Стрелок. Несостоявшийся граф

– В смысле?

– Ну, вы же сами всем, включая генерала Хлынова, говорили, что парламент только тем и хорош, что позволяет собрать в одном месте всех болтунов и перевешать их в случае надобности. Вот вами и заинтересовались.

– Хлынов тоже в лиге?

– Нет, конечно! Помилуйте, он же круглый дурак.

– Понятно. Точнее, ни хрена не понятно. А ко мне ты зачем пришел? Выслужиться хотел?

– Да.

– И никто тебе не приказывал?

– Нет.

– Нет, я реально с тебя охреневаю! Инициатива поимела инициатора… Ладно, рассказывай дальше. Адреса, пароли, явки. В смысле имена, чины, должности. Кто главный, кто так, сбоку припека?

Расколовшийся жандарм пел как соловей. Имена генералов, сенаторов и даже великих князей следовали одно за другим. В целом вырисовывалась очень странная картина с монархическим заговором, вот только против кого? С «Народной волей» все понятно, но в лиге был наследник цесаревич, его братья, многие члены правительства, не хватало лишь самого царя и Лорис-Меликова. Или их не предполагалось изначально?

– Вы ведь понимаете, что теперь, когда вы знаете все, обратной дороги нет? – тяжело дыша, спросил Ковальков. – Вам волей-неволей придется присоединиться к нам либо бежать.

– А почему бы и не присоединиться? – ухмыльнулся Будищев, в очередной раз изумив своего пленника. – Вон какая славная компания!

– Послушайте, – помотал головой совершенно сбитый с толку ротмистр, – клянусь честью, я никому не скажу ни о нашем разговоре, ни об обстоятельствах, при которых он случился. Опустите меня, а?

– Так просто взять и отпустить? Ну-у, даже не знаю…

– Что вы хотите?

– Да сущую безделицу. Я сейчас кое-что напишу на листе бумаги, а ты прочитаешь. С чувством, с толком, с расстановкой и без дурацких комментариев. Только текст. Понятно?

– Но зачем?

– Еще по печени захотел? – поинтересовался Будищев, с жалостью глядя на бестолкового пациента.

– Нет! Хорошо, давайте вашу бумагу.

– Джастин момент[18], – отозвался Дмитрий, вызвав еще одну болезненную гримасу у связанного, и, подойдя к бюро, принялся быстро писать на листке. Затем зачем-то заглянул в комод, произвел в нем какие-то манипуляции, после чего подтащил клиента поближе и положил перед ним текст.

– Я, Ковальков Николай Александрович, вступая в ряды «Народной воли», торжественно клянусь: быть смелым, честным, дисциплинированным революционером и до последней капли крови бороться с тиранией в России. А если я предам своих товарищей по борьбе, то пусть меня постигнет суровая кара трудового народа!

Все это ошарашенный ротмистр прочитал без единого возражения и, лишь когда текст закончился, позволил себе осторожно спросить:

– Что это за бред?

– Практически явка с повинной, – охотно пояснил ему Дмитрий.

– Если вы думаете, что я это подпишу, то вы просто идиот!

– И не надо, – с довольством обожравшегося краденой сметаной кота отозвался Будищев, после чего снова подошел к комоду и поставил иглу на восковой цилиндр. Фонограф зашипел, и не верящий своим ушам жандарм услышал, как присягает на верность революции.

– Техника на грани фантастики! – мечтательно проговорил подпоручик. – И главное, голос хорошо узнаваем. Представляете, что скажет Михаил Тариэлович, если услышит эдакую арию в вашем исполнении?

– Отдайте, – нервно сглотнув, попросил жандарм.

– Ага, щаз! Шнурки вот только поглажу, – издевательски отозвался подпоручик, запирая комод, после чего повернулся к связанному и с нехорошей улыбкой в голосе спросил: – Гости дорогие, а не надоели ли вам хозяева?

– Что? – непонятливо спросил ротмистр.

– Я говорю, пошел вон отсюда, – охотно разъяснил ему свою позицию подпоручик. – О месте и дате следующего заседания будет сообщено дополнительно.

– Вы хотите…

– Если честно, не очень. Но раз уж приключился такой случай, грех его упускать! Короче, своему начальству можешь доложить, что я согласен по всем пунктам. Страстно хочу стать графом, зятем и поставщиком армии. Если какой косяк, бежишь ко мне впереди собственного визга и докладываешь. В особенности это касается завтрашнего заседания в Главном артиллерийском управлении. Если ваша организация и впрямь что-то собой представляет, я хочу ощутить ее всемерную поддержку. Понял?

– Понял, – обреченно вздохнул Ковальков, после чего с явной неохотой спросил: – Вы меня не развяжете?

– Конечно, – отозвался Будищев, перерезая стягивающий руки пленника шнур.

Получив свободу, тот сначала потер затекшие руки, потом оценил взглядом крепость комода, кочергу и все еще находящийся на виду револьвер хозяина квартиры, после чего окончательно понял, что на сей раз проиграл.

– Так я не прощаюсь, – со значением в голосе сказал жандарм.

– Всего хорошего, – изобразил любезный поклон Дмитрий, после чего, тщательно закрыв входную дверь, сокрушенно вздохнул. – Дикие времена – дикие нравы! Звукозаписывающая аппаратура уже есть, а использовать ее по назначению не умеют. Дикари-с!

В этот момент раздалась трель электрического звонка, и Будищев снова взялся за запоры, бурча себе под нос: «Ты что, тросточку забыл?»

– Ой, – испугалась оказавшаяся за дверью Стеша. – А зачем револьвер?

– Маленькая предосторожность никогда не помешает, – ничуть не смутился подпоручик. – Ты что так поздно?

– Я бы не пришла, да только вот…

– Что еще случилось?

– Семка в больнице! – заплакала девушка и уткнулась в грудь Будищеву.

– Почему?

– Прохор его отколотил!

– Какой еще на хрен Прохор?!

– Приказчик в лавке. Говорила я Семушке, не задирай этого дурака, а он…

– А вот с этого момента попрошу поподробнее, – нахмурился подпоручик.

– Этот Прошка давно ко мне клеился, – сбивчиво начала Стеша, поминутно всхлипывая. – Я его отшила, а он не понимает. А Семка влез, а я…

– Понятно, – остановил поток бессвязных фраз вперемежку со слезами Дмитрий. – Есть только один вопрос: а раньше мне всю эту байду рассказать нельзя было?

Совещание в Главном артиллерийском управлении, состоявшееся на следующее утро, на первый взгляд являлось простой формальностью. Несомненная эффективность митральез системы Барановского—Будищева, которые с легкой руки одного из изобретателей все чаще называли пулеметами, была самым блестящим образом доказана во время похода на Геок-Тепе.

Несмотря на то, что завистники генерала Скобелева стремились всячески принизить значение этой военной кампании, все причастное к нему начальство получило приличествующие их чину и заслугам награды, а посему был настроен весьма благодушно.

В первую очередь это конечно же касалось сидевшего на почетном месте генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, лично настоявшего на посылке морской батареи в отряд Скобелева, а также его августейшего брата генерал-фельдцейхмейстера Михаила Николаевича. Последний, правда, по уважительной причине отсутствовал, ибо помимо всего прочего являлся еще и наместником на Кавказе. Однако в деле имелось подготовленное по его личному приказу заключение о крайней полезности вышеуказанных митральез в войсках, противостоящих иррегулярной кавалерии.

Но главная интрига заключалась не в самом приеме на вооружение, а в масштабах предстоящих закупок. Одни полагали достаточным иметь пулеметы в гарнизонах крепостей, усилив каждый из них противоштурмовой батареей. Другие находили полезным включить такие же батареи в состав артиллерийских бригад, чтобы иметь возможность придавать их, в случае надобности, линейным войскам. И наконец, третьи вообще не имели никаких собственных мыслей, а полагались исключительно на благоусмотрение начальства.

Впрочем, имелись у нового оружия и противники. В открытую выступить против двух великих князей они, разумеется, не решались. Но вполне разумно, как им самим казалось, указывали на дороговизну митральез и отсутствие их на вооружении армий других европейских держав. А, кроме того, на огромное количество потребных к ним огнеприпасов.

– Согласно этой ведомости, – вещал с елейной улыбкой на губах генерал Фадеев, – на долю митральез морской батареи во время последней экспедиции в Геок-Тепе пришлось две трети израсходованных патронов. Не слишком ли большой расход для казны, господа?

Денежный вопрос всегда был проклятым в вооруженных силах Российской империи. Протяженные границы и огромное количество врагов заставляло правительство и государя содержать значительную армию, финансирование которой обходилось в совершенно баснословные суммы. Стоит ли удивляться, что попытки сэкономить на них всегда находили самую горячую поддержку в верхах?

– К тому же я полагаю, – угодливо глядя на непосредственного начальника, добавил полковник Эрн, – что данный поход совершенно не характерен для современной войны.

– Что вы имеете в виду? – прищурился великий князь Константин Николаевич.

– Видите ли, ваше императорское высочество, – заюлил начальник Охтенского полигона, – во время последней войны с турками митральезы себя проявили не слишком хорошо. О чем может свидетельствовать присутствующий здесь подполковник Мешетич.

Пока шли прения, Барановский с Будищевым скромно держались в сторонке, стараясь не мешать экспертам. Дмитрий, правда, несколько раз порывался вставить свои пять копеек в доводы выступающих, но компаньону до поры до времени удавалось сдерживать эти порывы. Но, наконец, пришел и их черед.

– У вас есть что сказать, господа-изобретатели? – прямо спросил Фадеев.

– Так точно! – по-солдатски ответил ему Дмитрий, оттерев, наконец, в сторону Владимира Степановича.

– Слушаем вас, – благосклонно кивнул генерал, которому явно понравилось, как недавний унтер отпихнул штафирку[19].

– Ваше императорское высочество, ваши превосходительства, господа, – начал свою речь подпоручик, обведя всех присутствующих самым честным взглядом, какой только смог изобразить. – Увы, все новое стоит денег. Пушка конструкции, к сожалению, отсутствующего здесь генерала Маиевского стоила дороже прежних гладкоствольных орудий. Пришедшая ей на смену пушка образца 1867 года еще дороже, а уж про новейшие орудия образца 1877-го и говорить нечего. Такова цена за неизбежный прогресс! И возникает совершенно закономерный вопрос: стоят ли новейшие усовершенствования потраченных на них денег?

– Что вы несете? – почти простонал сквозь зубы Барановский.

– Но позвольте спросить, господа, – нимало не смущаясь, продолжал Будищев, – а в какую сумму обошлась казне несчастная экспедиция генерала Ломакина?

– А при чем здесь это? – вылупил водянистые глаза Фадеев.

– А как оценить ущерб репутации, который понесли Русская императорская армия и священная особа государя императора?

– Уж не хотите ли вы сказать…

– Так точно! Именно об этом я и говорю, у покойного генерала Ломакина не было пулеметов, а у нас они были!

– И вы полагаете, что успех похода принадлежит именно этому обстоятельству?

– Я считаю, что победа была предопределена тщательной подготовкой и вниманием ко всем мелочам, в том числе и обеспеченностью новейшим вооружением. В особенности пулеметами, значение которых трудно переоценить. Текинцы, несмотря на свою несомненную храбрость и фанатизм, теряли от их огня множество людей, наши же потери были ничтожны!

«Каково излагает, подлец! – ухмыльнулся про себя великий князь. – Ему бы не гальваникой заниматься, а адвокатурой».

– Но опыт войны с турками… – попытался возразить генерал, но Будищева было не остановить.

– Показал, – тут же подхватил тот, – что при правильном использовании даже устаревшие митральезы Гатлинга могут быть крайне полезны, а новейших пулеметов тогда просто не было!

– Господин подпоручик прав, – подал голос Мешетич. – Митральезы или, если угодно, пулеметы его конструкции легче, а значит, маневреннее, нежели прежние образцы. К тому же они более надежны. Если таковые оказались бы на вооружении находившейся под моей командой батареи, результаты применения были бы иными.

Это предположение вызвало оживление среди участников совещания, так что председательствующему на нем Фадееву пришлось наводить порядок.

– Тише, господа, тише!

– Умоляю, придержи свое красноречие, – шепнул Дмитрию компаньон, воспользовавшись паузой, – ты говоришь, как газетчик!

– Именно это и будет напечатано в сегодняшней прессе, – ухмыльнулся в ответ моряк и, видя недоумение товарища, пояснил: – Пришлось знакомых репортеров напрячь.

– Когда ты только все успеваешь? – покачал головой Барановский.

– Встаю рано, – придал своей физиономии постное выражение Будищев.

На самом деле, это вышло совершенно случайно. Рыскавший по Питеру в поисках сенсации Постников попался ему в Пассаже. Угостив старого знакомца обедом, Дмитрий с удовольствием травил ему байки о походе, стычках с текинцами, вороватых маркитантах и прочем.

Затем речь плавно перешла на пулеметы и предстоящее совещание в Главном артиллерийском управлении. Что интересно, пока они ели и разговаривали, за их столиком непонятно откуда материализовался старший товарищ Постникова – Нарышкин. Услышав, о чем они толкуют, старый репортер тут же стал накидывать текст будущей статьи, не забывая при этом выпивать и закусывать. Некоторые фразы, выданные прожженной акулой пера, показались Будищеву интересными, и он их запомнил, а сегодня беззастенчиво влил в уши высокого начальства.

Как бы то ни было, совещание закончилось более чем успешно. Высокие договаривающиеся стороны пришли к выводу, что во всех крепостях и артиллерийских бригадах в дополнение к имеющимся пушечным и мортирным батареям надобно иметь по две пулеметные. Окончательное решение конечно же зависело от государя императора, но в том, что оно будет положительным, никто не сомневался.

– А сколько у нас бригад? – озадачился внимательно слушавший вердикт Будищев.

– Пятьдесят одна, – также тихо ответил ему Барановский.

– А крепостей?

– Более шестидесяти.

– Так это значит, – едва не задохнулся Дмитрий, подсчитав в уме планирующийся объем заказов. – Больше полутора тысяч пулеметов, плюс ленты, короба, станки, машинки для снаряжения лент… Три ляма минимум!

– Три с половиной, – кивнул компаньон. – И полмиллиона из них ваши!

Несмотря на то, что всю ночь шел снег, утро выдалось просто восхитительным. Небо совершенно очистилось и просто поражало своей хрустальной синевой. Не успевший испачкаться от дыма многочисленных печей снежок искрился под лучами встающего солнышка и приятно поскрипывал под ногами. Впрочем, простым людям некогда любоваться красотами. Дворникам надо убрать столь некстати появившиеся сугробы, мальчикам из лавок доставить клиентам продукты, прочим просто добраться до места работы.

Но то простым, а вот, к примеру, Люсии Штиглиц можно было и поспать. Окна в ее маленькой по меркам особняка придворного банкира спаленке были плотно завешаны плотными портьерами, отчего в ней царил полумрак. Застеленная тончайшим бельем кровать была мягкой, а предутренний сон так сладок, что не было ни малейшей возможности открыть глаза, но… к ней уже кралось ужасное чудовище.

Острое обоняние помогало ему ориентироваться в окружающей темноте. Мягкие персидские ковры гасили звук ступающих по ним лап, а непревзойденный слух ясно указывал, где сопит потенциальная жертва.

Клац! – острые клыки сомкнулись на одеяле и потащили его в сторону, раскрывая мирно спящую барышню. Почувствовав холод, та попыталась схватиться за край стремительно исчезавшего полотна, но не тут-то было! Сообразив, что жертва сопротивляется, коварная зверюга удвоила усилия, и одеяло с легким шелестом оказалось на полу.

– Сердар! – простонала девушка. – Как тебе не стыдно!

– Вав, – отвечал ей изрядно подросший щенок, на морде которого не имелось ни малейших признаков раскаяния.

– Ну отчего бы тебе сегодня не дать мне хоть немножечко поспать?

Если бы среднеазиатские алабаи могли пожимать плечами, он, вероятно, так бы и сделал, но поскольку это было за пределами возможностей собачьей породы, да и утро с его точки зрения ничем не отличалось от прочих, поэтому он просто сказал:

– Вав!

– Я знаю, тебе хочется гулять, но почему же ты не можешь сделать это с дворником или камердинером?

– Вав, – последовал ответ, а все, что не смог передать несовершенный голосовой аппарат пса, ярко выразила мимика.

Да-да, не удивляйтесь, на морде Сердара было столь явно написано обожание любимой хозяйки и презрение к лицам, только что ею перечисленным, что Люсия не выдержала и засмеялась.

Погладив щенка, девушка легко поднялась и, подойдя к окну, дернула за шнур. Тяжелая портьера неохотно сдвинулась, и в спальню хлынули потоки утреннего света. Обернувшись к зеркалу, Люсия окинула себя таким требовательным взглядом, каким могут смотреть только юные девицы, способные углядеть любой несуществующий недостаток в своем теле, лице или прическе.

Но положа руку на сердце, можно констатировать, что у юной баронессы не имелось ни малейшего изъяна. Будучи от природы худощавой и гибкой, она обладала весьма пропорциональной и женственной фигурой, достоинства которой нисколько не скрывала тонкая рубашка. Точеным чертам лица могли позавидовать модели Праксителя, а гладкая и свежая кожа придавала своей хозяйке прелесть совершенно неизъяснимую. Разве что волосы после сна немного разлохматились, но это было легко поправить.

– А в самом деле, почему бы нам не погулять? – спросила сама себя довольная осмотром барышня. – Утро-то совершенно чудесное!

– Вав, – отозвался Сердар, всем своим видом показывая, что только об этом и толкует ей битых полчаса.

Увы, собраться девице из высшего общества вовсе не так просто, как их сверстницам из низких сословий. Надобно умыться, одеться, привести себя в порядок, а одной это сделать несколько затруднительно. К счастью, есть прислуга.

В чем в Питере нет недостатка, так это в молодых и не очень людях, желающих наняться в услужение к хорошим хозяевам. Русские, чухонцы, немцы, французы, поляки и представители еще бог знает каких наций жаждут жить в господском доме и выполнять все прихоти своих господ. И дело даже не в жалованье, которое относительно невелико. Нет, их прельщает возможность жить на всем готовом, носить богатое, пусть и форменное платье, какое они в ином случае никогда не смогли бы себе позволить, хорошо питаться с барского стола и не знать тяжелой изнурительной работы.

Прежде у Люсии не было личной горничной. Старая няня ее давно умерла, а в институте благородных девиц отдельная прислуга не полагалась. Когда же барышня добровольно вступила в Красный Крест и отправилась на войну, об этом не могло быть и речи. Все приходилось делать самой, иногда деля тяготы походной жизни вместе с другими сестрами милосердия. Но теперь, когда она вернулась, отец озаботился, и в их доме появилась Маша – смешливая миловидная девушка родом из деревни рядом с Питером, издавна поставлявшей в столицу свежее молоко, зелень и прислугу.

– Ой, барышня, – зевнула Маша, берясь за гребень, – и охота вам вставать в эдакую рань?

– Надо Сердарчика выгулять, – благожелательно улыбнулась Люсия.

– Вот аспид, – всплеснула руками горничная, – никому от него в доме житья нет!

Услышав нелестную характеристику, алабай весьма выразительно посмотрел на девушку, отчего та немного струхнула.

– Он хороший пес, – мягко возразила ей хозяйка, поглаживая своего любимца.

– Конечно, хороший, – охотно согласилась та. – Особливо когда спит зубами к стенке. Вот тогда мимо него даже без палки пройти можно!

Надо сказать, что в словах девушки была определенная доля истины. Сердар, несмотря на молодость, действительно, обладал своенравным характером и всегда был готов его продемонстрировать. Быстро уяснив, кто есть кто, пес решил, что Люсию он по-прежнему обожает, к хорошо знакомому ему Людвигу относится с симпатией, старого барона уважает, а прочих только терпит. И только до тех пор, пока они не вторгаются в его личное пространство. А личное пространство, само собой, разумеется, включало весь особняк Штиглицев и прилегающую к нему территорию.

– Фриштыкать-то будете? – поинтересовалась девушка, покончив с прической[20].

– Нет, – невольно улыбнулась Люсия. – После прогулки.

Поскольку вся остальная прислуга в доме была выходцами из Германии, говорили в нем зачастую тоже по-немецки. Оказавшаяся таким образом единственной русской среди них Маша, хоть и не освоила наречия алеманов, иногда вставляла в свою речь немецкие словечки, неизменно веселя этим свою молодую хозяйку. Вообще, несмотря на разницу в статусе, девушки быстро сошлись и стали почти подругами.

– Батюшка ругаться будут, – поджала губы горничная, которой вовсе не улыбалось пропустить завтрак и потом давиться на кухне тем, что ей оставят, под презрительным взглядом кухарки.

– Оставь, – слегка поморщилась не подозревающая о таких нюансах барышня. – Он даже не заметит моего отсутствия.

– А братец? – сделала последнюю попытку Маша.

– А он разве дома? – высоко подняла брови Люсия.

– Да куда же ему деваться? – прикинулась дурой девушка, прекрасно знавшая, что записавшийся вольнослушателем в Михайловскую артиллерийскую академию Людвиг усвистал из дома ни свет ни заря. Ему нужно было встретиться с каким-то товарищем и обменяться не то чертежами, не то конспектами.

Как ни старалась Маша, ей так и не удалось убедить свою молодую хозяйку позавтракать, так что волей-неволей пришлось сопровождать ее на прогулку. Но тут уж ничего не поделаешь.

А вот кто действительно был рад оказаться за стенами особняка, так это Сердар! В мгновение ока пронесся он по пустынным аллеям маленького парка. Залез во все сугробы, обнюхал с опаской глядящего на него дворника, обгавкал для порядка редких прохожих за оградой и, не обнаружив нигде исчадий ада, которых люди отчего-то зовут котами, совершенно успокоился.

– Надеюсь, ты рад? – невольно улыбнулась, глядя на довольную морду щенка, Люсия.

– Вав, – степенно отвечал тот.

– Еще бы не рад, оглоед! – пробурчала про себя Маша, но под внимательным взором будущего волкодава осеклась и сочла за благо в дальнейшем помалкивать.

А Люсия тем временем, как и полагается романтичной особе ее лет, предавалась мечтам о том, кто подарил ей Сердара.

– Думает ли он обо мне теперь? – чуть слышно спросила она.

– Конечно, думает, барышня! – убежденно отвечала посвященная в сердечные тайны своей хозяйки горничная. – Разве же может быть иначе?

– Да, может, он и вовсе спит, – больше из духа противоречия возразила юная баронесса, втайне надеясь, что наперсница станет ее разубеждать.

– Может, и спит, – пожала та плечами, – но скорее всего, завтракает. И вам бы пора. Да и песика вашего подкормить не мешало бы. Вон он какой тощий!

Надо сказать, что говоря о Будищеве, милые девушки заблуждались. Он не ел и тем более не спал, поскольку еще ранним утром отправился на склады, где его ожидали верный Шматов и два почтенных господина, привлеченных в качестве оценщиков. Им сегодня предстояло осмотреть привезенное с войны добро и вынести вердикт о его ценности.

Всю прошедшую неделю Федор практически не покидал складов, готовясь к предстоящей «презентации». Чистил серебро, раскладывал на стеллажах сабли с кинжалами, развешивал наиболее красивые, с его точки зрения, ковры. Наконец, все было готово, и парень с замиранием сердца ждал приговора. Быть ли ему богатым?

Эксперты с важным видом ходили от одной стены к другой, ворошили залежи ковров, морщась при виде пробоин от пуль и потертостей. Потом их внимание привлекло оружие и предметы утвари. В особенности те из них, которые благодаря стараниям Феди радовали глаз нестерпимым блеском.

– Сеньор Шматов, – не выдержал один из них. – Зачем вы натерли это?

– Ну как же, – растерялся будущий купец. – Что бы, значится, красивше было.

– Что-то не так, господин Манчини? – заинтересовался разговором подпоручик.

– Все не так, сеньор Будищев! – всплеснул руками темпераментный итальянец. – Разве же можно старые вещи так чистить?

– И в чем проблема? – не понял Дмитрий.

– Но они выглядят как… ремейке![21]

– То есть как новодел, – сообразил моряк.

– Си![22]

– Чего это басурманин толкует? – осторожно спросил у компаньона Федя, опасливо поглядывая на отчаянно жестикулирующего итальянца.

– Говорит, что ты сабли попортил, когда чистил.

– Что?!! Врет, антихрист! Как есть поклеп возводит, жидовская морда!

– Он не еврей, – скупо усмехнулся всплеску бытового антисемитизма Дмитрий. – Скажи лучше, много ли начистил?

– Нет. Только эти, что на виду.

– Тогда не страшно, – махнул рукой подпоручик. – У себя в квартире по коврам развешу. Только остальное не тронь.

Специалист по коврам, в отличие от своего напарника, оказался хорошо говорящим по-русски флегматиком, как, впрочем, и подобает коренному петербургскому немцу.

– Что скажете, господин Клопп? – повернулся к нему Будищев.

– Кое-что ценное есть, – с невозмутимым видом отозвался тот.

– Например?

– Вот это, пожалуй, – ткнул пальцем в один из ковров эксперт, – представляет определенный интерес. Очень редкий рисунок и работа весьма искусная. Полагаю, такой ковер может стоить до трехсот рублей или даже больше.

– За такой махонький? – выпучил глаза Шматов, давший какому-то солдату за целую охапку таких же пятерку.

– Это коврик для исламской молитвы, или как его еще называют, намаза, – терпеливо пояснил немец. – Они не бывают больших размеров.

– А тогда за этот сколько? – с замиранием сердца поинтересовался Федор, показывая на большой ковер с вытканными на нем большими медальонами, разделенными на четыре части, с затейливым орнаментом на каждой из них.

– Полагаю, около ста рублей.

– Так он же большой! И пулями не траченный…