Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса

I

Совершенно непостижимым для меня способом Джон Сайленс всегда умудрялся забронировать отдельное купе, а двух часов до первой остановки поезда было вполне достаточно, чтобы мы могли вдвоем предварительно проанализировать факты очередного расследуемого случая.

Доктор позвонил с утра пораньше, и, хотя нас разделяли тысячи миль, даже через телефонный провод мне передалось владевшее им возбуждение.

— Собирайтесь, как при обычной поездке в сельскую местность, — ответил он на мой вопрос. — И не забудьте прихватить ружье.

— С холостыми патронами? — уточнил я, ибо знал его строгие принципы, запрещающие убивать живых существ, и догадался, что ружья нужны нам просто как прикрытие.

Он выразил признательность за мою готовность сопровождать его, сообщил номер поезда и время отправления, а затем резко положил трубку; взволнованный этим звонком, я немедленно приступил к сборам. Должен сказать, что честь быть компаньоном доктора Джона Сайленса в его поездках, связанных с расследованием какого-нибудь случая, с точки зрения многих представлялась весьма сомнительной, тем более что зачастую подобные поездки оказывались весьма рискованными. Предстоящее приключение могло таить в себе любые неожиданности, и я прибыл на вокзал Ватерлоо, предчувствуя, что нас ожидают многочисленные опасности, причем отнюдь не обычного рода — угрожающие жизни и телу, а такие, которые трудно определить и еще труднее побороть.

— Владение цветисто именуется Усадьбой, — рассказывал доктор, сидя, как и я, с удобно задранными ногами. — Но скорее всего, это ничем не примечательная ферма среди обычных вересковых пустошей и болот за Д.; ее владелец, отставной полковник Рэгги, большой, насколько мне известно, любитель чтения, живет там вместе со своей пожилой парализованной сестрой. Так что не предвкушайте приятного визита, хотя случай, который нам предстоит расследовать, может оказаться весьма интересным.

— Вы полагаете?

Вместо ответа он передал мне конверт с пометкой «лично». Судя по дате, письмо было отправлено неделю назад, в конце стояла подпись: «Искренне ваш Хорэс Рэгги».

— Он слышал обо мне от капитана Андерсона, — скромно объяснил доктор, хотя давно уже имел почти мировую славу. — Вы, вероятно, помните тот случай с одержимым индейцем.

Я прочитал письмо. Смысл пометки «лично» мне уловить не удалось. Письмо было короткое и предельно деловое. Начиналось оно ссылкой на капитана Андерсона, затем автор писал, что ему требуется помощь, и просил о личной встрече — желательно утром, ибо по вечерам он отлучаться не может. Письмо было проникнуто строгим чувством достоинства; и у меня сложилось впечатление, что его автор, сильный, волевой человек, испытал большое потрясение и находится в состоянии замешательства и растерянности. Возможно, на меня повлияла лаконичность письма и загадочность излагаемого в нем дела, а ссылка на происшедшую с Андерсоном ужасную историю, которая все еще будоражила мою память, и вовсе преисполнила меня зловещей тревогой. Каким-то неведомым мне образом от обычного листа белой бумаги с несколькими написанными на нем твердой рукой строчками исходило ощущение серьезной опасности; где-то между слов было скрыто также чувство глубокого беспокойства.

— Вы уже виделись с ним? — спросил я, возвращая письмо, в то время как поезд, гулко постукивая колесами, проезжал Клэпхем-Джанкшн.

— Нет, только собирался. Этот человек явно писал в состоянии сильной тревога; такое впечатление, будто он мысленно видел живые картины, — рассуждал доктор. — Обратите внимание на сдержанность стиля. Это случай для психометрии: клочка бумаги, которого касалась его рука, вполне достаточно, чтобы восприимчивый и сочувствующий человек смог воспроизвести в уме ясные картины происходящего. У меня уже сложилось достаточно четкое общее представление о его проблеме.

— И она действительно может оказаться крайне интересной?

Джон Сайленс какое-то время размышлял, прежде чем ответить.

— Во всем этом мне видится большая опасность, — наконец произнес он с серьезным видом. — Кто-то — я полагаю, не он сам — экспериментировал с сильным взрывчатым веществом. Выражаясь вашими словами, проблема и в самом деле может оказаться крайне интересной.

— А какова будет моя роль? — спросил я, сразу же оживившись. — Ведь я ваш «ассистент».

— Ведите себя как умудренный опытом личный секретарь. Обращайте внимание на все, но незаметно. Ничего не говорите, во всяком случае, ничего значительного. Присутствуйте при всех деловых встречах. Вполне вероятно, вы мне очень пригодитесь; если у меня сложилось правильное впечатление, это… — он умолк на полуслове и добавил: — Просто наблюдайте и слушайте. Старайтесь выработать свое собственное мнение, пользуйтесь интуицией. Думаю, не нужно объяснять, что мы едем как обычные гости, — в его глазах мелькнула лукавая искорка, — поэтому и взяли с собой ружья.

Краткость и расплывчатость его инструкций, конечно, разочаровали меня, но я не мог не признать правоты доктора, понимая, насколько ценнее будут его впечатления при сопоставлении с моими. К тому же интуиция в сочетании с чувством юмора бывает неизмеримо полезнее самых рациональных рассуждений.

Прежде чем убрать письмо, Джои Сайленс вновь протянул его мне и попросил на несколько секунд приложить ко лбу, а затем описать увиденное.

— Не старайтесь как-то специально настроиться. Просто представьте, что вы смотрите на внутреннюю поверхность век, и ждите, не появятся ли на этом темном фоне какие-ни-будь картины.

Последовав его совету, я постарался освободить свою голову от каких бы то ни было мыслей. Но не увидел ничего, кроме цветных узоров, которые сменялись с калейдоскопической быстротой. Разве что на какой-то миг я ощутил странное чувство тепла.

— Что вы видите? — спросил доктор.

— Ничего, — разочарованно признался я. — Ничего, кроме обычных в таких случаях световых вспышек. Возможно, они несколько ярче, чем бывают, но и только.

Он никак не отреагировал на мои слова.

— Иногда эти вспышки сливаются вместе, — продолжал я с мучительной искренностью, ибо сожалел, что не видел никаких картин. — А еще собираются в огненные шары и образуют почти правильные геометрические фигуры, треугольники, кресты. Но ничего больше.

Открыв глаза, я возвратил доктору письмо.

— Оно нагрело мне голову, — посетовал я, разочарованный, что так и не сподобился увидеть ничего интересного. Но в глазах Джона Сайленса зажегся огонек.

— То, что вы ощущаете тепло, крайне важно, — многозначительно произнес он.

— Надо сказать, ощущение довольно сильное и не очень приятное, — сообщил я, надеясь услышать от него подробное объяснение. — Я чувствовал тепло внутри, причем весьма отчетливо, но почему-то это угнетало меня.

— Любопытно, — протянул доктор, убирая письмо в карман, и поудобнее устроился, переключив внимание на газеты и книги.

Более он не проронил ни слова. Я знал, что в таких случаях вызывать его на разговор бесполезно, а потому последовал его примеру и тоже взял полистать журналы. Закрыв глаза, я ожидал, что вновь увижу вспышки света и почувствую тепло, но не увидел ничего, кроме обычных картинок, отражающих впечатления дня: лица, мелкие происшествия, воспоминания; не ощутил я и никакого тепла. Вскоре меня сморил сон — крепкий, без каких-либо сновидений.

Когда спустя шесть часов мы вышли на маленькой станции, затерянной среди поросших вереском песчаных пустошей без единого деревца, окружающий пейзаж окутывали мрачные октябрьские тени, а солнце почти скрылось за окрестными холмами, также покрытыми вереском. Вскоре мы уже быстро катили в высокой охотничьей двуколке с особыми местами для собак, взирая на унылые холмы, простиравшиеся во все стороны; свежий ветер щипал нам лица, воздух, пропитанный запахом сосен и папоротника, полнил грудь. На горизонте смутно виднелись все те же обнаженные холмы, а слева — густая полоса теней. Там, по словам возницы, раскинулось море. Редкие каменные дома фермеров, стоящие чуть поодаль от дороги среди одиноких елей, и большие черные амбары, казалось, плыли куда-то мимо нас в сгущающейся мгле, но только эти творения человеческих рук и позволяли поверить, что здесь обитают цивилизованные люди; пять миль бодрой езды пролетели незаметно, впереди заблестели фонари, мы проехали через освещенные ворота и углубились в густую сосновую рощу, скрывавшую усадебный дом.

В прихожей нас встретил сам полковник Рэгги — типичный армейский офицер, который прошел хорошую выучку, вдоволь понюхав пороху, — настоящий служака. Он был рослым, крепкого сложения, широкоплечим, но поджарым, как гончая; суровые глаза и седеющие усы придавали ему мрачноватый вид. Выглядел он гораздо моложе своих неполных шестидесяти лет, поскольку каждое его движение было преисполнено силой и ловкостью. Волевое, решительное лицо выдавало в нем человека, на которого можно положиться, но в прямодушных серых глазах таилось нескрываемое беспокойство. С первого взгляда было понятно: нам предстоит столкнуться здесь с грозной опасностью. Даже просто само присутствие полковника придавало какую-то особую важность всему происходящему. У этого человека несомненно имелись веские причины для столь сильной тревоги и беспокойства.

Его манера разговаривать, простая и искренняя, вполне соответствовала стилю письма. Такой же прямотой и твердостью отличалась и его натура. В частности, он без всяких обиняков выразил удивление, что доктор Сайленс приехал не один, а с помощником.

— Мой личный секретарь мистер Хаббард, — представил меня доктор.

Открытый прямой взгляд и мощное рукопожатие, которого я удостоился, подкрепили мое первое впечатление: вот человек, с которым не следует шутить, и, если он обеспокоен, значит, тому есть вполне реальная и весомая причина. Приветствие полковника было, без сомнения, совершенно искренним.

Из небольшой прихожей он сразу провел нас в комнату, служившую одновременно библиотекой и курительной. Усадьба производила впечатление довольно запущенного, слегка облагороженного фермерского дома — древнего, прочного, удобного и без каких-либо претензий. Таким он, собственно, и был. Необычным показалось мне лишь царившее в нем неестественное тепло. Конечно, эта комната с пылающим камином вполне могла показаться мне чрезмерно жаркой после продолжительной поездки в двуколке, поскольку погода стояла прохладная, и все же обилие угля на каминных решетках или труб с горячим воздухом либо водой не служило достаточно убедительным объяснением такой температуры в прихожей, да и во всем доме. Это было не приятное оранжерейное тепло, а удушливая жара, которая тяжело ударяла в голову. Память тут же услужливо напомнила мне о том ощущении тепла, что я испытал в поезде, когда приложил письмо ко лбу, — странное чувство беспокойства и тревоги охватило меня.

Без каких-либо реверансов полковник коротко поблагодарил доктора Сайленса за приезд, чем обмен любезностями и ограничился. Ясно было, что наш хозяин, как и мой компаньон, человек действия, а не слов. Его манера вести себя была прямой и непосредственной. Я как будто видел полковника Рэгги насквозь: озадаченный, встревоженный чем-то совершенно для него непостижимым, он производил впечатление человека, который предпочел бы презрительно пройти мимо того, с чем ему пришлось столкнуться, но готов встретить любые испытания без малейших колебаний, хотя и явно пристыжен своей неспособностью разобраться в происходящем.

— Боюсь, не могу предложить вам никаких развлечений, кроме моего общества и тех странных явлений, что происходили и все еще происходят здесь, если, конечно, это можно назвать развлечением, — и легким наклоном головы он дал понять, что доверяет не только доктору, но и мне.

— Я полагаю, полковник Рэгги, — веско произнес Джон Сайленс, — скучать нам тут не придется. Дел более чем достаточно.

Несколько секунд полковник и доктор смотрели друг на друга; в их молчании таилось нечто такое… не могу точно определить, что именно, но я впервые призадумался, не слишком ли опрометчиво ввязался в это странное дело. Мой мысленный вопрос, естественно, остался без ответа, однако пути назад уже не было: ворота закрылись за мной, моей душой всецело владел авантюрный дух, в авангарде которого копошились тысячи мелких надежд и страхов.

Объяснив, что будет готов к доверительной беседе лишь после ужина, ибо его сестра не посвящена в происходящее, полковник провел нас на второй этаж в отведенные нам комнаты; я как раз заканчивал переодеваться, когда послышался стук в дверь и вошел Джон Сайленс.

Доктор всегда отличался серьезностью и даже в комические моменты давал понять, что не упускает из виду и трагической стороны жизни, но в этот раз, едва взглянув на него, я сразу же почувствовал, что он никогда не был настроен более серьезно. В выражении его лица сквозила неподдельная тревога. Я перестал возиться со своим черным галстуком и устремил на доктора пристальный взгляд.

— Дело действительно нешуточное и, похоже, чревато еще более опасными последствиями, чем я думал. — Джон Сайленс говорил тихо и взвешенно. — Сдержанность полковника Рэгги не позволила провести достаточно полный психометрический анализ его письма. Я зашел, чтобы предупредить вас: соблюдайте крайнюю осторожность.

По моей спине пробежали мурашки.

— Уж не думаете ли вы, что этот дом заколдован?

Но доктор только мрачно улыбнулся.

— Если и заколдован, то его можно назвать заколдованным Домом Жизни. — В глазах Джона Сайленса появилось выражение, которое я уже видел однажды, когда он, напрягая все свои силы, боролся за избавление человеческой души от обуревавших ее мук. Чувствовалось, что доктор глубоко взволнован.

— И кто виноват в происходящем — полковник Рэгги или его сестра? — спросил я торопливо, ибо уже звучал гонг, зовущий к ужину.

— Впрямую — никто из них, — сказал он, стоя в дверях. — Здесь действуют очень старые, даже древние силы, принадлежащие к временам, которые до сих пор еще окутаны туманом.

Доктор быстро подошел ко мне, приложив палец к губам, преисполненный какой-то особой значительностью.

— Вы еще не чувствуете… ничего странного? — спросил он шепотом. — Ничего трудноопределимого? Скажите мне, Хаббард, ибо для меня очень важны ваши впечатления. Они могут оказаться полезными.

Я покачал головой, избегая его сурово вопрошающего взгляда. Под таким взглядом уклониться от ответа было невозможно.

— Пока еще ничего, — ответил я искренне, жалея, что не уловил чего-нибудь в самом деле примечательного. — Разве что эта странная жара…

Джон Сайленс даже подпрыгнул, приблизившись ко мне.

— Вот-вот, снова жара! — воскликнул он, словно радуясь, что я подтвердил его наблюдения. — И как бы вы описали ее?

Доктор, уже собираясь выходить, взялся за дверную ручку.

— Эта жара не похожа на обычное физическое тепло, — я мучительно пытался подобрать как можно более точное определение.

— А на тепло духовное, — перебил он, — на излучение мыслей и желаний, на лихорадочный жар души?

Я признался, что он совершенно точно описал мои ощущения.

— Хорошо, — заключил Джон Сайленс с непередаваемым жестом, в котором предупреждение быть начеку сочеталось с похвалой по поводу моей интуиции, и вышел.

Я поспешил за ним и нашел его и полковника Рэгги ожидающими меня перед камином.

— Должен предупредить вас, — сказал наш хозяин, когда я вошел, — что моя сестра, вы встретитесь с ней за ужином, не знает об истинной цели вашего приезда. Я дал ей понять, что у нас общие интересы — фольклор — и мое желание встретиться с вами объясняется вашими научными изысканиями. Ее привезут на ужин в кресле-каталке, вы понимаете. И она будет очень рада видеть вас обоих. У нас редко бывают гости.

Войдя в столовую, мы и в самом деле застали мисс Рэгги в кресле-каталке за столом. На редкость живая, очаровательная старая дама с веселым выражением лица и живыми искрящимися глазами весь ужин тараторила, почти не умолкая. Лицо у нее было гладкое, без морщин, и очень свежее — некоторым удается сохранить молодость кожи от колыбели до могилы; щеки — розовые и пухлые, волосы — без седины, блестящие, аккуратно разделенные пробором на две равные половины. На переносице — очки в золотой оправе, на шее — очень красивая брошь, большой скарабей из зеленой яшмы.

Полковник Рэгги и доктор Сайленс в основном молчали; разговор шел между старой дамой и мной, она много рассказывала об истории усадьбы, и, к своему стыду, должен признаться, что я слушал ее вполуха.

— Когда здесь останавливался Кромвель, — трещала мисс Рэгги, — он занимал как раз те комнаты наверху, которые теперь стали моими апартаментами. Но, по мнению брата, желательно, чтобы я спала на первом этаже. На случай пожара.

Эта фраза запечатлелась в моей памяти лишь потому, что полковник вдруг резко перебил сестру и перевел разговор на другую тему. Его, видимо, встревожило случайное упоминание о пожаре, и дальнейшую беседу он уже направлял сам.

С трудом верилось, что эта веселая, оживленная старая дама, проявляющая такой горячий интерес ко всем жизненным делам, — калека с парализованными ногами, что долгие годы ее существование неразрывно связано с диваном, кроватью или креслом-каталкой; вот и сейчас она непринужденно болтает за обеденным столом, сидя рядом со мной в своей неизменной каталке. Но за разговором ее болезнь как-то ушла на второй план и напомнила о себе лишь после десерта, когда, позвонив в колокольчик, мисс Рэгги остроумно сообщила, что покидает нас, «как время, известное беззвучной поступью своей», и дворецкий укатил ее в апартаменты в дальнем конце дома.

Все остальные, естественно, незамедлительно последовали ее примеру, спешно завершив трапезу, ибо мы с доктором Сайленсом так же сгорали от желания узнать, зачем нас призвали в этот дом, как наш хозяин торопился поделиться с нами своими проблемами. Он провел нас по длинному, выложенному каменными плитами коридору в самый конец дома, где находилась небольшая комната с двойными дверями и с прочными ставнями на окнах. Вдоль всех стен тянулись книжные полки, а большое бюро в эркере было завалено раскрытыми и закрытыми, с закладками и без, книгами вперемешку с неаккуратными стопками бумаг разного размера.

— Это мой кабинет и рабочая комната, — объяснил полковник Рэгги с восхитительно простодушной гордостью, словно был прославленным ученым. Он расставил кресла около камина. — Здесь, — многозначительно добавил наш хозяин, — мы будем в полном уединении и сможем поговорить абсолютно откровенно.

За ужином доктор вел себя вполне естественно и непринужденно, но я слишком хорошо его знал, чтобы не почувствовать, что подсознательно он был предельно напряжен и его сверхчувствительная натура улавливала новые впечатления. В сосредоточенности его лица, в многозначительном тоне полковника Рэгги и в том, что мы собрались в этой уединенной комнате, чтобы поговорить о странных, возможно, даже таинственных явлениях, было нечто такое, что сильно будоражило мое воображение и нервы. Я занял предложенное мне кресло и закурил сигару в ожидании, когда старый вояка начнет наконец свою атаку; понимая, что мы зашли уже слишком далеко, чтобы отступать, я размышлял, куда нас может привести это очередное приключение.

Трудно сказать с достаточной точностью, чего именно я ожидал. Пожалуй, ничего определенного. Однако в столь внезапной смене декораций было нечто драматическое. Еще совсем недавно меня окружала прозаическая обстановка Пикадилли, а сейчас я сидел в потайной комнате уединенного старого дома, ожидая рассказа о явлениях, возможно исполненных неизъяснимого ужаса. Мои мысли кружили среди поросших вереском пустошей и холмов, в темных сосновых рощах, вздыхающих за стенами дома под ночным ветром; на память приходили странные слова компаньона, сказанные им в моей комнате перед ужином; затем я повернулся и устремил пристальный взгляд на суровое лицо полковника, который, глядя на нас, раскуривал свою большую черную сигару.

«Итак, мы на пороге приключения, — подумал я, с нетерпением ожидая начала рассказа, — а это самый волнующий момент — вплоть до окончательной развязки».

Но полковник Рэгги долго колебался, прежде чем начать. Он коротко расспросил нас о поездке, поговорил о погоде, об окрестных холмах и на другие тривиальные темы, ища, видимо, подходящего повода, чтобы затронуть интересующий всех вопрос. Повода он так и не нашел, и из затруднительного положения ему помог выбраться доктор Сайленс.

— Если вы не возражаете, мистер Хаббард сделает кое-какие пометки по ходу беседы, — сказал он. — Тогда мое внимание не будет раздваиваться.

— Конечно, конечно. — Полковник взял со стола несколько чистых листов бумаги и поглядел на меня. Он все еще колебался. — Поймите, — заговорил он извиняющимся тоном, — мне не хотелось бы сразу перекладывать на ваши плечи мои заботы, это несправедливо. Может, перенесем наше свидание на дневное время? Тогда вы сможете выспаться спокойно, без всяких кошмаров.

— Ценю вашу заботливость, — с кроткой улыбкой ответил Джон Сайленс, принимая командование на себя. — Но у нас обоих уже выработался надежный иммунитет. Полагаю, ни что не может помешать нашему сну — кроме внезапного пожара или какого-нибудь другого стихийного бедствия.

Полковник Рэгги пристально посмотрел на него. Я был уверен, что упоминание о пожаре отнюдь не случайно. Оно, как и следовало ожидать, стерло последние признаки колебания с лица нашего хозяина.

— Извините, — сказал он. — Разумеется, я ничего не знаю о методах, применяемых вами в подобных случаях; вероятно, вы хотите, чтобы я незамедлительно начал свой рассказ и изложил вам в общих чертах создавшуюся ситуацию.

Доктор Сайленс утвердительно кивнул.

— Только разобравшись во всем, я могу принять предупредительные меры, — спокойно разъяснил он.

Старый вояка растерянно вскинул брови, как бы не вполне понимая значение его слов, но не стал больше тянуть время и с явной неуверенностью и неохотой начал свой рассказ.

— Боюсь, что буду вынужден вторгнуться в совершенно чуждую для меня сферу, — заметил он, попыхивая сигарой, — к тому же у меня так мало реальных свидетельств, что вы вряд ли уловите какую-либо последовательность в событиях. Тревогу вызывает именно общий эффект всего происходящего. — Полковник тщательно подбирал слова, стараясь ни на волосок не отклоняться от правды. — Я приехал в этот дом двадцать лет назад, когда умер мой старший брат, но в то время поселиться здесь у меня не было возможности. Моя сестра — вы с ней встречались за ужином — до самой смерти брата вела хозяйство; и все эти годы, пока я служил за границей, она присматривала за усадьбой — мы так и не смогли найти подходящего арендатора — и следила, чтобы дом не пришел в полное запустение. Я вступил в свои права лишь год назад.

Мой брат, — снова заговорил он после довольно продолжительной паузы, — также проводил много времени вне дома. Он был заядлым путешественником и заполонил усадьбу редкими вещами, привезенными им со всего мира. Нашу прачечную, небольшой отдельный домик за людской, он превратил в настоящий маленький музей. Все привезенные им вещи я убрал, ибо на них скапливалось слишком много пыли, к тому же они часто бились и ломались, но саму прачечную вы можете увидеть хоть завтра.

Полковник Рэгги так тщательно обдумывал свои слова, перемежая их частыми паузами, что вступление заняло много времени. А потом он и вовсе надолго прервал рассказ. Что-то явно мешало ему продолжать. Наконец он посмотрел в упор на моего компаньона.

— Позвольте спросить, надеюсь, мой вопрос не покажется вам странным, — заговорил он приглушенным голосом, — не заметили ли вы чего-нибудь необычного во время пребывания в моем доме?

— Да, заметил, — сразу же ответил доктор Сайленс. — Во всем доме царит необъяснимо сильная жара.

— Значит, вы почувствовали это? — воскликнул полковник, слегка вздрагивая.

— И весьма удивился, — тут же отозвался доктор, — причем причина жары, как я полагаю, заключается не в самом доме, а вне его.

Полковник Рэгги поднялся и стал снимать со стены обрамленную рамкой карту. Мне показалось, что таким образом он пытался скрыть от нас выражение своего лица.

— Ваш диагноз абсолютно точен, — полковник повернулся к нам с картой в руках. — Хотя я и не представляю себе, как вы могли догадаться…

Джон Сайленс выразительно пожал плечами.

— Это просто мое впечатление, — объяснил он. — Если больше доверять своим впечатлениям, не допуская, чтобы на них воздействовали доводы рассудка, вы легко сможете убедиться, что они бывают поразительно, я бы даже сказал, сверхъестественно точны.

Полковник снова сел и разложил карту на коленях. С глубокой задумчивостью возобновил он свой рассказ.

— После того как я вступил во владение усадьбой, — продолжал он, глядя попеременно то на меня, то на доктора, — выяснилось, что о нашем доме ходит много совершенно невероятных легенд, и, должен сказать, поначалу я относился к ним с насмешливым равнодушием, но затем вынужден был переменить свое отношение, хотя бы ради того, чтобы удержать слуг и работников. Начало этим легендам, как я полагаю, положила смерть моего брата.

Нагнувшись, полковник протянул карту доктору Сайленсу.

— Это старый план усадьбы, — объяснил он, — вполне пригодный для наших целей, и я хочу, чтобы вы обратили внимание на положение отмеченных на ней плантаций, особенно тех, что возле дома. Вот эта, — показал он пальцем, — называется Двенадцатиакровой плантацией. Именно здесь, совсем рядом с домом, погибли мой брат и его управляющий.

Полковник говорил как человек, вынужденный признавать крайне огорчительные для него факты, о которых он предпочел бы умолчать или, по крайней мере, преподнести их по возможности с насмешкой. Это придавало его словам особую убедительность и весомость, и я слушал его с растущим беспокойством, стараясь предугадать, какой помощи попросит у меня доктор. Я словно был зрителем некоей мистерии, в которой на сцену могут пригласить и меня самого.

— Двадцать лет назад произошла одна история, — продолжал полковник, — в то время, к несчастью, ходило много разных толков, и вы, быть может, тоже слышали о ней. Управляющий Страйд отличался горячим и вспыльчивым нравом; такого же темперамента был и мой брат, поэтому между ними случались частые ссоры.

— Нет, я не помню этой, как вы изволили выразиться, истории, — сказал доктор. — Могу ли я узнать истинную причину смерти? — Что-то в его голосе заставило меня насторожиться.

— Управляющий, как предполагалось, умер от удушья. А после проведенного вскрытия врачи утверждали, что оба они скончались в одно и то же время.

— А ваш брат? — спросил Джон Сайленс, заметив, что полковник недоговаривает что-то очень важное.

— Тут кроется какая-то тайна, — в тихом голосе нашего хозяина сквозило явное усилие. — Я должен упомянуть об одном огорчительном обстоятельстве. Самому мне не довелось видеть лицо брата, но другие видели… Страйд был вооружен, однако оба ствола его ружья оказались неразряженными… — Он говорил, смятенно запинаясь. За его словами вновь ощущался пережитый ужас.

— Продолжайте, — сочувственно кивнул доктор Сайленс.

— Они сказали, что лицо моего брата словно было опалено чем-то. То ли вспышкой пламени, то ли взрывом — трудно определить. Зрелище, по их словам, было ужасное. Тела лежали бок о бок, лицами вниз, ногами к лесу, как если бы Страйд и мой брат убегали от него, не более чем в двенадцати ярдах от опушки.

Доктор Сайленс никак не отреагировал на эти слова. Казалось, он молча изучает карту.

— Сам я, правда, не видел, — повторил полковник, стараясь скрыть невольные проявления ужаса — если не в выражении лица, то хоть в голосе. — Но моя сестра, на свое несчастье, видела; и я полагаю, теперешнее ее состояние всецело объясняется испытанным тогда нервным шоком. Естественно, она никогда об этом не упоминает, и я даже склонен думать, что Небом ей милосердно даровано забвение. Но по горячим следам она тоже сказала, что лицо брата было опалено — то ли вспышкой пламени, то ли взрывом.

Джон Сайленс оторвал глаза от карты, всем своим видом показывая, что пока не собирается вступать в беседу, но готов внимательно слушать дальше; немного погодя полковник Рэгги продолжил рассказ. Он стоял на коврике, закрывая своими широкими плечами большую часть каминной доски.

— Во всех легендах так или иначе упоминалась Двенадцатиакровая плантация. Это вполне естественно, здешние люди суеверны, как ирландские крестьяне, и хотя я примерно наказал несколько человек, пытаясь прекратить глупые толки, это не принесло никакого результата: каждую неделю до меня доходили все новые слухи. Увольнять слуг и работников не было смысла, ибо они увольнялись сами. Сторожа выдумывали невероятные предлоги, чтобы оставить службу, лесники отказывались заходить в лес, загонщики и слышать не хотели об исполнении своих обязанностей. По всей округе сложилось мнение, что Двенадцатиакровую плантацию следует обходить стороной и днем и ночью.

Откладывать расследование уже не представлялось возможным, — продолжал полковник. — Просто отмахнуться от всех этих легенд и слухов я не мог и потому сам занялся их сбором и осмыслением. Как видите на этой карте, Двенадцатиакровая плантация практически смыкается с домом. Ее опушка граничит с лужайкой позади него; завтра вы сами сможете все увидеть: густая сосновая плантация — главная защита от дующих с моря восточных ветров. В прежние времена, до того как мой брат распутал всю тамошнюю дичь, это было лучшее место для охоты на фазанов во всей усадьбе.

— И каким образом он сумел распугать всю дичь?

— Подробно я не смогу вам рассказать, мне и самому известно не много; знаю только, что по этому поводу у них были частые ссоры с управляющим. В последние два года своей жизни, когда брат прекратил путешествия и обосновался здесь, он уделял лесу особое внимание и по необъяснимой причине решил даже обнести его низкой каменной оградой — ограда так и осталась недостроенной, завтра вы увидите ее останки.

— И что вы почерпнули из исследования легенд? — спросил доктор, возвращая полковника в нужное русло.

— Сейчас перейду к этому, — медленно произнес тот, — но сначала я хочу рассказать вам о самом лесе; хотя легенды росли там как грибы, он не представляет собой ничего особенного. Обычное густое сосновое насаждение, в самой середине которого вздымается голый холм с кольцом из каменных валунов; кстати, кольцо это, как я слышал, выложено еще древними друидами. Есть там и небольшой пруд. Однако, повторяю, ничего примечательного: обычный, самый обычный сосновый лес, только очень густой, да у некоторых деревьев скручены стволы — и больше ничего. Что до легенд, то ни одна из них не имела ничего общего с моим бедным братом или с управляющим, как вы, возможно, ожидаете, но все они были до невероятности странные — подобное просто невозможно придумать или сочинить. Я не представляю себе, чтобы здешние люди оказались способными на такое.

Полковник замолчал, раскуривая потухшую сигару.

— В этом лесу нет никаких дорог, — возобновил он свой рассказ, энергично пыхтя сигарой, — но поля вокруг постоянно обрабатываются; один из садовников, чей коттедж находится близ леса, рассказывает, что по ночам он видит огненные шары, с тихим свистом плавающие над верхушками деревьев; другому привиделись среди деревьев какие-то слабо светящиеся фигуры, не похожие ни на животных, ни на людей, — странные, бесформенные, он даже не мог их толком описать. Иногда светится весь лес, а еще один человек — он до сих пор живет здесь, и вы можете повидаться с ним — рассказывает, что видел на опушке леса большие звезды, лежащие на земле на равном друг от друга расстоянии.

— Какие звезды? — перебил Джон Сайленс так резко, что я вздрогнул от неожиданности.

— Не могу сказать, звезды и звезды, только очень большие и пылающие, будто вся земля под ними в огне. Человек этот был слишком напуган, чтобы подойти ближе и рассмотреть звезды повнимательнее, а с тех нор он никогда больше их не видал.

Нагнувшись, полковник разворошил головешки в камине, и они вспыхнули радующим глаз ярким пламенем: приятен был именно их свет, а не распространяемое ими тепло. В комнате и так уже сказалась странная удушающая жара, которая действовала на всех нас угнетающе.

— Разумеется, — продолжал полковник, выпрямляясь, — людям не так уж редко случается видеть по ночам всякие светящиеся фигуры и огни. Большинство здешних жителей неравнодушно к выпивке, а пьяное воображение и страх могут нарисовать какие угодно картины. Однако некоторые видели необычные явления и днем. Один из дровосеков, человек непьющий и заслуживающий всяческого доверия, однажды отправился пообедать и клянется, что, когда он шел через лес, следом за ним, от дерева к дереву, кралось что-то невидимое. Это невидимое существо раскачивало на своем пути ветви, обламывало сухие сучки и даже производило какой-то шум — но вы же понимаете, — со смешком заключил полковник, — насколько подобные уверения абсурдны…

— Пожалуйста, продолжайте, — настойчиво попросил доктор, — именно в таких мелких деталях иногда и можно отыскать ключ к раскрытию всей тайны.

— Шум, по его словам, походил на треск огня, — нехотя добавил полковник. — Да, именно на треск огня, — с нервным смешком закончил он.

— Весьма интересно, — заметил доктор Сайленс. — Пожалуйста, ничего не опускайте.

— Вскоре в лесу стали случаться пожары, — вновь заговорил полковник. — Начинались они как-то загадочно — вдруг вспыхивала белесая трава, покрывающая наиболее открытые части плантации. Никто никогда не видел, как пожары зарождаются, по многие — среди них и ваш покорный слуга — наблюдали горящую и тлеющую траву. Причем всякий раз на месте пожара оставалось небольшое круглое пепелище — такое обычно бывает на пикниках. Управляющий приводит добрую дюжину объяснений: послушать его, так возгорание происходит от искр, вылетающих из дымовых труб, или оттого, что в каплях росы фокусируется солнечный свет, но ни одно из его объяснений не представляется мне сколько-нибудь убедительным. Странное, очень странное впечатление производят эти загадочные пожары; к счастью, они случаются не так часто и никогда не распространяются.

Тот же управляющий подметил любопытные факты, вполне, кстати сказать, достоверные. Он утверждает, будто никакая дичь никогда не появляется в нашем лесу, более того, там вообще нет никакой жизни. Птицы не только не гнездятся на деревьях, но даже не залетают в их тень. Он ставил бессчетные ловушки и силки, но ни разу не поймал ни ласки, ни кролика. Животные избегают этого леса, и много раз он подбирал на опушке неизвестно как погибших зверьков.

Особенно интересен рассказ управляющего о том, как его охотничий пес гонялся за каким-то невидимым существом. Они брели по полю, когда пес неожиданно сделал стойку, а затем с диким лаем пустился в преследование. Он добежал до самой опушки и даже нырнул в лес, чего никогда раньше не делал. Едва оказавшись в тени — там бывает темно даже днем, — он стал бешено и отчаянно кидаться на какого-то зверя, если только то был зверь. Управляющий сказал, что он побоялся вмешаться, хотя и был с ружьем. Когда наконец, часто дыша, с повисшим хвостом, пес вышел из леса, у него на брылах светился прилипший белый волосок, который управляющий принес показать мне. Я рассказываю так подробно потому…

— Все это, поверьте, крайне важно, и подробности необходимы, — прервал его доктор. — Вы, надеюсь, сохранили волосок?

— Он исчез самым таинственным образом, — сокрушенно объяснил полковник. — Странный, должен заметить, был волосок, он походил на асбестовую нить, и я послал его на анализ в одну местную лабораторию. Но то ли лаборант что-то узнал о его происхождении, то ли в силу какого-то предубеждения, а только он возвратил волос мне, сказав, что тот не имеет отношения ни к животному, ни к растительному, ни к минеральному миру и он не желает им заниматься. Я завернул волос в бумагу, а когда через неделю решил взглянуть на него, обертка оказалась пуста. И таких историй великое множество. Я знаю их сотни.

— Расскажите о том, что вы видели сами, полковник Рэгги, — попросил Джон Сайленс, всем своим видом выражая величайший интерес и сочувствие.

Хозяин дома чуть заметно вздрогнул. Он явно ощущал дискомфорт.

— Я… не видел… ничего достоверного, — медленно выговорил полковник. — Ничего такого… о чем я имел бы право рассказывать… Пока, во всяком случае, — и плотно сжал губы.

Доктор Сайленс подождал, не добавит ли он чего-нибудь еще, однако не стал донимать его дальнейшими расспросами.

— Так вот, — снова заговорил полковник; чувствовалось, что он хотел бы добавить своему тону пренебрежительности, да не смеет, — с тех пор, с небольшими перерывами, все это так и продолжается. Мистические вымыслы стали распространяться как пожар; со всех сторон начали стекаться люди, чтобы посмотреть на наш лес; без всякого на то права они слонялись по усадьбе, путаясь у всех под ногами. Мы развесили грозные предупреждения: мол, везде расставлены западни и ружья с пружинным устройством, которые будут стрелять в каждого, кто посмеет приблизиться, но это лишь распалило общее любопытство, и, подумайте только, — сердито фыркнул полковник, — какое-то местное исследовательское общество обратилось с ходатайством, чтобы одному из его членов разрешили провести ночь в пашем лесу. Глупцы посмелее, не спрашивая никакого дозволения, срезали кору с деревьев и давали ее ясновидящим, а те, естественно, сочиняли все новые и новые легенды. Казалось, этому не будет конца.

— Могу представить, как вам опостылела такая жизнь, — вставил доктор.

— Однако загадочные явления прекратились так же внезапно, как и начались, и общий интерес к ним упал. Сочинять легенды перестали: у людей появились другие интересы. Это был июль прошлого года, — могу сказать точно, ибо я вел дневник.

— Продолжайте, я внимательно слушаю, — подбодрил полковника доктор Сайленс.

— Так вот, совсем недавно, в последние три недели, все неожиданно вернулось на круги своя. Началась — как бы это определить — яростная атака! Можете себе представить общее положение дел, если я скажу, что у меня появилось желание уехать.

— Начались частые пожары или, быть может, поджоги? — предположил доктор; говорил он очень тихо, как бы про себя, но полковник Рэгги все же его услышал.

— Клянусь Юпитером, сэр, вы как будто перехватили мои слова! — воскликнул он удивленно, глядя то на доктора, то на меня и бренча монетами в кармане, словно таким образом пытался найти объяснение необыкновенной проницательности моего друга.

— Все дело в том, что у вас очень живое мышление, — спокойно объяснил доктор, — и ваши мысли, еще до того, как вы выражаете их вслух, становятся мне ясны. Элементарное чтение мыслей.

Как я понял, он вовсе не хотел озадачить этого доброго человека, а просто демонстрировал собственные способности, чтобы обеспечить полное повиновение своей воле.

— Боже праведный! А я и понятия не имел… — удивленно воскликнул полковник и, растерянно взглянув на Сайленса, продолжил рассказ: — Сам я, признаюсь, ничего не видал, но непредубежденные, как я полагаю, свидетели утверждали, что по лесу протекают тонкие ручьи огня, а его языки протягиваются иногда по направлению к нашему дому… Вот здесь, — он показал пальцем на карту и заговорил так громко, что я чуть не подпрыгнул от неожиданности, — где западный край плантации смыкается с лужайкой позади дома (темные пятна означают заросли лавра), здесь-то и видели эти огненные языки. Из леса они перебрасывались на лавр, а уже оттуда — на дом. «Прямо как ракеты или молнии — такие ослепительные вспышки», — пояснял один из свидетелей.

— Эти свидетельства можно считать достоверными?

— Языки огня и в самом деле достигали дома. Они оставили подпалины на стенах прачечной. Вы увидите их завтра. — Полковник еще раз показал на карту и, выпрямившись, обвел взглядом комнату с таким видом, будто сказал нечто совершенно невероятное и ждет возражений.

— Они были опалены — как лица… — пробормотал доктор, многозначительно глядя на меня.

— Да, опалены, — подтвердил полковник, в возбуждении не дослушав конца фразы.

Последовало продолжительное молчание, нарушаемое лишь бульканием керосина в лампе, потрескиванием угля и тяжелым дыханием нашего собеседника. По моей спине пробежал неприятный холодок, и у меня мелькнула мысль: не запрезирает ли меня хозяин, если я попрошусь спать к нему в комнату? Часы на каминной доске показывали одиннадцать. «События развиваются с потрясающей быстротой», — подумал я, и мне стало не по себе. Мое любопытство ожесточенно боролось со страхом. Но даже если бы и можно было пойти на попятный, думаю, любопытство легко одержало бы верх.

— Разумеется, у меня есть враги, — на этот раз жестко сказал полковник, — ведь я уволил множество слуг и работников.

— Враги тут ни при чем, — заметил Джон Сайленс.

— Вы думаете? В каком-то смысле я рад это слышать, но… Есть много такого, с чем можно справиться, если принять соответствующие меры…

Не закончив фразу, полковник опустил взгляд с выражением мрачной суровости, по всей видимости свойственной его характеру. Этот боевой командир испытывал ненависть и презрение при мысли о враге, с которым нельзя схватиться врукопашную. Он вернулся на свое место. Из груди его вырвалось что-то похожее на вздох. Доктор Сайленс промолчал.

— Насколько возможно, я стараюсь держать свою сестру в неведении относительно происходящего, — сказал полковник без всякого перехода, как если бы просто размышлял вслух. — Будь ей все известно, она нашла бы какое-нибудь примитивное объяснение. Но я не могу. Хотя и уверен, что оно должно существовать!

Наступила многозначительная пауза. Правда, паузой ее назвать было трудно: оба собеседника продолжали размышлять так быстро и упорно, что их мысли, казалось, звенели, облекаясь в слова. Я же находил некоторое успокоение в том, что доктор, очевидно, был уже на пороге разгадки. По всей видимости, он уже мысленно определил природу этой сложной проблемы. Лицо его походило на застывшую маску — он пользовался самым минимумом жестов и слов. Вся его энергия была обращена внутрь, и я не сомневался, что с помощью непостижимых методов и способов, которые Джон Сайленс освоил с таким бесконечным терпением и трудом, он уже вошел в контакт с силами, проявляющимися в этих необычных феноменах, и обдумывал, как совлечь с них покров тайны и наиболее эффективно нейтрализовать их действие.

Полковник Рэгги тем временем проявлял все большее и большее беспокойство. Он то и дело поворачивался к моему компаньону с явным намерением заговорить, но каждый раз передумывал. А потом подошел к внутренней двери и быстро ее распахнул, видимо чтобы проверить, не подслушивает ли кто через замочную скважину; на мгновение он выскочил из комнаты, и я услышал, как он открывает наружную дверь. Несколько секунд полковник стоял в коридоре, шумно к чему-то принюхиваясь. Затем тщательно закрыл обе двери и вернулся к камину. Было заметно, что он испытывает странное, все возрастающее возбуждение. По всей вероятности, хозяин дома собирался с духом, чтобы сделать какое-то трудное для него признание. А Джон Сайленс, как я понял, терпеливо ждал, когда он решится высказать, что у него на уме. Наконец, полковник повернулся к нам, расправив широкие плечи, и заметно напрягся.

Доктор Сайленс ободряюще посмотрел на него:

— Мне больше всего помогают именно ваши наблюдения.

— Дело в том, — заговорил полковник, понизив голос, — что на прошлой неделе произошло несколько возгораний в самом доме. Если быть точным, три возгорания, и все три — в комнате моей сестры.

— Да, — произнес Джон Сайленс таким тоном, будто именно это и ожидал услышать.

— Природа этих феноменов совершенно не поддается объяснению, — добавил полковник, усаживаясь.

Я начал понимать причину его сильного возбуждения. Он наконец осознал, что никакое простое, «естественное» объяснение, поисками которого он занимался все время, здесь совершенно неприменимо, и это бесило его.

— К счастью, — продолжал полковник, — все три раза сестры не было дома и она ничего не знает. Но я переселил ее в спальню на нижнем этаже.

— Разумная предосторожность, — одобрил доктор.

Он задал еще несколько вопросов. По словам полковника, в первый раз возгорание началось с оконной шторы, во второй — с балдахина над кроватью, в третий дым обнаружила служанка: оказалось, что тлеют развешанные на вешалках платья мисс Рэгги. Доктор все внимательно выслушал, но не сказал по этому поводу ни слова.

— А теперь, — попросил он чуть погодя, — попробуйте сформулировать, что чувствуете вы сами, каково ваше общее впечатление.

— Боюсь, это прозвучит глупо, — после секундного колебания ответил полковник, — но я чувствую то же самое, что во времена моих индийских кампаний: как будто дом и все, что в нем находится, в осаде, нас скрытно окружают враги, кругом их засады. — С тихим нервным смешком он добавил: — И при следующем появлении дыма начнется паника — неудержимая паника.

Я словно воочию увидел перед собой ночную тьму, обволакивающую дом, и скрученные, как описывал полковник, сосны вокруг — лес, где таится могущественный враг; и, глядя на решительное лицо и фигуру старого солдата, принужденного наконец к исповеди, я понял, какие муки ему пришлось перенести, прежде чем он обратился за помощью к Джону Сайленсу.

— Завтра, если я не ошибаюсь, полнолуние, — внезапно заметил доктор, внимательно следя, какое впечатление произведут на его собеседника эти как будто невзначай оброненные слова.

Полковник Рэгги заметно вздрогнул, его лицо на глазах побелело.

— Что вы хотите сказать? — выговорил он дрожащими губами.

— Только то, что это дело наконец проясняется, — спокойно ответил доктор, — и если я не ошибаюсь в своих предположениях, во время полнолуния должен происходить всплеск тех феноменов, о которых вы рассказываете.

— Не вижу тут никакой связи, — с грубоватой прямотой заявил полковник, — но вынужден признать, что мой дневник подтверждает ваши предположения.

Его честное лицо выражало самое неприкрытое недоумение; очевидно, ему было крайне неприятно еще одно свидетельство того, что природа всех этих загадочных возгораний объясняется неприемлемым для него образом.

— И все же не вижу никакой связи, — повторил он.

— Вполне естественно, — Джон Сайленс впервые за весь вечер рассмеялся. Он встал и повесил карту на прежнее место. — А вот я вижу, ибо занимался специальным исследованием подобных феноменов. Позвольте мне добавить, что я никогда еще не сталкивался с проблемами, не имеющими естественного объяснения. Необходимы только соответствующий объем знаний и смелость, которой должен обладать исследователь.

Полковник Рэгги взглянул на него по-новому, с каким-то особенным уважением. Видно было, что он успокаивается. Более того, смех доктора и его изменившийся тон разрядили напряжение, которое сковывало нас всех так долго. Мы поднялись, потягиваясь, и прошлись по комнате.

— Должен сказать, доктор Сайленс, что я очень рад вашему присутствию здесь. — Полковник, как всегда, говорил просто и ясно. — Очень, очень рад… Но боюсь, я злоупотребляю вашим терпением, уже очень поздно. — Тут он посмотрел и в мою сторону. — Вы, должно быть, сильно устали и хотите спать. Я рассказал вам все, что знаю, и завтра вы можете предпринять любые меры, какие сочтете необходимыми.

Вот так, неожиданно резко хозяин дома закруглил беседу, что, впрочем, не удивило меня, ибо все самое важное уже было сказано, а оба мои собеседника не терпели пустой болтовни.

В холодной прихожей полковник зажег для нас свечи, и мы отправились наверх. В доме царили тишина и спокойствие, все спали. Мы старались ступать бесшумно. В окнах на лестнице виднелась лужайка, устланная в лунном свете глубокими тенями. Вдали смутно проступали ближайшие сосновые деревья — непроницаемо плотная черная стена.

Полковник Рэгги зашел в наши комнаты, чтобы проверить, все ли в порядке. Он указал на моток прочной веревки, лежащей около окна. Одним концом веревка была привязана к железному кольцу, вделанному в стену. Очевидно, это незамысловатое средство спасения появилось совсем недавно.

— Не думаю, что нам придется воспользоваться веревкой, — усмехнулся доктор Сайленс.

— Надеюсь, нет, — мрачно сказал хозяин. — Моя комната рядом, за лестничной площадкой, — шепнул он, показывая на свою дверь. — И если… если вам что-нибудь понадобится ночью, вы знаете, где меня найти.

Он пожелал нам спокойной ночи и, прикрывая свечу широкой ладонью, чтобы ее не задуло сквозняком, направился к своей комнате.

Джон Сайленс задержал меня на мгновение.

— Так вы поняли, в чем тут дело? — спросил я, ибо любопытство оказалось сильнее усталости.

— Да, — ответил он. — Я почти уверен. А вы?

— Не имею ни малейшего понятия.

Доктор выглядел разочарованным, но куда сильнее было мое разочарование.

— Египет! — прошептал он. — Египет!..

II

Ночь прошла относительно спокойно, если не считать кошмара, который привиделся мне во сне: полковник Рэгги гонялся за мной среди тонких языков огня, а его сестра мешала мне убежать, неизменно появляясь передо мной из-под земли, мертвая. Потом меня разбудил заливистый лай собак; должно быть, это случилось перед самым рассветом, ибо я видел оконную раму на фоне сумеречного неба, перечеркнутого вспышкой молнии. Но я тут же повернулся на другой бок и снова провалился в сон. В комнате было очень жарко и душно.

В двенадцатом часу полковник Рэгги предложил нам прогуляться, посоветовав взять с собой ружья, — по всей видимости, для маскировки наших истинных целей. Я был рад оказаться на свежем воздухе, ибо в доме царила тяжелая, полная недобрых предзнаменований атмосфера. Явственно ощущалось приближение катастрофы. Страх рыскал по коридорам, таился в укромных уголках комнат. Поистине, это был заколдованный дом: по нему не бродили привидения, но в нем, казалось, жили опасные и непостижимые силы. Малейший запах дыма переполошил бы всех, а уж вид огня, я убежден, вызвал бы настоящую панику. Даже слуги, хотя по молчаливому приказу своего хозяина и делали вид, будто ничего не знают, жили в постоянном страхе; гнетущая неопределенность, усугубленная проявлениями некой злобной и мстительной силы, окрашивала в черный цвет Рока не только стены, но и умы живущих в этих стенах людей.

Только веселость и жизнерадостность старой мисс Рэгги, которая, разъезжая в каталке, приветствовала наклоном головы всех встречных и развлекала их своим щебетанием, не позволяла унынию окончательно завладеть нами, как это уже произошло с остальными. Ее появление походило на луч света, пронизывающий темную зловещую рощу; мы как раз выходили из дома, когда служанка выкатила мисс Рэгги на светлую лужайку, — обернувшись в нашу сторону, она с улыбкой пожелала нам удачной охоты.

Стояло прекрасное октябрьское утро. На покрытой росой траве и на ало-золотых листьях играл солнечный свет. В воздухе уже реяли нарядные предвестники инея, как бы ища, где им расположиться на зимний постой. Бесконечные вересковые заросли колыхались под прохладным, благоуханным западным ветром, будто лиловое море с небольшими вкраплениями серых скал. Все окрестные запахи заглушал всепоглощающий аромат моря, разносимый, вероятно, пронзительно кричащими высоко в небе чайками.

Но наш хозяин не обращал никакого внимания на это сверкающее буйство природы и не спешил показывать нам окрестности.

— Такие же унылые вересковые пустоши и холмы простираются на многие десятки миль, — сказал он, сделав широкий жест рукой, — а вой там, в четырех милях, лежит залив С., длинная болотистая бухта, к берегам которой слетаются мириады птиц. С другой стороны дома — плантации и сосновые леса. Я думаю, мы прихватим с собой собак и для начала отправимся на Двенадцатиакровую плантацию, о которой я рассказывал вам вчера вечером. Она здесь совсем рядом.

Псарня соседствовала с конюшней. Собаки — одна породистая ищейка и два больших датских дога — радостно запрыгали при нашем появлении, а я сразу же вспомнил заливистый лай прошлой ночью. «Странные собаки для охоты» — эта мысль не давала мне покоя, когда мы шли через поля в сопровождении столь внушительных животных. Низко опустив головы, они бежали впереди нас.

По дороге мы почти не разговаривали. Предельно сосредоточенное лицо Джона Сайленса не поощряло к беседе. Мне было хорошо знакомо это выражение глубокой озабоченности, поглощающей все его существо. Я никогда не видел доктора испуганным, но озабоченность нередко отпечатывалась на его лице, вызывая во мне острое сочувствие, — вот и сейчас он был явно чем-то озабочен.

— Прачечную мы осмотрим на обратном пути, — коротко заметил полковник Рэгги, как и доктор, ставший скупым на слова. — Так мы привлечем меньше внимания.

Даже бодрящая красота утра не могла рассеять сгущавшееся чувство тревоги и страха.

Через несколько минут дом заслонила сосновая роща, и мы оказались на опушке густого хвойника. Полковник Рэгги резко наклонился и, вытащив из кармана карту, в нескольких словах объяснил расположение плантации и дома. Он показал нам на карте место, где лес подходит почти к стенам прачечной, скрытой от нас деревьями, и куда выходят окна спальни мисс Рэгги, поскольку несколько раз пожар начинался именно в этой комнате. Теперь нежилая, она выходила прямо на лес. Нервно оглянувшись, наш провожатый подозвал собак и предложил нам войти в лес и тщательно его осмотреть, если, конечно, мы считаем это необходимым.

— Возможно, удастся уговорить собак пройти с нами небольшое расстояние, — полковник кивнул на жавшихся к его ногам животных, — хотя и сомнительно. Боюсь, тут не помогут не только уговоры, но и хлыст, — добавил он. — Я уже многократно в этом убеждался.

— Если вы не возражаете, — решительно прервал его доктор Сайленс, заговоривший чуть ли не впервые за всю дорогу, — мы осмотрим лес вдвоем, мистер Хаббард и я. Так будет лучше.

Его тон не допускал никаких возражений, и полковник согласился с такой готовностью, что даже не очень далекий человек мог бы догадаться, какое искреннее облегчение он испытывает.

— Полагаю, у вас есть на это веские причины, — только и сказал он.

— Я просто хочу, чтобы никто не оказывал влияния на мои впечатления. Когда же у человека уже прочно сложилось определенное мнение, он может ненароком увести меня в сторону от разрешения этой не столь простой проблемы.

— Прекрасно вас понимаю, — старый вояка был согласен со всем, что говорил доктор, хотя выражение его лица явно противоречило словам. — Тогда я подожду вас здесь, вместе с собаками; мы сможем осмотреть прачечную на обратном пути.

Перебираясь через низкую каменную стену, сооруженную покойным владельцем, я оглянулся и увидел прямую, по-воински подтянутую фигуру полковника. Он провожал нас необычайно пристальным взглядом. Трудно объяснить почему, но его стремление с презрением отвергнуть все необычные объяснения тайны и в то же время неуклонно и упорно изучать связанные с нею обстоятельства вызывало у меня сочувствие. Он кивнул и махнул на прощание рукой. Этот момент хорошо запечатлелся в моей памяти: полковник Рэгги, вместе с большими собаками, стоит в солнечных лучах и пристально смотрит нам вслед.

Доктор Сайленс шел впереди, среди скрюченных стволов, теснящихся вокруг, я следовал за ним по пятам. Как только мы дошли до места, где полковник уже не мог нас видеть, мой компаньон остановился и положил свое ружье на корни большого дерева, то же самое сделал и я.

— Нам вряд ли понадобятся эти тяжелые орудия убийства, — заметил доктор с мимолетной улыбкой.

— Стало быть, вы уже уверены, что ключ у вас в руках? — спросил я, сгорая от любопытства, но в то же время боясь себя выдать, чтобы не упасть в глазах доктора.

— Да, совершенно уверен, — серьезно ответил он. — И думаю, что мы прибыли как раз вовремя. Придет час — и вы все узнаете. Пока же следуйте за мной и наблюдайте. И думайте, упорно думайте. Я рассчитываю на помощь вашего ума.

Голос доктора звучал с той спокойной, непререкаемой властностью, повинуясь которой люди радостно и гордо жертвуют своими жизнями. В эту минуту я последовал бы за ним куда угодно, хоть в ад. Джон Сайленс был преисполнен каким-то всесокрушающим упорством. С душевным трепетом воспринял я его доверие, однако даже в ярком сиянии дня от меня не укрылась его тревога.

— У вас не было никаких сильных впечатлений? — поинтересовался доктор. — Не случилось ли, например, чего-нибудь ночью? Не приснился ли вам какой-нибудь запоминающийся сон?

Он с нетерпением ожидал моего ответа.

— Я спал почти беспробудным сном. Вы же знаете, как я устал, а тут еще эта гнетущая жара…

— Стало быть, жару вы почувствовали? — Доктор скорее рассуждал сам с собой, чем задавал мне вопрос. — А молнию, молнию вы видели? Среди ясного неба, — добавил он. — Ну, ее-то вы видели?

Я ответил, что, кажется, проснулся от яркой вспышки, и он привлек мое внимание к некоторым обстоятельствам.

— Вы, конечно, помните ощущение тепла, которое вы почувствовали, когда в поезде приложили письмо ко лбу? Помните, какая жарища была в доме вечером, да и ночью? И вы также слышали, как полковник рассказывал о языках огня, неожиданно вспыхивающих в лесу и в самом доме, и о том, как двадцать лет назад погибли его брат и управляющий?

Я кивнул, не понимая, к чему он клонит.

— И во всем этом вы не улавливаете никакой подсказки? — доктор был явно удивлен.

Я тщательно обшарил самые укромные закоулки своего ума и воображения и вынужден был признать, что нет, не улавливаю.

— Ничего, скоро вы поймете, а теперь, — добавил Джон Сайленс, — мы осмотрим лес — нет ли тут для нас чего-нибудь интересного.

Из сказанного я получил кое-какое представление о его замысле. Мы должны сохранять предельную собранность и сообщать друг другу все, что нам хоть мельком удастся увидеть в картинной галерее наших мыслей. Уже на ходу доктор обратился ко мне с последним предостережением.

— Если вы хотите обеспечить свою безопасность, — веско произнес он, — все время, пока мы будем здесь находиться, внушайте себе, что вы защищены прочным панцирем. Употребите на это все свои силы, подключите воображение, волю. Вплоть до окончания нашего приключения поддерживайте в себе уверенность, что в панцире, выкованном вашим воображением, мыслью и волей, вы совершенно неуязвимы для какого бы то ни было нападения.

Он говорил с непоколебимой убежденностью, не отрывая от меня глаз, как бы стараясь усилить значение своих слов. Затем, без всякого предупреждения, он двинулся вперед по неровной, кочковатой земле в глубь леса. Между тем, хорошо понимая ценность совета доктора, я изо всех сил старался ему последовать.

Деревья сомкнулись за нами, как ночная мгла. Их ветви сплетались у нас над головами, стволы всё теснее жались друг к другу, все гуще и гуще становился подлесок из кустов куманики. Колючки рвали нам брюки, царапали руки, глаза забивались мелкой пылью, что мешало уклоняться от цепких сплетений ветвей деревьев и ползучих растений. В ноги вонзалась грубая белая трава. Кочки, поросшие этой травой, походили на отрубленные человеческие головы, покрытые седыми волосами. Мы поминутно натыкались на них. Идти было очень тяжело, и я вполне мог себе представить, что по ночам эти места просто непроходимы. Иногда мы перепрыгивали с кочки на кочку, и нам казалось, будто мы прыгаем по головам воинов, павших на поле сражения, а под седой травой скрываются неотступно следящие за нами глаза.

Кое-где солнечные лучи прорывались сквозь навес ветвей слепящими снопами, и тогда окружающая нас тьма казалась еще непрогляднее. Дважды мы натыкались на пепелища. Доктор Сайленс показал на них, не говоря ни слова и не останавливаясь, но при виде этих идеально правильных кругов выжженной земли во мне шевельнулся глубоко затаенный страх.

Это была очень утомительная прогулка. Мы держались как можно ближе друг к другу. Тела наши сильно разогрелись. Не столько от физического напряжения, сколько от того внутреннего жара, который исходил от пылающей печи сердца. Всякий раз, опережая меня, доктор останавливался и ожидал, пока я его нагоню. Очевидно, сюда много лет никто не наведывался: ни управляющий, ни лесник, ни охотник; и мои темные, путаные мысли, полные тревожного ожидания и страха, казалось, походили на этот лес.

Поле за нашей спиной окончательно скрылось. Ни единого луча, ни единого проблеска. Будто мы находились в сердце первобытного леса. И вдруг кусты куманики, кочки и побеги белой травы также оказались позади, деревья расступились, начался покатый подъем к вершине холма в самом центре плантации. Немного погодя мы увидели старинные камни друидов, о которых упоминал наш хозяин. Обходя редкие здесь деревья, мы легко поднялись на вершину холма и уселись на один из бурых валунов, откуда открывался вид на сравнительно голое пространство величиной с небольшую лондонскую площадь.

Размышляя о торжественных обрядах и жертвоприношениях, которые вершились здесь, среди этих древних монолитов, я вопросительно посмотрел на своего компаньона. Прочитав мои мысли, он отрицательно покачал головой.

— Наша тайна не имеет ничего общего с этими мертвыми символами, — сказал он. — Она связана с другой, куда более древней страной.

— Вы имеете в виду Египет? — спросил я вполголоса, вспомнив, о чем он говорил в спальне.

Доктор кивнул. Я по-прежнему пребывал в сомнениях, но не решился расспрашивать его дальше, поскольку он уже погрузился в глубокие размышления. Не в силах полностью осознать значение его слов, я оглядывал окрестности, радуясь возможности отдышаться и немного успокоиться. Мое внимание привлекли уродливо скрученные формы многих сосен, росших поблизости, как вдруг доктор Сайленс нагнулся и тронул меня за плечо. Он показал вниз. Выражение его глаз сразу же до предела взвинтило мои нервы. В двадцати ярдах от нас, у подножия холма, среди деревьев поднималась тонкая, почти неприметная струйка голубого дыма. Извиваясь, она исчезала в путанице ветвей над нашими головами. Такой дымок вполне мог бы подниматься от обычного костра.

— Укрепите свой мысленный панцирь. Как можно прочнее, — сурово шепнул доктор. — И следуйте за мной по пятам.

Тут же поднявшись, он быстро зашагал вниз по склону, по направлению к дыму; боясь остаться в одиночестве, я поспешил за ним. Под нашими ногами тихо похрустывали сосновые иглы. Я не отрывал глаз от тонкой голубой спирали, струившейся где-то впереди над плечом доктора. Не знаю, какими словами описать всепоглощающий ужас, охвативший меня при виде этой голубой змейки, живописно извивавшейся среди темных деревьев. С каждым нашим шагом усиливалось и ощущение надвигавшейся жары. Казалось, мы направляемся к пышущему жаром, но невидимому очагу.

Доктор Сайленс постепенно замедлял шаг. Затем он остановился и показал на небольшой круг выгоревшей травы. Кочки почернели и продолжали тлеть. Из центра этого круга и восходила ровная бледно-голубая струйка дыма. В атмосфере происходило какое-то перемещение: нагревшийся воздух поднимался вверх, на его место тотчас стекался более прохладный — своего рода маленький циклон среди общего затишья. Листва над нашими головами, там, где исчезал дым, трепетала, как живая. Но ни одно дерево не вздохнуло, ни один звук не нарушил тишины. Лес был тих, словно кладбище. Меня охватило ужасное предчувствие надвигающейся катастрофы: сейчас на наши головы обрушится небо, в земле образуется зияющий провал. Остов моего разума шатался, как от землетрясения…

Джон Сайленс вновь двинулся вперед. Я не видел его лица, но по всему чувствовалось, что он полон решимости и готов к самым энергичным действиям. Мы были в десяти футах от выжженного круга, когда дым внезапно рассеялся. Хвост струи скрылся в воздухе над нами, в тот же миг ощущение пышущего жара исчезло, движение воздуха прекратилось. И уже снова вовсю властвовал спокойный дух свежего октябрьского дня.

Мы подошли к пепелищу. Трава еще продолжала тлеть и земля не успела остыть. Выжженный круг составлял от одного до полутора футов в поперечнике. Выглядел он как обычный след от костра, такие нередко остаются после пикников. Я нагнулся, чтобы повнимательнее осмотреть его, но в тот же миг с невольным криком отпрянул: доктор как раз затаптывал пепел, и вдруг послышалось странное шипение, будто он давил ногами живое существо. Шипение было негромкое, но явственно различимое. Пролетев мимо нас, оно углубилось в чащу леса, и доктор Сайленс, не медля, бросился следом.

Трудно представить себе более необычную погоню, ибо то была погоня за призраком.

Доктор Сайленс двигался очень быстро, явно что-то преследуя. Он смотрел прямо перед собой, чуть вверх, и потому все время спотыкался о неровности почвы. Шипение прекратилось. Не было слышно и никаких других звуков, понять, что именно он преследует, не представлялось возможным. Но, подгоняемый смертельным страхом остаться позади и не менее жгучим любопытством, я следовал за доктором по пятам.

В памяти непрошено всплывали безумные легенды, рассказанные полковником; их очевидная нелепость могла бы вызвать смех, если бы не зрелище торопливо шагавшего впереди Джона Сайленса. Сосредоточенно занятый своим делом, он внушал мне почтительный трепет. Доктор выглядел беззащитно маленьким среди гигантских скрученных деревьев, но мне было известно величие его целей и знаний, и даже в этой торопливой ходьбе он сохранял свое обычное достоинство. Сознание, что мы играем в странную, исполненную напряжения игру, причудливо смешиваюсь во мне с опасением, что ее развязка будет трагична.

Всецело захваченный своей погоней, доктор, не оборачиваясь, продвигался вперед, а я, тяжело дыша, старался не отставать от него. Складываюсь впечатление, будто все это происходит в кошмарном сне. Меня вдруг осенило, что до сих пор мой спокойный, самоуглубленный компаньон скрывал нечто важное, что было известно ему, но неизвестно мне: с того самого момента, как мы вошли в лес, он неустанно наблюдал, выжидал, обдумывал каждый свой поступок. Каким-то невероятным, если не сказать — магическим, напряжением ума он сумел войти в контакт с источником всего происходящего, самой сущностью тайны. Приближалась развязка. Что-то неминуемо должно было случиться, что-то важное, возможно ужасное. Об этом каждым своим шагом, каждым движением и жестом возвещал быстро шагавший впереди человек — не так ли небо, ветры и обличив земли подсказывают птицам точное время для миграции и предостерегают животных о приближении опасности?

Через несколько мгновений мы достигли подножия холма и вошли в густой, спутанный подлесок, раскинувшийся между нами и залитым солнцем полем. Здесь нас поджидали многочисленные трудности. Приходилось огибать кусты куманики, проползать под низкими ветвями, втискиваться между плотно сомкнувшимися стволами. Однако доктор не проявлял никаких признаков колебания. Он подныривал, перепрыгивал, обегал препятствия, но продолжал идти все в том же направлении, ни разу не сбившись с пути. Дважды я спотыкался и падал и оба раза, поднимаясь, видел перед собой несгибаемого Джона Сайленса: он продолжал бежать, как пес, за своей незримой добычей. А иногда по-собачьи делал стойку — не в буквальном, конечно, смысле, а в смысле максимальной внутренней собранности, — и каждый раз я слышал в эти моменты слабое шипение в воздухе перед нами. У доктора был безошибочный инстинкт лозоходца.

Наконец мне удалось его догнать. Мы стояли на берегу мелкого пруда, упомянутого накануне полковником Рэгги. Пруд был длинный и узкий; в темно-бурой воде смутно отражались деревья. Зеркальную поверхность не искривляла ни одна складка.

— Наблюдайте! — воскликнул доктор. — Он должен пересечь пруд. И при этом непременно выдаст себя. Вода его естественный враг, и мы увидим, куда он направляется.

В самом деле, по сверкающей глади пруда быстро потянулся след — похожий на тот, что оставляет после себя водяной паук. Вдоль следа заклубился легкий парок, и я тут же почувствовал запах горения.

Джон Сайленс метнул на меня взгляд, подобный вспышке молнии. Я почувствовал дрожь во всем теле.

— Быстрее! — возбужденно крикнул доктор. — Мы должны обежать пруд, чтобы найти его след. Он направляется к дому.

Меня поразила прозвучавшая в его голосе тревога. Я уверенно пробежал по скользкому берегу и нырнул вслед за доктором в море кустов и деревьев. Темень здесь стояла такая, что прошло некоторое время, прежде чем мы увидели первые пунктиры солнечного света. Доктор бежал теперь зигзагами. Объект его преследования вилял из стороны в сторону, но, как мне показалось, двигался медленнее, чем прежде.

— Быстрее! — поторапливал доктор. — Мы можем потерять его след на свету.

Я все еще ничего не видел, ничего не слышал и не различал никаких следов, но доктор Сайленс, направляемый поистине безошибочным чутьем, не делал ни одного лишнего движения; для меня до сих пор остается загадкой, каким образом мы не расшибли себе лбы о деревья. Через мгновение мы уже были на опушке леса, перед нами раскинулось открытое поле.

— Слишком поздно! — услышал я досадливый голос. — Его уже нет в лесу, и, клянусь Богом, он направляется к дому.

Полковник с собаками поджидал нас на том месте, где мы его оставили. Низко нагнувшись, он всматривался в лес. Заслышав наши шаги, а затем и увидев нас, полковник выпрямился, как согнутый хлыст. Джон Сайленс бежал не останавливаясь и только крикнул ему, чтобы он присоединялся к нам.

— Мы можем потерять след на свету. Быстрее! Возможно, еще успеем.

Мы мчались по открытому полю: впереди — доктор Сайленс и я, за нами — не умолкающие собаки, а чуть сзади, с такой быстротой, будто речь шла о спасении жизни, полковник. Забуду ли я когда-нибудь это зрелище?! Не очень понимая, что происходит, я бежал изо всех сил и благодаря своей молодости легко оторвался от Джона Сайленса и полковника. Уже у дома я, тяжело дыша, остановился, чтобы подождать отставших. Но когда я поворачивался посмотреть, где мои спутники, мне предстала настолько невероятная картина, что потрясение, испытанное в тот момент, еще долго будет преследовать меня!

Наружная дверь была открыта, и через узкий проход, прихожую и столовую я мог видеть часть лужайки по другую сторону дома. И по этой лужайке бежала — не ковыляла, а именно бежала! — мисс Рэгги. Даже на таком расстоянии было заметно, что она увидела меня и несется со всей прытью отчаянно испуганной женщины. Паралича как не бывало.

Живые краски стерлись с лица мисс Рэгги: его серовато-синяя гамма напоминала, скорее, лицо покойника; при этом впечатление было такое, будто она смеется: рот широко раскрыт, глаза, и всегда-то искрящиеся, сверкают диким, ребяческим, но почему-то наводящим ужас весельем. Пробежав мимо меня, мисс Рэгги бросилась в объятия брата, и в тот же миг я безошибочно почуял запах горения; должен сказать, что до сих пор запах дыма и огня вызывает у меня тошнотворное чувство, напоминая обо всем перенесенном.

Следом за мисс Рэгги бежала, явно испуганная, но все же сохраняющая самообладание служанка; как и у старой хозяйки, на лице ее отпечаталась ужасная маска смерти, но дара речи в отличие от мисс Рэгги она не потеряла.

— Мы были возле кустов, на солнце, — завопила служанка в ответ на бессвязные расспросы полковника Рэгги, — я, как обычно, катала хозяйку, и тут она как закричит, — Боже, страсть-то какая! — вскочила с каталки и побежала. А перед тем еще ветер подул, жаркий такой, она лицо руками закрыла, ну и вскочила с каталки. Ни слова не сказала, не заплакала, просто вскочила и побежала.

Однако самое ужасное нас ждало впереди. Я стоял в прихожей, не в силах ни говорить, ни шевелиться; доктор, полковник и служанка повели еле стоявшую на ногах старую женщину вверх по лестнице, в ее прежние апартаменты; кругом толпились незнакомые мне люди — и вдруг я услышал позади себя чей-то голос. Повернувшись, я увидел дворецкого — лицо все в поту, глаза выпучены.

— Пожар, — кричал он, — прачечная полыхмя полыхает!

Услышав это странное словосочетание «полыхмя полыхает», я хотел было улыбнуться, но мышцы лица отказывались мне повиноваться.

— Дьявол опять принялся за свое дело. Господь да оборонит нас всех! — визгливым от ужаса голосом продолжал орать дворецкий, бегая кругами.

Группа на лестнице рассыпалась, как при звуке выстрела. Оставив испуганную мисс Рэгги на попечение ее единственной служанки, полковник и доктор Сайленс кинулись вниз, перепрыгивая через три ступеньки.

Мы быстро пересекли приусадебную лужайку и завернули за угол дома: впереди полковник, за ним Джон Сайленс и я, чуть позади — запыхавшийся толстяк дворецкий, непрестанно взывающий то к Богу, то к дьяволу. Сразу за конюшней нам предстала прачечная: из окон ее валил густой дым, а кругом с громкими криками бестолково носились служанки и грумы.

Появление хозяина мгновенно восстановило порядок, и бывший вояка, быть может и туго соображающий, но действующий умело и энергично, показал себя в лучшем виде. Он отдавал одно за другим четкие распоряжения, и, прежде чем я успел опомниться, цепочка мужчин и женщин уже передавала ведра от водяного насоса, стоящего возле конюшни, до прачечной.

— Внутрь! — коротко приказал Джон Сайленс и бросился к двери прачечной, за ним устремились полковник и я. На бегу доктор добавил: — Думаю, огня пока нет. Это только дым.

Огня и в самом деле не было. Дым вскоре рассеялся. И сразу стаю ясно, что нет никакой необходимости поливать пол или стены.

— Да тут и гореть нечему, сплошной камень, — кашляя, прохрипел полковник.

Но доктор показал на деревянные крышки больших котлов для стирки одежды, и мы увидели, что они уже обуглились и тлеют. А когда мы выплеснули на них полведра воды, верхние кирпичи зашипели и окутались клубами пара. Дым и пар вскоре улетучились через открытые окна и дверь, а мы в недоумении стояли на кирпичном полу, пытаясь понять, каким образом, в нарушение всех естественных законов, прачечная вообще могла загореться или хотя бы задымить. И все трое молчали: я — от растерянности и смятения, полковник — потому что его спокойная отвага не терпела многословия, а Джон Сайленс — погрузившись в мысленный анализ этого последнего проявления интересующего его феномена.

Налицо были неоспоримые факты, которые не требовали никакого обсуждения.

Первым заговорил полковник.

— Я должен проведать свою сестру, — сказал он.

Вскоре со двора уже раздавался его голос: деловым тоном полковник отдавал приказания перепуганным слугам; одного из них, видимо заведующего прачечной, он отругал за то, что развели слишком сильный огонь под котлами, и даже не стал слушать оправданий, мол, там уже несколько дней не топили. Затем он послал конюшего за местным доктором.

Как раз в этот момент Джон Сайленс повернулся ко мне. Его самообладание поражало: он не допускал никакого внешнего проявления чувств — ни в жестах, ни в выражении лица или глаз, более того, даже умел предупреждать их зарождение, а при желании мог превратить свое лицо в каменную маску; поэтому понять, что происходит в его сознании, всегда было чрезвычайно трудно. Но на этот раз на его лице я увидел не загадочное выражение сфинкса, а ликующее торжество умного человека, которому удалось наконец разрешить сложную и опасную проблему и найти путь к окончательной победе.

— Ну, теперь-то вы догадались? — спросил он, как будто речь шла о решении пустяковой задачи, до банальности простой и ясной.

Но я только ошарашенно смотрел на него, ничего не отвечая. Он еще раз окинул взглядом обгоревшие крышки котлов и пальцем начертил в воздухе какую-то фигуру. Но я был слишком возбужден, слишком подавлен его превосходством, а быть может, и просто растерян, чтобы понять, что именно он начертил и что хочет мне объяснить. Недоуменно качая головой, я тупо продолжал глазеть на него.

— Элементарный огонь! — воскликнул доктор. — Элементарный огонь самого могучего и опасного свойства.

— Огонь? Какой огонь? — прогремел голос полковника Рэгги, который услышал эти слова, повернувшись в нашу сторону.

— Элементарный огонь, — повторил доктор Сайленс уже спокойнее, по с нотками неудержимого ликования в голосе. — Разъяренный элементарный огонь.

Наконец в моем уме забрезжил слабый лучик понимания. Но полковник — он никогда не слышал этого термина, к тому же быт сильно возбужден соприкосновением с непостижимыми для его простого ума тайнами — стоял совершенно остолбенелый.

— Но почему, — начал он, охваченный диким желанием найти хоть что-то видимое, с чем он мог бы вступить в прямую борьбу, — но почему, черт подери?..

— Мой дорогой полковник Рэгги, — поспешил успокоить его доктор, — вы затронули самую суть проблемы. Вы спросили: «Почему?» На этот вопрос я и ищу ответ. — Он поглядел в упор на полковника. — И уверен, что ответ будет скоро найден. Не могли бы мы пойти в комнату с двойными дверьми, чтобы наметить дальнейший план действий?

Слова «план действий» немного успокоили нашего хозяина, и, не говоря ни слова, он отвел нас по длинному каменному коридору в ту комнату, где мы беседовали с ним накануне вечером. По взгляду доктора я понял, что мое присутствие нежелательно, и, весь дрожа, отправился наверх, в свою спальню.

В уединении моей комнаты на меня обрушился поток живых воспоминаний о только что происшедшем, и я вдруг понял, что многое потерял бы в жизни, если бы не увидел бегущей мисс Рэгги — это была кульминация человеческой мистерии в мире непостижимых тайн. Естественно, я обрадовался, когда слуга сообщил мне, что полковник Рэгги приглашает меня в маленькую курильню.

— Думаю, вам следует присутствовать при нашем разговоре, — сказал полковник, когда я вошел в комнату.

Я сел спиной к окну. До обеда оставался еще целый час, хотя никто из нас, разумеется, не думал в эти минуты о распорядке дня — все мысли были поглощены только происходящими событиями.

Атмосфера в комнате, насколько я мог судить, наэлектризовалась до предела. Полковник походил на ощетинившегося ежа — он стоял спиной к камину, крутя в пальцах незажженную черную сигару; лицо его побагровело, во всем облике старого вояки чувствовалась готовность к решительным действиям. Он ненавидел эту недоступную пониманию тайну, которая так бесцеремонно вмешивалась в его жизнь. Она была вызовом всей сущности его характера: полковник стремился встретиться лицом к лицу с реальным противником, чтобы иметь возможность вести с ним борьбу.

Доктор Сайленс сидел перед разостланной на столике картой. По выражению его лица я прочитал, что он испытывает неподдельную радость, находясь в самой гуще событий, — доктор был сосредоточен и напряжен. Он поднял на меня взгляд, давая понять, что заметил мое появление, и блеск его глаз, совершенно не сочетавшийся с неподвижностью и спокойствием лица и фигуры, был для меня красноречивее слов.

— Я как раз собирался объяснить нашему хозяину, какие силы, по моему мнению, действуют во всем этом деле, — сказал он, вновь опустив глаза, — но полковник предложил пригласить вас, чтобы мы сообща могли выработать план действий.

Изъявляя свое согласие, я не мог не задуматься, какой силой воли обладает этот спокойный, скупой на излияния чувств человек — он весь буквально светился какой-то странной мужественностью и уверенностью в себе.

— Мистер Хаббард уже кое-что знает о моих методах, — серьезно продолжал доктор Сайленс, повернувшись к полковнику, — и не раз… э-э… оказывал мне содействие в разрешении интересных проблем… А сейчас нам требуются, — он вдруг подошел к полковнику вплотную и устремил на него пристальный взгляд, — люди, хорошо владеющие собой, уверенные в себе, в критические моменты излучающие устойчивые, благотворные токи вместо неустойчивых, неблаготворных, порождаемых отрицательными чувствами — например, страхом.

Он осмотрел нас обоих. Полковник Рэгги стоял, расставив ноги пошире и выкатив грудь; я чувствовал себя неловко, но не сказал ни слова, сознавая, что доктор хочет, чтобы я проявил все свое мужество. Он заводил меня, как часы.

— В то, что нам предстоит осуществить, — продолжал наш руководитель, — каждый должен вложить все свои силы, только так мы сможем достичь успеха.

— Мне не страшен никакой видимый враг, — решительно заявил полковник.

— Я готов, — произнес я как бы машинально, — готов ко всему, что может последовать.

Сойдя с ковра, доктор Сайленс принялся ходить взад и вперед по комнате. Руки он держал глубоко в карманах своей охотничьей куртки. От него исходила колоссальная жизненная энергия. Я не отрывал глаз от движущейся фигурки своего компаньона, такой маленькой и в то же время исполненной такой мощи и величия, что мне казалось, будто предо мной какой-то легендарный исполин, сокрушитель миров. Он обращался к нам мягко, почти ласково, говорил спокойно и ровно, без каких-либо проявлений чувств. Почти все, им сказанное, хотя и не слишком явно, было обращено к полковнику.

— Ярость этого неожиданного нападения, — продолжал он, расхаживая взад и вперед под книжной полкой в торце комнаты, — частично объясняется полнолунием, — тут он мельком взглянул на меня, — а частично тем, что мы сосредоточили на этом деле все свои мысли. Наше мысленное вмешательство усилило его активность. Скрытая за всеми этими манифестациями потусторонняя сущность заподозрила, что мы замышляем ее уничтожение. И она не только приготовилась к защите, но и перешла в наступление.

— Вы все время говорите «она», «ее». Да кто такая эта «она»? — вскипел полковник. — И что это за чертовщина такая — элементарный огонь?

— К сожалению, в данный момент, — ответил доктор Сайленс, поворачиваясь к полковнику, ничуть не смущенный, что его перебили. — я не могу прочитать вам лекцию о природе и истории магии, скажу лишь, что всякая элементарная субстанция — это активная сила, стоящая за стихиями — будь то земля, воздух, вода или огонь; по своей сущностной природе она безлична, но может быть сконцентрирована, персонифицирована или одушевлена теми, кто обладает таким умением, а именно магами, которые используют ее для определенных целей, точно так же, как практичные люди этого столетия используют пар и электричество.

Сама по себе слепая элементарная энергия способна достичь очень малого, но если она направляется тренированной волей могущественного манипулятора, то может весьма эффективно служить целям Добра или Зла. Элементарная энергия — основа всякой магии; в зависимости от вложенного в нее побудительного импульса она может быть «черной» или «белой»; может передавать благословения или проклятия, а проклятия представляют собой не что иное, как увековеченные злобные помышления. В случаях же, подобных нашему, за всеми происходящими явлениями стоит сознательная направляющая воля, которая использует элементарную субстанцию в своих интересах.

— Вы полагаете, что мой брат… — перебил потрясенный полковник.

— Ваш брат не имеет прямого отношения ко всему этому. Элементарный огонь, доставляющий столько неприятностей вам и вашим домочадцам, был прислан сюда с некоей неизвестной нам целью, задолго до появления вас, вашей семьи, ваших предков и даже самой вашей нации. В этом я совершенно уверен, но мы поговорим обо всем позднее, после того, как я проведу необходимый эксперимент. Пока же могу только сказать, что здесь мы имеем дело не только с Нападающим Огнем, но и с мстительной и разгневанной сущностью, которая управляет этим огнем из-за кулис потустороннего… Да, да, мстительной и разгневанной, — со значением повторил он.

— И это объясняет… — начал полковник Рэгги, судорожно подбирая нужные слова.

— …многое, — закончил за него Джон Сайленс.

На какой-то миг он перестал расхаживать, и в комнате воцарилась полная тишина. Солнечный свет за окнами, казалось, утратил свою яркость; длинная линия темных холмов потеряла дружественный вид — она напоминала огромную, до небес, волну, которая вот-вот обрушится и затопит все своим могучим разливом. Что-то угрожающее сгустилось вокруг нас. В картине, нарисованной Джоном Сайленсом, несомненно, содержалась ужасная угроза: бессмертная человеческая воля через много веков простирает свою грозную десницу, чтобы покарать живых, ни в чем не повинных людей.

— Но какова ее цель? — Полковник уже не мог сдерживаться. — Почему она избрала своим обиталищем эту плантацию? Почему совершает нападения на нас?

Вопросы лились потоком.

Несколько минут доктор терпеливо слушал, затем спокойно сказал:

— Всему свое время… Прежде всего я должен установить с достаточной точностью, кто или что управляет этим конкретным элементарным огнем. А посему сначала мы должны постараться, — доктор говорил медленно и веско, — придать этой потусторонней сущности видимый облик.

— Силы небесные всемогущие! — воскликнул старый солдат, путаясь от изумления в эпитетах.

— Именно так, — доктор ни на секунду не терял самообладания. — Полагаю, только таким путем мы сможем нейтрализовать элементарный огонь, вернуть его в нормальное латентное состояние и… — он заметно понизил голос, — и увидеть облик и форму одушевляющего его существа.

— Так сказать, наводчика пушки! — воскликнул полковник. Начав хоть что-то понимать, он наклонился вперед, чтобы не пропустить ни единого слова.

— Я предполагаю, что в последний момент, перед тем как возвратиться в латентное состояние, огонь примет облик и форму направляющего его мага, который некогда подчинил огонь своей воле с помощью заклятий и прислал сюда, за много веков до нынешнего дня.

Полковник сел и, тяжело дыша, изумленно уставился на моего компаньона; свой вопрос он, однако, задал еле слышным голосом:

— А каким образом вы можете придать ему видимый облик? Объясните, доктор Сайленс.

— Мы должны снабдить его всем необходимым для материализации. Если ограничить его определенными размерами, он обретет весомость и зримость. Вот тогда-то мы и сможем рассеять его. Незримый огонь, как вы заметили, непредсказуемо опасен; если с помощью специального материала замкнуть огонь в определенную форму, то, вероятно, удастся смирить его. Внешняя проявленность для него смерть.

— А что это за специальный материал, необходимый, как вы говорите, для его материализации? — спросили мы с полковником в один голос, хотя я, кажется, успел догадаться.

— Материал, быть может, и не слишком для нас приятный, но достаточной эффективный, — доктор выдержал спокойную паузу. — Испарения свежепролитой крови.

— Надеюсь, не человеческой крови? — вскакивая с кресла, выкрикнул полковник Рэгги. Казалось, глаза у него вот-вот вылезут из орбит.

Лицо Джон Сайленса уже не было сковано напряжением, а легкий смешок доктора дал нам желанную, хотя и недолгую разрядку.

— Думаю, дни человеческих жертвоприношений безвозвратно миновали, — мой друг говорил спокойно и убедительно. — Для нашей цели вполне достаточно крови какого-нибудь животного; уверен, что эксперимент не принесет нам ничего неприятного. Единственное условие — кровь должна быть свежепролитая и густая, с той жизненной эманацией, которая привлекает именно этот класс элементарных субстанций. Возможно… возможно, в усадьбе найдется какая-нибудь свинья, предназначенная для продажи на рынке.

Он отвернулся, чтобы скрыть улыбку, но нашему хозяину, с трудом переходившему от одного чувства к другому, было не до шуток — честный и прямодушный, он, по всей видимости, тщательно взвешивал многие обстоятельства. В конце концов целеустремленность и научное беспристрастие доктора, который успел уже приобрести над ним большое влияние, одержали верх; вскоре он успокоился и коротко заметил, что это вполне осуществимое предложение.

— Есть и другие, менее неприятные методы, — продолжал объяснять доктор Сайленс, — но они требуют времени и тщательных приготовлений, а события зашли, на мой взгляд, слишком далеко, чтобы думать об отсрочке. Впрочем, предложенный мной эксперимент не причинит вам никакого беспокойства: мы будем сидеть вокруг чаши в ожидании результатов. Вот и все. Эманация крови — первое, по словам Леви, воплощение универсальной жидкости — и есть тот материал, из которого существа бестелесные, или, если угодно, духи, могут создавать себе временное обличив. Этот процесс используется с незапамятных времен и лежит в основе всех жертвоприношений, связанных с пролитием крови. Его знали жрецы Ваала, он известен современным экстатическим танцорам, которые наносят себе раны, дабы дать возможность проявиться танцующим вместе с ними фантомам. И даже наименее одаренный из всех ясновидцев скажет вам, что вокруг боен и над покинутыми полями сражений витают бесчисленные духи, чьи облики просто не поддаются описанию. Но не подумайте, — добавил он, заметив, что наш хозяин беспокойно поеживается, — будто у нас есть хоть какие-нибудь основания опасаться эксперимента, который мы проведем в прачечной, ибо случай этот довольно простой, и только мстительный характер сущности, управляющей элементарным огнем, вызывает некоторое беспокойство и тревогу за нашу безопасность.

— Любопытно. — Полковник глубоко вздохнул, словно собирался говорить о вещах неприятных, и вдруг обрел непривычную для него словоохотливость: — В годы моего пребывания среди горных племен Северной Индии я сам, лично сталкивался со случаями резкого прекращения жертвоприношений некоторым богам и видел, к каким катастрофическим последствиям это приводило. Ни с того ни с сего вспыхивали хижины, загорались даже одежды на туземцах. Во время своих занятий, — он указал на книжные полки и заваленный книгами стол, — я читал, что сирийские служители культа в процессе ритуальных танцев резали свои тела ножами и тем самым вызывали огромные шары огня, которые принимали чудовищные, ужасные облики; и еще я помню, что перед императором Юлианом предстали смутные фигуры и бледные лица духов, притязавших на бессмертие, и потребовали, чтобы он возобновил жертвоприношение крови, «испарений которой они лишены со времени установления христианства».

Мы с доктором Сайленсом с большим удивлением выслушали его внезапную речь, ибо никто из нас не ожидал, что полковник обладает такой эрудицией.

— Тогда, возможно, вы читали, — спросил доктор, — как космические божества некоторых диких народов, примитивных по своей природе, веками поддерживали свое существование с помощью жертвоприношений крови?

— Нет, — ответил полковник Рэгги, — об этом я не читал.

— Во всяком случае, — добавил Джон Сайленс, — я рад, что у вас есть некоторое знакомство с предметом, ибо это поможет вам отнестись с большим пониманием к нашему эксперименту и вы сможете оказать нам большее содействие. Повторяю, в нашем случае кровь требуется лишь для того, чтобы выманить существо из его логова и придать ему зримую форму.

— Вполне понимаю. И если я только что колебался, — признался полковник и, явно смущенный своей слишком длинной тирадой, снова стал говорить медленно и сбивчиво, — то только потому, что хотел убедиться: провести этот ужасный эксперимент вас побуждает не простое любопытство, но сознание реальной необходимости.

— Под угрозой ваша личная безопасность, безопасность всех ваших домочадцев и безопасность вашей сестры, — подтвердил доктор. — После того как я увижу своими глазами то, что ожидаю увидеть, надеюсь, мне удастся установить происхождение этого элементарного огня и истинные цели направляющей его сущности.

Полковник Рэгги поклоном выразил свое согласие.

— Я рассчитываю на помощь луны, — добавил доктор. — Ранним утром она как раз будет полной, а подобные элементарные субстанции проявляют наибольшую активность в период полнолуния. Это наблюдение, как вы можете заметить, я почерпнул из вашего дневника, полковник.

На том и договорились. Полковник Рэгги предоставит материал для проведения эксперимента, и все мы встретимся в полночь. Оставалось сомнение, успеет ли наш хозяин управиться к назначенному часу, но это уже его забота. Мы с доктором были уверены, что он сдержит слово. В какое время будет забита свинья — в полдень или в полночь, — не имело никакого значения, ну разве что в последнем случае полковнику, видимо, придется пожертвовать своим сном.

— Стало быть, встречаемся в прачечной, — подытожил Джон Сайленс. — Втроем, в полночь, когда все в доме спят и никто не помешает нам провести эксперимент.

Он обменялся многозначительным взглядом с нашим хозяином, и тут слуга сообщил о прибытии семейного доктора, а потому полковник поторопился в комнату сестры.

На весь остаток дня Джон Сайленс исчез. Я втайне подозревал, что он отправился на плантацию, а оттуда в прачечную, но, как бы там ни было, больше мы его в этот день не видели. Я не сомневался, что он готовится к ночному эксперименту, но мог лишь догадываться о характере его приготовлений. Из комнаты доктора слышался какой-то шум, доносились ароматы, похожие на благовония; и, зная, что он считает обряды некими передатчиками энергии, я вряд ли ошибался в своих догадках.

Покинув комнату сестры глубоко расстроенным, большую часть дня отсутствовал и полковник Рэгги; мы встретились с ним за вечерним чаем, и в ответ на мой вопрос о состоянии мисс Рэгги полковник сказал, что она пока не может объяснить, что именно вызвало у нее такое сильное потрясение. Да, его сестра пытается говорить, но ее речь истерична и бессвязна, и врач опасается, что несчастная утратила память и даже, быть может, рассудок.

— Но уж ходить-то она, во всяком случае, будет, — не зная, как выразить свое сочувствие, не очень уместно вставил я.

А полковник со странным смешком ответил:

— О да, в этом нет никаких сомнений.

Только случайно подслушанный — разумеется, помимо моей воли — обрывок разговора позволил пролить некоторый свет на действительное состояние старой леди. Случилось так, что, когда я вышел из комнаты, полковник Рэгги и семейный доктор вместе спускались по лестнице, и слова их беседы коснулись моего слуха, прежде чем я успел кашлянуть, чтобы дать знать о своем присутствии.

— Вы должны во что бы то ни стало четко следовать предписанию, — решительно произнес доктор. — Ничто не должно нарушать ее спокойствия. Следует пресечь все ее попытки выходить из дома, в случае необходимости — силой. То, что она постоянно стремится в какой-то лес, — не более чем истерия. Ни в коем случае нельзя потакать этому ее желанию.

— Можете не сомневаться, — отвели полковник уже внизу.

— Почему-то это странное желание глубоко запечатлелось в ее душе, — рассуждал доктор, очевидно стараясь подобрать утешительное объяснение; но собеседники отошли уже далеко, и дальнейшего их разговора я не слышал.

За обедом, под предлогом головной боли, Джон Сайленс отсутствовал, и, хотя ему послали полный обед, я склонен думать, что весь этот день он постился.

Мы разошлись по своим комнатам пораньше, надеясь, что домочадцы последуют нашему примеру; скажу откровенно, когда в десять часов вечера я временно попрощался с полковником Рэгги и отправился к себе, чтобы мысленно приготовиться к ожидавшему нас эксперименту, у меня вдруг сжалось сердце, ибо только теперь до меня наконец дошло, что это полночная церемония в прачечной — затея весьма необычная и опасная. В жизни бывают такие минуты, когда разумный человек, понимающий ограниченность своих возможностей, просто обязан пойти на попятный. И если бы не хорошо известный мне нрав нашего руководителя, я, вероятно, тут же принес бы свои извинения, спокойно улегся бы спать, а утром выслушал бы волнующий рассказ о том, что произошло ночью. Но Джон Сайленс был не из тех людей, которые позволили бы мне отсидеться в своей комнате, поэтому, расположившись у пылающего камина и отсчитывая минуты, я всячески старался укрепить в себе решимость и волю, дабы не убояться ни людей, ни демонов, ни элементарных огней.

III

За четверть часа до полуночи, надев тяжелое свободное пальто и легкие спортивные туфли, я крадучись вышел из своей комнаты. На лестничной площадке, возле двери доктора, прислушался: все тихо, дом погружен в кромешную тьму, ни проблеска света под чьей-либо дверью, только из конца коридора, где помещалась комната мисс Рэгги, слышались слабые звуки смеха и бессвязный лепет, что, естественно, отнюдь не успокоило мои взвинченные нервы. Быстро миновав прихожую, я вышел через парадную дверь в ночную темноту.

Упоительно свежий, с острым холодком воздух был напоен ночными ароматами, в небе сверкали мириады свеч, чуть колыхаясь, вздыхали верхушки сосен. Зрелище необъятного ночного неба на миг взбодрило мою кровь, ибо яркие, бесстрастные звезды вселяют мужество, но едва я завернул за угол и тихо пошел по дорожке, усыпанной гравием, как сердце у меня снова упало. Над траурными султанами Двенадцатиакровой плантации только-только показался неровный желтый полукруг луны: царица ночи взирала на нас так внимательно, как будто призвана была следить за исполнением предначертаний рока. Среди поднимающихся от земли испарений ее бледный лик выглядел до странности незнакомым, почти утратившим свое обычное выражение снисходительного презрения. Опустив глаза и держась в тени ограды, я направился к условленному месту.

Прачечная, как я уже упоминал, стояла в стороне от дома и усадебных построек, позади теснились лавровые рощи, с другой стороны примыкал огород, откуда доносился сильный запах удобренной почвы и овощей. Тени заколдованного леса, сильно удлиненные восходящей луной, достигали ее стен и ложились темным покровом на каменные черепицы крыши. Все мои чувства были настолько обострены, что я, вероятно, мог бы заполнить целую главу описанием бесконечных мелких подробностей — теней, запахов, звуков, — необычайно четко запечатлевшихся в моем сознании за те несколько секунд, что мне пришлось стоять перед закрытой деревянной дверью.

Затем я заметил, как в лунном свете кто-то двигается в мою сторону, и чуть погодя ко мне быстро и бесшумно присоединился Джон Сайленс; он был без пальто и с непокрытой головой. Его глаза горели с пронзительной яркостью, а бледное лицо буквально светилось во тьме.

Он знаком велел мне следовать за ним, распахнул дверь и вошел внутрь.

В прачечной было холодно, как в подвале. И от кирпичного пола, и от побеленных стен в пятнах сырости и дыма исходила промозглая морось. Прямо перед нами зиял огромный черный зев печи; в топке все еще лежали груды древесного пепла; по обеим сторонам выступающей вперед дымовой трубы утопали глубокие ниши для больших котлов, в которых кипятили одежду. На крышках этих котлов стояли две небольшие керосиновые лампы с красными абажурами — единственный источник света во всей прачечной. Прямо перед печью был установлен круглый столик с тремя стульями, узкие щелевидные окна смутно высвечивали полускрытые среди теней стропила, а над ними вздымались своды потолка. Мрачная и непривлекательная, несмотря на красное освещение, прачечная походила на заброшенную, без скамей и без кафедры, молельню; будничное предназначение этого неприглядного места никак не совмещалось с той мистической целью, которая привела нас сюда.

Видимо, я невольно вздрогнул, потому что мой компаньон повернулся и посмотрел на меня ободряюще; он так великолепно владел собой, что и мне в какой-то степени передалось его самообладание, возвратилось ослабшее было мужество. Простите за вычурное сравнение, но в минуту опасности его взгляд походил на ограждение, позволяющее спокойно идти по краю бездонной пропасти.

— Я готов, — шепнул я, поворачиваясь, чтобы лучше слышать приближающиеся шаги.

Доктор кивнул, по-прежнему не сводя с меня глаз. Наш шепот довольно гулко отдавался под мрачными сводами.

— Я рад, что вы здесь, — сказал он. — Далеко не у всех хватило бы мужества явиться сюда, не теряйте хладнокровия и представляйте себе, что ваше внутреннее существо в защитном панцире.

— Со мной все в порядке, — повторил я, проклиная выбивающие дробь зубы.

Джон Сайленс взял мою руку и пожал ее, это пожатие, казалось, передало мне часть его непоколебимой веры в себя. Глаза и руки сильного человека имеют несомненную власть над чужой душой. Очевидно, он угадал мою мысль, ибо в уголках его рта мелькнула легкая улыбка.

— Вы почувствуете себя спокойнее, — тихо сказал доктор, — когда вся эта история завершится. Разумеется, мы можем положиться на полковника, однако помните, — предостерегающе добавил он, — что древний дух способен вселиться в нашего перепутанного друга, ибо он не знает, как это предотвратить. А втолковать полковнику, что он должен делать… — Джон Сайленс выразительно пожал плечами. — Итак, если это и произойдет, то лишь на время; я позабочусь, чтобы с ним не случилось ничего дурного.

Доктор одобрил сделанные в прачечной приготовления.

— Красный цвет, — сказал он, показывая на лампы с абажурами, — имеет наименьшую частоту колебаний. Сильный свет с большой частотой колебаний мешает материализации; если она и происходит, то на очень короткий период.

Я был не вполне с ним согласен: полная темнота создает иллюзию безопасности, ощущение собственной невидимости, полусвет же разрушает эту иллюзию, — но, вспомнив предупреждение хранить хладнокровие, решительно подавил все опасения.

В дверях появилась фигура полковника Рэгги. Хотя он и шел на цыпочках, тяжелая его поступь далеко разносилась в ночной тиши, ибо свобода движений полковника была ограничена бременем, которое он нес; на вытянутых руках хозяин дома держал большую желтоватую чашу, покрытую белой салфеткой. Лицо его было хоть и напряжено, но спокойно. Он тоже прекрасно владел собой. Я представил, какое бессчетное число раз приходилось ему вскакивать по тревоге, вести утомительное наблюдение за противником и, не зная устали, отбивать нападения; подумал о том, сколько испытаний и потрясений перенес он за свою жизнь, включая и ужасное происшествие, случившееся с его сестрой, — и все же этот человек сумел сохранить несгибаемое мужество, не отступающее даже перед лицом самой грозной опасности, — именно это и имел в виду Джон Сайленс, когда сказал, что на него «можно положиться».

Кроме суровой напряженности и землистого цвета лица, я не заметил никаких внешних признаков той бури, которая, несомненно, бушевала сейчас в душе полковника; и необыкновенная выдержка этих двоих людей, хотя и проявляющаяся у каждого из них по-разному, так приободрила меня, что к тому времени, когда закрыли дверь и мы обменялись безмолвными приветствиями, я уже полностью держал себя в руках и был уверен, что хладнокровно выдержку любое испытание.

Полковник Рэгги осторожно поставил чашу в самый центр стола.

— Полночь, — кратко сообщил он, взглянув на часы, и мы расположились вокруг стола на заранее приготовленных стульях, как завороженные глядя на легкий парок, который в холодной прачечной пробивался из-под белой салфетки, — на мгновение зависнув над столом, он тут же скрывался в глубокой тени печной трубы.

Согласно распределенным доктором местам, я оказался спиной к двери, напротив черного зева печи. Полковник Рэгги сидел слева от меня, Джон Сайленс — справа, оба вполоборота ко мне, причем доктор был покрыт более густой тенью, чем полковник. Таким образом, мы наблюдали за тремя разными частями стола и, откинувшись на спинки стульев, молча ожидали дальнейшего развития событий.

Около часа не было слышно ни малейшего звука. Наши домашние туфли бесшумно скользили по кирпичному полу; затаив дыхание, мы старались не шевелиться, опасаясь выдать себя шорохом одежды. Это безмолвие — безмолвие ночи и тревожного ожидания — подавляло нас. Даже шипение ламп не нарушало царившую в прачечной тишину; если бы, скажем, свет был способен произвести хоть какой-нибудь шум, не думаю, что мы услышали бы шаги серебристого лунного луча, который оставлял на полу свои бледные следы.

И полковник Рэгги, и доктор, и я — все мы сидели, будто каменные изваяния, не обмениваясь ни словом, ни жестом. Мои глаза непрестанно блуждали между чашей и напряженными лицами справа и слева от меня. В красном свете ламп они походили на безжизненные маски, а легкий парок, струившийся из-под салфетки, давно уже перестал быть видимым.

Когда луна поднялась чуть выше, вдруг повеял ветерок. Своими легчайшими крыльями он еле слышно шелестел над крышей, пробегал вдоль стен, ледяным сквозняком обдавал ноги. Вслушиваясь в дыхание ветра, я представлял себе вересковые пустоши вокруг дома, обнаженные, без единого дерева, одинокие холмы, ближние рощи, мрачные и таинственные в ночной тьме. Особенно яркой была картина Двенадцатиакровой плантации, и мне чудилось даже, будто я вижу, как покачиваются скрученные стволы, слышу, как печально перешептываются верхушки деревьев. В глубине прачечной, за спиной у нас, лучи луны сплетались во все более причудливую сверкающую сеть.

Прошел целый час томительного ожидания, когда около конюшен залаяли собаки, и я увидел, как Джои Сайленс шевельнулся на стуле и, судя по позе, предельно напряг свое внимание. Все мое существо мгновенно откликнулось на происшедшую перемену — я затаил дыхание. Осторожно, не отрывая глаз от столика, зашевелился и полковник Рэгги.

Протянув руку, доктор снял с чаши белую салфетку.

Не знаю, померещилось мне или нет, но красное мерцание ламп стало более тусклым и воздух над столиком как будто сгустился. Вероятно, под влиянием долгого ожидания мне вдруг почудилось, будто что-то витает предо мной и даже касается моих щек своими шелковистыми крыльями. Скорее всего, это была иллюзия. Однако полковник в тот же миг поднял глаза и оглянулся через плечо, как бы следя за чем-то, летающим по прачечной; тщательно застегнув пальто, он взглянул сначала на меня, затем на доктора — и это уже никак нельзя было назвать иллюзией. Потом потемневшее лицо полковника расплылось бесформенной тенью, что тоже не было иллюзией. Плотно сжатые губы, строгое, даже суровое выражение его лица подсказали мне, что полковник открыл нам лишь часть того, что ему довелось перенести в этом доме, — здесь таилось еще много такого, в чем он не смог заставить себя признаться. Я не сомневался в этом. Полковник поворачивался и смотрел вокруг себя так, словно был хорошо знаком с теми таинственными явлениями, о которых даже не упоминал. Он искал взглядом не огонь, а что-то живое, мыслящее, что-то, способное ускользнуть от наблюдения, — некое древнее существо, стремящееся вселиться в него.

И то, что на этот затравленный взгляд полковника доктор ответил взглядом, полным едва уловимого сочувствия, подкрепило мое предположение.

— Приготовьтесь, — шепнул он, и я, поняв, что мой компаньон ободряет и предостерегает меня, мысленно приготовился к самому худшему.

Но еще задолго до того, как полковник Рэгги начал оглядываться, а доктор подтвердил мою догадку о появлении духа, я каким-то шестым чувством уловил, что нас уже больше, чем трое. Это произошло в тот момент, когда повеял ветерок. Лай собак, казалось, послужил сигналом. Не могу объяснить, как пустое место вдруг перестало быть пустым; мои органы чувств неспособны были ничего заметить — изменение баланса личных сил в какой-либо человеческой группе невозможно определить словами и тем более доказать, но ощущается оно безошибочно. Я совершенно точно знал, в какой именно момент под этими сводами появилось четвертое живое существо. И убежден, что знали это и мои компаньоны.

— Следите за светом, — чуть слышно шепнул доктор, и я понял, что в комнате стало ощутимо темнее, причем об игре воображения не могло быть и речи.

Заметив, с каким вниманием доктор Сайленс изучает лицо полковника, я невольно вздрогнул — нет, это был не ужас, а только сильное смятение: казалось, будто меня вознесли на какую-то страшную высоту, где может произойти — и уже происходит — нечто совершенно невероятное. Возможно, я и ощущал страх, но отнюдь не ужас, и тем более не сверхъестественный ужас.

В мой мозг негромко, но настойчиво, как маленькие молоточки, стучались необычные мысли, в подсознании разливались совершенно новые, неизведанные ощущения. Я даже не подозревал, что способен на такие причудливые фантазии. Все мое существо испытывало какое-то небывалое потрясение; я отчетливо слышал таинственный зов глубокой древности. Казалось, вот-вот, под каким-то невероятным утлом, я взлечу в космическое пространство, которого никогда не видел даже во сне. Все это, вместе взятое, производило совершенно необыкновенный эффект, и я был рад, что мне есть на кого опереться: присутствие такого сильного, волевого человека, как доктор, было для меня гарантией душевного равновесия и безопасности.

Энергичным усилием воли я заставил себя вернуться к реальности и попытался сосредоточить свое внимание на столике и сидевших за ним двух безмолвных фигурах. И тут я заметил, что в прачечной произошли некоторые перемены.

Пятна лунного света на полу заволоклись тенью, и лица моих компаньонов были видны не столь ясно, как прежде; на лбу и щеках полковника Рэгги поблескивали капельки пота — температура воздуха явно изменилась. Наступившая жара угнетающе действовала не только на полковника, но и на всех нас. В этой неестественной духоте мы задыхались. И не только в буквальном смысле слова.

— Вы первым почувствовали его приближение, — сказал доктор Сайленс, глядя на полковника. — Это и понятно, ведь вы уже вступали с ним в контакт.

Полковнику не удалось скрыть свое беспокойство — у него так дрожали колени, что было слышно, как шаркают его комнатные туфли. Он кивнул, подтверждая, что расслышал слова доктора, но ничего не ответил. По всей видимости, ему лишь с огромным трудом удавалось держать себя в руках. Я знал, с чем борется полковник: как предупреждал доктор Сайленс, в него должен был вселиться дух, и он яростно, хотя и тщетно, сопротивлялся.

Между тем мной овладело странное, дурманящее веселье. Жара становилась все сильнее, но теперь почему-то оказывала приятное действие: в приподнятом настроении я ощущал, как мысли с необычайной быстротой проносились в моей голове, воображение порождало живые картины, в крови играли яростные желания, — все члены моего тела наполняла могучая энергия, сродни энергии молнии. Я не испытывал сильного беспокойства, подобно полковнику, чувствовал лишь смутное опасение, что все это может достичь чрезмерной интенсивности, которая может спалить меня, превратив мои душу и тело в пламя чистого духа. Темп жизни ускорился настолько, что долго так не могло продолжаться. Это был какой-то утысячеренный экстаз.

— Крепитесь! — шепнул Джон Сайленс мне на ухо; вздрогнув, я увидел, что полковник Рэгги встает. Поднялся и доктор. Я последовал их примеру и впервые заглянул в чашу. К своему изумлению и ужасу, я заметил, что кровь начинает бурлить.

За ходом эксперимента мы наблюдали стоя. Он развивался со стремительной быстротой. Если я и испытывал раньше что-то похожее на сонливость, то сейчас от нее и следа не осталось.

Никогда не забуду этого зрелища: полковник Рэгги стоит передо мной — прямой и непоколебимый, широко расставив ноги, оглядываясь в невероятном смятении, но преисполненный непримиримого духа борьбы. На его потных щеках играют отблески красного света, на смертельно бледном лице резко выделяются глаза, дышит он тяжело, однако, конвульсивно вздрагивая, изо всех сил старается держать себя в руках; он готов к встрече с врагом, но тот, если и существует, пока невидим, — так и стоит полковник, неподвижный, готовый к любому повороту событий. Я никогда не видел, чтобы у него была такая бледная кожа и такое пылающее лицо, — не видел и никогда не захочу увидеть еще раз.

А потом на лицо полковника стала наползать густая черная тьма, стиравшая знакомые черты: постепенно, дюйм за дюймом она заволокла все его тело. Тут только до меня дошло, что процесс перевоплощения начался. Я двигался из стороны в сторону, наблюдая за происходящим, и наконец понял, что тьма отнюдь не застилает лицо полковника Рэгги, а как бы висит между ним и мной наподобие завесы. Что-то бесформенное исходило из пола и собиралось над столиком с чашей. Количество крови в ней значительно убавилось.

Лицо полковника продолжало меняться. Одна его половина была освещена красной лампой, другая — бледным лунным светом, струящимся из высоких окон, поэтому наблюдать за всеми подробностями этой перемены было трудно. Мне только показалось, что хотя черты и остались прежними — те же глаза, нос, рот, — но отражавшаяся в них внутренняя жизнь подверглась глубоким изменениям: на лицо полковника легла печать могущества, его выражение стало непостижимо загадочным и исполненным какой-то необъяснимой угрозой.

Вдруг он открыл рот и заговорил; при звуках этого изменившегося, хотя глубокого и музыкального, голоса я весь похолодел, а мое сердце учащенно забилось. Незримое существо, Дух, как и предполагал доктор Сайленс, завладело умом полковника и заговорило его устами.

— Я вижу перед собой тьму, подобную той, что поглотила Египет, — произнес знакомый и в то же время какой-то чужой голос. — И они исходят из этой тьмы, исходят из тьмы…

Я инстинктивно вздрогнул. Доктор на мгновение повернулся ко мне, затем сосредоточил все свое внимание на полковнике, и интуиция подсказала мне, что он наблюдает за самым загадочным поединком, какой когда-либо проходил в душе человеческой, — и не просто наблюдает, а в любую минуту готов защитить человека.

— Он уже одержим, в него вселился дух, — шепнул доктор. Лицо моего компаньона поразило меня: оно выражало ликование, даже восторг.

Тем временем видимая тьма все текла и текла из пола, она напластовывалась тонкими слоями, застилая наши глаза и лица, и распространилась по всему помещению. Оставалось лишь слабое, призрачное свечение, постепенно уступившее место бледному неземному сиянию, которое перекинулось и на нас. В самом сердце этого сияния я увидел пылающие фигуры — не людей или каких-либо живых существ, а огненные шары, треугольники, кресты и другие геометрические фигуры, которые то вспыхивали, то гасли, создавая видимость пульсации, быстро носились взад и вперед по воздуху, то поднимаясь, то опускаясь, а в непосредственной близости к полковнику они вели себя особенно странно: часто собирались вокруг его головы и плеч, иногда даже садились на него, как гигантские огненные насекомые. И все время слышалось слабое шипение, такое же, как днем на плантации.

— Это элементарные огни, — вполголоса сказал доктор. — Готовьтесь к появлению их хозяина.

Огни продолжали попеременно разгораться и гаснуть, среди темных стропил слышались слабые отголоски шипения, и вдруг из уст полковника раздался ужасный голос — могучий и по-своему великолепный, исполненный величия, подобно гласу самого Времени, доносящемуся из бесконечных каменных переходов, из величественных храмов, из самого сердца пирамид. Этот глас, казалось, исходил из бездны прошлого:

— Я видел моего божественного Отца, Осирис! Я рассеял ночную мглу. Я вырвался из-под земли и воссоединился со звездными божествами.

Лицо полковника обрело нечеловеческое величие. Старый солдат смотрел прямо перед собой ничего не видящим взглядом.

— Наблюдайте! — шепнул доктор Сайленс тоже как будто издалека.

Уста полковника разомкнулись, и вновь загремел ужасный глас:

— Тот ослабил пелены, которыми Сет сковал мои уста. Я занял свое место среди великих небесных ветров.

За стенами и над крышей скорбно застонал ночной ветерок.

— Слушайте, — шепнул доктор, а глас продолжал вещать:

— Я скрылся среди вас, о неубывающие звезды. И я помню свое имя — то имя, под которым меня знают в Доме… Огня!

Глас замолк вместе со всеми отголосками. Заметно было, что нечеловеческое напряжение спало с полковника Рэгги. Исчезло и ужасное выражение его лица.

— Великий ритуал, — шепотом объяснил мне доктор Сайленс. — Книга мертвых. Вселившийся дух покидает его. Скоро кровь должна создать видимый облик.

Полковник Рэгги — все это время он стоял совершенно неподвижно — покачнулся и, вероятно, упал бы в состоянии коллапса, если бы доктор вовремя не поддержал его.

— Я опьянел от вина Осириса, — воскликнул он, и в этом возгласе уже звучал его собственный голос. — Но в пути… меня… охраняет Вечный Страж — Гор. — Голос постепенно затих, оборвавшись жалобным стоном.

— А теперь наблюдайте внимательно, — предупредил меня доктор Сайленс. — Сейчас должен появиться сам Великий Огонь.

В воздухе неожиданно свершилась какая-то ужасная перемена; ноги у меня стали как бумажные, и я вынужден был упереться рукой о столик. Полковник Рэгги стоял, нагнувшись над чашей, — лицо его было освещено лишь красным светом лампы, все огненные фигуры исчезли, а за спиной у него, как серебристый туман, колыхалось бледное лунное сияние.

Мы оба смотрели на чашу, уже почти пустую; полковник склонился так низко, что я боялся, как бы, потеряв равновесие, он не упал прямо на нее; и смутная тень перед нами начала принимать явственные очертания.

Джон Сайленс быстро вышел вперед, встав между нами и тенью, — прямой, величественный, полный хозяин положения. Лицо у него было спокойное, почти улыбающееся, и лишь глаза ярко горели. За его спиной мы чувствовали себя так, словно были защищены каким-то чудодейственным покровом. Отвращение и ужас, которые я испытывал, наблюдая, как сверхъестественное существо обретает зримые очертания, уменьшились до такой степени, что мне даже удалось поднять глаза над чашей.

По мере того как облик духа становился все явственнее, в прачечной воцарялась какая-то удивительная тишина, похожая на покой, царящий в самом сердце движущегося циклона. В испарениях крови уже вырисовывались черты того существа, которое повелевало элементарным огнем. На наших глазах оно росло, темнело и обретало видимую плоть. Нижняя его часть была скрыта столиком, но верхняя постепенно открывалась во всей красе, будто кто-то невидимый медленно стаскивал с нее покрывало. И хотя существо еще не успело приобрести нормальных пропорций, в значительной степени оставаясь бесформенным, оно быстро концентрировалось, и я уже мог различить его колоссальные плечи, шею, нижнюю часть темных челюстей, ужасный рот, зубы и губы… Незримое покрывало продолжало подниматься, открывая моему взору нос и скулы, еще мгновение — и я смотрел бы потустороннему существу прямо в глаза…

Но тут доктор Сайленс сделал нечто совершенно для меня неожиданное и непонятное, объяснений по этому поводу я, кстати сказать, так и не получил от него до сих пор. Повелительным тоном он произнес какую-то фразу и, шагнув вперед, встал между мной и лицом существа, которое как раз в это время должно было обрести полную завершенность.

— Берегитесь! — закричал доктор. — Сейчас исторгнется пламя!

И в самом деле, из зева печи с ревом вырвался огромный язык пламени, и на одно мгновение в прачечной стало светло как днем. Мое лицо ослепила яркая вспышка, тело обдало таким жаром, что оно будто все съежилось. Раздались чьи-то шаги, и полковник Рэгги издал такой дикий крик, какого я никогда в жизни не слышал. Невероятная жара сковывала дыхание, а яркая вспышка, казалось, лишила меня зрения.

Когда через несколько мгновений ко мне вернулась способность видеть, я различил полковника Рэгги с неестественно бледным, испещренным какими-то пятнами лицом — он находился совсем рядом со мной. Около него стоял доктор Сайленс, не скрывавший своего ликования по поводу столь успешного завершения эксперимента. Полковник попробовал ухватиться за меня, но не успел и, покачнувшись, тяжело рухнул на кирпичный пол.

Снаружи пронесся сильнейший шквал, чуть не сорвавший крышу, и спустя мгновение затих так же внезапно, как и налетел. В наступившей тишине я заметил, что сверхъестественное существо исчезло, а доктор склонился над полковником Рэгги, помогая тому сесть.

— Снимите с ламп абажуры, — сказал он, — нам надо больше света, как можно больше света!

Полковник Рэгги сидел на полу, и на его лицо упал ставший заметно более ярким свет: оно было землистого цвета, все перекошенное, потное; за этот короткий промежуток времени глаза этого бесстрашного человека потускнели, возле уголков рта образовались складки, он как-то сразу постарел. Но выражение глубокого беспокойства и тревоги покинуло его. Он испытывал явное облегчение.

— Исчез! — воскликнул полковник, остолбенело глядя на доктора и с трудом поднимаясь на ноги. — Слава богу, наконец-то исчез! — Он растерянно огляделся, как бы стараясь понять, где находится. — Этот дух вселялся в меня? Я нес какую-то бредятину? — спросил он без обиняков. — После того как наступила эта проклятая жарища, я ничего не помню…

— Через несколько минут вы придете в себя, — пообещал доктор. К своему бесконечному ужасу, я увидел, что он исподтишка стирает с лица темные пятна. — Наш эксперимент увенчался успехом.

Быстрым взглядом он попросил меня убрать чашу: я торопливо сунул ее под крышку ближайшего котла, а мой друг тем временем поддерживал полковника.

— И никто из нас не пострадал, — заключил доктор.

— А огни? — спросил все еще ошеломленный полковник. — Огней больше не будет?

— По крайней мере они в значительной степени нейтрализованы, — уклончиво ответил Джон Сайленс.

— А «наводчик пушки», — продолжал полковник, едва сознавая, что говорит, — вам удалось выяснить, кто он?

— Материализация состоялась, — заверил его доктор. — Теперь я знаю совершенно точно, какой направляющий интеллект скрывался за всем этим.

Полковник Рэгги уже мог стоять без посторонней помощи, и хотя еще плохо схватывал значение слов, но память мало-помалу возвращалась к нему, и он пытался соединить обрывочные воспоминания в единое целое. В прачечной стало еще холоднее, и полковник дрожал.

— С вами все в порядке? — спросил его доктор, скорее констатируя факт, чем задавая вопрос.

— Да. И за это я должен поблагодарить вас обоих, — полковник глубоко вздохнул, вытер с лица пот и даже попробовал улыбнуться. Он был похож в этот момент на воина, вернувшегося с поля сражения, хотя и раненого, но презирающего свои раны.

Окончательно придя в себя, наш хозяин повернулся к доктору с немым вопросом в глазах.

— Именно то, что я и предполагал, — спокойно произнес Джон Сайленс. — Это был элементарный огонь, присланный еще во времена Фив, за многие столетия до Христа, и сегодня ночью, впервые за все эти тысячелетия, он освободился наконец от магического заклятия.

Мы оба даже не пытались скрыть своего изумления. Полковник Рэгги так и застыл открыв рот, тщетно пытаясь вымолвить хотя бы слово.

— А если мы разроем пол, — многозначительно добавил доктор, показывая вниз, где темнота была особенно густа, — то обнаружим тоннель или подземный ход, ведущий к Двенадцатиакровой плантации. Он был вырыт еще вашим… предшественником.

— Подземный ход, вырытый моим братом? — выдохнул полковник. — Но ведь сестра должна была знать об этом — они жили тут вместе… — Он вдруг замолчал.

Джон Сайленс медленно наклонил голову.

— Думаю, да, — спокойно подтвердил он, внимательно глядя на глубоко задумавшегося полковника. — Ваш брат, несомненно, испытывал те же муки, что и вы. Он попробовал захоронить ее в лесу и, чтобы защититься от преследовавших его сил, обнес лес круговой оградой с магическими заклятиями. А эти сверкающие звезды на земле…

— Но что именно он хотел захоронить? — спросил полковник, отступая, чтобы опереться, к стене.

Прежде чем ответить, доктор Сайленс пристально оглядел нас обоих. Вероятно, размышлял: сказать нам прямо сейчас или после полного завершения расследования.

— Мумию, — тихо ответил он, — мумию, которую ваш брат похитил из места ее погребения и привез сюда.

Полковник Рэгги упал на ближайший к нему стул, с замиранием сердца ловя каждое слово. Он был слишком поражен, чтобы выдавить из себя хоть звук.

— Мумию какой-то важной особы, скорее всего жреца, защищенную от воров и осквернителей с помощью древней ритуальной магии. В те времена умели использовать для защиты мумий стихийные силы, которые даже по прошествии веков будут преследовать любого, кто посягнет на святыню. В данном случае это был элементарный огонь.

Доктор Сайленс подошел к лампам и погасил их одну за другой. Он сказал все, что считал нужным. Следуя его примеру, я сложил столик и взял стулья, а наш хозяин, все еще не пришедший в себя и молчаливый, машинально повинуясь жесту доктора, направился к двери.

Мы уничтожили все следы эксперимента, а пустую чашу отнесли обратно в дом и прикрыли плотным пальто.

Воздух на улице был прохладный и благоуханный: звезды начинали меркнуть, а с востока, где появились первые признаки наступающего для, веял свежий ветерок. Был уже шестой час.

Мы крадучись вошли в прихожую, заперли дверь и стали на цыпочках подниматься по лестнице. Держа в руке свечу, полковник кивнул, молча пожелав нам спокойной ночи, и шепотом сообщил, что, с нашего согласия, раскопки начнутся сегодня же.

Затем он тихо направился к комнате своей сестры.

IV

Но ни интригующее упоминание о мумии, ни предстоящие раскопки не могли повлиять на естественную реакцию, которая последовала за необычайным напряжением последних двенадцати часов. Я спал мертвым сном, без каких-либо сновидений. Разбудило меня чье-то прикосновение, и, открыв глаза, я увидел, что около моей кровати стоит доктор Сайленс, готовый к выходу, в верхней одежде.

— Вставайте, — сказал он. — Уже время утреннего чая. Вы проспали почти двенадцать часов.

Я спрыгнул с кровати и стал торопливо приводить себя в порядок, а мой компаньон, расположившись в кресле, беседовал со мной. Вид у него был свежий, хорошо отдохнувший, и вел себя доктор еще спокойнее, чем обычно.

— Полковник Рэгги приготовил кирки и лопаты. Сейчас мы выкопаем эту мумию, — сообщил он. — Надеюсь, ничто не помешает нам уехать утренним поездом.

— Я готов уехать хоть сегодня вечером, если, конечно, вы не возражаете, — откровенно признался я.

Но доктор Сайленс отрицательно покачал головой.

— Нужно довести дело до конца, — серьезно сказал он, и я понял, что нас ожидают еще какие-то неприятные происшествия.

Все время, пока я одевался, доктор продолжал говорить.

— Это один из типичных случаев, когда мумия мстит за свое похищение; каждый раз подобное дело бывает нешуточным, — объяснил он, предвосхищая мои вопросы, — ибо мумии важных особ — царей, жрецов, магов — хоронили с соблюдением всех ритуальных обрядов и, как вы видели, весьма эффективно защищали от осквернения, а тем более уничтожения. В Египте существовала вера, согласно которой сохранность мумии обеспечивает и сохранность ее двойника — Ка;[8] можно также предположить, что магическое бальзамирование применялось для предотвращения скорой реинкарнации, ибо сохранение тела препятствовало возвращению духа к суете земной жизни; во всяком случае, египтяне знали, как использовать могучие защитные силы против осквернителей. Вы видели — и еще увидите, — добавил он со значением, — какая судьба ожидает тех, кто похищает мумии да еще и пытается снять с них пелены.

Пристегивая воротник, я заметил отраженное в зеркале лицо доктора: оно было совершенно серьезно. Не приходилось сомневаться, что Джон Сайленс хорошо знает, о чем говорит.

— Путешественник, брат полковника, который привез сюда эту мумию, несомненно, подвергся преследованию потусторонних сил, призванных защищать доверенное им тело от нечестивых посягательств, потому-то он и пытался захоронить мумию в лесу и обнести место захоронения магическим кругом ограды. Очевидно, он кое-что знал о совершаемых в таких случаях обрядах; светящиеся звезды, не раз пугавшие окрестных жителей, конечно же, были пентаграммами, разложенными через равные промежутки по кругу. Но он, видимо, знал недостаточно, а быть может, и просто не догадывался, что эту мумию охранял огонь. Огонь нельзя окружить огнем, хотя, как вы видели, его можно высвободить огнем.

— Стало быть, ужасная фигура, которую мы видели в прачечной… — начал было я, пораженный необычайной разговорчивостью доктора.

— …это, несомненно, подлинное Ка мумии, действующее, как обычно, через своего посредника — огонь, — закончил за меня фразу мой компаньон. — Что до мумии, то она была, вероятно, погребена много тысячелетий назад.

— А мисс Рэгги?

— Мисс Рэгги? — повторил он с внезапной озабоченностью. — Мисс Рэгги…

В дверь постучал слуга, доложивший, что чай подан и полковник ждет нас. Появление слуги прервало наш разговор. Доктор Сайленс направился к двери, пригласив меня жестом следовать за ним. Судя по его виду, на свой последний вопрос я все равно не получил бы ответа.

— А где мы начнем копать? — спросил я, не в силах подавить любопытство. — Вы определите это место методом предсказания или…

Около двери доктор остановился, оглянулся на меня и вышел, увидев, что я все еще не закончил одеваться.

Уже смеркалось, когда мы втроем молча направились к Двенадцатиакровой плантации; небо было застлано облаками, с востока дул сильный ветер. Старый дом тонул в унылой полумгле; воздух, казалось, полнился вздохами. Инструменты были уже разложены на самой опушке, мы разобрали лопаты и кирки и вслед за нашим предводителем направились в лес. Пройдя около двадцати ярдов, Джон Сайленс остановился. У его ног лежало круглое пепелище, достаточно заметное среди окружающей белой травы.

— Тут три таких пепелища, — сказал он, — и все три расположены на одной линии. Каждая из них находится над подземным ходом, соединяющим прачечную — бывший музей — с пещерой, где сейчас покоится мумия.

Счистив обгорелую траву, он начал копать, и мы последовали его примеру; я орудовал киркой, остальные — лопатами. Никто не произносил ни слова. Энергичнее всех трудился полковник. Почва была мягкая, песчаная, нам попалось лишь несколько змееподобных корней и относительно больших камней. Тут-то и пригодилась моя кирка. Между тем воцарилась тьма, и в верхушках деревьев зашумел пронизывающе холодный ветер.

Вдруг, не успев даже вскрикнуть, полковник Рэгги провалился по самую шею.

— Подземный ход! — воскликнул доктор, помогая раскрасневшемуся, запыхавшемуся и покрытому песком и потом полковнику выбраться наружу. — Разрешите, я пойду первым.

Он проворно соскользнул в образовавшееся отверстие, и через мгновение мы услышали его голос, приглушенный песком и расстоянием.

— Следующим спускайтесь вы, Хаббард, а затем полковник Рэгги, если он хочет.

— Конечно, я пойду с вами, — заявил полковник, глядя, как я спускаюсь в подземный ход.

Диаметром этот ход был с большую канализационную трубу, передвигаться в которой можно было лишь на четвереньках. Тьма здесь царила кромешная. Через минуту тяжелый стук падения и осыпь песка возвестили о том, что к нам присоединился полковник Рэгги.

— Держитесь за мою ногу, — сказал доктор Сайленс, — а полковник пусть держится за вашу.

Медленно, прилагая изрядные усилия, мы поползли вдоль подземного хода, выкопанного в зыбком песке и кое-где укрепленного деревянными опорами и столбами. Я боялся, как бы нас всех не погребло заживо. Мы ничего не видели на дюйм перед собой и пробирались на ощупь. Спертый воздух сильно затруднял дыхание, и полковник полз за мной очень медленно: в таком положении это было нелегко.

За десять минут мы едва преодолели десять ярдов, как вдруг нога доктора выскользнула у меня из руки.

— Ах, вот оно что, — донесся до меня его голос откуда-то сверху.

Джон Сайленс стоял в пещере, и в следующий миг я уже присоединился к нему. Чуть погодя подполз и полковник Рэгги. Доктор достал свечи, а мы — захваченные с собой спички.

Но еще до того, как стало светло, нас всех охватило необъяснимое чувство ужаса. Стоя бок о бок, тесно прижимаясь друг к другу в этой песчаной пещере в трех футах под землей, мы вдруг почувствовали близость чего-то древнего, необыкновенного и угрожающего, даже в кромешной тьме мы явственно ощущали что-то величественное и зловещее. Не знаю, как определить словами то, что мы чувствовали; каким-то таинственным образом мы ясно сознавали, что здесь, в этом темном подземелье, покоится нечто, наделенное могуществом древних цивилизаций.

Полковник Рэгги еще теснее прижался ко мне; его близость наполнила меня неподдельной радостью. Никогда еще ничье прикосновение не было столь красноречивым.

Вспыхнула спичка, рождая тысячи крылатых теней, и я увидел, как Джон Сайленс разжигает свечу, склонив над ней причудливо освещенное лицо. Я опасался ужасных разоблачений, которые мог принести с собой свет, но оказалось, что для этого не было никаких оснований. Мы стояли в небольшой сводчатой песчаной пещере: стены и потолок были укреплены деревянными брусьями, пол выстлан грубой черепицей. Высотой пещера была футов шесть, так что мы все могли стоять удобно, выпрямившись во весь рост, длиной — футов десять, а шириной — восемь. На деревянных столбах у стены я увидел грубо выжженные египетские иероглифы.

Доктор Сайленс зажег три свечи и вручил каждому из нас по одной. Четвертую он воткнул в стену справа от себя и еще одну — чтобы отметить устье тоннеля. Инстинктивно затаив дыхание, мы тревожно озирались.

— Клянусь богом, здесь пусто! — воскликнул полковник Рэгги. Его голос дрожал от волнения. Опустив взгляд, он добавил: — Смотрите, следы на песке!.. Следы на песке…

Доктор Сайленс ничего не ответил. Присев на корточки, он стал осматривать пещеру; мои глаза следовали за его пригнувшейся фигурой и заметили странные искривленные тени, которые тянулись к нему от стен и потолка. Кое-где по стенам сыпались тонкие струйки песка. В воздухе витал слабый, но въедливый запах, а пламя свечей было совершенно неподвижно, будто нарисованное.

Пытаясь успокоиться, я убеждал себя, что пещера находится в саду на юге современной Англии, однако мне все время мерещилось, будто передо мной вход в большой скальный храм, созданный многие, многие тысячелетия назад. Казалось, надо мной величественно громоздятся высокие, до небес, гранитные колонны, а вдоль громадных бесконечных приделов окутанной мраком процессией движется вереница колоссальных фигур. Это великолепное, необъяснимо откуда возникшее видение стояло передо мной с такой ясностью, что мне пришлось сделать огромное усилие, чтобы сосредоточить все свое внимание на маленькой согнувшейся фигурке доктора, который внимательно осматривал пещеру, — только так я смог избавиться от преследовавшего меня наваждения.

Но пещера была слишком мала для долгого обследования; Джон Сайленс задел ногой какой-то твердый, гулкий предмет и нагнулся пониже, чтобы рассмотреть его.

Доктор находился как раз в самом центре небольшой пещеры, когда это случилось. Затем он начал разгребать песок ногами, и менее чем через минуту показалась деревянная крышка. Приподняв ее, доктор заглянул в открывшийся проем. Разнесся сильный запах селитры, битума и каких-то неведомых странных ароматических снадобий; запах был такой едкий, что от него запершило в горле, заслезились глаза.

— Мумия! — прошептал доктор Сайленс, оглядываясь в пашу сторону; услышав это слово, полковник тяжело навалился на меня и задышал мне в ухо. — Мумия! — повторил мой друг тихо, когда мы протиснулись вперед, чтобы заглянуть в отверстие.

Не могу объяснить, почему это зрелище вызвало у меня такое глубокое чувство удивления и почтения, ведь я далеко не в первый раз лицезрел мумию; с некоторыми из них мне даже довелось проводить магические эксперименты. Но было что-то непередаваемо особенное в этой серой безмолвной фигурке, покоящейся в современном ящике из свинца и дерева на дне песчаной могилы: ведь над этой фигуркой, завернутой в древние пелены и пропитанное благовониями льняное покрывало, тысячи лет назад произносили свои могучие заклинания египетские жрецы! Поистине что-то сакральное было в этой мумии, дышащей своим собственным ароматом в далеком краю, куда забросила ее судьба, — что-то проникавшее в самую глубь моего существа и пробуждавшее ужас, дремлющий в душе каждого из нас, там, где рождаются слезы и фанатизм истинного поклонения.

Я помню, как быстро отвернулся от полковника, дабы он не заметил волнения, причины которого не смог бы понять, схватил Джона Сайленса за руку и, весь дрожа, увидел, что он тоже опустил голову и прикрыл лицо ладонями.

Из неведомых глубин моей памяти вырвался неудержимый вихрь то ли воспоминаний, то ли видений: я слышал древние магические заклятия из «Книги Мертвых», видел, как мимо меня смутно различимой процессией проходят боги, могучие бессмертные существа — персонифицированные воплощения истинных богов: бога с огненными глазами, бога с лицом из дыма. Я вновь видел Анубиса, собачьеголового бога, и детей Гора, вечного стража веков: они заворачивали в священные, благоухающие пелены Осириса, первую мумию; и я ощущал сладостный экстаз оправданной души, которая в золотой ладье Ра отправляется к месту своего упокоения, в поля блаженных.

С бесконечным почтением доктор Сайленс нагнулся и притронулся к неподвижному лику, отрешенно взиравшему на него своими нарисованными глазами, и вокруг нас растеклись волны тысячелетних благоуханий; время обратилось вспять, и передо мной раскрылась волшебная панорама самого поразительного сна, который когда-либо являлся миру.

Заслышав тихое шипение, доктор быстро отступил назад. Шипение приблизилось к нашим лицам, а затем стало как бы играть вдоль потолка и стен.

— Последний элементарный огонь — все еще ожидающий своего часа, — пробормотал доктор, но я почти не расслышал его слов, ибо продолжал наблюдать прохождение души через Семь Покоев Смерти, слушал отголоски великих ритуальных заклятий, самых могущественных, какие существовали когда-либо на земле.

Около мумии лежат глиняные чаши с иероглифическими надписями, а вокруг, в соответствии со сторонами света, располагались четыре кувшина с головами ястреба, шакала, кинокефала и человека: в них были уложены волосы, обрезки ногтей, сердце и некоторые части тела. Были там также амулеты, зеркало, голубые глиняные статуэтки Ка и лампа с семью фитилями. Недоставало лишь священного скарабея.

— Мумию не просто похитили с места упокоения, — торжественно возгласил доктор Сайленс, не сводя глаз с полковника Рэгги, — с нее пытались снять пелены, — он указал на грудь, — а с шеи украли скарабей.

Шипение, похожее на шепот невидимого пламени, прекратилось; лишь время от времени оно слышалось в подземном ходе, то ближе, то дальше; а мы стояли, в немом оцепенении глядя друг на друга.

Полковник Рэгги с большим усилием взял себя в руки. Слова как будто застревали у него в горле.

— Это моя сестра, — сказал он очень тихо.

Последовала долгая пауза, нарушенная наконец Джоном Сайленсом.

— Скарабея надо вернуть на место, — произнес он со значением.

— Я ничего не знал об этом, — словно оправдываясь, промямлил полковник. — Абсолютно ничего.

— Его следует вернуть на место, — повторил доктор. — Если еще не слишком поздно. Ибо опасаюсь… опасаюсь…

Полковник Рэгги кивнул в знак согласия.

— Будет сделано.

В пещере повисла мертвая тишина.

Не знаю, почему мы все трое вдруг так резко обернулись, ибо я, во всяком случае, не слышал ни малейшего звука.

Доктор как раз собирался водворить крышку на прежнее место и вдруг выпрямился, будто в него попала пуля.

— Кто-то идет сюда, — как бы про себя сказал полковник Рэгги, и глаза доктора, устремленные на устье тоннеля, указали мне, куда следует смотреть.

Где-то в самой середине тоннеля слышалось отчетливое шарканье.

— Песок падает, — довольно глупо предположил я.

— Нет, — в голосе полковника прозвенел металл. — Я слышу этот звук уже некоторое время. И он приближается.

Исполненное решимости, его лицо выглядело почти благородным. Ужас переполнял сердце полковника, тем не менее он был готов к любой, самой страшной неожиданности.

— Здесь нет другого выхода, — заметил Джон Сайленс.

Он положил крышку на песок и стал ждать. По застывшему выражению его лица, по бледности и немигающему взгляду я знал, что доктор предполагает увидеть что-то совершенно поразительное, если не ужасное.

Мы с полковником расположились по обе стороны устья. Я все еще держал свечу, но, к моему стыду, она сильно дрожала и воск капал прямо на меня; полковник же воткнул свою свечу в песок, возле ног. В моем сердце по-хозяйски заворочался страх, мне почудилось, что какая-то незримая, беспощадная, необоримая сила вот-вот расправится с нами — погребет заживо или придавит, как крыс. Затем я вспомнил об огне: он мог задушить нас дымом или спалить. По моему лицу заструился пот.

— Держитесь! — послышался голос доктора Сайленса, отразившийся от потолочного свода.

Минут пять, тянувшиеся, казалось, все пятьдесят, мы стояли, поочередно глядя то друг на друга, то на мумию, то на устье подземного хода, и все это время негромкое, вкрадчивое шарканье неотвратимо приближалось. Напряжение — мое, во всяком случае, — достигло предела, когда источник нашей тревоги оказался у противоположной стороны устья. Со стены от сотрясения неестественно медленно осыпалась струйка песка. Раздался сдавленный крик…

Представшее моим глазам было куда ужаснее того, что рисовало мне воображение.

Я был уже почти готов к появлению какого-нибудь египетского чудовища, бога гробниц или демона огня, но, когда увидел в песчаном проходе смертельно бледное лицо мисс Рэгги, ползущей на четвереньках, когда в желтом свете свечей блеснули ее выпученные глаза, первым моим поползновением было повернуться и убежать, как безумно напуганное животное.

Однако ничуть, видимо, не удивленный доктор Сайленс схватил меня за руку и сразу же успокоил этим своим прикосновением. Полковник Рэгги медленно опустился на колени. Не менее минуты брат и сестра оцепенело смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Лицо мисс Рэгги, охваченной животным ужасом, походило скорее на гаргулью, чем на человеческий лик; застывшая бледная маска на лице полковника была вообще лишена всякого выражения, даже изумления или тревоги. Мисс Рэгги подняла глаза, и полковник потупился. Освещенная, как огнями рампы, светом воткнутой в песок свечи, сцена производила кошмарное впечатление.

Джон Сайленс шагнул вперед и заговорил очень тихим, но вполне естественным голосом.

— Я рад, что вы здесь, — сказал он. — Вы единственный человек, чье присутствие нам сейчас необходимо. Надеюсь, вы еще успеете умилостивить гнев Огня и водворить мир в вашем доме, а также, — произнес он еще тише, — спасти себя от угрожающей вам опасности.

Полковник неуклюже попятился назад, раздавив по неосторожности свечу, а старая леди вползла в сводчатую пещеру и медленно поднялась на ноги.

Я ожидал, что при виде запеленутой мумии она громко вскрикнет и упадет в беспамятстве, однако, к моему крайнему удивлению, мисс Рэгги лишь наклонила голову и спокойно опустилась на колени. Через минуту она воздела глаза к потолку и зашевелила губами, словно в молитве. Ее правая рука прикоснулась к шее, затем, повернувшись ладонью кверху, застыла над древней серой фигуркой, покоящейся в ящике. И мы увидели на ладони блеск похищенного яшмового скарабея.

Полковник, тяжело подавшись назад, громко вскрикнул, но Джон Сайленс, стоя прямо перед мисс Рэгги, посмотрел ей в глаза и показал на застывшее лицо мумии.

— Приколите скарабея на прежнее место, — сурово произнес он, — туда, где этой реликвии и надлежит быть.

Мисс Рэгги все еще стояла на коленях, когда случилось нечто неожиданное. Возможно, кому-то из читателей приходилось видеть, как вынутые из гробниц и положенные на песок мумии начинают медленно шевелиться и гнуться, по мере того как египетское солнце разогревает их древние тела, придавая им некое подобие жизни; представьте же себе, какой беспредельный ужас мы испытали, когда безмолвная фигурка шевельнулась в своей гробнице из свинца и песка. Медленно корчась у нас на глазах, тихо шурша своими древними пеленами, она поднялась и незрячими, запеленатыми глазами уставилась на свою осквернительницу.

Я попробовал шевельнуться… полковник тоже предпринял усилия, чтобы сдвинуться с места, но песок, казалось, прочно сковал наши ноги. Тогда я попробовал крикнуть, и полковник попытался исторгнуть из себя хоть какой-нибудь звук… но, казалось, наши легкие и гортани забиты песком. Мы могли только смотреть, но и наши глаза были будто застланы песчаным облаком.

Когда мне наконец удалось разлепить веки, мумия недвижно лежала на песке, ее сморщенное, разрисованное лицо было обращено к потолку, а на ее усохшем теле покоились голова и руки старой леди.

Но я заметил, что на шее мумии, подобно живому глазу, сверкает священный яшмовый скарабей.

Полковник Рэгги и доктор пришли в себя гораздо раньше, чем я; пока мы с полковником неуклюже и неумело поднимали хрупкое тело старой леди, Джон Сайленс аккуратно водворил крышку на прежнее место, засыпал ее песком и отдал несколько коротких распоряжений.

Я слышал его голос, как во сне, но, превозмогая жару, проползти узкий тоннель, с потолка и стен которого постоянно осыпался песок, запорошивший нам глаза, и вытащить при этом на себе мертвую женщину надо было наяву, а не во сне. Нам понадобилось не менее получаса, чтобы выбраться на свежий воздух. И потом еще пришлось долго ждать появления доктора Сайленса. Мы отнесли мисс Рэгги прямо в верхней одежде на второй этаж.

— Мумия не причинит вам больше никаких неприятностей, — сказал доктор Сайленс нашему хозяину вечером, перед отъездом, — при том, разумеется, условии, что ни вы, ни ваши домочадцы не будете нарушать ее покой.

Уезжали мы как в тумане.

— Я знаю, что вы не видели ее лица, — заметил доктор Сайленс, когда мы, завернувшись в пледы, уже сидели в пустом купе.

Я только покачал головой, не в силах объяснить, что меня предостерег какой-то глубинный инстинкт.

Доктор повернулся ко мне, бледный, искренне опечаленный.

— Оно было все опалено, — с трудом выговорил он. — Как от взрыва…

Перевод Е. Пучковой