Неуловимая невеста

Глава пятая

Отлично пружинящая дорожная карета лорда Карлтона осторожно взбиралась к пустошам, медленно и бережно, точно форейтор хотел удостовериться в надежности дороги. Дорога пробиралась в долину Пиккеринг, словно по ступеням, и дальше делала такой же постепенный подъем на Хемблтонские Холмы. Зеленые заплаты местами проглядывали сквозь недавно выпавший снег, и кое-где ранние окоченевшие листья нарциссов вставали, как поднятые мечи, посреди снежных заносов.

Здесь, на высоте, снег коркой покрывал каменистые склоны холмов, скрывая красивые заросли вереска и создавая впечатление заброшенности, грустное даже для Джулиан, страстно любившей северные пустоши.

Она глядела в боковое окно коляски, уклон дороги заставил ее откинуть голову на удобные подушки. Она думала о частых и продолжительных прогулках по этим местам, которыми она наслаждалась в летнее время, открывая невиданные прежде поляны, украшенные желтыми нарциссами, упругим, терпким папоротником, со спрятавшимися среди них овражками. Однажды она наткнулась на олениху с олененком, пивших из ручья, и ей показалось, что она попала в рай. Ее появление, конечно же, спугнуло их, и они унеслись прочь, как от выстрела, перелетая стремительными прыжками через валуны и упавшие деревья. Они исчезли так быстро, что только их следы, отпечатавшиеся на траве возле бегущего по камням ручья, говорили о том, что они были здесь, а не являлись игрой ее воображения.

Детство ее было настоящей идиллией. Каждое лето состояло из долгих одиноких прогулок или в компании с няней, с друзьями в июне и июле, а в августе и сентябре – с родителями, возвращавшимися из летней поездки в Брайтон.

Осень выстуживала неутихающие ветры пустошей. Отец пропадал на весь охотничий сезон, уезжая на юг, чтобы присоединиться к своим друзьям в Куорне, в то время как они с матерью готовились к Рождеству, проводя дни в хлопотах по устройству блестящих приемов для всех знатных семей, проживающих в долине. Поездки в Йорк, когда позволяла погода, в магазин за теплым бархатным платьем, за материей для спальни или за лентами, шелком и искусственными цветами, которыми украшались ее капоры, были для нее самым большим удовольствием. А потом возвращался отец, которого она обожала, наступало, наконец, Рождество, и он осыпал ее дождем подарков, о которых задолго до этого говорил, что ни за что не купит.

Она взглянула в небо; пронзительная печаль стеснила грудь, когда она подумала о нем, о папе. Из всех ее девятнадцати лет только последний год принес настоящую боль, когда мать вернулась неожиданно рано после лондонского сезона, вернулась без отца, без каких бы то ни было объяснений, словно сняв привычный покров счастья, который хранил Мэриш-холл, заставляя солнце сиять даже в самые дождливые дни.

Она продолжала смотреть в небо через окно кареты, стараясь унять боль, которую принесла ей недавняя ссора родителей. Все еще серые и сердитые тучи, казалось, начали редеть. Снег едва ли пойдет вскоре, – думала она, – а может, и вовсе не пойдет, и тогда они доберутся до Тирска без приключений.

Когда подъем был завершен, и они достигли пустошей, знакомый ветер ударил в стенку кареты, заставив мистера Фитцпейна заговорить.

– Вы не жалеете, что согласились поехать со мной, Джилли?

Джилли скрестила руки на коленях, размышляя над вопросом мистера Фитцпейна. Она вдруг поняла, что ни разу на него не взглянула с тех пор, как села в карету рядом с ним. И, как она полагала, именно поэтому он и задал ей такой вопрос. Конечно, все в ее поведении – ее молчаливость, скованность – заставляло его думать, что она сожалеет о своем решении.

Но она хорошо сознавала, что меньше всего испытывает сожаление.

– Совсем наоборот, – проговорила она наконец, чувствуя, что разговор поможет преодолеть ее скованность. – Я до крайности изумлена тем, как… – Она помедлила и, подняв руки, попыталась жестами передать ему то, на что не находилось слов: —…как возвышенны мои чувства. Меня сильнее, чем когда-либо прежде, волнует все, что я вижу и слышу. По правде говоря, я совершенно не жалею, что поехала с вами. Я просто не нахожу слов, чтобы сказать, как я рада. Если и есть опасение, что я совершила ошибку, оно совершенно теряется в этой радости. Скажите, это дурно – так сильно наслаждаться свободой? Я знаю, я, должно быть, произвожу впечатление сумасшедшей из Бедлама.[6]

Только теперь она посмотрела на него, вновь откидывая голову на подушки и отдаваясь легким толчкам – коляска, пружиня, бережно покачивала ее.

Она встретила изучающий взгляд серых глаз. Казалось, он пытается разглядеть отражение только что сказанного на ее лице.

Джилли немного смутилась и отвела глаза. Господи, какой элегантный мужчина! На нем было черное длинное пальто из толстой шерсти с двойной пелериной, белизна шейного платка резко контрастировала с темным сукном, уголки воротничка прижаты к щекам. Она вновь была поражена, насколько он красив, и вновь почувствовала уже знакомую, волной нахлынувшую нежность к нему, которая омывала ее сердце, как ручей, легко струящийся по камням в прохладной йоркширской лощине.

Неужто ее все-таки угораздило влюбиться в лучшего друга своего жениха?

Она вспомнила поцелуй, который он получил без ее разрешения и в котором она полностью растворилась. Каким бы естественным ни было для мужчины желание поцеловать женщину, не покажется ли ее поведение недостойным, если он заподозрит, что она хочет повторить этот поцелуй?

Чувствуя, что он разглядывает ее, она вновь повернулась к нему и увидела, как интригующе-веселая улыбка тронула его губы.

Что ей говорили о мистере Фитцпейне? Что она в сущности знала о нем? Она попыталась вспомнить обрывки дошедших до нее сведений о друге Карлтона. Тогда ее интересовало только то, что рассказывали о ее женихе. Долгое время она так жаждала услышать хоть что-нибудь о самом Карлтоне, стремясь побольше узнать о нем, чтобы стать ему хорошей женой, что теперь едва ли могла припомнить фразу-другую, сказанную о сидящем рядом с ней мужчине.

О нем говорили, что он – человек чувствительный, и, пожалуй, насколько она успела понять, он лишь подтверждал это мнение.

Но что еще? Пока он, храня молчание, продолжал разглядывать ее с улыбкой, точно читая ее мысли, она обыскивала все уголки своей памяти, надеясь на внезапное озарение.

Мистер Фитцпейн. Наконец память пришла на помощь. Она даже слышала ровный гнусавый голос леди Кэттерик, выплывший из забытья. «Мистер Фитцпейн – человек чувствительный, и, возможно, именно по этой причине я никогда не понимала его дружбы с Карлтоном. Фитцпейн – джентльмен. Мягкие голубые глаза, ровные зубы, манеры, достойные архиепископа. Карлтону не мешало бы подражать своему другу».

Голубые глаза…

Джулиан вдруг почувствовала какую-то тревогу и взглянула на мистера Фитцпейна. Она смотрела все в те же серые глаза и даже, не удержавшись, придвинулась ближе, словно хотела изучить серый узор радужной оболочки. Ей показалось, что охваченное ужасом сердце исчезло из груди. Стало трудно дышать.

Возможно ли, чтобы она совершила страшную ошибку? Возможно ли, чтобы она была одурачена на постоялом дворе незнакомцем и… и похищена?

– Что случилось? – резко спросил мистер Фитцпейн, вторгаясь в ее тревожные мысли. – Я вижу по выражению вашего лица, что вы напуганы. Скажите немедленно! Что с вами?

– Ваши глаза, сэр, – ответила она тихим, голосом. Он слегка улыбнулся.

– Они вам не нравятся? А мне не раз говорили, что они очень красивы.

– Ваши глаза должны быть голубыми, сэр, а не серыми! – проговорила она.

– Голубыми? – переспросил он, явно изумленный. – Не могу представить, чтобы кто-то считал мои глаза голубыми, – продолжал он, – или даже серо-голубыми. Если только, конечно, он не разглядывал их при очень ярком солнечном свете, поскольку, я думаю, лишь в этом случае в них можно увидеть оттенок голубого, и то не очень явный. Кто сказал вам об этом?

– Леди Кэттерик. «Мягкие голубые глаза». Это ее слова. Я не могла ошибиться.

– А, ну тогда это все объясняет. Вы когда-нибудь видели очки леди Кэттерик? В них же каждая линза, как телескоп.

У Джулиан вырвался глубокий вздох облегчения.

– Да, это верно, – ответила она, вспоминая, как однажды была напугана, увидав очки славной леди. Овладевший было ею страх быстро исчез после вполне убедительного объяснения мистера Фитцпейна. Она рассмеялась над своей несообразительностью и продолжала: – Знаете, я чувствую себя так глупо, потому что, пока я на вас смотрела и пыталась вспомнить все, что я о вас слышала, мне вдруг пришло в голову, что вы ведь даже мне не представились. Вы могли оказаться кем угодно, и я бы об этом не догадалась.

– Я не подумал об этом, – ответил он, тоже смеясь. – Имея в виду, как много вы обо мне знаете, не исключено, что я мог бы оказаться и самим Карлтоном.

– Это невозможно! – воскликнула она, протестующе вскидывая руку. – Вы никак не подходите к тому портрету его светлости, который описывают люди из общества. Вы просто не можете быть Карлтоном! – Тут она заметила, как заинтересованность и злость зажглись в его серых глазах, и поняла, что задела его.

– Я его друг, Джулиан, и я должен упрекнуть вас за ту поспешность и безоговорочность, с которыми вы принимаете на веру все лживые отзывы о нем. Вы представляете, как обсуждается каждый его шаг? Скажу больше, он и чихнуть не может без того, чтобы это не сочли тенью, брошенной на репутацию той или иной дамы.

Джулиан растерялась, не зная, как ответить мистеру Фитцпейну.

– Ваша преданность другу делает вам честь, мистер Фитцпейн, но, может быть, Карлтону следует больше внимания уделять тому, когда и как он чихает. Вы можете возражать сколько угодно, но даже если бы я и хотела быть лучшего мнения о Карлтоне, мне трудно не верить тем людям, которые передавали столь нелестные отзывы о нем. Леди с безупречной репутацией не клевещут на других, а мамины подруги именно таковы.

– Вы уверены в этом?

– Разумеется, – ответила она, снова поворачиваясь к нему.

Его ноздри раздувались от гнева, но он сдержался. – Вы напрасно так старательно основываете собственные мнения на связях и отношениях.

– Я была слишком бестактна в своих высказываниях, – допустила она. – И я прошу вас простить меня за то, что я ранила вашу чувствительность.

– Мою… Что? – воскликнул он, воззрившись на нее с веселым изумлением.

– Вашу чувствительность, – повторила она, склоняя голову. – Для меня совершенно ясно, что вы высокого мнения о Карлтоне и цените его давнюю дружбу больше всего на свете, а я уязвила вашу благородную чувствительность. Простите меня, мистер Фитцпейн, прошу вас. Было грубой и недопустимой ошибкой говорить так прямолинейно. Но даже не смотря на мою склонность принимать близко к сердцу мнения тех, кем я дорожу, я не стала бы оценивать его светлость так низко, будь он аккуратным в переписке. Видите ли, на все мои письма, что я посылала ему в надежде найти хоть какое-то взаимопонимание со своим будущим мужем, он ответил одним-единственным письмом!

– Одним-единственным? – переспросил мистер Фитцпейн спокойно.

– Одним-единственным, – подтвердила она. – Поэтому у меня как у молодой леди со своей собственной чувствительностью есть причина, как видите, чтобы не представлять себе Карлтона в лучшем свете.

Ее последние слова произвели вдруг успокаивающее действие на мистера Фитцпейна, все признаки его неудовольствия исчезли совершенно.

– Одно письмо, – произнес он снова. – Тогда неудивительно, что вы презираете его.

– О, я не презираю его, прошу вас, не надо думать обо мне так плохо. Как я могла бы презирать человека, совершенно его не зная!

– Что ж, на мой взгляд, Карлтон был непростительно невежлив, обращаясь с вами так равнодушно. Признаю, он ошибся, поступив таким образом, тяжко ошибся. Но тем не менее я не могу по-настоящему сердиться на него, ведь его недостаточное внимание к вам обернулось таким счастьем для меня. Он остался ни с чем в Редмире, в то время как мне выпало счастье наслаждаться путешествием в вашем обществе.

– Тогда не будем ссориться, – сказала она, дотрагиваясь до его руки. – Есть о чем задуматься, должно быть, и я была бы оскорблена, если бы вы стали клеветать на кого-то из моих друзей.

Он посмотрел на ее руку, накрыл своей и мягко вернул пожатие.

Джулиан почувствовала облегчение. Не очень-то любезно она высказывалась, принимая во внимание горячую привязанность мистера Фитцпейна к своему другу – Карлтон, вдруг вспомнив о визитных карточках Эдварда, опустил руку в карман пальто и достал плоскую серебряную коробочку. Щелкнув крышкой, открыл и протянул ей одну из карточек.

– Чтобы у вас вновь не возникло сомнений по поводу моей личности, – сказал он с лукавой улыбкой.

Карточка гласила: «Его честь мистер Эдвард Фитцпейн».

Он вернул коробочку в карман и снова взял ее руку в свою.

– А теперь признайтесь мне, – сказал он, целуя ее пальцы, глядя на нее тепло и располагающе, – вы на самом деле мисс Редмир?

Она вздохнула, захваченная светом его глаз. Снова ее сердце отвечало ему, его словам, звуку его голоса, его манерам, всему, что завораживало ее, словно бережное скольжение умелых пальцев по струнам арфы. Она слышала эту музыку, когда он прикасался к ней, живую, радостную, готовая петь и танцевать. Ей снова очень захотелось, чтобы он поцеловал ее.

– Вы очень красивы, – прошептал он, его слова были еле слышны сквозь непрестанный рокот колес, неотступно катящих вперед, и топот лошадей, ступающих по снежной корке. – Но действительно ли вы мисс Редмир? Только правду!

Джулиан чувствовала, как сердце ее тянется к сидящему рядом с ней мужчине.

– Пожалуй, настало время сознаться, – ответила она шепотом, принимая его игру. – Вы были правы, спросив меня, кто я, потому что я вовсе не Джулиан Редмир.

– Нет? – спросил он, опять целуя ее пальцы, только на этот раз так медленно, что она почти забыла, что хотела сказать дальше. – Тогда кто же вы? – побуждал он ее к признанию, в то время как его губы нежно скользили по каждому ее пальцу.

Она судорожно вздохнула и продолжала:

– Я актриса, разумеется. Как только я познакомилась с вами, я поняла, что если буду достаточно умна, то сумею уговорить вас взять меня в Лондон. Именно это я и сделала, и вот мы едем.

– Да, мы едем, – сказал он, его серые глаза разглядывали ее с почти злым выражением, а губы томно поцеловали ее мизинец, и не один раз, а трижды.

– О, Боже, – едва слышно проговорила она.

– Будь я состоятельным человеком, – добавил он шепотом, – я бы помог вам стать очень знаменитой актрисой.

– Помогли бы? – спросила она, не вникая в смысл тихих слов, а совершенно растворяясь в ощущении его теплых губ на своих пальцах.

– Конечно. Я заставил бы весь Лондон поклоняться вам, а потом, возможно, отвез бы вас в Европу, в Париж, в Рим, чтобы тамошняя публика могла восхищаться вашей красотой и вашим искусством.

Ей снова пришлось преодолеть волнение, перехватившее дыхание. Все, что они говорили, было полной нелепостью, но звук его глубокого голоса, не поднимавшегося выше шепота, и вместе с тем и ласка его губ на ее пальцах настолько загипнотизировали ее, что она ответила, не задумываясь:

– Я поеду с вами куда угодно, мистер Фитцпейн. Куда угодно.

Но ее слова почему-то разрушили очарование. Мистер Фитцпейн прервал свои поцелуи, и Джулиан осознала, что она только что сказала. Она тут же опомнилась и добавила:

– То есть, если бы я была актрисой.

– Вы хотите сказать, что вы не актриса?

– Увы, – ответила она. – Я сожалею, что наговорила вам столько глупостей, но я действительно мисс Редмир, а что касается сцены, моя подруга Лиззи сказала бы, что у меня вовсе нет к этому способностей. Мы пытались поставить несколько пьес главным образом во время долгих зимних месяцев, но, какую бы роль я не пыталась сыграть, преуспевала лишь в том, что вызывала общий смех до упаду.

Он прекратил целовать ей пальцы и, взяв ее руку, крепко прижал к своей щеке. Несмотря на то, что в карете было холодно, щека была очень теплой.

– Я хотел бы узнать еще кое-что, – глаза его слегка сузились. – Когда я высказал свое мнение, что Карлтон совсем не желает этой свадьбы, вам было очень грустно. Почему? Или вы питали в отношении него ложные надежды лишь потому, что однажды получили от него письмо?

Джулиан снова откинула голову на подушки, повернувшись так, чтобы можно было по-прежнему смотреть ему в глаза, размышляя, как лучше ответить.

Он все еще прижимал ее руку к своей щеке, и ей захотелось хотя бы на короткий миг склониться к нему и положить голову ему на плечо, прижавшись к его толстому шерстяному пальто. Она даже подумала, как они хорошо будут смотреться рядом.

Омывающее ее тепло и эти мысли заставили Джулиан отвести глаза. Она понимала, что ее слишком тянет к мужчине, совершенно ей чужому, и ей необходимо преодолеть это влечение, которое так быстро овладело не только ее чувствами, но и рассудком. Они еще и пяти миль не отъехали от «Эйнджел Инн», а она уже не могла думать ни о чем другом, кроме того, как бы вновь оказаться в ласковых объятиях мистера Фитцпейна.

С большим трудом она отогнала эти тревожные мысли и задумалась, какой ответ ей следует дать на его не совсем деликатный вопрос. Питала ли она ложные надежды в отношении Карлтона?

Наконец она ответила:

– Все это время я думала, что это несчастливое предзнаменование, что Карлтон нашел уместным написать мне только одно письмо, но оно настолько понравилось мне, что у меня действительно появились надежды. Как вы, возможно, знаете, у него довольно сбивчивая манера выражать свои взгляды, которые, признаюсь вам, не так уж отличаются от моих собственных. Я была очарована нарисованной им картиной жизни, которую он желал бы создать со своей женой, его вполне понятной мне любовью к приключениям, его желанием посетить далекие и экзотические страны: колонии, Персию, мыс Доброй Надежды, даже Китай. Мне казалось, что он отгадал мои сокровенные мысли и мечты и описал их на бумаге.

Он прервал ее с какой-то странной настойчивостью:

– Любопытно узнать, Джулиан, а вы написали ему об этом хотя бы в одном из своих писем?

– Нет, – ответила она. – Вскоре после этого я получила письмо от моей подруги Лиззи, которая сочла нужным довести до моего сведения, что у Карлтона, как она слышала, есть любовница.

Тяжелое молчание повисло в воздухе.

– Понятно, – сказал он после долгой паузы.

– Я хотела написать ему, но меня так огорчили известия от Лиззи, что я не знала, как быть.

– Опять поверили слухам, Джилли? Я начинаю думать, что это ваш порок. Лиззи – сплетница?

– Напротив. Она никогда не верит слухам.

– Тогда зачем бы ей пересказывать вам эту басню?

– В своем письме она писала, что слышала о его любовнице от леди Хертфорд.

– Леди Хертфорд? – воскликнул он изумленно.

Джулиан почувствовала, что удивление его неподдельно и очень велико.

– Вы ее знаете?

– Да, конечно. Она порядочная женщина. Я не могу понять, что заставило ее говорить явную неправду.

– Мистер Фитцпейн, а может, это ваша преданность Карлтону не позволяет вам судить о нем трезво? Может, вы знаете его не так хорошо, как думаете.

На его губах мелькнула необъяснимая улыбка, но она придала его лицу такое обаяние, что у Джулиан вновь сердце начало таять.

– Я знаю его лучше, чем вы можете себе представить. Мы друзья с детства. В самом деле, с колыбели, я думаю. – И прежде чем она успела спросить, как давно дружны их матери, он добавил: – Скажу только, что Карлтон поступил, как глупец, не написав вам больше ни одного письма. Но его письмо понравилось вам, верно? – спросил он, заглядывая ей в глаза и слегка придвигаясь.

– Очень, – ответила она тихо.

– Ему следовало лучше позаботиться о вашем сердце и ваших чувствах, Джилли.

– Да, – прошептала она, когда его губы скользнули по ее щеке.

– Я не могу поцеловать вас, – прошептал он в ответ. – Я не сделаю этого, хотя именно этого хочу сильнее всего на свете.

Джулиан почувствовала, что слезы жгут ей глаза.

– Пожалуйста, – вдруг сказала она, удивленная собственным бесстыдством.

Он замер, словно ее мольба парализовала его. Она даже не слышала его дыхания.

После долгой, напряженной минуты он сказал хрипло:

– Простите, Джулиан.

Она не сознавала, что побудило ее, может быть, слезы, застилавшие глаза, но она уткнулась головой ему в плечо, именно так, как ей хотелось недавно. Ухватившись за толстый воротник его пальто, она притянула его к себе.

На мгновение он снова замер, ошеломленный. Наконец он вздохнул и крепко обнял ее. Она не совсем расслышала, что именно он прошептал ей в волосы, но это было очень похоже на слова: «Что мне с вами делать?»