Неумолимый

Глава 4

Ноги Уолкера подкашивались. Он выскользнул из лямок тяжеленного вещмешка и дал ему упасть на землю с глухим стуком.

– Давай полегче, – окрысился Бараклоу. – Стоит нам продырявить один из вещмешков – и знаешь, сколько мы будем ловить банкноты на этом диком ветру, чтобы не оставить после себя следов?

– Минут пять, не меньше, – ответил за Уолкера майор.

Хэнратти уже сидел на своем мешке.

– Ты думаешь, они уже ищут нас? – спросил он.

– Не ищут, а гонятся.

Майор оставался на ногах, вперяясь в темноту пылающим взглядом. Его голова быстро поворачивалась из стороны в сторону, как у охотящегося животного. "Он словно выкован из стали", – подумал Уолкер с невольным восхищением, смешанным со страхом. По выносливости майор Харгит не уступал ломовой лошади – он вовсе не выглядел усталым.

– Проклятие, мои ноги меня доконают, – произнес Хэнратти. Весь его вид говорил о том, что ему необходимы основательная стирка и мытье: в складках шеи словно скопилась сажа, одежда была вся изодрана, как у нищего, на шее тускло блестели следы пота.

По странной прихоти погоды буран на них все еще не обрушился. Похоже, он либо задерживался где-то позади, либо резко изменил направление. Несколько облаков тянулось на восток, но звезд на оставшейся чистой половине неба вполне хватало, чтобы в их слабом свете видеть землю. Уолкер мог различить грузные силуэты зубчатых гор, серебряный гребень холма впереди них, тусклое мерцание глаз майора, когда он, осматривая все вокруг, скользнул взором по нему, Уолкеру, и устремил взгляд дальше.

Было тихо и холодно. Время от времени налетали порывы ветра, но в промежутках возникала свинцовая тишина. Холод донимал больной зуб Уолкера, и тот постоянно прикладывал к дырке язык, чтобы ее согреть.

– Нам осталось еще две мили, – заявил майор. – Так что давайте шевелиться.

– Да катись все к черту, – отозвался Хэнратти.

– Ты сеешь ветер, – спокойно предупредил майор.

Эдди Барт встал, взвалил на плечи свою ношу и пнул Хэнратти носком ботинка.

– Вставай, пока я не двинул тебе как следует.

– Проклятие, да я только что присел. Дайте хоть отдышаться.

Бараклоу подошел к нему и оскалил зубы.

– Хэнратти, еще миг проволочки – и я скормлю тебя птицам. Живо поднимайся на ноги! – Бараклоу произнес все это свистящим шепотом, повернулся и отправился к своей ноше, чтобы взвалить ее на плечи. Когда он выпрямился и взглянул на Хэнратти, тот уже был на ногах. Бывший заключенный вцепился в рукав майора и начал было плаксиво что-то говорить – Харгит прервал его почти ласково:

– Ты хочешь, чтобы я сломал тебе руку?

Хэнратти поспешно отступил. Майор говорил очень спокойно, но в нем чувствовалась звериная жестокость и непоколебимая уверенность в том, что цель оправдывает средства, и не приходилось сомневаться, что сломать руку – ему раз плюнуть.

Уолкер покрылся испариной, несмотря на холодный воздух. Он старался держаться в стороне, не желая привлекать к себе внимание, ибо никому из них не доверял. И меньше всего – майору. Потому что майор больше в нем особенно не нуждался, разве что в качестве вьючного животного, чтобы нести деньги. Его подрядили, чтобы вести самолет, а самолета больше не было. К счастью, все прочие были пока слишком злы на Хэнратти, чтобы думать о Ките Уолкере, но когда они малость поостынут, то вполне могут начать сомневаться в его полезности.

И вовсе не из-за жадности – по крайней мере, майора в этом нельзя было упрекнуть. Харгит не стал бы убивать Уолкера из-за его доли в деньгах или вести двойную игру ради корысти. Другое дело, что трое могли двигаться куда быстрее, чем пятеро, особенно если эти трое бывшие "зеленые береты", привыкшие к долгим марш-броскам по дикой местности, будь то днем или ночью и в любую погоду. Уолкер в эту группу никак не вписывался.

Единственное, что его утешало, – что он был для них куда меньшей обузой, нежели Хэнратти: тому стукнуло уже пятьдесят, он потерял форму, был нытиком, а главное – подложил им всем большую свинью тем, что застрелил этого злосчастного охранника.

Хэнратти ничуть не печалило последнее обстоятельство. Ему, рецидивисту, нечего было терять после трех сроков. За вооруженное ограбление с убийством или без убийства Хэнратти все равно грозила вышка, в лучшем случае – "пожизненное", не подлежащее никакой амнистии. Поэтому для него убийство охранника ничего не меняло. Но для остальных разница имелась, причем большая, и если порой Хэнратти вел себя так, словно наглотался пилюль для дури, однако не был идиотом до такой степени, чтобы не осознавать, какие чувства питают к нему все прочие. Бараклоу уже много раз выказывал это весьма явственно. И то, что Хэнратти доводился свояком Эдди Барту, ничуть не растапливало ледок между ним и остальными, и даже самим Бартом.

Теперь Хэнратти стоял с мешком на плечах; пальцы свободной руки сомкнулись на рукоятке большого револьвера, заткнутого за пояс. Он не снимал руку с оружия с тех пор, как они покинули самолет. Может, это придавало ему уверенности? Уолкер знал, что для остальных револьвер Хэнратти не представлял никакой угрозы: майор мог бы отнять его у Хэнратти, не моргнув глазом, в любой момент. Зато Уолкер нервничал, видя, как тот постоянно хватается за оружие. Хэнратти уже показал, как по-дурацки он может спустить курок, – у него словно зуд был в указательном пальце.

– Пошли! – тихо предложил Бараклоу, и все двинулись дальше.

Они залегли цепью на "наблюдательной позиции", что в переводе с военной терминологии майора значило: на гребне холма – не на самом верху, а чуть ниже, чтобы не вырисовываться на фоне неба. Далее перебирались ползком. Подобное упражнение было предпринято не ради обучения "основам походной жизни" не нюхавшего пороху Хэнратти – майор самым дотошным образом изучил карты, и, по его словам, ранчо располагалось сразу за холмом. Так оно и оказалось. С противоположного склона они могли видеть отсвет огней над вершиной. Сейчас Уолкер добрался до верха и увидел само ранчо.

Грунтовая дорога подходила к нему с востока и заканчивалась во дворе. Свет горел лишь в одном здании, остальные постройки – где-то с полдюжины – были погружены во тьму. Позади главного дома росла рощица. Вдоль дороги стояли столбы: электрические или телефонные, либо те и другие. Доносился слабый гул мотора – возможно, работал водяной насос. Свет из окон достаточно освещал двор, чтобы можно было различить и другие здания: несколько темных бунгало – возможно, для размещения туристов, и хозяйственные постройки: конюшню, навес, кузницу, гараж на три машины. В одном из нижних окон на стекло падал голубоватый отсвет – возможно, телевизор?

Кто-то дотронулся до его лодыжки. Уолкер вздрогнул.

Это оказался Бараклоу. Остальные уже спустились с верхушки холма. Уолкер прополз вниз по склону и сел.

Они пристроились в небольшой выемке, и майор говорил приглушенным голосом:

– Им известно, что мы где-то в этом районе, а раз так, можно предположить, что копы устроили здесь засаду. Поэтому мы пойдем туда и сами позаботимся о копах. Без шума. Сержант Барт останется здесь с деньгами. Хэнратти, ты со мной – и если окажешься от меня дальше чем на шесть футов, я тебя придушу, и не вздумай пикнуть! Уолкер, не отставать от Бараклоу!

Было ясно, что майор все обдумал и постарался предотвратить возможные случайности. Он не доверял Хэнратти и не до конца верил Уолкеру: вот почему он не стал оставлять их с деньгами, держа их обоих на глазах. Барту можно было доверить деньги – и больше никому, разве что Бараклоу, но Бараклоу мог понадобиться, если внизу возникнут неприятности.

Майор обратился к Бараклоу:

– Ты спустишься вниз первым и проверишь гараж. Я пройду через конюшню и встречу тебя у заднего крыльца – в темном углу на северо-восточной стороне. Затем займемся окнами.

У них, видимо, довольно было практики в деревнях Вьетнама. У Уолкера – никакой: он был пилот и едва различал сверху земли, искаженные войной.

Бараклоу тронул его за руку:

– Пошевеливайся!

Эта ночь казалась чертовски долгой, но когда Уолкер взглянул на светящийся циферблат часов, то увидел, что всего лишь десять минут одиннадцатого. Они шли, кажется, с половины четвертого. Или с без пятнадцати четыре? Уолкер не был слабаком, но сейчас он натер себе мозоль на левой пятке и чувствовал, что совсем обезножел и вымотан вконец; спина гудела от шестидесятифунтового груза – денежных купюр и прочей всячины, правая лопатка ныла, а пальцы сводило судорогой от постоянного поддергивая лямок вещмешка. Майор задал суровый темп. Уолкер представлял, как должен чувствовать себя Хэнратти – немолодой, больной и слабый.

Бараклоу был собранным и бодрым. Для него, как и для майора, это, наверное, просто прогулка. Уолкер шел вплотную за Бараклоу; они сделали здоровый крюк, обогнув край холма, и спустились по узкой долине к ранчо, держась так, что рощица загораживала от них здание.

Там, где деревья кончались, Бараклоу остановился и достал из-за пояса автоматический пистолет. Уолкер почувствовал, как ему суют оружие в руку.

– Ты умеешь обращаться с таким?

– Да.

Это был армейский девятимиллиметровый "смит-и-вессон". "Зеленые береты" предпочитали их большим сорок пятым. Уолкер пользовался таким только пару-тройку раз на зачетных стрельбах, проводившихся каждые полгода, но всегда брал "смит-и-вессон" с собой, когда летал в Индокитае.

– Это на крайний случай.

– А как же ты?

– Мне он не нужен, – ответил Бараклоу, – так что давай бери.

Ну, это было уже кое-что. По крайней мере, Бараклоу ему доверяет, раз отдал свой пистолет, оставшись безоружным.

Глупая мысль. Если здесь в засаде копы, а он попытается стрелять в Бараклоу, далеко ему не уйти. Бараклоу, наверное, и рассчитывал на это.

Пробираясь за Бараклоу через деревья, бесшумно, как только мог, Уолкер невольно подумал: уж не начинается ли у него паранойя? Может, все это ему только кажется? Может, эти люди лучше, чем он о них думает? Они ведь не обычные воры. Уолкер ухватился за последнюю мысль. Майор, правда, злился на Уолкера во время полета, но это же не его вина, что воздушные вихри сорвали пробку топливного бака. Майор не мог этого не видеть. В действительности они обязаны ему жизнью: он все же сумел посадить самолет в такой ситуации, когда девять из десяти пилотов просто бы угробили пассажиров и себя.

Он надеялся, что Харгит оценит это. Не мешало бы потом напомнить ему о своих заслугах.

Они продвигались вперед очень медленно: было темно, хоть глаз выколи. Бараклоу ориентировался по свету, падавшему из окон. Уолкер пытался не отставать, следя за его то исчезающим в темноте, то вновь возникающим силуэтом. Бараклоу двигался как кошка: быстро перемещался от дерева к дереву, затем останавливался, прислушиваясь, и шел дальше.

Они прошли вдоль задней стены дома, держась от нее в пятидесяти футах под прикрытием деревьев, и двинулись к гаражу. Двери его были закрыты, но в дальнем конце имелось маленькое оконце, и Бараклоу направился туда. Уолкер переложил пистолет в левую руку, вытер вспотевшую ладонь правой о брюки и вновь перехватил оружие, держа палец на предохранителе.

Бараклоу жестом заставил его остановиться.

Уолкер остался ждать в десяти футах от угла здания, а Бараклоу пробрался к стене и приложил к ней ухо.

Время тянулось невыносимо долго – все вокруг замерло. Наконец Бараклоу медленно выпрямился и, приблизившись к окошку, одним глазом заглянул внутрь, приложив ладонь к виску, чтобы отблески на стекле не мешали смотреть.

Когда Бараклоу обернулся, чтобы поманить его, Уолкер заметил, что тот слегка скалит зубы. Уолкер подобрался сбоку, и Бараклоу прошептал:

– Взгляни-ка! – Казалось, он, как ни странно, чему-то рад.

Уолкер, прикрыв лицо ладонями, заглянул в окошко, но ему потребовалось несколько секунд, чтобы разглядеть хоть что-то в темноте. В гараж через щели под дверьми проникали лишь жалкие полоски света от ламп в доме. Он различил старый грузовик без колес, покоящийся на каменных блоках, фургон для перевозки лошадей в дальнем углу, а в центре между ними белый полицейский автомобиль, с большим полупрозрачным красным шаром на крыше.

– Нам лучше побыстрей убраться отсюда.

– Чего ради? – изумился Бараклоу. – Пошли. Только без шума.

Справа, за углом гаража, стояла у стены под навесом от руки намалеванная вывеска, укрытая здесь, очевидно, на время зимы: "Ранчо "Монументальная скала". Лошади в наем. Поездки в горы и сафари. Бен и Мериан Лэнсфорд. Снаряжение, экипировка и прочее".

Бараклоу повел Уолкера назад через деревья и в обход дома к дальнему его углу, где рощица почти вплотную подступала к заднему крыльцу. Дом был почти кубической формы: беленые стены, крыша, крытая черепицей, и веранда, пристроенная сзади. Бараклоу застыл среди деревьев, и Уолкер, посмотрев налево, увидел, как что-то движется за домом возле конюшни. Его палец вновь лег на предохранитель пистолета, но Бараклоу отвел его руку и покачал головой с гримасой раздражения. Ну ладно, возможно, это майор, но почему Бараклоу настолько в этом уверен?

Но это и в самом деле оказался майор. Он вышел из-за деревьев вместе с Хэнратти, и Бараклоу выдохнул:

– Их на мякине не проведешь. Они запрятали тачку копа в гараже.

– И ждут, что мы угодим в ловушку, – подхватил майор. – Проверь, что там и как... Уолкер, жди здесь со мной!

Бараклоу бесшумно исчез за углом, а Уолкер стоял, вслушиваясь в биение своего сердца и хриплое дыхание Хэнратти.

Он ощутил, что кто-то подходит сзади, и в панике развернулся, но рука Харгита уже легла на его пистолет: это оказался Бараклоу, появившийся из-за дальнего угла веранды.

Он доложил шепотом:

– Всего один коп. Устроился с комфортом в гостиной вместе с женщиной, видимо хозяйкой.

– А откуда ты знаешь, – недоверчиво спросил Уолкер, – что здесь не прячутся еще копы?

– Чашки на кухне. Их всего две, и на одной следы губной помады.

Майор сделал знак рукой, и Бараклоу, взяв Уолкера за рукав, потащил его к веранде. Уолкер высвободился из его хватки:

– Может, все-таки скажешь, куда мы направляемся?

– Ну, мы хотим накрыть этого копа, понял? Позволь мне забрать у тебя обратно эту штуковину на минутку, будь так добр.

Бараклоу взял у него пистолет, едва заметно улыбнулся и повел Уолкера вдоль стены дома. Уолкер ударился ногой о кран, выступающий из фундамента, прикусил язык, чтобы не закричать от боли, и, хромая, побрел дальше.

Свет падал из двух окон на этой стороне дома. Бараклоу поднырнул под первое и прямиком проследовал к следующему. Уолкер, приблизившись к первому окну, мельком заглянул в него: он увидел холодильник, шкафы – и быстро пригнулся, чтобы прошмыгнуть под подоконником. Где-то слева водяной насос завелся с приглушенным лязганьем. Бараклоу замер у другого окна, и, пока Уолкер пробирался туда, раздался звонок, отозвавшийся в его ушах, как раскат грома – он в ужасе дернулся и лишь потом сообразил, что это телефон.

Между звонками женский голос произнес:

– Это, возможно, и вас.

Следующий звонок оборвался на середине, и женщина – уже ближе к окну – сказала в трубку:

– Ранчо "Монументальная скала"!

Окно было приоткрыто на дюйм. Бараклоу, сидя на корточках под подоконником, внимательно прислушивался. Уолкер стоял и хватал ртом воздух.

У женщины был низкий голос, заставивший Уолкера вспомнить о тех загорелых ослепительных блондинках, которых встречаешь в дорогих калифорнийских бассейнах.

– Привет, Бен, как дела?.. О, проклятие, значит, тебе придется дожидаться, пока утром откроется гараж, да?.. Нет, дорогой, ничего не случилось, но мне тоже предстоит веселая ночка. Это даже забавно. Совсем как в те времена, когда в округе орудовала шайка индейцев. – Женщина хихикнула, затем заговорила тише. Уолкер едва разбирал слова. – Конечно, он все еще здесь. Ты что, хочешь, чтобы я выгнала бедного мужика на холод?.. Дорогой, он настоящий джентльмен и к тому же представитель закона... Что? Нет, это один из помощников констебля Каннингема из Сан-Мигеля.

Уолкер мог расслышать потрескивание голоса в трубке – тон, судя по всему, был сердитым, женщина же едва ли не шипела в ответ.

– Бен, не будь ребенком. Он здесь, в гостиной, и я не могу обсуждать это с тобой. Успокойся и будь паинькой, а я увижусь с тобой утром и отругаю... Мое слово? Ты хочешь, чтобы я дала слово? Бога ради, это уже слишком, Бен Лэнсфорд!

Телефон звякнул, когда она бросила трубку на рычаг, и Уолкер заметил на лице Бараклоу мерзкую ухмылку – тот с явным удовольствием покачал головой и медленно выпрямился. Левая рука Бараклоу крепко ухватилась за нижний край рамы, готовая рывком распахнуть окно.

Женщина сделала несколько шагов, и ее голос, приглушенный окном, возвысился до фальшиво-веселой ноты – она явно пыталась скрыть душивший ее внутри гнев.

– Похоже на то, что наш старый пикап вот-вот отдаст концы. Генератор выгорел дотла. А вы не хотите еще кофе, Фрэнк?

В ответ раздался мужской голос, смущенный и натянутый:

– Почему бы и нет, миссис Лэнсфорд? Благодарю вас, я бы не возражал. – И затем: – Может, мне и в самом деле лучше окопаться на ночь в конюшне?

– Не глупите! Там холодно и сыро, да еще и летучие мыши.

– Ну и что, мэм? Лучше летучие мыши, чем Бен Лэнсфорд.

Сухой нервный смех женщины оборвался от хлопка входной двери и хриплого и отрывистого оклика майора:

– Ни с места!

Бараклоу рывком открыл окно, просунул пистолет внутрь, оперев локоть на подоконник, и Уолкер подошел поближе, чтобы заглянуть через его плечо. Бараклоу произнес нарочито громко, чтобы привлечь к себе внимание:

– Не двигаться, вы, теплая парочка!

Это была большая уютная комната, обставленная тяжелой испанской мебелью из кожи и темного дерева. Полицейский оказался крупным мужчиной, немного рыхлым – брюшко выступало над поясом, – облаченным в голубую форму. Его руки уперлись в кожаную кушетку, он, видимо, собирался вскочить на ноги, но так и застыл, переводя испуганный взгляд с майора на Бараклоу.

Женщина замерла посреди комнаты, поставив одну ногу на медвежью шкуру перед камином, уставившись на Харгита. Ноздри ее раздувались, но она ничего не говорила. На ней была рубашка в полоску с перламутровыми пуговицами и блекло-голубые джинсы "Ливайс" в обтяжку. В чертах загорелого лица сквозила чувственность – выступающие скулы, тяжелый рот, большие глаза под копной русых волос, которую она носила горделиво, как львиную гриву.

Неудивительно, что муж ее ревнует.

– Все в порядке, Стив. – Голос майора разорвал тишину, и Бараклоу, перекинув ногу через подоконник, забрался в комнату.

Уолкер последовал за ним. Бараклоу пересек комнату, пройдя за спиной женщины, чтобы не перекрывать зону обстрела для майора, склонился над кушеткой. Он расстегнул кобуру помощника констебля, извлек из нее служебный револьвер и, отступив на шаг, перебросил оружие Уолкеру. Тот неловко поймал его в воздухе, ухватил обеими руками рукоятку и направил револьвер на женщину.

Спина ее напряглась. Бараклоу рассматривал ее в упор с явным интересом. Его выразительные губы медленно сложились в улыбку.

Женщина отвела взгляд от Бараклоу, словно он был хищным зверем из зоопарка.

– Ладно! Что вы хотите?

– Заставить вас молчать, – ровно ответил майор.

Вошел Хэнратти и закрыл за собой дверь. Майор распорядился:

– Хэнратти, найди ванную, поищи там пластырь и несколько проволочных одежных вешалок. Давай отправляйся!

– Вы собираетесь нас связать? – поинтересовалась женщина. Она говорила зло, но за гневом чувствовалось некое облегчение: раз уж связывают, то, верно, не для того, чтобы убить.

Бараклоу сунул в рот ментоловую сигарету и достал из кармана зажигалку.

Руки полицейского сложились в молитвенном жесте. Хэнратти вышел из комнаты, и помощник констебля проговорил:

– Поймите, вам отсюда не выбраться. Все дороги перекрыты, а завтра сотни людей начнут прочесывать здесь каждый дюйм – и вас накроют. Если вы сдадитесь мне, суд это учтет.

– Не тратьте попусту слова, Фрэнк, – бросила женщина.

– Золотые слова, – заметил Бараклоу. Он стоял у стены, чуть приподняв одно плечо, с легкой улыбкой на губах; облачка сигаретного дыма скрывали его длинное лицо.

Женщина медленно повернулась и присела на край стула. Она выглядела неправдоподобно спокойной, держалась как хозяйка, настороженно, но с полным самообладанием, но в этой уверенности был перебор. Уолкеру казалось, что на самом деле она на грани истерики.

Майор как ни в чем не бывало обратился к Бараклоу:

– Я насчитал в конюшне одиннадцать лошадей.

И тут Хэнратти ввалился в комнату с проволочными вешалками и рулоном пластыря.

Бараклоу вручил и второй пистолет Уолкеру.

– Смотри в оба! – наказал он и стал перетягивать копу запястья и лодыжки проволокой.

Они привязали помощника констебля к радиатору парового отопления в углу гостиной. После этого Бараклоу бросил:

– Пошли! – и повел Уолкера наружу: майор и Хэнратти остались сторожить полицейского и хозяйку. Бараклоу направился к вершине холма.

Не доходя до гребня, он громко произнес:

– Не напрягайся, Эдди, это я, Бараклоу.

Барт ожидал их с выражением тупого нетерпения на широком грубом лице.

– Что так долго?

– Нам пришлось насесть на копа, поджидавшего в засаде. Все обошлось... теперь там полный порядок. Давай глянем: сможем мы дотащить все это барахло за одну ходку?

Деньги, казалось, еще потяжелели за это время. Уолкер пошатывался под грузом двух мешков и останавливался на отдых через каждые пятьдесят ярдов спуска.

– Давай сваливай здесь, – проговорил Бараклоу, когда они наконец оказались во дворе. – Тут с ними ничего не сделается.

Они свалили вещи посреди двора и прошли в дом.

Майор пока что обнаружил на ранчо арсенал, и теперь на кофейном столике лежали в ряд охотничьи ружья. Два из них были с оптическими прицелами.

– Выбирайте себе оружие, – бросил Харгит. Рядом стояли коробки с патронами.

– А что мы собираемся делать? – поинтересовался Уолкер. – Выдерживать осаду?

– Это вряд ли.

Женщина сидела на стуле, скрестив ноги и прикрыв глаза.

– Вам, я полагаю, все равно, но мы ухлопали на эти ружья кучу денег.

– Запад славится своим гостеприимством, – ответил Бараклоу, – что ваше, то наше.

– Кто-нибудь умеет обращаться с лошадьми? – спросил майор.

Уолкер повернулся, оторвав взгляд от коллекции ружей:

– У меня есть некоторый опыт. Я вырос на ферме.

– Прекрасно. Отбери нам шесть верховых лошадей и оседлай. Если сможешь отыскать пару вьючных седел, то седлай еще двух.

– Шесть?

– Делай, как сказано, – отрезал майор. – Стив, прогуляйся-ка в гараж и послушай рацию в полицейской машине. Сержант, поднимись наверх и посмотри в шкафах, что там найдется подходящего для нас из одежды: шапки, куртки, теплая обувь.

Уолкер, уже направившийся к двери, остановился:

– Послушай, а почему бы нам не воспользоваться полицейской машиной?

– Потому что все дороги в радиусе пятидесяти миль отсюда перекрыты.

– Они же пропустят полицию.

– Нас пятерых? Брось. Давай лучше пошевеливайся, капитан. Возьми с собой Хэнратти и покажи ему, как обращаться с седлами... нам надо поторапливаться. К утру они будут здесь.

– А что с этими двумя? Копом и женщиной.

– Иди и седлай лошадей, капитан.

– Возможно, через минуту так и сделаю. Но сначала я хочу узнать твой план. А вдруг остальным он не понравится. Пусть каждый выскажется.

– Капитан, я пытаюсь спасти ваши шкуры, а ты тут стоишь и споришь со мной.

– Я хочу услышать ответ.

– И ты его получишь. – Харгит в упор посмотрел на Уолкера. – Сейчас я командую группой и не намерен ни с кем обсуждать своих решений. Если будешь спорить со мной, то я восприму это как желание выяснить, сколько побоев ты в состоянии вынести... Не сомневаюсь, сержант Барт будет счастлив удовлетворить твое желание.

У Уолкера задрожали коленки. Он вышел наружу.

Много воды утекло с тех пор, как он имел дело с домашней скотиной. К счастью, лошади содержались в отдельных стойлах, и ему не надо было гоняться за ними, чтобы поймать, хотя, взнуздывая их, он несколько раз рисковал остаться без пальцев. Чепраки были ручной работы из мягкой индейской ткани, а седла прочные, солидные, покрытые кожей, с двойными подпругами, кожаными щитками на деревянных стременах и множеством седельных карманов. Каждое из этих седел по цене впятеро превышало стоимость хорошей лошади. Уолкер нашел и штабель вьючных седел армейского образца с прорезями посередине для конского крупа, закрепил два из них на лошадях покрупнее и привязал веревки к уздечкам, чтобы вести коней в поводу.

Уолкер показал Хэнратти, как прилаживать чепраки и седла, перед тем как затягивать подпруги. В желтом свете сорокаваттных лампочек, освещавших конюшню, Хэнратти выглядел бледным и несчастным; он боялся, что лошади отдавят ему ногу, укусят или лягнут в живот. От него было мало проку, но в конце концов Уолкер связал восемь оседланных лошадей веревкой и вывел во двор, поставив их у крыльца дома. Конский запах приятно щекотал ноздри, будя ностальгические воспоминания.

Внутри он нашел Барта и майора, примеряющих куртки и калоши. Вся кушетка была завалена одеждой. Женщина сидела и не мигая наблюдала за ними, а полицейский, откинув голову к стене, застыл в неудобной позе на полу: подтянутые кверху колени и руки, отведенные вбок, были прикручены проволокой к радиатору. Он закрыл глаза, но дышал часто и глубоко.

Вошел Бараклоу:

– Ты был прав насчет дорог. Нас еще не обложили, но к этому все идет.

Майор кивнул, ничуть не удивленный:

– Что еще?

– Я усек, что пара патрульных пытается на своих двоих следовать по нашим следам, а ФБР, похоже, призывает целую армию, чтобы ополчиться на нас и с воздуха, и на земле.

– Какова метеосводка?

– Буря может разразиться в любое время. Дьявольщина, ты и сам можешь в этом убедиться, если высунешь нос наружу.

Хэнратти копался в ворохе одежды, разбрасывая ее по всему полу.

– Нам надо начать увязывать поклажу, – распорядился Харгит. – Сержант, сгреби в кучу все, что сможешь найти в кухне из провизии и утвари, и сложи так, чтобы это можно было навьючить на лошадь. Капитан, ты нашел в конюшне "обувку" для ружей?

– Чего-чего?

– Седельные чехлы для ружей. Здесь же рай для охотников, на этом ранчо. Обязательно должны быть чехлы.

– Они в чулане, – без всякого выражения проговорила женщина.

– Благодарю от всей души, – отозвался с подчеркнутой вежливостью Бараклоу.

Уолкер отправился в чулан, нашел чехлы для ружей и приторочил пять штук к седлам. Бараклоу и Хэнратти привязывали вещмешки, и Уолкер сказал:

– Так груз будет перевешивать на одну сторону... Давайте я покажу вам, как надо.

Когда они закончили грузить поклажу, Уолкер взглянул на часы. Уже за полночь. Он прошел в дом, сунул ноги в теплые сапоги и выбрал себе охотничий плед, рукавицы и одеяло из вороха на кушетке. Здесь же лежала и стопка клеенчатых дождевиков, принесенных Бартом сверху; он взял один. Водрузив на голову охотничью шапку, он поднял ружье "ремингтон", сунул коробку с патронами в карман и заявил:

– Ну вот я и готов. – Он чувствовал себя как в тумане, сбитым с толку и словно бы с похмелья.

Майор сидел за старинным письменным столом-бюро, выводя печатными буквами записку на листе бумаги из канцпринадлежностей ранчо. Харгит был правша, однако писал левой, чтобы его не могли узнать по почерку. Закончив, он вручил записку Бараклоу:

– Пришпиль это к нему. Не делай шума: мы не знаем, есть ли кто в пределах слышимости. – Он повернулся и махнул рукой. – А теперь все на выход. Вы тоже, миссис Лэнсфорд. Пожалуйста, оденьтесь соответствующим образом. Вон тот шкаф в вашем распоряжении.

Уолкер в каком-то оцепенении вышел наружу с Бартом и Хэнратти. Они встали возле лошадей. Свет в задней части дома погас, но окна в гостиной ярко светились. Порывы леденящего ветра с верхушки холма, казалось, проникали до костей. Он знал, что должно вот-вот произойти в доме и что он лично ничего не собирается делать, чтобы помешать этому, и сейчас у него просто не было сил осознать: он переступил тот предел, откуда уже нет возврата. Всему, что происходило до этого, как-то удавалось найти оправдание – конечно, не без самообмана: деньги принадлежали компании и никто на этом не разорился. Хэнратти убил охранника банка, но это его вина и ничья больше, и Уолкер не собирался рвать на себе одежды и посыпать голову пеплом всю оставшуюся жизнь из-за чужой ошибки; захватить врасплох женщину в ее собственном доме, украсть лошадей ее мужа, седла, одежду и пищу, скрутить полицейского – все это диктовалось необходимостью спасти свои шкуры, и раз никто не пострадал физически – все эти деяния со временем могли стереться из памяти. Но...

Майор вышел на крыльцо, держа Мериан Лэнсфорд за руку, и свел ее по ступенькам во двор. Она закусила нижнюю губу и тупо смотрела перед собой. В доме оставались лишь полицейский и Бараклоу. Потом капитан вышел, натягивая перчатки на руки.

– Все, – кратко сообщил он.

Перед глазами Уолкера все поплыло, он ухватился за перила крыльца, закрыл глаза и почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

Железная хватка сомкнулась на его руке. Он открыл глаза – это был Бараклоу.

Уолкер взглянул на его лицо: отрешенное, веки полузакрыты, как у человека, приходящего в себя после оргазма.

– Будь у нас время, мы могли бы поспорить по этому поводу, – произнес Бараклоу.

– Поспорить?!

– Они, конечно, узнают, что мы были здесь, но это им ничего не даст в плане – кто мы и как выглядим. Коп мог нас описать.

Теперь полицейский мертв – задушен теми же железными пальцами, что сейчас сжимали руку Уолкера, и записка, приколотая к рубашке убитого, сообщит его коллегам то, что хотел передать им Харгит. Уолкер видел записку, когда майор вручал ее Бараклоу:

– Ведь ты же сам сказал, что глупо оставлять после себя мертвых копов.

– Это было до того, как Хэнратти убил старикана. – При виде циничной и чувственной улыбки Бараклоу Уолкер отвернулся.

Майор подвел женщину к лошадям. Она не слышала Бараклоу и вряд ли знала, что полицейского убили. Не должна была знать, во всяком случае, так она будет более сговорчивой.

Майор меж тем говорил ей:

– Хэнратти, вот этот, далеко не ковбой. Вы можете подобрать для него лошадь? Которая из этих самая послушная и ленивая?

Миссис Лэнсфорд воспользовалась возможностью перевести взгляд на что-то другое и не встречаться глазами с майором.

– По-моему, вот эта. – Она кивнула на сонного вида гнедую, затем вскинула голову. – Взятие заложников и похищение людей – тяжкое преступление, как вам известно.

– Возможно. Когда вас разыскивают за убийство, все прочее уже не имеет значения. – Майор поглубже нахлобучил шапку. – Сами видите – нам терять нечего. Мы отчаянные люди. – Он произнес это само собой разумеющимся тоном. И прежде, чем женщина успела что-то сказать, добавил: – И, пожалуйста, не говорите, что нас все равно настигнет возмездие. Выберите лошадь для себя и садитесь в седло!

Женщина, хотевшая было вступить с ним в спор, похоже, передумала, повернулась, оглядела животных и направилась к крупному светлой окраски мерину. Конь настороженно запрял ушами и повел боками.

– Прекрасно, – выдохнул майор и возвысил голос: – А теперь остановитесь, миссис Лэнсфорд!

Она резко обернулась:

– Что еще? – Красивые глаза пылали гневом.

Майор метнул взгляд на Уолкера:

– Ты хорошо ездишь верхом?

– Когда-то ездил. Давным-давно.

– Умение не забывается. Как езда на велосипеде. Так?

– Полагаю, что да.

– Тогда ты поедешь на этой белой лошади.

Женщина открыла было рот, но майор опередил ее:

– А вы поедете на гнедой, миссис Лэнсфорд. Той самой, которую выбрали для Хэнратти. Премного благодарен, что вы указали на самую медленную лошадь.

Лицо женщины изменилось. Сейчас, пожалуй, на нем впервые отразилась искренняя ненависть. Майор обманул ее, и она была слишком горда, чтобы смириться с этим.

Уолкер подошел к белой – так назвал майор эту скорее голубую лошадь – и подобрал поводья. Женщина медленно побрела к гнедой и начала подгонять стремена себе по росту. Майор бросил ей в спину:

– Поймите следующее, миссис Лэнсфорд. Здесь на мили кругом никого нет. У вас медленная лошадь, и, если вы попытаетесь ускакать, капитан Уолкер догонит вас без труда. Тогда нам придется связать вас и заткнуть рот кляпом. А это не слишком приятно. Вы понимаете?

– Я поняла, – отозвалась женщина, не поворачивая головы. – Интересно знать, куда вы меня увозите?

– Вы вправе получить ответ.

Внимание всех тут же обратилось к майору. Он поднял руку в сторону скрытых темнотой горных вершин на севере:

– Мы направляемся туда.

На мгновение воцарилось молчание, нарушаемое лишь шелестом конских хвостов да стуком копыт. Потом Хэнратти взвизгнул:

– Да ты никак спятил!

Уолкер выступил на шаг вперед:

– Майор, мы окажемся погребенными под тоннами снега. Ты не знаешь эти горы.

– Я провел много лет в горной стране. Все будет в порядке.

– Это безумие.

Женщина повернулась к майору:

– Ваш приятель прав. Никто не ходит в эти горы после того, как выпадет снег. Это самоубийство!

– Надеюсь, что и полиция считает так, миссис Лэнсфорд.

Бараклоу прошел мимо Уолкера и забрался в седло.

– Майор Харгит знает, как выжить в глуши. Он прав. Кончаем спорить – и в путь.

Когда Уолкер повернулся, чтобы сунуть сапог в стремя, глаза его встретились с глазами женщины, и за этот краткий миг они сказали друг другу многое: во взглядах читалось взаимопонимание и робкая надежда на лучшее.

– Да помогите же мне кто-нибудь справиться с этой проклятой скотиной! – завопил Хэнратти.