да, — со вздохом отвечает Терри.

«Мать твою!»

— О!

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, Эмма, но, кажется, вы вопреки запрету контактировали с неким бывшим политиком, известным своим сутяжничеством?

— Все было совсем не так! — возмущаюсь я. — Я позвонила ему через целых полгода после запрета, и мой интерес к нему совершенно не был связан с его деятельностью!

— Я вас понял, но… Погодите-ка… Вы поэтому и звоните, узнать, могу ли я отменить ваше отстранение? В таком случае, боюсь, ничем не могу помочь.

— Терри, я звоню вовсе не по этой причине. Я просто хотела выяснить, кто стоит за решением.

— Этого я не могу вам сказать, потому что не знаю.

— Но решение точно принято на уровне правления?

— Почти наверняка. В случае обвинения сотрудника в грубом нарушении дисциплины решение о прекращении трудовых отношений обязательно утверждается советом директоров, просто на случай возникновения в будущем правовых споров. Не мне вам рассказывать об обстановке в редакции: люди ежедневно выходят из себя, сгоряча наговаривают всякого, и мы не можем позволить руководству увольнять работников всего лишь из-за ссоры.

— Хорошо, пусть так. Но вот чего я не понимаю, Терри, так это почему кому-то вообще понадобилось расследовать мою деятельность.

— Послушайте, Эмма, — снова вздыхает Браун, — «как» и «почему» уже второстепенны. Я прекрасно понимаю, что все это представляется вам несправедливым, однако на законных основаниях вы навряд ли что сможете поделать. Если хотите моего совета, я бы на вашем месте подал заявление об уходе до того, как отстранение вступит в стадию увольнения. По крайней мере, не испортите свой послужной список.

Пилюля и вправду горькая, однако Терри хотя бы предложил способ немного ее подсластить.

— Спасибо за совет, Терри. По правде говоря, как раз сегодня вечером у меня назначена встреча насчет одной вакансии, так что, возможно, я соскочу с поезда еще до того, как меня столкнут.

— Не за что, Эмма, и надеюсь, встреча завершится успешно.

Я уже собираюсь завершать разговор, однако это не входит в намерения моего собеседника:

— И еще, Эмма, могу я поинтересоваться: стоило оно того?

— Что стоило?

— Звонить тому типу, Уильяму Хаксли. Чего-нибудь добились?

— В некотором смысле, хотя и не в том, в каком я ожидала.

— И что-то наклевывается?

— Вполне возможно. Сомневаюсь, что мне удастся опубликовать это в «Дейли стандарт», но либо у меня на руках сенсация столетия, либо моя журналистская карьера вот-вот самоликвидируется.

— И что же более вероятно?

— Хороший вопрос. Но вам ли не знать, что без веских доказательств любой материал — всего лишь байка. У меня есть одна улика, которая могла бы стать настоящей бомбой, вот только без запала толку от нее мало. А с запалом как раз серьезные проблемы. И все же я по-прежнему полна решимости.

— Что ж, желаю вам удачи в вашем расследовании.

— Спасибо.

— Если вам понадобится рекомендация, пожалуйста, не стесняйтесь мне звонить. Друзья Эрика — мои друзья.

— Весьма признательна.

Мы прощаемся.

— Ну? — тут же набрасывается Клемент.

— Не совсем то, что я надеялась услышать. Оказывается, тот, кто уволил меня, — наш главный подозреваемый — всего лишь действовал по указанию сверху.

— Хреново.

— На самом деле все еще хуже. Из трех потенциальных кандидатур на роль соучастника Тима один находится в продолжительном отпуске по уходу за неизлечимо больной женой, а второй — канадец, перебравшийся в Великобританию уже после роспуска «Клоуторна».

— Ну а третий?

— Как раз с ним-то я сейчас и говорила. Оказывается, он и был моим поклонником в правлении, да еще другом моего старого наставника.

— Значит, мы понятия не имеем, кто настучал Таллиману?

— Вот именно.

— Твою мать! — стонет великан и снова валится на диван. — И что дальше?

— Даже не знаю, что и сказать, Клемент.

Спроси у меня кто совета, как поступить в моей ситуации, я бы порекомендовала ему уволиться из «Дейли стандарт» и вцепиться в любое предложение Алекса. Отослать блокнот и позабыть об отце и чертовом клубе «Клоуторн».

И еще бы добавила, что отчаяние Клемента меня не касается.

И, пожалуй, лучше прислушаться к собственным советам. Уж во всяком случае, к большинству из них.

— Послушайте, — начинаю я, пытаясь звучать оптимистично. — За свою журналистскую карьеру среди прочего я усвоила, когда требуется отступить. Возможно, именно это нам сейчас и следует сделать. Я могу отослать блокнот на абонентский ящик и бросить работу в газете, но все фамилии членов «Клоуторна» записаны у меня в компьютере, и, если что-нибудь всплывет, мы всегда сможем вернуться к расследованию.

— То есть ты предлагаешь сдаться?

— Нет, не сдаться. Отступить.

— По мне, так один хрен.

— А что еще мы можем поделать? У нас больше никаких зацепок.

Ответом служит очередной стон.

— Знаете что, — продолжаю я, — почему бы после моей встречи с Алексом нам не устроить вечеринку? Я угощаю! Куча еды и море выпивки — что скажете?

— Я не в настроении, пупсик.

— Ох, да бросьте! Пожалуйста, позвольте мне отблагодарить вас за все, что вы сделали.

Я подсаживаюсь к великану на диван.

— Пускай мы и не отыскали Таллимана, — улыбаюсь я, — но зато я нашла друга, а это не так уж и мало.

Клемент смотрит на меня, и мне не совсем понятно выражение его лица.

— Ну так что? Ужин и выпивка?

Он обреченно вздыхает.

— А ты наденешь то красное платье?

— Будет сделано.

— Тогда ладно.

Великан выдавливает улыбку, но в глазах его веселья нет. Для человека, поначалу не горевшего желанием охотиться на Таллимана, он слишком уж печален и совершенно не испытывает облегчения.

Впрочем, пора бы уже и перестать удивляться. Логика и Клемент несовместимы.

24

В «Три подковы» мы приходим в четверть седьмого. Настроение Клемента, почти все это время провалявшегося на диване и слушавшего радиотрансляцию матча «Арсенала», как будто несколько улучшилось.

Заказываем напитки, Алекс пока не объявился. На переговоры с бывшим коллегой я отвожу не более часа, после чего под каким-нибудь предлогом распрощаюсь с ним, и мы с Клементом закажем еду и приступим к празднованию — или поминкам, это уж как посмотреть.

— У них тут есть бильярд? — интересуется великан.

— Вон там, — киваю я на дверь. — Будешь играть сам с собой?

— Не переживай, пупсик, найду кого-нибудь.

— Ладно. Я зайду за тобой, как закончу с Алексом.

Он кивает и удаляется в другой зал.

Усаживаюсь за барную стойку и от души прихлебываю вина. Алекс Палмер — живое воплощение занудства, и встречаться с ним трезвой я не собираюсь.

Мой бокал уже практически пустеет, когда меня окутывает облаком едкого аромата лосьона после бритья. Я оборачиваюсь.

— Привет, Эмма.

Алекс наклоняется и чмокает меня в щеку.

У меня мурашки по коже бегут, к тому же он осмелился переступить границу моего личного пространства. И теперь стоит и скалится как идиот. Окидываю его взглядом, и увиденное полностью отвечает моим ожиданиям: зауженная, даже чересчур, узорчатая рубашка, неуместные для его возраста джинсы, круглая физиономия в розовых пятнах после бритья. В некотором роде он напоминает мне мальчиков, с которыми я встречалась в школе — неизменно переигрывавших, но никогда от этого не выигрывавших.

— Привет, Алекс.

— Могу я угостить тебя новой порцией? — кивает он на мой бокал.

— Да, спасибо. Мерло.

Мужчина заказывает вино мне и «настоящий эль» себе. Название благородного британского напитка проходит мимо моих ушей, но наверняка какое-нибудь нелепое, вроде «Барсучья мошонка».

Получив напитки, я веду его к столику, где, надеюсь, нас не заметят. Да поможет Бог тому, кто примет Алекса за моего спутника жизни!

Встреча начинается с десятиминутного трепа о всякой ерунде. Потом Алекс приступает к пространному и в высшей степени нудному описанию своей карьеры после того, как наши профессиональные пути разошлись, и затем плавно переходит к повествованию о своей жизни в целом. Как и следовало ожидать, он по-прежнему холост, однако все еще надеется встретить «ту самую». Если он хоть сколько-то способен улавливать посылы, должен смекнуть, что в этом плане я из разряда «даже не пытайся».

— Ну а ты как? — соизволил он поинтересоваться, переведя дух после автобиографического монолога. — Как жизнь-то?

Если сказать ему правду, разговор затянется до бесконечности.

— Да вполне. Работа сумасшедшая, но мне нравится.

Улавливаю перемену в его взгляде.

— Ах да, прости — была сумасшедшей.

— Так что произошло, если не секрет?

— Не секрет, потому что виноватой я себя не считаю. Шесть месяцев назад мне запретили контактировать с одним потенциальным источником. На этой неделе я позвонила ему с совершенно безобидным вопросом, и эту оплошность сочли достаточной для моего отстранения.

— Жестко!

— Да уж.

— Что ж, «Дейли стандарт» теряет, я нахожу.

— Посмотрим, Алекс.

— Ты в своем репертуаре, Эмма, — посмеивается он. — Разыгрываешь из себя неприступность.

«Уж для тебя-то я точно неприступна, дружок».

— Просто оставляю за собой свободу выбора, — криво усмехаюсь я.

Теперь многословный монолог Алекса всецело посвящен предлагаемой должности и моему идеальному соответствию. Не могу не признать, в его изложении работа действительно представляется весьма привлекательной, а в моем положении выбирать не приходится. К тому же, если смотреть на вещи позитивно, более высокая зарплата позволила бы мне переселиться за город минимум на год раньше запланированного.

— Согласна, Алекс, звучит соблазнительно.

— И насколько соблазнительно?

— А есть какие-то подводные камни?

— Ты хочешь сказать, кроме работы со мной?

Он смеется собственной шутке, и мне приходится присоединиться к нему. Вот только он попал в самую точку.

— Рабочий день порой затягивается, — продолжает мужчина, — да начальство чересчур взыскательно, но с твоим-то опытом тебе нечего бояться.

— И мне выделят машину? И личный кабинет?

— Все так.

Я откидываюсь на спинку стула и впервые с начала встречи всерьез задумываюсь над перспективой завершения журналистской карьеры.

— Пока ты перевариваешь информацию, — мурлычет Алекс, — позволь мне снова тебя угостить.

Он отправляется к стойке, где присоединяется к прямо на глазах разрастающейся кучке клиентов, ожидающих обслуживания. Субботними вечерами желающих расслабиться неизменно больше обычного, а сегодня к тому же многие как будто решили начать пораньше.

Наконец-то избавленная от болтовни Алекса, я погружаюсь в размышления над предложением работы и одновременно над безумием минувшей недели. Возможно, пересечение первого и второго вовсе не случайно и мне действительно пора кое-что менять в жизни. Даже не принимая всерьез всю эту хрень о судьбе, счастливую своевременность подвернувшейся вакансии отрицать нельзя.

Пускай даже собственное отношение к такому совпадению мне до конца не понятно, кое-что я вдруг понимаю: мне отчаянно хочется покурить. Однако свою пачку я приговорила еще вчера вечером, так что придется стрельнуть сигаретку у Клемента.

Я уже собираюсь отправиться к бильярдным столам, как вдруг безошибочно различаю огромную фигуру своего компаньона у дальнего конца стойки, возле однорукого бандита. И он не один.

Женщина — стройная брюнетка с длинными волосами, в невероятно узких джинсах, пожалуй, на излете четвертого десятка — выглядит всецело увлеченной каким-то рассказом Клемента. Вот она убирает прядь с лица и улыбается великану. Тот снова что-то говорит, и женщина внезапно прыскает со смеху. Точнее, визгливо ржет. А потом кладет руку ему на плечо. И придвигается поближе.

— А вот и мерло, — возвещает Алекс и ставит передо мной большой бокал.

Он усаживается и потягивает эль. Как раз за его правым плечом мне видна рука брюнетки — по-прежнему на плече Клемента.

— Ты как? — осведомляется мой кавалер. — Задумалась о чем?

— А? Ах да. Все хорошо, спасибо.

Стряхиваю с себя транс и делаю глоток вина.

— Итак, Эмма. У тебя есть какие-нибудь вопросы или уточнения?

Я смотрю Алексу в глаза, однако искушение проследить за развитием событий за его плечом слишком велико. Не в силах удержаться, всего на секунду перевожу взгляд левее.

Ее рука теперь лежит у него на груди.

— Ну так? — напоминает о себе Алекс.

— Что? А, хм, нет. Полагаю, мне все ясно.

— Замечательно. Интересует ли тебя эта должность?

Снова бросаю взгляд. Она придвинулась к нему еще ближе!

— Я… Возможно, Алекс. Мне нужно немного подумать.

Снова берусь за бокал и пытаюсь заглушить чувство, которому не место в моем сердце.

— Не хочу давить на тебя, Эмма, но на следующей неделе мы намереваемся объявить конкурс.

— Я понимаю. Могу дать окончательный ответ к среде, подходит?

— Более чем.

Алекс наклоняется к элю, и я, пользуясь случаем, вновь смотрю в другой конец зала. Брюнетка стоит уже буквально в пяти сантиметрах от Клемента и словно влюбленная девочка пожирает его глазами.

— Алекс, извини, мне нужно в туалет.

— Да, конечно.

Я хватаю сумочку и решительно направляюсь в сторону игрового автомата. Клемент замечает меня, когда я нахожусь уже в паре метров от них.

— Как дела, пупсик?

— Кто ваша подруга?

Брюнетка оборачивается и оценивает внезапно возникшую угрозу.

— Это Эбби, — сообщает великан.

Протягиваю руку.

— Приятно познакомиться, Эбби. Я — Эмма.

Она осторожно отвечает на рукопожатие.

— Мне тоже.

Несмотря на улыбку Эбби, у меня возникает ощущение, что она отнюдь не рада знакомству. Честно говоря, я тоже. Снова обращаюсь к Клементу:

— Я почти закончила с Алексом. Есть хотите?

— Прямо умираю от голоду.

— Замечательно. Тогда занимайте столик, я буду через пять минут.

Улыбка брюнетки сменяется свирепым взглядом.

— Эй, так вы вместе, что ли?

— Мы друзья, — важно киваю я. — Хорошие друзья.

Она окидывает меня презрительным взглядом и затем поворачивается к великану.

— Ну так что выбираешь, а, здоровяк? Ужин с мамочкой или развлечения со мной?

Клемент, однако, и рта не успевает раскрыть.

— Я тебе вот что скажу, милочка, — тычу я пальцем ей в грудь. — Почему бы тебе не съе***ся отсюда и не подыскать кого другого для развлечений… Пока мамочка по-настоящему не вышла из себя!

Эбби бросает взгляд на Клемента, однако тот лишь пожимает плечами.

— Да и пожалуйста! — шипит она. — Веселись со своей чокнутой!

Женщина ретируется, и потрясенный Клемент изрекает:

— Охренеть, пупсик! Не хотел бы подвернуться тебе под горячую руку.

— Я всего лишь изложила свою точку зрения. Пускай я и не свечусь юностью, но все еще способна рвать в клочья сучек вроде этой.

— Не поспоришь.

— Как бы там ни было, — я прочищаю горло и понижаю тон до обходительного, — занимайте столик. Я быстро.

Посмеиваясь и покачивая головой, великан послушно удаляется. Я возвращаюсь к Алексу.

— Прошу прощения.

— Да ничего страшного.

Всего через несколько секунд мой бокал пустеет.

— Повторить? — любезно осведомляется Алекс.

— Вообще-то, мне нужно бежать.

— Э нет! — небрежно бросает он. — Выпей еще со мной!

— Я вправду не могу. У меня другая встреча, не получилось отвертеться.

— Понятно, — хмурится мужчина. — Очень жаль.

— Но нам следует повторить, и на этот раз чтоб было как следует!

Алекс смотрит на часы.

— Мы и часа вместе не просидели. Ты точно уверена, что не можешь еще немного задержаться? Часиком ради карьеры могла бы и пожертвовать!

— Увы, мой приятель уже ждет меня в ресторане.

— Так ты остаешься здесь?

— Хм, да.

— Ладно, — вздыхает он. — Тогда в следующий раз.

Я встаю.

— В общем, до среды я позвоню тебе насчет работы. Посмотрим, как все обернется, и тогда договоримся насчет новой встречи.

— Это было бы неплохо, — выдавливает он неискреннюю улыбку.

И хотя мне жалко даже секунды на неформальное общение с Алексом, я все же чувствую себя неловко, бросая его с недопитым бокалом хваленого эля.

— Хочешь, я…

— Все в порядке, Эмма. Правда, иди.

Мне приходится собрать всю свою волю в кулак, но я наклоняюсь и чмокаю его в щеку. Если нам все-таки предстоит работать вместе, из игры его лучше не выводить.

— До скорого, Алекс.

С этим я наконец-то оставляю его допивать свою пинту.

К счастью, ресторан здесь отдельно от бара, так что мне не придется сидеть и созерцать унылую физиономию Алекса. Большинство столиков уже заняты, и пока я выискиваю Клемента, он замечает меня первым и громко окликает через весь зал. Кое-какие посетители недовольно оглядываются, однако разглядев его фигуру, немедленно снова утыкаются в тарелки.

Я прохожу к столику и усаживаюсь напротив Клемента.

— Как прошла встреча? — интересуется он.

— Неплохо. Этот тип редкостный зануда, но вполне безобидный. Но вот предложение о работе действительно интересное.

— Собираешься принять?

— Возможно. Наверно. Посмотрим.

Официант приносит на соседний столик заказ, и я подзываю его, пока он не скрылся на кухне.

— Пинту светлого и большой бокал мерло, пожалуйста.

— И две стопки виски, — добавляет Клемент.

Официант исчезает.

— Кое-кто намерен сегодня зажечь, — смеюсь я.

— Если ничего не получается, пупсик, просто напейся.

Он вручает мне меню, прозрачно намекая, что голоден. Я ужинала в «Трех подковах» бессчетное количество раз, так что их ассортимент помню наизусть. И в курсе, каких блюд следует избегать, а что более-менее съедобно.

— Я буду лингуине.

— Быстро ты.

— А вам порекомендовала бы ассорти из жареного мяса.

— Ты же вроде говорила, что мне лучше избегать такой жратвы.

— Вообще-то да, но не сегодня.

— Полностью согласен.

Как раз приносят наши напитки, и я делаю заказ. По удалении официанта поднимаю бокал.

— Ваше здоровье, и примите мои извинения.

— За что извинения?

— Что не дала вам развернуться с той женщиной.

— А, не бери в голову. Она все равно не в моем вкусе.

— Не в вашем?

— Ага.

— Все равно извините, что помешала вашей интрижке.

— Хватит уже, пупсик, — ухмыляется Клемент. — Я же понимаю, что ты всего лишь приревновала.

— Да конечно, — фыркаю я. — Держите карман шире.

Я от души вливаю в себя вино, чтобы погасить внезапное и неожиданное покраснение щек. Списываю сей прискорбный инцидент на первую ласточку надвигающегося климакса.

— Так какие у вас планы, Клемент? — быстренько меняю я тему.

— Никаких.

— А чем вы занимались до… этого?

— Работал в одной забегаловке в Кенсал-Грине. У домовладельца были проблемы с толкачами.

— Были?

— Я их перевоспитал.

— Наверное, опасная была работа. Как-никак, большинство насильственных преступлений совершается из-за наркотиков.

— Ничего такого, с чем я не мог справиться.

— Так вы в Кенсал-Грине живете?

— Пока что. Домовладелец предоставил мне в пользование квартирку за кабаком, в качестве платы за оказываемые услуги.

— А поскольку с услугами покончено, куда направитесь?

— Не знаю, — вздыхает он и основательно прикладывается к пиву.

При всей своей смышлености Клемент в жизни как будто совершенно не преуспел. Помимо проживания лишь во временных пристанищах, он еще и носит одну и ту же одежду — что полгода назад, что сейчас. И как будто никого не заботит, что на завтрак, обед и ужин он ест сущее дерьмо. В целом, существование он ведет довольно безрадостное.

— Особой спешки нет, если… Если вы захотите пожить у меня еще немного.

— Несмотря на храп, да?

— Несмотря на это, а также на то, что моей ванной заинтересовались в Портон-Дауне.

— В Портон-Дауне?

— Там лаборатория по разработке химического оружия.

— Ах да, прости. У меня проблемы с кишечником.

— Здорово. Спасибо, что как раз перед едой сообщили.

— Скажи спасибо, что я не заказал мадрасский карри.

— Воистину, Бог существует!

Улыбку с Клемента как рукой снимает.

— Если Бог существует, — бормочет он, — чувство юмора у него охренеть какое.

— Стало быть, вы неверующий?

— Сам не знаю, во что я теперь верю.

Всегда считала, что в людях я разбираюсь хорошо — как-никак, в моей работе умение это весьма полезное. Хм, ладно, в моей прошлой работе. И сейчас по интонации великана я заключаю, что религиозный вопрос для него очень больной.

— Вы не католик, да?

— Нет, а что?

— Ничего, забудьте.

Поданный ужин предоставляет Клементу удобный повод оставить тему. Трапеза начинается в неловком молчании, однако стопка виски и гора мяса снова поднимают великану настроение.

Когда наши тарелки пустеют, мы снова заказываем напитки и разговариваем, разговариваем, разговариваем — во всяком случае, я, в то время как Клемент слушает. Я рассказываю о своих надеждах на будущее, и о страхах тоже. Вспоминаю детство, начало журналистской деятельности, маму.

— Простите, если наскучила вам. Уже лет сто не ужинала с человеком, с которым чувствую себя…

Я обрываю себя на полуслове.

— Как чувствуешь, пупсик?

— Ладно, проехали, — отмахиваюсь я.

— Да скажи ты.

— Нет. Вы будете смеяться.

— Возможно, но ты все равно скажи.

— Свободно. При вас я чувствую себя свободно, Клемент.

Он откидывается на спинку стула и словно бы забывается, только механически водит пальцем по ободу стакана виски.

— Простите, — вздыхаю я. — Я все испортила, да?

— Не-не.

— Не утешайте меня.

Великан отрывает взгляд от стакана.

— Ничего ты не испортила, и я тебя понял. Может, это ни фига не значит, но я тоже чувствую себя свободно.

Ему незачем объясняться передо мной. В его поразительных глазах я читаю все, что мне необходимо знать — захватывающая дух глубина затягивает меня туда, куда окунаться мне точно не следует.

Я уже неплохо поддала. Мне нужно взять себя в руки.

— Это многое для меня значит, Клемент. Не в последнюю очередь потому, что теперь я не чувствую себя такой дурой.

Великан смеется, и момент интимности остается в прошлом.

Мы возвращаемся в уже переполненный бар. К моему облегчению, Алекса и след простыл. Клемент покупает новую порцию напитков, и мы находим уголок подальше от столпотворения и продолжаем свое путешествие к забвению.

Вечер переходит в хаотичное потребление алкоголя и никотина, сопровождаемое постоянными сетованиями на громкость и современность музыки. По субботним вечерам «Три подковы» нанимают диджея, который сейчас и суетится в кабинке возле столовой. В десять часов расчищают пространство для тех, кто достаточно нагрузился для танцулек, и на танцпол гуляк, как правило, влечет не современный шум, но классика.

— Я просто тащусь от этой песни, — уже довольно невнятно признаюсь я, ссылаясь на такую вот классику из восьмидесятых, «Живем молитвами» Бон Джови.

Провыв в воображаемый микрофон припев, я кричу:

— Пойдем потанцуем!

— Под это? Да ты издеваешься.

— Это же классика!

— Не, пупсик, и рядом не стояла.

— Ладно. Пойдем попросим диджея что-нибудь поставить. Чего бы ты хотел?

— Тебе нравится регги? — спрашивает Клемент после некоторых раздумий.

— Э-э… Да. Вот уж не думала, что тебе такое по вкусу.

— У меня был приятель, который ставил регги постоянно. Вот я типа и проникся.

— Полагаю, это был не тот твой кореш-ирландец?

— Не, его звали Черный Брайан.

— Почему ты назвал его… А, он был чернокожим, да? И его звали Брайан?

— Как ни странно, да.

— Ну да, поняла. Так ты хочешь регги?

— Ага. Например, «Двустволка», «Дэйв энд Энзил Коллинз», — слышала?

— Хм… Кажется, да. Это инета… интро… инстро…

— Инструментал.

— Да, точно!

— Ты уже назюзюкалась.

— Ну, может, слегка.

— Уверена, что хочешь танцевать?

— На слабо берешь?

— Пошли, — смеется он и хватает меня за руку. — Посмотрим, на что ты способна.

Мы направляемся к кабинке, и великан выкрикивает заявку диджею. Тот отвечает поднятым большим пальцем, после чего мы дожидаемся на краю танцпола, пока не смолкнет Бон Джови.

По окончании песни диджей объявляет заказанный регги. Композиция явственно пользуется популярностью, поскольку площадка отнюдь не редеет. Мы присоединяемся к толпе, уже приплясывающей в предвкушении.

В первые же двадцать секунд я усваиваю два важных жизненных урока. Первый: танцевать под регги чертовски трудно. Я захожу с коронного покачивания бедрами, однако выглядит это так, будто я пытаюсь без рук сместить гигиеническую прокладку. Урок второй: виски и красное вино лучше не смешивать.

Голова у меня идет кругом, и я прибегаю к щадящим шагам из стороны в сторону. Клемент же отплясывает вовсю.

Отступаю назад и потрясенно взираю, как он полностью отдается музыке.

— Ни фига ж себе! — только и ахаю я.

Уж не знаю, задумывали ли «Дэйв энд Энзил Коллинз» для своей музыки танцевальное сопровождение, но если да, Клемент попал точно. Как человек его габаритов способен двигаться с такой легкостью и плавностью — выше моего понимания, и Клемент с задором и изяществом не оставляет камня на камне от моих предрассудков. Его трактовка музыки столь захватывающая, что в восхищении замираю не я одна. Толпа раздается, чтобы получше рассмотреть гиганта в джинсовом наряде.

Какую-то мою часть охватывает чувство, которое, как я знаю, предвещает лишь неприятности.

Длительность композиции составляет от силы пару минут. По ее окончании раздаются восторженные вопли, и несколько зрителей упрашивают Клемента разрешить им сделать с ним селфи. Судя по продолжительности дискуссии и явному замешательству, с понятием «селфи» он не знаком. Тем не менее он уступает.

После завершения фотосессии, под звуки следующей песни он наконец-то направляется ко мне.

— Ты в порядке, пупсик? Что-то вид у тебя бледноватый.

— Я… в порядке.

— Еще выпьешь?

— Пожалуй, мне уже достаточно.

— Тоже так считаю, — ухмыляется он. — Хочешь пойти домой?

— Да, пожалуй.

Весьма кстати он предлагает мне руку, поскольку пол под моими ногами вдруг начинает колыхаться. Словно утопающий за спасательный круг я цепляюсь за великана и следую за ним на улицу.

Прохладный воздух, однако, отнюдь не ослабляет опьянение.

— Э-э… Кажется, я немного перебрала.

— Не беспокойся. Я тебя доведу.

Ставить одну ногу перед другой мне с грехом пополам удается, и мы медленно продвигаемся по улице. Обычно дорога домой занимает не более пяти минут, но сейчас мне приходится сосредотачиваться на каждом шаге, и потому путешествие несколько затягивается. Но вот мы достигаем конца улицы, и как раз перед поворотом к моему дому я трагически упускаю из виду перепад высот на бордюре. И, разумеется, тут же теряю равновесие. От неожиданности отпускаю Клемента, и следом в действие вступает сила притяжения. Когда я уже, казалось бы, обречена припечататься лицом к асфальту, вмешивается мой ангел-хранитель и подхватывает меня за талию.

— Полегче, пупсик, — запоздало предостерегает великан, рывком поднимая меня к себе.

Сердце мое готово выскочить из груди — я отношу это на счет отсроченного шока. Что списать на шок не получается, так это то, что я вцепляюсь в отвороты его безрукавки и, задрав голову, как зачарованная пялюсь на него.

В рассеянном свете уличных фонарей меня буквально парализует вид его лица и шрама на виске, которого прежде я не замечала. Поднимаю руку и осторожно провожу по нему кончиками пальцев.

— Откуда у тебя этот шрам? — тихонько спрашиваю я.

— Играл в крикет.

— Что, правда?

— Нет, конечно.

— Тебя ударили?

Он закрывает глаза и едва заметно кивает. А когда через мгновение открывает их, они уже становятся другими. И я ясно вижу в них беззащитность.

— Как это произошло, Клемент? Мне-то ты можешь сказать.

— Да неважно, — отвечает он чуть ли не шепотом.

Я опускаю ладонь ему на щеку.

— Это было что-то плохое, да? Я вижу по глазам.

Снова слабый кивок.

Я поднимаю левую руку к другой щеке великана и замираю, обхватив ладонями его лицо.

— По-моему, тебе нужен кто-то, кто присматривал бы за тобой. Кто наполнял бы твою жизнь красками.

Если бы я задумывалась над последствиями, то, конечно же, не стала бы делать этого. И если бы была трезвой, тоже не стала бы. Однако ни то, ни другое не про мое нынешнее состояние, и я медленно привлекаю лицо Клемента к своему. Он не сопротивляется.

Наши губы сближаются, и я уже ощущаю тепло его дыхания. В голову мне ударяет его запах — ничего искусственного, просто мужской запах. Опьяняет так же, как и мерло.

Мне хочется посмаковать этот момент соединения наших губ: ожидание, предвкушение, наэлектризованность.

Клемент кладет мне руку на затылок, и я таю.

— Прошу прощения, — внезапно раздается позади хриплый голос. — Сэр, мадам!

Я поворачиваю голову, готовая обрушить град пьяных ругательств на посягнувшего на наше священнодействие. Вид полицейского в форме, однако, немедленно вводит меня в оцепенение.

— Прошу прощения за беспокойство, — продолжает констебль. — Можно вас на минутку?

Рука великана соскальзывает с моего затылка, и на меня обрушивается отрезвление вместе с реальностью.

— Хм, да, конечно.

Полицейский делает шаг к нам и раскрывает блокнот.

— В доме на Хай-Роуд имело место происшествие. Никого не заметили поблизости, кто вел бы себя подозрительно?

Ах, это сладкое слово «происшествие». Мне приходится напомнить себе, что моя журналистская карьера в данный момент пребывает в коме, с прогнозируемым смертельным исходом. Тем не менее даже если бы дела и обстояли по-другому, мне все равно предстоят более важные дела с Клементом.

— Боюсь, нет. Весь вечер мы пробыли в «Трех подковах».

— Случайно, не заметили по пути назад мужчину следующего описания: около двадцати лет, плюс-минус, высокий, худой, с козлиной бородкой, в темном худи «Адидас»?

— Нет.

Полицейский захлопывает блокнот. Вопреки всем моим стараниям, с языка у меня сам собой слетает вопрос:

— А что за происшествие?

— Пожар. Предположительно, поджог.

— На Хай-Роуд?

— Да. В данный момент пожарные расчеты производят проливку здания, но оно уже полностью уничтожено.

— Какой ужас!

— И не говорите! — усмехается констебль. — Карамельный моккачино у них был пальчики оближешь.

— У них?

— В кофейне.

— В какой кофейне?

— «Веселый бариста». Боюсь, латте у них можно будет заказать очень не скоро.

К горлу подступает желчь.

— Моя… Моя квартира…

Я хватаю ртом воздух и вцепляюсь Клементу в безрукавку, чтобы устоять на ногах.

— Она… была… Над этой кофейней.

25

Клемент так и не подпустил меня к обугленным руинам моего дома и удерживал за полицейским оцеплением, выставленным метрах в восьмидесяти от пожарища. Я кричала, плакала, била кулаками ему по груди. В конце концов полицейский подозвал парамедиков, и меня препроводили в машину скорой помощи. Разумеется, у меня диагностировали шоковое состояние.

— Ни в какую больницу я не поеду!

Молоденький и, наверно, симпатичный парамедик усаживается на каталку рядом со мной и мягко говорит:

— Эмма, это ради вашей же пользы.

— Нет. Мне нужно… разобраться… С делами. Со страховкой…

— Я присмотрю за ней, — раздается вдруг хриплый голос.

Поворачиваю голову к задним открытым дверям скорой: возле них на страже стоит Клемент.

— Ей нужно пройти обследование, — возражает парнишка. — Я настоятельно рекомендую…

— Я сказал, что присмотрю за ней.

— Как скажете. Но ей придется подписать заявление об отказе от госпитализации.

Мне вручают планшет, и я, даже не читая, корябаю внизу свою подпись. Поднимаюсь и на ватных ногах выбираюсь из фургона.

— Ты уверена, что в порядке? — хмуро осведомляется великан, беря меня под руку.

— До порядка мне как до луны, но в больницу я не поеду.

Он отводит меня под относительное укрытие автобусной остановки, торцевая стенка которой представляет собой подсвечиваемый рекламный щит, живописующий прелести страхования жилища. Мне, впрочем, отнюдь не до иронии ситуации, и я просто прислоняюсь к плакату, пока не отпустит головокружение.

Клемент молчит, в то время как я мужественно пытаюсь собраться с мыслями.

— Поджог, — выдавливаю наконец. — Почему?

— В девяти из десяти случаев, пупсик, поджигают из-за страховки. Если дела в бизнесе пошли плохо, только так и можно выкарабкаться.

— Но в кофейне отбоя от клиентов не было.

— Ну, может иметься и другая причина. Сделки за наличный расчет очень удобны для отмывания денег. Может, владельцы забегаловки торгуют наркотой или что другое мутят. Вот конкуренты и решили наступить им на горло.

Я качаю головой.

— Я знакома с владельцем, Дэйвом, такой не станет впутываться во что-нибудь сомнительное.

— Тогда не знаю. Но сейчас это не важно. Нужно разобраться с тобой.

Обычно-то я разбираюсь сама с собой посредством длительного отмокания в ванне с бутылочкой вина и последующим просмотром на диване какого-нибудь отстойного телешоу. Внезапно на меня обрушивается убийственная реальность: нет больше у меня ни ванны, ни дивана, ни самого дома.

Ничего больше у меня нет.

Чуть ли не против воли принимаюсь мысленно составлять опись своих потерь. Из практичного: абсолютно вся одежда, ноутбук, кухонные приборы, телевизор и личные документы, включая паспорт и свидетельство о рождении. Из сентиментального: фотографии мамы, украшения, экземпляр «Гарри Поттера» с автографом, что Эрик подарил мне на сорокалетие.

Следом обрушивается еще одно осознание: тысяча шестьсот фунтов наличными, припрятанные в кухонном ящике. Это и еще кое-что, связанное с отцом.

— Ох ты ж, мать твою! — исторгаю я стон.

— Что?

— Блокнот! Я оставила его на журнальном столике в гостиной.

— Хреново. Но ты же вроде переписала все…

— Да, на ноутбук. Который превратился к бесформенную кучку дымящегося пластика.

Клемент качает головой.

— А впрочем, таблица со списком членов «Клоуторна», возможно, сохранилась на моем облачном аккаунте.

— Где-где сохранилась?

— На облачном аккаунте. Это база данных в «облаке».

— Вот насчет облака ни хрена непонятно.

— Не бери в голову. Главное, что могла сохраниться копия моей таблицы.

— Где?

— В этом и заключается смысл облачного аккаунта — я могу получить доступ к своим файлам в любом месте с любого устройства.

Пока Клемент недоуменно хлопает глазами, я достаю из сумочки смартфон. Разблокировав экран, вижу уведомление о текстовом сообщении. Наверно, я пропустила его в хаосе, последовавшем после встречи с констеблем.

Стучу по иконке и читаю послание:

Мне приходится прикладывать усилия, чтобы воздух поступал в легкие, но даже так я задыхаюсь.

— Пупсик, что такое?

Если до этого я не испытывала шока, то теперь-то, черт побери, он точно меня охватил. Протягиваю телефон Клементу.

— Это… это от Таллимана.

Он читает, и на лбу его пролегают глубокие складки.

— Не понимаю, — произносит великан. — На хрена ему было сжигать твою хату, если он дал тебе шанс отправить назад чертов блокнот?

— Откуда же мне знать…

Вспыхивают синие огни скорой помощи, и фургон уносится прочь. Возможно, мне все-таки следовало именно в нем сейчас и находиться.

От холода меня пробивает дрожь. Надо было надеть пальто потеплее, а не эту тонкую куртку. Но теперь это единственная моя верхняя одежда, а платье на мне составляет весь мой гардероб.

— Идем, пупсик.

— Идти? Куда?

— Ко мне.

— Но мне нужно поговорить с полицией.

— Да фиг с ними, завтра поговоришь. Тебе нужно согреться, и нам необходимо решить, что делать дальше.

— С чем делать?

— Со всем. Давай, пошли уже.

Он обнимает меня за плечи и ведет прочь от остановки. Метров через сто вонь едкого дыма заметно слабеет. А потом впереди появляется такси, и Клемент машет ему рукой.

Никогда еще я не усаживалась на заднее сиденье такси с таким облегчением. Тем не менее хотя в салоне и довольно тепло, меня по-прежнему бьет дрожь. Клемент снова обнимает меня и привлекает к себе. Как бы мне хотелось позабыть произошедшее за последний час и просто погрузиться в блаженное неведение. Я пытаюсь отвлечься на протяжении всех десяти минут поездки, однако каждую мою мысль обжигает осознание, что я лишилась абсолютно всего. И когда мы прибываем к месту назначения, внутри меня уже полыхает настоящий пожар, — пожар исступленного гнева.

Клемент расплачивается с водителем и чуть ли не вкрадчиво просит меня выйти из машины. На улице я осматриваюсь по сторонам. Подозреваю, оно и к лучшему, что сейчас темно. Паб располагается в самом конце вереницы обшарпанных таунхаусов и производит впечатление типичнейшей забегаловки средней паршивости. А его название, «Королевский дуб», неуместнее некуда. В поле зрения ни тебе деревца, а в ветхом строении уж точно ничего королевского.

Мы обходим питейное заведение, и Клемент ведет меня через деревянную калитку в маленький дворик, сплошь заставленный алюминиевыми пивными бочонками. Там мы направляемся к другой калитке, за которой обнаруживается основательно запущенный газончик и примыкающий к задней части строения небольшой флигель, размером с домик на колесах. Меня охватывают опасения, что именно во флигелек мы и направляемся.

Метров пять по разбитой дорожке, и мой провожатый извлекает из кармана ключ.

— Вот мы и дома.

Он отпирает дверь, щелкает выключателем и приглашает меня внутрь.

Предстающее моим глазам зрелище послужило бы прекрасной иллюстрацией для словарной статьи на слово «гнетущий». Куда ни глянь, всюду полнейший упадок. Потолок над головой испещрен пятнами плесени, а каждый угол затянут обширной паутиной трещин. Под ногами основательно заляпанный и в той же степени исшарканный ковер. На стенах, слева и справа, выцветшие обои, едва держащиеся на отсыревшей штукатурке. Впереди, у задней стены, взывает к милосердию убогий кухонный уголок со встроенным шкафом, все до одной дверцы которого перекошены. Из мебели в помещении диванчик с истертыми до поролона подлокотниками, журнальный столик да шпонированный сервант, подобный которому в последний раз я видела в домах где-то в начале восьмидесятых.

Клемент наклоняется и разжигает газовый обогреватель.

— Прогреется, глазом моргнуть не успеешь.

Затем он устраивает мне экскурсию по остальному жилищу: спаленка, размеры которой все же позволили обставить ее двуспальной кроватью и шкафом, да душевая, где плесени на вид больше кафеля. Мы возвращаемся в гостиную, в которой и вправду стало на пару градусов теплее, чем в холодильнике.

— Не ахти какое жилье, извини уж, пупсик.

Да уж, не ахти — по шкале жилищных условий ниже такого только сквот. И все же это дом Клемента, и с осознанием данного факта меня охватывает чувство безопасности: я в убежище. И, пожалуй, в своем нынешнем состоянии навряд ли бы я предпочла какое другое жилище.

— Все хорошо, и спасибо, что заботишься обо мне.

Явственно не привыкший к гостям, великан пару секунд чешет затылок, прежде чем указывает мне на диван.

— Наверно, тебе не помешает чашка сладкого чая, ну там, типа от шока.

Он проходит на кухню, включает чайник и достает из буфета две чашки, обрекая его тем самым на полнейшую пустоту. Из равным образом пустого холодильника извлекает пакет молока, откручивает крышку, нюхает содержимое и признает таковое вполне пригодным для чая.

В сторонке щелкает и шипит обогреватель, изо всех сил старающийся прогреть сырой воздух. Не стала бы ставить на него ни пенса: хоть выкачай до последнего кубического сантиметра газ со всего Ланкашира, все равно топлива для этой задачи не хватит.

Клемент возвращается к дивану с двумя чашками дымящегося напитка и присаживается рядом со мной.

— Вот, пей, — велит он и протягивает чашку. — Сразу полегчает.

Исполненная сомнений, но все же признательная, я потягиваю чай. Согревающий, крепкий и на удивление сладкий — именно то, что мне сейчас и нужно.

— Как себя чувствуешь?

— Даже и не знаю. Напуганной, разозленной, озадаченной… Но больше потрясенной.

— М-да, не тот вечерок, что я планировал.

— Да и я на такое не рассчитывала.

Мы смотрим друг другу в глаза и молчаливо соглашаемся, что сейчас не время размышлять о том, как мог бы пройти этот вечер. Возможно, корабль больше и не выйдет из гавани. Но посмотрим.

— В общем, — откашливается великан, — я тут подумал.

— Рада, что хоть один из нас в состоянии шевелить мозгами, потому что у меня в голове каша.

— Ага, но у меня-то нет, и я не перестаю задаваться двумя вопросами.

— Продолжай.

— Первый: откуда Таллиман прознал, что вечером тебя не будет дома?

— С чего ты взял, что он знал об этом?

— Он же послал тебе сообщение. А если собираешься запалить хату с жильцами, потом навряд ли будешь слать им письмо, поскольку они, скорее всего, будут мертвы.

— Хм, возможно…

— Вот и выходит, что он знал о твоем отсутствии. Откуда?

— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Если только за квартирой не следили.

— На твоей улице это довольно сложно. Более вероятно, что кто-то был в курсе, что вечером ты уйдешь, и стукнул Таллиману.

— Да кто кроме Алекса мог знать-то? Он не подарок, конечно же, но у меня и мысли нет, что он может быть как-то связан с «Клоуторном». Он же такой чистюля.

— Раз ты так уверена, не буду на нем настаивать. Но ты рассказала про встречу еще одному мужику.

— Разве?

— По телефону этим утром.

— Терри Брауну? Ну нет, это нелепо! — фыркаю я. — Он был другом Эрика, а уж он-то в людях разбирался!

— Фамилия Браун ведь в обоих списках, так?

— Так.

— И он знал, что тебя не будет дома?

— Тоже верно.

— И почему же тогда подозревать его нелепо?

— Потому что… Даже не знаю… Чутье, наверно.

— Есть еще кое-что, — продолжает Клемент. — Мы полагали, что Таллиману сливает информацию кто-то из твоих коллег. Но может же быть такое, что стукача вовсе и нет, просто Таллиман в твоей газете и работает?

Я чуть не давлюсь чаем.

— Ну ты загнул, Клемент! Ты хочешь сказать, что Терри Браун, прославленный журналист, и есть Аллан Тим? Таллиман?

— Почему бы и нет. Сколько ему лет?

— Точно не знаю. Может, под семьдесят.

— Как он выглядит?

Достаю телефон и гуглю имя «Терри Браун». Через несколько секунд на экране появляется снимок с сайта «Рейтера».

— Вот он.

Я показываю фотографию великану. Несколько секунд он внимательно ее разглядывает, а затем принимается задумчиво поглаживать усы.

— Но ты говорил про два вопроса, — напоминаю я ему.

— Да, про два.

— Тогда давай послушаем второй. — Я выпрямляюсь, вся внимание.

— Помнишь, как фараон описывал того чувака, которого видели линяющим с пожара? Знакомым не показался?

Задумываюсь, однако эпизод встречи с полицейским безнадежно сгинул в тумане.

— Тебе придется напомнить мне, Клемент.

— Около двадцати лет, высокий, худой, с козлиной бородкой.

Непонимающе смотрю на него.

— Тот малолетний недоумок, что пытался грабануть тебя в Паддингтоне. Теперь вспомнила?

— Да под такое описание подпадает половина лондонских юнцов!

— Ага, вот только половина лондонских юнцов не получала бабки за твое ограбление. И, раз уж мы заговорили об описаниях, наш-то ушлепок как раз и повстречался с мужиком, что выплатил ему аванс, верно?

— Верно, и что дальше?

— И он описал этого мужика старым, жирным и с кривым носом.

— Так.

— А теперь взгляни-ка на фотографию снова. — Клемент кивает на мой телефон.

Послушно смотрю на снимок Терри Брауна. Было бы неправдой сказать, что он хорошо сохранился, и да, прославленный журналист определенно страдает от избыточного веса. И, что поразительно, нос у него, судя по неестественной форме, действительно по меньшей мере дважды был сломан.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, но все это малоубедительно. Оба описания слишком общие.

— Сами по себе, возможно. Но этот мужик, Терри Браун, один всего лишь из двух, кто знал, что вечером тебя не будет дома. И нос у него такой же красивый, как и у того, кто заплатил нашему недоумку. Не слишком ли много совпадений, а, пупсик?

— Хорошо, давай на минуту предположим, что Терри Браун и есть Таллиман. Но это никак не объясняет, зачем ему понадобилось сжигать мою квартиру.

— Да ну? Ну как, вспомни, что ты ему говорила!

Насколько удается, прокручиваю в голове утренний телефонный разговор. Как будто ничего особенного — пока в памяти не всплывает эпизод с упоминанием имени Уильяма Хаксли.

— Он поинтересовался, стоил ли звонок Хаксли увольнения, и я ответила, что благодаря этому я вышла на кое-что интересное.

— Интересное?

— Да, я имела в виду встречу с тобой. Если бы не Хаксли, я бы никогда не познакомилась с тобой и так и не узнала, что за блокнот попал мне в руки. И про клуб «Клоуторн» тоже ничего не знала бы.

— Хм, получается, пупсик, это я во всем виноват.

— Не глупи. Это же я решила тогда не оставлять блокнот на столе в пабе. Меня предупредили, но я проигнорировала угрозу.

— Тут ты права.

— Так вот, — продолжаю я, — а потом я точно упомянула про некую улику, очень важную для моего журналистского расследования.

— И сказала, что не сдаешься.

— Совершенно верно. И как же лучше всего раз и навсегда избавиться от блокнота, а заодно и послать мне предупреждение посерьезнее, — кроме как не спалить мою гребаную квартиру?

Может, мы и подгоняем факты под версию, однако если ничего другого нет, подойдет любая соломинка.

— Ладно, Клемент, ты меня убедил. Я не отрицаю такую возможность, что Терри Браун и есть Таллиман.

— Вот и хорошо.

— Но.

— Но?

Я потягиваю чай и, пользуясь паузой, собираюсь с мыслями. На ум мне приходят несколько вопросов, которыми я и спешу поделиться с великаном:

— Предположим, Терри действительно Таллиман. И как же нам это доказать? Как-никак, мы говорим о человеке с безупречной репутацией. И с блистательной карьерой. Мы говорим о человеке, который десятилетиями занимался журналистскими расследованиями. Да он практически неприкасаемый! И уж точно не мог не замести полностью свои следы.

— Слабое звено, пупсик.

— О чем ты?

— Таллиман уже дважды использовал того паренька для грязной работы. Маленький гаденыш и есть слабое звено.

— Ты хочешь сказать, мы займемся поисками Джейдона?

— Ага. Найдем его и как следует потолкуем.

— Хм, тогда у нас две проблемы. Во-первых, как же мы его найдем? Во-вторых, мы ничего не знаем про человека, который ему заплатил.

— Он говорил, что повстречал того мужика, когда шел от букмекера на Напьер-стрит. Игроки, как правило, держатся одного букмекера — так мы его и отыщем.

— И что потом? Думаешь, он сможет рассказать больше, чем в прошлый раз?

— Есть только один способ выяснить это — отыскать говнюка и вдохновить на откровенный разговор.

Не бог весть какой план, и я по-прежнему не верю, что Терри Браун и есть Таллиман. На какие бы совпадения ни указывал Клемент, именно Терри помог мне устроиться в «Дейли стандарт», а потом годами прикрывал меня, когда надо мной сгущались тучи. Кроме того, он дружил с Эриком, а я ни за что не поверю, что Эрик сознательно связался с членом клуба коррупционеров, не говоря уж о его основателе.

Штука в том, что гнев служит мощным антидотом против здравого смысла. Даже если существует хотя бы процентная вероятность того, что именно Терри Браун нам и нужен, мне необходимо обратить свой гнев на что-то другое.

— Что ж, терять мне теперь нечего.

— Завтра же первым делом?

— Букмекеры работают и по воскресеньям?

— Не знаю.

С помощью Гугла выясняю, что на Напьер-стрит только одна букмекерская контора под названием «Тренчардс».

— Воистину, нет покоя нечестивым. Открывается в десять.

— Значит, к этому времени уже нужно быть там.

По утверждению плана Клемент пытается подавить зевок.

— Устал?

— Ага. А ты?

— С ног валюсь.

— Я сплю на диване, пупсик, а ты на кровати.

Жаль, что опьянения как не бывало. Так мне было бы гораздо проще объясниться.

— Я… Клемент, я не хочу оставаться одна. Не сегодня.

Он встает и протягивает мне руку.

— Идем.

Мы не раздеваемся. И больше не произносим ни слова. Я кладу голову великану на грудь, и он крепко меня обнимает.

Я лежу, слушая его сердцебиение, и у меня возникает чувство, что я не единственная, кто не хочет оставаться один.

26

Я просыпаюсь в пустой кровати и какое-то время совершенно не понимаю, где нахожусь. Усаживаюсь, и на меня тут же обрушиваются воспоминания о прошлом вечере. К горлу подступает тошнота — отчасти из-за похмелья, но главным образом по причине осознания, что я лишилась абсолютно всего.

Почти всего.

— Доброе утро, пупсик.

Клементу достаточно сделать по спальне пару шагов, чтобы оказаться возле меня. Он протягивает мне чашку:

— Извини, но кофе у меня нет.

Нахожу в себе силы улыбнуться.

— Спасибо.

— Как себя чувствуешь?

— Погано.

Клемент копается в кармане безрукавки и достает упаковку болеутоляющего.

— Вот. Должно помочь.

Слоган на пачке обещает: «Расправится с болью быстро!» Смелое заявление. Моя-то боль куда серьезнее, нежели просто раскалывающаяся голова.

Глотаю две таблетки и запиваю чаем.

— Сколько времени?

— Еще только восемь.

Мне приходит на ум, что без зубной щетки и минимального набора душевых принадлежностей шансов вновь ощутить себя человеком у меня крайне мало.

— Клемент, мне нужны кое-какие вещи: зубная щетка, расческа, дезодорант.

— Напиши список, я сгоняю.

— Правда?

— Ага. Не могу допустить, пупсик, чтобы ты в таком виде появилась на улице, — ухмыляется великан. — Перепугаешь всю округу.

Я шутливо шлепаю его по ноге.

— Засранец!

По-прежнему усмехаясь, Клемент исчезает и возвращается с блокнотом и ручкой. Перечисляю предметы первой необходимости, вот только мне представляется весьма сомнительным, что в местном магазинчике торгуют нижним бельем. Что ж, пока придется мужественно переносить страдания, куплю попозже. Еще потом необходимо будет связаться со страховой компанией и пообщаться с полицией. Денек определенно выдастся долгим, я уже чувствую это.

Отклонив мое предложение заплатить, великан берет список и обещает вернуться через двадцать минут.

И уходит, оставляя меня сидеть на кровати с похмельем, чашкой чая да ворохом тоскливых мыслей в качестве компании.

Мне хочется в туалет, но в постели так тепло, в то время как в квартире стоит жуткая холодрыга. Что ж, ножки крестиком, и можно еще потерпеть. Я продолжаю потягивать чай, обратившись мыслями к единственной положительной стороне вчерашнего вечера — к Клементу.

Известно мне о нем совсем мало, однако после такого тесного общения с ним на протяжении пяти последних дней я уже не могу отрицать бурление под поверхностью неких чувств. Затрудняюсь, впрочем, с определением этих самых чувств, вот только я не ощущала себя столь связанной с кем-либо уже очень долгое время. При всех его недостатках, коих отнюдь не мало, я вижу, что в нем кроется нечто гораздо большее, нежели некорректная лексика, склонность к нездоровой пище и внушаемая габаритами угроза насилия. Под всем этим проглядывает добрая, если не измученная душа. Мне открывалась его ранимость, сострадательность и заботливость, и я искренне полагаю, что ему настолько же необходим кто-то вроде меня, насколько мне нужен человек вроде него.

Возможно — только возможно, — что-нибудь хорошее из этого да выйдет.

Тем временем мочевой пузырь уже буквально вопиет об облегчении. Ставлю чашку на пол и осторожно откидываю одеяло.

— Вот же черт!

В ванной еще даже холоднее, если такое вообще возможно. Усаживаюсь на унитаз, всей душой надеясь, что мочеиспускание завершится раньше образования сталактита. Клемент говорил, будто не чувствует холода — но это же нелепо! Хвала святым угодникам, процесс отправления естественных надобностей завершается, и я включаю горячую воду в раковине, надеясь привести в чувство пальцы. Пока стекает вода, оглядываю себя в треснутом зеркале. Зрелище воистину ужасающее. С одной стороны волосы спрессованы, а с другой являют собой пресловутый взрыв на макаронной фабрике. А из-за косметики суточной давности, да еще основательно подпорченной слезами, физиономия у меня что у клоуна из ужастика.

Клемент отнюдь не сгущал краски, говоря, что я перепугаю округу.

Кое-как привожу волосы в порядок, но вот с лицом без средств из списка вряд ли что можно поделать. Пожалуй, до возвращения великана лучше прятаться под одеялом.

Так я и поступаю, пока до меня не доносятся стук входной двери и топот тяжелых ботинок в направлении спальни. Мой спаситель вернулся.

— Не смотри на меня! — кричу я, когда он входит. — Я выгляжу как кусок дерьма, и мне нужно принять душ!

— Да я же пошутил. Ты…

Он осекается, что отнюдь не способствует поднятию моей самооценки.

— Что я, Клемент?!

Великан протягивает мне пакет и говорит:

— Пупсик, ты самое лучше, что я видел по пробуждении за очень-очень долгое время.

В его словах нет даже намека на насмешку. Невероятно, но, кажется, он предельно искренен.

— Очень-очень сомневаюсь, — тихонько отвечаю я и беру пакет. — Но спасибо.

Клемент кивает и подходит к шкафу.

— У меня точно где-то завалялось чистое полотенце.

На раскопки уходит некоторое время, но в конце концов он вручает мне темно-синее полотенце.

— Давай, приводи себя в порядок, а я пока сделаю тебе кофе.

— Ты же говорил, что у тебя нет кофе.

— Не было, теперь есть.

С этим он вновь исчезает. Сделав глубокий вздох, покидаю уют теплой постели и мчусь в ванную.

Несмотря на крайне прискорбное состояние таковой, горячая вода в ней все же имеется, так что хотя бы можно принять пристойный душ. Быть может, крохотная и порочная часть меня надеется, что хозяин жилища присоединится ко мне, однако у меня сложилось впечатление, что в этом плане он несколько старомоден.

До некоторой степени восстановив человеческий облик, я покидаю ванную и направляюсь в гостиную. Увы, при свете дня выглядит комната отнюдь не лучше.

— И долго ты здесь живешь? — спрашиваю я у Клемента, с благодарностью принимая чашку с горячим кофе.

— Точно не помню. Может, три-четыре месяца.

— А до этого где обитал?

— Да постоянно переезжал. Несколько месяцев здесь, несколько месяцев там.

— И когда в последний раз ты жил где-то, что напоминало бы приличный дом?

Он вдруг утыкается в свою чашку.

— Клемент?

— Давай сойдемся на том, что это было очень давно, и оставим тему, хорошо?

— Как скажешь, но все-таки, тебе не хочется однажды обзавестись настоящим жильем?

— Что я хочу, и что у богов для меня припасено — вещи несколько разные, пупсик.

Я подаюсь вперед, кладу ладонь ему на руку и мягко говорю:

— Это не ответ. Скажи мне тогда, чего ты хочешь?

Великан прикасается к моей щеке.

— Освобождения, — вздыхает он.

— Отчего?

— Если бы я знал.

— Как это? Не понимаю.

— Добро пожаловать в мой мир.

С этим он допивает чай и встает. Я мысленно добавляю к списку не жалуемых мной черт «раздражающий» и «непостижимый».

— Мне нужно только поссать, — как ни в чем не бывало бросает Клемент, — и потом можем выдвигаться.

Звучит скорее как констатация факта, нежели предложение. Он оставляет меня в одиночестве посреди унылой гостиной.

— А теперь поговорим о пренебрежении, — бурчу я себе под нос.

Покончив с делами в ванной, великан возвращается, и мы покидаем его хибару. На улице приятно греет весеннее солнышко, сущий рай по сравнению с холодной и сырой квартирой, в которой я провела целых десять часов.

— Ты ведь знаешь, где ближайшая станция подземки? — с надеждой спрашиваю я.

— Ага, и где ближайшая кафешка тоже. Давай сначала позавтракаем.

Я не спорю, и мы молча идем до замызганного заведения в нескольких улицах от дома. Несмотря на унылую обстановку, еда оказывается на удивление хороша. Лучшее средство от похмелья — полный английский завтрак, и я с жадностью набрасываюсь на свою порцию и полностью вычищаю тарелку.

И хотя разговор возобновляется, я решаю избегать дальнейших расспросов о прошлом Клемента. К тому же по окончании завтрака он заметно приободряется либо благодаря набитому животу, либо благодаря вновь обретенной цели — а может, тому и другому вместе. Пускай его мотивы так и остаются загадочными, мои собственные предельно ясны. По пути к станции подземки я лишний раз напоминаю себе о понесенных потерях и вероятном виновнике всех моих бед.

Поездка из Кенсал-Грина в Паддингтон занимает всего пятнадцать минут, а поскольку сейчас утро воскресенья, мы избавлены и от безумных толп, столь характерных для будней.

Незадолго до десяти мы уже на поверхности, и по смартфону я определяю расположение «Тренчардс букмейкерс».

— Совсем недалеко, с километр.

Великан кивает, и мы двигаем в сторону Напьер-стрит.

— Какой у нас план? — интересуюсь я.

— План?

— Да, план. Если удастся выяснить местожительство Джейдона, что тогда будем делать?

— Нанесем ему визит. Зададим кое-какие вопросы.

— И что за вопросы?

— Во-первых, кто заказал ему спалить твою хату.

— Вообще-то, наверняка мы этого не знаем.

— Узнаем, пупсик, на этот счет не переживай. А после этого нужно будет выяснить, получил он бабки за работу или еще нет.

— А это зачем?

— Затем, что подрядился наш маленький гаденыш, как пить дать, за наличные, и, чтобы заполучить их в свои грязные ручонки, ему нужно будет встретиться с мужиком, что его нанял.

— И что? Мы будем за ним следить?

— Да ты пока так далеко не забегай. Все станет ясно по ходу действия.

Подобный размытый план восторга у меня не вызывает, но Клемента, похоже, импровизация вполне устраивает, так что пока придется смириться.

Мы прибываем на Напьер-стрит, окаймляющую разросшийся жилой комплекс. Над унылой застройкой возвышаются три бетонные многоэтажки.

— Насколько готова поспорить, что наш приятель там и проживает? — кивает великан на микрорайон.

— Пф, да я даже спорить не стану. Та еще дыра, а?

— Ты бы видела, что здесь было раньше.

— Раньше?

— До этого жилого комплекса. Несчетные ряды викторианских домишек, вот уж действительно были трущобы. Здания только на честном слове и держались, удобства на улице, ни горячей воды, ни отопления.

— Лично я сомневаюсь, что высотки много лучше. Намерения благие, да вот исполнение скверное.

На этом, однако, наш разговор затухает, поскольку Клемент погружается в собственные мысли.

Мы минуем ряд заведений: парикмахерскую, закусочную с едой на вынос, винную лавку. Рабочий день у них еще не начался, и все они закрыты стальными жалюзи. Затем тянется огороженный пустырь, возможно, отведенный под другую застройку — которой, скорее всего, теперь уж не суждено появиться, поскольку подобные районы инвесторов больше не интересуют.

— Это здесь, — объявляю я, когда мы приближаемся к следующей веренице лавок.

В полном соответствии окружению, внешний вид «Тренчардс букмейкерс» взор отнюдь не услаждает. Вслед за великаном я захожу внутрь.

Интерьер нисколько не краше. Наверху одной стены тянется ряд телевизионных экранов, в которые напряженно таращатся двое мужчин. Выглядят они что зомби и внимания на нас совершенно не обращают.

Мы проходим к стойке с экраном из небьющегося стекла, за которой сидит лысеющий тучный мужчина. В конце концов он соизволил оторваться от телефона и окидывает нас подозрительным взглядом.

Никакого приветствия не следует — ни словом, ни кивком. Я предоставляю начать разговор Клементу, и он сразу же приступает к делу.

— Мы тут ищем кое-кого.

— Да что ты? — хмыкает толстяк.

— Это один из твоих игроков.

— Пф, да у меня этих игроков хоть пруд пруди.

— Ну, этот высокий и худой. У него еще козлиная бородка такая. Джейдоном кличут.

Букмекер задумчиво потирает один из своих подбородков.

— Да, Джейдона я знаю.

— Где мы можем его найти?

— Политика фирмы, — снова усмехается жирдяй. — Мы не предоставляем личную информацию о наших клиентах.

Если бы не стеклянная перегородка, уверена, Клемент схватил бы за горло напыщенного ублюдка. И я бы, кстати, ничего не имела против.

— У меня тоже есть политика, — невозмутимо отвечает великан.

— Вот как?

Клемент разворачивается и направляется к ряду из экранов. Тянется к ближайшему, обхватывает его руками и мощным рывком выдергивает из стены. На пол сыплются обрывки проводов и куски штукатурки. Оба зомби мгновенно пробуждаются от комы и улепетывают прочь.

Я ошарашенно замираю с открытым ртом, равно как и наш жирный приятель за стеклянным экраном.

Клемент возвращается со своим трофеем и бесцеремонно бросает его на пол. Падение телевизора сопровождается глухим треском.

— Вот моя политика, — деловито сообщает великан. — Итак, я спрашиваю снова: где мы можем найти этого Джейдона?

Букмекер как будто приходит в себя и хватается за телефон.

— Я звоню в полицию.

— Да насрать, братан. Пока они доедут, я успею разобраться с оставшимися шестью.

Какое-то время они свирепо таращатся друг на друга, затем Клемент, потеряв терпение, пожимает плечами и разворачивается. Он явственно намерен изувечить следующий телик.

— Стой! — вопит толстяк. Потом смотрит на меня. — Он живет в комплексе через дорогу. Корпус «Лоуренс», квартира девяносто четыре, кажется.

— Премного благодарен, — издевательски бросает великан.

Я бормочу извинения потрясенному толстяку и хватаю Клемента под руку. И не отпускаю, пока мы не удаляемся от конторы на приличное расстояние.

— Это уже слишком! — резко отчитываю я его. — Устраивать у него погром было совершенно необязательно!

— А нечего было вести себя как козел. И потом, необходимость требует.

Мой уничижительный взгляд пропадает втуне, поскольку внимание великана целиком поглощено ближайшей многоэтажкой.

— Ага, вот и корпус «Лоуренс», — объявляет он.

Все мое недовольство Клементом за его силовой метод ведения переговоров разом развеивается, стоит мне сосредоточиться на цели нашего визита. Теперь меня обуревают дурные предчувствия, гнев и, каюсь, чуточка нервного возбуждения. Если версия моего сообщника верна, мы, возможно, дразняще близки к выяснению подлинной личности Таллимана. Пускай я добилась этого ценой работы и дома, однако разоблачение клуба «Клоуторн», пожалуй, таких жертв стоит.

Мы направляемся к подъезду.

Вонь при входе на тускло освещенную лестницу пробуждает у меня тысячу воспоминаний о своем детстве в подобном микрорайоне. Предоставить детальное описание сего аромата довольно затруднительно, однако его базовые ноты — выражаясь терминологией парфюмеров — составляют запахи отсыревшего кирпича, гниющей еды и застоявшейся мочи.

Я стараюсь не отставать от Клемента, широкими шагами поднимающегося на второй этаж. По собственному опыту мне известно, что система нумерации в таких зданиях есть тайна великая, известная лишь специалистам по городскому планированию. Мы смотрим номер первой квартиры и понимаем, что девяносто четвертая на другом этаже.

Возвращаемся на лестницу и слышим чей-то топот наверху.

— Сюда, пупсик, — шепчет великан и увлекает меня в нишу эвакуационного выхода.

— В чем дело? — также шепотом спрашиваю я.

— Просто предположение.

— Что еще за предположение?

— Ш-ш-ш.

Закатываю глаза и прислоняюсь к стенке. Шаги становятся громче, их темп возрастает: спускающийся определенно спешит. Вот топот звучит уже по этажу над нами, и Клемент осторожно выглядывает из укрытия. Он предупреждающе поднимает руку, что я воспринимаю как призыв к тишине.

Шаги достигают площадки второго этажа.

Внезапно Клемент шагает вперед и выбрасывает руки. А когда он возвращается в нишу, я вижу, что его добычей стал перепуганный юнец — Джейдон.

— Какого хрена? — скулит тот, в то время как великан пришпиливает его к стенке.

Я изумленно смотрю на Клемента:

— Откуда ты узнал, что это он?

— Ничего я не узнал. Просто подумал, что тот жирный козлина мог позвонить ему, как только мы вышли. Вот наш юный друг и попытался слинять до нашего появления.

Затем он поворачивается к своей жертве.

— Помнишь нас, сынок?

Джейдон явственно помнит, и вид у него вполне обоснованно встревоженный, мягко выражаясь.

— Ч-чего н-надо? — мямлит он.

— Мне надо знать, какого хрена ты вчера вечером сжег кофейню в Килберне.

— Не понимаю, о чем ты…

Клемент сокрушенно качает головой.

— Слушай сюда, недоумок. Есть два варианта развития событий: либо ты выкладываешь всю правду и мы оставляем тебя в покое, либо я тащу тебя на верхний этаж и мы проверяем, умеешь ли ты летать. Так какой выбираешь?

— Я ничего не скажу! Я не стукач!

— Очень благородно, но в таком случае выбора у тебя не остается. Мне не до игрушек. Я тебя убью.

Последние три слова своей тирады Клемент доносит с такой ледяной бесстрастностью, что даже я содрогаюсь.

Глаза Джейдона мечутся по сторонам — куда угодно, только не на великана.

— Он не шутит, — подключаюсь я, стараясь звучать равным образом зловеще. — А если он этого не сделает, тогда, на хрен, сделаю я!

Паренек сникает.

— Вы ведь никому не скажете, что я вам что-то рассказал?

— Давай, выкладывай, — рычит Клемент, нависая над Джейдоном.

— Хорошо-хорошо, мужик… Только… Никому не говорите… Пожалуйста…

Великан кивает.

— Да, это я поджег.

От его признания внутри меня откидывается некая защелка, и прежде чем я осознаю, что творю, моя рука описывает широкую дугу и в следующее мгновение впечатывается кулаком Джейдону в скулу. Впрочем, удар неточен и недостаточно исполнен ненавистью, потому повреждений не причиняет.

— Сука чокнутая! — взвывает юнец, стараясь вырваться из хватки Клемента и дать мне сдачи.

— Это я-то чокнутая? — кричу я, не обращая внимания на боль в кисти, которая, как пить дать, вскоре распухнет. — Ты сжег мой дом, сраный членосос!

Мой подельник оборачивается ко мне с некоторой оторопью на лице.

— Неплохо, пупсик! Хочешь им заняться?

— Нет, я хочу, чтобы ты отрезал ему яйца ржавыми ножницами!

Клемент вновь обращается к нашей жертве:

— Похоже, сынок, ты не в курсе, что над кофейней располагалась квартира, которая принадлежала, вот, моей подруге.

Новость добивает Джейдона.

— Как говорится, в самом аду нет фурии страшнее, — назидательно продолжает великан. — Твоя единственная возможность выбраться из этой передряги целым — все нам рассказать.

Уяснив, что доброго полицейского на допросе не предвидится, дрищ безоговорочно капитулирует.

— Ладно, — пыхтит он, — что вы хотите знать?

— Все с самого начала. Что произошло после того, как тем вечером ты ушел из переулка?

— Ничего. Потопал домой, и тот мужик позвонил мне, как и обещал.

Я достаю свой телефон и показываю Джейдону фотографию Терри Брауна.

— Этот мужик?

Лицо опознаваемого весьма характерное, и юнцу хватает беглого взгляда:

— Да, этот.

Мы с Клементом переглядываемся, и я читаю в его глазах «я же говорил». И все же меня охватывает радостное возбуждение, что личность Таллимана наконец-то разоблачена.

— Так, и о чем вы говорили?

— Ну, я сказал, что не смог забрать сумочку, потому что помешал какой-то здоровый хрен.

— Как он отреагировал?

— Он вышел из себя, ну, так, по-настоящему разозлился. Стал вопить, типа, теперь я должен ему услугу, и он даст мне знать, когда захочет ее получить. Ну, мне-то плевать было. Я срубил чуток бабла ни за что, и больше на него вкалывать не собирался.

— Но пришлось.

Джейдон снова сникает. Жизнь в таких вот районах отчасти напоминает тюремную: проявишь хоть какую слабость — и все, с достойной жизнью можно распрощаться. Похоже, юнец вот-вот нарушит суровое правило.

— Моя бабушка… — мямлит он.

— Что с ней?

— В пятницу утром кто-то сунул мне в дверь конверт. Там была фотка дома престарелых бабушки, а сзади написано, что она может «внезапно упасть», если я не сделаю, что будет велено.

— Дальше что?

— Через несколько часов позвонил тот мужик. Сказал, это его работа, и если я не сделаю, что ему надо, могу пенять на себя.

Мы с Клементом вновь переглядываемся, и я машинально слегка киваю, давая понять, что верю признанию Джейдона. При всей жестокости, угроза здоровью бабушки была ловким трюком.

— Дай-ка угадаю, — гудит Клемент. — Поджог кофейни гарантировал безопасность твоей бабуле?

Юнец кивает.

— Бабки обещал?

— Да, две сотни.

Прежде чем великан успевает раскрыть рот, Джейдон, явственно памятуя о нашей предыдущей встрече, для него закончившейся потерей гонорара, выпаливает:

— Я еще не получил денег!

Клемент усмехается:

— И как ты их получишь?

— У меня с ним стрелка.

— Где и когда?

— А тебе зачем?

— Неужто непонятно? Кому-то придется заплатить за спаленную хату моей подруги. Либо тебе, либо твоему мужику. И какой вариант тебе больше по душе?

— Но как же моя бабушка? Если он узнает, что я рассказал вам…

— На этот счет не переживай, сынок. Когда я закончу с ним, он уже никому не сможет угрожать.

Загнанный в угол, Джейдон взвешивает риски.

— В час дня, — наконец вздыхает он.

— Где?

— На другой стороне комплекса есть паб под названием «Черная кобыла». В прошлом году он закрылся, но я встречаюсь с этим мужиком на автостоянке.

— Хорошо. От тебя только и требуется, что явиться, забрать бабло и резво срыть.

— И вы не расскажете ему, что это я его заложил?

— Обещаю. Он не узнает, что это был ты, а даже если и узнает, стопудово ни хрена не сможет поделать.

Джейдон кивает.

— Так, а теперь слушай. Сейчас мы уходим по своим делам, но у меня для тебя парочка советов.

— Какие еще советы?

— Первый: хлебальник не разевай. Если хотя бы намекнешь ему, что мы явимся на встречу, я тебя потом из-под земли достану, усек?

— Усек, что еще?

— Займись своей жизнью, дебил. Думаешь, бабуля будет гордиться тобой, что ты окунулся в это дерьмо?

Упоминание бабушки явственно придает совету вескости, и страх и злоба Джейдона уступают место стыду.

— А теперь вали на хрен отсюда.

Клемент отходит в сторону, и юнец бочком пробирается мимо, не сводя с него глаз.

— И помни, что я сказал. Надинамишь меня, и это будет твой первый и последний подобный опыт.

Джейдон кивает и бросается со всех ног вниз.

Безукоризненно выполнив первую часть своего плана, великан оборачивается ко мне.

— Кажется, пупсик, скоро нам предстоит свидание.

— Точно.

— И, поверь мне, платить на нем будет наш друг, Таллиман.

27

Возвращаться в клементовскую берлогу нам не с руки, а до встречи еще полтора часа, и мы решаем скоротать время в кофейне. Заодно у меня появляется возможность сделать несколько звонков. В полиции подтверждают умышленный характер возгорания, что мне и без того известно, и заверяют в проводимом «опросе свидетелей», в результативности коего я весьма сомневаюсь. Тем не менее мне сообщают номер возбужденного уголовного дела, который мне понадобится для следующего звонка.

Забавно, но мне точно помнится, что, когда я звонила в страховую компанию насчет прейскуранта, меня соединили в считаные секунды. Отдел рекламации, однако, определенно не видит необходимости в подобной поспешности. Когда же через целую вечность соединение устанавливается, мне сначала приходится продираться через квест с цифровыми кодами, и только потом я слышу голос живого человека — из Мумбаи, судя по его ломаному английскому.

По итогам пятнадцатиминутных переговоров, на протяжении которых я сдерживаю раздражение да постоянно поглядываю на падающий до критического уровня заряд мобильника, страховщик уведомляет, что отправит мне на электронный адрес ссылку, где я смогу заполнить требование. Хорошая новость в том, что мне покроют расходы на временное проживание. Впрочем, радость моя быстро угасает, стоит мне услышать возмещаемую сумму.

— Все уладила? — интересуется Клемент, когда я наконец завершаю звонок и прячу телефон в сумочку.

— Вроде того. Я получаю баснословные пятьдесят фунтов за каждые сутки проживания в гостинице.

— Правда? Да за такие бабки ты можешь поселиться в «Парк-Лейн Хилтоне»!

— Ага, могла бы… Году эдак в 1983-м.

— Сколько же сейчас стоит гостиница?

— Скажем так, если не хочу останавливаться в клоповнике, придется снимать комнату.

Великан озадаченно смотрит на меня.

— Нечасто ты смотришь телевизор, да, Клемент?

— В общем-то, довольно редко.

— Ладно, неважно. Сегодня ночью переночую в гостинице, а завтра начну подыскивать комнату.

— Понял.

Словно недовольный маленький мальчик он отворачивается к окну, теребя в руках пакетик с сахаром.

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Ага, просто… Я… Ладно, забудь.

— Да брось. Говори.

Теперь его внимание приковывает чашка на столе. Ему явно очень неловко.

— Я понимаю, что у меня не ахти какая хата, пупсик, но ты можешь оставаться у меня, пока не подберешь себе что-нибудь.

Я кладу ладонь ему на руку.

— Очень мило с твоей стороны.

— Но?

— Никаких «но». Я польщена твоим предложением.

— Не-не, в твоем ответе точно звучало «но»!

— Ладно, мне просто интересно… Как, хм, мы будем спать?

Клемент, наконец, поднимает на меня взгляд.

— Как ты захочешь.

— А как ты хочешь?

В ответ он смеется.

— Что смешного?

— Какое же слово мозгоправов ты использовала… а, во, уклонение!

— И вовсе я не уклоняюсь!

— Э нет, ты ответила вопросом на вопрос. Билл Хаксли говорил мне, что именно так и поступают политики, когда не могут или не хотят отвечать на заданный вопрос.

— Э-э, да, согласна… просто… Просто я еще не знаю, что это. — Я делаю многозначительное ударение на последнем слове.

Улыбку с Клемента как рукой снимает.

— Я тоже, пупсик, но, черт побери, был бы не против узнать.

— Я тоже. Тогда просто посмотрим, что будет получаться, день за днем?

— Именно так я и живу, так что меня устраивает.

Он пожимает мне руку и бросает взгляд на настенные часы.

— А теперь нам лучше пойти. Хочу осмотреться на месте, прежде чем нагрянет кто-либо из наших друзей.

Моментально переключившись в деловой режим, он встает. Я неохотно следую его примеру.

Прогулка по периметру жилого комплекса для малоимущих, пускай и краткая, к продолжению серьезного разговора совершенно не располагает, так что я болтаю о всяких пустяках. Клемент, однако, отмалчивается. Возможно, сосредоточен на предстоящей операции. Или же ломает голову, на кой ляд впускает в свой дом взбалмошную немолодую приживальщицу.

Но вот нашим взорам предстает «Черная кобыла», и зрелище паб являет собой весьма жалкое. В целях недопущения заселения сквоттерами, все окна забиты стальными листами, и лишь немногие участки кирпичной кладки избежали струи баллончика местных граффитистов. Побитая непогодой вывеска соблазняет домашней едой, барными играми, живой музыкой и бесплатной парковкой. Похоже, одно из предложений все еще в силе: за правый торец здания убегает узкая, уже поросшая сорняками подъездная дорожка.

— Жуть, — бурчит Клемент.

Я смотрю на часы — без четверти час — и интересуюсь:

— Так какой у нас план? Через пятнадцать минут они будут здесь.

— В прятки играла когда-нибудь?

— Хм, очень давно.

— Вот сейчас и вспомним, как это делается. Идем.

Мы обходим паб. Дорожка выводит на асфальтовую площадку, окруженную буйными зарослями лейландского кипариса, высотой почти с само заведение.

— Давненько сюда не заглядывал садовник, — комментирую я.

— Зато место для стрелки идеальное, — отзывается великан. — Совершенно не просматривается, и только один выход.

Мы оглядываемся по сторонам в поисках укрытия. На растрескавшемся асфальте еще проглядывают белые линии разметки, и из двенадцати мест четыре загромождены стихийной свалкой всякого хлама, среди которого диван и пара холодильников.

— Можно спрятаться за диваном, — предлагаю я.

— Не, там нас легко будет заметить, если наш мужик потрудится осмотреться. А я готов поспорить, что он как раз из таких.

— Где же тогда?

Клемент окидывает взглядом заднюю часть паба — открытый участок, обнесенный покосившимся панельным ограждением.

— Там, наверно, пивной сад.

— Вот только калитки не видать.

— Просто перелезем.

— Ты издеваешься? Да эта ограда под метр восемьдесят, а я в платье и на каблуках!

— Ну и что?

— И потом, перелезть — одно дело, но в какой-то момент нам придется перебираться обратно, причем быстро. Поверь мне, Клемент, это не вариант.

— Пожалуй, ты права. Давай-ка позырим поближе.

— У нас остается двенадцать минут, — поторапливаю я его.

Мы подходим к ограждению.

Клемент быстро находит альтернативный вариант. Один из деревянных щитов покоробился и держится на нескольких ржавых гвоздях. Удар ботинка Клемента — и возникает брешь с четверть метра шириной.

— После тебя, пупсик.

Я протискиваюсь в проем, следом великан. Он ставит панель на место, а затем лупит локтем по одной из дощечек.

— Ты что делаешь? — шиплю я.

— Какой смысл торчать здесь, если мы ни хрена не увидим?

Затем он отрывает несколько кусков расколотой деревяшки. Итогом его усилий является щель, через которую действительно можно обозревать всю стоянку.

— Долго еще? — спрашивает Клемент.

— Если оба отличаются пунктуальностью, семь минут.

— Отлично.

Мы устраиваемся и начинаем ждать. К моей великой радости, к встречающей делегации присоединяется и «звоночек».

Впрочем, выжидать семь минут нам не приходится: внезапно тишину нарушает бряканье консервной банки, которую кто-то пинает по дорожке. Через несколько секунд на сцене возникает долговязая фигура Джейдона.

Юнец пересекает стоянку, беспрестанно оглядываясь по сторонам, однако совершенно не заостряя внимание на нашем наблюдательном пункте. Наконец, он устраивается на подлокотнике выброшенного дивана.

Я сверяюсь с часами: четыре минуты.

Джейдон меж тем достает телефон и таращится в экран. Бегут секунды. Я только и слышу, что шуршание кипариса на ветерке да стук собственного заходящегося сердца.

Две минуты.

Чтобы успокоиться, я задумываюсь о развитии событий, если наша операция завершится успешно. Быть может, всего через несколько минут мы опознаем главаря «Клоуторна». Сорвем маску с Таллимана и разоблачим коррупционную схему, работавшую на протяжении десятилетий. Считаные минуты отделяют меня от кульминации журналистского расследования, что выпадает лишь раз в жизни и вознесет мою карьеру на уровень, которого удавалось достичь лишь весьма немногим репортерам.

Собираюсь уже в тысячный раз свериться с часами, как вдруг из-за здания доносится рокот двигателя. Я бросаю взгляд на Клемента, однако он, не отрываясь, следит за стоянкой. Я тоже смотрю в щель: на площадку как раз въезжает черный «мерседес-бенц». Машина разворачивается и останавливается, водительской стороной как раз к нам. Вот только за тонированным стеклом человека совершенно не разглядеть.

— Вылезай из тачки, — шипит Клемент.

Его требование, разумеется, остается без внимания, вместо этого стекло опускается. Мужчина за рулем — человек, которого мы считаем Таллиманом, — четко виден. Я поспешно прикрываю рот ладонью, чтобы удержаться от возбужденного вскрика. Водитель — прямо вылитый Терри Браун.

Джейдон отрывается от дивана и неторопливо направляется к «мерседесу». Перекидывается с Брауном парой слов, и тот вручает ему конверт, который юнец прячет в карман куртки. Затем разговор продолжается, причем, судя по оживленной жестикуляции Джейдона, отнюдь не мирно.

Голоса звучат все громче, обстановка явно накаляется, и в какой-то момент Джейдон сует руку в карман. Я опасаюсь, что юный преступник разжился новым ножом, однако когда он достает руку, оружие в ней куда серьезнее.

Это пистолет, и нацелен он прямехонько на Терри Брауна.

— Бляха-муха, — стонет Клемент.

Парнишка определенно пренебрег советом и теперь хочет отыграться за выявленную Брауном слабость.

— Что нам делать? — шепчу я.

— Ничего. Просто смотреть, что будет дальше.

— А если он пристрелит Терри Брауна?

— Сделает работу за нас.

— Не смешно! Если Браун умрет, сотня вопросов о «Клоуторне» останется без ответа.

Великан поворачивается ко мне.

— Хочешь пойти и обезоружить парнишку?

Пожалуй, он все-таки прав. Нам только и остается, что пассивно наблюдать.

События на остановке меж тем продолжают разворачиваться. Очевидно, Джейдон велит Терри Брауну выйти из машины, и тучный журналист в желтовато-коричневых брюках и синем блейзере прислоняется к машине с поднятыми руками.

— Может, вызвать полицию? — предлагаю я.

— Подожди еще минутку.

— Чего ждать, когда он его пристрелит?

— Не думаю, что до этого дойдет. Пушка, возможно, ненастоящая.

— Ты это определил с такого расстояния?

— Типа того. Если бы он перестал размахивать ею, удалось бы разглядеть получше.

Настоящий пистолет или нет, Браун стоит ни жив ни мертв, в то время как Джейдон продолжает разоряться. И в какой-то момент он, не прекращая поток ругательств, целится репортеру в грудь.

— Ну что? Настоящая пушка? — не на шутку тревожусь я.

— Есть только один способ узнать наверняка. Стой и не высовывайся.

Прежде чем я успеваю возразить, Клемент отжимает деревянную панель и выбирается на другую сторону. Всеми фибрами души я хочу затащить его обратно, однако он буквально за пару секунд отдаляется метров на десять.

Если он рассчитывал подкрасться к месту разворачивающейся драмы незаметно, то потерпел неудачу, поскольку его громада отражается в тонированных стеклах «мерседеса». Джейдон немедленно реагирует на угрозу и разворачивается на девяносто градусов, после чего отступает шагов на семь-восемь назад. Теперь он держит под прицелом обоих мужчин, водя пистолетом влево-вправо.

Клемент, как и Терри Браун, поднимает руки. Его план явно не сработал. Возможно, вынужденный теперь смотреть прямо в дуло пистолета, он понял свою ошибку насчет ненастоящего оружия.

Что же мне, черт побери, делать?

Очевидный и самый разумный ответ, конечно же, позвонить в полицию. Не отрываясь от щели в ограде, я принимаюсь копаться в сумочке. Нащупываю гладкий пластик и достаю телефон. Экран светится лишь мгновение, успевая сообщить об одном проценте заряда аккумулятора, после чего мобильник благополучно подыхает.

— Черт!

«Думай, Эмма, думай!»

Бросаю телефон обратно и снова копаюсь в своем лотерейном барабане, на этот раз в поисках кошелька. На стоянке Джейдон как будто вступает в переговоры с Клементом, однако пистолет по-прежнему описывает дуги со слишком непредсказуемой импульсивностью, так что успокаиваться рано.

Кошелек находится, и я извлекаю из него свое журналистское удостоверение. Шанс слабый, и, пожалуй, это одна из худших моих идей в жизни, но, как выразился Клемент, необходимость требует.

Сжав удостоверение в руке, я выбираюсь через брешь и осторожно двигаюсь к троице.

Метрах в пяти окликаю Джейдона. Он чуть поворачивается вправо и направляет на меня пистолет. Затем — по-видимому, решив, что это отвлекающий маневр, — пятится еще на пару шагов назад. Теперь он на достаточном расстоянии от Клемента — дернись тот, и выстрелить в него юнец успеет. Возможно, даже в нас обоих.

Я пытаюсь принять спокойный вид, хотя внутренне, разумеется, крайне далека от невозмутимости. Изображаю сочувственную мину и мягко говорю:

— Джейдон. Ты ведь не хочешь делать этого.

— Это моя разборка! — вопит паренек. — Какого хрена вы здесь забыли?

— Чего же ты хочешь добиться?

Судя по его физиономии, данным вопросом он едва ли задавался. В итоге его раздражение только возрастает.

— Я хочу… — Джейдон направляет пистолет на Терри Брауна. — Я хочу, чтоб этот мудила понял, что угрозы моей семье никому с рук не сойдут!

— Джейдон, если ты его пристрелишь, следующие пятнадцать лет проведешь за решеткой и своей бабушки уже никогда не увидишь. Я понимаю, что ты разозлен, но это не самый лучший способ разобраться с ним.

Пистолет снова разворачивается в мою сторону.

— Да ну?

— Именно. У меня есть идея получше.

— Что за идея?

Я медленно поднимаю руку с удостоверением и держу его так, чтобы юнец мог разглядеть.

— Это что за хрень?

— Мое удостоверение. Я — журналистка.

— И что?

— Мы пытались установить его личность. — Я киваю на Терри Брауна. — Он возглавляет организацию коррупционеров, и теперь благодаря тебе мы его вычислили. И я обещаю тебе, что, если ты отдашь его нам, он отправится в тюрьму, и очень надолго.

Джейдон умолкает, погрузившись в раздумья. Мне необходимо лишь слегка подтолкнуть его в нужном направлении.

— Ты уже общался с моим другом. — Я указываю на Клемента. — И ему не терпится поболтать с этим человеком. Если ты понимаешь, о чем я.

Паренек косится на великана, и тот утвердительно кивает.

— Что ты с ним сделаешь?

— Навряд ли тебе стоит знать, дружок, — гудит Клемент. — Но это будет долго и неприятно.

Теперь Джейдон ухмыляется. Он приближается к Терри Брауну, по-прежнему с поднятым пистолетом.

— Похоже, дядя, ты в глубокой жопе. Надеюсь, ты получишь по заслугам.

Затем паренек снова отступает и прячет пистолет в карман.

— Он ваш, — бурчит Джейдон. — Но если он снова станет угрожать моей семье, я убью всех вас.

Донеся свою точку зрения без умаления собственной гордости, Джейдон поспешно удаляется.

Настает наш черед сыпать угрозами, и, судя по выражению лица Терри Брауна, на кое-какие ответы мы точно можем рассчитывать.

28

Впрочем, прежде чем приступить к делу, я решаю выяснить у Клемента ответ на один животрепещущий вопрос:

— Так он был настоящий? Пистолет?

— Ага, самый что ни на есть.

— Черт, значит, мы были на волосок.

С этим мы оба поворачиваемся к Терри Брауну.

— Приятно наконец-то повстречаться с тобой, Терри.

Кажется, у нас с тобой назрел разговор.

Великан задает тон этому самому разговору: подходит к журналисту и грозно нависает над ним. Я пристраиваюсь рядышком с подельником и смотрю в глаза Брауну.

Передо мной какой-то жалкий человечек. Даже не верится, что некогда он обладал огромной властью и влиятельностью. Заправлял клубом, хранившим столь долго столь много страшных тайн многих коррупционеров.

Настало время пролить свет на его темное прошлое.

— У меня к тебе целая уйма вопросов, Терри. Но есть один, который я должна задать первым: почему?

Теперь, когда пистолет на сцене больше не фигурирует, Браун держится увереннее и в прямом смысле слова расправляет плечи. Он либо храбр, либо просто глуп, но выражение на его пухлой физиономии едва ли не самодовольное.

— Что почему? — ухмыляется он.

— Почему ты? У тебя была карьера, о которой подобные мне могут только мечтать. Прекрасная работа, несчетные награды, уважение и зависть коллег. Зачем надо было всем этим рисковать?

Он качает головой.

— Ты ничего не знаешь, женщина.

— Вот как? Ну так потрудись объяснить!

— Я не собираюсь ничего объяснять и, с твоего позволения, поеду, пожалуй.

Журналист разворачивается и берется за ручку дверцы, однако Клемент молниеносно пресекает его наглое поведение: хватает толстяка за горло и припечатывает к машине.

— Никуда ты не поедешь, приятель, — рычит он.

Браун вцепляется в руку великана и пытается оттянуть ее, однако его сопротивление даже не тянет на название. Шансы у него нулевые.

— От… пус… ти… — хрипит журналист.

— Будешь отвечать на наши вопросы?

— Хрен… тебе…

Что ж, Клемент прибегает к методу, столь эффективно сработавшему в случае Томаса Ланга. Он хватает Брауна за гениталии и сжимает руку. Толстяк мгновенно багровеет и визжит как свинья, кто, впрочем, он и есть. К несчастью для него, никто кроме нас его не слышит.

— Ну-ка, повтори, — подначивает его великан. — Слабо?

Браун мотает головой с такой неистовостью, что его обвисшие щеки трясутся, прямо как при езде на мотоцикле. Самодовольство сменяется страхом.

— Будешь отвечать?

Теперь журналист энергично кивает — насколько, впрочем, это ему удается с лапищей великана на горле.

Продемонстрировав всю серьезность угроз, Клемент отпускает жертву и делает шаг назад.

— Попробуем снова? — цежу я, испепеляя Брауна взглядом. — С самого начала.

Тот потирает горло, но за пах, к счастью, не хватается. Я выжидаю, пока он не отдышится.

— Чего тебе от меня надо? — наконец хрипит он.

— Ответы, Терри. Ответы.

— А если я откажусь?

— Честно? Особого значения это не имеет, поскольку игра закончена. Нам известно, кто ты такой, и весьма скоро мы разоблачим клуб коррупционеров и его членов — вне зависимости от того, станешь ты отвечать или нет.

— Не понимаю, о чем ты.

— О боже, — вздыхаю я и смотрю на Клемента. — Кажется, у Терри проблемы с памятью. Боюсь, тебе придется опять им заняться. Помоги-ка ему вспомнить.

— Подожди-подожди! — вскидывается Браун. — Ты все не так поняла!

— А я так не думаю, Терри — или ты предпочитаешь, чтобы тебя называли Таллиманом?

Его реакция отнюдь не та, что я ожидала.

— И ты еще называешь себя журналисткой, — фыркает он. — Да ты ни черта не знаешь, так ведь?

Мы с Клементом хмуро переглядываемся.

— Никакой я не Таллиман, — продолжает Браун. — Делайте что хотите, все равно ничего не добьетесь.

— Чушь! — взрываюсь я.

— Мне плевать, веришь ты мне или нет. Но ты вправду думаешь, что я Таллиман и при этом лично занимаюсь такой вот грязной работой?

— Тогда почему ты ей занимаешься? Сначала заплатил этому парню, чтобы он ограбил меня, а потом чтобы сжег мою квартиру! И уж точно это ты инициировал мое отстранение в «Дейли стандарт»! Почему?

— Всего этого я не отрицаю, но дело в том, что у меня не оставалось выбора. Как и у остальных членов «Клоуторна».

— А я повторяю: чушь!

— Хочешь верь, хочешь нет, но я ничего этого не хотел. Если бы я не разобрался с тобой и твоим расследованием о клубе, мои… мои проступки в прошлом… предали бы огласке.

— Что еще за проступки?

— Так я тебе и сказал!

— Мой друг может быть очень убедительным. Предпочтешь вспомнить сам, прежде чем я попрошу его снова тобой заняться?

Браун закатывает глаза и качает головой.

— У меня была игровая зависимость, — вздыхает он. — И дела пошли совсем скверно, я достиг той грани, когда мог все потерять. Но я попросил об услуге.

— Дай угадаю: через Таллимана?

— Да, — морщится толстяк. — И благодаря этой услуге я избежал очень большой беды. Штука в том, что услуга эта была не совсем законной.

— То есть ты утверждаешь, что сделал все это только потому, что тебе угрожали?

— Именно это я и утверждаю. Я-то полагал, что «Клоуторн» уже дело давнего прошлого. И так оно и было, пока ты не раскопала этот чертов блокнот и не запостила его фотографии.

Впервые за весь наш разговор я улавливаю в его голосе нотки искренности. И на меня обрушивается ужасающее осознание: Терри Браун вовсе не Таллиман.

— Кто заставил тебя это сделать?

— Разумеется, он… Таллиман.

— И кто такой Таллиман?

Вопрос задаю более с надеждой, нежели с ожиданием. Исходя из уже имеющегося опыта, навряд ли я получу ответ.

Браун опускает взгляд и, немного помолчав, произносит:

— Я не знаю.

— Врешь!

— Нет, клянусь. Не знаю.

Однако я вижу, что он лжет, и, несомненно, ему это понятно. Как-никак, мы оба занимались журналистикой достаточно долго, чтобы уметь улавливать малейшие обличительные признаки. Он выпрямляется и вновь заявляет о своем неведении, на этот раз гораздо убедительнее. Но слишком поздно.

— Терри, хватит морочить голову. Если Таллиман не ты, мы хотим знать, кто он.

— Честное слово, не знаю! — блеет он.

— Нет, знаешь, и у тебя ровно десять секунд, чтобы назвать имя. А будешь продолжать отнекиваться, я ответственности за действия своего друга не несу!

Клемент выуживает из кармана нож, конфискованный у Джейдона. Резким движением кисти раскрывает его и выразительно проводит пальцем по лезвию.

— Острый, охренеть, — буднично замечает он и смотрит на Терри. — Надеюсь, детей ты больше не планировал.

— Пожалуйста…

— Десять.

— Боже мой, Эмма!

— Девять.

Великан делает шаг вперед.

— Восемь.

— Я не знаю!

— Семь.

— Но это же нелепо!

— Шесть.

Клемент подступает к журналисту еще ближе.

— Пять.

— Ты об этом пожалеешь! Клянусь!

— Четыре!

Браун озирается по сторонам в поисках пути к бегству, но такового не существует.

— Три!

— Черт тебя возьми! — скулит он. — Ладно, я скажу.

Я уже собираюсь прикрикнуть на него, чтобы не тянул, как вдруг глаза Терри округляются на что-то у меня за спиной.

Машинально оборачиваюсь, однако мышцы шеи толком даже не успевают включиться в работу, как воздух прорезает оглушительный грохот. Звук можно было бы даже принять за громкий выхлоп машины. Я наконец поворачиваю голову: никакой машины нет, лишь высокий и худой паренек с пистолетом.

— Джейдон! — ахаю я.

Он стоит метрах в шести, целясь прямо в нас. Взгляд у него остекленевший, выражение лица полностью отсутствующее. Я догадываюсь, что его зомбированное поведение объясняется дозой кетамина или какого-то другого галлюциногена. Ситуация скверная, что и говорить.

Джейдон делает пару нетвердых шагов вперед, с очевидным усилием пытаясь сфокусировать взгляд. Вновь останавливается, уже метрах в четырех от нашей компании. С такого расстояния не промахнется даже обдолбанный юнец.

Он мрачно ухмыляется:

— Угрожать моей бабуле… Ты, пидор. Тебе это даром не пройдет.

Едва лишь я собираюсь снова пустить в ход свои способности к вразумлению, как Клемент внезапно выкидывает руку в мою сторону. Следует удар такой силы, словно меня сбивает грузовик, и мое тело откидывает назад. Вряд ли мне удалось бы удержать равновесие, будь я даже обута в кроссовки — а уж о каблуках и говорить не приходится. Через семь-восемь шагов задом наперед земное притяжение выигрывает, и я шлепаюсь на задницу.

Дальнейшие события развиваются для меня в качестве зрительницы в первом ряду, пускай и на жестком асфальтовом сиденье. До меня доходит смысл поступка Клемента: он просто вытолкнул меня с линии огня Джейдона. А огонь тот ведет — один, два, три выстрела, практически без пауз. В отличие от киношной пальбы, никакого дыма нет, лишь последовательность оглушительных хлопков, от которых сотрясаются все мои внутренние органы.

Затем юнец делает пару шагов вперед и стреляет еще дважды. Всего шесть выстрелов, пять из них практически в упор.

После этого рука Джейдона безвольно падает. Точно не помню, но в пистолете вроде всего шесть патронов. Хотя для осуществления своего замысла юнцу хватило бы и одного.

Придя в себя, я поспешно смотрю влево, опасаясь самого худшего. При виде стоящего Клемента меня охватывает облегчение, словами которое не описать. Впрочем, он может быть и ранен, и я немедленно поднимаюсь на ноги.

Зато Терри Браун с поникшей головой полусидит бесформенной кучей, привалившись к машине.

Я спешу к Клементу.

— О боже! — вырывается у меня. — Ты как? Не ранен?

— Нет, зато он ранен, — кивает он на Брауна.

Когда-то я проходила обучение по оказанию первой помощи, однако лишь самым основам, в число которых множественные огнестрельные ранения отнюдь не входят. Я приседаю рядом с пострадавшим и оцениваю причиненные ему травмы.

— Терри! Терри! Ты меня слышишь?

В ответ лишь слабый стон.

Его некогда синий блейзер теперь темно-красный, в воздухе стоит запах свежей крови.

— Пупсик, он не жилец, — тихонько произносит Клемент. — Оставь его.

— Нет! Нет! — кричу я. — Мы должны что-то сделать!

Снова склоняюсь над Терри. Безысходность ситуации вдруг бьет по мне еще даже ощутимее недавнего толчка великана. Мне не разобрать, сколько ранений получил журналист, но, судя по количеству крови, как минимум два-три. Несколько выстрелов в грудь, и никакой возможности остановить кровотечение. Вдобавок из-за разрядившегося аккумулятора телефона я не могу вызвать скорую.

Тут меня осеняет, и я поднимаю взгляд на Клемента.

— У тебя телефон с собой?

— Ага.

— Тогда вызывай скорее чертову скорую помощь!

Он лезет во внутренний карман безрукавки, я же пытаюсь обнадежить раненого.

— Терри… Ты меня слышишь? Мы вызываем скорую, держись!

Тупость призыва просто зашкаливает, конечно же. Ну что Браун может поделать? Посмотреть на меня и сказать: «Ага, спасибо, я на пару минут перестану умирать»?

Дыхание у него поверхностное, сиплое и пугающе слабое. Из уголка рта уже сочится струйка крови.

Снова смотрю на Клемента. А он стоит себе и сосредоточенно целится пальцем на кнопки.

— Ты что там копаешься? — воплю я. — А ну давай сюда!

Выхватываю у великана мобильник и лихорадочно набираю номер. А когда уже готова нажать на кнопку звонка, Терри внезапно находит в себе силы чуть-чуть приподнять голову и открыть глаза.

Лучше бы он этого не делал. В них столько страха, а утешить его я ничем не могу.

Браун пытается что-то сказать, однако слова ему не даются. Он судорожно сглатывает и предпринимает новую попытку, но у него получается лишь некоторое подобие младенческого гуканья. Страх в глазах сменяется отчаянием. Журналист насупливается, нижняя губа у него бессильно дергается.

Внезапно меня осеняет, что Терри, возможно, пытается донести до меня последнее признание. А вдруг он хочет сообщить мне личность Таллимана?

Я едва ли не прижимаюсь ухом к его рту.

— Что такое, Терри? Что ты хочешь сказать?

Какой-то звук, который может быть словом — вот только не из английского словаря. Мне следовало бы чувствовать себя виноватой, что я больше переживаю о его признании, нежели о его неминуемой смерти. Но ведь с таковой угаснет и наш последний шанс выяснить, кто такой Таллиман.

— Прости, я не понимаю.

Следует тот же звук. Меня охватывает отчаяние.

— Ты пытаешься назвать имя?

Браун выдавливает нечто похожее на «бер».

— «Бери»? — переспрашиваю я. — Что брать?

Он издает тот же самый звук, но на этот раз на «бер» не похоже. Я определенно не так расслышала.

— Терри, попытайся еще раз. Не спеши.

Пожалуй, опять не лучший мой совет, с учетом крохотного срока, остающегося у журналиста.

Нет, надо вызывать скорую.

Я отстраняюсь и уже собираюсь нажать клавишу вызова на клементовском телефоне, как вдруг Терри протяжно и клокочуще втягивает в себя воздух — выдохнуть который ему уже не суждено.

Его глаза по-прежнему таращатся в мою сторону, однако страха в них больше нет. В них вообще ничего нет.

Клемент приседает рядом на корточки и кладет руку мне на плечо.

— Он умер, пупсик.

— Нет… Нет! Не может быть!

Убиваюсь я не столько о смерти человека, сколько об утрате нашей последней зацепки.

— Нужно валить отсюда, — рассудительно замечает Клемент. — Тут скоро от фараонов не протолкнуться будет.

У нас на руках мертвый журналист, а Джейдон уже дал деру, так что великан, пожалуй, прав. Мне даже не вообразить, как мы сможем объяснить свое присутствие на месте преступления.

Я встаю и окидываю прощальным взглядом изрешеченный пулями труп Терри Брауна. Сочувствия к убитому я не испытываю совершенно, а мое профессиональное уважение к нему с некоторых пор еще даже мертвее, чем теперь сам журналист. Клемент, в свою очередь, также не питает к нему почтения, поскольку беззастенчиво принимается обшаривать карманы толстяка.

— Ты что делаешь? — ахаю я.

— Бумажник ищу.

— Боже, ты хочешь обокрасть покойника?

— Его бабки мне не нужны. Может, найдется какая-нибудь зацепка, чтобы двигаться дальше.

— А, извини. Тогда заодно проверь, нет ли у него мобильника.

После непродолжительного обыска великан обнаруживает и бумажник, и телефон.

— Так, а теперь валим, — бросает он.

Отдаленный звук сирены придает мне дополнительное начальное ускорение.

Мы торопливо огибаем паб и, отказавшись от намерения идти обратно по улице, срезаем через микрорайон. Сущий лабиринт проходов замедляет наше продвижение, зато позволяет незаметно подобраться к станции подземки.

По пути меня охватывает отсроченный шок. Отнюдь не такой сильный, как прошлым вечером, однако учащенное сердцебиение и щемящее чувство тревоги все же дают о себе знать.

— Поверить не могу, — признаюсь я Клементу.

— Знаю. Когда-то разжиться пушкой было чертовски нелегко, а нынче она у каждого доморощенного гангстера.

— Я вовсе не про то, что у Джейдона оказался пистолет, — качаю я головой. — А про то, что ты должен был лежать рядышком с Терри Брауном.

— Что-что?

— Этот маленький ублюдок выпустил пять пуль в упор, и одному лишь Богу известно, почему ни одна из них тебя даже не задела.

— Наверно, повезло, — пожимает великан плечами.

— Повезло? — недоверчиво переспрашиваю я. — Да это чертово чудо, что он в тебя не попал!

— Ну, иногда чудеса происходят.

Отнюдь не разделяю его непринужденности.

— Да ты был на волосок от пули… от смерти! Как ты можешь быть таким беззаботным?

— Может, мне просто жить надоело.

Я застываю на месте и хватаю Клемента за руку.

— Пожалуйста, не говори так! Даже в шутку!

Он стоит, потупив взор, затем смотрит мне в глаза.

— Прости.

Искренность во взгляде великана напоминает мне еще кое о чем: если бы не его моментальная реакция, часть полученных журналистом пуль наверняка досталась бы и мне.

— Ты не можешь умереть, Клемент! Кто же тогда придет мне на выручку и спасет от верной смерти?

За моей улыбкой прячется отрезвляющая мысль. Может, все дело в шоке, но я не стесняясь озвучиваю ее:

— Я и без того потеряла достаточно дорогих мне людей. И я не хочу, чтобы среди них оказался и ты!

Вопреки ожиданиям, что Клемент высмеет мое беспокойство, он поступает совершенно противоположным образом: не говоря ни слова, просто обнимает меня обеими руками. Ощущение прямо как в детстве — словно тебя закутывают в гигантское одеяло, вот только основательно провонявшее табаком.

Время идет, но у меня абсолютно не возникает желания покинуть объятия Клемента. Вопрос, впрочем, снимается сам собой, когда он нежно целует меня в макушку и отступает.

— На самом деле ты их не потеряла, пупсик, — мягко произносит он. — Просто их здесь больше нет.

— Кого?

— Дорогих тебе людей.

Я сглатываю ком в горле.

— Ты так думаешь?

— Я знаю.

За многие годы я слышала множество красивых слов, но эти звучат приятнее всех прочих. Разумеется, всего лишь бессодержательная сентиментальность, но если как следует постараться, в нее можно даже поверить.

— Спасибо, что спас мне жизнь и что… И спасибо за заботу.

— Я здесь именно для этого — заботиться о тебе.

И в это я тоже готова поверить.

29

По возвращении в Кенсал-Грин я предлагаю посидеть в кафе и обсудить дальнейшие действия. Если таковые вообще предстоят, конечно же.

Мы устраиваемся за столиком в углу, подальше от чужих ушей, и Клемент делится неутешительными итогами дегустации поданного чая:

— Мне здесь никогда не нравилось. Не чай, блин, а помои.

— А кофе здесь утром был что отработанное машинное масло. Наверно, стоит подыскать другое место, раз уж с этим отношения обречены.

Великан на мою шутку отмалчивается, и я с досадой перехожу к делам:

— Ладно. Тогда посмотрим, есть ли что стоящее в бумажнике и телефоне Терри?

Клемент достает из кармана черное кожаное портмоне и мобильник, и я решаю начать осмотр с бумажника.

В отделении справа лежит несколько банковских карточек и водительское удостоверение Брауна, а в отделении для банкнот обнаруживаются шестьдесят фунтов наличными. Половину купюр я протягиваю великану, другую прячу себе в карман.

— Он все равно нам задолжал, — комментирую я.

Кармашек слева закрывается на молнию и предназначается, скорее всего, для мелочи. Вместо монет, однако, там оказывается пачка визиток. Их количество удивления у меня не вызывает, поскольку в нашей работе контакты лишними не бывают. Выкладываю визитки на стол и заглядываю в последнее отделение. Презерватив и железнодорожный билет годичной давности. Принимая во внимание внешность Терри, подозреваю, презерватив пролежал в бумажнике гораздо дольше билета.

— Есть что интересное? — спрашивает Клемент.

— Ничего.

Он берет стопку визиток и быстро просматривает их, задерживая на каждой взгляд не дольше пары секунд и небрежно бросая просмотренные обратно на стол.

— Что ищешь?

— Толком даже не знаю. Но вдруг какое имя покажется знакомым.

К вороху карточек на столе присоединяется последняя.

— И как?

— Не-а.

Великан откидывается на спинку стула и возвращается к своему раскритикованному чаю. Быть может, я и перегибаю с осторожностью, однако раскидывать по столику в кофейне визитки убитого мне представляется неосмотрительным. Я сгребаю их, чтобы засунуть обратно в бумажник — которому вскорости предстоит завершить свою финансовую карьеру в сточной канаве.

Когда я уже собираю карточки в пачку, на одной из них на глаза мне вдруг попадается выразительный цветастый логотип. Почему-то эмблема сразу же кажется знакомой. А вот имя на этой визитке знакомо еще даже больше! Пару секунд я оцепенело таращусь на нее, не веря собственным глазам.

— Черт побери! — наконец ахаю я. — Просто невероятно!

— Что там?

— Да это визитка Алекса Палмера!

— Это кто еще такой?

— Какая у тебя потрясающая память, Клемент. Алекс — тот мужчина, с которым я встречалась в «Трех подковах» прошлым вечером. Он предложил мне работу. Когда-то мы были коллегами.

— А, понял. Ну так и что?

— Странное совпадение, что у Терри оказалась его визитка, ты не находишь?

Мое ожидание ответа длится ровно два поглаживания усов.

— Два единственных человека, которые знали, что тебя не будет вечером дома, оказывается, знакомы? — осеняет его наконец.

— Именно. И один из них признался в организации поджога, во время совершения которого я встречалась с другим.

Мысленно прокручиваю завершение разговора с Алексом. В какой-то момент, когда я объявила о своем уходе, он как будто даже занервничал. Я отнесла его реакцию на разочарование, однако, быть может, на самом деле мой бывший коллега забеспокоился, поскольку знал, что в определенное время после наступления темноты Джейдон должен устроить пожар, и потому ему необходимо было задержать меня в пабе подольше. И Алекс вроде действительно немного успокоился, узнав о предстоящем мне ужине с приятелем.

— Они наверняка действовали сообща, — предполагает Клемент.

— Согласна, это было бы чертовски удачное совпадение.

— Но? — отзывается он, уловив сомнение в моем голосе.

— Алекс более-менее мой ровесник, так что в золотую пору «Клоуторна» он был еще ребенком. И все известные нам члены клуба гораздо старше его.

— А его фамилия была в блокноте?

— Я бы проверила, работай у меня телефон, но и без того уверена, что не было. На знакомую фамилию я бы обратила внимание.

— И я не помню ее.

— Итак, можно смело допустить, что Алекс не был членом «Клоуторна». И уж точно он не может быть Таллиманом — для этого он слишком молод.

Великан вновь задумывается, затем подается вперед, положив локти на стол.

— Может, его просто наняли, как и сопляка?

— Но почему именно его? Уж я-то знаю, Клемент, Алекс Палмер — тряпка. Ни за что не поверю, что у него хватило смелости принять участие во всей этой авантюре.

— И все же он вписался, раз у нашего ныне покойного друга имелась его визитка. Факты — вещь упрямая. Копать дальше нужно здесь.

Улика веская, однако неопровержимой назвать ее нельзя. Совпадения происходят постоянно, и далеко не один мой бывший коллега вынужден был уволиться из-за того, что принял подобное совпадение за доказательство.

— Может, между ними есть еще какая-то связь? Подумай, пупсик.

Однако я на шаг впереди и уже перебираю в памяти те года, когда могли пересечься пути Алекса Палмера и Терри Брауна. Алекс, подобно Терри, некогда был журналистом, и хотя маловероятно, что им доводилось работать вместе, встретиться они вполне могли. Впрочем, узнать это наверняка у меня все равно не получится.

По мере углубления в прошлое возвращаются воспоминания о работе с Эриком. И я понимаю, как же мне его не хватает. Что угодно отдала бы за его совет и наставление в нынешней ситуации!

И вдруг, к моему изумлению, мысли об Эрике приводят к озарению.

— Похороны Эрика! — выпаливаю я. — Когда я в первый раз разговаривала с Терри, он упомянул, что присутствовал на них. И Алекс тоже там был — он даже подходил ко мне.

— И они общались?

— Честно говоря, даже не знаю. Момент окончания службы я упустила, а поехать на поминки было выше моих сил.

— Значит, вполне возможно, что они познакомились еще до этой истории?

— Возможно-то возможно, но это никак не объясняет, с какой стати Алекс впутался в нее, или точнее, зачем Терри или чертову Таллиману понадобилось его привлекать.

— А как он зарабатывает на жизнь?

— Что-то связанное…

Мои мысли опережают язык, и я осекаюсь.

— Ох. Черт!

— Что!

— Алекс работает в телекоммуникационной компании.

— Телефонами занимается, что ли?

— Вот-вот. Точнее говоря, мобильными телефонами.

— Как те чуваки в магазине, где мы купили мой мобильник?

— О нет, бери выше. Компания Алекса занимается программным обеспечением для телефонов.

На лице Клемента обозначаются первые признаки недоумения, и я быстро пускаюсь в объяснения:

— Это довольно сложный технический вопрос, но, вкратце, компания Алекса имеет доступ к сетям, к которым подключается большинство мобильных телефонов. Благодаря этим сетям пользователи могут звонить, пересылать сообщения и заходить в Интернет.

— Кажется, понял.

— И еще с таким доступом можно отслеживать местонахождение любого мобильника.

— Пупсик, тут я снова теряюсь.

— Помнишь тот вечер, когда мы сидели в замызганном пабе в Паддингтоне?

— А, где была барменша с отпадными сиськами?

— Вот-вот, — хмурюсь я. — Именно там.

— Ну так и что?

— Мне пришло сообщение, чтобы я оставила блокнот на столе, так?

— Ага.

— И мы не могли понять, как они узнали, где мы находимся.

— Ну.

— А с доступом к данным сетей мобильной связи можно отслеживать мой телефон и определять мое точное местонахождение.

До великана наконец-то доходит вся значительность работы Алекса.

— Так ты хочешь сказать, что этот хрен может следить за тобой?

— Вполне возможно. Но я всего лишь сложила два и два, и в нашем случае кроме четырех может получиться что угодно.

— Тем не менее понятно, зачем твой дружок нужен «Клоуторну».

— Да, и все же одной визитки для таких выводов недостаточно. Необходимо что-то еще.

Я вспоминаю о телефоне Терри. Остается только надеяться, что, во-первых, устройство не заблокировано паролем или отпечатком пальца, и, во-вторых, в нем отыщется еще одна связь между Брауном и Алексом.

Беру мобильник и нажимаю на боковую кнопку. Экран немедленно оживает.

— Слава богу! Пароля нет.

— Что хочешь найти? — спрашивает Клемент.

— Перво-наперво просмотрю журнал звонков и сообщений. Еще операционная система этого телефона позволяет отслеживать свое местонахождение, так что можно будет проверить, где он был в определенный день. По умолчанию эта опция обычно включена, но если Терри отключил ее, мы ничего не узнаем.

— То есть эти штуки не только всегда знают, где ты находишься, но еще и записывают это?

— Большинство, да.

— Охренеть! Не хотел бы я жениться в нынешнее время.

— Как удачно, что я и не собиралась предлагать, а?

В ответ великан лишь смущенно улыбается.

Открываю мессенджер и обнаруживаю его абсолютно пустым. По-видимому, Терри имел привычку стирать сообщения сразу же после отправки или прочтения. С надеждой на большую удачу открываю журнал звонков и ищу номер, отпечатанный на визитке Алекса.

— Есть! Терри звонил Алексу вчера утром.

— Класс, пупсик.

— И, судя по времени, всего за полчаса до того, как Алекс связался со мной насчет предложения о работе, когда мы и договорились о встрече вечером!

— Ну вот тебе и доказательство. Стопудово они вместе работали.

Да, улика теперь и вправду становится неопровержимой. Однако по-прежнему остается неясным, кто же за ними стоял и как нам вычислить этого человека.

Открываю адресную книжку Терри и мысленно издаю стон. Более пятисот контактов, и уж навряд ли он был таким идиотом, чтобы обозначить номер телефона нашего противника подписью «Таллиман».

— А теперь что делаешь? — снова любопытствует Клемент.

— Просматриваю контакты Терри, но их слишком много. И Таллиманом может быть любой из них.

— Еще что можно выжать из его мобилы?

— Подожди.

Открываю картографическое приложение и отыскиваю в меню функцию просмотра по времени. Телефон Терри еще даже старее моего, и загрузка отнимает целую вечность. Наконец, появляется результат: прямо посреди экрана выдается последнее зарегистрированное месторасположение — паб «Черная кобыла».

— Ага! — радуюсь я.

— Что-то нашла?

— Телефон показал последнее местонахождение Терри, так что наверняка он отслеживал своего хозяина с самого включения.

— И можно будет узнать, куда мужик недавно наведывался?

— Можно будет, хотя и не знаю, что нам это даст.

День за днем просматриваю историю. Добираюсь до четверга, но, к моему разочарованию, в основном Терри проводил время дома, в излюбленном пабе да многочисленных ресторанах. Со вздохом перехожу к среде, и на экран выводятся все те же перемещения — вплоть до девяти вечера.

— Кажется, кое-что нашла.

— Кое-что?

— Хм, да, хотя это может ничего и не значить.

— Так что там?

— В среду в девять вечера Терри приехал в какое-то место в Дорсете. Пробыл там всю ночь и вернулся утром в четверг.

— Откуда он поехал?

— Из своего дома в Ричмонде.

— Поздновато поперся из Западного Лондона в такую даль, тебе не кажется?

Меня не оставляет ощущение, что, помимо марш-броска Брауна на южное побережье, вечер среды был примечателен и чем-то еще. Нужно просмотреть свой телефон — а именно, галерею фотографий, — вот только пока я сделать этого не могу.

— Слушай, я понимаю, что время не самое подходящее, но мне нужно пройтись по магазинам. Купить кое-какую одежду, еще зарядку для телефона.

— Да все в порядке. Хочешь, чтоб я пошел с тобой?

— Не хочется заставлять тебя.

— Думаю, все-таки не мешало бы сопровождать тебя. Навряд ли наш неизвестный друг обрадуется, узнав о смерти толстяка Терри.

— Ты прав. А еще мне нужна новая сим-карта. Черт его знает, как Алекс следил за мной, но продолжения мне точно не хочется. Мурашки по коже бегут, как подумаю об этом.

— Что еще за сим-карта?

— Это… Да ладно, не бери в голову. Тем не менее с выключенным телефоном следить за нами наверняка у него не получится.

— Будем надеяться. Не хотелось бы, чтобы кто-то пронюхал, что я по своей воле хожу с чувихой по магазинам и закупаюсь всякими шмотками. Мне нужно заботиться о своей репутации.

— О, так у тебя есть репутация? — ухмыляюсь я.

— Была когда-то, — фыркает он. — Теперь уж нет.

Мы допиваем свои напитки и покидаем кафе. Насколько я помню, ближайшие магазины в Кенсал-Тауне — благо, рукой подать. Богатого выбора в здешних краях ожидать не приходится, но искать какое-то другое место у меня нет ни желания, ни времени — равно как и средств, коли на то пошло.

Час и две сотни фунтов спустя мне удается обзавестись гардеробом подростка: две пары джинсов, невзыскательное нижнее белье, несколько свитеров, вполне приличное пальто, носки да кроссовки. Пока хватит.

Что более важно, нам попадается магазин мобильных телефонов, где я приобретаю новую сим-карту и зарядное устройство. Осталось только зарядить мой смартфон, что означает возвращение в клементовскую квартиру — пожалуй, в это хмурое воскресенье единственное место, по унынию способное переплюнуть Кенсал-Таун.

— Мне нужно зарядить мобильник и сменить наконец-то это чертово платье. Может, пойдем к тебе?

— Ага, наверно.

Судя по всему, Клементу тоже не в радость возвращаться домой, и по пути я решаю обсудить эту тему.

— У тебя не возникает желания когда-нибудь обосноваться?

— Обосноваться?

— Да. Поселиться в приятном и удобном доме, с настоящим отоплением и без плесени на потолках.

— Критику понял.

— Прости. Я вовсе не хотела ерничать. Просто мне интересно, как ты представляешь себе будущее.

— Как я уже говорил, пупсик, я не планирую слишком далеко.

— Но однажды все-таки придется. Ты же не хочешь до конца дней просто плыть по течению?

— Откуда ж мне знать, сколько у меня этих дней.

— Никто из нас не знает, Клемент, поэтому-то каждый из них и нужно использовать по полной.

Я молча смотрю на него и жалею, что пока не научилась понимать его. Понятия не имею, попали ли мои слова в точку или же он предается мечтам о яичнице.

— Может, ты и права, — наконец, вздыхает он.

Чтобы поднять ему настроение, пихаю его локтем под ребра:

— Я же женщина — естественно, я права! Неужто ты еще не усвоил эту истину?

— Да все как-то жизней не хватает, пупсик, — улыбается он.

Что ж, хоть какой-то прогресс, и я рада завершить обсуждение на позитивной ноте. Мы продолжаем путь в комфортном молчании, хотя время от времени я поглядываю на спутника, надеясь уловить какой-нибудь намек на происходящее за его поразительными глазами. Когда мы переступаем порог его убогого домишки, мои достижения по-прежнему нулевые.

— Не против, если я переоденусь?

— Да пожалуйста. Дорогу в спальню знаешь.

— В какую именно? В западном крыле или восточном?

— Продолжай в том же духе, и будешь спать на диване.

Желания перебираться на диван у меня нет совершенно.

Быстренько освежившись в явственно несвежей ванной, я переодеваюсь в джинсы и свитер.

По возвращении в гостиную обнаруживаю газовый обогреватель включенным, а чайник кипящим. Как и всякий человек, я люблю кофе, но тяга Клемента к чаю — это нечто за гранью.

— Как я заметила, телевизора у тебя нет, — говорю я, устроившись на диване.

— Нынче и смотреть-то нечего.

— Как же ты развлекаешься по вечерам?

— Слушаю радио. Играю в карты.

— Играешь в карты сам с собой?

— Солитер, пупсик. Как поется, «единственная игра в городе».

— Моя мама любила эту песню… «Карпентерс», да?

— Я предпочитал в исполнении Энди Уильямса.

Великан принимается священнодействовать на кухне, и я осматриваю комнату на предмет розетки. Таковая обнаруживается в углу, и я включаю в нее мобильник, предварительно заменив сим-карту.

Стоит телефону пробудиться, и я прокручиваю галерею фотографий, выискивая одну конкретную.

Находка пробуждает «звоночек».

— Как тебе такое совпадение, Клемент? Терри отправился в свое вечернее путешествие в Дорсет вскоре после того, как я сделала фотографии блокнота и запостила их в Интернете. По крайней мере, я думала, что запостила их.

— В Интернете? Это где теперь можно найти что угодно?

— Вроде того. И вот теперь я думаю, что действительно выложила снимки, просто кому-то удалось удалить их.

— Я правильно понимаю: ты показываешь фотки блокнота всему миру, а через час-другой их стирают и толстячок Терри Браун мчится в Дорсет?

— Все правильно. Но к кому он поехал и зачем?

— Разве ты не можешь этого узнать?

— В любом случае навряд ли это был Алекс. Вроде он говорил, что живет где-то к югу от Темзы.

— Он же был с тобой кристально честен, верно?

Замечание хоть и саркастичное, но верное.

— Сейчас выясню.

Департамент земельных отношений выводит по выявленному адресу в Дорсете не имя, но название компании.

— Участок в Дорсете принадлежит компании «Стерджен холдинга».

— Это что еще за хрень?

— Без понятия.

На новой вкладке открываю сайт Регистрационной палаты и запрашиваю сведения. Ничего.

— Клемент, у меня гадкое чувство, что это иностранная компания.

— Значит, тупик?

— Вроде хотят принять новый закон, но при действующем установить владельца компании мы не сможем. Уж точно не с нашими ограниченными возможностями.

Я возвращаюсь на диван, и Клемент протягивает мне чашку кофе и усаживается рядом.

— Так какие планы? — спрашивает он.

— Пока не знаю. Чего я точно не хочу, так это действовать в спешке. Лучше сначала определиться с подходящей тактикой, чем очертя голову набрасываться на Алекса.

— Но он — очевидная цель. Надо с ним потолковать, всего лишь.

— А если он ничего не знает? Ты же сам говорил, что его могли просто нанять. Или же вынудили шантажом — у «Клоуторна» такое не задержится. Все не могу понять, как же его втянули в эту историю.

— Ладно, не будем дергаться, раз ты так считаешь.

— Мне вправду кажется, так будет лучше всего. Да и потом, последние несколько дней выдались нелегкими, и мне просто хочется остановиться и немножко передохнуть.

— Итак, впереди спокойная ночь.

— Разве это так плохо?

— Знаю способ, чтоб точно было хорошо.

— И какой же?

— Заказать еду.

Я шлепаю Клемента по руке.

— Только об одном и думаешь, и не самом лучшем.

— Ну, после еды могу показать тебе, как играть в солитер.

— Прекрасная идея.

— Но сначала пойду-ка куплю молока.

Я машинально киваю и потягиваю кофе.

— У тебя закончилось?

— Не, просто немного комками пошло.

Язык и, к счастью, вкусовые рецепторы на нем у меня моментально отнимаются.

— Но не волнуйся, — деловито продолжает великан, — я наливал его через ситечко.

— Господи, Клемент… Если какому мужчине и необходима женщина, так это тебе!

— Возможно, — отзывается он и встает. — Я недолго.

— Уже уходишь? А как же чай?

Он смотрит на свою чашку и кривится.

— Лучше оставлю.

Стоит за ним закрыться двери, и я выливаю кофе в раковину.

Верный своему слову, Клемент возвращается через десять минут с пакетом молока и бутылкой вина. Он смущенно протягивает мне алкоголь:

— Вино не по моей части, так что… Извини, если дерьмо.

Я беру бутылку и даже не утруждаюсь взглянуть на этикетку, в случае Клемента дорого само внимание.

— Все в порядке, именно такое я и пью, спасибо.

— Вот и чудненько. Пойду ополоснусь. Может, закажешь ужин?

— Китайская лапша, да?

— Быстро учишься, пупсик.

С этим он скрывается за дверью ванной. Я берусь за телефон и открываю приложение доставки, чтобы заказать еду. Ресторанчик, услугами которого я обычно пользуюсь, этот район не обслуживает, так что приходится выбирать наугад ближайший. Получаю уведомление, что еду привезут через час.

Я уже собираюсь снова устроиться на диванчике, как вдруг внимание мое привлекают исходящие из ванной звуки. Прислушиваюсь.

— Нет, не может быть.

Кто-то поет «Солитер» — и этот кто-то Клементом быть ну никак не может.

Продолжаю слушать едва ли не с благоговением. Пускай это и клише, но у великана и вправду ангельский голос, точнее, голос ангела, который выкуривает пачку «Мальборо» в день.

Я все стою и слушаю. И затем принимаю решение, о котором, возможно, пожалею. Произойдет ли это в ближайшую минуту или же в некотором будущем, остается только гадать.

Делаю десяток шагов к двери ванной. Под аккомпанемент пения Клемента и шума воды снимаю с себя обновки. Весьма велика вероятность, что я вот-вот выставлю себя полнейшей дурой, но потребность такая огромная, а желание такое сильное.

Делаю глубокий вздох и оглядываю свое обнаженное тело.

— Удачи, подруга, — шепчу я себе.

И затем открываю дверь и вхожу в ванную.

30

Семь часов утра понедельника, и мое блаженство не способен прервать даже будильник на телефоне. Спальню Клемента заливает неярким светом, а за окном уже вовсю заходятся птицы.

Моя рискованная тактика полностью себя оправдала. Как только Клемент оправился от начального потрясения — справедливости ради, мне тоже потребовалось приходить в себя, — я присоединилась к нему в душе. Мы, называя вещи своими именами, набросились друг на друга и исступленно предавались ласкам, пока не исчерпался запас горячей воды. Даже не потрудившись вытереться, мы перебрались в спальню. Я уже знала о вечном голоде Клемента, но здесь его аппетит достиг уровня прожорливости. Мы трахались как животные — примитивно, грубо, жадно. Никогда прежде я не испытывала подобной потребности и остроты ощущений — и, несомненно, в своих чувствах я была не одинока.

Закончили мы, наверно, только через полчаса после того, как я переступила порог ванной. И потом просто лежали, изнуренные. Вымотанные. Насытившиеся.

Доставили ужин, и мы поели прямо в постели, с парой стаканов вина. Впрочем, вино пила лишь я, Клемент, верный себе, потягивал пивко из банки. Затем он захотел научить меня играть в солитер, но меня интересовала лишь одна игра, для которой колода карт совершенно не требовалась.

В итоге карты полетели на пол, а я в бездну клементовских чар, даже не вспоминая о «Клоуторне», Алексе Палмере, своем уничтоженном доме и гребаном Таллимане. Остаток вечера мы провели полностью забывшись друг в друге, уже гораздо спокойнее, и в конце концов я провалилась в глубокий удовлетворенный сон.

— Доброе утро, пупсик. Хорошо спала?

Передо мной стоит обнаженный Клемент с двумя чашками. Одну он осторожно протягивает мне.

— Лучше не бывает, спасибо. А ты?

— Да уж, вымотала ты меня, — ухмыляется он.

Делаю глоток кофе, ставлю чашку на тумбочку и с проказливой улыбкой осведомляюсь:

— Да ну? И как, вернулись к тебе силы?

Его чашка присоединяется к моей.

— Возможно. А что?

— Запрыгивай, и я скажу тебе что.

— Можешь и так сказать.

— Думаю, ты предпочтешь практическую демонстрацию.

Дальнейших соблазнительных речей не требуется. Клемент забирается в постель, и мы присоединяемся к птичьему хору за окном, только куда громче и похабнее.

Продолжайся это хоть все утро, и все равно было бы недостаточно. Увы, через сорок пять минут нам снова приходится представать перед реальностью.

Сидя в кровати, мы потягиваем уже совсем остывшие напитки. Весьма скоро у меня возникает вопрос — вполне предсказуемый, раз уж мы зашли так далеко, — и я не могу не озвучить его:

— Мне немного неловко, но я… Это… было лишь разово?

— Ты этого хочешь?

— Господи, нет.

— Ну тогда, пупсик, посмотрим, что будет дальше.

— И что это значит?

Великан какое-то время молчит, затем объясняет:

— Значит, что мы не знаем, что нас поджидает за углом. Давай не будем забегать вперед.

— Звучит не очень обнадеживающе.

— Ты хочешь от меня обещания, которое у меня может не получиться сдержать?

— Хм, нет, но я надеялась, что ты мог бы хоть немного задуматься о будущем. О нашем будущем, я имею в виду.

— Конечно, мог бы.

— Но?

Он поворачивается и гладит меня по щеке. Шершавость его руки разительно контрастирует с мягкостью взгляда.

— Давай посмотрим, как все сложится, когда разберемся с «Клоуторном».

— Хорошо, но мне все равно нужно знать: это для тебя больше, чем просто секс на одну ночь?

— Ну да. Гораздо больше.

— Что ж, уже хорошо.

Внезапно мое стремление разоблачить Таллимана и сдать историю в печать получает еще один мотив — возможно даже, самый главный.

— Да, и еще, Клемент.

— Что?

— Последний вопрос. Как тебе наша ночь?

— Охрененно шикарно, во всех отношениях.

— Шикарно для… Как ты там выражаешься? Для телочки, несколько староватой на твой вкус, да?

— А?

— Что-то вроде этого ты и сказал, когда мы познакомились. Забыл?

— Ах, ну да. Мог бы и догадаться, что ты мне это припомнишь.

— Женщины никогда не забывают обид, Клемент. Никогда.

Я подмигиваю ему и отправляюсь в ванную.

После душа одеваюсь и понимаю, что мне нужна еще доза кофеина. Клемента обнаруживаю на диване, созерцающим пространство перед собой.

— О чем задумался?

— Да ни о чем, пупсик.

— Главное, чтобы твое «ни о чем» не было сожалением.

— Не…

— Чаю?

— Ага, давай.

Ставлю чайник и мою чашки. Пока вода закипает, проведываю Клемента. Он все так же погружен в себя.

— Что-нибудь не так? — не выдерживаю я.

— А?

— Ты за километры отсюда.

— Просто думаю, вот и все.

— О чем именно?

— Что произойдет, если мы возьмем, да и оставим это?

— Хм, это?

— Ну, историю с «Клоуторном». Может, все станет тип-топ, если мы просто… Не знаю… Просто ничего не будем делать.

— Что это вдруг на тебя нашло?

Какое-то время великан размышляет, затем отвечает вопросом:

— Ты веришь, что все мы имеем предназначение в жизни?

— Вообще-то, нет.

— Но, допустим, так и есть. Что, если бы мне было предначертано судьбой помочь тебе в этой истории с «Клоуторном», а я отказался бы?

— Не совсем тебя понимаю, Клемент. Кто или что может заставить тебя делать то, чего тебе не хочется? Все происходит только потому, что мы решаем, что это должно произойти.

— Неужто?

— Именно! Ни за что не поверю, что у Вселенной для каждого из нас имеется свой предопределенный план. Мы сами принимаем решения, сами создаем собственное предназначение!

— Ну а вдруг ты ошибаешься? Если мы все здесь по какой-то конкретной причине?

При любых других обстоятельствах я бы только осмеяла столь нелепое предположение. Однако выражение лица Клемента в данный момент к смеху совершенно не располагает. Он и вправду предельно серьезен.

— Слушай, Клемент, все это смахивает на подготовку к бегству. Ты мне что-то не рассказал?

И внезапно на ум мне приходит очевиднейший претендент на это «что-то».

— Погоди-ка… Пожалуйста, только не говори мне, что ты женат!

— Не, я не женат.

— Слава тебе, господи!

— Но я… А, на хрен. Просто забудь, что я сейчас наговорил.

— Нет, не забуду! Давай, выкладывай!

— Ладно, — вздыхает он. — В общем… Мне просто хочется по новой наладить жизнь — заниматься обычными вещами, какими занимаются обычные люди.

— И что в этом плохого? Я тоже этого хочу. Думаю, по большому счету каждый этого хочет.

— Так-то оно так, но у меня ведь этот назойливый голос в башке, и затыкаться он никак не хочет.

Я усаживаюсь на диван рядом с ним.

— И это тоже совершенно нормально. Каждого одолевают сомнения, когда он меняет свою жизнь. Со временем этот назойливый голос обязательно смолкнет, обещаю.

Великан поднимает взгляд к потолку и закрывает глаза. Его словно изводят мучительные сомнения, что для такого сильного человека представляется неприлично неподобающим.

— У тебя ведь нет боязни серьезных отношений, правда? — спрашиваю я.

Он открывает глаза и смотрит на меня.

— Почему ты спрашиваешь?

— У тебя нет ипотеки и какой-либо серьезной работы. Вещей у тебя, мягко выражаясь, тоже совсем немного. Ты до сих пор холост. Честно говоря, сложно даже представить человека с меньшими обязательствами, чем у тебя.

— Когда-то они у меня были…

— И что произошло?

— Мне не хочется об этом говорить.

— Да ладно тебе, расскажи хоть что-нибудь. Я просто хочу быть уверена, что не трачу время напрасно.

— Не тратишь.

— Так что произошло?

— Тебе нужно знать лишь то, что однажды вечером моя жизнь раз и навсегда изменилась. В один миг исчезло все, что я имел. Все, что я знал.

Тут закипает чайник, и Клемент поднимается с дивана.

Определенно, с ним случилось нечто ужасное, и дело явно не обошлось без травматических последствий. После этого события он как будто поставил крест на нормальной жизни. Как будто потерялся и теперь бесцельно бродит, выискивая проводника. Если уж нам суждено совместное будущее, мне нужно обращаться с ним с осторожностью. И вызывать на откровенность только тогда, когда он к ней будет готов.

Я тихонько подхожу к нему, беру за руку и мягко говорю:

— Что бы там с тобой ни случилось, знай, это не имеет значения — уж точно для меня. И если тебе неудобно об этом говорить, я отнесусь с пониманием.

Клемент слегка кивает и сжимает мне руку.

— И если ты и вправду хочешь оставить всю эту нелепицу с «Клоуторном», я тоже не против. Не то чтобы у меня есть какой-то выбор, но моя жизнь теперь — чистый лист. Работа меня больше не связывает, и как только страховая компания разберется с моим заявлением, я без труда смогу продать или сдать свою квартиру.

— Чистый лист. Мне нравится, как это звучит.

— Мне тоже, но, как ты выразился, давай не будем забегать вперед.

— Да. Не будем забегать вперед.

— А пока я разрешаю тебе сделать мне кофе, — свою милость я подкрепляю шлепком по заднице Клемента.

Потом чмокаю его в щеку и покидаю кухню.

Наконец-то вызволяю свой телефон из угла гостиной, устраиваюсь на диване и включаю. Поскольку у меня новая сим-карта, текстовых и голосовых сообщений ожидать не приходится, и я проверяю почту.

К моему удивлению, среди обычного мусора оказываются три письма от Джини, отправленные вчерашним вечером. По работе ей писать мне больше не о чем, но, возможно, девушке просто захотелось где-нибудь выпить со мной да в тысячный раз поделиться своими планами на свадьбу.

Открываю первое послание.

Одной строкой Джини уведомляет, что отправила мне три голосовых сообщения и ей необходимо со мной поговорить.

Уже с некоторым беспокойством открываю второе письмо.

Оно полностью повторяет первое, лишь с добавленным словом «срочно» в конце.

Беспокойство перерастает в тревогу, и я читаю третье сообщение.

Суть, в принципе, та же, но на этот раз текст набит прописными буквами и завершается кучей восклицательных знаков. Более того, в письме напрочь отсутствуют обычные для девушки любезности, это скорее требование, нежели просьба.

— Проблемы? — интересуется Клемент, протягивая мне чашку.

— Пока не знаю. Получила несколько тревожных писем от одной девушки из редакции.

— Теперь тебя это не должно заботить.

— Не думаю, что это связано с работой. Я лучше позвоню ей.

— Как хочешь. А я пока приму душ, а потом смотаюсь, куплю чего-нибудь на завтрак.

Я киваю, едва ли, впрочем, его слушая. Все мои мысли заняты Джини. В чем же причина ее столь исступленных попыток выйти со мной на связь? Набираю номер девушки.

— Слушаю, — отзывается она через три гудка.

— Джини, это я, Эмма.

— Где ты, черт возьми, пропадала? — моментально взрывается Джини. — Со вчерашнего вечера тебя вызваниваю!

— Долгая история, но мне пришлось сменить номер, и я только что увидела твои письма. Что стряслось-то?

— Данни, — выпаливает она, по-видимому, подразумевая своего жениха.

— Ага. И что с Данни?

— Вчера днем он вышел за молоком и…

Девушка осекается, явственно пытаясь совладать с эмоциями.

— Джини, да говори же!

— На тротуар выскочила машина и сбила его.

— Боже мой! Что с ним?

— Тяжелое сотрясение мозга, сломана нога и тазовые кости.

— Но он… Его жизни ничего не угрожает?

— Врач сказал, чудо, что повреждения не оказались еще хуже.

Какой бы шокирующей ни была новость Джини, мне все же непонятно, почему ей потребовалось срочно со мной связаться.

— Послушай, я, разумеется, потрясена случившимся с бедным Данни, но зачем я тебе так срочно понадобилась? Не лучше ли тебе быть с женихом?

— Затем, Эмма, что это был не несчастный случай.

— Вот как? Полиция уже пришла к такому заключению?

— Ни к чему они не пришли. Я знаю это, потому что в больнице мне позвонили.

— Кто позвонил?

— Он назвался Алланом Тимом.

Я холодею от ужаса.

— Ты его знаешь, да? — продолжает девушка. — Потому что он-то тебя точно знает.

— Что он сказал? — выдавливаю я.

— Что Данни пострадал из-за твоих действий. Мол, око за око.

Таллиман, несомненно, прознал о безвременной кончине Терри Брауна, но как, черт побери, он пронюхал, что я вообще находилась на месте убийства? И затем вспоминаю: конечно же, через мой телефон. Аккумулятор сел почти сразу же, как мы пришли к «Черной кобыле», однако Алексу хватило даже этого времени, чтобы отследить меня.

— Это очень важно, Джини. Что еще он сказал?

— Что я буду следующей, если ты раз и навсегда не прекратишь совать свой нос в его дела.

Теперь понятно, почему она так злится. Непонятно, однако, почему Таллиман избрал в качестве мишени мою подругу, а не меня. Могу лишь предположить, что до него дошла и новость об участии в расследовании Клемента, вот он и решил донести свою мысль более безопасным для себя способом. Что ж, дело принимает серьезный оборот.

— Послушай, Джини, — говорю я как можно спокойнее. — Чтобы не подвергать дальнейшему риску ни тебя, ни Данни, лучше мне не посвящать тебя в подробности. Скажу лишь, что я расследовала одно дело и, судя по всему, вывела кое-кого из себя настолько, что меня решили запугать. Не могу даже передать, как мне жаль, что тебя и Данни впутали в эту историю.

— Тебе жаль? — взвивается Джини. — Эмма, мне не нужны твои извинения, мне нужно твое полное сотрудничество!

— Что-что?

— Я не позволю этому Аллану Тиму оставаться безнаказанным за то, что он сделал с моим Данни! И ты мне все расскажешь! Я добьюсь, чтобы его рожа появилась на первой странице газеты, и все будут знать, что он натворил!

— Черта с два!

— Ты меня не остановишь!

— Джини, это тебе не игрушки. Этот человек по-настоящему опасен, так что брось свою затею! Поняла?

— Как ты, что ли?

«Не поспоришь».

— Я уперлась в тупик и сдалась. Расследовать нечего.

— А я тебе не верю!

— И зря, потому что я твой друг, и я говорю тебе: ничего хорошего из этого не выйдет.

— Значит, не станешь мне помогать?

— Джини, пожалуйста, не суйся.

— И не подумаю! Даю тебе двадцать четыре часа, и если не расскажешь, что знаешь, я займусь расследованием в одиночку!

— Джини, пожалуйста…

— Двадцать четыре часа, Эмма, и после этого я пущу в ход все средства «Дейли стандарт», чтобы выследить этого ублюдка.

— Если ты хочешь, чтобы я тебя умоляла…

Она отключается.

— Черт! Черт! Черт!

Я швыряю телефон на диван и принимаюсь расхаживать туда-сюда по истертому ковру. Пускай Джини молода и наивна, но при этом она один из самых настойчивых репортеров в штате «Дейли стандарт». Боюсь, я на нее слишком повлияла.

Появляется Клемент с полотенцем на бедрах.

— Что случилось? Чего на всю округу чертыхаешься?

— У нас проблема.

— Опять без молока остались?

— Клемент, это серьезно.

— Дай мне минуту.

Он исчезает и возвращается уже полностью одетым.

— Ну?

— Садись.

Я устраиваюсь рядом с ним на диван и выкладываю историю Джини. Великан, однако, моей тревоги отнюдь не разделяет:

— Пф, велика беда! Она все равно ничего не разнюхает.

— Разнюхает или нет — это неважно. Чтобы поставить ее под удар, достаточно будет одного факта, что она копает.

— Пупсик, ты переживаешь из-за пустяка.

— Ты не знаешь Джини. Кроме того, сейчас она не в состоянии ясно соображать. Для нее это слишком личное.

— Даже если так, Таллиман и «Клоуторн» все равно уже не наша проблема, верно?

Я чересчур медлю с ответом, и Клемент замечает мою нерешительность.

— Не нравится мне выражение твоего лица, — хмурится он.

— Все верно, мы договорились бросить расследование, но произошли изменения.

— Для меня ничего не изменилось.

— Думаю, мы должны сделать то, что ты сначала и предлагал.

— И что же я предлагал?

— Нагрянуть к Алексу и выбить из него ответы.

— А если, как ты сама предположила, он ничего не знает?

— Все равно нужно попытаться.

— Нет, ненужно.

Я подхожу к Клементу и беру его за руку.

— Если мы не вмешаемся и с Джини что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу. Даже если шанс успешно закончить расследование и ничтожен, он все равно существует, и я обязана им воспользоваться.

— Черт побери, пупсик! А ты не можешь просто отговорить ее? Она забудет эту историю, мы забудем — глядишь, да и заживем все, на хрен, припеваючи!

— Как же я могу ее остановить? Посоветуй, потому что я, честно, не знаю.

— И я не знаю. Ну хочешь, я пригрожу ей?

— Не валяй дурака.

— Да это ты валяешь дурака! Это больше не наша разборка, так чего лезть-то? Если какой-то телке больше нечем заняться, кроме как гоняться за призраками, так и пускай себе гоняется! Ты ее предупредила, что этот мужик опасен, но она тебя не послушала. Это ее проблема, а не наша!

— Ну и прекрасно! — рявкаю я и вырываю руку. — Теперь это не наша проблема, а моя! И я собираюсь поговорить с Алексом — с тобой или без тебя!

Хватаю телефон и убегаю в спальню. Выждав с минуту, чтобы хоть немного успокоиться, набираю номер бывшего коллеги.

— Алекс Палмер, — раздается в трубке.

— Привет, Алекс, это Эмма.

— Ох, твое имя у меня не высветилось.

— Да, я потеряла телефон. Это мой новый номер.

Я едва ли не слышу, как в его голове скрежещут шестеренки, когда до него доходит, что он больше не может следить за мной.

— Сожалею, — бурчит он.

«Ага, нисколько не сомневаюсь!»

— В общем, я все думала о твоем предложении и, пожалуй, уже близка к ответу.

— О, вот как? И ты близка к «да» или «нет»?

— Скорее, к «да», но я надеялась, что мы сможем попозже встретиться. У меня возникли еще кое-какие вопросы.

— Хм, сегодня у меня дел по горло, так что отправь мне их имейлом. Как только у меня появится возможность, я отвечу.

— У тебя даже полчаса для меня не найдется? Как-никак, я должна тебе пару стаканчиков с того вечера.

— Сейчас посмотрю. Погоди минутку.

До меня доносится кликанье мышью. Алекс возится целую вечность и наконец отзывается:

— В первой половине дня у меня точно не получится, но во второй вполне или в начале вечера.

— Замечательно. Так во сколько?

— Пока даже не могу сказать. В два мне нужно быть в Дорсете, и я понятия не имею, насколько это затянется — может, на полчаса, может, на два.

Такое коротенькое слово, меньше десятка букв, но при этом столь значительное, что сердце у меня тут же заходится молотом. Вообще говоря, Дорсет — графство большое, и Алекс может ехать туда по сотне причин, однако в прошлую среду Терри Браун тоже отправился в Дорсет, так что есть вероятность, что это не просто совпадение.

Я молчу, опасаясь показать свое волнение и выдать осведомленность о потенциальной важности поездки Алекса.

— Знаешь что, — продолжает он, — давай я тебе позвоню, когда буду возвращаться в Лондон, тогда и договоримся. Устраивает?

— О, да, спасибо тебе большое, Алекс.

Прощаюсь и нажимаю иконку окончания звонка.

Затем усаживаюсь на кровать и обдумываю только что услышанное. И мне приходит в голову одна мысль — скорее, просто гипотеза. Я рассматриваю все ее аспекты, какие только способна вообразить. Затем проверяю, значится ли фамилия Алекса в списке членов «Клоуторна».

Ожидаемо таковая отсутствует, так что последний элемент моей гипотезы аккуратно встает на свое место. Как будто получается складно, однако не помешает и стороннее мнение. Что ж, настало время поступиться самолюбием.

Клемент все так же сидит на диване.

— Послушай, я знаю, что ты не хочешь участвовать в этом, но я только что выяснила, что сегодня днем Алекс едет в Дорсет.

— И что?

— То еще совпадение, тебе не кажется? Стоило мне запостить в прошлую среду фотографии блокнота, и Терри помчался в Дорсет, а теперь, когда он мертв, туда же едет и Алекс.

— Ты не знаешь, что он едет именно туда.

— Не знаю, согласна, но я хочу посоветоваться с тобой еще кое о чем.

— Валяй, — тяжко вздыхает великан.

Я присаживаюсь рядом с ним.

— А что если, пускай даже это и маловероятно, Таллиман — не конкретная личность, а титул?

— Что-то не врубаюсь.

— Мы исключили возможность, что Алекс может быть Таллиманом — потому что второй руководил «Клоуторном» с самого начала, когда первый еще даже не родился, так?

— Ну, так.

— Но почему нельзя допустить, что в какой-то момент титул Таллимана перешел к Алексу?

— Все равно не врубаюсь.

— Ты сам говорил, что Таллиман — это типа председателя, а в любой организации при уходе председателя его сменяет новый. А вдруг изначальный Таллиман вышел на пенсию, а то и вовсе умер — кто бы тогда принял руководство над клубом?

— И ты утверждаешь, будто этот твой Алекс и сменил его?

— Я и говорю, что это всего лишь гипотеза. Мы знаем, что Алекс замешан в этом по самое не хочу, но в блокноте его имени нет. С другой стороны, вполне разумно предположить, что сам Таллиман не стал бы оказывать и получать услуги, поскольку это свело бы на нет его анонимность.

— Звучит-то складно, но ты сама называла этого мужика тряпкой.

— Так и есть, но я все думаю, а не маска ли это, чтобы не навлекать на себя подозрений?

— Если маска, то весьма убедительная.

— Верно, и еще несколько минут назад мне и в голову не приходило, что Алекс может быть Таллиманом. А сейчас я думаю, что то место в Дорсете — его база, куда он и вызвал Терри после моей публикации фотографий.

— А с какой стати он работу-то тебе предложил?

— Как вариант, чтобы держать меня в узде. Может, решил, что, если я буду вкалывать на него, из-за занятости мне будет не до расследования деятельности «Клоуторна», заодно и приглядывать за мной получится.

Через три-четыре секунды рука великана тянется к усам, и после первого же поглаживания я понимаю, что он в игре.

— Черт побери! — наконец исторгает Клемент. — Так что ты предлагаешь?

— Предлагаю поехать по адресу в Дорсете, куда наведывался Терри Браун.

— И что дальше?

— Подождать, вдруг там объявится Алекс.

— И если объявится?

— Тогда, думаю, можно будет смело заявить, что мы поймали Таллимана.

31

Хоть я и скормила Клементу несколько сандвичей с беконом в его любимой кафешке, мой план по-прежнему не вселяет в него энтузиазма. Я-то надеялась, что великан все-таки желает довести до конца разоблачение Таллимана, несмотря на все эти его «если» и «но», однако в данный момент мне практически очевидно, что сердце у него к продолжению расследования не лежит. Не могу, впрочем, винить его за незаинтересованность — с самого начала это не было его войной.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, когда мы уже направляемся к станции подземки.

— Вполне.

Не очень-то мне верится в его заверения. Настроение у него мрачнее дождевых туч, затянувших лондонское небо.

— Слушай, если затея провалится, я обещаю позвонить Джини и попытаться ее образумить. Но я должна проверить свою версию. Пожалуйста, не злись на меня за то, что я стараюсь поступить правильно.

— Я вовсе не злюсь на тебя, пупсик. Я просто беспокоюсь.

— Беспокоишься, что мы напрасно тратим время?

— Беспокоюсь, что мы не напрасно тратим время.

— Как это? Не понимаю…

— Работа будет сделана, и… Не знаю, что будет с нами дальше.

Я беру его под руку.

— Мы будем жить дальше… вместе. Ты же этого хочешь, так ведь?

— Ага.

— Ну и вот! О чем же тогда беспокоиться?

Великан молчит, и испытывать удачу продолжением разговора я не хочу. Мне следует радоваться, что он вообще согласился мне помочь — как-никак, требовать этого от него я была, пожалуй, и не вправе.

Пункт нашего назначения — компания по прокату автомобилей в Хаммерсмите. Не самая близкая, зато самая дешевая. Увы, моя собственная машина после пожара восстановлению не подлежит, поскольку стояла слишком близко от здания. Так что остается только аренда.

Мы прибываем на место незадолго до десяти, и после получасовой канцелярщины мне вручают ключи от убитого «форда-фиеста» с пробегом больше, чем у среднестатистического «Аэробуса».

Ввожу дорсетский адрес в навигатор, и устройство отчитывается о составленном маршруте: почти двести километров за два с половиной часа. Данная информация отнюдь не улучшает настроение Клемента.

— Киммеридж, — бурчит он название деревеньки, куда мы направляемся. — В жизни не слыхал про такую дыру.

— Не удивлена, но, вообще-то, выбор места вполне оправдан. Я посмотрела участок в Интернете — заныкан в глуши, прямо на побережье, никаких тебе соседей за километр. Идеальная собственность для желающего уединиться.

— Значит, ты убеждена, что это логово Таллимана, да?

— Не убеждена, но чутье меня подводит редко, и в данный момент оно говорит, что Алекс Палмер и есть Таллиман.

Великан закатывает глаза, ясно давая понять, что не придерживается моего оптимистичного настроя.

— Ты так не считаешь?

— Не знаю.

— Твое мнение для меня важно, Клемент, так что давай — что говорит твое нутро?

— Ничего мне не говорит мое нутро, пупсик. Но вот тот назойливый голос, этот да.

— И что же он говорит?

— Как разберусь, дам знать.

С этим он откидывается на спинку сиденья и закрывает глаза. Похоже, путешествие обещает быть по большей части молчаливым.

Великан погружается в глубокие раздумья — или же сон, — и я веду нашу ужасную колымагу через плотный транспортный поток центрального Лондона к автостраде. К моему облегчению, зеленые знаки основных маршрутов вскоре сменяются магистральными синими, и я могу сосредоточиться на своих мыслях.

В надежде выявить какие-нибудь признаки преступного поведения Алекса, вспоминаю времена, когда работала с ним в одной редакционной студии. По большому счету, передо мной встает образ бездарного журналиста, своим уходом из профессии лишь оказавшего ей услугу. Не то чтобы Палмер был дураком, он просто совершенно не подходил для нашего ремесла. Эрик, помню, только и досадовал на него. Нежелание Алекса следовать советам Эрика, равно как и его самомнение, не единожды приводили к негативным последствиям. Эрик был очень терпеливым человеком, но и его однажды достал безалаберный подход Палмера к работе. Сомневаюсь, что они расстались по-хорошему, и теперь меня и вовсе удивляет, что Алекс удосужился посетить похороны Эрика. Вполне может быть, он поступил так лишь с целью порисоваться — мол, в конце концов он доказал неправоту Эрика и возглавил организацию с реальным могуществом и влиянием. Последняя возможность показать кукиш моему старому наставнику.

Ко времени, когда мы пересекаем границу Гэмпшира, мои мысли уже заняты Джини и ее неожиданным знакомством с Таллиманом — или Алексом, если моя теория верна. Прокручиваю у себя в голове недавний разговор с девушкой и мысленно воздаю благодарность несуществующему Богу, что, в отличие от моей несчастной мамы, Данни в результате наезда автомобиля не погиб. Быть может, знай Джини, что мне довелось тогда перенести, она не стала бы столь рьяно взывать к мести. Раны Данни заживут, а вот мои — никогда. И если наша поездка в Дорсет будет напрасной, то я хотя бы получу веский довод для усмирения Джини. Остается лишь надеяться, что некий мистер Тим не позвонит ей, пока до нее не доберусь я.

Я собираюсь обогнать грузовик, но что-то отвлекает мое внимание. Последняя мысль упрямо заседает в голове и не желает уступать место другим. Я задумываюсь о причинах ее навязчивости, и тут на меня нисходит озарение.

— Черт побери!

Я пихаю Клемента в плечо.

— Эй! Проснись!

Он моргает спросонья и затем щурится на меня:

— А? Что?

— Таллиман! — выпаливаю я. — Он звонил Джини.

— Ну да, ты говорила.

— Она слышала его голос!

— И что? Как это нам поможет?

— Напрямую — никак.

— Прекрасно. Я — спать.

— Да ты не понимаешь! Со мной Таллиман общался через имейл и мессенджер и никогда не звонил. Почему же тогда он позвонил Джини?

— Да откуда мне знать.

— Сказать?

— Все равно же скажешь, чего спрашиваешь-то.

— А потому не звонил, — провозглашаю я, совершенно не обращая внимания на скучающий тон великана, — что я немедленно узнала бы его голос. И это еще одна причина, почему я убеждена, что это Алекс.

Клемент сосредоточенно почесывает голову.

— И он никогда не работал с этой цыпой Джини?

— Не-а. Алекс оставил журналистику уже более десяти лет назад, а Джини начала карьеру только четыре года назад. Они никогда не встречались, так что ей ни за что не узнать его голос. Поэтому-то он и не опасался ей звонить.

— Что ж, звучит правдоподобно.

— Даже более чем правдоподобно! В высшей степени обоснованно!

— Посмотрим. Еще долго?

— Около часа.

— Дай знать, когда останется десять минут.

Он снова закрывает глаза, так что спор продолжается лишь у меня в голове. Должна признаться, я несколько раздосадована неверием Клемента. Впрочем, памятуя его нежелание заниматься моей новой гипотезой, удивляться не приходится.

Я поддаю газу и сосредотачиваюсь на дороге впереди — буквально и фигурально.

Быть может, в угоду своей гипотезе я и провожу несуществующие связи, но с каждым оставленным позади километром во мне крепнет убежденность, что именно Алекс Палмер и заведует — точнее, заведовал — клубом «Клоуторн». Единственный вопрос, на который у меня пока нет ответа, — это как он получил должность председателя. К гадалке не ходи, его репортерская карьера тут ни при чем. Исходя из временных рамок, Таллиманом Палмер, по-видимому, стал вскоре после оставления журналистики, поскольку клуб закрылся примерно в тот же период. Возможно, именно поэтому его и привлекли — молодой мужчина с необходимыми навыками для ликвидации любой цифровой информации, относящейся к «Клоуторну». И именно благодаря его деятельности в сети и отсутствуют какие бы то ни было упоминания названия клуба.

Такая вот у меня версия.

После пары довольно нервных задержек из-за заторов мы наконец-то покидаем автомагистраль и продолжаем путь по шоссе, а по приближении к конечному пункту — по сельской дороге.

Графство Дорсет представляется мне вполне подходящей сельской глушью, где можно было обосноваться в надлежащее время. Восхитительная местность, впечатляющее побережье, десятки старомодных деревушек — жаль, что общую картину несколько портит пасмурная погода.

Я снова пихаю Клемента.

— Привет, соня. Мы почти на месте.

Великан шевелится и зевает.

— Напомни мне больше не брать тебя в поездки, — посмеиваюсь я. — Хорошо поспал?

— Ага, прости. Хотя ты сама виновата.

— Ах вот как?

— Я чертовски измотался за ночь.

— А тогда ты вроде как не жаловался. Что ж, придется заняться твоей выносливостью.

Впервые за всю поездку на лице Клемента появляется улыбка.

— Так-то лучше. А для придания дополнительной бодрости сообщаю, что нам осталось чуть больше километра.

Улыбка моментально исчезает.

— Какой у нас план? — спрашивает он.

— Я посмотрела дом на Гугл-панорамах…

— Как-как?

— Да это интернет-сервис такой. Можно посмотреть по компьютеру любую дорогу и улицу в стране буквально под любым углом.

— Все равно не понимаю.

— Вроде как выйти из дома и осмотреться по сторонам.

— Как, на хрен, такое возможно?

— Мне вправду тебе нужно объяснять?

Ответом служит нахмуренное выражение великана.

— В общем, — продолжаю я, — дом стоит на однополосной дороге, так что припарковаться рядом не получится. Более того, подъездная дорожка к нему закрыта воротами.

— Как же мы тогда узнаем, что этот таинственный мудила приехал? Если он вообще приедет, конечно же.

— Я обнаружила придорожную площадку метрах в четырехстах за домом. Там мы и припаркуемся.

— Пупсик, это не ответ на мой вопрос.

— Я как раз к этому и веду. С одной стороны дома есть лесок. Пройдем назад по дороге, перелезем через ограду и незаметно подберемся к дому.

Клемент снова хмурится.

— Думаешь, плохая идея?

— Идея-то ничего, только я не особый любитель шастать по сельским е***ням.

— Да какое там шастать-то, несколько сотен метров от силы.

— Надеюсь, коров поблизости не будет. Не доверяю я этим мутным тварям.

— Ешь-то ты их с удовольствием!

— Когда они дохлые, это другое дело.

Я качаю головой.

— Поверить не могу! Мы вот-вот разоблачим аферу века, а ты только из-за скота и переживаешь!

Наконец, перед нами финальный отрезок пути. Я сворачиваю на однополосную дорогу и плетусь на третьей передаче, всего лишь тридцать километров в час. По обеим сторонам за жердевым забором тянутся поля и луга. Смотреть не на что, весь пейзаж — хмурое небо да редкие деревья.

Заборчик сменяется живой изгородью, и дорога круто изгибается. За поворотом, метрах в двухстах слева, из-за рощицы голых деревьев проглядывает крыша дома.

— Вот он, — киваю я в сторону строения.

Немного ускоряюсь, чтобы не вызвать подозрение у обитателей жилища. Участок показывается за окном всего лишь на несколько секунд, но выглядит он в точности, как я и помню по Гугл-панорамам. Придорожная граница засажена высоким кустарником, несколько запущенным, а за основательными на вид деревянными воротами, чуть смещенными от центра, к дому бежит дорожка. Вид самого строения скрыт плотно растущими деревьями на участке. Лишь успеваю заметить кирпичные стены, выкрашенные в белый цвет: даже в это время года мать-природа надежно прячет дом от посторонних глаз. Пейзаж справа тоже не отличается открытостью: над дорогой высится рощица из белых берез и рябины.

Когда я снова бросаю взгляд влево, шпалера как раз заканчивается, и опять тянется жердяная изгородь. За ней стоит лесок, через который мы и собираемся подкрасться к дому.

Метров через четыреста я останавливаюсь на придорожной площадке. Глушу двигатель и смотрю на часы на панели.

— Двадцать минут, — объявляю я.

— До чего?

— До двух часов — когда у Алекса была назначена встреча.

— Тогда нам лучше поторопиться.

Мы выбираемся из машины и идем обратно вдоль дороги. За исключением шороха ветвей да редких криков чаек, стоит зловещая тишина.

— Не нравится мне это, — бормочет Клемент.

— Что не нравится?

— М-м… Пустота.

— Понимаю. Да уж, живя в Лондоне, привыкаешь к постоянному шуму.

— Я не об этом.

— А о чем же?

— Ни о чем. Забудь.

Достигаем рощицы, быстро оглядываемся по сторонам — необходимости в этом, по правде говоря, и нет — и перебираемся через ограду.

— Нужно немного отойти от дороги, — тихонько говорю я. — Вдруг мимо проедет машина, тогда нас заметят.

— Очень в этом сомневаюсь.

— Например, машина Алекса.

— Ах да, верно.

Вскоре становится ясно, что нога человека не ступала в этом лесу вот уже много лет, и за отсутствием тропинок нам приходится брести по рыхлой земле. Углубившись метров на тридцать, я оборачиваюсь:

— Пожалуй, достаточно. Теперь идем в сторону дома.

Клемент шумно принюхивается. В воздухе ощущается запах моря, к которому примешивается вонь сырости и перегноя. Великан недовольно косится на меня. Определенно, не милый его сердцу бетон и асфальт.

Не дожидаясь новой порции сетований, я поворачиваю на девяносто градусов и двигаюсь к цели.

В отличие от Клемента, сельская среда меня не тревожит. Вот сердце у меня грохочет так, что его могут услышать из дома, до которого остается все меньше и меньше. И сквозь звенящие нервы и зуд предвкушения я уже ощущаю «звоночек». Теперь, однако, дело сводится не только к потенциальной передовице: слишком многое поставлено на кон, слишком многое вложено — и все слишком личное, начиная с разбереженных старых ран из-за отца и заканчивая потерей всего имущества в огне. Совсем скоро я узнаю, окупятся ли мои жертвы, или же они принесены напрасно.

Впереди за деревьями проглядывает белая кирпичная стена, и я останавливаюсь и указываю на нее подтянувшемуся Клементу.

— Вот и дом, — шепчу я.

— Ни хрена не видно. Надо подойти поближе.

Я киваю, и мы крадемся дальше, со всей осторожностью ступая по усеивающим землю сухим веткам.

Постепенно деревья редеют, но, к счастью, листва на них еще сохранилась. Великану, впрочем, все равно приходится пригибаться по мере приближения к дому. Метрах в двадцати от здания снова останавливаемся, поскольку теперь нам требуется какое-то укрытие.

Я киваю на раскидистый падуб немного левее от нас. Размером кустарник с маленькую машину, так что спрятаться есть где, и из-за него можно будет наблюдать за фасадом дома.

Прячусь за куст и присаживаюсь на корточки.

— Сколько времени? — шепчет Клемент, устраиваясь рядом.

— Час пятьдесят две.

Смещаюсь на полметра, чтобы получше разглядеть. В поле моего зрения попадает торцевая стена здания и гравийная парковочная площадка, занимающая почти все пространство перед фасадом. Изгиб подъездной дорожки мне тоже различим, но ворота уже нет. Сам дом, насколько я могу отсюда судить, совершенно невыразительный. Скорее всего, это бывшая ферма, при строительстве которой больше руководствовались функциональностью, нежели архитектурными достоинствами. Внешние стены, возможно, и побелили для оживления аскетичной кирпичной кладки, однако на унылости внешнего вида это нисколько не сказалось. А уж на фоне темных туч и высоких деревьев дом и вовсе смотрится мрачно.

Сверяюсь с часами: час пятьдесят пять.

Медленно текут секунды, и впервые с отъезда из Лондона меня начинают одолевать сомнения. Я поворачиваюсь к великану:

— Скажи мне, что это не безумная затея, как я прямо сейчас ощущаю.

— Мы прячемся за кустом в лесу, у черта на куличиках, и караулим мужика, который может быть в Борнмуте, или Уэймуте, или в любом другом дорсетском городке. Спроси еще раз минут через двадцать.

Похоже, идея и вправду безумная.

— Надеюсь, скоро выясним.

Вдруг со стороны дороги доносится шум машины.

— Тихо! — шиплю я.

Звук становится все громче, однако потом постепенно стихает вдали.

— Прости. Ложная тревога.

Снова бросаю взгляд на часы: минутная стрелка стоит почти вертикально. Несколько утешает то обстоятельство, что пунктуальностью Алекс никогда не отличался.

Словно бы одного неудобства сидения на корточках недостаточно, тучи решают освободиться от бремени, и по земле вокруг начинают стучать крупные капли дождя.

— Ну вообще охренеть, — бурчит Клемент. — Теперь еще и промокнем.

— Хватит ныть.

— У самой-то пальто непромокаемое.

— А джинсы нет, и уж точно не кроссовки. Кроме того, ты сам захотел каждый день носить свою чертову безрукавку, никто тебя не заставлял.

Какое-то время Клемент дуется молча, затем находит новую причину для недовольства:

— Курить хочу, умираю.

— Ты выкурил сигарету, когда вышел из машины!

— Да, но это было двадцать минут назад.

Я уже собираюсь разразиться продолжительной и отчасти лицемерной отповедью о вреде курения, когда мои уши улавливают слабый звук в отдалении — вой выхлопной трубы.

— Тихо!

Шум становится громче, и вдруг падает до булькающего рокота. Судя по всему, машина остановилась у ворот. Затем водитель дважды газует, и до нас доносится шорох шин по гравию.

Наконец, медленно показывается и сам автомобиль — черный «ягуар-купе». Его номерной знак подтверждает, что он сошел с конвейера только в этом году.

— Вот это таченция! — тихонько ахает Клемент.

Машина останавливается в десяти шагах от дома, и двигатель умолкает. Нашим глазам предстает лишь задняя часть «ягуара», с окошком что амбразура. Так и вижу, как за его рулем сидит сам Джереми Кларксон.

Едва ли осмеливаясь дышать, не свожу глаз с автомобиля в ожидании, когда же откроется водительская дверца.

Мучительно тянутся секунды, затем раздается щелчок замка, и дверца медленно распахивается. Перво-наперво показывается нога, демонстрируя некоторые детали облачения — разумеется, костюм и отполированные черные туфли. По некой причине остальные части туловища являть себя не спешат. Мне так и хочется матом заорать на водителя, чтобы он побыстрее отрывал свой зад от сиденья, однако тот, как назло, поглощен какими-то своими делами. Может, просматривает сообщения на телефоне, а может, смакует роскошь интерьера «ягуара» ручной отделки.

Я едва ли не киплю от раздражения.

И вот водитель наконец-то выбирается из машины. Нам только его спина и видна, но лично мне вовсе не обязательно, чтобы он оборачивался. Я узнаю его и без этого.

32

Мне удается удержаться от радостного вопля и триумфального выкидывания кулака, и я довольствуюсь тем, что как чокнутая скалюсь на Клемента и беззвучно шевелю губами:

— Это Алекс. Это Алекс.

Глаза мои бегают туда-сюда с вытянувшейся физиономии великана на направляющегося ко входной двери Палмера. Через пару секунд второй исчезает из виду, после чего раздается стук закрываемой двери. Я наконец-то могу заговорить, не опасаясь разоблачения.

— Так и знала, что это он! — едва ли не визжу я. — Чутье меня редко подводит!

— И что теперь собираешься делать?

— Все проще простого — мы идем и предъявляем ему!

— То есть постучишься к нему и обвинишь его, что он Таллиман?

— В общем и целом, да.

— А он скажет, что ты сошла с ума, и захлопнет у тебя перед носом дверь.

— На этот случай у меня имеется секретное оружие — Клемент.

— В смысле?

— Ты наверняка сможешь вынести дверь, а потом мы применим какой-нибудь из твоих особых допросов.

— Да запросто, но что потом? Признание без улик мало чего стоит.

— Нам известно, что этот дом посещали два человека, причастные к «Клоуторну». И раз уж здание находится в самой глуши да зарегистрировано на неотслеживаемую иностранную компанию, то более подходящего места для поиска улик и не придумать.

— Допустим.

— Есть только один способ проверить это.

— И все же я не уверен. Пупсик, ты вправду хочешь это провернуть?

— А что же еще? Вернуться в Лондон и сидеть на заднице?

— Нет, но… Не знаю. Что-то здесь не так.

— А можно конкретнее?

Клемент на несколько секунд прищуривается, словно бы пытаясь что-то вспомнить. Я терпеливо дожидаюсь ответа. Меж тем холодные капли дождя начинают просачиваться за воротник, и меня невольно пробирает дрожь.

— Мне становится холодно, — тараторю я. — Может, определимся наконец?

Великан открывает глаза и вздыхает.

— Ладно. Будь по-твоему.

Я чмокаю его в щеку и поднимаюсь, что радостно приветствуют ноющие бедра и спина. Нужно действовать быстро, пока великан не передумал, и я выхожу из-за куста и жестом призываю его следовать за мной.

Мы выходим из леска, и тогда становится ясно, зачем домовладелец засыпал площадку перед своим укромным местечком тоннами гравия — ступаешь словно по чипсам, и подобраться неслышно практически невозможно.

Раз уж со скрытностью покончено, я решаю поставить на скорость и мчусь к входной двери. На крылечке оборачиваюсь в ожидании своего сообщника, однако он совершенно не торопится.

И вдруг дверь у меня за спиной открывается.

Я резко разворачиваюсь.

— Привет, Эмма, — невозмутимо произносит Алекс.

С учетом неожиданности нашего появления спокойствие его просто поразительно. Вызывает удивление и его странная поза, словно у стражника на посту: ноги чуть врозь, руки за спиной.

Вариант, если Алекс совершенно буднично откроет дверь и поздоровается, я даже не рассматривала. И потому сейчас слишком сбита с толку, чтобы моментально выработать новую тактику поведения.

В итоге первым действует Алекс.

Пока Клемент с хрустом подходит сзади, Палмер достает руки из-за спины и эдак неспешно поднимает их перед собой. В каждой у него штуковина, смахивающая на черно-желтую электрическую дрель. По необъяснимой причине одна из этих дрелей направлена на меня, а вторая на Клемента за моим правым плечом.

Хруст за спиной уже совсем близко, а в следующую миллисекунду… Больно. Очень. Больно.

Единственные мышцы, которыми я способна управлять, — это глазные, и я различаю две проволочки, а на их концах — вонзившиеся мне в грудь гарпунчики. Слишком поздно до меня доходит, что угрожали мне не электрической дрелью, а полицейским тазером.

Я падаю на гравий — и не одна. Посылаю сигнал своей руке дотянуться до распростершегося великана, однако команда до адресата не доходит. Ситуация с ногами ничуть не лучше. Каждый нерв моего тела буквально горит, но вот передавать управляющие импульсы не способен. Теперь-то я знаю, как ощущается полный паралич.

А потом меня охватывает страх, подобный которому я прежде никогда не испытывала, — страх, сопутствующий полнейшей и безоговорочной беспомощности. В ужасе наблюдаю, как Алекс приседает рядом с Клементом, достает из кармана шприц и вонзает его в руку великана. Мой спаситель самого себя спасти не может — только издает стон, а потом… А потом ничего.

Алекс извлекает второй шприц и поворачивается ко мне. Я пытаюсь заговорить, однако слова не идут, да и язык не слушается.

— Ты никогда не умела вовремя остановиться, — вяло произносит он. — Потому я не особо удивлен, что ты за мной следила. Но сработано здорово, я даже не догадывался.

Увы, я даже не могу сообщить ему, что он ошибается, пускай это и было бы весьма незначительным торжеством.

Палмер втыкает мне в руку шприц.

— Тебе с дружком лучше поспать, пока я соображу, что же с вами делать.

Моя голова заваливается набок, и передо мной открывается захватывающая панорама темного неба. Оно все темнеет и темнеет, пока…

33

Чересчур много всего.

Я отчаянно продираюсь сквозь спутанные мысли. Что произошло? Где я?

Навести бы в них порядок, вот только… Боль. Она дает знать о себе везде — в черепной коробке, глазах, плечах, груди, и в запястьях. И еще холодно… Просто охренеть как холодно.

Во рту пересохло, но ощущается привкус крови. И вроде еще чего-то. Или это не привкус, а запах? Я принюхиваюсь: древесина. Отсыревшая древесина и душок плесени, как от старой мешковины.

Я отваживаюсь открыть глаза.

Под веками у меня еще суше, чем во рту. Несколько раз моргаю.

Оказывается, я сижу на полу. И теперь мне видно, что ноги у меня вытянуты вперед, хотя я этого даже не чувствовала. Поворачиваю голову и немедленно расплачиваюсь за опрометчивость вспышкой боли. Движение глаз в словно набитых песком глазницах, по крайней мере, не вызывает тошноты, и вверху я различаю одинокое окошко, сплошь покрытое пылью и паутинами. За ним ничего не разобрать, лишь пятна различных оттенков серого.

Кошусь влево. Обитые деревянными планками стены и дверь с ржавой металлической ручкой. Сводя воедино то немногое, что мне открылось, я прихожу к выводу, что нахожусь в каком-то запущенном деревянном строении. Возможно, в сарае.

Теперь смотрю вправо. При виде торчащих из расклешенных джинсов пары потертых ботинок «челси» меня охватывает неимоверное облегчение.

— Клемент! — хрипло выдавливаю я. — Ты меня слышишь?

Ответа нет. Двигаю головой и опять кривлюсь от боли. Закрываю глаза и жду, пока она не утихнет. Через какое-то время отваживаюсь поднять веки и тогда вижу, что Клемент сидит привалившись к планчатой стенке, явственно в отключке.

Мне во что бы то ни стало необходимо привести его в сознание, однако для этого придется встать и пройти разделяющие нас пару метров.

Каждая клеточка моего тела отдается болью, и, если я пошевелюсь, станет гораздо хуже. Вот только выбора у меня нет. Невзирая на ужасные мучения, придется вставать.

Мозг посылает руке сигнал сместиться и оттолкнуться от пола. Команда получена, однако результатом всех моих усилий является лишь жгучая боль в запястье. Пробую другой рукой — еще больнее. По какой-то причине мне не пошевелить руками, однако это никак не может быть следствием удара тазером. С моих губ уже готово сорваться чудовищное ругательство, но тут от внезапного осознания так и перехватывает дыхание: да у меня же связаны запястья!

Одна за другой на меня обрушиваются волны страха, боли и беспомощности. Под их безжалостными ударами разум цепенеет. Как бы отчаянно я ни сопротивлялась, из глаз брызжут слезы, и вот я уже рыдаю — щеки трясутся, губы дрожат.

Я зажмуриваюсь и медленно опускаю голову на содрогающуюся грудь.

— Не… смей…

Не задумываясь о последствиях, открываю глаза и резко поворачиваю голову вправо. Меня едва ли не выворачивает наизнанку, но я даже не обращаю внимания.

— Слава богу, — всхлипываю я.

— Можешь не стараться, — хрипит Клемент. — Он все равно не слушает.

— Ты в порядке?

Он крутит головой по сторонам и морщится.

— Ага, в полнейшем.

Никогда еще его сарказм не звучал такой музыкой для моих ушей.

— Что произошло, черт возьми? — спрашивает он.

— Алекс вырубил нас тазером.

— Чем вырубил?

— Тазером — это такой электрошокер, вызывает временный паралич.

— И насколько временный? Я как будто несколько часов пролежал в отключке.

— Он что-то вколол тебе. То есть нам. Наверное, какое-то успокаивающее.

— Что-то не чувствую я себя успокоенным, пупсик. Да меня как будто катком переехало!

— У меня такое же ощущение.

— И ты не знаешь, где мы?

— Не знаю, и как сюда попали — тоже.

— Ну, тебя-то наверняка просто через плечо перекинул, но вот как меня перетащил, хрен его знает. Ни за что не поверю, что этот рыхлый дрочила меня донес.

— По правде говоря, Клемент, в данный момент переживать стоит из-за вещей посерьезнее. Что бы там Алекс ни задумывал насчет нас, я предпочла бы оказаться подальше отсюда, когда он определится.

— Что-то не догоняю.

Он пытается переместиться и сталкивается с той же удручающей проблемой, что ранее и я.

— У меня связаны руки.

Я слышала это выражение сотню раз — обычно от какого-нибудь крючкотвора в местном совете, когда осмеливалась подать жалобу. На этот раз смысл у фразы, увы, буквальный.

— Такая же история.

— Ну совсем охренительно!

Клемент приваливается к деревянной стенке. Не будь у него связаны руки, готова поспорить, одна бы из них сейчас потянулась к усам. Поскольку у меня самой по части идей туго, я предоставляю ему время поразмыслить.

Он снова подается вперед.

— Мне нужно, чтобы ты залезла ко мне в ботинок.

— Боже, только не говори, что у тебя фетиш ног! Сейчас не время и уж точно не место!

— Не, только фетиш ножей.

— Что-что?

— Да ножик того ушлепка. Я его в ботинок спрятал.

— Правда? Зачем?

— Потому что я предупреждал тебя, что мне не нравится эта затея. Насчет Алекса, может, ты и оказалась права, зато я не ошибся, что здесь что-то не так.

— Клемент, так и расцеловала бы тебя, если бы могла!

— Ну так давай выбираться отсюда, и тогда целуй как хочешь.

— Договорились! Так что мне делать?

— Поерзай на заднице, чтобы развернуться руками ко мне. Я подвинусь и подниму ногу, чтоб тебе достать до ботинка.

— И что потом?

— Достань нож, выкинь лезвие и просто крепко держи. А я развернусь и повожу этими ублюдскими путами на руках по лезвию. Думаю, хватит пару раз надрезать, и тогда смогу их порвать.

У меня даже появляется некоторое подобие улыбки, и я принимаюсь за исполнение задуманного. Увы, стоит мне лишь оторвать от пола левую ягодицу, как деревянную дверь сотрясает глухой удар. Судя по всему, снаружи отпирают замок.

— Назад! — шипит Клемент. — К нам гости.

Я прислоняюсь к стене и пытаюсь хоть сколько-то взять себя в руки.

Дверь со скрипом распахивается, и в тусклом свете возникает пухлый силуэт Алекса Палмера. Он останавливается на пороге, давая привыкнуть глазам к сумраку нашей временной тюрьмы.

Мне хочется выложить ему тонну всего — и ни грамма приятного, — и в итоге я не сдерживаюсь:

— Что, на хрен, за игрушки такие, Алекс?

Мой бывший коллега, теперь облаченный в темно-зеленую непромокаемую куртку и резиновые сапоги, угрюмо смотрит на меня. И вполне разумно предпочитает держаться подальше.

— Никаких игрушек. Все предельно серьезно.

— У тебя ровно десять секунд, чтобы развязать нас, а не то…

— А не то что? — перебивает Алекс. — Не в твоем положении диктовать условия.

С горечью вынуждена признать его правоту.

— Чего ты хочешь?

— Вот это хороший вопрос, Эмма. Я скажу тебе, чего я хотел: чтобы ты не совала свой нос в дела, которые тебя совершенно не касаются. И я предоставил тебе уйму возможностей слиться. Господи, да я даже работу тебе предложил. И вот к чему все это привело. Так что отныне дело сводится вовсе не к тому, чего я хочу.

— А к чему же тогда?

— К тому, что нужно сделать.

Он сует руку в карман куртки и достает штуковину, которую за дрель уж точно не принять.

— Вставай, — приказывает Алекс, небрежно направляя пистолет в мою сторону. Воистину, одни могут прожить всю жизнь, в глаза не увидев огнестрельного оружия, — по крайней мере, в Великобритании, — а мне вот за два дня угрожают пушкой уже во второй раз. Тяжелая выдалась неделька.

Поворачиваю голову к Клементу в надежде на его телепатическое предложение, как нам выбраться из столь затруднительного положения. Судя по его сосредоточенному выражению лица и вздувшимся венам на шее, он, скорее всего, пытается разорвать путы на запястьях.

— Вставай, говорю!

Снова поднимаю взгляд на Палмера.

— А то что? Застрелишь?

— Думаешь, не смогу?

— Я думаю, Алекс, что ты жалкое и убогое подобие мужчины. Хоть ты и родился с яйцами, у тебя их нет!

Он приседает на корточки и, глядя мне в глаза, с ухмылкой говорит:

— Забавно. Видишь ли, твоя подружка Джини Варма вчера вечером почти точно так же и выразилась, когда я ей звонил. Ты прямо своего клона слепила, Эмма.

— Джини не имеет к этому никакого отношения.

— Как и ты к блокноту. Или твой отец, коли на то пошло.

— Может, расскажешь, как он у него оказался?

— Теперь это уже неважно. Блокнота все равно больше нет.

— Последняя улика, касающаяся «Клоуторна».

— Ах, какая утрата! — презрительно фыркает Палмер.

— Ладно тебе, Алекс, теперь-то можешь и рассказать. И кстати, как тебя-то вовлекли?

— Э нет, Эмма, так не получится. Это тебе не кино про Джеймса Бонда. Боюсь, ты никогда ничего не узнаешь.

— Я знаю, что ты Таллиман.

Подтверждения не следует. Алекс лишь качает головой и ухмыляется.

Затем поворачивается к Клементу и кричит:

— Как ты там, Ларч? — У меня мелькает мысль, смотрел ли великан когда-нибудь «Семейку Аддамс», чтобы понять иронию Палмера. — Я бы на твоем месте не трепыхался — эти кабельные стяжки тебе в жизнь не порвать.

— Пошел ты!

— Успокойся, как-нибудь обойдусь. Эмма вот…

Тело великана заметно напрягается, а если бы взгляд был способен убивать, Палмера уже везли бы в морг.

— Да ты не волнуйся, — бросает, увы, вполне живой Алекс. — Я за другими не подбираю.

Теперь мой разгневанный взгляд пропадает впустую, поскольку он сосредотачивается на часах.

— Хоть и мило тут с вами болтать, нам пора. Давай, вставай.

— Никуда мы не пойдем!

— Пойдешь, Эмма, пойдешь. А нет, так твоя подружка Джини присоединится к своему женишку в больнице — вот только, подозреваю, койку ей выделят в реанимации.

— Ты блефуешь!

— Да ну? Хочешь рискнуть и проверить? Мне стоит сделать лишь один звонок, и тот же человек, что наехал на ее жениха, сегодня вечером навестит ее в квартире в Шордиче… Когда она будет лежать в своей кроватке совсем одна.

Палмера я знаю достаточно хорошо, чтобы опознать его ложь, и в данном случае, боюсь, он вовсе не врет.

— Последний раз говорю. Вставай!

Решаю не рисковать и принимаюсь дергаться, словно морж на берегу, в попытке подняться без рук. Клементу это дается на вид гораздо легче, пускай ему и приходится перемещать куда большую массу.

Палмер выходит наружу спиной вперед, по-прежнему держа меня на прицеле. Вот только размахивать пистолетом ему совершенно не идет: он выглядит словно десятилетний мальчик, играющий в ковбоев и индейцев.

— Дернешься, Ларч, — звучит предостережение, — и первая пуля достанется ей.

Выхожу из сарая. Вообще-то мне нравятся живительные морские бризы — лучше средства освежиться и не придумать, — однако при данных обстоятельствах порыв холодного воздуха бросает меня в дрожь. Возможно, еще только наступает вечер, но из-за плывущих по серому небу зловещих низких туч мрак ощущается едва ли не ночным.

Оглядываюсь по сторонам, пытаясь определить наше местонахождение. Смотреть, в сущности, и не на что. Наша деревянная тюрьма — всего лишь садовый сарай на краю широкой лужайки, обсаженной по бокам живой изгородью минимум на полметра выше меня. За деревьями различается беленый дом — очевидно, его задняя часть. В дальнем конце участка, метрах в пятидесяти, лужайка резко обрывается, и открывается небо.

Разворачиваюсь обратно к сараю, ожидая выхода Клемента. Происходящего внутри я не вижу, но вот Алекс видит, и зрелище явно не доставляет ему удовольствия.

— Поднимайся! — орет он. — Живо!

Пистолет пускай и направлен в мою сторону, все внимание Палмера обращено за дверь. Я делаю несколько шагов вправо, и моим глазам предстает разворачивающееся внутри действо. И таковое застигает меня врасплох.

Клемент снова на полу, однако теперь стоит на коленях, словно бы в молитве низко склонив голову. Алекс озадачен в той же степени, что и я.

— Я тебя предупреждаю! — ревет он. — Вставай, черт тебя подери!

Его вопли остаются без внимания.

— «Возрадовалось сердце мое в Господе, — бубнит великан стих из Первой книги Царств, — вознесся рог мой в Боге моем».

«Черт! Да он и вправду молится!»

— «Широко разверзлись уста мои на врагов моих, — не унимается Клемент, — ибо я радуюсь о спасении Твоем».

Палмер поворачивается ко мне.

— Скажи ему, чтоб вставал!

— Что? Это у тебя пушка, ты и говори!

Он повторяет приказ, однако великан по-прежнему стоит с опущенной головой и продолжает молиться.

Решительностью Алекс никогда не отличался и теперь, столкнувшись с нежеланием Клемента покидать сарай, явственно мучится сомнениями. Справедливости ради, я тоже. Мне приходит в голову мысль, что великан пошел на хитрость с целью отвлечь Палмера, чтобы я могла удрать, но даже если мне и удастся пробежать полсотни метров до дома и не схлопотать при этом пулю, куда, черт побери, потом-то бежать? Тут на километр никаких домов вокруг. И даже если Алексу хватило глупости не забрать мой мобильник из кармана пальто, мне все равно до него не дотянуться. В общем, если Клемент ожидает от меня что-то вроде этого, он может молиться хоть неделю, нам это нисколько не поможет.

Но зачем же тогда ему понадобилось устраивать спектакль именно в этот момент?

Текут секунды, молитва продолжается. Терпение Алекса уже явно на исходе, и он приказывает мне опуститься на колени. Неохотно, я медленно подчиняюсь.

— Даю пять секунд, — орет он Клементу. — И после этого я прострелю ей башку!

Молитва продолжается.

— Пять! — цедит Алекс.

— «Нет столь святого, как Господь…»

— Четыре!

— «Ибо нет другого, кроме Тебя…»

— Три!

— «И нет твердыни, как Бог наш».

— Два!

Клемент поднимает на нашего мучителя мрачный взгляд и вздыхает:

— Иду я, иду.

Великан неспешно поднимается на ноги, к нескрываемому облегчению Алекса, который чуть отступает назад, все так же держа меня на прицеле. Клемент выходит из сарая и останавливается сразу за дверью.

— Похоже, Бог тебя не услышал, — ухмыляется Палмер. С разрешением ситуации он снова источает самоуверенность.

Великан делает шаг вперед, сокращая расстояние до Алекса метров до трех, и отвечает:

— Может, и не услышал. А может, и услышал. Но на твоем месте я бы боялся до усрачки.

— Бога, что ли?

— Не-а. — Клемент делает еще один шаг вперед. — Меня.

Уменьшившаяся дистанция несколько сбивает спесь с Палмера, и он направляет пистолет на великана, который в ответ воздевает очи горе. Алекс машинально отслеживает его взгляд, и какое-то мгновение оба мужчины молча стоят, созерцая темное небо. Один из них моргает первым.

Вдруг правая рука Клемента плетью взметается вперед. Мои глаза толком даже не улавливают стремительное движение, так что реакции Алекса даже ожидать не приходится. Прежде чем мы оба осмысливаем произошедшее, для одного из нас уже слишком поздно.

Словно мокрая веревка правая рука Палмера опадает, и пистолет выскальзывает у него из пальцев. Его пухлая физиономия искажается от боли, он опускает взгляд, и глаза его расширяются от ужаса, когда до него доходит вся серьезность ситуации. В опасной близости от сердца из куртки торчит рукоятка ножа.

Ноги под ним подгибаются, и он мешком валится на землю. Будь у меня даже свободны руки, никакая первая помощь ему уже не поможет. Теперь мне становится понятно, что своей молитвой Клемент лишь тянул время. Так он заполучил возможность достать из ботинка нож и перерезать стяжки на запястьях. Могла бы и догадаться, но теперь уж поздно.

Два дня, два покойника.

На этот раз, однако, в смерти виновен мужчина, с которым прошлой ночью я делила постель.

— Какого хрена? — ору я на великана. — Зачем ты это сделал?

— Либо он, либо мы, пупсик, — пожимает Клемент плечами, помогая мне подняться.

— Но… Вовсе необязательно было его убивать!

— Я и не убивал. Просто бросил нож в его сторону, и ему не повезло.

Он подходит к трупу Алекса и осторожно вытаскивает нож у него из груди. Затем быстро вытирает оружие о куртку мертвеца и разрезает мои путы.

Не обращая внимания на обжигающую боль в руках, бросаюсь к телу и приседаю рядом, чтобы подтвердить или опровергнуть свои худшие опасения. Увы, пульс не прощупывается, дыхание отсутствует.

— Я не хотела этого! — плачу я.

— Люди умирают. И иногда они этого заслуживают.

Поднимаю взгляд на Клемента.

— Как ты можешь быть таким бесчувственным? Господи, он же мертв!

— А чего ты от меня ожидаешь? Извинений, что я бросил нож в мужика, который собирался нас пристрелить?

— Он не убил бы нас!

— Ты в этом уверена?

В чем бы ни заключалась вина Алекса, смерти он не заслуживал. Так же, как и Терри Браун, впрочем. Тем не менее оба они мертвы, и какая-то доля ответственности за их преждевременную смерть лежит и на мне — потому что я так и не отступила.

В тот самый момент парковки на конном дворе в Суррее я запустила цепочку событий, которая в итоге и привела нас сюда. Не остановись я тогда по пути в Лондон, никогда бы и не познакомилась с Клементом. А без него Джейдон благополучно отнял бы у меня сумочку и телефон, и я так и не узнала бы, что такое «Клоуторн». И не стояла бы сейчас на продуваемом ветрами участке в Дорсете, а Терри Браун и Алекс Палмер были бы живы.

Мы оба виновны в их гибели, но один из нас больше.

— Клемент, между тобой и смертью что-то есть?

— А?

— Та несчастная в суррейской конюшне — она ведь тоже погибла от ножа в груди, верно?

— Она была гребаной маньячкой, из-за этого и погибла. Я не убивал ее.

— Значит, просто совпадение?

— Как будто это что-то необычное.

— С тобой, похоже, слишком уж обычное.

— Что ты хочешь этим сказать?

Блаженство, с которым я проснулась сегодня утром, словно бы опорочено. А мужчина, вызвавший это самое блаженство, похоже, вовсе не тот человек, за которого я его принимала.

— Ты не должен был убивать Алекса, — снова шепчу я.

— Слушай, я не собираюсь стоять здесь и отмораживать себе яйца, пока мы тут ходим кругами. Чувак мертв, и, по правде говоря, я только рад этому, потому что это означает, что я никуда не отправлюсь.

— Что-что?

— Ничего.

— Не уходи от вопроса! Что ты хотел этим сказать?

— Неважно. Все кончено, и мы можем продолжать жить дальше.

— Ты вправду считаешь, что мы сможем жить себе в удовольствие, притворяясь, будто ничего не произошло… После этого? — Я указываю на труп Алекса.

— А почему нет-то?

Меня всерьез беспокоит полное отсутствие раскаяния у Клемента. Но не удивляет, коли на то пошло — мы с ним из совершенно разных миров. Вместо того чтобы встревожиться его беспечной склонностью к насилию, я наивно романтизировала эту черту. Чувствовала себя в безопасности в обществе великана и едва ли не упивалась его наплевательством. Черт, да я даже потакала ему, полностью игнорируя его предупреждения, во что я ввязываюсь.

Крови Алекса на моих руках столько же, сколько и на клементовских.

— Это кошмар какой-то. Господи, как я жалею, что вообще прознала об этом чертовом «Клоуторне».

Великан подходит ко мне, однако благоразумно воздерживается от утешающих объятий.

— Послушай, пупсик, — говорит он. — Тебе все-таки стоит помнить, кто здесь плохие парни. Я тебе еще в самом начале говорил, что мы имеем дело с очень опасными людьми. И не смей винить себя за все случившееся. Тут так: либо мы, либо они. И они проиграли.

— Но я… Я не думала, что погибнут люди.

Великан отваживается положить руку мне на плечо.

— По-моему, ты совсем закоченела. И наверняка у тебя шоковое состояние. Давай-ка пойдем в дом и там подумаем, что нам делать.

Мне вовсе не хочется, чтобы он так ворковал со мной — в душе у меня и так царит раздрай. Какая-то моя часть желает броситься к машине и сломя голову помчать обратно в Лондон. Другая часть еле сдерживается, чтобы не закатить Клементу истерику, что из-за него я влипла в ужасную историю.

— Заодно и покопаемся там, — добавляет великан. — Разве не за этим мы сюда и приехали?

— Я даже не знаю. Все это теперь кажется таким… неважным.

— Погоди еще, пройдет пара дней, и уже не будет казаться.

— Ты так думаешь?

— Ага? Ты будешь жалеть, что не воспользовалась возможностью отыскать свидетельства преступлений этих мудил на протяжении многих лет. И, пупсик, не найдешь ты — найдет кто-нибудь другой.

Мои и без того саднящие щеки обжигают ледяные капли. Этого стимула вполне достаточно, чтобы принять решение.

— Ладно, — вздыхаю я. — А что насчет Алекса?

Клемент смотрит на безжизненное тело на земле.

— Сомневаюсь, что он куда-нибудь уйдет.

34

Пока мы идем по лужайке к дому, я перебираю варианты дальнейших действий.

— Как думаешь, может, вызвать полицию?

— Не, ни в коем случае.

— Почему?

— Я тебе уже говорил, что не доверяю им. А у нас этот дохлый чувак у сарая, которого придется как-то объяснять. Следующие полгода нас будут мурыжить на допросах, пока не придумают, что на нас повесить.

— И что тогда? Просто обыщем дом и поедем назад в Лондон?

— Именно. Если что-нибудь найдешь, сможешь написать свою статью. А где ты раздобыла доказательства, рассказывать вовсе ни к чему. Кто вообще знает, что мы здесь?

— Никто не знает, но я уже не уверена, что хочу писать эту статью.

— Ты издеваешься? Ты только ради этого и ввязалась в эту фигню, разве нет?

— Да, но это было до того… до того, как погибли люди.

Не стану отрицать, журналисты отнюдь не славятся своими высокими моральными принципами, однако извлекать выгоду — как финансовую, так и карьерную — из смерти двух человек правильным мне все-таки не представляется.

— А как же все эти люди, которые пострадали из-за «Клоуторна»? Как насчет той цыпочки Стейси — разве она не заслуживает правды о смерти своего отца?

— Что ж, наверно, заслуживает.

— Послушай меня, пупсик: мы все делали правильно. Ну да, парочка шельм в процессе отдала концы, но с плохими людьми порой и происходит плохое. И они сами знают, чем рискуют.

— А ты сам, Клемент? Ты плохой парень?

— Не мне об этом судить.

— А кому же еще, если не тебе?

Мы доходим до конца лужайки, и великан указывает на большие стеклянные двери в задней части дома.

— Попробуем пробраться здесь, — комментирует он, игнорируя мой вопрос.

А у меня уже нет сил добиваться ответа, и я просто устало бреду за ним.

Он дергает за ручку, и дверь скользит в сторону, что меня совершенно не удивляет. Даже если у хозяина этого дома и имелся пистолет, сельские жители, как правило, мало беспокоятся насчет пришлых взломщиков.

Клемент манит меня внутрь и закрывает дверь. Приятно оказаться в тепле и тишине, хотя мне по-прежнему неуютно от идеи копаться в доме мертвеца. Но если я поделюсь своими сомнениями, великан лишь отмахнется, мол, Алекс вряд ли станет возражать.

Мы оказываемся в небольшой кухоньке, обставленной старомодной мебелью из сосны. Выглядит совершенно заурядно, и если где-нибудь в доме и хранятся свидетельства деятельности «Клоуторна», то уж навряд ли среди упаковок овсянки и макарон. Тем не менее Клемент открывает холодильник и после беглого осмотра извлекает из него тарелку с колбасным рулетом. И тут же откусывает добрую половину пирожка.

Я одариваю его гневным взглядом.

— Что? Я кроме завтрака ничего не ел!

Вы только посмотрите на него: не далее как десять минут назад он вытащил нож из груди убитого, а теперь как ни в чем не бывало пожирает его еду!

— Кто попусту не тратит, тому всегда хватает, — изрекает великан и приканчивает рулет.

Я закатываю глаза и киваю на единственную внутреннюю дверь на кухне. Меня вдруг осеняет мысль:

— Черт, а если в доме кто-то есть?

— Кто, например?

— Не знаю… Но ведь у Алекса здесь была назначена встреча на два часа. И без посторонней помощи он ни за что бы не оттащил тебя в сарай, так что в какой-то момент времени наверняка тут был кто-то еще.

— Ну и где же тогда он? Почему не пытается остановить нас?

Вопрос по существу, и ответа на него у меня нет.

— Может, кто-то и был, но уже свалил. Сама подумай, пупсик, почему нашему приятелю никто не помогал разобраться с нами в сарае? Уж всяко риск был бы куда меньше, прикрывай его кто-нибудь.

Тут Клемент прав. Достаточно лишь одного взгляда на великана, чтобы осознать всю его потенциальную опасность. Даже с пистолетом было бы весьма опрометчиво иметь с ним дело в одиночку, так что у Алекса, по-видимому, действительно не оставалось выбора. И доказательством этому служит то обстоятельство, что теперь он мертв, а мы живы.

Согласна.

— Таллимана больше нет, — подытоживает Клемент. — Давай-ка отыщем, что нам нужно, да смотаемся отсюда.

— Ладно, — сдаюсь я. — Только будь осторожнее.

Он закрывает холодильник и направляется к двери, жестом приглашая меня следовать за собой.

Мы выходим в коридор, в дальнем конце которого располагается выходная дверь, а до нее еще три, все закрытые. Хоть я и стараюсь ступать осторожно, мокрые кроссовки выдают меня скрипом по паркету. Нелюбовь Алекса к современному оформлению интерьера уже очевидна, однако обои с цветочным узором и безвкусные литографии сельских сценок своей архаичностью и вовсе вгоняют в тоску.

Великан открывает первую дверь, за которой обнаруживается туалет.

Мы достигаем конца коридора, и теперь перед нами три варианта: либо одна из дверей друг напротив друга, либо лестница на второй этаж. Если уж учитывать все возможности, то есть и четвертая: просто выйти наружу. Тем не менее, вопреки всем ужасам минувшего дня, во мне неожиданно пробуждается любопытство.

Клемент выбирает дверь справа от меня, и из помещения, явственно выполняющего функции гостиной, нас обдает волной теплого воздуха. Меблировка снова старомодная, хотя открытый камин, густой ковер и мягкий свет торшера наполняют комнату уютом. Меня немедленно захлестывают воспоминания о зимних вечерах в стареньком домике моей бабушки.

— Ничто не сравнится с настоящим камином, — замечает великан. — Нынче уже редкость.

Судя по тлеющим углям, в то время, как мы умирали от холода в сарае, Алекс наслаждался жаром от потрескивающих дров. Мое сожаление о его безвременной кончине несколько блекнет.

Над очагом висит картина, на которой изображено окруженное грядой холмов озеро. На каминной полке стоят два подсвечника и бронзовые каретные часы. Другим украшением комнаты служит пара все тех же унылых литографий на стенах. Примечательно полное отсутствие каких-либо семейных фотографий.

— Снаружи только одна тачка, — замечает Клемент.

— Что?

Я оборачиваюсь и вижу, что он смотрит в окно, выходящее на подъездную дорожку.

— Если здесь есть кто-то еще, где же его тачка?

— Что ж, согласна.

Великан возвращается в коридор, я же чуть задерживаюсь у камина, чтобы еще немного насладиться его теплом.

Когда я выхожу из гостиной. Клемент как раз переступает порог другой комнаты и бросает через плечо.

— Здесь гораздо интереснее.

Следую за ним в комнату, по-видимому, некогда служившую столовой, но затем переоборудованную в кабинет. Размерами она с гостиную, с той же тоскливой отделкой. У задней стены размещается длиннющий письменный стол, вдоль смежной — каталожный и книжный шкафы. В углу стоит основательно истрепанное кресло с торшером, призванным компенсировать недостаток естественного освещения.

Я щелкаю выключателем большого света и направляюсь к столу, на котором лежат два мобильника. И мобильники это наши. Могу лишь предположить, что Алекс хотел перед их уничтожением проверить содержащуюся на них информацию. Я передаю великану его телефон и прячу свой в карман.

Затем принимаюсь разглядывать сам стол. Честно говоря, на настоящее рабочее место он не очень-то и похож. Никаких тебе лотков или папок, и ни единой бумажки — только компьютер, настольная лампа да стаканчик с ручками. Что-то подсказывает мне, что этот компьютер только и использовали, что для просмотра сайтов и совершения покупок. Я двигаю мышкой, и экран оживает.

— Черт, — бормочу я.

— В чем дело?

— Защищен паролем. А без него ни за что не узнать, что здесь хранится.

— Что ж, тогда будем действовать по старинке.

Клемент подходит к каталожному шкафу и тянет верхний ящик. Тот не поддается.

— Заперт.

— Здорово, — вздыхаю я. — Час от часу не легче.

— Дай мне минуту, и я открою. Никакого пароля не требуется.

И с этим он извлекает из кармана нож. Так и рассмеялась бы, не будь обстоятельства столь трагичными. Сначала использует свой трофей в качестве орудия убийства, а потом — в качестве инструмента для взлома картотеки.

Пока великан возится с замком, я рассматриваю книжные полки. Книги самые разные, но много и классики вроде Оруэлла, Диккенса и Хемингуэя. Немало и биографий, в основном за авторством журналистов. Стыд и срам, что их мудрость не передалась Алексу — тогда мы, скорее всего, не оказались бы в нынешней ситуации.

Мой осмотр прерывает металлический лязг.

— Готово! — провозглашает Клемент.

Я возвращаюсь к картотеке, и великан выдвигает верхний ящик. В нем хранится несколько десятков подвесных папок, каждая из которых сверху снабжена пластиковым ярлыком с тремя заглавными буквами. Первая помечена буквами АДБ, вторая — АМР, третья — БСО. Судя по остальным ярлыкам, система учета в картотеке алфавитная.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спрашивает великан.

— Есть только один способ проверить.

Я извлекаю первую же папку и открываю. Все ее содержимое — три листа, и на каждом лишь несколько печатных абзацев. Мы молча читаем первую страницу.

— Твою мать! — бурчит Клемент.

— Да уж…

Три буквы на ярлыке периодически повторяются в тексте, и немедленно становится очевидно, что они представляют собой инициалы. Первая оказанная услуга этим АДБ — который, может быть, до сих пор жив, а может, уже умер — описывается во всех подробностях, включая и инициалы ее получателя. Если кратко, АДБ предоставил детали годовой финансовой отчетности некоего крупного банка до обнародования таковой. А в ней содержались сведения о понесенных крупных финансовых убытках, так что получатель данной информации смог продать свои акции этого банка еще до того, как плохая новость стала достоянием гласности и стоимость акций, естественно, обрушилась. Называя вещи своими именами, АДБ продал инсайдерскую информацию.

— Ты на это и надеялась, Пупсик?

Я перехожу ко второму листку и быстро просматриваю полученные АДБ услуги. В тексте указываются инициалы людей, оказывавших их.

— Да… почти.

— Почти?!

— Очевидно, что в этих бумагах перечисляются услуги, оказанные и полученные членами «Клоуторна». Однако их полные имена не указаны.

— Так и что?

— Сколько, по-твоему, в стране людей с инициалами АДБ?

— Да хрен знает. Много, что ли?

— Вот-вот. Разработавшему эту систему учета хватило сообразительности оформить записи таким образом, чтобы они оказались бесполезными в качестве улики. Даже если АДБ и выдал коммерческую тайну, однозначно его личность установить нельзя.

— Ну вообще замечательно. Что же, мы понапрасну тратим время? Боюсь… Хотя подожди.

— Что?

Внезапно снизошедшее озарение столь ошеломляюще, что у меня даже перехватывает дыхание. Я с раскрытым ртом поднимаю взгляд на Клемента, но до него пока не доходит.

— Эти записи, — судорожно выдавливаю я, — бесполезны, если только…

На мгновение останавливаюсь, чтобы немного успокоиться.

— Если только не известны фамилии всех членов клуба!

Тут челюсть отвисает и у великана.

— Черт! — ахает он. — Блокнот!

— Именно! Если известны фамилии членов клуба, информация в этих папках с указанными инициалами становится гораздо интереснее. Допустим, нам известна фамилия этого АДБ, а также тот факт, что он состоял в правлении какого-то крупного банка, — и тогда вычислить его подлинную личность не так уж и сложно!

— Поэтому-то блокнот и был так важен. Он давал ключ к разоблачению всех этих ублюдков!

— И наоборот. Как нам открылось, толку от записной книжки было очень мало, раз уж в ней указывались только фамилии. Но вот вместе папки и блокнот предоставляют практически неопровержимую улику!

Достаю из кармана телефон, чтобы проверить свою теорию сопоставлением инициалов с электронной таблицей членов «Клоуторна». Два слова в верхней части экрана пресекают мои планы на корню: «Нет сети».

— Черт! Нет связи.

— Связи?

— Мы в сельской глуши, Клемент. Чтобы работать, телефону нужно связаться с вышкой. А тут наверняка на километры ни одной.

— А что ты хотела проверить?

— Хотела открыть нашу таблицу с фамилиями и найти членов клуба по инициалам. Например, мне очень хочется узнать, кто этот АДБ.

— Ну, он-то может и подождать. Как насчет того чувака, Нитеркотта?

— Точно!

Я веду пальцем по ярлыкам, пока не достигаю последней папки, с инициалами НДХ. Раз уж досье расставлены по алфавитному порядку, закрываю верхний ящик и открываю следующий.

Примерно посередине мне попадается единственная папка, в которой могут содержаться сведения о Лэнсе Нитеркотте: с буквами НЛГ на ярлыке.

Трясущимися руками достаю безобидную на вид желтоватую папку и кладу ее поверх ящика. Какие бы секреты в ней ни содержались, Лэнсу они стоили жизни, а Стейси — отца.

Внутри обнаруживается один-единственный лист бумаги.

Мы с Клементом принимаемся за чтение, и нам открывается подлинная степень вовлеченности Нитеркотта в деятельность клуба.

Перечитываю второй раз и закрываю папку.

— М-да, трагично, — тихо произносит великан.

— Да уж. Вот бедняга.

Стейси рассказывала, что ее актерская карьера в детстве прервалась из-за проблем со здоровьем. Важную деталь, однако, она не упомянула — а именно, продолжительное пребывание в больнице вследствие острой почечной недостаточности. У Государственной службы здравоохранения доноров не оказалось, и Лэнс Нитеркотт в отчаянии обратился к «Клоуторну» за услугами, заключавшимися в незаконном получении донорской почки и хирургической операции по пересадке. Две услуги от клуба коррупционеров ради спасения дочери — да кто бы отказался от подобного предложения?

Но вот записи об оказании Лэнсом ответных услуг отсутствуют, что, как я точно помню, подтверждалось и цифрами в блокноте. По-видимому, Нитеркотт так и не погасил свою задолженность. Быть может, откупиться ему не позволяли его эстетические принципы, а может, он пытался, но у него не вышло. В чем бы ни заключалась причина, настойчивые требования клуба вернуть долг подтолкнули его к алкоголизму, и в конце концов он заплатил самую страшную цену.

Я убираю папку в ящик.

— Теперь-то ты понимаешь, пупсик, что я тебе говорил?

Поднимаю взгляд на великана.

— Даже когда клуб вроде бы и закрылся, на этого чувака Нитеркотта все равно наезжали насчет долга. Твой приятель снаружи организовал его убийство — и хрен знает, скольких еще. На его руках кровищи до черта больше, чем на моих.

Я киваю, уже ощущая некоторую вину за свои недавние мысли, и со вздохом соглашаюсь:

— Возможно. Только мне все равно жаль, что он погиб.

— Почему?

— Так бы я увидела корчи этого ублюдка, когда его преступления станут известны.

— Значит, ты все-таки напишешь статью?

— Хочу я этого или нет, уже не имеет значения. Я должна.

Я уже собираюсь приступить к извлечению из ящиков всех папок, но тут Клемент мягко кладет мне руку на плечо.

— Знаешь, все будет хорошо.

— Ты о чем?

— О тебе, мне, обо всем. Я чувствую это.

Смотрю в его невероятные голубые глаза и так хочу ему поверить. И ничего я так не желала бы, как провести остаток своей жизни с любящей, чуткой и заботливой версией Клемента. А чего не желаю совсем, так это провести остаток жизни с мужчиной, способным убивать и глазом не моргнув. Возможно ли разделить две эти личности — почем я знаю… И в данный момент мои душевные раны слишком саднят, чтобы даже задумываться над этим.

— Увидим, — отвечаю я с вымученной улыбкой.

— Для меня этого достаточно. Пока.

Возвращаюсь к делу и вытаскиваю несколько папок. И когда я уже готова отнести их на стол, мое внимание внезапно привлекает тихий скрип дверных петель. Я резко оборачиваюсь, и моя ноша тут же летит на пол.

Потому что я вижу в дверях фигуру мужчины в коричневом свитере и бежевых брюках.

Ноги у меня подгибаются, и лишь благодаря вмешательству великана я не оказываюсь на полу в компании рассыпавшихся папок. Снова смотрю на мужчину и крепко зажмуриваю глаза. Потом открываю их, однако он по-прежнему стоит на пороге.

— Тебе лучше положить папки туда, где ты их взяла, — произносит мужчина.

Я прекрасно понимаю, на кого смотрю, и его голос мне тоже прекрасно знаком, вот только это совершенно невозможно. Я просто не могу его видеть и слышать.

Визитер делает шаг в комнату, и свет подтверждает невозможное.

— Нет… не может быть… Нет…

В каких-то полутора метрах от меня стоит Эрик Бертлз — некогда мой близкий друг и наставник. Тот самый друг и наставник, на чьих похоронах я присутствовала полгода назад.

35

Несколько озадаченному Клементу все уже удается поддерживать меня в вертикальном положении. Что же до моего состояния, назвать таковое потрясением будет даже недостаточным.

Делаю нетвердый шаг назад и, вцепившись в каталожный шкаф, с раскрытым ртом таращусь на человека, который никак не может быть Эриком Бертлзом.

Хоть и незначительные, но некоторые отличия от столь знакомого мне лица все же имеются. Лицо нового действующего персонажа загорелое и обрамлено аккуратно подстриженной седой бородкой, а неизменные очки на нем отсутствуют. Еще этот старик более худой, килограммов на пять минимум, нежели Эрик. Тем не менее, несмотря на все эти мелкие изменения, а также на куда более существенное обстоятельство смерти моего друга и наставника, выглядит визитер пугающе на него похожим.

Мне хочется заговорить, но слов я не нахожу. Самозванец, однако, подобной проблемы не испытывает.

— Эмма, ты меня слышала? — строго произносит он. — Положи папки на место.

Делаю несколько судорожных вздохов, пытаясь осмыслить невозможное.

— Но ты же… Ты же умер… Утонул! Я была на твоих похоронах!

— Была, ну и что, — невозмутимо отзывается он. — Просто тело, что сейчас лежит под моим надгробием, не мое. Мне кажется, это должно быть очевидно.

Вот только мне мало что представляется очевидным, и это наверняка отражается на моем лице. Я смотрю не только на человека, на чьих похоронах присутствовала шесть месяцев назад, но и который решил возвестить о своем воскрешении в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте.

— Возьми себя в руки, — велит старик. — У меня нет на это времени.

Его холодные и ничего не выражающие глаза, суровое выражение лица — все это совершенно не вяжется с тем Эриком, которого я столь хорошо знала. Тот был мягким, терпеливым и добрым.

— На это? — тупо повторяю я. — На что на «это»?

Он устало вздыхает и качает головой.

— Я скажу тебе, что «это»: не твоего ума дело. Если бы ты не начала копаться в картотечном шкафу, я бы здесь не стоял, и ты так и не узнала бы о моем… хм, положении. А сейчас я предлагаю тебе убраться и навсегда позабыть о нашей неуместной встрече.

Однако мой шок уже вытесняется недоверием, и я со злостью выпаливаю:

— Никуда я не пойду! Пока ты не расскажешь мне, что здесь происходит!

— Происходит здесь то, Эмма, что я был свидетелем убийства Алекса Палмера твоим дружком. И я снял весь прискорбный инцидент из окна спальни, так что, если ты не хочешь, чтобы я вызвал полицию, делай, что тебе говорят.

— Я его не убивал, — наконец-то подает голос Клемент. — Я бросил в него нож, потому что он угрожал нам чертовым пистолетом.

— Это все слова. Он мертв, и виновны в его смерти вы. Уйдете сейчас — и привлекать полицию будет незачем.

— Мужик, никуда мы не уйдем.

И с этим Клемент делает шаг вперед. Эрик сокрушенно качает головой и спокойно убирает руку за спину. В следующее мгновение снова ее достает, но теперь в ней пистолет, поразительно похожий на тот, которым совсем недавно размахивал Алекс. Эрик направляет оружие на великана, и тот замирает на месте.

— Я не Алекс Палмер, — предупреждает мой бывший наставник. — И я нажму на крючок без малейшего зазрения совести.

Клемент поворачивается ко мне:

— Не хочешь объяснить мне, кто это такой, черт его побери?

— Это, Клемент, Эрик Бертлз, мой бывший коллега и, как я полагала, друг. Судя по всему, он воскрес из мертвых.

— Вообще-то, это клуб для избранных, — непонятно к чему замечает Клемент. — А какого хрена он здесь делает?

А вот этим вопросом сама я едва ли задавалась, и потому ответа на него у меня нет.

— Если по-тихому не уйдете, — продолжает угрожать Эрик, — пристрелю одного из вас… А может, и обоих.

Ситуация представляется тупиковой. Мы с Клементом переглядываемся, и по его взгляду я понимаю, что по-тихому не получится.

— Звиняй, мужик, но прямо сейчас мы не готовы уйти.

Для пущей убедительности великан возобновляет наступление на старика.

Судя по всему, Эрику отнюдь не просто и дальше изображать уверенность, поскольку на его лице отражаются сомнения. Все-таки заявить, что ты готов пристрелить человека, это одно, но вот пустить в ход оружие по-настоящему — уже совсем другое.

Ситуация явственно выходит из-под его контроля. Он поднимает пистолет… и действительно находит в себе смелость нажать на спусковой крючок.

В столь ограниченном пространстве выстрел звучит просто оглушительно, и я вся сжимаюсь, когда стена у меня за спиной взрывается штукатуркой. Слава богу, пуля проходит у Клемента над плечом.

Хоть в ушах у меня стоит звон, я уже раскрываю рот, чтобы попытаться уговорить Эрика успокоиться, однако мне вдруг открывается, что вид у него ошарашенный, а рука с пистолетом опущена. Возможно, отдача оказалась сильнее, нежели он ожидал, или же он пытается понять, как ухитрился промазать по такой огромной мишени. Как бы то ни было, Клемент пользуется секундной неуверенностью Эрика.

Великан делает прыжок вперед, в одно мгновение покрывая разделяющие их пару метров. Эрик с округлившимися глазами вскидывает пистолет, чтобы вновь пустить его в ход. Горизонтального положения рука так и не принимает, однако выстрел все-таки раздается.

Клемент не вскрикивает от боли и не подает никаких других признаков, что в него угодила пуля. Как раз наоборот. Он хватает Эрика за запястье и выкручивает ему руку. Старик вскрикивает, и оружие падает на пол. В кои-то веки великан не входит в раж и не отправляет свою жертву в полет через всю комнату. Он просто вцепляется старику в свитер и волочет его на середину помещения.

— Сядь, — велит Клемент и толкает Эрика спиной вперед.

Намеревался ли мой некогда мертвый друг и коллега садиться или же нет, но после неуклюжей пробежки задом наперед он плюхается прямиком в кресло. Клемент подбирает пистолет, прячет его в карман и поворачивается ко мне:

— Пупсик, что ты хочешь с ним сделать?

Еще один вопрос. Но на этот раз ответ, кажется, у меня имеется.

— Мне нужны объяснения.

Эрик угрюмо смотрит на меня и цедит:

— Хоть всю ночь меня здесь продержите, ничего я вам не скажу.

Вот теперь мне приходится иметь дело с собственной совестью. Достанет ли мне лицемерия подбить Клемента к использованию его нестандартных методов допроса или же я просто приму нежелание Эрика говорить?

Я подхожу к креслу.

— Прости, Эрик.

— За что?

— За мою слабость. Я не хочу этого, но если ты отказываешься объяснить, какого хрена происходит, у меня просто нет выбора.

Я поворачиваюсь к Клементу:

— Заставь его говорить.

— Ты уверена?

— Как раз не уверена, но, боюсь, без горечи сладкого не получить. В общем, делай, что считаешь нужным.

Великан достает нож из ботинка. Эрик содрогается от одного лишь щелчка раскрываемого лезвия.

— Подожди! — вскрикивает он. — Предлагаю тебе сделку.

— Слушаю.

— Я все тебе расскажу, но при одном условии. После того, как я закончу, ты позволишь мне уйти и в полицию обратишься только завтра утром. Если это входит в твои планы, конечно же.

— Сначала послушаем, что расскажешь.

— Эмма, ты должна мне.

— Вот как?

— Разве я не приглядывал за тобой? Карьеру-то ты сделала лишь благодаря мне, ведь я направлял каждый твой шаг. Да если бы не я, тебя бы здесь попросту и не было. Эмма, это я тебя сделал.

Спору нет, как журналистка я многим обязана наставничеству Эрика, однако, как мне представляется, он все-таки чересчур преувеличивает свои заслуги.

— Эрик, не в твоем положении торговаться. Ты только и можешь выбирать, будет наш разговор проходить по-хорошему или по-плохому. Но расскажешь ты мне все в любом случае.

— Я старый человек, и если ты натравишь его на меня, я запросто могу умереть от сердечного приступа. И ты никогда не узнаешь правды.

Тут свое мнение высказывает Клемент:

— А тебе так важно сдать его фараонам, пупсик? Лично я не горю желанием общаться с ними, так что пускай выкладывает, что знает, да уе***ет. Для статьи сведений у тебя и без того целый вагон.

— Ладно, — фыркаю я. — Что ж, давай выслушаем тебя, Эрик. Зачем ты сфабриковал свою смерть и какого черта ты здесь делаешь?

Старик немного расслабляется, выпрямляет спину и начинает:

— Я здесь потому, что пытался помочь Алексу. Он влип в какой-то коррупционный скандал и пожаловался, что вы с дружком копаете под него.

— Но с какой стати тебе помогать Алексу? Насколько помню, вы не особенно-то и ладили между собой, когда работали вместе.

— Потому что, — вздыхает Эрик, — он мой крестник.

— Что? Алекс — твой крестник?

— Был, — спокойно поправляется он.

— Вот как? Но я проработала с вами обоими несколько лет, почему ни один из вас ни разу этого не упомянул?

— Я взял Алекса под крыло после гибели его родителей при кораблекрушении. Он только закончил университет, вот я и ввел его в журналистику, пускай специальность у него и была непрофильная. Обвинения в кумовстве мне были ни к чему, так что мы договорились не распространяться о нашей связи. Но не мне говорить тебе, что он совершенно не подходил для нашей профессии.

— Прости, Эрик, но пока объяснением и не пахнет. Черт побери, ты угрожал нам пистолетом — а раз ты уже знал о смерти Алекса, с чего тебе было его защищать?

Он проводит ладонью по редким волосам и хмурится.

— По правде говоря, Эмма, исключительно из корыстных соображений. Алекс помог организовать мою смерть, и если вы его разоблачите, наверняка станет известно, что я еще жив.

— Что весьма кстати подводит нас к-моему следующему вопросу. Какого черта тебе понадобилось прикидываться мертвым?

— У меня не было выбора… И я совершенно серьезно.

— Я вся внимание.

— Примерно десять лет назад я способствовал разоблачению бывшего наркобарона по имени Джеймс Уайли. Именно благодаря предоставленным мною уликам мистера Уайли и осудили за наркоторговлю. А по освобождении он решил, что я должен компенсировать ему отсидку.

— Компенсировать?

— Выплатить ему чуть более миллиона фунтов за свою помощь следствию, если тебя интересуют детали. На сбор средств Уайли дал мне месяц, а в случае невыплаты грозился убить мою жену, а потом и меня.

— Почему же ты не обратился в полицию?

— Хороший вопрос. К сожалению, кое-какие улики я заполучил не совсем законным способом — ну, тебе ли не знать. И если бы об этом стало известно, мне светило бы длительное тюремное заключение за воспрепятствование осуществлению правосудия. А в моем возрасте такой срок почти наверняка обернулся бы пожизненным.

— Но почему, черт побери, ты не рассказал мне? Я бы помогла!

— Из-за стыда, пожалуй, и еще я не хотел навлекать на тебя опасность. Если бы Уайли стало известно о наших близких отношениях, он, как пить дать, и за тебя взялся бы. Да и потом, Алекс располагал всеми необходимыми средствами и связями для фабрикации моей смерти, так что так получалось проще. Хочешь верь, хочешь нет, но мне жаль, что так обернулось. Только это было единственным выходом.

Отчасти объяснения Эрика звучат вполне убедительно. Тем не менее пускай мне и становятся понятны его мотивы для помощи Алексу и имитации собственной смерти, что-то не устраивает меня ни в том, ни в другом случае…

— А тебе было известно, во что именно впутался Алекс? От чего ты пытался его защитить?

— Нет, я был совершенно не в курсе. Он сказал, что мне лучше не знать.

— И ты никогда не слышал о клубе «Клоуторн»?

Старик энергично мотает головой. Строго говоря, вполне понятно, почему Алекс не посвятил его в детали. Чем меньше людей знают правду, тем лучше.

— Ну так что теперь? — поторапливает Эрик.

Я получила большинство ответов, хотя и весьма дорогой ценой. Мой друг и наставник вовсе не тот человек, за которого я его принимала, а недостающие ответы Алекс унес с собой в могилу. Кроме груды папок, в доме для нас больше ничего интересного не остается.

— Эрик, я даже не в состоянии выразить, насколько потрясена твоими поступками. Умри ты прямо в эту секунду, не пророню и слезинки, так и знай!

— Знаю, а я не в состоянии выразить, насколько сожалею обо всем произошедшем. Для меня лучше бы ты горевала обо мне до конца дней, нежели узнала правду.

— Здесь я с тобой согласна.

Он пытается изобразить раскаяние.

— Наверно, для всех будет лучше, если я пойду.

Затягивать и дальше этот фарс мне представляется бессмысленным. Я бросаю взгляд на Клемента, согласен ли он отпустить Эрика на все четыре стороны. Великан кивает.

Снова поворачиваюсь к старику:

— Просто знай: когда-то я любила тебя как отца. А теперь ты мне отвратителен, видеть тебя не желаю!

Словно побитая собака, он медленно поднимается с кресла и направляется к двери. Его продвижение, однако, останавливает Клемент. Кладет руку ему на плечо и говорит:

— Тормозни-ка.

— Ну что еще? — издаю я стон.

— Он же говорил, будто снял ту заварушку перед сараем. Уж будь уверена, я не хочу, чтобы запись где-нибудь всплыла.

— Хм, верно, я тоже не хочу. Эрик, дай-ка мне свой телефон.

— Я сотру видео, — отмахивается он. — Обещаю.

— Без обид, но твое слово для меня уже пустой звук. Давай сюда телефон.

Старик неохотно достает из кармана большущий мобильник. Однако передавать мне и не думает — вместо этого принимается тыкать пальцем в экран.

— Эрик, ты что делаешь?

— Что ты и просила. Удаляю видео.

— Ты оглох, что ли, на старости лет? Я сказала, что не доверяю тебе! Давай сюда!

Эрик, однако, медлит, и терпение Клемента лопается. Он выхватывает телефон у старика и вручает мне.

— Отдай! — рявкает мой бывший наставник.

— В чем дело, Эрик? Никак член свой фотографировал?

— Очень смешно. На телефоне у меня хранится личная информация, и я не хочу, чтобы ты ее увидела.

— Черта с два!

Эрик пытается выхватить у меня мобильник, однако с лапищей великана на плече занятие это пустое.

Не обращая внимания на его несмолкающие протесты, я стучу по иконке галереи на экране. Как выясняется, там всего лишь два файла. Первый — снятый ролик о гибели Алекса, однако внимание мое привлекает второй. Я увеличиваю изображение и демонстрирую его Эрику и Клементу.

Старик тут же смолкает, великан же подается вперед и рассматривает снимок.

— Пупсик, это то, что я думаю?

— Да, это скриншот моего твита с фотографиями блокнота «Клоуторна».

— Я… хм… Должно быть, Алекс послал его мне по ошибке, — мямлит Эрик.

— Ах вот как?

— Именно! Да я даже не знаю, что такое твит!

— Но когда я спрашивала, ты сказал, что в жизни не слышал о клубе.

— Да, не слышал. Это же просто дурацкая фотография, я ее толком и не разглядывал.

Голос, однако, выдает его панику. Я начинаю подозревать, что известно Эрику гораздо больше, нежели он признает.

— Так, посмотрим, что еще у нас тут есть.

Загар на лице старика бледнеет в буквальном смысле.

Я открываю мессенджер. В нем уйма сообщений, однако адресата всего три, все обозначены лишь инициалами.

— Как я вижу, ты активно переписывался с тремя людьми — некими АП, ТБ и ЭХ. АП, насколько понимаю, — это Алекс Палмер, но, быть может, просветишь нас, кто такие ТБ и ЭХ?

Старик молчит, и я стучу по одному из сообщений от ТБ, полученному в субботу вечером, и для Клемента зачитываю его вслух:

«Я сделал, что ты просил. От квартиры остался лишь пепел, как и от блокнота. Теперь мы в расчете. Не пиши мне больше».

В следующее мгновение до меня доходит смысл прочитанного. Я ошарашенно поворачиваюсь к Клементу:

— ТБ — это же Терри Браун!

Прежде чем великан успевает отозваться, я открываю сообщение, адресованное ЭХ. И немедленно понимаю, что уже читала его. И понимаю, что означают инициалы ЭХ.

— ЭХ — это же я, верно, Эрик? Полученные мной сообщения с угрозами отправлялись с этого телефона.

Он молчит.

— А значит, ты и есть… О нет!

Клемент, однако, все понимает.

— Охренеть! — выпаливает он, уставившись на старика. — Так ты и есть тот самый Таллиман?

36

Какое-то время мы с великаном молча таращимся на мертвецки бледного пенсионера. Уж не знаю, о чем думает Клемент, но лично я мысленно перебираю способы, которыми так и убила бы Эрика. Потом принимаюсь расхаживать по комнате, сводя воедино известные мне факты.

Наконец останавливаюсь в паре метров от старика.

— Ты… Ты, гребаный… О боже!

Слов мне не подыскать, зато действие напрашивается само собой. Я с такой силой влепляю пощечину Эрику, что от резкой боли в ладони у меня даже перехватывает дыхание. Старику, впрочем, куда больнее, поскольку он с криком отшатывается.

— Усади его! — рычу я великану. — Мне нужны ответы.

— Не тебе одной! — бросает тот и с готовностью волочет Эрика обратно в угол.

Без долгих церемоний Клемент толкает старика в кресло, а я делаю несколько глубоких вздохов и собираюсь с мыслями. Теперь-то предсмертные слова Терри Брауна обретают смысл. Когда я спрашивала его, кем является Таллиман, мне показалось, что он ответил что-то вроде «бери», но на самом деле журналист пытался произнести «Бертлз». И где только были мои глаза? Мне следовало обо всем догадаться в ту же секунду, как Эрик появился на пороге этой комнаты.

— Прости, — начинает он скулить. — Мне правда жаль…

— Заткнись, на хрен! — взвизгиваю я. — Рот раскрывать будешь только тогда, когда я тебе разрешу!

Вновь принимаюсь расхаживать по комнате, сопоставляя детали истории. Хотя многие и складываются друг с другом, общая картина от меня все же ускользает. Мне надо успокоиться. Закрываю глаза и дожидаюсь, пока дыхание не выровняется.

— Так, — наконец объявляю я Эрику более-менее нормальным голосом. — Сейчас я буду задавать тебе вопросы, и ты будешь на них отвечать.

Он кивает.

— И на тот случай, если у меня возникнет хоть малейшее подозрение, что ты мне лжешь, тебе стоит вспомнить одно решающее обстоятельство.

— Что за обстоятельство? — осторожно спрашивает старик.

— Для всего мира Эрик Бертлз мертв. И если сегодня ночью ты окочуришься по-настоящему, никто ничего не заметит.

Эрик вцепляется в подлокотники так, что белеют костяшки — по-видимому, до него только доходит вся серьезность его положения. А мне тошно даже смотреть на него. Ведь его виновность превращает в насмешку буквально все, что я знала. Многие годы я равнялась на него, доверяла ему, почитала его. И все это от начала до конца было ложью. Человек, о котором я скорблю уже полгода, оказывается тем же самым, за кем я и охочусь — председателем клуба «Клоуторн».

Вытаскиваю из-за стола стул, водружаю его перед Эриком и усаживаюсь. Клемент занимает позицию возле его кресла. О побеге старику и думать нечего.

— Итак, начнем, — говорю я. — Но сперва я хотела бы узнать, ты предпочитаешь, чтобы тебя называли Эриком или Таллиманом?

Старик предпочитает отмолчаться.

— Довольно банальное прозвище, тебе не кажется? С какой стати ты вообще его выбрал?

Снова молчание. Я поднимаю взгляд на Клемента, и он улавливает посыл и угрожающе гудит:

— Давай, отвечай ей, пока я не вышел из себя!

— Ладно, — вздыхает Эрик. — Прозвище меня совершенно не заботило, хотя, как мне представляется, оно и придавало некоторую таинственность моему положению. Люди боятся неизвестного. Некоторые дети не могут заснуть из-за злого буки, а некоторые взрослые — из-за Таллимана. Точнее, не могли, коли столько времени прошло…

— Что ж, рада, что хоть с чем-то разобрались. А теперь поведай нам, зачем тебе понадобилось фабриковать свою смерть.

— У меня действительно не оставалось выбора. Полиция в конце концов убедилась, что слухи о клубе «Клоуторн» отнюдь не беспочвенны, в то время как наше влияние на них уже заметно ослабло. Некий детектив чересчур близко подобрался к истине и моему разоблачению. Моя безвременная кончина и, хм, несчастный случай с отважным полицейским остановили расследование, вот только правду можно скрывать лишь до поры до времени — тебе ли, Эмма, этого не знать.

— Правду? — фыркаю я. — Да откуда тебе слово-то такое известно?

Эрик благоразумно молчит.

— Насколько я понимаю, что Алекс был твоим крестником, ты тоже сочинил?

— Вовсе нет. Если тебе нужны доказательства, могу показать нашу с ним фотографию, когда он был еще подростком.

Его ершистый тон склоняет меня к мысли, что он не врет.

— Тогда скажи мне, зачем ты втянул его во все это?

— Его отец являлся членом «Клоуторна». Более того, он один из всего лишь трех человек знал мою подлинную личность. После гибели родителей Алекс обнаружил отцовский дневник, где весьма подробно расписывалась деятельность клуба. Парень предъявил мне записи, и мне пришлось все ему рассказать. Я потратил столько времени на карьеру Алекса в том числе и потому, что его молчание пришлось покупать. Именно я помог ему получить должность в телекоммуникационной компании, когда его полная непригодность для журналистики стала очевидной.

— Дай догадаюсь: ты кого-то шантажировал в этой компании?

— Я сделал, что было необходимо.

— И Алекс действительно знал, что ты планируешь сфабриковать собственную смерть?

Эрик медленно кивает, и я вспоминаю поведение Палмера на похоронах — которые на самом деле таковыми и не являлись. Сейчас-то я понимаю, что на скорбящего он совсем не походил, но тогда я отнесла его небрежность на сложные отношения с умершим.

— Поправь меня, если я ошибаюсь: это ведь Алекс сказал тебе, что я запостила фотографии блокнота?

— Именно так. Еще он сообщил, что удалил их.

А я-то думала, что у меня крыша поехала. Теперь мне ясно, что Алекс подобрал мой пароль — что было абсолютно несложно, поскольку мое простецкое кодовое слово оставалось неизменным еще со времен нашей с ним совместной работы, и он его знал. Полагаю, Палмер не удалил мой второй твит лишь потому, что в нем я выложила только фотографию обложки, да и наверняка ему не хотелось возбуждать у меня липшие подозрения. Как бы то ни было, сейчас этот вопрос первоочередным мне не представляется.

— Чего я только не делал, чтобы уничтожить даже малейшие свидетельства о «Клоуторне», — продолжает Эрик. — И вдруг всплывает этот чертов блокнот.

— Ты знал, что он попал к моему отцу?

— Догадывался. Алекс составил программу, извещавшую о появлении фамилии Хоган в государственной базе данных по скончавшимся. И как только ему стало известно о смерти Денниса, он вычислил его последнее место жительства. Вот только риелтор не впустил его в квартиру. Алексу удалось договориться об осмотре, но к тому времени ты уже забрала все вещи Денниса.

— И это Алекс вломился в мою квартиру в мое отсутствие?

— Нет, Терри Браун.

— Почему Терри?

— Потому что, в отличие от Алекса, у него имелись навыки взломщика. Терри сказал, что заглянул в каждую коробку и во все карманы, но записной книжки не нашел. Я и успокоился — решил, что у Денниса блокнота уже не было и что о вещице можно позабыть.

— Пока Алекс не увидел пост в Твиттере.

— Верно. К счастью, тогда я как раз вернулся в Англию, чтобы заняться кое-какими делами.

— Что значит вернулся?

— Я не живу в Великобритании, это было бы слишком рискованно. Я живу… Скажем так, в стране с более благоприятным климатом.

Что ж, данное обстоятельство объясняет загар Эрика. Но тоже отнюдь не возглавляет список необходимых мне фактов.

— Так это ты приказал спалить мою квартиру?

— Тебя несколько раз предупреждали, чтобы ты отдала блокнот. Поджог был лишь крайней мерой.

— И, конечно же, это ты инициировал мое отстранение от работы в «Дейли стандарт»?

— Я надеялся, что угроза остаться без работы удержит тебя от дальнейшего расследования. Господь свидетель, я перепробовал все, чтобы донести до тебя, во что ты ввязываешься. Даже велел Алексу предложить тебе работу, но ты все равно продолжала играть с огнем. Почему ты не могла просто угомониться?

— Это моя работа, играть с огнем.

— И бросать в него людей? — насупливается Эрик.

— Что-что?

— Терри Браун был хорошим другом. Он не заслуживал такой смерти.

Не веря своим ушам, я вспыливаю:

— Во-первых, если Терри Браун был таким хорошим другом, какого черта ты шантажировал его, чтобы он выполнял для тебя грязную работу?

— Ну, шантаж — это слишком громко сказано. Я просто дал понять Терри, что ему придется заняться тобой, а иначе нас всех разоблачат. Разумеется, ему не хотелось, чтобы его былые грешки стали достоянием гласности.

— Шантаж, угрозы… Называй это как хочешь, Эрик, но мы оба прекрасно знаем, что ты использовал имеющийся у тебя компромат, чтобы заставлять других заниматься грязной работой.

— Я всего лишь попросил старого друга оказать мне услугу, и теперь он мертв.

— Чушь, тебе не повесить его смерть на нас!

— Вы там были! — рявкает старик. — И не смей отрицать, Алекс рассказал мне.

Пускай роли это уже не играет, но Эрик только что подтвердил мои подозрения, что Палмер отслеживал меня по мобильнику.

— Да, мы там были, — соглашаюсь я. — Но убили его не мы. Терри нанял какого-то подростка-торчка — сначала ограбить меня, а потом сжечь мою квартиру. Мы вычислили этого паренька, и он рассказал, что твой хороший друг угрожал причинить вред его престарелой бабушке. Хочешь верь, хочешь нет, но юнец не впечатлился и застрелил Терри.

Эрик озадаченно нахмуривается. Судя по всему, он поспешил с выводами, прознав о смерти Терри.

— Погоди-ка… Жених Джини. Ты организовал наезд на него, потому что решил, что мы убили Терри? Ведь так ты ей сказал — око за око?

— Да… — бурчит он, сконфуженно ерзая в кресле. — Признаю, я не до конца разобрался в ситуации.

— Еще как не до конца!

— Алекс сообщил мне, что тебе помогает этот… мужчина, — хнычет старик, кивая на Клемента. — Вот я и решил, что это он застрелил Терри.

— Ты ошибся, и из-за этого я потеряла хорошую подругу.

— А я потерял крестника, Эмма, — огрызается Эрик. — Собственно, из-за «Клоуторна» я лишился всего, так что не думай, что мне удалось остаться безнаказанным.

Выражение его лица снова меняется: теперь оно подавленное, едва ли не раскаивающееся.

— И еще я потерял друга в тебе, — печально продолжает он. — Я всегда воспринимал тебя как дочь, которой у меня не было. Мне кажется, Алекс ревновал к нашим отношениям, хотя ни разу и не затрагивал эту тему.

— А я считала тебя отцом, которого у меня никогда не было. Да вот получается, о тебе я знала еще даже меньше, чем о своем настоящем отце.

— Я опасался, что ты раскроешь кое-какие его секреты. Должен сказать, больше всего я сожалею о произошедшем с Деннисом. Он был хорошим другом, пока…

Меня осеняет еще одна догадка, и эта-то уже сродни удару под дых.

— Черт! — ахаю я. — Так это был ты!

— Что я?

— Это ты подставил моего отца!

Эрик выпрямляется в кресле и смотрит мне в глаза.

— Нет, Эмма, я не подставлял его!

— А я тебе не верю! И я предупреждала, чем тебе грозит вранье! — Какое-то время я сверлю его взглядом, едва ли не задыхаясь. И потом срываюсь на крик: — Слушай меня внимательно! С меня хватит! Если не расскажешь, что произошло с моим отцом, я выйду отсюда и оставлю тебя один на один с Клементом и его ножом!

— Теперь это не имеет значения.

— Еще как имеет, черт побери! — продолжаю я бушевать. — Эрик, я хочу знать правду!

Над моими словами он размышляет слишком долго.

— Так, на хрен! — не выдерживаю я и поворачиваюсь к Клементу. — Делай с ним что хочешь. Как закончишь, выбросим его труп в море.

И с этим я встаю и направляюсь к двери.

— Подожди! Пожалуйста… Подожди! — мямлит Эрик. — Я только и думаю, что о тебе, Эмма! Как и сам «Клоуторн», кое-что из прошлого лучше не ворошить.

Клемент нависает над стариком:

— Слушай сюда, дядя. Я голоден, и все это до усрачки мне надоело. И у меня абсолютно нет желания задерживаться здесь дольше необходимого. Выкладывай, что ей нужно, или я прямо сейчас с этим покончу.

Эрик сникает.

— Хорошо, — тихо произносит он. — Но помни, мы заключили сделку. Как только ты все узнаешь, я ухожу.

— Что-то не припомню ничего такого, — отзываюсь я.

— Так ты хочешь знать или нет? Твой приятель не единственный, кому здесь надоело.

— Мне уже плевать. Просто выкладывай чертову правду.

Я снова усаживаюсь на стул, и старик делает судорожный вздох и начинает:

— Мы с Деннисом являлись членами предшественника «Клоуторна», и мы совместно решили, что клубу необходимо сменить курс. Твой отец был амбициозным человеком, и систему взаимообмена услугами он считал очень перспективной. Вот только наше предприятие обернулось отнюдь не таким, каким ему изначально представлялось.

— Ты имеешь в виду коррупцию?

— Не стал бы называть это коррупцией, но, в целом, да. Деннису все меньше нравилось, как формировался состав клуба, однако ко времени, когда ему это окончательно надоело, «Клоуторн» уже прочно утвердился как место для поисков… хм, скажем так, подходящих людей с творческим подходом к решению различных проблем.

— Тогда-то он и захотел отойти от дел?

— Помимо разочарования в новых тенденциях, на него еще и повлияла твоя мать.

— Каким же образом?

— Своей беременностью… тобой. Деннис только и хотел, что остепениться и вести тихую семейную жизнь.

— А ты не мог этого допустить, — взрываюсь я, — и поэтому подставил его, верно?

— Уж не знаю, с чего ты это взяла, но ты ошибаешься.

— Я скажу тебе, Эрик, с чего я это взяла. Это подтвердил член «Клоуторна».

Понятия не имею, в курсе ли он, что мы нанесли визит Томасу Лангу. Впрочем, судя по его озадаченному выражению лица, данное обстоятельство ему неизвестно.

— Томас Ланг, — продолжаю я. — Он рассказал, что моего отца подставил Таллиман.

— А, теперь понятно, — фыркает старик, качая головой. — Для такого высокого поста в полиции Томас Ланг был невероятно туп. Сколько ни складывал два и два, всегда получал пять.

— Ты хочешь сказать, что он соврал?

— Вовсе нет, он всего лишь плохо осведомлен. Уж ему-то менее всех прочих следовало обращать внимание на слухи и сплетни. Да, твоего отца подставили, но клянусь Богом, я к этому абсолютно не причастен. Признаю, слухи я не опровергал, просто чтобы держать в шорах остальных членов клуба. Ты должна мне поверить, Эмма, я не имею никакого отношения к тому, что твой отец оказался за решеткой.

— Кто же тогда его подставил?

— Это мог быть кто угодно. Когда мы с твоим отцом только разрабатывали систему взаимообмена услугами, то решили, что во избежание нарушений и злоупотреблений один из нас должен оставаться неизвестным. Мы бросили монетку, и я стал Таллиманом, а Деннис — публичным лицом клуба. И поскольку твоему отцу были известны определенные сведения, утечкой которых ряд весьма влиятельных людей ни в коем случае не хотели рисковать, его решению покинуть «Клоуторн» отнюдь не обрадовались. Думаю, любой из тех людей и мог его подставить, чтобы гарантированно лишить возможности разоблачить их делишки в клубе. Он не только на много лет сгинул в тюрьму, но и был полностью лишен доверия — ну кто поверит осужденному насильнику и убийце?

А как мне поверить человеку, уже выставившему себя изощренным лжецом? Пожалуй, последний вопрос поможет мне окончательно решить, принимать ли версию Эрика или же нет.

— Как же он тогда заполучил блокнот и, самое главное, зачем?

— Вскоре после освобождения Деннис вломился в этот самый дом и украл записную книжку. Вполне возможно, еще и сфотографировал все записи услуг, полученных и оказанных членами клуба.

— Зачем?

— Могу лишь предположить, чтобы вычислить того, кто подставил его, и доказать свою невиновность. Тем не менее у него ничего не вышло, и тогда он принялся планомерно шантажировать членов «Клоуторна». Поэтому-то, Эмма, твой отец и прятался всю оставшуюся жизнь. Полагаю, за годы он выжал из своих бывших одноклубников миллионы фунтов. А я только и хотел, что заполучить блокнот обратно, чтобы наконец-то покончить с «Клоуторном».

Внутренне я разрываюсь. Веры Эрику у меня практически нет.

С другой стороны, не могу и отрицать, что его рассказ целиком согласуется с узнанными об отце сведениями: его крупные вложения в «Фонд НТН», роскошная квартира в Чизике, склонность к дорогим вещам и тайное убежище в Бетнал-Грине. Все это действительно свидетельствует в пользу заявления Эрика, что весь остаток жизни отец вытягивал деньги у коррупционеров и скрывался от них.

— Я ведь предупреждал тебя, Эмма, — добавляет старик. — Порой правда оказывается не такой, как нам хочется.

— Что верно, то верно, — огрызаюсь я. — Только вряд ли тебя волновало именно это.

— Я ничего не могу изменить. Честное слово, я сожалею, что все так обернулось.

— Хватит, Эрик. Я уже достаточно наслушалась.

— Тут ты права. Думаю, теперь мне лучше уйти.

Бросаю взгляд на Клемента. Он пожимает плечами и говорит:

— А что нам с ним делать? Чего бы этот козел ни натворил, он не наша проблема, пупсик. Пускай убирается, и мы заберем папки и свалим отсюда.

— Значит, пускай уходит безнаказанным?

Великан упирается взглядом в старика.

— Он заплатит за свои дела. Может, не сегодня, не завтра, но однажды получит по полной программе. Вот увидишь!

— Вечные адские муки, да?

— Типа того.

37

Клемент приказывает Эрику встать. Тот медленно поднимается с кресла, а затем поворачивается ко мне и заявляет:

— Нужно взять ключи от машины Алекса.

— Зачем?

— Я приехал сюда из аэропорта Борнмут на такси. Если возвращаться так же, машину подадут хорошо если только через час. Наверняка никто из нас не хочет торчать здесь столько времени.

— Ладно. И где эти ключи?

— Полагаю, по-прежнему у него в кармане.

В кои-то веки Эрик оказывается прав: мне действительно не хочется проводить в его обществе ни единой лишней минуты, и в особенности пока мы будем работать с документами, что разрушат его карточный домик. Пускай себе улетает в теплые страны, все равно после публикации моей сенсационной разоблачительной статьи его дни на свободе будут сочтены.

Достаю телефон и, прежде чем старик успевает воспротивиться, фотографирую его.

— По старой дружбе, — ухмыляюсь я.

Разумеется, незачем сообщать ему, что снимок послужит подлинным украшением грядущей статьи. Ожидают его вечные адские муки или же нет, уж я-то позабочусь, чтобы муки выпали ему еще при жизни.

Клемент велит Эрику «топать впереди», и все вместе мы покидаем кабинет и по коридору направляемся к выходу. Старик с усилием сдвигает дверь на пару сантиметров, и через открывшуюся щель в помещение тут же врывается поток холодного воздуха.

Уже вступает в свои права вечер, а небо по-прежнему затянуто серыми облаками. Задерживаться на холоде настроения у меня нет совершенно — как, похоже, и у Эрика, который весьма проворно для своего возраста устремляется по лужайке в сторону сарая. Недалеко от трупа Алекса он, однако, замедляется, а потом и вовсе останавливается. Внезапно сникнув, оборачивается к нам.

— Не возражаете, если я немного посижу? — тихо произносит Эрик. — Мне нужно попрощаться с ним.

— Только одну минуту, — смягчаюсь я и чуть отступаю назад.

Хрустнув суставами, старик опускается на колени и склоняется над мертвым крестником. Мне становится немного не по себе от осознания, что его убил, пускай даже и без умысла, стоящий рядом со мной человек, и я отворачиваюсь от печальной сцены.

За лужайкой, метрах в пятидесяти от нас, к серому небу примыкает темно-бирюзовая полоска. А на самом горизонте я различаю слабые огни какого-то корабля. Его капитан либо храбрец, либо безумец, что вышел в такую погоду в море.

— Ты в порядке? — спрашивает Клемент.

Огоньки вдали исчезают, и я поворачиваюсь к великану.

— В данный момент совершенно без понятия. Спроси эдак через месяц.

— А мы все еще будем разговаривать через месяц?

— С учетом всех обстоятельств… вероятно.

— Это хорошо, я вроде как надея…

Клемент внезапно осекается на полуслове. Челюсть у него отвисает, глаза округляются. У меня мелькает мысль, уж не хватил ли его удар, о котором я его столько раз предупреждала. Предположение подкрепляется тем, что великан нетвердо пятится назад, а затем падает на землю.

И тогда я понимаю, что свалил великана отнюдь не удар. Из живота у него торчат два металлических гарпунчика, от которых тянутся едва различимые проволочки.

Увы, похоже, Эрик нас сделал. Вовсе он не прощался с крестником, равно как и не собирался искать ключи от машины. На самом деле он надеялся, что Алекс прихватил с собой хотя бы один тазер, предварительно перезарядив его. Его расчет оправдался, и теперь Клемент, подобно выброшенной на берег рыбе, бьется в конвульсиях от разряда в несколько тысяч вольт.

Едва лишь я собираюсь обернуться, чтобы удостовериться в своей версии, как в меня врезается что-то массивное. Я немедленно поскальзываюсь на мокрой траве и растягиваюсь на земле метрах в полутора от Клемента.

Когда же поднимаю взгляд, старик уже восстанавливает равновесие. Совершенно не обращая на меня внимания, он опускается на колени перед Клементом и лезет к нему в карман.

При любых других обстоятельствах подобная бестактность окончилась бы для него столь же плачевно, как если бы он додумался сунуть руку в капкан на медведя. Однако великан временно парализован, и Эрик беспрепятственно достает то, к чему все это время и стремился, — пистолет.

Поднимаемся на ноги мы одновременно, и старик не мешкая берет меня на прицел.

— Давай, пошла, — приказывает он.

— Куда?

Он машет пистолетом в сторону, где я буквально минуту назад созерцала отважный кораблик.

— Туда.

Меня разом охватывает паника.

Понятия не имею, сколько продолжается действие удара тазером, но теперь моя единственная надежда на спасение — Клемент. Мне необходимо выиграть время.

Я медленно поднимаю руки, однако остаюсь на месте.

— Эмма, даже не думай меня динамить, — едва ли не взвизгивает Эрик. — Живо пошла!

Он обегает вокруг меня и встает сзади. Я ощущаю, как меж лопаток мне упирается дуло пистолета.

Выбора у меня не остается, и я медленно делаю несколько шагов. Убирать оружие старик и не думает.

— Эрик, чего ты хочешь?

Ответа не следует. Может, он просто не расслышал из-за ветра, и я повторяю вопрос.

— Заткнись. Или пристрелю на месте.

Мы молча направляемся к краю лужайки. С каждым шагом полоска темно-бирюзового моря становится все шире. Я хочу повернуть голову и посмотреть, не зашевелился ли Клемент, однако Эрик давит пистолетом мне в спину еще сильнее.

Расстояние до конца лужайки неумолимо сокращается. Ветер крепчает, моя паника растет.

Шесть метров.

Пять метров.

Четыре.

Три.

Когда же мы подходим к самому краю, я наконец вижу, что за ним находится. И мне приходится собрать всю свою волю в кулак, чтобы устоять на ногах, поскольку находится там крутой обрыв высотой метров двадцать пять — тридцать. Под откосом тянется скопление каменных глыб, по меньшей мере вдоль всей лужайки, на которой мы сейчас стоим. Я в ужасе смотрю вниз. На полосу скал одна за другой яростно налетают бурные волны — такие высокие, что на какое-то время камни полностью исчезают под пенящейся водой. Море, куда ни глянь — сущий хаос из темных валов и белых гребней.

— Повернись, — приказывает Эрик.

Ни секундой дольше не желаю смотреть в жуткую бездну и потому разворачиваюсь даже с некоторой охотой — только для того, чтобы увидеть зрелище не менее ужасающее: целящегося прямо мне в грудь старика. Пока я созерцала пучину, он отступил шагов на десять от меня и теперь приказывает:

— Прыгай.

— Что?

— Что слышала.

Я оглядываюсь через плечо, затем снова смотрю на Эрика.

— Ты спятил? Это же будет… Самоубийство!

— Умничка. Смысл именно в этом и заключается.

— Что? Но почему… Ты же мог просто уехать… Зачем ты это делаешь?

— Потому что ты не оставила мне выбора. Правду о «Клоуторне» ни в коем случае нельзя раскрывать. Так что прости, Эмма.

— Да тебе-то что за дело до разоблачения? Ты уедешь в… куда ты там собирался. И потом, ты же сам сказал, что вечно правду скрывать не получится!

— А мне вечно и не надо. Вполне хватит достаточно долго, чтобы хорошенько оттянуться на пенсии.

— Но… Ты же будешь скрываться, на другом конце света!

— О нет, Эмма, все равно я не могу допустить разоблачения «Клоуторна». Ты даже не представляешь, какая волна мести поднимется, если ты попытаешься выдать членов клуба! Многие из них без борьбы ко дну не пойдут, а если в конце концов и пойдут, то уж постараются и меня с собой утащить.

— Я… Хорошо, я брошу расследование! Оставлю здесь все эти записи и больше никогда не заикнусь о «Клоуторне».

— Прости, Эмма, — повторяет он. — Риск слишком велик, а уж тебя-то я прекрасно знаю.

— Эрик, пожалуйста!

— Прыгай. Живо!

Мое мнение о бывшем наставнике и без того упало ниже некуда, но происходящее сейчас просто за гранью воображения. Он на полнейшем серьезе хочет, чтобы я сиганула с обрыва и убилась.

— Что с тобой произошло, Эрик?

— Я теряю терпение.

Старик делает шаг вперед. Мне отступать некуда — еще полметра, и я отправлюсь в последнее путешествие к скалам внизу. Бросаю взгляд через плечо Эрика на лужайку. Увы, Клемент по-прежнему лежит там же, где и отключился. В сумерках даже не разобрать, пришел он в сознание или нет. Нужно продолжать тянуть время, и мне только и остается, что попытать удачи в рулетке.

— Ну давай тогда! — ору я. — Пристрели меня!

— Думаешь, не пристрелю? Как ты совсем недавно выразительно дала понять, Эрик Бертлз мертв, так что можно смело сказать, терять мне нечего.

Старик поднимает пистолет дулом вверх и стреляет. Инстинктивно — и, надо полагать, неосознанно — я пригибаюсь, хотя он сделал лишь предупредительный выстрел, не намереваясь застрелить меня.

— Давай, прыгай. — рявкает он. — Мертвой или живой, ты все равно слетишь с этого обрыва.

Я медленно поворачиваю голову к бездне за спиной. По крайней мере, пускай решит, будто я обдумываю его безумный приказ. Окидываю взглядом камни внизу и еще раз убеждаюсь, что даже если мне и удастся выжить после прыжка — что, вообще-то, практически невозможно, — мои шансы удержаться на плаву в таком бурном море практически нулевые. Самое лучшее, на что стоит надеяться, — это мгновенная смерть от падения. Это уж точно предпочтительнее, нежели сначала переломать все кости, а потом захлебнуться.

— Пошевеливайся, Эмма! Я не собираюсь ждать всю ночь.

Несмотря на трагизм ситуации, его небрежная манера меня бесит.

— Пошел на хрен! — огрызаюсь я. — Давай поменяемся, и я посмотрю на твою решительность!

— Мне и здесь неплохо, спасибо.

Снова бросаю взгляд за старика, и он оборачивается посмотреть на предмет моего интереса. Затем безучастно комментирует:

— Он тебя не спасет. Но к твоему заплыву присоединится.

Поодаль на лужайке в сумерках все еще различается фигура Клемента. Я пытаюсь понять, изменилась ли его поза с прошлого раза, когда я смотрела на него. Если только самую малость, да и то неточно. Увы, это не тянет даже на проблеск надежды.

Эрик мерит меня взглядом.

— Ну так ты готова?

— Прыгнуть с обрыва и разбиться насмерть? Естественно, нет!

Похоже, у меня осталась единственная возможность. И я смогу ей воспользоваться, только если получится взбесить старика, как это когда-то удавалось Алексу.

— Я знаю, почему ты хочешь, чтобы я спрыгнула. Потому что ты гребаный трус!

— Что-что?

— Все мурыжишь и мурыжишь. Давно бы уже пристрелил меня да скинул труп вниз. Если бы у тебя были яйца!

— Вообще-то, Эмма, ты ошибаешься. Ты спрыгнешь, и полиция решит, будто ты покончила с собой. А если твое тело прибьет к берегу с пулевым ранением в груди, они начнут копать, чего мне не хотелось бы.

— Восхищаюсь твоей откровенностью.

— Вот только время уходит, так что выбора у меня не остается. Господи, Эмма, ты до самого конца остаешься геморроем!

— Мне жаль тебя разочаровывать, но я не стану прыгать.

Эрик злобно таращится на меня, однако я различаю в его взгляде ту же нерешительность, что заметила раньше в доме. Необходимо этим воспользоваться.

— Хладнокровное убийство — не твой стиль, верно? — начинаю я. — Ты предпочитаешь прятаться в кустах, пока грязную работу за тебя выполняют другие. Люди вроде Терри Брауна, Алекса Палмера, Томаса Ланга… И не будем забывать про Лэнса Нитеркотта! Трое из них мертвы — и все из-за твоей сраной трусости!

— Эмма, не надо передергивать. Один из них умер потому, что был пьяницей-нахлебником и не хотел возвращать долг. А двое других погибли, потому что ты сунула свой нос в мои дела.

— Нет, Эрик! Если я что и вынесла из расследования деятельности «Клоуторна» насчет носов, так это то, что ты ни разу не осмелился высунуть собственный! Какого черта, даже это идиотское имя Таллиман было лишь еще одним способом спрятаться! Не так, что ли?

— Заткнись!

— Сам подумай: не поэтому ли моему отцу расхотелось заниматься «Клоуторном»? Столько мутных сделок, и каждый член клуба подвергает себя опасности — все, кроме тебя, Эрик! Ты был таинственным Таллиманом, который знал все грязные секреты, но ни разу не рискнул собственной задницей! Только самолюбие, и ни грамма смелости — мой отец не мог не разглядеть твоей трусости!

— Я тебя предупреждаю!

Кажется, настал критический момент.

— Что, задевает за живое, а? Готова поспорить, ты обделался, когда понял, что мой отец украл блокнот! И когда узнал, что он оказался у меня!

— Ты ничего не знаешь.

— Ах-ах, — продолжаю я вовсю издеваться. — Мой папочка спер особый блокнотик Таллимана? Ты тогда заплакал, а, Эрик?

Даже в тусклом свете я различаю у него на виске пульсирующую жилку.

— Знаешь, Эмма, — ухмыляется старик, — ты вся в своего папашу.

— В смысле?

— Такая принципиальная и такая доверчивая. И точно так же, как я лишил жизни твоего папашу, я лишу и тебя.

Мой насмешливый настрой как рукой снимает.

— Что ты хочешь этим сказать… Как это ты лишил жизни моего отца?

— Неужто все еще не поняла? — подначивает Эрик. — Это же я повесил на него убийство проститутки.

— Что… Но зачем?

— Затем, что этот лицемерный кретин хотел не просто покинуть «Клоуторн» — он хотел его закрыть. И пригрозил разоблачить наших членов. И потому я лично попросил о нескольких услугах, вследствие чего твой папаша угодил за решетку. А в качестве благоприятного побочного результата от него отреклась твоя мать — ей почему-то не понравилось, что он оказался у проститутки на квартире. Впрочем, с учетом того, что злополучную труженицу перед смертью изнасиловали, неудивительно, что от Денниса отказалась и собственная жена.

Пускай Эрик и не застрелил меня, но его откровение просто убийственно.

— В защиту твоей матери могу лишь сказать, что улики против ее муженька получились просто сокрушительными, — с довольной ухмылкой продолжает он. — А самым приятным для меня было сойтись с тобой. Ты даже представить себе не можешь, как это убивало Денниса. Только представь себе: человек, разрушивший его жизнь, еще и занял его место!

— Я тебе не верю… Да кто же подобное стерпит?

— А что он мог поделать? Твоя мать ясно дала понять, что ты и слышать о нем не желаешь, в то время как у меня хранилось единственное доказательство его невиновности, поэтому он меня и пальцем тронуть не смел. Ему только и оставалось, что наблюдать со стороны, как я завоевываю доверие его драгоценной дочурки. Согласись же — восхитительное наказание за кражу блокнота, а?

— Значит, все это было лишь спектаклем. Ты сблизился со мной, только чтобы досадить моему отцу?

— Поначалу да. Однако не стану отрицать, постепенно у меня пробудились к тебе теплые чувства. Проблема, Эмма, в том, что чувства эти оставались безответными. По крайней мере, в том смысле, в каком мне хотелось.

— Не понимаю…

— Да не держал я тебя за дочь, которой у меня никогда не было. Пф-ф, какая чушь! Я только хотел, чтобы ты была моей любовницей, а не дочерью.

— Но… О боже, да ты же больной!

— Вот как? Все эти наши с тобой объятья и поцелуи… Все эти загруженные вечера, разъезды по работе на выходных… Только не говори, что какая-то твоя часть не хотела большего!

— Охренеть… Нет… Никогда в жизни!

— Советую относиться к моим чувствам посерьезнее! — злобно шипит старик. — Тебе не мешало бы помнить, что карьеру ты сделала исключительно благодаря им. Почему, ты думаешь, я опекал тебя? Любовь, страсть… Называй как хочешь, но я жил надеждой, что однажды ты ответишь на мои чувства взаимностью. Черт, да я даже велел Терри установить камеру у тебя в спальне, когда он вломился в твою квартиру. Вот насколько ты была мне нужна!

В ответ на его признания каждый квадратный сантиметр моей кожи покрывается мурашками.

— К сожалению, — продолжает Эрик, — теперь твои чувства, насколько я вижу, направлены на того неандертальца, что валяется вон там на лужайке. И, как бы мне ни было больно, сейчас я вынужден смириться с тем, что нам с тобой уже никогда не быть вместе… И не в последнюю очередь потому, что один из нас вот-вот умрет.

Он делает два шага вперед и вытягивает руку с пистолетом, так что дуло теперь лишь в каких-то полутора метрах от моей груди.

— Эх, не об этом я мечтал, — вздыхает старик. — Зато ты хотя бы отправишься к создателю, зная правду о своем отце. И, быть может, если ты веришь во всю эту религиозную лабуду, вы с Деннисом еще и воссоединитесь после смерти.

Он бесстрастно смотрит мне в глаза. И я больше не узнаю лица, которое так хорошо знала.

— Последний шанс, Эмма. Три шажка, и все будет кончено.

Делаю шаг назад.

— Хорошая девочка.

Я утопаю в полнейшей безнадежности. Сейчас мне предстоит принять последнее решение в жизни: прыгнуть или принять пулю.

Отступаю еще чуть-чуть.

— Вот так, — вкрадчиво отзывается старик. — Осталось самую малость.

Тело мое цепенеет от холода, а сознание — от шокирующих признаний Эрика. Что ж, смерть, по крайней мере, окончательно избавит меня от того и другого.

Я двигаю левую ногу назад, пока до края не остается буквально сантиметров пять. С завываниями налетает порыв ветра, и хор шепчущих голосов у меня в ушах убеждает подчиниться приказу Эрика. Один из этих голосов особенно громкий и настойчивый… такой низкий и хриплый, но слова его тонут в шуме волн, неистовствующих внизу. Закрываю глаза и сосредотачиваюсь. Неужели это…

Я открываю глаза и силюсь определить источник голоса. За плечом Эрика как будто что-то шевелится, едва различимое в сумерках. Да, точно, движется какая-то темная форма. Вот ее заносит влево, а потом вправо, и затем она и вовсе останавливается и словно бы сникает. И снова устремляется вперед, неумолимо приближаясь и увеличиваясь в размерах.

До старика доходит, что взгляд мой теперь сосредоточен отнюдь не на том, на чем ему так хотелось бы, и он оглядывается назад на лужайку. И видит то же, что теперь отчетливо различаю и я: приближающегося здоровяка в джинсовом облачении. Его отделяет от нас еще более десяти метров. Движется он как пьяный — каждые несколько шагов спотыкается и пошатывается.

Эрик разворачивается и берет великана на прицел. Из ствола вырывается первая пуля, однако Клемент сохраняет вертикальное положение — еле-еле, впрочем. Расстояние между нами сократилось до метров восьми, и теперь я различаю его измученное лицо, словно у боксера-тяжеловеса в двенадцатом раунде эпического поединка. Каждое движение требует от него титанических усилий, но он все-таки находит в себе силы удерживаться на ногах.

И каждый шаг Клемента вперед неумолимо снижает его шансы избежать следующей пули.

Шесть метров. Старик прицеливается — уж теперь-то точно не промахнется. А сколько он уже истратил патронов? Две в доме? И две здесь?

Эрик немного выжидает, и затем раздается грохот выстрела. Великан измученно пытается удержать вес на левой ноге. От боли он не вскрикивал, так что, похоже, ему снова повезло. Тем не менее дистанция сократилась еще больше, и третья пуля обязательно найдет свою цель. Мне необходимо что-то предпринять… Хоть что-нибудь!

И я принимаюсь двигать собственными налитыми свинцом ногами. Три шага, и Эрик резко оборачивается. Теперь моя очередь смотреть в дуло пистолета. Снова. У старика остается одна пуля и считаные секунды на принятие решения, кто для него более опасен: способная разоблачить «Клоуторн» женщина или же нетвердо приближающийся сзади великан.

Решение принято, и рука Эрика вновь выпрямляется. В этот же самый момент я принимаю собственное решение: я умру, как и жила, осложняя жизнь тем, кто этого заслуживает. Не задумываясь о последствиях, бросаюсь на мокрую землю. Старик уже доказал свою никудышность как стрелка, так что если мне удастся уменьшить мишень, у меня появится шанс — пускай и слабый, — что оставшаяся пуля попадет мне в руку или ногу, нежели в какой-нибудь жизненно важный орган.

Скольжу по траве, словно празднующий гол футболист. Когда момент движения угасает, сжимаюсь в клубок и бросаю взгляд на Эрика. Он делает два шага влево, ради более удобной позиции для стрельбы. Его округлое лицо искажено от ярости — или же паники. Как-никак, времени у него нет, выбора тоже.

Я готовлюсь принять пулю. Так хочется закрыть глаза, но мне необходимо, чтобы Эрик видел мой ужас — ужас, который будет преследовать его до конца дней.

В поле моего зрения слева вплывает синее пятно, немедленно отвлекая меня от пистолета. Клемент делает шаг вперед и совершает последний отчаянный прыжок на старика. Навряд ли великан целится и вообще следует какому-либо плану. Просто бросает свое тело вперед подобно стенобитному тарану. И в самый момент столкновения двух мужчин раздается выстрел.

Под звуки раскатывающегося эха я ожидаю жуткую боль — которая не наступает. Блаженным облегчением я наслаждаюсь какую-то долю секунды, поскольку затем перед моими глазами разворачивается сущий хаос.

Эрик отшатывается назад, размахивая руками в попытке компенсировать приданный телом Клемента импульс. Положение великана не лучше, поскольку ему стоит значительных усилий удержаться на ногах, все еще не слушающихся после поражения тазером. Я успеваю заметить выражение малодушного ужаса на лице старика, когда он вдруг поскальзывается на мокрой траве. В любом другом месте он просто плюхнулся бы на задницу, но сейчас его правую ногу отделяет до края обрыва лишь узкая полоска земли, и в случае падения он неминуемо продолжит таковое в бездну.

В отчаянной попытке спастись Эрик выбрасывает руки вперед, и его пальцы судорожно вцепляются в отвороты джинсовой безрукавки Клемента. Какое-то мгновение мне кажется, что падение старика остановлено, вот только его тело — даже после некоторого похудания по-прежнему обладающее значительной массой — уже прошло точку невозврата. И оно увлекает за собой великана, не способного управлять своими непослушными мышцами.

Мужчины теперь уже вместе продолжают падение, и старик подставляет ногу туда, где опора как таковая законами физики не предусмотрена. И это оказывается его последней попыткой предотвратить неминуемое: гравитация побеждает, увлекая Эрика в пропасть. Однако его пальцы ни на миг не отпускают джинсового одеяния Клемента, и своим весом и отчаянием старик обрекает великана на ту же участь. Мгновение — и оба исчезают из виду. Я слышу лишь вопль Эрика, столь же душераздирающий, сколь и краткий.

Я поднимаюсь на четвереньки и ползу к обрыву. Вглядываюсь вниз. Бирюзовую воду теперь не отличить от темных скал, и мне открывается лишь монотонное зрелище вздымающихся из черной пустоты белых гребней волн. Слева и справа картина точно такая же. В отчаянии я подбираюсь еще ближе к краю и снова смотрю по сторонам. Каждый квадратный метр чернеющего моря подтверждает то, что мне и без того уже известно. Они пропали. Они погибли.