Неугасимый огонь

12. Нож в спину

Огненная колесница Гелиоса достигла зенита, щедро разливая золото по бирюзовым волнам, с лёгким шипением накатывающим на галечный пляж, усыпанный ракушками, морскими звёздами, бурыми засохшими стеблями водорослей. Ни одно облачко не смело заслонить собой небесную лазурь. Пронзавшие её лучи короны солнечного бога, казалось, не ослабевая, дотягивались до горизонта. Гелиос-Амен царил над миром во всём своём губительном и одновременно жизнедарящем величии.

Палящий зной и резкий запах испарений кружили голову, гнали прочь праздных смертных, призывали их спрятаться в тень, а несущий живительную прохладу лёгкий солёный бриз призывал остаться.

Над морем носились чайки, ссорились из-за добычи, кричали на разные голоса. Не обращая на них внимания, над волнами степенно и важно скользили могучие пеликаны, набившие мешки рыбой так, что едва могли оторваться от воды.

Здесь, в устье Кидна гнездилось много птиц, но нашествие людей изрядно их распугало. Однако если проехать вдоль берега на сотню стадий к западу, до устья другой реки, Каликадна, то можно угодить в настоящее пернатое царство. Там можно увидеть тысячи фламинго. Когда они поднимаются в воздух, то превращаются в розовую тучу.

К северу, немного отступив от моря, громоздятся горы Тавра, заросшие киликийской сосной, пихтой и можжевельником. Когда воды Реки Вечности достигнут берегов, лежащих ниже по течению, за этими горами закрепится дурная слава пристанища разбойников, но пока здесь обитает не так много людей. Разрозненные племена горцев не представляют опасности для могучего царства пришельцев. Немногочисленные поселения мореходов-критян покорились царю Железных людей.

Александр любил совершать здесь конные прогулки. Неоднократно пытался отмахнуться от охраны, но друзья умели настоять и всегда в полусотне шагов позади, стараясь не беспокоить царя своим присутствием, держалась пара телохранителей.

С некоторых пор компанию Александру на этих прогулках стала составлять Анхнофрет. Она быстро училась верховой езде, делала успехи. Когда она рассказала македонянам, что мужи Страны Реки с недоверчивым высокомерием относятся к тем, кто, подобно презренным овцеводам-аму, ездит верхом, они долго веселились. Славные своей могучей конницей, они не понимали, как можно столь однобоко относиться к лошадям, предназначая их лишь для упряжки.

Александр лично подобрал для Анхнофрет кобылу. Серую в яблоках, спокойную и ласковую, но резвую в умелых руках, названную лёгким воздушным именем Аэрея. Анхнофрет быстро подружилась с ней. Хотя и не раз пришлось пребольно грохнуться оземь, не удержавшись на её спине. В такие минуты она, потирая ушибы, возмущалась, что над ней зло подшутили, и лошадь вовсе не спокойная и покладистая, как все говорят. Аэрея подходила мириться, виновато склоняла голову. При этом шевелила ноздрями, вынюхивая в руке хозяйки хлеб.

Учение в целом продвигалось успешно, и вскоре Александр стал брать гостью с собой. Вот и сейчас они ехали рядом.

Громадный Букефал, который, как и его хозяин, всегда стремился быть первым, опережал миниатюрную Аэрею на полшага, косил на неё чёрным глазом, игриво пританцовывал, красуясь перед "дамой" статью. Та кокетливо делала вид, что не замечает ухаживаний.

Посланница ехала, вцепившись в поводья двумя руками, едва не намотав на запястья. Отчего чувствовала ещё большую неловкость. Если что, и до меча не дотянешься, не говоря о том, чтобы лук изготовить. Да и толку с того лука? Стрельба с лошади, даже плавно идущей шагом, представлялась ей невозможной, хотя она не раз видела, как это делается.

Анхнофрет коленом касалась бедра Александра и от этого прикосновения у царя периодически путались мысли. Ему кружила голову короткая эксомида гостьи, оставлявшая открытым правое плечо. Правая грудь тоже была почти полностью обнажена.

Когда царь предложил Анфее одеться так в первый раз, то объяснил, что желает подразнить Лагида.

– Ты немного похожа на одну его знакомую афинянку.

– Не будет ли это жестоко? – пожалела Птолемея Анхнофрет, но царь только отмахнулся.

Сам он уже который день облачался на египетский манер, только разве что полосатый платок-немес не надевал, но подводил глаза и таскал на груди тяжёлую золотую пектораль с изображением крылатой женщины.

А Анхнофрет, напротив, превратилась в эллинку. Избавилась от парика и попыталась уложить чёрные волосы в высокую причёску. Вышло не очень хорошо, поскольку волосы у неё доставали только до плеч, не хватало их для высокой укладки. Вьющихся кудрей, обрамляющих лицо, тоже не получилось.

Но ей понравилось так одеваться. Она с некоторым удивлением осознала, что пословица – "встречают по одёжке" – не лишена смысла. В обличье эллинки ей было куда проще общаться с македонянами.

Александр исподволь разглядывал гостью, невольно сравнивая её с двумя женщинами из своего прошлого, первыми эллинскими красавицами, многоискусными в любовных утехах – Кампаспой и Калликсеной. Анхнофрет мало походила на них. Не могла похвастаться шириной бёдер, и грудь её вряд ли кто из ваятелей удостоил бы эпитета "каллиройя", "прекрасный гранат".

Анфея, Ядовитый Цветок, привлекала Александра другой красотой. Хищной. Опасной. Он подозревал, что эта женщина, на первый взгляд хрупкая, совсем незащищённая от невзгод и опасностей смертного мира, сама кого хочешь защитит. А скорее, наоборот, в бараний рог свернёт.

Она не посещала гимнасий ("друзья" бы мигом подняли вой до небес), но как-то в присутствии Александра проверила на прочность живот Лисимаха, похвалявшегося мышечным щитом. На спор проверила, пальцами, сомкнутыми наподобие наконечника копья. Лисимах долго потом охал. А развлекаться стрельбой из лука её никогда не звали, срама боялись. Впрочем, для "друзей" это развлечение и не было характерно. Они предпочитали выбираться в горы, брать один на один кабана.

Сейчас Лисимах в компании ещё двоих телохранителей ехал позади, на большом отдалении, и вполголоса чехвостил царские прогулки. Из-за них он медленно запекался под палящим солнцем, вместо того, чтобы полежать в теньке в обнимку с прохладным, вынутым из погреба кувшином.

Стояла жара, такая, что даже ветер не очень-то спасал. Дышать тяжело. Они беседовали неспешно, даже лениво. Столько уже переговорено за те полгода (даже больше), что Анхнофрет провела при дворе Александра. Царь никак не мог сосредоточиться и Анфея, видя, что он отвечает невпопад, перестала поддерживать разговор.

Александр оглянулся на Лисимаха, который, натянув на глаза широкополую шляпу, чего-то недовольно бубнил. Что именно, не слышно, только движение губ различил острый глаз царя. Он усмехнулся.

– Укатали мы беднягу. Поехали-ка в город, а то он сейчас рухнет.

Букефал почувствовал перемену настроения хозяина и ещё активнее заплясал, предлагая размяться. Громко зафыркал. Царь поднял его на дыбы, ласково потрепал по шее. Анхнофрет молча позавидовала, она так управляться с лошадью ещё не могла.

– Догонишь?

Не дождавшись ответа, царь пустил Букефала вскачь. Ахнофрет опасливо покосилась на твёрдую гальку, падать на которую совсем не хотелось. Но нельзя же показывать слабость. Пришлось и ей поторопить Аэрею, толкнув пятками в бока. Телохранители встрепенулись и поспешили следом.

Вот и городские ворота. Александрия Киликийская росла на глазах ввысь и вширь. Она строилась по строгому плану, намеченному царём лично. План города был подобен милетскому, ничем не напоминая хаотичную застройку Афин. По желанию Александра архитекторы, Дейнократ-родосец и Сострат Книдский, разметили будущие улицы, парки, храмы. В городе будет театр, ипподром, водопровод. Ночью сотни масляных светильников обеспечат безопасность и удобство жителей. Царь не задумывался о расходах.

От Кидна строители рыли дополнительный рукав к морю. Когда он будет готов и заполнен водой, Александрия окажется на острове. Стены сделают её неприступной.

Царь и его архитекторы наметили в городе пять кварталов. Самые лучшие места, конечно, будут отданы гетайрам. Некоторые воины-двудольники[124], из тех, кто не отличался беспечной расточительностью, тоже пожелали выстроить здесь дома. Лохаг Теримах в числе первых перевёз в Александрию свою жену и маленького сына. Многие македоняне, женившиеся на хурритках и хеттийках, последовали его примеру. Александр щедро выделял им землю под дома в городе и под усадьбы в округе.

Тут же, в городе, будут казармы гарнизона. Один из кварталов полностью отойдёт хеттам, другой критянам. Вне стен тоже кипело строительство, здесь желали поселиться хурриты, привлечённые благами, которые им давало соседство с новыми хозяевами Киццувадны. Ещё не родившись, Александрия уже не помещалась в колыбели. Дейнократ требовал соблюдения строгой планировки и снаружи стен.

Царь словно наяву видел своё детище, утопающее в зелени садов. Были полностью закончены храмы Зевса и Афины, другие достраивались. Уже успел отгрохать роскошное обиталище Гефестион, который никогда не отличался склонностью к аскетизму, хотя мог удовольствоваться и палаткой, когда на то была царская воля. От него не отставал Птолемей. Вдвоём они умудрились обогнать самого царя, который мало интересовался своим дворцом, постоянно отвлекаясь на другие дела.

Анхнофрет чувствовала в этом городе запах власти, силы, торжественности, богатства. Запах разума и запах оружия, смирно покоящегося в ножнах, но всегда готового в одно мгновенье удобно лечь в ладонь воина. И ещё что-то неуловимое. То, что ранее Анхнофрет ощущала лишь в великом Уасите. Мало кому заметное в немыслимом сочетании размеренности, церемониального блеска и вечной, кажущейся бессмысленной, суеты столицы Та-Кем. Ощущение, дыхание Центра Мира. Она не чувствовала такого ни в Вашшукани, ни в продуваемой всеми ветрами Хаттусе, не говоря уж о городах фенех.

У Александра и его зодчих вышло повторить чудо. Новое Ядро Миропорядка было совсем юным, едва заметным, но опытная, посвящённая в таинства Хранительница всей кожей ощущала то же самое, что в родной столице. Это Город. Город, который готов бросить вызов любому. Навязать свою волю. Даровать своё знание. Пред которым купцы, посланники и просто высокородные чуждых стран преклонятся сами. Не из-за угрозы, а от восторга. Преклонятся пред мощью, величием и благородством, излучаемым каждым камнем.

Уже сейчас в Александрии и окрестностях народу было втрое больше, чем насчитывалось во всём войске Александра, пришедшем с нижнего течения Реки вечности.

Эллины и македоняне уже в меньшинстве здесь. Хурриты, хетты, финикийцы и критяне съезжались посмотреть на чудо и оставались. К немалому удивлению Анхнофрет, они не обособлялись в своих порядках и обычаях, не отгораживались от новых хозяев этой страны. Наоборот, они постепенно, незаметно для самих себя перенимали жизненный уклад эллинов. Так же, как это происходило Там.

Царь и его приближенные посмеивались над удивлённой посланницей. Они словно занимались обыденным, привычным для эллинов делом – основывали колонию на варварском берегу. Большую колонию.

Александр тщательно исполнил почти все ритуалы, предшествующие основанию колонии. Разве что к дельфийскому оракулу за советом не обращался за неимением оного. Волю богов испросил жрец Аристандр и она, конечно же, была благоприятной. А позже будут и оракулы и святыни, одна из которых уже была найдена совсем недалеко от города.

В двух десятках стадий от Александрии разведчики обнаружили хурритское святилище, посвящённое Решепу Амукалу, богу-лучнику. Оно разместилось в распадке между холмов, пронизанных острыми скалами. Здесь обнаружился источник с вкусной, чуть солоноватой водой и большой, грубовато сделанный медный истукан, в котором угадывался человек, вооружённый луком.

Источник, как сказали местные, был целебным. Критяне тоже считали это место священным и поклонялись здесь богу-целителю Пайавону. Пришельцы остро нуждались в святынях, не "назначенных", а настоящих, но получить такой подарок даже не надеялись. Царь нарёк святилище Новыми Амиклами[125] и принёс здесь щедрые жертвы Аполлону.

Александр объявил, что в его новом царстве будут приняты все народы и никому не будет отказано в поклонении своим богам. А дабы подтвердить слова делом, поручил Дейнократу совместно с египетскими зодчими возвести храм Маат.

Храм Прекраснейшей, пилон и святилище которого тяжеловесно возвышались над домами, а на закате изящная колоннада резала на куски диск Атума, как перезрелый плод, отдавая каждому в руки кусочек священного света, овеянный золотой пылью, ещё не был закончен. Но уже сейчас эта частичка Священной Земли, которую мудрый Дейнократ сумел органично вплести в изысканную вязь юного города, дышал тёплым ветром долины и прохладой Великого Хапи. Но не подавлял, не был чужд Александрии.

В нём, расположенном в отдалении от эллинских храмов, было что-то неописуемое. Словно колонны его проросли землю насквозь, соединяясь со столпами великого Ипет-Сут. Ядро Миропорядка Маат не может быть ни разделено, ни умножено, но оно может быть разным. Гранит, песчаник и лёгкий, полупрозрачный, сочащийся солнцем мрамор. Александру удалось.

– Ты чем-то обеспокоена, Анфея? – от внимательного Александра не укрылось то, что напряжённость посланницы, не привыкшей к верховой езде, и, к тому же, чувствовавшей себя беззащитной, внезапно сменилась глубокими раздумьями.

– Нет, царь, – Анхнофрет улыбнулась, – любуюсь твоей столицей. Город ещё строится, но уже дышит величием.

Царю польстил ответ, тем более, что он почувствовал в нём искренность. Что для любого посланника, более того, Хранителя Трона, вещь не только редкая и несвойственная, но и, вообще-то, вредная его работе. Но на этот раз "Ядовитый Цветок" не сумела скрыть своих чувств.

– Храм Нефер-Неферу, не знаю даже как сказать точнее... – она наморщила лоб, подбирая слова, – словно уже тысячу лет стоит в этом городе. И сам город... Ещё не закончен, но, кажется, что стоял здесь всегда. Не такой, как сейчас. Могучий, крепкостенный... Не знаю, как сказать.

В воротах Александра и его спутницу дожидался мрачный Клит. Он приветствовал царя сдержанным кивком головы, отослал телохранителей и занял их место. На Анхнофрет он даже не взглянул. Это её не удивило, он всегда держался с ней холодно, никогда не заговаривал первым, а на вопросы отвечал лишь "да" или "нет". Странным было другое. Анхнофрет заметила, что за последние месяцы цепкий внимательный взгляд старшего телохранителя постепенно менялся. Все чаще он взирал на царя исподлобья, будто был чем-то недоволен. Она лишь могла догадываться о причине.

А вот Александр не догадывался. Он точно знал. Но менять поведение в угоду брата своей кормилицы не собирался.

– Гефестион в храме? – спросил Александр.

– Нет, – ответил Чёрный.

– А где?

– Там, – Клит мотнул головой в сторону храма Маат.

– А говоришь, не в храме.

– Какой это, к воронам, храм... – буркнул Клит.

Александр дёрнул щекой, но сделал вид, что не расслышал.

– Дейнократ там?

– Там, – подтвердил Клит.

Царь повернулся к Анхнофрет.

– Поехали, посмотрим, как там дела.

Не дожидаясь ответа он, без помощи узды, лёгким усилием бёдер направил Букефала к храму. Анхнофрет и Клит последовали за ним.

У храма сновали взад-вперёд рабочие. Ворочался здоровенный пятиблочный кран-полиспаст, затаскивая наверх поддон с кирпичами. Рядом работали краны поменьше, обычные однорычажные "журавли".

Возле входа стояли Дейнократ и египтянин Нефуамен, ученик Сенмута. Они обсуждали чертёж, развёрнутый на столе. Рядом ждал указаний старший мастер в запылённом фартуке.

Чуть в стороне собралась небольшая толпа высокопоставленных зевак. Они слушали речь архитектора Сострата, который им что-то объяснял. Среди них обнаружились Гефестион, Птолемей и Лисипп.

Единственным, кто тут присутствовал по делу, был Гефестион, старший над всеми стройками столицы. В работу архитекторов он не лез, поскольку ничего в этом не понимал, но без его организаторских способностей они были, как без рук. Гефестион решал вопросы снабжения и пропитания многочисленной армии рабочих. Он распределял очерёдность доставки грузов, чтобы баржи, гружённые камнями, не создавали заторов на реке, чтобы перекатываемые в деревянных колёсах барабаны будущих колонн не мешали подвозу кирпичей с расположенных возле города мастерских. Он держал в памяти огромное количество всевозможных дел и цифр.

Александр подъехал к этой компании, спрыгнул с Букефала и кинул поводья одному из "царских юношей", сопровождавших Гефестиона.

Анхнофрет перебросила ногу через спину Аэреи и соскользнула вниз. Царь подхватил её за талию, при этом эксомида гостьи задралась чуть выше, чем дозволялось приличиями, и Птолемей, известный бабник, восхищённо цокнул языком.

Все присутствующие приветствовали царя и его гостью. Дейнократ – по-египетски.

– И ты живи вечно, достойнейший! – улыбнулась ему Анхнофрет, – воистину у тебя выходит чудо! Твой храм великолепен, не похож ни на что! Я угадываю в нём линии, свойственные зодчим Великого Дома Аменемхети, вижу сходство с гробницей Самозванки и черты ваших храмов, но это ни одно, ни другое и ни третье. Это что-то новое!

– О, да, достойная дочь Меринасира! – архитектор пригладил бороду, восприняв похвалу с достоинством, – но я здесь не единоличный творец. Вряд ли я обошёлся бы без помощи почтенного Нефуамена. За свою жизнь я построил немало дворцов и храмов, но, как оказалось, не знал очень, очень многих секретов мастерства, которыми щедро поделился Нефуамен!

– Достойнейший Дейнократ принижает свои заслуги, – вежливо склонил голову ученик Сенмута, – я почерпнул от него не меньше.

– Например? – поинтересовался любопытный Александр.

– Например, в Стране Реки при строительстве не пользуются этими удивительными приспособлениями. Как они называются? Триспас...

– Триспасты и полиспасты, – подсказал Дейнократ, – подъёмные краны.

– Как же вы затаскиваете на высоту огромные камни? – удивился царь.

– Поистине удивительный в своей простоте способ, – улыбнулся Дейнократ.

– Мы заполняем все пространство строящегося здания песком или землёй, – сказал Нефуамен, – каменные блоки и барабаны колонн затаскиваем по наклонным насыпям на катках и салазках, используя рычаги. Укладываем и снова заполняем все свободное пространство землёй. И так до самой вершины.

– А потом откапываете?

– Да.

– Но это же требует огромного числа рабов, и массу времени! – снова удивился Александр.

– Страна Реки многолюдна, – сказал Нефуамен, – но эти люди не рабы. Им платят. Хотя иногда используют труд пленников. Что же до времени, то его требуется не так уж и много. Например, чтобы уложить блоки и барабаны колонн второго яруса в этом храме нашим способом, потребовалась бы всего одна короткая неделя.

– Я думаю, наш способ не столь затратный, – скептически хмыкнул царь.

– Да, он весьма хитроумен, – согласился Нефуамен.

– Вот видишь, – повернулся царь к Анхнофрет, – и нам есть чему вас поучить.

– Бесспорно, – подтвердила та, – я видела статуи, отлитые почтенным Лисиппом. Они выглядят, точно живые. Наши ваятели творят более... условно, я бы сказала. Стремятся лишь передать настроение, состояние Ка, души. И они связаны путами традиций.

– Традиции сильны везде, – сказал Лисипп,– у нас они называются – "канон". Большинство скульпторов и художников из года в год следуют канону. Тот, кто решается его изменить, весьма рискует репутацией, но в случае успеха его ждёт великая слава и сотни последователей. Что же касается твоей похвалы, Анфея, отвечу, что лично я не стал бы связываться с камнем. Очень ответственная работа. Одно неверное движение...

– К тому же, – подключился к беседе Сострат Книдский, – наши инструменты для обработки камня не сравнятся с теми, что привезли гости. Вот в этом нам до них действительно очень далеко. Никогда не видел, чтобы можно было так быстро пилить гранит.

Вокруг них образовался кружок слушателей, среди которых, на удивление, были и воины. На их лицах читался неподдельный интерес.

– Я слышал, высокородная Анхнофрет весьма недурно разбирается в искусствах?

Это произнёс Каллисфен. Он единственный из эллинов и македонян не переиначивал имя посланницы.

– Смотря в каких. Именно в искусстве ваятелей я не очень-то разбираюсь. Просто, – женщина улыбнулась, смутившись, – мои изваяния делали не один раз. А искусствам и различным премудростям всех высокородных учат с четырёх-пяти лет. Прежде всего, ясно излагать свои мысли на папирусе. Включая стихосложение и торжественные речи. Ибо всё это может пригодиться на любой службе, какую ни изберёт дитя, когда подрастёт. Если оная не назначена ему по праву и долгу рождения. Дети изучают законы, языки наших подданных и соседей. Так же все тонкости науки чисел, до самых сложных расчётов. Нередко изучают некоторые таинства различных веществ, и строение Миропорядка. Как вы говорите – "Космоса".

Анхнофрет удивилась тишине, установившейся вокруг.

– Столь же обязательно с совсем юного возраста учат владению луком и мечом, управлению колесницей.

– И девочек тоже? – спросил Гефестион.

Анхнофрет подтвердила.

– У нас к обучению жён искусствам, особенно воинским, относятся по-разному, – заметил Гефестион, – где-то это принято, где-то нет. Дочери знати только у спартанцев берутся за меч, а чтобы девочек учили изящной словесности...

Он отрицательно помотал головой.

– Вспомни Сафо, – возразил Лисипп.

– Сафо была гетерой, – ответил Гефестион, – это другое.

– Её отец, Скамандроним из Митилены, был из "лучших людей".

– Но писать стихи она начала уже в школе гетер, когда осиротела, – не отступал Гефестион.

– Сочинительница? – переспросила Анхнофрет.

Лисипп кивнул.

– Митилена, это тот город, который мы зовём Миловандой? – спросила Анхнофрет и прежде, чем ей ответили, продолжила, – я слышала от вашего человека, Аристомена, что сей город богат знаменитостями. Это ведь оттуда знаменитый знаток чисел Фаллос?

Присутствующие разразились хохотом, смутив посланницу.

– Ты ошиблась, – сказал, вытирая слезы Александр, – Миловандой вы зовёте Милет. Родина той достойной женщины рядом, на острове... Не уверен, что вам известно его эллинское название.

– Простите, я не понимаю, что такого смешного в моей оговорке, – недоумевала Анхнофрет, – я не могу знать всех островов и городов, что появятся за двенадцать веков от сего дня, но разве это повод для насмешек?

– Мы не над этим смеёмся, – объяснил Гефестион, – этот ваш, вернее наш, "учитель языка", которого вы пожелали оставить при себе, подшутил над вами. Того философа из Милета звали Фалес. А то, что ты сказала... Ну, в общем, не знаю, как по-вашему, но Каллисфен тут рассказывал, будто в Египте есть похожий бог – Мин. У нас его зовут Приапом. Они бы могли померяться длиной своего...

– Я поняла, – быстро сказала Анхнофрет и покраснела.

– Как бы шутник там не дошутился, – раздался негромкий голос за спиной Александра.

Эти слова произнёс Клит. Царь удивлённо повернулся к нему.

– Что ты имеешь в виду?

– Он там шутки шутит? – совсем еле слышно прошипел Клит, – а вот кое-кто другой делом занят.

– О ком ты, Чёрный?

Телохранитель коротко мотнул головой в сторону Анхнофрет.

– Не понимаю тебя.

– Я слышал, львица до решающего броска крадётся тихо и невидимо. Говорят, со стороны это выглядит красиво...

Александр отшагнул в сторону. Его примеру последовал Птолемей, услышавший разговор.

– Клит наблюдателен, как ему и положено, – сказал Лагид, – посмотри, как она выходит из неловкого положения, очаровывает, располагает к себе и убеждает. Чувствуется большой опыт.

– Вот именно, – буркнул телохранитель.

Александр нахмурился.

– Но он ошибается, – продолжил Птолемей, – записывая её во враги. Её задача иная. Она послана сюда, чтобы склонить нас к дружбе.

– Уж тебе-то они друзья... – прошипел телохранитель.

Птолемей недовольно покосился на него, но ничего не ответил.

– Царь, мы же знаем – она ручная змея Тутмоса... – сказал Клит.

– Следи за языком, – мрачно бросил Александр.

– Вот именно. За языком нужно следить. Её оружие не яд, а язык. Вспомни, как она сладкими речами сманила этого вероломного финикийского ублюдка. Умна, образована, очаровательна и владеет собой. А сейчас – слишком мягко стелет.

– Не доверяешь, – усмехнулся Александр, – я повидал немало послов. Все стелют мягко, убеждают и очаровывают.

– Царь, не верь ей! – почти в отчаянии проговорил Клит.

– Я сам решу, кому доверять, – холодно ответил Александр.

Телохранитель сжал зубы и отступил в тень.

Тем временем тема беседы сменилась.

– Достойнейшая Анхнофрет, – спросил Каллисфен, – когда я посетил вашу страну, то был столь многим поражён, что не успел поинтересоваться, что ваши философы говорят о сути вещей?

– О сути вещей, достойнейший, можно говорить тысячу лет и не закончить, настолько обширно сие понятие, – посланница улыбнулась, – можно говорить о высших мирах и вечности, о нравах смертных и мире зверей. А можно о том, что нас окружает, о веществе, которое триедино, как всё совершенное.

– Анфея, ты говоришь красиво, но непонятно, – Птолемей улыбнулся, – я слышал о вашем понимании совершенства и миропорядка, но как это соотнести с неодушевлённым творением богов?

– Наши жрецы, мудрецы и древние свитки учат, что в Вечности совершенен Свет, и он есть сама Вечность и наш мир. А в нашем мире совершенна вода, которую свет проходит без препятствий. И всё, от камня до плоти, подобно ей. Если тепла мало, то вещество состоит из... – она задумалась, подбирая слово, – по-вашему – "кубов".

– Кубов? – переспросил Птолемей.

– Не знаю, как сказать иначе. Как здание сложено из каменных блоков, так всё сущее, включая те же каменные блоки, состоит из более мелких кирпичиков.

– Из атомов? – переспросил Каллисфен.

– Из чего? – не поняла Анхнофрет.

– Атом. "Неделимый". Так его назвал Демокрит из Абдеры, описав, как мельчайший кирпичик Мироздания.

– Он, кстати, много путешествовал, просадив отцовское наследство, – добавил Лисипп, – бывал и в Египте. Может оттуда набрался премудрости.

– Могу представить твёрдые предметы, состоящие из кирпичиков, – сказал Птолемей, – но не пойму, как они могут образовывать ту же воду. А дым и огонь? Они тоже состоят из атомов?

– Да, – ответил Каллисфен, – существует четыре начала мира – огонь, воздух, вода и земля. Они все состоят из атомов, только разного размера и формы. Например, атомам огня Демокрит приписывал шарообразную форму, атомам земли – кубическую.

– Наши мудрецы учат немного иначе, – сказала Анхнофрет, – я была в Нахарине, и видела, как вода превращается в лёд. А если поставить её на огонь – растает, а потом вскипит. При добавлении тепла края кубов оплывают, превращаясь в сферы. А они соприкасаются друг с другом меньше. Все мы знаем, что и металлы плавится, как лёд. Им лишь нужно больше тепла. При плавлении сферы истончаются и перестают соприкасаться друг с другом, а вес имеет все меньшее значение. Так вода превращается в подобие воздуха.

– Как видно, Демокрит не принял на веру ваши учения полностью, – заметил Каллисфен, – ведь получается, что у вас мельчайшие частицы, "кубы", оплавляясь, становятся ещё меньше. А он учил, что атом неделим и не уменьшаем. Кроме того, у вас "кубы" в твёрдых телах тесно соприкасаются, как кирпичи в кладке. А Демокрит говорил, что атомы не связаны друг с другом. Они находятся в пустоте и пребывают в непрерывном движении.

– Это как? – спросил Птолемей, – вот лежит камень. Разве он куда-то движется?

– Все его атомы трясутся во все стороны, – ответил Каллисфен, – колеблются, как тетива после выстрела.

– Рассуждения этого философа кажутся мне весьма обоснованными, достойнейший, – Анхнофрет задумалась, – однако, прошу извинить моё невежество, всё же я Хранительница и посланница, а не жрец Тути и не учёный муж. Рассказать о том, чему меня учили – это одно, но представить частицу воздуха или металла, кажущегося неделимым, дабы рассуждать об их связи и форме, мне непросто.

– Многие философы, известные мне, были бы рады беседе с тобой, достойнейшая, – заметил Каллисфен, – не умаляй своих способностей. Всё постичь невозможно.

Похвала прозвучала в почти мёртвой тишине. Повисла пауза, довольно длительная. Некоторые из присутствующих начали переглядываться. Каллисфену хотелось ещё о многом спросить, но он молчал, подчинившись всеобщему задумчивому безмолвию. Наконец, прозвучал голос Александра.

– Анфея, скажи мне одну вещь. Я часто в последнее время задумываюсь о ней.

– Слушаю, царь.

– Вы учите нас, учитесь у нас. Почему? С чего нам такая честь? Мне известно, что с теми же хеттами вы не делитесь знаниями. Наоборот, тщательно оберегаете свои секреты.

Анхнофрет посмотрела на Клита, почувствовав его холодный пронзающий взгляд. Он заметил и отвернулся.

Посланница собралась с мыслями:

– Что тут скажешь... Мы сразу увидели в вас ровню себе. От мира промеж тобою, царь, и Величайшим, оба царство могут достичь недосягаемых высот. Я склонна считать, что ваше появление в нашем мире сравнимо с даром огня людям, о котором повествуют ваши сказания. Огонь может убить, он же согревает нас, даёт нам пищу и жизнь. Вопрос лишь в том, как его использовать. У Ранефера есть присказка: "В битве льва и крокодила побеждают шакалы". Нам следует преодолеть все препятствия между нами...

– Почему же Ранефер сам создаёт их? – прищурился Александр.

– Создаёт? Какие?

– Разве тебе не известно о запрете торговли с нами, наложенном на купцов?

– Ранефер не может принуждать торговцев, царь, – возразила Анхнофрет, – море заполонили пираты шарден, кефтиу и злокозненные угаритяне.

– Да ну? – саркастически хмыкнул Александр, – а не он ли надоумил их перекрыть морские пути?

Анхнофрет не изменилась в лице.

– Нет, царь. Священной Земле в том нет никакой выгоды. Более того, Нефер-Неферу, в храме которой мы стоим, свидетельница – совсем скоро Величайший пошлёт ладьи и воинства, чтобы разрушить Угарит. Дабы более не было пиратам пристанища.

Гефестион и Птолемей переглянулись. Угарит лежит южнее черты, отделяющей земли и воды, которые египтяне считают своими, от владений, выговоренных Лагидом для Александра. В "своих" землях Тутмос может делать, что хочет, но все же война у границ аукнется и соседям.

– Не скрою, верится с трудом. Чего же он ждёт?

– Ждёт, когда успокоится зимнее море. Ждёт прихода весны.

– Сейчас уже месяц антестерион[126]. Мы считаем его весенним.

– Возможно, мы совсем скоро услышим о выступлении Величайшего.

Александр минуту молчал.

– Почему ты говоришь об этом только сейчас?

– Прости, царь, я лишь исполняю приказы тех, кто надо мной. Но даже если бы не нынешний разговор, ты всё равно узнал бы об этом в ближайшие дни.

– Да... – медленно проговорил Александр, – когда Тутмос уже выступил бы...

– Я не сомневаюсь, что Величайший сокрушит Угарит, – поспешила остудить накалившуюся атмосферу Анхнофрет, – и тогда твои купцы смогут ходить в порты Священной Земли, не выплачивая податей. Естественно, мы будем ожидать таких же послаблений для торговцев Та-Кем.

– Что ж. Такой договор я готов подписать, – сказал царь, – однако, как я смотрю, египтяне, не слишком уважая торговую суету, всегда ждут, когда зрелый плод сам упадёт им в руки. Вы решили разорить Угарит, когда казна его царька наполнилась золотом алифоров[127]. И вознамерились перехитрить "пурпурных", торгуя с моим царством напрямую, без лишних налогов.

– Ты осуждаешь такой подход, царь?

– Напротив, нахожу его разумным, – подумав, ответил Александр.

Он покосился на Птолемея. Тот поджал губы, но ничего не сказал. Анхнофрет проследила взгляд Александра и поняла, что македоняне не обрадовались новостям, и последние слова царя прозвучали лишь для того, чтобы разрядить обстановку.

В воротах временного забора, окружавшего стройку, появился Эвмен. Александр заметил его, подозвал кивком головы. Архиграмматик приблизился.

– Царь, важные вести. Неприятные.

– Говори.

Эвмен покачал головой.

– Здесь нельзя.

Александр кивнул. Они отошли в сторону.

– Что случилось?

– Цитанта мёртв, – ответил Эвмен.

– Болезнь? – быстро спросил царь.

Его лицо, только что расслабленное, мгновенно окаменело.

– Пока неясно. В Хаттусе хаос. Произошло что-то из ряда вон выходящее. Муваталли распространяет слухи, будто царя поразили боги.

– Что?!

– Многие слышали во дворце грохот. Говорят, тронный зал заволокло дымом. Вместе с царём погибло несколько высших сановников.

– А Хуцция? – подался вперёд Александр.

– Неизвестно. Его не могут найти.

Александр минуту молчал.

– Когда это случилось?

– Вчера. Наш человек выпустил голубя на рассвете.

– Вчера...

Александр повернулся к телохранителю.

– Клит, отзови Гефестиона и Лагида и быстро во дворец. Пойдём, Эвмен.

Анхнофрет удивлённо проводила взглядом в одночасье посерьёзневших македонян.

– Что случилось? – спросил Лисипп.

– Не знаю...

Дальнейшая беседа расклеилась. Анхнофрет слушала вполуха, отвечала невпопад, а потому поспешила удалиться под благовидным предлогом.

Возле своих покоев она встретила Хранителя из числа составлявших её свиту. Он сообщил ей то, что уже знали македоняне. Анхнофрет не на шутку встревожилась. Она не ожидала подобного, о замысле Мерит-Ра ничего не знала.

Повод для встречи с Александром в тот день больше не представился. На следующий день от Тутии прибыла ладья с ингредиентами красок для росписи храма и благовониями. На ней доставили сообщение для посланницы, уведомлявшее, что в четырнадцатый день месяца Мехиру [128] Величайший Менхеперра выступил с многочисленными воинствами сухим и морским путём в поход "на помощь союзному Ашшуру, терпящему бедствия от нечестивого царя Бабили".

Пять дней назад.

Сердце Анхнофрет забилось чаще. Она ждала этого события, давно спланированного. Оно должно было произойти через много лет, но с явлением македонян расстановка сил на Престоле Геба изменилась настолько, что поход Величайшего на Бабили стал возможен значительно раньше.

Теперь следовало собраться, привести мысли в порядок и успокоиться. Она должна вести себя спокойно, самоуверенно и при этом приветливо. Как всегда. Сейчас наступал важнейший этап её миссии, многократно обговорённый с Мерит-Ра ещё в Бехдете.

Александра явно взволновало сообщение, что цель Величайшего – Угарит. Как царь поведёт себя, когда узнает, что Угарит лишь малое препятствие на пути Менхеперра, которое просто не следует оставлять за спиной? Когда увидит, что воинства Священной Земли значительно превосходят то число, которое необходимо, чтобы проучить Архальбу?

Кто знает, как Александр может истолковать действия Величайшего? Не бросится ли он, очертя голову, в какую-нибудь авантюру, которая приведёт к печальным последствиям? И не только для македонян. После Камира они стали очень подозрительны.

Анхнофрет должна успокоить Александра, уверить его, что вся эта сила направлена вовсе не против него. Это давние дела с Ашшуром и Бабили. Этим делам почти сто лет и они, конечно же, не касаются македонян.

Для большей демонстрации миролюбия в Александрию вскорости собирался прибыть Нимаатра. Анхнофрет его кандидатура для данной задачи не нравилась. Он слишком раздражён на македонян за Камир, но Тутии дал ей понять, что в Доме Маат считают – так будет лучше. Одновременная демонстрация и миролюбия и мускулов.

"А ты постараешься, чтобы мускулы играли не слишком явно".

Она не смогла встретиться с Александром и на следующий день. Он был очень занят, долго заседал с военачальниками. Анхнофрет догадывалась, что они обсуждают. Как быть с хатти. По-прежнему ничего не было известно о происходящем в Хаттусе. Сообщений не поступало ни македонянам, ни ей. Лазутчики Дома Маат, если с кем и связались бы, то не с ней, а с Тутии. В этой части Зелёных Вод он был старшим сановником Величайшего. Но ей Тутии ничего не сообщал, даже если сам знал.

Цитанта мёртв. Жив ли Хуцция? Кто теперь правит державой хатти? Ничего не известно.

"Друзья", которых она встречала во дворце, не заговаривали с ней, отделывались вежливыми, но холодными приветствиями. Она прошла в конюшни, проведать Аэрею и там увидела Клита. Он разговаривал с каким-то незнакомцем, одетым по-хурритски. Это удивило её. Обычно молчаливый Клит если с кем и общался, то только со своими. О чём они говорили, она не слышала, отступила в тень. Незнакомец вскоре ушёл. Клит, оглядевшись по сторонам, тоже удалился. Позже она видела его сопровождающим царя, и вёл он себя, как обычно.

Вечером, когда зашло солнце, Александр сам посетил её. Она с порога обратила внимание, что он очень напряжён. Попытался завести разговор, но с трудом подбирал слова. Несмотря на это было видно, что речь он обдумывал долго. Возможно, даже не только он.

Анхнофрет довольно быстро поняла, чего он добивался. Хотел узнать, что ей известно о происшествии в Хаттусе и имеют ли ремту к этому отношение. Но открыто говорить не желал, пытался достичь цели, спрятавшись под маской.

Почему он пришёл сам? Почему не Эвмен или Птолемей? Ответ был прост. Ни с кем из македонян у неё нет более тесных, более доверительных отношений. Только с ним.

Анхнофрет учтиво предложила ему выпить.

– Тебя что-то тревожит, царь? Может, каплю макового сока в вино? Он поможет отрешиться от забот.

При виде зелёного флакона Александр вздрогнул, словно она протянула ему отраву. Сердце его забилось часто-часто. Он позабыл все, что собирался сказать. Ему хотелось немедленно уйти и при этом неудержимо тянуло к ней. К этой... ведьме, совсем заворожившей его. Анхнофрет готовилась лечь спать и была одета в полупрозрачный лён, сквозь который просвечивала грудь.

Мысли в его голове неслись галопом.

"Змея! Умная, хитрая змея! Речи слаще меда, ни одна гетера не сравниться. Сколько мужей пали жертвой твоих бездонных глаз? Ядовитый Цветок... Воистину правы те, кто утверждает, будто ты – коварная Лилит, соблазнительница мужей, ведущая их к гибели".

Он привстал из-за стола. Пальцы его сжались в кулаки.

"Взять бы тебя... за горло... Припереть к стенке. Чтобы рассказала все. А потом... "

Когда он представил, как раздирает её платье, в голове возник образ из детства. Чадят факелы, поют кифары, свистят флейты. Хохот, нестройные песни царских друзей. Филипп, пьяный, празднующий очередную победу, подминает под себя обнажённую пленницу-фракиянку. А он, Александр, стоит на пороге мегарона и смотрит на это. Ему десять лет.

Он вспомнил, как смотрел таким же взглядом победителя на сжавшуюся Барсину, жену Мемнона, самого сильного своего врага. Там, в Дамаске, после того, как в его руки попал весь двор и гарем Дария. В прошлой жизни...

Эта женщина, Анхнофрет, не такова. Он знал, что если сомкнёт пальцы на её горле, она освободится. И найдёт силы ударить в ответ. Он не задумывался, откуда у него это знание. Может быть, будущее отражалось в её глазах. Его будущее. Она притягивала и отталкивала одновременно. Никогда, ни с кем он не ощущал подобного. Все его женщины были лишь сосудами для утех. Красивые цветы, благоухающие, неядовитые, они не имели иного предназначения. Хотя Барсину, дочь сатрапа Артабаза, он взял из соображений политической целесообразности, по совету Пармениона. В кои-то веки послушался старика.

Он никогда не любил ни одну из женщин, что грели его постель. Не чувствовал к ним привязанности, не ощущал потребности быть с ними. Вот так, постоянно, ежеминутно их видеть. Когда он подарил Кампаспу художнику Апеллесу, влюбившемуся в свою модель, и застуканному на горячем, окружающие остолбенели от столь неслыханного великодушия. Александр тогда лишь пожал плечами. Ему было всё равно.

А с этой... Он с ужасом осознавал, что не может расстаться с ней. С любовницей его врага. Сильного, невероятно могущественного врага, непобеждённого. Куда уж там Мемнону...

Александр отшатнулся, уронив кресло. Анхнофрет молчала. В её взгляде он видел испуг. Но совсем не тот, который замечал в глазах Барсины.

Александр пробормотал что-то невнятное. Шагнул к двери. Задержавшись возле неё, усилием воли заставил взять себя в руки. Удалось. Он снова стал царём, покорителем царств. Мимолётная слабость прошла.

Приоткрыв дверь, он обернулся. Взгляд его упал на пляшущий язычок пламени лампады. Минуту царь заворожённо смотрел на него, а потом негромко произнёс:

– Зевс отплатил нам огнём за огонь, одаривши женою,

Лучше бы не было вовсе – ни жён, ни огня!

Пламя-то вскоре угаснет, а женщина – неугасимый,

Жгучий, и новые жаркие вспышки дающий огонь!

Анхнофрет молчала.

– Доброй ночи, Анфея, – сказал Александр и вышел прочь.

Анхнофрет не находила себе места. Впервые за долгие годы она чувствовала себя растерянной. Что случилось в Хаттусе? Что происходит с царём? Что беспокоит её саму?

Хранительница налила себе вина. Никогда она раньше не думала, что позавидует Ранеферу и Мерит. Прежде умение предвидеть казалось ей ношей невыносимо тяжкой. Оказалось, ноша неизвестности тяжелее. Поразмыслив недолго, Анхнофрет решила призвать Хранителя, исполнявшего её поручения.

Меджеди оказался лёгок на помине, ждал за дверью.

– Не меня ли хотела видеть достойнейшая? – спросил он вкрадчиво.

Анхнофрет передёрнуло. Она знала, что Меджеди – человек Ранефера. И хотя не сомневалась, что Ипи ей полностью доверяет, все же не покидало гаденькое чувство, будто Меджеди приставлен следить за ней.

Её реакция от Хранителя не укрылась.

– Напрасно ты так напряглась, достойнейшая. Ты не можешь видеть всего. Храмы, беседы, пиры и переговоры – мир маленький и тесный. В нём можно не увидеть очевидного. Следить за тобой я не собирался.

– Ты можешь разрушить то, что я создаю, достойнейший Меджеди, – Анхнофрет вздохнула, – думаешь, архиграмматик не знает, что ты решил сплести свою паутинку в столице Александра?

– Знает. Но я не перехожу границ дозволенного. Полагаю, достойнейшему Эвмену интересно наблюдать за моей работой. Если хочешь знать, я уже не раз говорил с ним. Это часть взаимного доверия. Часть игры.

– Ипи слишком любит свои игры. А если они выведут из себя Александра?

– Царь тоже игрок, и он достаточно мудр, – Меджеди прищурился, – впрочем, сейчас речь не о нём. Моя паутинка тебе всё же понадобилась. Скажу сразу – такой взволнованной Анхнофрет, знаменитую своим хладнокровием и бесстрашием, мне видеть не доводилось.

– В маленьком мире пиров и переговоров не меньше ядовитых тварей, чем в твоём ремесле. Я чувствую опасность, но я не знаю, откуда она исходит.

– Кого ты подозреваешь, достойнейшая?

Она молчала минуту, раздумывая, не повредит ли делу, если выскажет подозрения. Решилась.

– Из всех приближенных царя, меня более всего настораживает поведение Клита, прозванного Чёрным.

– Телохранитель... Командир царской илы, следующий в битвах по правую руку от царя. Я слышал, он почти его родственник?

"А он не зря ест свой хлеб", – подумала Анхнофрет, – "кто из наших может знать такие детали?"

– Он брат его кормилицы. Один из ближайших друзей, уже спасавший царю жизнь.

– И такой человек может злоумышлять против царя? – спросил Меджеди безо всякого удивления. Словно и не вопрос задал, а высказал некое утверждение.

– Я не могу ничего обосновать, – Анхнофрет отвернулась, – ты можешь считать, что виною всему то, что Клит исходит ядом, едва увидев меня...

– Тебе не нужно ничего объяснять, – Меджеди прикрыл глаза, – скажи лишь, что вызвало твоё беспокойство именно сейчас?

– Хаттуса, – коротко ответила Анхнофрет.

– Понятно, – кивнул Меджеди.

– Ты говорил, что Муваталли считает это гневом Тешуба, – Анхнофрет перевела дух, – а не мог ли это быть... Гнев Тути, скажем...

– Ты заподозрила Дом Маат? Думаешь, воин Нейти, никем не замеченный, затащил на дерево осадный лук и целился в окно тронного зала? – усмехнулся Меджеди, – или протащил стрелу с собой в зал и там поджёг, пожертвовав собой?

– Но ты сказал, слышали грохот и вроде бы видели дым...

– Так говорят хатти, достойнейшая. Наш человек в Хаттусе не был в тронном зале в момент смерти царя. А слухи эти распространяет Муваталли и его люди.

– Думаешь, лгут? Но зачем так... неправдоподобно?

– Если царя убил Муваталли, то он заинтересован отвести подозрение от себя, – спокойно ответил Меджеди, – вот и распространяет эту байку про гнев богов. А жрецы могли подыграть ему, надымив во дворце коноплёй или чем-то подобным.

– Это все домыслы.

– Да, пока что мы знаем слишком мало, – кивнул Меджеди, – придётся ждать.

– Я беспокоюсь, что времени у нас нет, – вздохнула Анхнофрет, – Александр подозревает нас. Он только что приходил.

– Я видел царя. – кивнул Меджеди, – что ты сказала ему?

– Ничего. Он избегал прямых вопросов, потом смутился и быстро ушёл. Впрочем, спасибо тебе, достойнейший. Ты помог мне собраться с мыслями, теперь я смогу ответить и на прямой вопрос об участии в этом Дома Маат.

– Стало быть, ты боишься, что Александра могут тоже убить? Те, кто недоволен дружбой эллинов с хатти?

– Недовольные есть, – подтвердила Анхнофрет, – теперь я в этом уверена.

– Теперь тебе надо поспать, Анхнофрет, – Меджеди посмотрел на женщину с сочувствием, – на плечи навалилась большая тяжесть, но, с помощью Нетеру, всё разрешится. А я сделаю всё, что от меня зависит.

Хранитель вышел, прикрыв за собою дверь. Посланница долго смотрела на колеблющееся пламя лампады, пока вино и усталость не сделали своё дело.

Весь следующий день продолжала тянуться бесконечная мучительная неопределённость. Александра Анхнофрет увидеть не удалось. Тревога нарастала. Посланница понимала, что сама себя накручивает, но ничего не могла поделать. Вся извелась. На ночь, чтобы снова не мучиться бессонницей выпила макового сока, от которого так шарахнулся Александр.

Утром явился Меджеди.

– Что ты узнал? – без предисловий накинулась на него Анхнофрет.

– Мы не могли весь день непрерывно присматривать за царём и Клитом. Большая часть дверей закрыта для нас. Но меня это не слишком беспокоит, ибо царь постоянно пребывал в окружении многих людей, ни на миг не оставался один. Клит сопровождал его, вёл себя, как обычно.

Анхнофрет устало провела ладонью по лицу. Надо отдохнуть. Эта, как эллины говорят, паранойя, совсем загнала её. Напридумывала страшилок и сама же в них поверила. Мало ли с кем Клит встречался на конюшне? Может с коновалом беседовал или торговцем лошадьми. Царский приближенный на царской конюшне. А чужеземцев в Александрии пруд пруди.

– Прости, Меджеди. Кажется, я переутомилась... Утратила способность здраво мыслить...

– Я бы не спешил расслабляться, – сказал Меджеди.

– Почему?

– Вскоре после заката Клита посетил незнакомый нам человек. Эллин или македонянин. Не из воинов. Похож на слугу.

– И что здесь подозрительного? – удивилась Анхнофрет.

– Ничего, – согласился Меджеди, – но ты поручила нам держать глаза открытыми. Мы проследили за этим человеком. Всю ночь он провёл в помещении для конюхов, а на рассвете уехал из города.

– Всё равно не понимаю, что тебя в нём насторожило.

– Недалеко от городских ворот от встретился с каким-то кефтиу, у которого за спиной висел длинный футляр, похожий на чехол для лука. Они перекинулись парой слов и оба покинули город. Причём эллин поехал по восточной дороге, а кефтиу свернул на ту, что ведёт в святилище, именуемое Новыми Амиклами.

– Продолжай.

– Час назад царь с большой свитой поехал к этому святилищу.

– Клит... тоже?

– Да. Поехали все высокородные македоняне. Много народу, почти сто человек.

– Это всё?

– Всё, достойнейшая.

– Хорошо, ты свободен, – негромко проговорила Анхнофрет.

Меджеди поклонился, но не спешил уходить.

– Подать колесницу? – спросил он.

Анхнофрет вздрогнула, посмотрела на него. Она чувствовала, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Беспокойство усиливалось, хотя посланница по-прежнему не могла сама себе внятно объяснить его причину. Она посмотрела на свой лук, покоившийся на специальной подставке у постели.

– Да.

Царь выехал в Новые Амиклы для проведения иероскопии – гадания по внутренностям жертвенного быка. В государствах соседей происходило много непонятного, вызывавшего беспокойство и потому следовало испросить бога о судьбе собственного царства.

Накануне жрец Аристандр тщательно отобрал жертвенного быка. Его украсили лентами. Путь к алтарю, воздвигнутому возле медного истукана, бык проделал спокойно, без принуждения. Присутствующие порадовались – это доброе предзнаменование.

На алтаре развели огонь. Македоняне образовали вокруг него большой круг. Девушка-хеттийка, девственница (непорочных эллинок, к сожалению, во всём царстве не сыскалось ни одной), обнесла их жертвенной корзиной, на дне которой лежал нож, спрятанный под слоем зерна. Другая девушка шла за первой и поливала всем на руки воду из амфоры. Быка тоже окропили водой, он встряхнул головой, что истолковывалось, как знак согласия бога на принятие жертвы.

Македоняне набрали из жертвенной корзины по горсти зёрен. Аристандр, воздев руки к небу, обратился к Аполлону с просьбой открыть предначертанное. Голос жреца звучал громко и торжественно. Одновременно с его словами македоняне посыпали алтарь зерном.

В руке Аристандра появился нож и он, пряча его от быка, осторожно срезал тому клок шерсти со лба. Возле алтаря появился Александр с большим топором в руках. Царь был очень серьёзен. Он взмахнул топором и обрушил его на голову быку. В этот момент все девушки, находившиеся возле алтаря, хеттийки, которых Аристандр уже давно обучал, сделав своими помощницами, испустили пронзительный вопль. Жизнь должна была перекричать смерть.

Бык упал на колени и Аристандр ловким ударом ножа вскрыл ему сонную артерию. Девушки проворно подскочили с чашами, дабы собрать хлещущую кровь и окропить ею алтарь.

Бык рухнул набок. Несколько гетайров деловито принялись снимать с него шкуру и извлекать внутренности.

Анхнофрет нахлёстывала лошадей. Колесница подпрыгивала на камнях и жалобно скрипела, грозя развалиться в любой момент, но посланница не обращала на это внимания. Только бы успеть. Хоть бы эта скачка оказалась ненужной, тогда Анхнофрет с удовольствием посмеётся над своими глупыми "предчувствиями".

Вот и святилище. Посланница натянула поводья, останавливая лошадей, спрыгнула с площадки колесницы. Македоняне стояли вокруг алтаря плотным кольцом. Царя не было видно. Пахло жареным мясом.

Анхнофрет огляделась по сторонам, заметила поблизости большой валун и быстро залезла на него. Теперь ей был виден центр круга, и она сразу заметила Александра. Залитого кровью.

"Опоздала!"

По спине пробежал холодок, ноги подкосились. Но царь стоял спокойно, не корчился от боли. Она сообразила, что это кровь быка.

Клит стоял в круге среди других гетайров и вместе с ними тянул какую-то песню. Всё же что-то в его облике показалось посланнице не совсем нормальным. Анхнофрет не сразу сообразила, что именно, но присмотревшись, заметила – все смотрели на алтарь, а Клит периодически бросал взгляд куда-то в сторону, на скалы, окружающие святилище.

Анхнофрет посмотрела в ту сторону и обмерла. Там сидел человек. Он растягивал большой лук. Посланница выдернула из стрелковой сумы стрелу, бросила на тетиву своего лука , вскинула его, прицеливаясь. В этот момент взгляд её, скользнув по гребню скал, выхватил ещё одного стрелка.

Двое! Оба целятся в царя! И кто-то из них точно успеет выстрелить.

Пальцы посланницы отпустили тетиву.

– Царь, стрела, опасность! – её собственный крик доносился из ниоткуда, сливаясь со звенящим гудением тетивы.

Один из стрелков дёрнулся, сбив прицел, и беззвучно полетел вниз. Его стрела ушла куда-то в сторону.

Македоняне начали поворачиваться на крик Анхнофрет. Она снова растягивала лук, но второй убийца успел выстрелить раньше.

Раздались крики, круг македонян сломался. Она не видела, достиг ли цели убийца. На мгновение потемнело в глазах.

Её заметили.

– Убийца! – заорал Клит, – хватайте змею!

К Анхнофрет бросилось несколько человек.

– Нет! – закричала она в отчаянии, показывая рукой, – убийца там!

Её никто не слушал, а стрелок, между тем, уже исчез.

– Хватайте тварь! – рычал Клит.

Посланница спрыгнула с камня на землю, беспомощно оглядываясь. Бежать? Бесполезно. Догонят и убьют. В висках стучало. Что с Александром?!

Первым подлетел Лисимах, отводя кулак для удара.

"Нет, дорогой, бить меня я тебе не позволю".

Анхнофрет легко увернулась, проскользнула под рукой телохранителя, пропуская его. Ударила костяшками пальцев в шею, под основание черепа. Лисимах споткнулся. В следующее мгновение другие телохранители сбили посланницу с ног.

– Только живой! – раздался крик.

Этот голос принёс такое облегчение, что Анхнофрет, которую вдавили лицом в землю, даже умудрилась улыбнуться. Некстати подвернувшийся острый камень оцарапал ей щеку. Ещё несколько больно впились в тело.

– Попалась, тварь! – прошипел над ухом Клит.

– Только живой! Привести ко мне!

Её рывком подняли на ноги, заломили руки за спину и потащили к царю. Согнутая в три погибели, Анхнофрет отчаянно вывернула шею, высматривая Александра.

Царь стоял на коленях возле Эвмена, сидящего на земле. Кардиец, бледный, как полотно, бросил быстрый взгляд на египтянку и прорычал:

– Безмозглые бараны! Стреляла не она! С другой стороны стреляли!

– Что? – вскинулся Птолемей.

– С другой... стороны... – прохрипел Эвмен, пытаясь указать рукой. Левой. Правой он не мог шевелить: под ключицей, ближе к плечу, торчал обломок тростникового древка стрелы.

Александр сообразил, что произошло, бросил быстрый взгляд в указанном направлении.

– Убийца там!

Несколько телохранителей бросились к скалам. Леоннат метнулся к лошадям, которых опекали слуги. Ещё несколько человек последовали его примеру.

– Вокруг скал! – закричал Леоннат,– он не будет там сидеть!

Он взлетел на спину гнедой кобылы и с места бросил её в галоп.

– Стрела! Покажите мне стрелу! – закричала Анхнофрет, – покажите наконечник!

Её все ещё держали за руки. Александр, невредимый, бледный, то ли от испуга, то ли от бешенства, повернул к ней перекошенное лицо.

– Ты?!

– Я невиновна! – крикнула Анхнофрет, – покажите мне стрелу! Да не медлите же, во имя Нетеру!

Стрела прошла навылет. Птолемей осторожно отломил наконечник, протянул Александру. Эвмен поморщился от боли.

– Сейчас, – сказал ему Лагид, – сейчас вытащим древко и перевяжем. Не шевелись. Тебе повезло.

– А стрела-то – египетская! – загремел Клит.

На Александра было страшно смотреть. Его всего трясло. Лицом, перекошенным в жутком оскале, перемазанном жертвенной кровью, он напоминал сейчас демона Дуата.

– Умоляю, Александр! – застонала Анхнофрет, – покажи стрелу!

Царь резко выдохнул, мотнул головой, словно отгоняя наваждение.

– Отпустите её!

– Царь! – возмутился Клит.

– Отпустите!

Телохранители повиновались. Анхнофрет растёрла запястья. Александр протянул ей наконечник стрелы, она поднесла его к глазам.

Наконечник, измазанный пылью и кровью, покрыт чем-то ещё. Каким-то липким и густым, прозрачным веществом.

– Это яд... – прошептала Анхнофрет.

– Что?! – резко шагнул к ней царь.

Анхнофрет лизнула наконечник, замерла на мгновение, прислушиваясь к своим чувствам.

– Это яд!

Эвмен побледнел ещё сильнее.

"Тебе повезло..."

– Ты знаешь, какой? – быстро спросил Александр.

– Мне нужна помощь, – ответила посланница, – помощь твоего врача, царь.

Александр не раздумывал ни секунды.

– Немедленно в город! Лагид, ты остаёшься! Возьми людей, ловите убийцу! Брать только живым! Ты понял, Лагид?! Только живым!

До самого города Клит одаривал Анхнофрет взглядом, полным злобы. Он был вынужден заткнуться, когда понял, что его версия, будто "змея специально пожертвовала своими подельниками" выглядит неправдоподобно. Убивать подручного при всех, чтобы тут же самой попасться?

Царю не давала покоя эта египетская стрела, но, когда он увидел, как быстро и деловито Анхнофрет с его личным врачом Филиппом-акарнанцем готовят противоядие для Эвмена, то немного остыл. К нему вернулась способность трезво мыслить.

Кардиец, поглаживая правую руку, притянутую к телу, и, перебарывая волнение, рассуждал, что сама по себе стрела ещё ничего не доказывает. Александр и сам это понимал.

Поведение Анхнофрет после покушения свидетельствовало об её невиновности красноречивее любых слов. Однако царь не исключал того, что покушение всё же могли спланировать египтяне, которые не поставили посланницу в известность. Не все "друзья" были согласны с ним. Например, Пердикка поддакивал Клиту. Александра насторожило ещё и то, что Леоннат при захвате второго стрелка так приложил его, что едва не вытряс душу из тела. Могли вообще остаться без свидетелей.

Царь не мог забыть взгляд жреца Аристандра, когда тот указал ему на небольшое раздвоение выпуклости на краю правой доли бычьей печени. Александр знал, что такое знамение предвещало переворот, изменение во всём строе жизни. Сей признак толковали по-разному, как хороший и как плохой, смотря по обстоятельствам. В нынешних он был скорее плохим.

Переворот. Предательство?

Царь не мог отогнать эту мысль. Клит пытался выставить виновницей Анхнофрет, Пердикка ему вторил, Леоннат едва не отправил убийцу в Аид.

Неужели, кто-то из них?

Кто?

Царь мрачно переводил взгляд с одного на другого. На скулах его играли желваки.

Кто?

Анхнофрет и Филипп чем-то промыли рану Эвмена, дали ему питье. Акарнанец уверил Эвмена, что яд сей знаком ему и противоядие подействует. Тот заметно приободрился.

Анхнофрет подошла к Александру.

– Ты подозреваешь меня, царь?

Александр долго, очень долго смотрел ей прямо в глаза. Она взгляда не отводила.

"Рассчитывает на то, что я не подниму руку на посла? Интересно, на чём сей расчёт основан? Вавилоняне, бывало, убивали их послов. Может, и иные варвары поступали столь же вероломно. Другие варвары... Мы ведь для них тоже варвары".

Наконец, он ответил:

– Нет, я тебя ни в чём не обвиняю. И я, и Эвмен, обязаны тебе жизнью.

– Я могу быть свободна?

– Да.

Он повернулся к Птолемею и сказал:

– Лагид, проследи за тем, чтобы нашу гостью никто не потревожил. Она неподсудна, никто не смеет её обидеть подозрениями.

Птолемей кивнул.

– Мои люди защитят меня, – сказала Анхнофрет.

– Ещё не хватало, чтобы твои люди, защищая тебя, убили какого-нибудь дурня, которому взбредёт в голову "защитить меня", – ответил Александр.

Анхнофрет кивнула и удалилась под испепеляющим взглядом Клита.

Вскоре стрелок пришёл в себя. Александр пожелал допросить его лично, в присутствии Эвмена и заплечных дел мастера. Остальным повелел удалиться.

Из темницы, куда уволокли стрелка, царь вышел часа через два. Эвмен остался внутри.

– Ну что? – спросил Пердикка.

Царь помотал головой. Его взгляд не стал мягче, наоборот, жёг белым пламенем. Весь остаток дня Александр ходил сам не свой. Отказался от трапезы, кусок в горло не лез.

"Кто?"

Он перебирал в памяти обиды "друзей". Он знал, что многие, не только Клит, недовольны интересом, который он проявлял к вере и обычаям египтян. Как удобно объявить виновными ненавистных "раскрашенных баб", от которых уже получили болезненных тумаков...

Убийца оказался критянином. Из местных. Он не знал ни эллинского, ни египетского, ни даже хурритского языков. Кое-как Эвмен смог с ним объясниться на финикийском, но продолжать допрос было невозможно. Пришлось послать за ахейцем Этеоклом. Царь не стал дожидаться.

На вопрос – "кто тебя нанял", стрелок твердил одно и то же: "я не знаю". Скверно. Если он не лжёт, то сразу же возникает подозрение, что знал другой. Которого так "удачно" убила Анхнофрет. Если она всё же стоит за всем этим...

Александр отогнал эту мысль. Нет, невозможно. Он смотрел ей в глаза. Видел её испуганное лицо в тот момент, когда за его спиной вскрикнул Эвмен, поражённый стрелой. И этот крик – "Умоляю, Александр!" Не "царь". Она в первый раз назвала его просто по имени.

Он видел, как она была бледна во время лечения Эвмена, как дрожали её пальцы. Нет, это не она. Её соотечественники – возможно. Но не она.

Александр сидел в своих покоях и пил по-скифски. Хотелось забыться, но хмель все не брал его, сказывалось напряжение минувших дней.

Анхнофрет спасла его. Возможно, тем самым разрушила планы Ранефера. А если бы знала о них?

Царь смотрел в чашу, катал вино по стенкам, вспоминая рассказы Анхнофрет о "видящих". Каково это, жить, зная, как и когда умрёшь? Легче ли, чем вот так терзаться неизвестностью, подозревая всех?

Александру захотелось её увидеть. Извиниться за свои подозрения. Он усмехнулся. Не получилось бы, как в прошлый визит. Да и повод тот же. Что-то часто начали в последнее время убивать царей.

Он должен её увидеть. Должен. Александр не отдавал себе отчёт, зачем он так хочет оказаться рядом с посланницей, что он собирается ей сказать. В прошлом, когда он пребывал в подобном смятении, то искал общества Гефестиона. Тот всегда находил нужные слова, и царю удавалось взять себя в руки. Так было в день убийства отца. Так было при разоблачении заговора сына Аэропа[129].

Сейчас всё изменилось. Он не нуждался в успокаивающих словах друга, единственного друга среди многочисленных "друзей". Он жаждал иного. Его неудержимо тянуло к ней.

Анхнофрет всю трясло, и она пыталась успокоиться, применяя то же средство, что и Александр.

"Дура, возьми себя в руки! Как ты могла так расклеиться?"

Она злилась на своё состояние, но ничего не могла с собой поделать. Так уже было в её жизни, когда Ядовитый Цветок не смогла совладать со своими чувствами. Спустя много лет, хладнокровно отправив в Дуат кучу народу, она и представить не могла, что снова будет вот так метаться с растрёпанными мыслями, не находя себе места. И почему?

Просто она на мгновение представила Александра, лежащего на земле со стрелой в груди. Мёртвого. И в это мгновение она едва не закричала от отчаяния. Вовсе не из-за того, что весь многомесячный труд в одночасье пошёл бы прахом. Нет.

Она только сейчас поняла, что больше не представляет своего мира без Александра. И это потрясло её до глубины души.

Когда много лет назад Тутимосе, тогда ещё наследник Двойной Короны, одарил запутавшуюся в своих желаниях дочь Меринасира своим вниманием, и она оказалась на его ложе, против воли Самозванки исполнив предначертанное, чем стала его любовь для неё? Великой честью, разумеется. Были ли ответные чувства? Без сомнения. Ей было хорошо с ним. Зная, что никогда не станет законной женой, она не задумывалась о своей судьбе. Разве плохая судьба? Одна из первых лиц Дома Маат, владетельница шепа Пер-Басти. Если бы родились дети от Величайшего, они заняли бы высокое положение в обществе. Впрочем, она не позволяла себе забеременеть, ведь пришлось бы надолго отказаться от той жизни, которою она вела, а этого ей не хотелось.

Любила ли она Величайшего? Привязана была точно. Да и не задумывалась она над этим. А если бы все же задумалась – пример Ранефера и его женщин был красноречивее любых возвышенных речей, прославляющих любовь. Такой любви она и врагу бы не пожелала.

И вот судьба свела Анхнофрет с человеком, который оказался для неё загадкой. Воин и полководец, как и Тутимосе. Чужеземец, варвар, нечестивец, поклоняющийся ложным богам, он, однако, не имел ничего общего с царями хатти, митанни, фенех и прочими.

Александр был подвержен тёмным страстям, вспыльчив, нередко жесток. В минуты слепого гнева он терял контроль над собой, превращаясь в деспота, подобного тем, что Анхнофрет немало повидала на востоке. Но, успокоившись, он становился другим человеком.

Нечестивцы-хазетиу всегда оставались варварами. Александр же, умный, прекрасно образованный, чрезвычайно любознательный, стал в её глазах ровней ремту. Сказать, что ей было интересно с ним – всё одно, что не сказать ничего. Она разгадывала его, как некую тайну. Тутимосе был прост и понятен. Она всегда легко угадывала его настроение, чуть ли не мысли читала. Ещё в те времена, когда злые языки называли её сведущей в колдовстве, она слушала эти сплетни со снисходительной усмешкой. Ей нравилось сознавать своё могущество. От которого в обществе Александра не осталось и следа.

Отворилась дверь. Анхнофрет повернула голову. На пороге стоял царь.

Анхнофрет поднялась из-за стола. Александр приблизился и остановился чуть дальше вытянутой руки. Некоторое время оба молчали.

– Я так боялась, что не успею... – прошептала Анхнофрет.

– Успела, – почти так же негромко ответил Александр.

Он смотрел на неё, чуть склонив голову набок. А она сама не заметила, как подхватила эту его привычку. Уже давно.

"Я испугалась, что больше тебя не увижу".

Он мягко улыбнулся, словно услышал невысказанные слова. Она тоже улыбнулась.

– Ты не обидишься, если я не буду сегодня предлагать тебе вина? – спросила Анхнофрет.

Она позабыла добавить обращение "царь".

– Потерять голову можно не только от вина, – сказал Александр.

– Есть разные способы... – согласилась Анхнофрет, – хочешь проверить, не прячу ли я меч?

Александр не ответил.

– Не прячу... – прошептала Анхнофрет.

Она медленно подняла руки к плечам. Щёлкнули бронзовые застёжки, и тонкая ткань хитона скользнула вниз.

Всёсжигающее пламя, до сих пор скованное незримыми путами, загнанное в клетку условностей, вырвалось на волю.

Мужчина шагнул вперёд и легко, словно пёрышко, подхватил женщину на руки.

Спустившись по сходням на причал, Нимаатра приветствовал встречающих его Меджеди и Неарха. Нимаатра ожидал увидеть почётную стражу эллинов, но перед ним выстроились лишь с десяток Хранителей. Неарх пожелал Знаменосцу радости довольно сдержано, но тот не придал большого значения холодности критянина. После Камира он сам для выражения хотя бы показной приязни к эллинам делал над собой усилие.

– Ты, верно, хотел бы видеть царя, достойнейший наварх? – не стал кружить вокруг да около Неарх.

– Да, я ожидаю видеть, – ответил Нимаатра медленно, с расстановкой, вспоминая эллинские слова, – но прежде говорить с Анхнофрет.

– Может быть, тебе отдохнуть с дороги, достойнейший? – спросил Меджеди и покосился на Неарха.

Тот пожал плечами, дескать, препятствовать гостю не намерен.

Меджеди предложил Знаменосцу колесницу, сам занял место возницы. Он вёл лошадей неспешно и далеко не кратчайшим путём, пытался отвлечь гостя разговором. Нимаатра заметил это и раздражённо заявил, что у него нет времени для обозревания местных достопримечательностей и нельзя ли поторопиться. Меджеди поджал губы, но повиновался.

Они подъехали к царскому дворцу, в котором располагались покои посланницы и помещения, выделенные для её свиты. Вот и дверь спальни Анхнофрет. Возле неё стояли двое. Ремту и македонянин. Последний показался Нимаатра знакомым, вроде бы видел его мельком на Алаши.

Македонянин преградил Знаменосцу путь. Хранитель взирал исподлобья, но не сдвинулся с места.

– Я хочу видеть Анхнофрет, – сказал Нимаатра.

– Сейчас ты не можешь её видеть, почтенный, – ответил македонянин, – тебе придётся прийти позже.

– Достойнейший сын Нибамена, – быстро подал голос из-за спины Знаменосца Меджеди, – позволь, я...

Он не договорил.

– Почему я не могу входить? – повысил голос Нимаатра, – это жилище посол Та-Кем! Что означает это запрещение?

За дверью раздался смех и женский голос, который Нимаатра сразу узнал, проговорил по-эллински:

– Там кто-то пришёл. Дай, я оденусь.

Нимаатра посмотрел на Меджеди. Лицо того окаменело. Из-за двери раздался властный мужской окрик:

– Кто там? Леоннат, пусть все катятся к воронам! Не сметь беспокоить меня!

– Ты не можешь войти сейчас, почтенный наварх, – невозмутимо заявил Леоннат, скрестив руки на груди.

Нимаатра помрачнел, несколько секунд сверлил македонянина взглядом, а потом резко повернулся и пошёл прочь.

Багровый диск Атума исчез в волнах, спустившись в Дуат, но закатные небеса ещё хранили частичку его света, медленно сдаваясь наступающей тьме.

Ночь накрыла землю плотным покрывалом, но города и селения людей не собирались отдаваться в её безграничную власть. По всему престолу Геба зажглись мириады огней, пламя которых продолжало сражаться с тьмой в ожидании нового рождения Хепри.

По всему восточному побережью Зелёных Вод в те дни многие не смыкали глаз, с тревогой следя за движением воинств и ладей ремту. И сам лагерь Менхеперра не спал. Конечно, многие воины безмятежно храпели в своих палатках и на палубах ладей, частью вытащенных на берег. Знали, что товарищи стерегут их покой.

Сам Тутимосе тоже ещё не ложился, до ночи он занимался делами, но и по завершении оных отдыха не получилось. Старший придворных писцов, сопровождавших воинство в походе, прибыл в шатёр Величайшего с сообщением о том, что к берегу пристала ладья с Алаши, на которой доставили некое письмо.

На футляре Величайший увидел печать Нимаатра. Он зажёг ещё пару светильников с топлёным жиром, добавив света, развернул папирус и начал читать.

"Живи вечно, Величайший, во здравии и силе!"

Тутимосе опустил перечисление своих титулов и имён, заключённых в знаках Сен. Знаки были выведены небрежно. Очевидно, Нимаатра спешил (а он и так-то не отличался способностями к тому, что эллины называли каллиграфией), потому, не забыв о титулах, все же не уделил им подобающего внимания. Тутимосе это совершенно не заботило.

"Брат мой, прости меня, ибо недоброе я должен тебе сообщить. Долго я терзался, будет ли праведным донести до тебя это горькое знание. Не сомневаюсь, Ипи бы умолчал. Он посчитал бы, что для блага Священной Земли так будет лучше. Но я не Ипи. Я не могу скрыть от тебя то, что сделало моё Ка совсем чёрным от возмущения. Брат мой, в доме твоём поселилась тень подлого предательства..."

Тутимосе дочитал письмо до конца. Случись кто сейчас в шатре, он не смог бы увидеть те чувства, что отразились на лице Величайшего, скрытом в полумраке. Тьму рвало на части пляшущее пламя светильников, создавая причудливую игру света и тени.

Тутимосе долго сидел неподвижно, немигающим взором глядя в пустоту. Потом пальцы его сжались, сминая папирус. Еле слышно хрустнули тонкие волокна, уничтожая начертанные слова, обращая их в прах, но, не вычёркивая из памяти...

Конец второй книги