Несчастный случай. Старые грехи

Часть первая

«Лакримоза» звучала невыносимо громко. Четвертая часть нового альбома посвящалась Леонарду Коэну, именно потому играла на повторе уже третий раз за сегодняшний день. Холодный бетон за спиной дополнял композицию, вгоняя все тело в желанное оцепенение. Нужно было собраться с силами. Нужно было еще раз мысленно пройти весь предстоящий путь, стараясь увидеть все детали, не расслабиться при виде любимого лица. Ключ лежал во внутреннем кармане, на связке с остальными, домашними, чтобы в случае проверки не вызвать подозрения. Хотя чего-чего, а уж вызывать подозрения она привыкла. С самого детства.

Нависающее над трассой, окутанное туманом старинное здание внушало уважение. Зубцы, шпиль… Все, как полагается. Играть бы там «Лакримозу»! Но хватит мечтать! Пора!

От бетонной стены трансформаторной будки отделилась фигурка в черном плаще с капюшоном и в сапогах на массивной ребристой подошве. Женщина ступила на проезжую часть и повернула голову вправо, проезжающий мимо автомобиль едва не обдал ее грязью, вылетевшей из-под колес. Она вовремя увернулась. Убедившись, что дорога пуста в обе стороны, женщина медленно перешла через нее.

При ближайшем рассмотрении «за5мок» утрачивал всю свою притягательность, готическая торжественность оставалась только в контурах строения. Пластиковые окна, стеклянные входные двери, машины, припаркованные перед входом, портили все впечатление, грубо выдергивая из мечтаний в реальность. Она сняла наушники. На сегодня с нее музыки хватит. Медная табличка на стене справа от входа отразила ее бледное лицо. «Нейропсихологическая клиника». И больше ничего. Женщина облизнула губы. Черная помада снова заблестела. Камера слежения под козырьком передала отражение на экран пункта охраны, и когда посетительница решительно дернула ручку входной двери, та распахнулась, пропуская ее вперед.

В холле женщина скинула капюшон. Черные волосы рассыпались по плечам, укрывая лицо от любопытных взглядов, помогая ей ощутить себя уверенней. Впрочем, просторный холл был пуст. И это напрягало еще больше. Она провела рукой по волосам, как обычно это делал он. Только ему позволялось убирать их с ее лица, на котором расплавленной медью вспыхивали страстные глаза. Сейчас же в них пылал гнев! Что они сделали с ним?

К женщине вышел охранник, и только теперь она заметила охранный пост, удачно спрятанный за эркером холла. Атлетического сложения парень в фирменной униформе клиники, не таясь, рассматривал посетительницу. О визите он был предупрежден еще в начале смены и соответственно проинструктирован, но весь облик дамы относил ее скорее к пациентам, чем к их богатым родственникам, поэтому охранник медлил. Мешковатый черный свитер, кожаные брюки в облипку, сапоги-ботфорты, и объемный рюкзак за спиной. К тому же броский готический макияж. Возраст абсолютно не поддавался определению: ей с успехом можно дать как 25, так и 40.

Под пристальным взглядом охранника «дама в черном» достала из кармана брюк блокнот и ручку. Торопливо черкнула пару строк. Протянула мужчине. В его взгляде промелькнуло сочувствие, он понял, что посетительница нема. Теперь ее «странность» стала ему понятной, и, словно извиняясь за свою холодность, он жестом показал направление:

– Прямо по коридору и затем налево. Понимаете?

Женщина кивнула. Она ведь была не глухой, просто не могла разговаривать. Иногда ей казалось, что это даже к лучшему. Потому что люди не ценят дара слова, хотя в их любимой Библии черным по белому написано, что вначале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог! Кивнув еще раз в знак благодарности, она спрятала блокнот и, по-прежнему прячась за волосами теперь уже от сочувственного взгляда охранника, целеустремленно направилась по коридору. Сотрудники клиники, проходящие мимо, задерживали на ней взгляды и даже оборачивались вслед. Их яркая фирменная одежда резко контрастировала с мрачным одеянием посетительницы.

Наконец-то! Перед нужной дверью она остановилась. «Главный врач СУШКО Д. П.». Без стука толкнув дверь раскрытой ладонью, «дама в черном» вошла. Серебряное кольцо с руной Sowulo на указательном пальце чиркнуло по обивке.

Сидящий за столом доктор Сушко нехотя оторвал взгляд от бумаг на столе. Тотчас же сбоку от него раздался грохот. Отшвыривая стул с радостным возгласом «Жанка! Жанночка!», к посетительнице бросился Тимур.

Дмитрий Палыч Сушко не был удивлен. Он теребил профессорскую бородку и наблюдал за трогательной сценой. Когда поцелуй затянулся, доктор резким окриком прервал бесцеремонную парочку: «Тимур! Сядь!» Тот вздрогнул, но, пожав плечами, покорно сел на место. «Как же они его подмяли!» – Жанна осталась стоять, поправляя лямки рюкзака. Теперь она всецело сосредоточилась на докторе.

Сушко не выглядел строгим или суровым, но в его манере держаться сквозила нескрываемая жестокость. «Конечно, главный нарколог не может быть другим – должность обязывает, да и контингент никак не предполагает мягкости манер. Однако с Тимуром он не должен так обращаться! Тимур, ее Тимур, не такой, как все».

Выдержав тяжелый взгляд женщины, доктор указал ей на свободный стул рядом с Тимуром. «Как же он зарос! Бедный мой!» Жанна осталась стоять.

В спортивном костюме и шлепанцах на босу ногу Тимур выглядел, вполне как все. Держался с нагловатой раскованностью. Но Жанна знала, это была напускная бравада, прикрывающая нервную дрожь. Она так же трусилась там, у трансформаторной будки. Но, переступив порог клиники, «закусила удила», и волнение улеглось. Она едва сдержалась, чтобы не взять Тимура за руку, но доктор не должен ни о чем догадываться. Правда, Тимур так долго был без женщины, трамадол – все, чем его баловали в клинике, по схеме уменьшая дозу. Его дрожь как раз оправданна.

Доктор перевел взгляд с Жанны на Тимура и потер лоб.

– Иду навстречу только потому, что получил отдельное указание насчет тебя.

Тимур криво усмехнулся:

– Упрятала сюда и просит с пленником хорошо обращаться? Сука!

Сушко сморщился.

– Указания даны нашим попечителем. А не вашей сестрой!

Тимур сложил пальцы решеткой.

– Сколько у вас стоит палата в сутки? Лучше б дали мне налом. Наградил Бог родственничками!

Сушко хлопнул ладонью по столу, прерывая знакомую песню.

– Вы, девушка, почему без халата?

Жанна вскинула руку, и Сушко невольно отпрянул.

– Не переносит белый цвет! – Тимур подмигнул Сушко и ухмыльнулся.

Жанна повела плечами и, сбросив лямки, подхватила соскользнувший рюкзак.

Аккуратно сложенный белый халат наполнил кабинет запахом стирального порошка. Жанна набросила халат поверх плеч, разглаживая складки. «И на кухне у нее, небось, чистота и выпечка по выходным, – доктор позволил себе улыбнуться. – Этот избалованный мажор и тут устроился неплохо». Жанна, словно прочитав его мысли, неожиданно густо покраснела.

Сушко ловко подбросил на ладони ключ от кабинета.

– Вот и славно! У вас полчаса.

Он вышел из комнаты, аккуратно прикрывая за собой дверь. Послышался звук поворачивающегося в замке ключа. Наконец Жанна позволила себе передышку, присела на край стула. «Что ж, первый этап позади. Теперь им предстоит самое главное. Только бы Тимур смог. Бедный, любимый волчонок!»

Тимур подскочил к двери и прислушался к удаляющимся шагам. Потом резко повернулся к Жанне и упал перед ней на колени. Она нежно взъерошила его отросшие волосы, на концах все еще окрашенные в ее любимый черный цвет. Затем со вздохом сожаления решительно отстранила его от своих колен. «Успеем еще!» – он правильно понял ее жест. Жанна достала из кармана такой же ключ, какой пару секунд назад Сушко подбрасывал на ладони. И даже попыталась повторить этот дешевый трюк. Получилось похоже. Только ее ладонь слегка подрагивала. «Все-таки волнуется! – Тимур потянулся за ключом, но Жанна только покачала головой. – Ладно, детка, рули!» Тимур поднялся на ноги.

Жанна достала из рюкзака еще один пакет, а из него – комплект фирменной одежды персонала клиники. Первым делом водрузила себе на голову шапочку, затем не без труда скрутила волосы в жгут и просунула их под накрахмаленный бортик. Парой ловких движений Жанна стерла яркий грим с лица. Скомканные влажные салфетки полетели на пол. Теперь в ней сложно было узнать любительницу готического рока. Тимур с восхищением наблюдал за действиями подруги:

– Как же я тебя люблю!

Жанна торопливо черкнула пару строк в блокноте. Он прочитал вслух: «За тебя убью!»

– Не надо, детка! – Тимур знал, что так оно и будет, если вдруг что-нибудь пойдет не так. – Пускай живут. И нам не мешают.

Мгновенно посерьезнев, он начал быстро переодеваться.

Воздух в гараже Шульги буквально искрил от скрытого напряжения. Разборки между друзьями происходили частенько, но редко на повышенных тонах. Сегодняшний день не был исключением. Борис по прозвищу Боб, в мешковатом комбинезоне, молча мерил шагами пространство своего гаража, то и дело переступая через разбросанные по полу детали. Споткнувшись о крыло переднего колеса, он отшвырнул его в сторону ногой, на что Калганов только пожал плечами. «Неужели и вправду злится?» Ему редко приходилось наблюдать, как Боб выходит из себя. Сам же он сидел молча, скрестив руки на груди. Не рискуя нарушить табу (хотя курить хотелось), просто вертел в руках пачку сигарет и щелкал зажигалкой, не замечая, что этим раздражает друга еще больше. «Лучше б уж курил!» Наткнувшись на тяжелый взгляд Боба, Воха, а именно так Володю Калганова звали друзья, наконец, спрятал зажигалку в карман. Ну и ладно!

– Ревность – плохой советчик! – Воха устал играть в молчанку.

Боб резко остановился, будто наткнулся на невидимую стену:

– А при чем тут ревность?

– Именно так выглядит это твое досье на теперь уже официального жениха Томки.

– Ты же сам все видел! То, как этот белый воротничок умеет постоять за себя, вызывает вопросы.

Воха снова извлек зажигалку из кармана:

– А что, собственно, не так?

Боб сделал резкий выпад. Выхватил зажигалку из рук опешившего Калганова. В необъятном кармане комбинезона та жалобно звякнула о гаечный ключ.

«Ладонь пурпурного песка»? – Воха наигранно возмутился, назвав первый попавшийся прием боевого тайцзы, но про себя отметил, что Шульга в хорошей форме. «Таки этот его цигун свое дело делает. Сотрясение мозга миновало без последствий». Однако параллели с Новаком Воха не провел, на что собственно и рассчитывал Боб. Наглядный пример автослесаря с боевыми навыками прошел мимо. Боб вздохнул. Придется разжевать:

– Вспомни, как мы с ним познакомились. На Новака «наехали», и он не знал, что делать. Был напуган, как дитя малое. Просил о помощи, отлеживался в больнице. А потом? Под дулом пистолета одним таким выпадом уложил Радужного. Обезвредил. Вытащил обойму.

– Когда любимой женщине грозит опасность – у мужика открываются скрытые резервы, даже у такого, хм, фи-и-нансиста. (Слог «фи» в слове «финансист» Воха нарочно потянул.)

Боб усмехнулся и поднял указательный палец:

– Вот именно! Скрытые! Новак – тип с двойным дном. Тут явно что-то не так. И я узнаю, что именно.

– Как?

– Подниму всю подноготную, пороюсь в биографии, разыщу мать…

Воха выставил перед собой руку:

– Без меня!

Боб усмехнулся:

– Кто бы сомневался. Но так даже к лучшему. Новак будет сугубо моим делом. – Воха с улыбкой развел руками. Мол, я же говорил! – Можешь считать это проявлением ревности, мне все равно. Когда ты собираешься Чукчу проведывать?

Воха облегченно вздохнул, разговор перешел в привычную для него плоскость.

– Зажигалку верни. – Боб проигнорировал протянутую ладонь друга. – Ок-ок! А вот хотя бы и сегодня. Тем более что воскресенье, и начальства в СИЗО нету. Как раз и пропетляю.

Сразу же после этих слов, которые он только и ждал услышать, Боб двумя пальцами извлек зажигалку из кармана. Воха схватил ее на лету. Обстановка разрядилась. В голове Вохи мелькнула было шальная мысль, а не ударить ли им по пивку, но, наткнувшись взглядом на скелет разобранного байка, не решился ее озвучить. У Боба нарисовался срочный заказ, значит, ему надо работать, а то, пока приходил в себя после сотрясения, трудился вполсилы. К тому же пробить Чукчу он давно уже обещал. Еще до убийства Аллы. При воспоминании о дочери Татарского Воха помрачнел.

– Ладно, пока!

Друзья, молча, пожали друг другу руки.

Выйдя из гаража, Воха первым делом без удовольствия закурил. Вся та история с похищением девушки случилась прошлой осенью. А сегодня ровно неделя, как на календаре значилась весна. Сколько же смертей он не сумел предупредить за это время? Вся эта их деятельность с Бобом… Воха задумался, подбирая определение нахлынувшему отчаянию. Будто пытаешься обогнать собственную тень. И что бы ты ни делал, она все равно всегда оказывается на полшага впереди.

Воха затушил начатую сигарету о край железной бочки, с некоторых пор служившей Бобу урной, и потопал мимо гаражей к остановке по требованию. Желтая маршрутка мигнула фарами в начале улицы. Но Воха рано обрадовался. Мгновение спустя он понял: это она отъезжала. Теперь придется ждать. А за это время Чукчу на киче кто-нибудь посадит на пику. Воха сплюнул. Трижды. Чтобы не накликать. С неба посыпал снег с дождем.

Оставшись один, Боб поднял покрышку. Провел по ней пальцем, оттирая пятно мазута. Секунду постоял, задумавшись. Как там сказал Воха? «Ладонь пурпурного песка». – Метод боевого цигун, согласно которому при нанесении удара ладонью по человеческому телу особых болевых ощущений не возникает, однако спустя несколько дней на месте удара проявляется отпечаток руки пурпурно-красного цвета. Фигурально выражаясь, так и действовал Портной.

Боб подошел к стене: края прикрепленных к ней фотографий жертв слегка покоробились от влаги. Сырая выдалась зима. Боб включил радиатор. Нажал кнопку со значком вентилятора. Кончик фотографии Ивана Мостового дернулся от потока теплой струи воздуха. «Что ж мы имеем на сегодняшний день? В убийстве Мостового сознался мелкий наркот Чукча. Но срезанная с пиджака пуговица доказывала, что это дело рук Портного». Бобу этого было достаточно. Однако даже для Вохи, который верил Бобу безгранично, но был ментом и мыслил, как мент, – нет. Чукча оставался единственной живой ниточкой, ведущей к Портному, как бы его там ни звали на самом деле. Боб почти видел перед собой облик маньяка, почти осязал. Казалось, обернись – и вот он. Но когда Боб обернулся, увидел только собственное отражение на хромированной поверхности покрышки. Пора было браться за работу. И так половину утра потратил. А Калганов справится, у него Чукча расколется, и не таких колол. И тогда уже Боба ничто и никто не остановит.

Тамара резко села на постели. Рядом кто-то был! Спросонья она не сразу поняла, где находится. А придя в себя, снова повернулась на живот и зарылась лицом в подушку. Воскресенье. Можно себе позволить. Новак мелькнул в дверном проеме. Он был все еще в пижаме, атласные отвороты которой делали ее похожей на смокинг. В руке Виктор держал дымящуюся чашку с ароматным кофе. Тамара улыбнулась, наверняка это для нее. Сейчас посыплет корицей и зайдет. В подтверждение этой догадки Виктор мягко ступил на бежевый ковер в спальне. Тамара протянула руку и замерла: «Господи! Неужели все это действительно правда?» Окна в пол пропускали первые яркие в этом году лучи солнца. Начало марта было серым и снежным. А сегодня вот распогодилось. День обещал быть чудесным. Ей на мгновение показалось, что в этом тоже заслуга Вика (так она называла Виктора, когда они были вдвоем), что это он подогнал перемену погоды под их выходной. Если бы это оказалось правдой, она бы не удивилась.

Температура кофе с молоком и карамельным сиропом позволяла пить его, не опасаясь обжечься. Вкусно. Фарфоровую чашечку из чайного сервиза классического английского стиля Виктор привез из Лондона неделю назад. В Букингемском дворце со стороны музея расположилась элитная сувенирная лавка, куда Виктор зашел за буклетом с репродукциями Рембрандта, а вместо них купил чашку с блюдцем. Точно из такой королева Елизавета каждое утро пьет свой любимый цейлонский чай. Так он и сказал, протягивая ей коробку с подарком на следующее утро после приезда. Тамара тогда еще спросила, а можно ли из нее пить кофе, а не чай? На что Виктор лишь утвердительно кивнул. «Королевам можно нарушать правила этикета, на то они и королевы». Тамара замечала за Виктором такие вот слабости. «Точно такую, как у Елизаветы». Она предпочла бы свою, обычную, из супермаркета, без предысторий, потому что теперь чувствует себя словно на втором месте после Елизаветы по значимости для него. Но, как сказал бы ее дорогой Воха Калганов, все это бабские заморочки. Просто детство у Виктора было советское. Бедное, как у большинства.

Тамара поправила волосы и, взяв чашку, взглянула на свежевыбритого Виктора. Влажные после душа волосы были зачесаны назад, открывая высокий лоб. Глаза после практически бессонной ночи оставались на удивление ясными. Тамара вспомнила, как долго он гладил ее по голове, после того как она выдохлась. Она так и заснула, чувствуя мягкие волны тепла от его руки. Ей захотелось сказать ему, что он ее любимый, милый мальчик, но язык не повернулся. Ни ночью, ни сейчас. Вместо этого Тамара потянулась и наигранно зевнула:

– Спасибо. Который час? Я проспала все на свете.

– Начало десятого. Можешь расслабиться и подумать о планах на выходной день.

– Пожалуй, ничего глобального. – Тамара отдала чашку Новаку и откинула одеяло.

Виктор провел ладонью по ее гладкой лодыжке, тоже припоминая детали вчерашней ночи, и тихонько улыбнулся одними уголками губ. «А на коленке у нее шрам после падения с велосипеда». Этот шрам он любил, потому что, рассказывая о нем, Тамара впервые погрузила его в свое детство, в свое прошлое, и тогда он понял, вот оно, свершилось, она сдалась, она теперь принадлежит ему, Виктору Новаку.

Тамара прервала его воспоминания:

– Нужно бы съездить в клинику к Тимуру. Что говорит Сушко, когда там его выписывают?

Виктор присел на край кровати. Тамара потерлась головой о его плечо, еще мгновение он любовался ее ногами, а потом нехотя ответил:

– Вряд ли Сушко будет сегодня на месте – воскресенье, а насчет выписки могу и я тебе ответить – не скоро.

Тамара слегка отстранилась:

– Почему не скоро? Ведь курс лечения рассчитан на определенное время? Насколько я понимаю? А Тимур там уже второй месяц.

Новак обнял Тамару и заправил выбившуюся прядь ей за ухо.

– И будет находиться там столько, сколько нужно.

– Кому нужно?

– Нам. Твоя мама переживает, что Тимур испортит свадьбу. Я решил эту проблему: до свадьбы он останется в клинике.

Тамара сняла руку Новака со своего плеча.

– Все-то ты решаешь. А я тебя просила об этом? И при чем тут моя мама!

– Там ему вполне комфортно. Как попечитель, я дал указание выполнять все капризы твоего кузена. В разумных пределах, конечно. И где-то даже спас его.

– Спас?

Новак поднялся с кровати и встал перед Тамарой. Глядя ей прямо в глаза, он словно подчеркнул возникшую между ними дистанцию. В его голосе послышались металлические нотки:

– Именно. С его образом жизни, Тома, надо опасаться, чтоб не было как в том фильме, «Четыре свадьбы и одни похороны». Рано или поздно он нарвется на серьезные проблемы.

Тамара накинула халат и встала. Теперь они стояли друг против друга. Это было так странно, что Тамара покрутила головой, разминая длинную шею. Волосы выбились из косы, придавая ее облику долю некоторого детского очарования. Без макияжа и одежды она выглядела моложе и трогательней. Внешне стараясь выглядеть холодным, Виктор продолжал разглядывать ее, пока Тамара не дотронулась до его руки и не смягчила тон:

– Я в ванную. И вот что я тебе скажу: Тимур – член моей семьи. Скоро он станет и твоим родственником. Избавляться таким образом от родни, даже если она огорчает и утомляет, не мой метод. Пожалуйста, давай прямо сейчас поедем в клинику. И завтра пусть его выписывают.

Телефон Новака был с вечера предусмотрительно переведен в виброрежим. Поэтому он не сразу заметил, как тот подрагивает на прикроватной тумбочке. Тамара остановилась на полпути:

– Ты не возьмешь?

Новак проследил за ее взглядом.

– А-а! Сейчас! Тома, поверь, ты совершаешь ошибку. – Телефон не умолкал. Виктор посмотрел на дисплей. – Неизвестный абонент! Утром в воскресенье? – соединился. – Да, я. Слушаю. Что? Как давно? Понял. Нет. Не надо никуда звонить. Я скоро буду.

Телефон отключился. Виктор перехватил встревоженный взгляд Тамары.

– Поздно. Твой Тимур выписался сам.

– То есть?

– Сбежал. Час назад. Так что мы действительно прямо сейчас поедем в клинику! Так ты у нас ясновидящая Ванга? – Новак горько усмехнулся.

Не так он представлял этот выходной. Тамара почувствовала укол совести. Она слишком много требует от Виктора. И много людей привела с собой в его жизнь. Родителей, Тимура, Бориса, Калганова. И со всеми ими постоянно происходит что-то из ряда вон выходящее. И ее мучает совесть. С Максом, который был полицейским и сам жил в зоне риска, ей было как-то спокойнее. Пока его не убили. А что, если это она приносит всем несчастья? Черная вдова!» – Тамара вздохнула.

– Нет! Это ты предвидел беду, Вик! Только я не знаю ясновидящих мужчин. Сравнить не с кем.

– Кейси. Эдгар Кейси. Американский медиум XX столетия. Нострадамус. Эндрю Джексон. Сведенборг…

– Ты не перестаешь меня удивлять! – Тамара позволила себе перебить Новака. Она была уверена, он бы мог продолжать список имен дальше. Широта его интересов в который раз повергла ее в трепет. Теперь и ей захотелось остаться дома, вернуться в постель и провести выходной в объятиях этого необыкновенного мужчины. Но если сейчас не найти Тимура, свадьба может действительно обернуться похоронами. Тут Виктор был прав. Впрочем, как всегда.

В допросной СИЗО стоял спертый запах давно непроветриваемого помещения и явно чувствовался страх. Воха допрашивал Чукчу. Осунувшийся, с темными кругами под глазами, тот ерзал на стуле, то складывал трясущиеся руки между колен, то вытирал рукавом шмыгающий нос, то разминал поясницу, и все свои действия сопровождал покряхтыванием и ругательствами в адрес и родителей, и высших небесных сил. Воха с брезгливостью наблюдал за наркотом. Наконец его терпение лопнуло, он стукнул кулаком по столу:

– Да сядь ты спокойно, наконец!

Чукча поднял на Воху слезящиеся глаза.

– Хреново мне, начальник! Ой, как хреново. Войди в положение…

– Всю жизнь мечтал войти в твое положение. Думай, о чем говоришь, придурок. Или тебе помочь? Стукнуть башкой о стол, глядишь, мозги на место встанут! – Чукча удрученно кивнул и опять шмыгнул носом. Воха положил нога на ногу. – Понял? Давай вещай!

Чукча собрался с силами:

– Мне Мостовой бабло торчал. Не много, но оно мое, бабло-то. Вовремя не отдал. А мне на дозу не хватало. Понимаешь? Мне бы хоть трабадольчика? А? Начальник?

– Терпение, Чукча! Будет тебе северное сияние. И гонки на оленях. Если инфа того стоит.

Чукча снова кивнул. В его узких глазах затеплилась надежда. Он уставился на Воху, всем своим видом выражая готовность к сотрудничеству. Тот продолжил:

– Это я в деле читал. Только там ты признавался в убийстве. А теперь не знаешь – убил или нет. Что поменялось?

Чукча зажал в кулаке мокрый нос.

– Я вот это… Как его… Ну, подумал-подумал… Нет, не мог я его зарезать, точно не мог.

– Но в квартире-то был и ноут взял.

– В квартире был, точно, и ноут взял. Но не для себя.

– Оп-паньки! А для кого?

– Для Шершня.

– Та-ак! А с этого места поподробнее. Какой такой Шершень? Это кличка, фамилия? Давно его знаешь?

– Вообще не знаю. Перехватил меня возле дома. У тебя, говорит, с Мостовым терки. Предложил наказать. Ему вообще-то ноут Мостового был нужен. Дал мне аванс и сказал комп принести к себе. Потом должен был у меня забрать. Только он не появлялся больше.

Воха задумался:

– Как квартиру открыл?

Чукча пожал плечами:

– Так не заперто было. А хозяин, тот ведь в отключке лежал – с ним такое часто бывало.

– Описать этого Человека-Паука сможешь?

Чукча поднял глаза к потолку, задумался:

– Кого?

Воха воздел глаза к небу и вздохнул.

– А-а! Вкурил. – Чукча сверкнул золотым зубом. – Ха-ха, смешно. Не-а. Точно не смогу. Руки, ноги, голова. Старый, молодой – не поймешь. Кепка козырьком на глаза. Очки темные. Да, вот, шепелявил немного.

– Почему этого в протоколе нет?

– А мне почем знать? Я чисто все вашему Носову рассказал.

– И что Носов?

– Не прокатит эта твоя сказка, сказал. Еще сказал, чтобы я признался, что Мостового замочил, когда он на меня типа напал. А я типа самозащищался. Что, типа, статья другая. Срок меньше.

Воха почесал затылок.

– Совсем ты меня «затипал». Слушай сюда, Чукча! Завтра понедельник. Тебя официально допросят. И ты, под протокол, это все расскажешь.

– А Носов протокол порвет.

– Если я сам Носова не порву.

Чукча уронил голову на руки. «Эх, попал я из огня да в полымя. Между двух ментов, а еще Шершень тот, фиг поймешь, кто такой. Говорили умные люди, что молчание – золото. Надо было молчать».

Воха вышел. Больше всего ему хотелось сейчас закурить, чтобы перебить этот въедливый запах СИЗО, который будет его преследовать еще пару часов, как он знал из собственного опыта. Но зато теперь груз с плеч, обещание, данное другу, он, наконец-то выполнил. А ведь Боб будто знал про Чукчу все еще утром в гараже. Воха уже давно не удивлялся. «Гений – вот он кто, этот чертов сукин сын! Неужели вся эта тема с Портным таки не фейк?» Воха отогнал от себя поднявшийся по позвоночнику холодок страха. Сколько лет на службе, а с серийниками до сих пор не встречался. «Нет. Не верю. Все это мулька для киношников, а в реальности Бобу просто нужен враг, достойный его уровня, потому что достойный друг погиб». Перед глазами Вохи промелькнул тот последний день, когда он напрашивался к Максу с Томкой на фаршированную щуку.

Во двор клиники въехал электромобиль «Тесла». Новый. Красивого бирюзового цвета. Такого же по насыщенности и чистоте, как просветы мартовского неба между серых туч. Тем мрачнее казался особняк с его псевдоготической архитектурой, перед которым припарковалась машина. В окне второго этажа мелькнуло взволнованное лицо доктора и тут же исчезло. Первым вышел Новак, аккуратно захлопнул дверцу и помог выбраться Тамаре, которая замешкалась, отсоединяя свой мобильный от зарядки в прикуривателе. В длинной темно-синей юбке и коротком полушубке она отлично смотрелась на фоне их новой машины, впрочем, как и на фоне этого особняка. Тамара окинула встревоженным взглядом здание, в котором бывала уже не раз, и повернулась к Новаку, который, как всегда на людях, оставался невозмутим. Виктор слегка сжал ей пальцы в знак моральной поддержки, и они молча направились ко входу в клинику. Навстречу им уже спешил Сушко.

– Виктор Захарович! Ну, наконец-то! Такое ЧП, такое ЧП! Но это впервые за десять лет со дня основания клиники.

Новак окинул доктора мрачным взглядом.

– Доктор, мы прямо здесь будем это обсуждать?

– Конечно, конечно! Идемте ко мне.

Сушко нервно сглотнул. И его шея под белым воротником халата пошла красными пятнами. Тамара удивилась, насколько разительной была перемена во впечатлении, которое производил Сушко на нее раньше и теперь. В своем кабинете за столом он казался выше ростом и шире в плечах. Легкая снисходительная улыбка демонстрировала превосходство посвященного в тайны устройства человеческой психики над обычными смертными, коими являлись и его пациенты, и те, кто их иногда проведывал. Тамаре порой казалось, что про нее доктор тоже что-то такое знает и при желании, и с помощью пары наводящих вопросов он запросто может отправить в палату и ее. А сейчас… Сейчас он смотрел себе под ноги затравленным взглядом немолодого мужчины, карьера которого оказалась под угрозой. Одного звонка Новака могло быть достаточно, чтобы Сушко отстранили. Денег доктор так и не скопил, чтобы отправиться хотя бы в ближнее зарубежье выращивать виноград во дворе маленького домика под красной черепичной крышей и торчать на рыбалке, в которой он себе уже несколько лет отказывал. Слишком много доктор тратил на сиюминутные развлечения, обедая и ужиная в дорогих ресторанах, отдыхая на модных курортах, увлекаясь то яхтами, то лыжами с легкой руки молодой любовницы.

Тамара дотронулась до плеча Сушко:

– Успокойтесь, пожалуйста! Вы же не знали, что это такое – иметь дело с моим братом.

Доктор на мгновение очнулся от собственных переживаний. Паническая атака, начавшаяся при виде подъезжающей «Теслы», пошла на спад. Действительно, вот уж кому сейчас действительно не позавидуешь, так это Тамаре. Красивой измученной женщине, на чувстве вины которой так удачно всю жизнь спекулирует этот испорченный тип Тимур. А еще, как доктор не так давно узнал, у нее пару лет назад убили мужа. Удастся ли господину Новаку помочь ей залатать эти раны, или он добавит к ним еще одну, окончательно подавив ее волю к жизни? Немалый жизненный опыт доктора и властная манера держаться у Новака свидетельствовали в пользу последнего. Но свое мнение Сушко, как обычно, оставил при себе, если, конечно, ему за него не платили. Он кивнул Тамаре, затем забежал вперед и распахнул дверь. Это меньшее, что он сейчас мог для нее сделать.

У поста охраны вошедшие остановились. Прямо над стойкой на стене висела камера видеонаблюдения. Новак разглядывал камеру, совершенно игнорируя охранника, вытянувшегося перед ними по струнке.

Крепкий парень лет 25-ти был одет в военизированную форму. Его скулы отливали сизым, хотя он тщательно брился перед сменой всего каких-то пару часов назад. Наконец Новак опустил взгляд и осмотрел охранника с ног до головы, чем немало того смутил:

– Здесь один выход, верно?

Парень судорожно сглотнул.

– Есть еще служебный и пожарный.

Под взглядом этого человека он чувствовал себя виноватым, хотя и не мог понять, в чем именно. Но было похоже, что и главврач ощущал нечто подобное, потому что стоял слегка согнувшись, вполоборота, словно уступал свое право быть здесь главным. Об инциденте в клинике пока никто не знал, кроме самого Сушко и медсестры, случайно оказавшейся рядом с кабинетом в момент, когда доктор выскочил оттуда как ошпаренный. Охранник прокашлялся:

– Да есть, но они закрыты на ключ. Ключи – их два – у дежурной и старшей сестры.

Он перевел взгляд на Сушко, ожидая от того указаний, стоит ли ему и дальше отчитываться перед этим господином в штатском или, наоборот, проявить служебное рвение и спросить документы? Хотя весь облик этого господина прямо-таки кричал о его праве не только задавать здесь вопросы, но и распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом клиники. Меценат что ли? На мужчину с надеждой смотрела красивая женщина, нервно теребившая ручку сумки. Вот ее он уже видел однажды и знал, что она ходит к одному пациенту, только не мог припомнить к какому. Неужели суицид? Это первое, что пришло ему в голову!

Сушко постучал кончиками пальцев по столешнице стойки и охранник немедленно продолжил:

– Сегодня на работе только дежурная. Но мимо нее и мышь не проскочит.

– А мимо вас?

– Люди ходят. Врачи, сестры, посетители к пациентам… Входят – выходят.

– Вы на посту с утра?

– Моя смена с девяти. Когда пришел, тут все было тихо. Я не видел, кто приходил и уходил до меня. Обычно в выходные основное движение начинается ближе к обеду. Официально часы посещения у нас с 11:00.

Тамара согласно кивнула, она знала расписание. Воспользовавшись паузой, указала главврачу на камеру:

– У вас здесь камеры.

Сушко понизил голос:

– Проверил первым делом. Тимур не выходил.

Тамара покачала головой.

– От Тимура я могу ожидать чего угодно. Даже шапки-невидимки.

Сушко позволил себе усмехнуться. И только теперь охранник понял, что Тимур, тот самый нарванный мажорик из вип-палаты, сбежал. Всего-то! Охранник не удивился, не был тот похож на их обычного больного. Так, зажравшийся наркоман. О том, что в этом побеге косвенно виновата охрана, а значит, и он сам, парню пока еще в голову не пришло.

Новак первым прошел внутрь коридора. Сушко последовал за ним. Тамара еще раз окинула взглядом холл, прежде чем поторопиться следом за мужчинами.

Охранник все еще торчал за стойкой. На мониторе за его спиной поблескивало бирюзовое пятно – их «Тесла» на стоянке перед входом. Весь двор в радиусе пяти метров был как на ладони. Стайка воробьев порхала с места на место в поисках крошек. Вот бы случилось чудо, и Тимур как раз переходил через дорогу с пачкой сигарет и бутылкой пива, возвращаясь из ближайшего ларька. Но, кроме воробьев, больше не было ни души. Тамаре вдруг захотелось набрать Борю, но она знала, что на этот раз Виктор справится сам. Вернее, они с Виктором справятся. Вдвоем.

Исинская глина потемнела под струей кипятка. Воха невольно вздохнул, ну, пускай уже шу пуэр[1]. Только бы чашки были побольше. Маленькие фарфоровые пиалы в его грубых пожелтевших на кончиках пальцах смотрелись до того нелепо, что все чаще он ловил себя на мысли – взять и раскрошить их одну за другой, глядишь, и Борька перестанет маяться всей этой новомодной хренью. Но на этот раз Боб налил ему нечто ярко-зеленое, взбивая это нечто в обычной чашке бамбуковым венчиком, похожим на помазок из бритвенного прибора, которым сам Воха никогда не пользовался, но помнил, как это делал во времена его детства батя, пока не отпустил бороду. Японский чай матча на вкус слегка горчил, а зеленая пена сверху напоминала санаторские кислородные пенки. Воха с трудом сделал первый глоток. Ничего так. Молотое сено. Главное, горячее.

Боб сидел на корточках перед буржуйкой. Перед тем как забросить очередное поленце, вытащил из пачки журналов и газет первый попавшийся глянец. На развороте улыбался Новак. Заголовок гласил: «Любимец Фортуны». Боб вспомнил эту статью, посвященную шумихе вокруг банка «Гарант», и вспомнил Добрынина, который организовал этот материал в помощь партнеру, когда Новак всеми путями пытался отбелиться. Один из этих путей и привел его сюда, в мастерскую к Борису Шульге. Пока Добрынин готовил очередное убийство. «Такие вот у тебя партнеры, Виктор Новак!» Хотя, чести ради, Боб тут же признал, что и сам не раз жал руку этой сволочи, даже красил ему именной номер «Добрыня» в качестве бонуса к ремонту «Кавасаки». Собственно, тогда и началась для него настоящая жизнь – он напал на след Портного. Так что Новак, в каком-то смысле, вытащил его из затяжного депрессивного бездействия.

Воха встал с диванчика и подошел к Бобу. Он, молча, выхватил из его рук журнал: «Вот, можешь и Витька5 пришпилить для наглядности!» – и лениво перелистал журнал, разглядывая фотки, на которых Виктор Новак позировал еще один, без Тамары. Даже если Калганов его и задел, Боб не подал виду, но перевел взгляд на стену, где висела доска с пришпиленными портретами жертв. За эти месяцы она обросла новыми. Боб потрепал потянувшегося Бо-бо, который облюбовал себе место возле горки поленьев. Пес лениво грыз край одного из них, заодно грея свою мохнатую морду. Воха наклонился к собаке:

– Что, Бобик?! Совсем про меня позабыл? А ведь по документам я твой хозяин! На5 вот тебе, кстати, вкусняшку принес.

Воха вытащил из кармана прессованную из жил кость, купленную в зооларьке по дороге. Бо-бо обнюхал ее и снова вернулся к полену.

– В следующий раз захвати кусок печенки, хозяин.

Боб закрыл заслонку печки и встал. Бо-бо тут же вскочил на лапы, не на прогулку ли? Но теперешний его хозяин уселся в кресло и потянулся к чашке с остывшей матчей. Воха кивнул. Намек друга он понял, действительно, мог бы и корма прикупить. А то сбагрил пса и не чешется. Опять Шульга прав. Как и давеча с Чукчей. Недавний визит в СИЗО испортил Вохе настроение на целый день, и он этого не скрывал. К тому же носился не жрамши с самого утра. Сам бы от куска печенки не отказался. А ему тут пенку сбивают, от которой живот свело пуще прежнего.

– Борь, давай лапшу в доставке закажем, а?

– Уже! На подъезде.

Воха вздохнул с облегчением.

– Признание Чукчи под вопросом. – Воха уселся рядом с Бобом, который подвинулся, освобождая место рядом с собой. – Эх, мне бы твою чуйку!

Боб долгим взглядом посмотрел на друга, хотя тот мог поклясться, что сейчас Шульга глядит сквозь него в прошлое, что в его зрачках колыхались верхушки сосен Ирпенского леса. Воха вспомнил тот день, когда чуйка Боба их всех подвела, и красные волосы Аллы Татарской на прелой листве вызвали у него резь в глазах. Потому что он, капитан милиции Калганов, тогда едва сдержал слезы. Никак не зачерствеет. А пора бы уже за столько времени.

– Портной купил признание Дорошенко. Только после этого у меня появились вопросы к Чукче.

Воха вернулся мыслями в настоящий момент.

– А на выходе что имеем?

Боб снова поднялся на ноги и стал загибать пальцы:

– Убийство Мостового и Воронько. Наложил на себя руки Игорь Татарский. В убийствах сознались двое. Оба признания – под сомнением. Значит, и самоубийство под вопросом. Простая математика, Вова!

– Не такая уж и простая, Боб. По первой серии, той, прошлогодней, которую Макс раскрыл, вопросов не было.

Воха не хотел спорить. Это получалось у него само собой. Но этим он только помогал Бобу формулировать данные.

– А это потому, друг Воха, что Максу не дали их задать. Сперва наши с тобой коллеги, а потом – Портной. Надо возвращаться к первой серии.

– Хорошо, что хоть по поводу Новака тебя попустило. – Бо-бо залаял и бросился к двери. – Должно быть, лапшу привезли. Хорошо, Боб, что они адрес уже знают и не блукают впотьмах. А то жрать охота, сил моих нет!

– А кто тебе это сказал, что попустило? – Боб продолжил тему Новака, будто и не слышал стука в дверь. – Мы же договорились – ты в это не влезаешь.

Наконец Боб пошел греметь засовом входной двери. Шпиц крутился у него под ногами. Видать, тоже надеялся на кусочек съестного. Хотя Боб и запрещал кормить питомца со стола, Воха всегда нарушал этот запрет, иногда таясь, а чаще в открытую. В конце концов, игру в плохого-хорошего полицейского никто не отменял! Воха сглотнул подступившую к горлу слюну. Война войной, а обед должен быть по расписанию. И за лапшу сегодня заплатит он, хотя Боб, по идее, мог бы и проставиться за Чукчу. Но Воха чувствовал себя виноватым и за пса, и за бестактность с журналом, и за все эти годы злоупотребления терпением друга, у которого и было всего-то: чужая собака да одержимость маньяком.

Атмосфера в кабинете Сушко накалялась все сильнее. Главврач налился краской, он все еще пытался оправдываться:

– Я не понимаю, Виктор Захарович, в чем конкретно вы меня обвиняете? Я всего лишь выполнял ваши инструкции.

В разговор вовремя вмешалась Тамара:

– Виктор, о каких инструкциях идет речь?

– Я не давал никаких инструкций. – Новак отвернулся к окну.

Сушко, протестуя, поднял руку.

– Вы лично велели мне выполнять капризы этого пациента, если они не противоречат здравому смыслу и не выходят за пределы клиники. И под моим личным контролем.

– Это были пожелания. – Новак повернулся к Тамаре. – Я тебе говорил об этом сегодня утром, хотел создать максимально комфортные условия пребывания для Тимура.

Сушко согласно закивал головой.

– Потому-то я сегодня здесь и оказался. Тимур попросил свидания со своей невестой.

Тамара удивленно подняла брови.

– Невестой? Первый раз слышу. – Ее голос от удивления прозвучал необычно высоко.

– Но он так сказал. Назвал Жанной. Просил устроить встречу в воскресенье, когда персонала меньше, чтобы глаза не мозолить. Я согласился при условии, что буду в клинике.

– А как вы связались с этой Жанной? – Тамара проверяла доктора. – Ведь у Тимура телефона, насколько я понимаю, нет?

– Тимур написал ей смс-ку с моего телефона и с моего согласия. Кстати, ей телефон только для смс и нужен.

– Не понял! – на этот раз удивился уже Новак.

– Она немая, эта Жанна. Точнее, слышит, но не говорит. Общается записками и смс-ками. Тимур указал место и время. Ответа не ждал.

– Номер сохранился? – ухватилась за ниточку Тамара.

Доктор хмыкнул. Если бы все было так просто, стал бы он огород городить.

– Тимур сразу же его стер.

Новак хлопнул ладонью по столу:

– Все ясно. Побег готовили. Но кто? Немая подружка?

– Тимур мог расположить к себе кого-нибудь из персонала. Он очень контактен, – поделилась догадкой Тамара.

– Это исключено! У нас запрет на личный контакт с пациентами! Это специфика подобных заведений, – вскочил Сушко.

– Значит, кто-то нарушил правила. Говорят же, что правила создаются для того, чтобы их нарушали.

Сушко сокрушенно покачал головой, а про себя ухмыльнулся: люди делятся на два типа – тех, кто придумывают правила, и тех, кто их нарушает. Новак принадлежал к первому, а Тимур ко второму. Вместе под одной крышей их было невозможно представить. Даже ради такой красивой женщины публичная личность, вроде Новака, не допустит наркомана-рецидивиста в семейной хронике. Это только коммунисты внедряли в сознание масс противную природе догму, что дети за родителей не в ответе. Капитал же, напротив, приветствовал всякие там Джонсоны и сыновья и прочие Ко. В голове доктора вдруг мелькнула мысль: а не сам ли Виктор Захарович организовал этот побег? Правильно рассчитав, что изголодавшийся по острым ощущениям Тимур ринется в омут с головой и, глядишь, там и останется, пока труп не прибьет к берегу. Все ж дешевле, чем оплачивать вип-палату третий месяц кряду. Главврач Сушко и сам принадлежал к первому типу, и за нарушение правил обычно жестоко карал. Поэтому, несмотря на то, что сегодня Новак его заставил понервничать, был всецело на его стороне, хоть и страшился обнаружить в себе такого вот радикала.

За каких-то сорок минут, которые они с Виктором провели в клинике, погода успела измениться. Солнце спряталось. Порывистый ветер нагнал тучи, и небо потемнело, отчего казалось, что уже наступил вечер. Новак подал Тамаре руку, поддерживая на ступеньках. Высокие каблуки сапог замедляли ее стремительную походку. Иначе бы она ринулась вперед. Искать, спасать. Носиться по городу, лишь бы не бездействовать. Виктор стискивал ее локоть сильнее, чем следовало. Но оба они этого не замечали. Тамара обернулась на здание клиники. Неожиданно вынырнувший из узкого просвета луч солнца добрался до медной таблички, которая вспыхнула неуместно ярко. Вот так и весна, вспыхнет и промчится, унося с собой ее молодость и последнюю попытку стать счастливой. Тамара с надеждой посмотрела на Виктора – ведь он решит и эту проблему, как решал все проблемы до этой. Она уже верила в его всесилие, иначе ей следовало бы признать, что она ошиблась и выбрала не того мужчину. Тучи снова сомкнулись, и серое небо отразилось в глазах Виктора, отчего взгляд его показался холодным. Прочел ее мысли?

Открывая дверцу машины, он вдруг резко развернулся.

– Пообещай мне одну вещь, Тома.

– О чем? – Тамара внутренне напряглась.

– Пообещай, что Борис Шульга не будет участвовать в поисках Тимура. Это его не касается.

– А я как раз собиралась ему звонить.

– Если ты так хочешь привлечь кого-то из своих друзей, можешь обратиться к Калганову. Это дело как раз в его компетенции.

Тамара нахмурилась:

– Даешь мне инструкции, как доктору Сушко?

– Всего лишь пожелания, Тома!

Тамара кивнула. Но после секундной паузы уверенно продолжила:

– Только знай, в любом случае Калганов подключит Бориса. Имел он в виду наши с тобой пожелания. Я в этом не сомневаюсь.

Новак отметил, что Тамара сказала «наши». Вряд ли с ее стороны это было проявлением деликатности, не в том она сейчас пребывала состоянии, чтобы мониторить его чувства. А значит, она начала противопоставлять их мир – миру Вохи и Боба. Скоро ей будет неприятно одно только упоминание о них. Это всего лишь вопрос времени.

– А я сомневаюсь. У Калганова есть амбиции и чисто технические возможности вычислить абонента, которому с номера Сушко послали сообщение. Здесь не нужна знаменитая «математика» Шульги.

Не желая больше обсуждать эту тему, Новак открыл перед Тамарой дверцу «Теслы». Тамара не хотела спорить и села в машину, потеснее запахнув полушубок. Машина успела остыть, и в салоне, после отапливаемой клиники, было холодно.

Новак обошел автомобиль и сел за руль.

– Никола Тесла. – Тамара вдруг искренне улыбнулась и тревога в ее глазах уступила место детскому тщеславию. – Я вспомнила еще одного ясновидящего мужчину. – Тамара пристегнулась.

Новак потянулся к ней и чмокнул в лоб. Он знал, что сейчас она говорила о нем, о Викторе Новаке, вернувшись мыслями к их утреннему разговору, а не о ненавистном Шульге, чье участие в этом деле, тем не менее, он предвидел. Тут и ясновидящим не нужно быть!

Лариса поставила греться термобигуди на тумбочку у розетки и пошла смывать с лица маску. Сегодня ей необходимо выглядеть хорошо. А это требовало усилий с ее стороны после ночных посиделок с Вохой и «Джонни Уокером», шагающим бодрой походкой на этикетке бутылки с виски. Сегодня ей предстояла корпоративная вечеринка в честь юбилея канала. 20 лет – срок приличный. Будет министр культуры, наверняка кто-нибудь из администрации президента подъедет и, конечно, куча всяких селебретиз набежит: певцов, артистов, светских див, среди которых появится и трансвестит Монро, непонятно, благодаря кому оказывающийся всегда в центре подобных мероприятий. Но не это волновало Ларису. Она беспокоилась о том, будет ли Желдюк, эпатажный театральный режиссер, который к телевидению относился с брезгливостью, но при этом публичными мероприятиями такого масштаба обычно не манкировал. Лариса ненавидела его с того самого дня, когда однажды перед прямым эфиром он полез на нее прямо в комнате для гостей. Ему до выхода оставалось четверть часа, чтобы загримироваться, нацепить петличку и собраться с мыслями. Но он выгнал гримершу, запер дверь изнутри на ключ и справился с юной журналисткой за пять минут. Тогда Островая еще не была ведущей криминальной хроники, а работала на подхвате одним из редакторов ток-шоу. Тучный, с длинными прилизанными волосами, оттопыренной нижней губой, Желдюк наблюдал за реакцией молоденькой редакторши, расстегивая молнию брюк, – закричит и сорвет эфир или все-таки стерпит? Режиссер хорошо разбирался в людях. Лариса стерпела. Ей была дорога ее работа, и скандал в начале карьеры вряд ли бы поспособствовал продвижению по карьерной лестнице. На нее бы показывали пальцами и перешептывались за спиной. А при первом же удобном случае уволили. Желдюк был фигурой значимой для мира искусства. Это ее бы обвинили в дешевом популизме, мол, она сама соблазнила звезду ради шумихи вокруг своей скромной персоны. Вспотевшая звезда напоследок сказал, что возьмет ее к себе в театр, потому что с такой фигурой, как у нее, нечего делать в этом рассаднике массового безумия и бездуховности. Он так и сказал, «бездуховности», не отдавая себе отчета в том, что только что совершил акт насилия. Лариса до сих пор не ходит в театр. Более того, она на следующий же день ушла в криминальную хронику, лишь бы держаться подальше от богемы.

Эта история живо всплыла в памяти, потому что сейчас она, по сути, снова ради карьеры позволила торговать собой. Ведь их отношения с Вохой, во всяком случае, с ее стороны, были абсолютно бездуховными, пользуясь терминологией эпатажного мэтра. Одно дело иногда встречаться и флиртовать с капитаном Калгановым, а совсем другое – жить вместе в его убитой двушке и под ручку выходить в свет. Но Новак обещал финансировать ее рубрику, а ради того, чтобы ее не закрыли, можно было пойти и не на такое. В конце концов, Виктор Захарович просто просил последить за Вохой, а вот то, что круглосуточно это делать будет гораздо проще, решила она сама. Что ж, сегодня ей предстояло впервые прийти на вечеринку с ментом и официально представить его в качестве своего бойфренда. Пока Лариса вздыхала у зеркала, накручивая пряди волос на бигуди и обжигая пальцы, Воха тоже, похоже, куда-то собирался. Он взял пистолет, сунул его за ремень под свитером. Поймав в зеркале внимательный взгляд Ларисы, замер. Постояв в нерешительности пару секунд, он, по-видимому-таки, передумал таскать ствол с собой и положил его в сейф. Запер на ключ, а ключ засунул в карман потертых джинсов. По внешнему виду и манере двигаться Лариса догадалась, что Воха «включил» мента и спросила напрямик:

– Вова, я так понимаю – клуб отменяется?

Калганов старался не смотреть подружке в глаза. Он мельком пробежался взглядом по ее отражению в зеркале, так было легче отказывать.

– Лара! Сходим в следующий раз. Его же не закрывают?

– Но это же корпоратив! Наша вечеринка! Вова!

– Раз ваша – иди одна. Я там буду белой вороной. Представляешь – мент среди журналюг!

Лариса внутренне возликовала. Вопрос так легко решился в ее пользу. Но с другой стороны, куда это намылился Калганов? Если в это дело замешан Шульга, в чем она почти не сомневалась, то ей нужно все знать. Сейчас это ее главная работа! Новак должен убедиться в том, что как информатор Лариса ему просто необходима.

– Вова, не груби! Ты же согласился! У тебя отпуск по ранению.

– Вот-вот! Видишь, какой я грубый. Испорчу вашу утонченную компанию. Рана почти зажила. Появились дела по работе.

Лариса стала перед Вохой, закрывая собой выход из комнаты. «Врешь! Не уйдешь!» Накрученные букли падали ей на глаза, и она раздвигала их тыльной стороной ладони, чтобы, боже упаси, не зацепить свежий лак на ногтях. Выглядело это забавно, но Воха воздержался от подколки, не в том сейчас Лара пребывала настроении, чтобы оценить комичность ситуации.

– Калганов! Мы вместе уже две недели! Я имею право знать!

Воха мягко отстранил подружку:

– Семнадцать дней. И вся жизнь.

– Как я буду выглядеть, если приду одна?

Воха понимал, что Лариса права, но в то же время он знал, что она не из тех, кого волнует, что о ней скажут другие. Общественное мнение, – как она сама не раз говаривала, – это мнение тех, кого не спрашивают!

Воха запомнил эту фразу, чтобы при случае ввернуть в разговоре с Носовым.

– Езжай. Я подтянусь. – Воха протиснулся в прихожую.

– Не уверена, Володя. Зная тебя… Но я готова все отменить, сидеть дома и безропотно ждать, если ты расскажешь, куда и зачем сорвался, на ночь глядя.

– Ничего интересного, – надевая куртку, отмахнулся Воха.

– А я чувствую – что-то закручивается. Может быть, мне взять камеру и с тобой?

Лариса выпятила грудь и подмигнула.

Воха прищурился.

– Так ты со мной ради сюжетов? Используешь?

Повисла неловкая пауза. Тик-так. Тик-так. Старые часы в прихожей отмеряли секунды. Лариса выбирала, обидеться на бойфренда или проявить заботу. «Эх, если бы не этот Новак».

– Глупости и сплетни, Калганов. Просто я волнуюсь за тебя. – Ей таки пришлось играть в заботу.

Воха отошел так же быстро, как и вскипел. Он нежно обнял Ларису и поцеловал в макушку с высоты своих двух метров.

– Извини. Я не знаю, когда вернусь. Как получится. Но рассказать пока ничего не могу. Не моя тайна. Да и ничего особенного – так, семейные дела моих друзей детства. Поверь.

Перемирие было восстановлено. Лариса потянулась с ответным поцелуем. Настроение у нее стремительно улучшалось. Сразу по двум поводам: и на корпоратив пойдет одна, и господину Новаку есть о чем доложить. Когда Калганов застегнул куртку и поспешно вышел, Лариса вернулась к зеркалу. Укладывая накрученные пряди шпильками в затейливую прическу, она прислушивалась к шуму лифта в коридоре. Повременив для полной уверенности еще пару секунд, она таки взялась за телефон. «Дела друзей детства? Так и доложим. Хотя, тоже мне тайны мадридского двора, наверняка что-то у этого Шульги с собачьей кличкой стряслось или у «Черной вдовы» Воропай». В окне старенький «опелек» чихнул и дернулся. Неужели сломался? Нет. Воха выехал со двора и мгновение спустя на дисплее у Ларисы высветился знакомый номер.

– Виктор Захарович! Это Островая. Тут такое дело…

Воха поежился, отворачивая лицо от колючего ветра, швырнувшего горсть мокрого снега ему за шиворот. Под ногами чавкала грязно-снежная жижа. Он топтался на пороге уже пару минут, глядя, как внутри кафе «У Мамеда» горит теплый свет, создавая, как нынче модно говорить, «ламповую» атмосферу. Вохе захотелось забыть о цели своего визита и просто зависнуть тут на пару часиков с коньячком и крепким кофе. Покурить кальян со вкусом вишни, укутать ноги в отсыревших джинсах клетчатым пледом и смотреть на чужую жизнь за окном, угадывая судьбы случайных прохожих. Так они часто делали с Бобом. И Борька всегда выигрывал, в точности определяя профессию и возраст незнакомцев, правда, спрашивать у них документы для подтверждения потом приходилось Вохе, откровенно злоупотребляя служебным положением. А все потому, что у него, капитана Калганова, была заветная корочка, а у Боба нет. Шульга уволился из органов после того, как их шеф Петрович ему не поверил. Да, а кто бы поверил? Боб вычислил, что Макса убил не Колька Хмурый, подрывник из банды, а кто-то другой, тот, кого, в свою очередь, вычислил Макс. Теперь Боб был уверен, что Макс тогда вышел на след маньяка, серийника. Как они его теперь называли, Портного. За что этот маньяк Портной его и подорвал, замаскировав всю операцию под дело рук банды Хмурого. Мудрено и бездоказательно. Так Петрович и сказал. А может, и не так, Калганов при той беседе не присутствовал, но зная Петровича, был почти уверен, что приблизительно такими словами их разговор с Шульгой и завершился. Лучший аналитик отдела теперь гаражных дел мастер. Еще и поехал малость на всякой дзен чепухе. А долго ли поехать без службы, да без бабы? Эх, Борька! Борька! Упертый черт!

Пора было вернуться в реальность. На дверях кафе красовалась табличка «Закрыто». Но Воха прекрасно знал, висела она здесь перманентно, что называется, для отвода глаз. В это время суток сюда приходили только свои.

Наконец Вохе надоело ждать, пока его сочтут за своего, и он принялся жать на звонок и не отпускал палец, пока внутри не послышались торопливые шаги. В приоткрывшуюся дверь выглянул Петр Губа, подручный Вальтера. Как обычно в кепке-шестиклинке, злой и небритый.

– Не работаем.

Воха вовремя подставил ногу.

– А свет горит.

– Спецобслуживание. – Губа снова попытался закрыть дверь.

– Значит, хозяин на месте. Или у него выходной, как у всех нормальных людей?

Воха знал, чем поддеть Губу, тот сразу же бросился на защиту хозяина.

– Ты тоже на службе, гражданин начальник.

– Вот у меня как раз выходной. – Воха осклабился. – Я сегодня – частное лицо. А у вас тут лучший в городе шу пуэр. Прямые поставки из Китая.

Фраза сработала, как пароль. Губа открыл дверь, позволяя Вохе войти, но тут же, не особо церемонясь, преградил ему путь и знаком приказал ждать. Воха знал такую блажь за Вальтером: придавать любому действу в этом заведении некую таинственность. Когда Губа скрылся в глубине зала, скорее всего докладывать шефу о его визите, Воха позволил себе сесть на кожаный топчан в углу и громко высморкаться. «Когда же начнется эта чертова весна? Вопрос, конечно, риторический. А ведь для кого-то эта весна может вообще не наступить. Никогда. Если допустить мысль, что этот самый Портной существует. А даже если и нет, то Макс все равно погиб и его не вернуть».

В глубине души Воха завидовал Бобу, жажда мести держала того на плаву. А Вохе иногда становилось невыносимо тошно, и он начинал пить. Хотя от этого было только хуже. Все это время он жил с чувством, что вместо Макса погибнуть должен был он. Если б не странный договор с высшей силой. Впервые в жизни он молился во время облавы: «Господи, пожалуйста, не меня!» Теперь же, напротив, лез под пули, желая, чтобы таки его. Плакать о нем никто не будет. Тома, как ни скорбела по Максу, а Новака себе уже нашла. А Лариса? Его «породистая кошка»? Сегодня вон как распереживалась. Но нет. Эта их странная связь хоть и перешла в разряд сожительства, но никак не тянула на большее, ради Островой он себя беречь не станет.

Воха глянул на круглые часы на противоположной от двери стене. Надо же, почти такие, как в его прихожке, совковый антиквариат. Семь минут прошло. Наконец появился Губа. Уже без кепки, отчего показался ниже ростом, и знаком велел следовать за ним.

Воха огляделся. Клетки с кенарами стояли одна на другой, занимая целую стену. При виде незнакомца птицы встрепенулись, забили крыльями. Странная мысль пришла Вохе в голову, а что, если это души тех, кого не стало по приказу Мамедова, точнее Вальтера, ведь в криминальном мире он был известен именно под такой кликухой. «Тьфу ты. – Воха мысленно сплюнул. – Неужто становлюсь мнительным, а ведь еще молодой для этой хрени? Петрович уже без пяти минут на пенсии, а в подобные настроения пока еще не впадает. Как он там говорит обычно про всю эту эзотерику? «Ахалай-махалай» и учит зреть в корень: кому это выгодно?» Вряд ли Вальтеру выгодно запугивать посетителей своими птичками, хотя с Вохой, как ни странно, вышло именно так.

Вальтер уютно расположился на тахте, подобрав под себя ноги. При виде Калганова выражение его лица не изменилось. Он махнул рукой, и Воха принял этот жест за приглашение садиться. Но сесть вот так с ногами на низкую восточную тахту? Он не мог позволить себе такой роскоши: во-первых, он находился на чужой территории, а во-вторых, пришел к Вальтеру с просьбой, а не наоборот. Калганов придвинул к себе единственный в этом кабинете нормальный стул и постарался согнуться, чтобы оставаться на одной линии с хозяином. Потому что просить, глядя свысока, тоже как-то не комильфо.

На столике стояли две пиалы с расписными драконами по бокам. Похожие как две капли воды на те, что так лелеял в своем гараже Боб. Исинская глина или тайваньский фарфор? Воха не помнил, да и на фиг нужно. Его раздражало новое увлечение Боба чайной церемонией. Возможно, из-за влияния Вальтера, а может, потому что у него лично никогда бы не хватило времени на подобную ерунду: прогревать посуду, вымерять градусы кипятка, первый слив посвящать богам.

Из темноты кабинета выступила девушка в восточном наряде, скорее, в очень вольной его интерпретации, и разлила чай по пиалам. Вальтер дернул головой в сторону двери, и девушка бесшумно удалилась. Воха проводил ее взглядом. «Интересно, Вальтер спит с ней? Или считает ниже своего достоинства?»

Мамедов взял пиалу в раскрытую ладонь, сделал глоток и взглянул на Калганова:

– Раньше ты меня повесткой вызывал.

Воха едва не поперхнулся горячим чаем.

– Времена меняются, Данила Георгиевич. Но надо будет – вызову.

– Спасибо за откровенность, капитан. Знаешь, тебя уже больше месяца свои же пасут?

– Уже не пасут. Я, вроде, как герой. Хлопотно, – отмахнулся Воха.

– Давай, излагай. Ты, как я понял, по личному?

– И как только догадался? – Воха пожалел о сказанном. Ерничать с Вальтером не стоило.

Мамедов отпил глоток чаю и выдержал паузу:

– Невелико гадание. С другими делами друг твой приходит, Шульга. Я с тобой сейчас говорю, потому что хорошо воспитан. А с действующими ментами дел не имею. Разве что чайку попить.

Воха поторопился реабилитироваться и кивнул на пиалу:

– Пуэр?

Вальтер улыбнулся.

– Да, капитан, он самый! У пуэра история происхождения занятная! До сих пор его сбор проходит по принципу: «Пять раз сделать выбор и исключить восемь вещей».

– Это как? Расскажи, блесну потом перед Шульгой!

– Надо правильно выбрать день, время и место сбора, группу чайных кустов на плантации и веточки, с которых можно собрать самые лучшие флеши. Закон «восьми несрываемых» относится к чайным побегам без почки, со слишком крупными или слишком маленькими листочками, очень тонкой или изогнутой почкой, а также к флешам, изъеденным насекомыми, окрашенным в бледные оттенки или пурпурно-фиолетовый цвет.

– Про восемь несрываемых занятно. Похоже на схему крышевания районов.

Вальтер с сожалением вздохнул, мол, чего взять с мента.

– Ладно. Давай свое дело.

Воха замахал руками:

– Да нет никакого дела. Просьба, совет, понимай, как хочешь.

Вальтер глянул из-под опущенных век:

– Твоему другу я обычно предлагаю взамен партейку. Шульга на все руки мастер. А с тебя взять нечего. Я с властью в азартные игры не играю.

– Было время – играл, – парировал Воха.

– Сам говоришь, времена меняются. Ладно. Как минимум, выслушаю тебя. А там видно будет. – Вальтер шумно отхлебнул из пиалы.

Воха к чаю больше не притронулся. Неожиданно он понял, что нервничает. Крепко так дрейфит. Руки его подрагивали, проще было их сцепить на груди. Птицы в клетках успокоились. Один кенар даже подал голос. Переливчатая трель вовремя прервала ход беседы, и Воха был благодарен пичуге за передышку. Он наклонился к Вальтеру, понизив голос:

– Из больнички, психбольнички, утром сдернул некто Тимур. Фамилия Балабан. Особая примета – подружка Жанна, вся в черном. Все слышит, но немая. Он был заперт за наркоту. Для него она – хлеб. Но с баблом – голяк. Может побираться. Наверняка знает точки.

– И?..

– Перехватить бы его. И стреножить, пока сестра не подъедет.

Вальтер допил чай и перевернул пиалу.

– Почему сам не займешься?

– Времени больше займет. И спугнуть боюсь. А твои ребята умеют делать все по-тихому. Тут, как бы это сказать, личное. Родня.

– Да, с такой родней сиротам позавидуешь. Тут ты прав, лучше из рук в руки сдавать. И не пылить, конечно. Я тебе, сыщик, ничего не обещаю. Но Губе задачу поставлю.

– Спасибо.

– Не за красивые глаза, Воха!

Воха отметил, что Вальтер впервые назвал его по кличке, значит, хочет подчеркнуть, что сейчас обращается не к менту. Иначе Вохе пришлось бы уйти не солоно хлебавши, ведь пойти на сделку с криминальным авторитетом действующий капитан полиции позволить себе не мог.

– Само собой, Данила Георгиевич! – он ответил в том же духе.

– Там подружка твоя кино собралась снимать про меня, хм, документальное!

– Откуда инфа? Я не в курсах! – Воха подался вперед.

– Канарейка на хвосте принесла. Так вот, убеди мадам Островую, что я не киногеничный!

Воха кивнул. Пока он раздумывал, подать ли руку на прощание или дождаться пока это сделает хозяин, Вальтер взял чайник и снова принялся разливать чай. Воха обрадовался поводу красиво завершить беседу.

– У Боба, кстати, такой же чайник есть и написано тоже что-то по-китайски.

– Это стихи, капитан. Про чай, заваренный на талой воде. Раритет. Династия Цянь. Вещь бесценная. Таких в мире пару штук.

Воха с видом знатока поцокал языком. «Похоже, Вальтер ценит Боба не меньше него самого. Иначе бы раритетную вещь не дарил». И вдруг его осенило! «А что если это Борька подарил Вальтеру чайник, а не наоборот? За то, что тот спас ему жизнь, выходив после ранения во время той истории с гадалкой. А потом во второй раз, когда Добрынин держал Боба на прицеле, а он, Воха, едва не опоздал. Да, господин Мамедов! Похоже, что в этой тройной защите, про которую говорил Новак, третий как раз вы! Только вот зачем вам это надо?»

Воха руки так и не подал. Губа вырос за его спиной, давая понять, что аудиенция закончена!

Вчерашний снег уже успел подтаять, лишь кое-где на клумбах виднелись его бело-грязные островки с обледенелой коркой по острым краям. На черных проталинах взгляду открывались залежи окурков, скопившихся под снегом за зиму. Вороны, перепрыгивая с места на место, высматривали что-то съестное и, сталкиваясь друг с другом, пугали мерзкими криками утреннюю тишину.

Захаревич медленно перешагивал через лужи на дорожке сквера. Первым делом он увидел шпица, который был сначала Вохиной собакой, затем перекочевал к Шульге, а пару недель даже жил у самого Захаревича. Бо-бо весело гонял по скверу, ловил улыбающейся пастью крупные снежинки и сосредоточенно метил кусты. Вот кому капризы погоды были нипочем!

Следом показался Шульга. В робе и берете. Он щурился без очков, по силуэту силясь узнать коллегу. Мужчины молча пожали друг другу руки.

– Да, Захар, слушаю.

– Выводы экспертизы по Татарскому, в целом, подтверждаются. Подкопаться не к чему.

– Да, я знаю, после тебя трудно найти что-то новое. Почерк его?

– Рука дрожит. Но Татарский точно писал сам. А тремор – не удивительно: сколько по дочери скорбел. В смысле – квасил беспробудно.

Боб задумался и вздрогнул, когда прямо из-под его ног шумно взлетела ворона.

– Он мог обвинить Калганова в своей смерти под этим делом, – Борис выразительно щелкнул себя по горлу.

Захаревич покачал головой.

– Я тоже об этом подумал. Но, как назло, Татарский был трезв не менее двух суток. Как говорится, в здравом уме и трезвой памяти.

– И все-таки, Захар, ты пришел. Значит, что-то не срастается?

Захаревич шумно высморкался в большой старомодный платок и плотнее закутал шею клетчатым шарфом.

– Маленькая деталь, Боря. Подробно я изложил в отчете. Короче – характер перелома шейных позвонков вызывает сомнение.

– А именно?

– Если человек сам лезет в петлю и прыгает со стульчика, позвонки ломаются под другим углом, нежели если ему ломают шею руками.

Захаревич дотронулся руками до шеи Боба. Даже перчатки не поленился стянуть. Боб невольно отпрянул.

– Э, Захар, поаккуратней! На себе не показывают!

– А я и не на себе показываю! А на тебе, для наглядности.

Бо-бо принял жест эксперта за нападение на хозяина и с громким лаем набросился на его собеседника. Затем, с наскока уловив знакомый запах, совсем растерялся. Боб взял пса на руки, надеясь побыстрее успокоить. Звонкий лай привлекал излишнее внимание, а внимания Боб не любил:

– Спокойно, Захар не хотел меня обидеть, – Боб посмотрел на приятеля, – но обидел. Ладно, проехали!

Захаревич только пожал плечами. Как человеку науки ему были непонятны такие вот сугубо человеческие проявления у коллеги. Шульга был блестящим аналитиком, ради завершения дела уединившимся в этом гараже на отшибе. Его, как и самого Захаревича, всегда интересовало только одно: восстановить картину событий и найти истину. Он редко обращал внимание на все, что большинству смертных было так необходимо для самовыражения: комфорт, статус, семья. «Почему вдруг сегодня такая чувствительность? Не иначе как баба замешана». Захаревич оглядел Шульгу с ног до головы. «Да, так и есть, недавно у затворника был секс. И, судя по тоске в глазах, даже с элементами чувств и долей сантиментов». Боб прервал ход его мыслей:

– Но это обстоятельство, как обычно, не приняли во внимание?

– Самоубийство очевидно. Эмоционально Татарский был нестабилен. Так проще объяснить записку. Насильственная смерть – это лишние вопросы. К офицеру полиции, прежде всего. Твой друг Калганов без того уже отписывается.

– Ладно. Это все равно складывается в общую картину. Нет сомнений – это Портной. И он явно подставляет Воху.

Захаревич протянул руку к Бобику, намереваясь его погладить, но тот попятился и зарычал.

– Смотри-ка, обиделся. – Захар повернулся к Борису. – Что думаешь?

– Думаю, Портной где-то рядом. Он каким-то образом узнал, что мы его ищем. И это ответный удар.

– Простая математика? – Захаревич подмигнул.

Теперь пришла очередь Боба удивиться. Во-первых, игривому настроению эксперта, хотя тот рад новой зацепке, и это-то как раз понятно, а во-вторых, потому что Захар помнит эту присказку про математику. Неужели Боб так часто произносит ее вслух? «Плохо, Шульга! Если ты предсказуем в таких мелочах, значит, в больших делах тебя тоже не трудно предугадать. Стоит ли удивляться, что Портной подошел так близко?»

Боб уставился в небо, крупная снежинка упала ему прямо на зрачок глаза. Усилием воли он заставил себя не моргнуть. Захар наблюдал за переменами в настроении приятеля не таясь, и ему не очень нравилось, как сегодня выглядел Боб. «Потускневший взгляд, запавшие щеки… Неужели Шульга сдался? Захотел уюта и женского тепла?»

– Борис! Где тут у вас борща можно поесть приличного?

Боб вздрогнул от неожиданности.

– Да есть тут харчевня за углом. Вполне цивильно.

– Заводи собаку, и пошли поедим.

– Пойдем. Правильно говорить пойдем.

– А мне один черт. Главное, чтобы со сметанкой и черным хлебом.

Боб улыбнулся. Да. Неплохо было бы сейчас навернуть борща. В последний раз он ел первое на базе отдыха «Под соснами» у Радужного. Вся та поездка обернулась для него двумя трупами и сумасшедшим сексом с прекрасной Элеонорой. Скучал ли он по ней? Воспоминания откликнулись тупой болью в затылке, тогда у него как раз была реабилитация после сотрясения мозга. Отставник-офицер в Ирпенском лесу пытался прикончить его, потому что Боб вычислил, как именно была убита Алла Татарская. А месяц спустя мертвый фотограф в соседнем номере вызвал новый приступ тошноты. Красные струйки на белом кафеле, стекающие в воронку душевого слива, так и стояли перед глазами. А через день – синеватое лицо утопленника Гоши в полынье на фоне истерики его обезумевшей матери. И хотя Эля тогда даже помогала ему в расследовании, проявив завидную силу духа, но заниматься этим постоянно или терпеть подобный образ жизни своего мужчины она, конечно же, не захотела. Какой женщине такое бы понравилось?

Смерть кружила рядом с Бобом, нарезая круги и с каждым новым витком сужая радиус действия. Пожалуй, ближе к смерти, чем он сам, был только Захаревич: тот смотрел ей прямо в закрытые глаза жертв на столе в прозекторской. Возможно, именно это так сблизило мужчин в последнее время. Сейчас они могли бы смело назваться друзьями, если бы оба нуждались в друге. Бобу и Вохи-то было подчас многовато с его куревом, амурными делами, пьяными скандалами. Хотя от Захаревича, при всей фантазии, Боб такого ожидать не мог. С экспертом они в первую очередь уважали друг в друге крепких профессионалов. Им обоим этого было достаточно. Но если бы вдруг именно сегодня Захаревич развязал, они, скорей всего, крепко бы напились и начали обниматься на прощание. Но алкоголь уже давно был пройденным этапом и для Боба, и тем более для Захара, который по молодости грешил, балансируя на грани зависимости. Сознание должно было оставаться чистым и незамутненным 24 часа в сутки, особенно теперь, когда Портной сделал открытый ход. И горячий борщ на брудершафт при таком раскладе был лучшим решением.

– Это ты здорово придумал, Захар! – Боб запер дверь гаража под недовольный скулеж оставленной собаки.

– Ага! Со сметанкой и черным хлебом! И корочку чесночком натереть!

Боб похлопал эксперта по плечу, на что тот, молча, кивнул. В этот момент оба были действительно рады друг другу. Боб вспомнил рассказ Рэя Брэдбери, которым зачитывался в детстве. Про рыцарей и паровоз. Из-за смещения во времени рыцари бросались на паровоз с копьями, в тумане принимая его за дракона. Рыцари, конечно же, погибали. А машинист с кочегаром недоумевали, что ж такое творится-то на этом участке дороги. Кем они были с Захаром? Рыцарями или машинистом с кочегаром? Как бы там ни было, а дракона им нужно остановить. Любой ценой.

Спальный район, застроенный так называемыми хрущобами еще в шестидесятые годы прошлого века, затерялся среди высоких новостроек, которые за каких-то пару-тройку лет выросли на первой линии вдоль центральной магистрали. Старые обшарпанные пятиэтажки с усохшими от старости деревьями во дворах казались декорациями к черно-белому фильму эпохи неореализма.

У подъезда крайнего дома по улице Бойченко топталась пожилая женщина, закутанная в вязаный пуховый платок, накинутый поверх пальто. Она кого-то поджидала, отмахиваясь от голубей, налетевших целой сотней. Когда в конце улицы показался старик в ондатровой шапке-ушанке, она оживилась и засеменила навстречу. Старик опирался на добротную резную трость и вышагивал, почти не хромая. Завидев старушку, он махнул рукой то ли в знак приветствия, то ли пытаясь ее остановить:

– Ну, что вы суетитесь, Власовна? Я бы и сам зашел. Право, не стоило беспокоиться.

Власовна заулыбалась, прикрывая рот морщинистой ладонью.

– Ой, да ничего, Ильич. Я тут было приболела, три дня из дому не выходила. Спасибо, Света, жиличка твоя, в аптеку сбегала. Хорошая девочка. Вот, думаю, встречу тебя, да и воздухом заодно подышу.

Власовна порылась в карманах, достала ключи на брелоке и протянула старику.

– Держи свои ключики, Валерий Ильич. Светочка занесла. Вчера. Поздно вечером. Странно так. Я уже легла, а она звонит в дверь. Да так настойчиво. Я уж подумала: не случилось ли чего? «Уезжаю срочно», – говорит.

Ильич покрутил в руках ключи и внимательно их рассмотрел.

– Действительно странно. Деньги за месяц отдала, а прожила неделю. Сорвалась, мне ничего не сказала.

– Я боюсь, Ильич, как бы она чего не вынесла и не сбежала. – Власовна прищурила один глаз, будто и не восхваляла эту самую жиличку минуту назад, как добрую и порядочную девушку.

– Чего там выносить-то, Власовна? И потом, давно бы вынесла, не ждала неделю. – Старик задумался о «ценностях» в своей квартире. – Ладно, чего не бывает. Пошли, глянем вместе, чтобы ты успокоилась. Держись за меня, а то скользко.

Власовна с удовольствием ухватилась за руку деда. Она уже и забыла, когда шла вот так вот под руку с кавалером. «Что значит бывший инженер, – думала Власовна про Ильича, – интеллигентный, статный. – Она нарочно замедлила шаг, авось встретят хоть одну соседку из тех, кто в теплые вечера собирается на лавочке. – Надо будет его пирогом угостить. С потрошками. На большее пенсии не хватит, если еще кофе купить. А летом можно будет в парк сходить, там по субботам духовой оркестр играет мелодии времен нашей молодости». Власовна унеслась мыслями далеко вперед, и на ее морщинистых щеках проступил робкий легкий румянец.

Вскоре пара скрылась за углом, так никого и не встретив по дороге.

Ильич, подслеповато щурясь, попытался вставить ключ в замочную скважину и промахнулся. Ключ с неприятным скрежетом царапал металл, то и дело минуя зазубренную прорезь. Старик похлопал себя по карманам и с досадой крякнул:

– Вот незадача – очки забыл! Никак не могу привыкнуть.

– К этому привыкнуть невозможно. Возьми мои, Ильич. – Власовна сняла с переносицы очки, на правой дужке перемотанные изолентой. – Авось подойдут.

Старик пристроил их на крючковатый нос и обрадовался:

– Таки подошли! Надо же!

Наконец двери открылись. Однако Ильич снова замешкался на пороге. Вот так сразу заходить внутрь было отчего-то страшно. Наверное, после всех этих бабских россказней про грабителей и наркоманов, которыми его стращали соседи, прознав о намерении сдавать квартиру. За спиной кряхтела Власовна, и это заставило старика приободриться. Мужчина он все-таки или так, погулять вышел?

Крохотная прихожая однокомнатной квартиры кричала о бедности и заброшенности: вешалка с одним уцелевшим крючком, потемневшие оборванные обои и потрескавшийся линолеум, старый дисковый телефон на трехногом столике. Ильич окинул все это добро подслеповатым взглядом и вздохнул: «Быстро пролетела жизнь. А вроде как ничего и не нажито».

Дверь в комнату стояла приоткрытой. Ее пошатнуло сквозняком от входной двери, и она жалобно скрипнула. Ильич по-хозяйски толкнул дверь носком сапога и замер.

– Ну, что там? – На этот раз Власовна отодвинула его локтем и протиснулась вперед.

– Господи! Кто это?

Ильич, не отрывая взгляда от тела, процедил сквозь стиснутые зубы:

– Звони, Вера! Куда надо звони!

Вера Власовна попятилась, держась руками за стену. Все-таки интуиция ее не подвела. Всегда она беду за версту чуяла. Следом за старушкой отступил Ильич и, стараясь не глядеть внутрь комнаты, рывком прикрыл за собой дверь:

– Ну, звони же! Скорей! – В состоянии ступора ему не пришло в голову, что он и сам может набрать нужный номер.

Власовна сняла трубку, но вдруг схватилась за сердце и сползла по стене на пол. Трубка на витиеватом шнуре выпала из ее рук и теперь смешно подпрыгивала над линолеумом, имитирующим паркет.

Ильич совсем растерялся: куда же ему звонить в первую очередь: в полицию или в «скорую»? Он поднял трубку и глянул на Власовну. Калоша сползла с ее ноги, открывая аккуратную латку на пятке серых толстых колгот. Глаза старика увлажнились от острой жалости, когда-то Вера Власовна была комендантом ЖЭКа и слыла грозой округа. Он всегда уважал ее, а ей, в свою очередь, нравился Ильич, она не раз обращалась к нему за помощью в жилищных делах, еще при покойнице жене.

– Вера! Слышишь? Ты держись!

Непослушными пальцами старик набрал номер «скорой».

Востроносенький, с умными голубыми глазами молодой старлей Кошель ерзал на стуле. Носов смотрел на него сверху, уперевшись руками в стол, отчего паренек нервничал. Стопка папок с бумагами съехала на угол стола, и Кошель следил за ней, упадет или нет? Смотреть прямо в глаза Носову ему отчего-то было неудобно.

Распахнулась дверь, и в кабинет буквально ворвался Воха.

– Здорово, мужики! Капитан Калганов вливается в родной коллектив! – Он почесал щетину и втянул носом воздух. – Эх, родная рутина!

Старлея Воха сразу и не разглядел, пока Носов не шагнул ему навстречу. Рукопожатие было сугубо формальным.

Носов скептически усмехнулся:

– Ну-ну, и полгода не прошло. – Обернулся к Кошелю. – Сейчас тебе старший товарищ объяснит. Скажи ему, Вова!

Кошель старался не подавать виду, что смущен напором Носова.

Наконец Воха внимательнее посмотрел на парня. Его сердце вдруг предательски сжалось, он вспомнил себя таким. В первый день службы Петрович его встретил сухо и долго не пускал в дело, теперь Воха понимал почему. Сейчас он чувствовал такое же напряжение. Еще один его напарник вместо погибшего Ермака. А когда-то Ермак был назначен на место погибшего Макса. Если и с этим пареньком случится то же самое, Воха просто не переживет.

– Нашего полку прибыло, я так понимаю? – Калганов протянул старлею руку. Тот встал со стула и задел папки. Бумаги разлетелись по полу. Парень покраснел и бросился их собирать. Воха присел рядом, все так же держа перед собой вытянутую руку:

– Лейтенант… эээ?

– Кошель. – Парень, наконец-то, пожал руку капитану.

– Владимир. Можно Володя или Вова. – Воха улыбнулся и начал помогать Кошелю складывать протоколы в папки.

– Александр. Можно Саня. Или Шурик. – Кошель произнес свое домашнее имя и засмущался.

Носов присел на край стола, отодвинув ногу от последнего листка на полу. Кошель подобрал листок и поднялся.

– Ты что, Саня-Шурик, службы не знаешь? Тебя старшие товарищи не просветили, как вливаются в новый коллектив?

Шурик растерянно оглянулся на Воху.

– Но, не с утра же, мужики?

– Ясен пень – не с утра! – подтвердил Носов. – Но ты, Саня, даже не намекаешь на вечернюю проставуху! Вова, скажи ему, что без «поляны» службы не будет. Примета такая.

Воха похлопал растерянного Кошеля по плечу и громко бросил пирамиду из папок перед Носовым.

– Пива попьем! В выходной день.

– Э, какое пиво? Какой выходной? – Носов переместился за свой стол.

Воха махнул на него рукой.

– Носыч! Я тут пока пулю выковыривал, узнал, что врачи очень не советуют водку пить. И коньяк, кстати, тоже! А если, к примеру, кое-кого сильно тянет, то не на работе. И исключительно за свои.

Носов постучал пальцем по виску.

– Тебя, кажется, Калганов, в плечо ранили? А задело башку. Рикошетом.

– За чужой счет пить вредно. Карма портится. – Воха поднял вверх указательный палец.

– Карма? – Носов громко расхохотался. И пока сквозь смех он пытался сказать еще какую-то колкость в адрес Калганова, в кабинет вошел Хорунжий.

Опера поспешно встали. Хорунжий окинул взглядом свою «могучую кучку», как называл про себя оперативный отдел, и усмехнулся. «Хорошие хлопцы. Разные, конечно, но так для дела даже лучше». Затем, не меняя выражение лица, Петрович подошел к своему любимцу Вохе и дружески похлопал его по плечу.

– Ага, Калганов в строю. Поздравляю! И уже анекдоты травит. Орел!

Воха смутился.

– Да я только что вошел, Петрович! Не успел еще. Анекдоты.

– Значит, в машине наверстаешь! По коням, ребятки, труп нарисовался.

Воха глянул мельком на Кошеля, парень продолжал стоять по стойке смирно. Только дернувшийся кадык на тоненькой шее выдал его волнение. «Первый труп, должно быть», – подумал Воха и поклялся себе, что будет беречь парня от любой неприятности, будь то Носов, бумажная волокита или серьезная перестрелка. Как в свое время погибшие напарники берегли его. Впервые за эти годы Воха вдруг почувствовал, что черная хандра, душившая его изнутри, отступила. Он даже потряс головой от неожиданно ярких красок и звуков, нахлынувших на него безостановочным потоком. Рыжий чуб привычно упал на глаза, и старлей заметил, что капитан Калганов счастливо жмурится, как будто от солнца. «Вот ведь, – решил старлей, – повезло человеку, любит свою работу». И был прав, даже не подозревая, что теперь он сам стал этой самой любимой работой для капитана Калганова!

Воха с Кошелем поднимались по темной лестнице. После третьего пролета Воха заметил, что начал дышать тяжелее, но темпа не сбавил, чтобы идущий за ним старлей ничего не заподозрил. Ранение давало о себе знать. Раньше он восстанавливался быстрее. «Что ж, время идет, мы не молодеем, – Воха оглянулся на Шурика, – особенно на фоне таких вот, неоперившихся птенцов». Одно радовало, что следом, шумно отдуваясь, едва тащился Носов.

Воха поднял голову – на тесной площадке перед дверью квартиры уже стоял участковый с понятыми: местной дворничихой – женщиной средних лет, со следами известных злоупотреблений на лице, и неопрятным мужчиной, как прикинул навскидку Воха, – ЖЭКовским водопроводчиком. Понятые восторженным шепотом обсуждали произошедшее. «Будет что обсудить в кругу приятелей сегодня вечером. А может, и раньше». Водопроводчик наклонился к дворничихе, но говорил нарочно громко: «Отпустили бы скорей, а то как начнут мурыжить, знаем, плавали». Участковый шикнул на него и оправил серую форменную куртку. Он был таким же молодым парнишкой, как и Кошель. Протирая повлажневший от пота околышек фуражки, он заметно нервничал: как бы вину за случившееся не повесили на него, мол, недоглядел, развел на участке бардак. А еще, он то и дело заглядывал через распахнутую дверь в крохотную прихожую, которую заполнили собой два дюжих санитара, и пытался понять, как себя вести: то ли сейчас подвинуть санитаров, то ли дождаться прибытия оперативников. Завидев на лестнице рыжий чуб Вохи, участковый все-таки решил заявить о себе как о местном начальстве и протиснулся в узкую прихожку. В комнате мелькали белые халаты. А на кровати лежало тело мужчины. Верхнюю часть туловища загораживала спина докторши, поэтому участковый смог разглядеть только ноги в дорогих кроссовках «Найк» на широкой подошве под укороченными спортивными брюками с фирменными белыми лампасами по бокам. Уж точно не бомж. На такие кроссовки сам участковый копил почти полгода.

На кухоньке сокрушенно вздыхал хозяин квартиры – старик Ильич. Он с облегчением встал, заметив полицейских, выросших в дверном проеме за спиной участкового.

Одновременно с ними из комнаты вышла докторша. Она протиснулась между мужчинами и едва не задела Кошеля выступающей вперед массивной грудью. Пока Кошель втискивался в угол, освобождая проход на лестничную площадку, докторша смерила его взглядом и пробормотала что-то невнятное насчет молока на губах. Затем, глядя перед собой уставшим взглядом, она стянула с рук резиновые перчатки и достала сигарету.

Носов сориентировался первым.

– Что тут у нас?

Он галантно щелкнул зажигалкой. Докторша прикурила и выпустила кольцо дыма.

– Мужчина, молодой. Без документов. По всем признакам – сердечный приступ. Тут вообще одни сердечники.

– То есть? – не понял Носов.

– Бабушке-соседке, которая тело нашла, тоже поплохело.

Ильич выступил вперед.

– Вера Власовна только от инфаркта отошла, а тут такое… – Старик разогнал рукой дым и выразительно кашлянул.

– А как она сейчас? – поинтересовался Кошель.

– У себя лежит. За стенкой. – Докторша затушила сигарету и метко швырнула окурок в жестяную банку внизу пролета.

Носов вздохнул:

– Ладно. Люди в белом, вы закончили?

Докторша кивнула санитарам, обступившим Ильича. Один из них пробасил:

– Здесь мы закончили. К старушке заглянем – нас вообще-то к ней вызвали.

Ильич закивал и указал морщинистой рукой на соседнюю дверь, обитую кое-где потрескавшимся коричневым дерматином.

Не дослушав санитара, Носов хлопнул по плечу Кошеля и протиснулся в квартиру старика. Старлей принял этот жест за команду начать осмотр и двинулся следом. Воха решил остаться на площадке и поговорить со стариком. Ведь здесь можно было курить.

– Как я понимаю, вы хозяин квартиры?

– Руденко Валерий Ильич. Доктор наук. Ныне пенсионер. Квартира моя, но я здесь не живу. Дети к себе забрали. А эту квартиру сдаем. Видите ли, пенсия у меня небольшая, да и детям подспорье.

– Ну, это ваше право, – мягко перебил его Воха. – Это ваш жилец? – кивнул в сторону комнаты.

– Я вообще не знаю, кто он такой.

Во время возникшей паузы стали слышны голоса в соседней квартире: Власовна тихо причитала, а докторша диктовала данные; судя по тому, что мужской голос монотонно переспрашивал, диктовала она их одному из санитаров.

Воха вздохнул. Теперь все усложнялось, поди найди, кто таков этот мистер Икс. Очередной висяк. Жалко Кошеля, первый выезд и такой облом.

– Жила здесь девушка, – старик продолжал. – Молодая совсем. Светой зовут. Сказала – заочница, на сессию приехала. С ней парень был, чуть старше. Но не этот. – Ильич кивнул в сторону комнаты и только сейчас заметил, что на нем по-прежнему были надеты очки Власовны. Он обеспокоенно повернулся в сторону соседской двери, прислушиваясь к голосам. Воха понял, что сейчас старик вряд ли скажет больше. Да и пора было взглянуть на тело. Интересно, как будет держаться Кошель? На своем первом трупе он, Воха, блевал прямо в шапку, опасаясь испачкать место преступления.

– Ладно, гражданин Руденко, разберемся.

Воха отодвинул старика и вошел в комнату.

В нос ударил резкий запах затхлости и недавних испражнений. «Умирая, человек испускает не только дух, – подумал Воха. – Грязная штука смерть, что бы там ни говорили самураи».

Подойдя к кровати, он первым делом взглянул на старлея. Кошель немного побледнел, но в целом держался неплохо. Присев на корточки, он заглянул под кровать, подсвечивая себе фонариком от мобильного телефона. Свет от окна перекрывал Носов, исследовавший подоконник за шторой.

– Ну, ни хрена себе! – едва прошептал, как ему самому казалось, Воха, на что Кошель и Носов разом вздрогнули.

– Чего орешь? – Носов стал рядом и уставился на тело.

– Нашелся! – Воха схватился за мобильный.

На кровати лежал мертвый Тимур Балабан, пропавший брат Тамары. Его посиневшие руки были привязаны веревками к спинке кровати, а ноги в белых кроссовках «Nike» стянуты строительным скотчем.

Тамара замерла с телефоном в руке. Она отрицательно качала головой, отказываясь верить в то, что услышала. На том конце еще «алекали», но Тамара уже выронила трубку, она закрыла лицо руками и горько заплакала. Новак поднял ее телефон с пола и присел перед ней на колени.

– Что случилось?

Тамара в отчаянии махнула рукой, не в силах произнести ни слова. Тогда Виктор схватил ее за плечи. Сейчас ему нужно было действовать решительно, требовать от нее ответа, иначе шок может вогнать в ступор, что в свою очередь может обернуться неврозом. Тамара и так пережила слишком много.

– Что произошло? Родители? Тома?

Тома подняла заплаканное лицо.

– Что родители? Ах, нет! Тимур! Тимур, он… умер.

Новак растерялся. Еще вчера он предупреждал Тому о возможности такого исхода, однако сейчас, будучи застигнутым врасплох этой новостью, почувствовал себя черным вестником, но быстро взял ситуацию под контроль.

– Вот. Держи! – Виктор протянул пакетик с одноразовыми бумажными платками. – Я не собираюсь просить тебя успокоиться. Наоборот! Советую дать волю чувствам и поплакать.

– Я снова теряю близких, Виктор. – Тамара неожиданно легко успокоилась.

Новак присел на диван и обнял ее за плечи.

– Я рядом, Тома. Приляг. На сегодня я отменяю все дела.

– Нужно ехать. Опознания Калганова недостаточно. Он не родственник. – Тамара резко встала, полная решимости поскорее покончить с этой болезненной процедурой.

Новак подхватился за ней следом.

– Тогда мы поедем вместе.

Она с благодарностью сжала его ладонь.

– Спасибо! Я только приведу себя в порядок.

Пока она направлялась в ванную, на ходу вытирая слезы, ее телефон на диване завибрировал. Следом раздался приглушенный звонок. Новак кончиками пальцев перевернул трубку и взглянул на дисплей. На экране высветилось «Боря». Виктор нахмурился. Из ванной выглянула Тамара:

– Кто-то звонил?

– Это снова Калганов. Наберешь его позже.

Новак прислушался к собственным ощущениям. То, что он вдруг вспомнил про черного вестника, настораживало. Странное определение выдало подсознание. Ведь если следовать фактам, черным вестником как раз оказался Калганов, именно он сообщил Томе страшную весть. Виктор стал анализировать: в Израиле при военных институтах введена должность «черный вестник», курс обучения которой составляет 60 часов. Специалист не только изучает все инструкции, но и проигрывает смоделированные ситуации, которые могут возникнуть по ходу миссии. Черный вестник – это тот, кто вынужден сообщить близким о смерти их родственника. Черные вестники никогда не звонят ни по телефону, ни в дверь, они всегда стучат, таковы правила. Затем они должны находиться рядом с семьей погибшего, пока не подоспеет помощь, психологическая поддержка. Оставлять человека после услышанной новости одного строго запрещается. Самое сложное для вестников, как говорят специалисты, те несколько секунд, пока костяшки пальцев дотрагиваются до дверной панели. Эти секунды – граница между прежней жизнью и тем, что будет после услышанной вести. Встречаться с семьей погибшего после всего этого черному вестнику строго запрещено. Он должен оставаться инкогнито. Кто сообщил Томе о гибели Макса? Новак готов был поклясться, что знает ответ. Это был Борис Шульга, который по воле Новака нарушил последнее правило и снова появился в жизни Тамары.

Боб возился с мотоциклом и злился на очередную заржавевшую гайку, которая никак не хотела отвинчиваться: «Что ж, не хочешь по добру, будет по-другому. Зальем тебя для начала «антиржавчиной», а потом…»

Вдруг у него за спиной залаял Бо-бо. Следом раздался истерический крик:

– Уберите собаку!

Боб нехотя поднялся, вытер руки о комбинезон и направился к двери. Там, прикрывая ноги объемистой кожаной папкой, суетился майор Заплава.

Боб насмешливо развел руками.

– Он еще никого не кусал на моей памяти. Это же маленькая декоративная собачка. Шпиц.

Заплава прижал к себе папку.

– Уберите, я вас прошу!

Боб подошел к собаке, взял на руки, погладил:

– Спокойно, приятель, все хорошо. Удивляюсь, отчего это он так разошелся. Обычно радуется гостям. Или вы не в гости? – Боб наконец рассмотрел майора. По его лицу скользнула едва заметная тень.

Бо-бо продолжал ворчать. Заплава боком обошел Боба и достал удостоверение:

– Стараюсь избегать собак. В раннем детстве испугался.

Боб скользнул быстрым взглядом по корочке и убедился в правоте своей догадки.

– Майор Заплава. Чем обязан?

– У меня к вам несколько вопросов, Борис Глебович. – Голос майора обрел привычную уверенность, что, тем не менее, нисколько не смутило Боба. Он равнодушно пожал плечами.

– Я уже больше года не в органах, что наверняка известно управлению внутренней безопасности.

– Вот именно это обстоятельство и привело меня к вам. Не будете защищать честь мундира.

– Не понял. – Кончики бровей Шульги поползли кверху. Он искренне удивился самой возможности такого предположения. Честь есть честь, и бывшей она не бывает. А шутливый тон майора лишь вызвал дополнительную волну раздражения.

Заплава словно не замечал настроения Шульги и продолжал в той же манере:

– Не станете покрывать делишки вашего бывшего товарища Калганова.

Майор провел пятерней по жиденьким волосам, упавшим на взопревший лоб. Собак он действительно боялся. Повисла пауза. Боб досчитал про себя до пяти и овладел собой. Погладив шпица, он спокойно посмотрел на майора:

– Почему «бывшего товарища»? Калганов – мой настоящий друг. И потом, делишки – слишком мелко для Калганова, майор!

– О чем это вы, Шульга?

– О том, что у Калганова всегда были дела. Так же, как у Максима Воропая, нашего общего друга, на которого незадолго до его гибели вы собрали такую же вот папку, – Боб едва кивнул на папку в руках майора, – так называемого компромата.

Казалось, он утратил интерес к предмету разговора, полностью сосредоточившись на ошейнике собаки. Тот перекрутился, и медальон с кличкой и телефоном оказался под шлейкой. Боб расправил шлейку и провел рукавом комбинезона по медному кружку, тот блеснул на свету. Майор не сводил глаз с Шульги.

– Опять-таки, не понимаю, о чем речь?

Боб не считал больше нужным скрывать свою глубокую неприязнь к «шпику».

– А вот мне как раз стало понятно, отчего вы не понравились собаке. У них нюх, знаете ли, хорошо развит. – Боб демонстративно развернулся в сторону гаража и собрался было сделать шаг, как майор резко преградил ему дорогу:

– Я здесь не для того, чтобы нравиться, Шульга. Нужно поговорить.

– Разговор официальный?

– Нет.

– Не официально я имею право с вами не разговаривать. А официально? Приглашайте повесткой и спрашивайте под протокол. Я хочу, чтобы мои ответы были записаны, верно, с моих слов.

– Зря вы так, Шульга! – Заплава сощурился, и кадык над воротником его куртки дернулся.

Боб пожал плечами и поставил собаку на землю. Бо-бо снова зашелся в лае. Заплава попятился, едва сдерживаясь, чтобы не побежать. Напоследок он бросил на Боба злобный взгляд, который обещал, как минимум, новую страницу в папке, заведенной на самого Шульгу. Правда, Боб этого уже не заметил. Он скрылся внутри гаража, заставляя себя поскорее переключиться на строптивую гайку. Однако параллель, возникшая в воображении, вызвала горькую усмешку: в том, что теперь и его начнут обрабатывать «антиржавчиной», он не сомневался, вот только кто выступит в качестве оной? Только не Калганов. Ведь даже сейчас его имя использовалось лишь как повод для дальнейшего серьезного разговора, о чем сам майор дал недвусмысленно понять. «А что если?..» Боб подошел к доске с фотографиями, сразу нашел фото Макса и полустершуюся надпись маркером над ней – Заплава. Боб взял маркер из ящика стола и навел буквы поярче. Отступил. «Ну и?..» – сказал сам себе. Собака, покрутившись под ногами, запрыгнула на диван и засунула острую морду в лапы. По поведению хозяина было ясно: прогулки не получится. Потрепав питомца по холке, Боб обновил и другие стрелочки на доске. Затем, на мгновение задумавшись, решительно стер ту, что указывала на Колю Хмурого, подрывника-рецидивиста. Для тупиковых версий места на доске больше не будет. Он так решил.

Воха вспомнил, как в подобной частной клинике, где Новак играл в «спящую красавицу», Панченко едва не подстрелил Боба. Воха бы его перехватил, если б не тот тупой охранник у шлагбаума. И Андрюха Ермак остался бы жив, когда они поехали на хату брать Панченко, вычислив его адрес. Или не остался, если верить в то, что судьба предопределена. «Да уж!» – вырвалось у капитана Калганова, и он перевел взгляд на своего нового молодого напарника. Кошель с аппетитом ел красное яблоко. Второе, предназначенное Калганову, так и осталось лежать в служебной машине возле коробки передач. Воха улыбнулся. Старлей жил в частном доме и таскал в карманах орехи и яблоки из своего сада, точно твоя белка. Всех угощал, завтра, вон, обещал сухофруктов на узвар принести. Воха решил, что отнесет их Бобу, тот любит всякое-такое, органичное и полезное. Сто лет узвара не пил, со времен школьных каникул у бабушки.

– Слышь, Шурик! – Воха и сам удивился, с какой скоростью его мысли меняли направление безо всякой логики. – У тебя девушка есть?

Кошель покраснел.

– Есть, товарищ капитан!

– Хорошая?

– Конечно! – Кошель бросил огрызок яблока под ближайший куст.

– Учится? Работает?

Старлей оглянулся, видно было, что личное обсуждать пока стеснялся.

– Ну что ты в самом деле! Клещами тянуть? – Воха обиженно поджал нижнюю губу.

– Учится на учительницу младших классов.

– А звать как?

– Мария. Маша, – голос Кошеля потеплел.

– Знает твоя Маша, чем ты занимаешься?

– Мы со школы вместе. Конечно, знает.

Воха вспомнил, что они с Томой тоже вместе с первого курса института. Правда, она не его девушка. Его девушка сейчас Лариса Островая, журналистка криминальной хроники, которую люди узнают на улице. Вот, черт! – Воха хлопнул себя по карману куртки, где лежал мобильный. Он же обещал перенабрать ее, как освободится. – Да, ладно, наверняка с какой-то ерундой звонила. Вроде, вызвать мастера починить бойлер, горячей воды уже неделю нет, а у них бойлер полетел. Ларисе надо голову мыть перед укладкой каждый день, а под холодной, как Воха, она не может. И белье постельное у него турецкое, а не «Енглиш хоум», и зубная паста не «Сенсетив». И крем после бритья пахнет дешево. И сыр он покупает Российский, а не Бри. Была бы у него учительница младших классов, наверное, жизнь была бы попроще. С другой стороны, его окружают такие женщины, которых он выбирал сам: Лара – с замашками звезды; Тома, которая в последнее время вообще выглядит, как икона стиля с обложки журнала. У нее вроде теперь даже секретарша есть. Правда, последним таким журналом они с Бобом топили буржуйку. Некоторым дзен-буддистам, к которым Воха почему-то причислял Шульгу, вся эта глянцевая слава вообще до лампочки! Калганов усмехнулся про себя и поднял воротник куртки. Они со старлеем подошли к главному входу в клинику.

– А у вас, то есть тебя? – Кошель проявил вежливость.

– Что? – Воха потерял нить разговора, отчего спросил чуть резче, чем следовало.

– Девушка?

– Ага. Будь оно неладно! Лучше б собаку вернул, – Воха отмахнулся.

В душе он обрадовался, что Шурика еще не просветили, с кем живет Калганов, хотя это было излюбленной темой для троллинга у всей конторы. «Приберегают, черти, для особого случая».

Воха видел Сушко впервые, но, даже не зная доктора, он пришел к мгновенному выводу, что происшествие существенно повлияло на того. Держался главврач не столь уверенно в себе, как, наверное, раньше, судя по дорогому костюму и раболепству встречного персонала. За последние сутки он заметно осунулся, впалые щеки тронула сизая щетина. Пожимая руки оперативникам, доктор притронулся пальцами левой руки к веку. Пытался унять нервный тик. «Что ж вы, доктор, не пропишите себе успокоительного», – подумал Воха. Сушко не знал, как информация просочилась за стены клиники, но уже двоих его пациентов решили забрать домой, не завершив оговоренный заранее курс. Десять лет труда, положенных на создание имени и репутации, оказались под ударом. А тут еще и полиция.

Воха уселся нога на ногу. Кресла в кабинете главврача, как и положено, были удобными. Пока Кошель уважительно разглядывал дипломы на стене, Воха взял со столика брошюру на английском и, с видом знатока пролистывая страницу за страницей, обратился к Сушко:

– Бежать из вашей клиники Тимуру помогли! Это же очевидно!

Доктор заерзал на стуле:

– Ну, вы же смотрели видео с камер! С восьми сорока пяти утра они работали. Их никто не отключал!

В повисшей паузе стало слышно, как в коридоре гремит ведром уборщица и хлопают двери. Наконец Кошель оторвался от дипломов:

– Охрана куда смотрела? Камера лиц не фиксирует.

Воха бросил на напарника одобрительный взгляд:

– Верно, Саня! Так, и куда же у нас охрана смотрела, господин главный врач?

Сушко поежился под пристальными взглядами оперативников, и в этот момент раздался спасительный стук в дверь.

В дверном проеме выросло две крупные фигуры парней в костюмах и галстуках. Один из них – с типичной внешностью качка, светловолосый с массивными надбровными дугами над колючим взглядом, а второй – такого же крепкого телосложения, разве что на пару сантиметров ниже – обладал располагающим к себе с первого взгляда детским выражением лица. Сушко с облегчением перевел стрелки на вошедших.

– А вот и они сами. Спрашивайте у них.

Воха сразу же повернулся к белобрысому:

– Охрана, как я понимаю?

Сушко позволил себе расслабиться и бросил вдогонку:

– Они самые.

– В театр собрались? – Воха оглядел парней с ног до головы, не особо деликатничая. Парни переглянулись. – Чего, спрашиваю, в таком прикиде?

Охрана молчала. Доктор поморщился, сленговый оборот речи из уст капитана резанул его интеллигентное ухо.

– Видите ли, капитан, такова наша политика. Контингент клиники особенный. Пациенты не должны чувствовать себя, как бы это выразиться, заключенными. – Сушко подхватил манеру Вохи. – Увидят, хм, амбала в камуфляже – весь настрой лечиться пропадет.

Кошель с уважением посмотрел на главврача:

– А вы – психолог!

– По первому образованию, молодой человек!

Сушко явно польстила реакция лейтенанта, что не укрылось от Вохиного взгляда. «Расслабляется доктор, это хорошо!» Воха встал со своего кресла и подошел вплотную к белобрысому.

– Кто из вас вчера утром стоял на вахте?

Тот понял, что отдуваться придется за двоих.

– Мы оба стояли, я и вот он, Никита. Но как раз в это время за входом не следили.

– Что значит – не следили?

Тот, кого назвали Никитой, поправил галстук и неожиданно приятным поставленным баритоном ответил:

– Олег смену сдавал. Я принимал. Объект режимный. Целая процедура!

– Долгая? – Воха не отставал.

– Не очень. Но в процессе минут на десять-пятнадцать отвлекаемся. – Олег глянул на напарника, и тот согласно закивал головой. – Вчера ведь воскресенье было.

– И что с того?

– Чужие по выходным не ходят. Только свои. – Олег развел руками, будто бы извинялся за то, что приходится объяснять очевидное.

Кошель снова кашлянул, привлекая к себе внимание:

– Извините, а как вы своих отличаете?

– По униформе, конечно. – Дюжий Никита ухмыльнулся, но, натолкнувшись на взгляд главврача, тотчас сник.

Воха хлопнул Кошеля по плечу.

– Вот так, старлей! Понятно теперь, что за шапка-невидимка у Тимура была!

Воха клацнул брелоком, и машина отозвалась, мигнув фарами с той стороны улицы. Кошель поднял воротник. Сейчас проедет эта «беха», и они перебегут через дорогу, сядут, включат в салоне печку и радио. После теплой клиники даже эти 30 метров до парковки казались долгими – промозглая сырость ранней весны, усиленная поднявшимся ветром, действовала на нервы. Кошель еще утром промочил ноги и теперь отчаянно мерз. Мимо воли, он даже позавидовал тем качкам из охраны: «Сиди себе в тепле да уюте, плюшками балуйся, камеры просматривай да с сестричками заигрывай. Как они только форму не теряют?»

На обочине Воха резко остановился, и Кошель едва не столкнул его на проезжую часть.

– Что-то забыл, капитан?

Воха повернулся, и впервые Кошель заметил у него особое, «нулевое» выражение лица. Капитан не рисовался, был спокоен и собран. В глазах сквозила усталость – серая, давнишняя. Кошель понял, что перед ним сейчас настоящий Калганов – средних лет мужчина, заглядывавший за изнанку жизни, переживший своих друзей и врагов, – и ему стало не по себе. Неужели к своим тридцати с хвостиком и он будет выглядеть так? Это если еще повезет! Старлей впервые усомнился в правильности выбора профессии.

– Ему форму сюда принесли, Шурик. А когда он проходил мимо охраны, просто отвернулся. – Воха подышал на ладони. Ему тоже стало зябко после душного кабинета Сушко.

– Точно! Сообщница! Та «дама в черном». Жанна, про которую говорил главврач. Походу, персонал вычеркиваем? – Кошель на мгновение забыл про мокрые ноги.

– А вот фиг вам, коллега! Фирменный прикид в магазинах не продается. И время для побега – в цвет: пересменка церберов. У «черной дамы» есть подельники в клинике. Их и надо искать. – Воха опустил старлея на землю.

Мотор завелся с третьей попытки.

– Блин! Чертово корыто! Никак до ремонта не доеду. – Воха стукнул кулаком по рулю.

«Опель» с визгом сорвался с места.

– В контору?

– Тебя подброшу, а сам к Захару, – заметив удивленный взгляд напарника, Воха быстро добавил: – По личному вопросу, а спросят, Носов там или сам шеф – у меня свидетель нарисовался. – Голос у капитана звучал сухо, словно он говорил одно, а думал совсем о другом.

Кошель шмыгнул носом и провел взглядом красный «мерс», стартанувший на красный. Когда же снова посмотрел на капитана, тот уже выглядел прежним Вохой: рыжий чуб набок, сигарета в зубах, хитрый прищур серых глаз. Значит, и вправду, по личному. Кошелю нравилось думать, что он хорошо разбирается в людях.

Рыжий чуб мелькнул в дверном проеме и пропал. Через пару секунд уже весь капитан Калганов вырос над столом Захаревича и, не скрывая любопытства, уставился на эксперта. – Это кто тут у тебя, Захар? – Захаревич как раз занимался тем, что складывал пазл из кусков человеческого черепа. – Я, кстати, вошел, можно?

На запоздалый вопрос Степан только махнул рукой, мол, располагайся.

– Не кто, Вовчик, а что.

– Не понял! – Воха присел на край стола.

– Наглядное пособие по анатомии. Такие были в мое время в школах.

Воха облегченно вздохнул.

– Муляж?

– Он самый, – Захаревич задвинул куски черепа в дальний угол стола, – алкаши нашли в детском парке. А мне теперь надо писать официальную справку, – Захаревич поднял указательный палец кверху и произнес официальным тоном: – что означенные части черепной коробки не являются человеческими останками. А то уже дело завели.

– Ага, у нас это умеют. – Воха пару мгновений помолчал, разглядывая диковинные предметы на полках над столом. Год от года кабинет обрастал все новыми экспонатами, впору было музей открывать. – А для меня ничего нет?

Воха потрогал кончиком указательного пальца криптекс на краю ближайшей полки и подумал, что Боб хоть и живет в гараже, но умудряется его не захламлять, по крайней мере ту часть, которая отведена для жизни. «Надо-таки ему машину показать, а то заглохнет не ровён час в самый неподходящий момент». – Воха не заметил, что сказал это почти вслух.

Захаревич не переспрашивал. Молча достал из ящика стола тонкую папку и небольшой полиэтиленовый пакетик:

– Кое-что есть.

Воха подался вперед. Захаревич продолжил:

– Гражданин Тимур Балабан умер сам. Порок сердца. Застарелый и запущенный. С его образом жизни все равно был не жилец.

– Знаю. – Воха согласно кивнул головой. – Потому Тамара и переживала. «Больной мальчик, несчастный, долго не протянет, а лечиться не хочет». Так и вышло. Хм. Все-таки сердце.

Захаревич прекрасно знал, кто такая Тамара. Вдова покойного оперативника Воропая, сама юрист, подруга юности Калганова и Шульги. А кроме того, еще и адвокат Новака, персоны, известной далеко за границами своего круга. Теперь, как выясняется, еще и родственница этого Тимура. Да, тесен мир. И весь этот мир рано или поздно оказывается у него под микроскопом. Интересно, почему?

Воха встал с края стола и приблизился вплотную к спинке стула, буравя взглядом затылок Захаревича. Тот вздохнул и продолжил:

– Да там целый букет болячек. Но смертельный приступ, судя по всему, спровоцировал наркотический голод.

– А по-человечески?

Захаревил взял в руки пакетик.

– Здесь препараты амфетаминовой группы. Они лежали в той квартире на столе. Кстати, ты же их и изъял. На пакете – отпечатки Тимура. Значит, «колеса» принадлежали ему. Если их сначала принимать, а потом резко прекратить – наступает гипертермия.

– Судороги? – проявил осведомленность Воха.

– Это тоже туда входит. В клинике, как я понимаю, жертву лечили от наркоты. Как сбежал – сразу хапнул. Потом не давали, процесс пошел. С его сердцем в такие игры не играют.

– Это можно «продать» как несчастный случай? – Воха и сам удивился, уловив просительные нотки в своем голосе. Захаревич медленно встал и потянулся. В шее у него что-то хрустнуло.

– Понимаю, дело заводить неохота. Не будь Тимур связанным, я бы с дорогой душой исключил криминал. А так – извини. – Захаревич снова уселся за стол. Костяшками пальцев потер покрасневшие глаза и принялся заполнять свежий бланк.

Воха понял, что пора и честь знать. Вышел он, как и зашел, быстро и не прощаясь.

Галогеновые лампы дневного света вибрировали под потолком. В кабинете Хорунжего их установили совсем недавно, и никто еще не привык к гулу, возникавшему, когда лампы нагревались. Поэтому сидели, задрав головы кверху в ожидании, пока что-то там не щелкнет и гул не стихнет.

В своем кресле Хорунжий выглядел частью интерьера, за столько лет кресло приняло формы хозяина, а цвет стен, перекрашиваемых каждую весну, казался продолжением его полицейской формы. За приставным столом расположились подчиненные. Хорунжий привык, что справа находится взъерошенный Воха, напротив него – Носов, как всегда с недовольным видом, а в торце… В торце на этот раз сидел новичок Кошель. Из-под опущенных век он украдкой разглядывал кабинет. Воспитанный мальчик! Хорунжий заметил, как новенький остановил взгляд на аквариуме с рыбками и уже не мог отвести от него глаз.

– Кошель, куда это ты уставился?

– Рыбки, Николай Петрович! – Старлей смутился, но счел своим долгом честно ответить на поставленный вопрос.

– Никогда раньше не видел?

– Да, то есть нет… Лабио двухцветный! Какой экземпляр! И данио жемчужный… – Почувствовав на себе насмешливые взгляды, Кошель стушевался. – Извините!

Выражение лица Хорунжего смягчилось. Он сразу стал похож на эдакого кругленького пенсионера-дачника, хотя такое впечатление было, ой каким обманчивым. Свои это знали и не велись. Однако Носов не смог сдержать короткого смешка. Петрович за долю секунды, казалось, вырос в своем кресле и подтянулся, снова превратившись в сурового начальника. Наткнувшись на тяжелый взгляд шефа, Носов принялся изучать свои коротко остриженные ногти.

Хорунжий медленно перевел взгляд на Кошеля.

– Аквариумист, значит? Ладно, старлей! Закончишь дело – поговорим. А пока займешься этим несчастным случаем.

– Петрович, а почему он? – Воха подскочил на стуле.

– А по кочану!

Хорунжий рявкнул с такой силой, что лампы под потолком снова загудели. Не привыкший к перепадам настроения начальника Кошель вжал голову в плечи. Только Воха, казалось, ничего не заметил, он по-прежнему раскачивался на стуле и, обиженно поджав губу, ожидал объяснений. Объяснения последовали незамедлительно.

– Ты знал жертву лично и давно, – хриплый голос Петровича звучал устало. – Поэтому допускать тебя к этому делу не имею права. Надумаешь спорить – пойдешь свидетелем! – Хлопок ладони по столу неожиданно завершил спич.

Носов злорадно хмыкнул.

Воха покраснел и стал одного цвета со своим медно-красным чубом:

– Но, Петрович!

– Все! Разговор окончен. Кошель, разбирайся, такой ли это несчастный случай? Свободны.

Оперативники молча встали. Ножки стульев заскользили по старому щербатому паркету.

– А ты, Носов, задержись. – Хорунжий поманил Носова пальцем, но присесть не предложил.

Выходя из кабинета, Воха обернулся и увидел, как шеф достал из ящика стола два скрепленных листка бумаги:

– Это как понимать?

Носов взял листки, пробежал глазами и криво усмехнулся:

– Что? Жалобу накатали?

Хорунжий с шумом выдохнул:

– Хуже! Заявление Арсения Чуковского.

– Чукчи, что ли?

– Для тебя он Чукча, а для своего адвоката – гражданин, права которого ты нарушил.

«Ага!» – Воха ухмыльнулся и прикрыл дверь. Та предательски скрипнула. Но ни Хорунжий, ни Носов этого не заметили. А даже если и заметили, обоим было не до того.

– Да, ладно, Петрович! Сколько таких писулек было! – Носов не сдавался.

Хорунжий отъехал на кресле к аквариуму, сосредоточил внимание на рыбках.

– Много было! Знаю! Только сейчас проверки кругом! А ты мало того, что парня прессовал, еще и важную для следствия информацию проигнорировал! Дело Мостового вернули на доследование! Тебе запишут выговор! Премии не будет! Все! Свободен!

Носов, с трудом сдерживая обиду, вышел из кабинета. Однако дверь закрыл за собой аккуратно, даже вода в аквариуме не колыхнулась. Знал, что вынесенный приговор справедлив. «Так вот почему Петрович избегал смотреть в глаза! Опять оставил на бобах». Но потерянных денег все равно жалко. А Калганов, этот рыжий «коверный», скорее всего премию получит. Правда, кресло любимчика под ним, походу, пошатнулось. Любитель данио двухцветных получил дело неожиданно быстро, что бы там ни говорил Петрович про личные мотивы. – Этот факт немного улучшил настроение Носова. Можно было это дело перекурить. – Надо же, двухцветный, прям тебе наш флаг!» Насвистывая шлягер про чумачедчую весну, Носов шагнул на лестничный пролет, где курили коллеги из других отделов. «Рассказать им что ли про двухцветного?»

Тамара обложилась фотографиями. Старые пожелтевшие снимки на ее коленях подрагивали – она беззвучно плакала. Казалось, лица были всюду: на диване, на столике и на полу. С каждого снимка на нее смотрел Тимур – Тимур в детстве, Тимур с Тамарой, Тимур в кругу семьи, ее семьи. Садик, школа, пляж… Тамара закрыла глаза. Зайчик под елкой в белых колготках и шортах с помпоном. Тамара вспомнила, как мама пришивала этот хвостик на шорты перед утренником и поэтому не уложила ей косички «в корзинку». Не успела. Тамаре тогда она много чего не успевала делать из-за него, Тимура, бедненького мальчика, как назвала его мама сегодня в морге. Тамару душили слезы. Ей было страшно признаться себе, что многолетняя обида на брата не прошла даже после его смерти. Наоборот. Усилилась. Снова все вокруг были заняты этим маленьким засранцем. Как прав Виктор. Похороны отодвинут дату свадьбы, все получилось именно так, как он и предвидел, пока она, ослепленная чувством вины, играла в заботливую сестру и хотела вытащить братца из элитного заведения доктора Сушко. Дурочка. Если бы Тимур не сбежал, то остался бы жив! Боже, сколько еще таких «если» ей придется пережить?

В тот злополучный день, когда Тимур исчез, и они мчались сломя голову к доктору Сушко, Виктор рассказывал, что клиника находится почти на том месте, где когда-то был храм, в котором венчались Гумилев и Ахматова. На Слободке. Тогда еще Тома вспомнила стихи Ахматовой, вернее, только пару строк, услужливо подсунутых памятью:

Страшно, страшно к нелюбимому, Страшно к тихому войти.

Произнести их вслух она тогда не решилась.

Новак стоял, прислонившись спиной к стене. Тарелочка с видом Одессы (их Тамара собирала с легкой руки мамы) упиралась ему в затылок, но он этого не чувствовал. Виктор наблюдал, как на глазах менялось красивое лицо его любимой женщины, становясь отталкивающим. Искривленный рот, морщины вдоль лба, красные воспаленные веки. Судорожно скрюченные пальцы, шарящие по натянутому подолу юбки, усугубляли картину. Горе обезображивает.

Только бесстрастное выражение античных статуй, застывших в своей нагой красоте, – совершенно. Но ведь и для них изначально позировали живые люди. И наверняка каждый переживал свое горе. Застывшее и пережитое горе обладало высшей степенью красоты. Бог создал человека для познания самого себя, то есть Бога – что-то такое говорил когда-то один ребе при весьма странных обстоятельствах, и Новак запомнил: люди ценны только своим опытом. А отрицательный опыт всегда ярче, оттого и ценнее. Поэтому Новак и не любил детей, по их лицам нельзя отследить отпечатки перенесенных утрат. Почти у всех детей лица глупы в своей невинности. Почти у всех, кроме таких, как он. Подранков.

Звонок прервал ход его мыслей. Следом очнулась и Тамара, услышав свое имя.

– Да, билеты оплачены. Вас встретят в аэропорту. Конечно, я с Томой, не волнуйтесь. – Новак закончил разговор. – Тома!

Тамара резко вскочила, фотографии рассыпались ворохом отживших свое листьев. Не современные, не нужные здесь в этом пространстве свидетельства ее несчастливого детства.

– Уф, напугал.

Новак подошел к ней и взял за руку.

– Извини.

– Это ты прости. Нервы. – Тамара накрыла его руку своей. Ее рука все еще дрожала.

– Я просто хотел сказать, что твои родители завтра вылетают.

Тамара с благодарностью посмотрела на будущего мужа, как знать, может, именно он – компенсация за болезненное прошлое, с ним ее будущее будет счастливым.

– Спасибо, что взял на себя хлопоты с похоронами. Второй раз я не выдержу.

Новак отметил, что Тамара по-прежнему старается избегать имени Макса в разговорах с ним. Значит, между ними еще не та степень близости. Ничего, скоро он и это исправит.

– Ты расстроена да и элементарно устала. Целый день на ногах. – Виктор взял ее за подбородок и нежно провел большим пальцем по складке между бровей. – Теперь ты не одна. Тебе есть с кем разделить боль. Я всегда буду рядом. Обещаю.

Тамара мягко высвободилась из его объятий.

– Спасибо, Вик. Но сейчас я хочу побыть одна. Мне нужно прийти в себя!

Она вдруг поняла, что выглядит сейчас не ахти. Как ни странно, именно это она прочла в сочувственном взгляде своего мужчины, и это быстро ее отрезвило. Конечно, Новак не требовал от нее держать лицо, но даже, когда он трусился в шоке на ковре, выстрелив в Радужного, выглядел безупречно. Тамара подумала, что всегда будет рядом с Виктором испытывать напряжение, думая-гадая, а дотягивает ли она до статусности своего супруга? Поэтому ей захотелось уединиться. А он на это согласно кивнул. Ей даже на мгновение показалось, что в уголках его губ промелькнуло некоторое подобие улыбки.

Нет, с Виктором она точно не сможет разделить свою старую детскую боль. Впрочем, как и с родителями. Неожиданно Тамаре захотелось набрать Калганова. Вот кто категорически не умел держать лицо сам и поэтому принимал и других в любом виде и состоянии. «Старый дурашливый Рыжик, Воха! Без тебя так плохо. Кажется, так дразнил его Макс. Ма-а-акс! Ну почему ты ушел так рано? Не ушел, нет, тебя убили! Убили! Отняли у меня. Все и всегда у меня отнимают». Тамара упала на диван и зарыдала в голос. Страшно, по-бабьи, с подвыванием. И чем громче она выла, тем легче ей становилось.

Кафе «У Мамеда» утопало в полумраке. Воха с разбегу толкнул плечом дверь, по которой, как обычно случалось в ветреную погоду, постукивала табличка «Закрыто», и дверь распахнулась. По инерции Калганов влетел прямо в живот Губы и едва не сбил того с ног. Губа резко оттолкнул нежданного гостя, придержав при этом за плечо, чтобы тот, не ровён час, не упал на его новые ботинки.

– Че надо?

– Тебя-то мне и надо! Зверь на ловца.

– Кто тут еще зверь? Короче, начальник, в чем дело?

Подогретый «балетом» в дверях, запыхавшийся Воха выхватил пистолет и наставил на Губу.

– Вот ты мне сейчас это и расскажешь. – Губа мгновенно оценил ситуацию, поэтому быстро поднял руки и попятился. – Тебя кто просил его убивать? Мы о другом договаривались! – Воха сорвался на крик.

– Мы вообще ни о чем не договаривались. – Губа продолжал пятиться, прокручивая в уме способы обезвреживания зарвавшегося опера, пока на шум из кабинета не вышел Вальтер. Он был абсолютно невозмутим:

– Чего не поделили, мужики?

Воха перевел пистолет на Вальтера.

– Ага, и ты здесь? С тобой тоже разговор будет!

Вальтер смело шагнул вперед и перехватил руку Вохи, больно ее сжав тонкой смуглой ладонью. На его запястье сверкнул золотой браслет с мудреной восточной гравировкой. Раньше Вальтер такого не носил.

– Ствол убери, не боится никто.

Воха все смотрел на этот браслет и постепенно успокаивался. Вальтер опустил манжет свитера пониже.

– Поговорим, конечно, заходи, чего тянуть.

Воха сухо кивнул и отвел пистолет в сторону, но прятать его не собирался. И вдруг в прицеле появился кто-то еще и встал рядом с Вальтером.

– Спрячь оружие, Воха! – раздался знакомый голос.

Перед ним стоял Боб.

В кабинете под потолком висела сизая дымка, на низком столике стояла чабань для чайной церемонии и в пасти глиняного дракона курилась ароматическая палочка. Запах сенчи с лепестками вишни показался знакомым, так пахло последнее время у Боба на кухне. Ага, эти двое, значит, тут чаи гоняют, пока он мчится сквозь пробки на всех парах. Воха снова начал заводиться. В глубине души он был зол, в первую очередь на себя, за то, что решил пойти по проторенному пути и обратиться к криминалу за помощью. Да-да, что б там ни пел Боря про пенсию и покой, на которые якобы давно ушел гражданин Мамедов, Вальтер был, есть и будет человеком с сомнительным прошлым. Дух нескольких ходок никакая сенча не затмит, как никакой браслет не скроет синие точки давнишней татухи. Не спрашивая разрешения у присутствующих, Калганов закурил.

– Зря ты от чая отказываешься, Воха. Прямые поставки из Китая. Первые почки, – ровным голосом проговорил Боб.

– Какой чай? Не заговаривай мне зубы! Типа ты не понял, что Губа с Тимуром перестарался? – Воха обращался к другу, сознательно игнорируя Вальтера. Тот сидел на тахте, поджав под себя ноги и перебирая четки на красном шелковом шнурке.

– Тебе не надо было сюда приходить и просить помощи. – Боб покачал головой.

– А у меня был выход? Надо же было кому-то Тимура искать! Это всегда было нашей кармой. Моей и Макса. Откуда только его ни вытаскивали. – Калганов открыто упрекал Боба, ведь тот мог обратиться к Вальтеру сам. Но с тех пор, как Новак устроил братца Томы в клинику, Боб умыл руки и открестился. С другой стороны, будь он на месте Бори, сам бы поступил так же. Третий лишний, как говорится. Однако в свете последних событий ситуация выглядела иначе. Перед глазами Вохи всплыла картинка: опухшие синие руки, обмотанные скотчем. Тимур хоть и был паршивой овцой, но не раз сиживал с ними за столом, даже ездил с их курсом на «картошку». Он был частью семьи. И, как ни крути, выходит по его, Вохиной, вине теперь был мертв. Опять из-за его ошибки гибнет человек. В этом самоедстве они с Бобом похожи. Если бы Боб не винил себя в гибели Макса, они бы с Томкой давно уже были вместе. Правда, вина Боба была надуманной, что бы он сам про это ни твердил, а его, Вохина, самая что ни на есть настоящая. И доказуемая на раз-два-три, это он, как мент, твердил себе, начиная с того самого момента, как увидел тело Тимура на той съемной хате. Выходит, он сам себя подставил. А что будет с Томой, когда она узнает? Даже страшно представить.

– А зачем ты на Губу наехал? Пушкой размахался? – также невозмутимо продолжал Боб, прихлебывая свой чай.

– Я просил пошерстить злачные места, найти Тимура и стреножить, пока я не подтянусь. А он… Видать, перестарался. – Воха совсем сник.

Вальтер отложил четки и потер ладони.

– И даже если так – что сделаешь? Ты и на самом деле собирался его под конвоем вести? В открытую?

– И повел бы, – набычился Воха.

– Вот и верь после этого людям, дорогой. – Вальтер повернулся к Бобу. На его узких губах заиграла горькая усмешка.

Боб хлопнул в ладоши.

– Ладно, поговорили. На самом деле хорошо, что ты проявил самодеятельность, Воха. Губа ведь выполнил твою просьбу. Только не так, как ты думаешь.

Боб жестом дал слово Вальтеру. Вальтер выдержал паузу:

– Как прошел слух, что его мертвого нашли, – я сразу подсуетился. Борис подъехал – мозгуем.

– Чего мозгуете? Тебя кто просил вообще? – Воха вымещал раздражение на друге. От запаха палочки у него закружилась голова и захотелось пить. Проследив за взглядом Вохи, наблюдательный Боб протянул ему свою чашку с глотком подостывшего чая. Воха покорно ее осушил одним махом и только острее почувствовал жажду.

– Никто не просил. Тем интереснее, – Боб развел руками.

Воха насупился. Наконец он принял ситуацию: «Да, вспылил, да, был не прав».

– Ладно. Я так понимаю, Боб, у тебя уже что-то есть?

– У нас, – Борис показал жестом на Губу с Вальтером. – Губа не выяснил, где Тимур был перед смертью. Зато быстро узнал, где он наследил раньше.

– Сильно наследил? – Воха сразу же включил следака, позабыв все обиды.

– Наделал долгов перед тем, как загремел в клинику. Ему угрожали. Но вдруг отдал всем и все. Откуда взял двадцать пять тысяч – понятия не имею. Но вряд ли заработал, сам понимаешь. Эта история и могла быть причиной того, что с ним случилось. Математика, Воха.

Воха повернулся к Вальтеру и прижал руку к сердцу. Покаянное выражение лица далось ему легко, потому что было вполне искренним. Вальтер типично кавказским жестом отмахнулся от Калганова:

– Извиняться не надо, капитан. Передо мной не надо. Вот перед Губой – покайся.

Боб едва заметно кивнул. Воха понял, что ему не отвертеться. Он вздохнул и медленно двинулся в сторону двери, где в это время стоял, прислонившись к стене, сам Петр по прозвищу Губа. Стоял и молчал, будто не из-за него весь сыр-бор. Кем он доводился Вальтеру на самом деле, Воха так и не понял, но на простую шестерку явно не тянул. Названый брат, говаривал как-то про него Боб, но от братьев в последнее время Воху по понятным причинам воротило еще больше. Тем не менее он протянул Губе руку, открыто глядя ему прямо в глаза. Помедлив для важности, Петр ее пожал. Как ни странно, в его ответном взгляде сквозило уважение. Ведь капитан Калганов повел себя как мужик, пускай и погорячился маленько. Зато такие мужики камня за пазухой не носят и в перестрелке за спину старлеев не прячутся. Однако вопрос о смерти Тимура оставался открытым для всех присутствующих. «Если не Губа, то кто связал Тимура, предварительно озолотив? Или факты эти все-таки между собой не связаны?» – Воха не оценил каламбура, возникшего в его внутреннем монологе.

Зарядившая с самого утра ледяная крошка постепенно превратилась в дождь. Казалось, природа тоже лила слезы, скорбя вместе с родными и близкими по усопшим. На кладбище шли похороны. Сразу несколько. Примета военного времени. Неподалеку от могилы Тимура громко голосила какая-то женщина, не по-нашему выкрикивая отдельные слова. В одном ритме с ее причитаниями каркали вороны. Издалека доносились звуки оркестра, фальшиво исполнявшего похоронный марш Шопена. В дополнение ко всеобщему диссонансу где-то совсем рядом гнусавил батюшка, которому нестройно вторили женские голоса.

Тамара обнимала мать, плача на ее плече. Нина изо всех сил сдерживала рыдания, чтобы не травмировать лишний раз дочь. Всю жизнь она разрывалась между нею и Тимуром и даже теперь не могла себе позволить расслабиться. С возрастом мысль о смерти все меньше ее пугала и даже казалась избавлением от накопленной за годы усталости и преследующей физической боли. Но смерть мальчиков, которые уходили из жизни так нелепо в расцвете сил, казалась непростительной ошибкой, издевкой жестокого общества, чью волю всегда и во все времена выражала горстка политиканов и олигархов. Нина гнала от себя мысль о том образе жизни, который вел ее «бедненький мальчик», иначе пришлось бы признать в этом и свою вину. Тимура-то уж точно не отправляли на фронт.

Михаил занимал себя тем, что деловито расправлял ленты на венках, чтобы были видны надписи: «От родных», «От друзей». К друзьям Воха причислил себя с Бобом, потому что настоящих друзей у Тимура не было, а если и были, то вряд ли бы тратились на венки. А вот удобное место на старом кладбище оплатил Новак, который стоял чуть в стороне и тайком просматривал почту на своем телефоне. Рабочий день был в разгаре и требовал его участия.

Воха глянул на часы и подал сигнал отправляться. Михаил что-то шепнул на ухо дочери, которая кротко кивнула, и они пошли вперед. Новак приобнял Нину, все еще смотревшую невидящим взглядом на свежий холм из сырого суглинка. Наконец она оторвалась и позволила себя увести. Воха с Бобом замкнули процессию. Прав был Петрович, дело гражданина Балабана оказалось для Калганова более чем личным. Воха поймал себя на мысли, что едва сдерживает подступающие слезы: слишком много болезненных воспоминаний возникало на кладбище.

Вдруг откуда ни возьмись навстречу им вышла женщина в черном платке. Она была без зонта и деловито несла в руках просфоры, которые, по-видимому, торопилась раздать первым встречным, пока просфоры окончательно не размокли. Следом за женщиной семенила кладбищенская дворняга с отвисшим брюхом, а за ней на прямых ногах скакала ворона.

«Как в кино», – подумала Тамара, никак не желавшая мириться с тем, что трагедии, случавшиеся в ее жизни, происходили в реальности. Вдруг что-то знакомое в облике женщины заставило ее остановиться и взять просфоры.

– Томочка! Господи! А вы как здесь? И Борис? – Женщина заулыбалась. Тамара прищурилась.

«Это же Лидия Чайковская», – Боб наконец ее узнал и одновременно с ним узнала и Тамара.

– Здесь все по одной причине. Брата похоронила. Двоюродного. Считайте – родного. Мы росли вместе. – Тамара была рада выговориться. – Его родители погибли. Вот мои мама с папой их и заменили.

– И не уберегли, – Михаил включился в разговор.

– Я тоже сына не уберегла. Вот пришла к нему. Почти каждый день хожу, с тех пор как похоронила. – Чайковская обращалась то к Томе, то к Бобу, как будто это не они в начале прошлой зимы нашли в озере тело ее Гоши.

Михаил согласно закивал.

– Когда умирают дети, родители живут с чувством вины.

Нина больше не могла сдерживаться. Сквозь рыдания она призналась, глядя на мужа так, будто упрекала в этом именно его:

– Это правда. Но я жила так, и когда Тимурчик был жив. – Наконец она заплакала.

Тамара взяла ее за руку.

– Мама, не накручивай себя. Не здесь.

Нина отвернулась. И Чайковская растерялась.

– Извините. У вас горе, а я тут еще со своим.

Новак коснулся плеча Тамары, впервые позволив себе ее поторопить.

– Тома, нам пора ехать.

Но Тамара будто нарочно тянула время. Она схватила Чайковскую за рукав пальто.

– Поедемте с нами. Вы не знали Тимура, он не знал вашего сына. Но помянуть их обоих не грех. Кстати, Виктор, познакомься. Это Лидия Чайковская, я тебе о ней рассказывала. Лидия, а это мой будущий муж, Виктор. Это он помог поймать убийцу вашего сына.

Новак вздохнул. Но быстро взял себя в руки.

– Конечно, конечно, поедемте с нами.

– Ну что вы! Поминки – не банкет. Вы – хорошие люди. – Чайковская заправила мокрые волосы под платок. – Примите мои соболезнования. Но я – к сыну, – она указала рукой куда-то в глубь кладбища. Слова ее звучали буднично и деловито. Как будто Гоша ждал ее с горячим обедом в пересменку, как обычно бывало при жизни.

Новак взял Тамару под руку и решительно повел вперед. Нина с Михаилом уже успели пройти пару метров в сторону выхода. Дождь перестал, но никто, похоже, этого не заметил. Так и шли под зонтами, переступая через лужи.

Боб остановился потрепать дворнягу по холке, чтобы дать возможность Новаку отойти подальше, и Чайковская подошла к нему.

– Боря! Вы, кстати, спрашивали меня, помните?

Боб стрельнул взглядом – процессия удалялась, и решил, что успеет их догнать.

– Да, Лидия Петровна! – Он весь подался вперед, кивнув Вохе, чтобы тот подождал чуть поодаль.

Словно почувствовав чей-то пристальный взгляд, Новак обернулся. Но Борис уже на него не смотрел, он говорил с Лидией Петровной. Воха в это время шнуровал ботинок, присев на корточки чуть в стороне. Через пару секунд Чайковская приобняла Боба на прощание и быстро пошла в глубь кладбища, ловко лавируя между могилами без оград. За ней покорно потрусила дворняга. Боб провожал их задумчивым взглядом. Воха хорошо знал этот взгляд: закрутились-завертелись шестеренки, не иначе как прогоняет через свой компьютер новую инфу.

Нина опустилась на скамейку у колонки с водой, мокрым платком вытерла заплаканное лицо. Новак подвел Тамару к Михаилу, переминавшемуся с ноги на ногу рядом с бюветом. Но Тома предпочла сесть рядом с матерью. Молча протянула руку. Нина подала дочери платок. Старомодный, тканевый, не бумажный. Тамара все смотрела на него. И вдруг поняла, что этот платок принадлежал Новаку. «Там, в углу, должна быть монограмма: вышитые светлыми в тон ткани буквы В. Н. Вот так незаметно и быстро Виктор стал частью семьи, у мамы в кармане его платок. Наверное, еще с Одессы. – Однако эта мысль Тамару нисколько не обрадовала. – Ну почему он не пользуется бумажными, одноразовыми, как все нормальные люди, зачем эти фирменные штучки там, где человек обнажен душой, где любая искусственность неуместна?» Перехватив ее внимательный взгляд, Новак понял его по-своему и выразительно глянул на часы.