Нервы

II.

Барсов сел рядом с нею, не особенно ловко подвинул стол и уронил на траву свою шляпу.

-- Приехал я вчера вечером, Ксения Михайловна, и вот явился к вам сюда... Хотелось на вас посмотреть... Вы, говорят, в ученость ударились? Позвольте проверить: что это у вас?

Он взял одну из книг. Девушка пожала плечами, усмехнулась и сказала:

-- Посмотрите.

Он прочел громко:

-- "Политическая экономия Джона Опоарта Милля"... А-а... вот как! Значит, Гончарова побоку?.. Помните, вместе читали?

Ксения Михайловна серьезно поглядела ему в глаза:

-- С чего вы взяли? Я читаю и Гончарова. А политической экономией позаняться тоже не мешает... Или вы уже противник женского образования? -- с шутливой иронией спросила она.

Он просто отвечал:

-- Нет, я так: странно немного показалось, как все у вас скоро делается, -- в прошлом году вы по церквам бегали, с монахами знакомились, потом всю зиму плясали, а тут вдруг и политическая экономия на сцене. Не понимаю я вас и не могу понять... Вы как-то мечетесь. Чем вы в конце концов займетесь?

-- Выйду замуж, займусь хозяйством, буду кисель варить и чулки штопать.

Барсов засмеялся и сказал:

-- Нет, кроме шуток, Ксения Михайловна.

-- Не знаю, Владимир Иванович, пока я думаю только учиться, а там цель явится сама собой. Вот вы мне лучше расскажите, что вы думаете делать? До вас теперь рукой не достанешь, вы -- кандидат прав, -- протянула она.

Барсов, как пришел, сидел спокойно, опираясь обеими руками и подбородком о свою тростниковую палку. При последних словах он встрепенулся, выпрямился, и мысли его забегали. "Ну, вот... началось... так я и думал. Всю дорогу мучился с этим вопросом, и тут тоже". -- "Да почем я знаю?" -- хотелось крикнуть ему. Он молчал. Девушка пристально смотрела на него. "Ну, вот что я ей скажу -- черта лысого... и дернуло меня явиться!" Он сухо и криво усмехнулся. Он почувствовал, что вот до сих пор было хорошо и просто, а с этим вопросом все перевернулось. И не избежать ему ответа. И придется ему путаться, фальшивить, рисоваться.

-- Что же вы молчите?

Он нервно засуетился на месте и сказал:

-- Да, Ксения Михайловна, -- кандидат прав, и приехал сюда "решить и вязать", людей судить, виноватыми делать...

Он осекся, а она спросила:

-- Зачем же только виноватыми?

-- Ну, не все ли равно? Одних правыми, а других виноватыми, расчет один -- кто-нибудь останется виноватым!.. -- раздраженно сказал он. -- Эх, Ксения Михайловна, -- немного помолчав, прибавил он, -- вам, наверное, покажется смешно, а я скажу вам, что это чертовски трудная задача, даже больше -- почти неразрешимая... Я в ужас прихожу, когда подумаю, какими полномочиями пользуемся мы -- юристы... Боже, да что такое я? Разве не самый обыкновенный человек -- с ошибками, страстями, колебаниями, может быть, еще с преступными задатками?.. Почем я знаю. Говорят, мой прадед был развратником, а дед умер от пьянства. И вы подумайте, я послан судить других. Да ведь если хотите, я сам, быть может, в силу простого недоразумения не сижу в тюрьме. Вы слышали мнение, что если бы мы захотели заглянуть поглубже в душу друг другу, то мир оказался бы наполненным подлецами и мерзавцами. Я вполне разделяю его. Я не могу и не уполномочен знать, кто прав и кто виноват. И никто этого не знает. И браться за разрешение этого вопроса -- подлость!

Он говорил, все больше и больше раздражаясь, и думал: "Ах, какие вещи я ей говорю! Ну что она не попросит меня замолчать?.. Нет, теперь уж меня не удержишь -- теперь пошел, пошел... Ах, как это глупо, как глупо!"

-- Да, -- твердил он, -- браться за это -- подлость, подлость! Вы понимаете?

-- Не совсем, Владимир Иванович, а законы?

-- Ну, вот... великолепно! Так и знал! Да что вы меня пугаете законами? И у диких есть законы, только в иной форме -- не изданы на бумаге. У муравьев и моллюсков есть законы...

Черт знает! Ужасно!.. Если хотите, я вам такие законы назову, что вы не поверите. Да знаете ли вы, что были времена, когда из-за того, что один богат, а другой беден, человека на тысячу кусков рассекали.

Он принудил себя улыбнуться и продолжал:

-- Это, конечно, старый юридический анекдот... и вы о нем слышали, но не в этом дело. Вы знаете, я переварить не могу одного слова -- закон. Оно мне кажется нелепым, отвратительным. Называют законом какие-то бабьи выдумки! Нет, вы изобретите что-нибудь вроде всемирного тяготения или сохранения вещества, тогда я вам спасибо скажу.

-- К сожалению, не могу, Владимир Иванович.

Она улыбалась, глядя на его возбужденное лицо. Барсов нервно выгибал трость и смотрел в землю.

А кругом было прохладно и спокойно. В просветах между стволами деревьев виднелась ярко-зеленая трава, канавки, песок с резкими тенями, часть галереи.

Барсову надоело говорить о том, что он тысячу раз передумал, и он махнул рукой.

-- Бросим это, Ксения Михайловна, у вас тут слишком хорошо, чтобы возмущаться и переливать из пустого в порожнее.

-- Нет, почему же, это очень интересно, продолжайте. Раньше вы ничего подобного не говорили. Вы что-то мрачны стали, -- прибавила она особенным тоном.

Он взглянул ей в глаза. В них отражалась скрытая мысль. "На что она намекает?" -- пронеслось у него в голове.

-- Вы, кажется, по-прежнему иронизируете, Ксения Михайловна? -- сказал он.

Она по привычке пожала плечами и сделала спокойное лицо. Барсов увидел, что скрытая мысль в ее глазах погасла, как будто ее и не было.

-- Если хотите, продолжу, -- лениво промолвил он, -- ну, прекрасно... Вы говорили о законах... Восхитительно! Вы, кажется, за них стоите. Хорошо, я тоже допускаю их в виде временного соглашения горсти интеллигентных людей. Но что вы будете делать с остальными, с массой, ну, хотя бы с нашими мужиками? Да вот я вам лучше расскажу один случай. Недавно был я в суде. Разбиралось дело об убийстве несколькими крестьянами своего же односельчанина, кулака. И вы представьте -- пришли все такие славные, симпатичные мужички, с добрыми лицами, что вы никогда и не подумали бы, что это -- убийцы, преступники по такой-то статье. Знаете, я запомнил эти лица, вы их часто встретите среди народа. Хоть икону пиши.

Спрашивают у них приблизительно так: как вы, дескать, решились на такое ужасное дело? Вы убили отца семейства. Разве кто-нибудь из вас согласился бы, чтобы у него убили отца или мать? Ах, Ксения Михайловна, если бы вы только видели, что с ними сделалось. Они были прекрасны в своем простодушном негодовании. "Как можно, чтобы отца или мать? Пускай живут на здоровье. А такого человека убить не грех. Он -- зверь лютый, кровопийца". Ничем их нельзя было разубедить. Ну, потом разбирательство показало, что все они были прекрасными работниками, трезвыми и религиозными людьми. Скажите, ради Бога, можно ли судить таких людей? И как на них подействовать?..

-- Нет, это, я вам скажу, ужасно! -- взволнованно продолжал он. -- Люди без всяких устоев, простые, обыкновенные, жалкие люди хотят, чтобы их послушала сама природа, хотят подчинить себе чувства, потребности, вспышки, хотят какими-то пустыми звуками урегулировать естественные могучие законы, уничтожить мщение, злобу, ревность, страсти и т.д. Да разве это возможно? Да знаете ли вы, что всякое убийство, всякое преступление -- прежде всего естественно. Без этого не могут существовать люди.

Он почти захлебывался от волнения, почти кричал. А в голове была одна дума, что он летит вниз, без оглядки, что вернуться уже поздно и он давно говорит не то, что нужно. Крайнее раздражение овладело им. Он вдруг остановился.

Ксения Михайловна смотрела на него во все глаза с любопытством, улыбкой удовольствия на губах. Ей было приятно, что Барсов увлекается, громко говорит, жестикулирует.

Владимир Иванович провел рукой по волосам.

-- Вы, кажется, смеетесь надо мной, Ксения Михайловна?.. Действительно, я не могу равнодушно говорить о том, что касается права. Недаром меня пичкали им четыре года. В самом деле, -- весело рассмеялся он, -- странные люди! Мечтают о невозможном -- о каком-то авторитете, обаянии... А вы понимаете, что оно раздуто из ничего... Вы слышите: из ничего! Никто ничего не знает. Толкуют о справедливости, а того не поймут, что ее нет и не может быть, пока существуют люди и пока они живут вместе. И никто ни от чего не гарантирован. И никакие законы не помогут. Сегодня я жив, здравствую, сижу здесь с вами и болтаю вздор, а завтра на меня с пятого этажа падает какая-нибудь баба с грязной тряпкой и вдавливает мою голову в туловище... Меня уж нет, а она живехонька. Вот вам и справедливость!

-- Почем знать, -- серьезно проговорила Ксения Михайловна, -- может быть, жизнь этой бабы нужнее вашей.

-- Не спорю, не спорю, -- быстро сказал Барсов, как будто предвидел этот ответ, -- нужнее, в сто раз, в тысячу раз нужнее, но зачем же моя жизнь понадобилась?

-- А вот затем, что надо же было бабе спастись, -- вы и подвернулись.

-- Нет, не то вы говорите -- пустяки все это: не нужно бабе падать вовсе, и на меня тем более. С какой стати? Может быть, я этого не желаю -- на вот тебе!.. Ну, довольно, -- резко оборвал он, -- вы не знаете, Ксения Михайловна, как все это меня раздражает... наводит тоску.

Барсов встал и зевнул во весь рот.

-- Пойдемте походим по саду, -- сказала девушка.