Неверный муж моей подруги, часть 2

После. Все пройдет

После. Все пройдет

Мне хочется запереть дверь машины и сделать вид, что меня тут нет — только кукла в полный рост с лицом Ланы, которую Герман возит с собой на случай, если соскучится.

А еще лучше — перебраться на водительское место и рвануть прочь, снося ворота этого прекрасного элитного жилого комплекса.

Но я, к сожалению, взрослый человек, поэтому пересиливаю холодящий спину ужас и выхожу из машины навстречу подруге.

Бывшей, видимо.

Бывшей же, да?

Полина останаливается в нескольких шагах, пристально меня разглядывая.

Словно заново знакомясь. Не как с Ланой — давней подругой, с которой было выпито много литров всякого горючего и с пузыриками, оплакано немало мужиков, мелодрам, смертей книжных героев и порванных колготок и оборжано того же самого — еще больше.

А как с любовницей своего мужа.

Бывшего.

С прошлого понедельника — окончательно бывшего.

С новым заявлением в загс мы пока не торопимся, переживая мгновения звенящей тишины после сошедшей на нас всех лавины.

Да и зачем?

Никого еще этот штамп не спас, нам ли не знать.

Мы друг у друга есть и без него.

Полина выглядит неплохо. Я бы рискнула сказать, что все произошедшее даже пошло ей на пользу. Она резко перестала одеваться как Жаклин Кеннеди и перешла на стиль богатых эко-активисток. Светлая просторная одежда, обувь без каблуков, натуральные материалы.

Женщина без возраста — и, кажется, следующие двадцать лет намеревается такой оставаться.

На одно мгновение я чувствую знакомый укол зависти — кажется, я вечно отстаю от моды, и даже Германа завела на десять лет позже положенного, когда по-настоящему стильная Полина сменила область интересов.

Эта слегка абсурдная мысль и помогает мне преодолеть несколько шагов между нами, не сутулясь от неловкости и чувства вины.

— Пойдем в кафе посидим, — машет Полина в сторону вывески на фасаде. — На улице как-то слишком прохладно.

Значит, разговор будет долгим.

Что ж, однажды он должен был случиться.

Прячу глаза, листая меню.

Кафе уютное, стулья удобные, музыка негромкая, персонал вообще незаметный, и мы устраиваемся подальше от входа, спрятавшись за араукарией в высоком горшке.

Но я не нахожу себе места, еложу на сиденье и мне физически сложно дается каждый жест и каждое слово. Даже выговорить: «Капучино и шоколадный торт, пожалуйста». Даже отдать официантке меню — я чуть не роняю тяжеленькую папку.

Ощущаю себя словно в каком-нибудь японском шоу, где участники в облегающих костюмах ползут по скользкой горке, а со всех сторон в них то летят мячи, то выдвигаются из стен тараны, то внезапно проваливаются целые секции этой горки.

Причем видно это только мне.

А для Полины, стоящей на вершине, я выгляжу, как человек, который на пустом месте поправляет волосы, кусает губы, переставляет по столу салфетницу и сахарницу, почесывается и то открывает, то закрывает рот.

— Лан, успокойся, не держу я зла, — говорит она через пару минут наблюдения за моими нервными подергиваниями. — Я же понимаю, что если не ты — так другая.

И разом проходит мой нервный тик. Будто теплой водой смывает. Я вежливо улыбаюсь официантке, ставящей передо мной чашку с молочной пеной, поверх которой корицей нарисована картинка — пальмы и солнышко. В ноябре самое то.

— Если бы не я, — говорю я Полине, вскидывая на нее глаза и больше уже не отводя взгляда. — Другой бы не было.

— Откуда ты знаешь? — усмехается она, смахивая челку с лица.

У нее безумно красивая прическа, и мне хочется сказать ей об этом, как раньше. Такое стильное каре, ежеминутно меняющее форму. Каждый поворот головы заставляет волосы перетекать в новую стрижку — словно морские волны или песчаные дюны. И каждый раз эта новая форма — так же безупречна, как предыдущая.

Завораживает и восхищает.

Но я не уверена, что теперь имею право на комплименты. Да и будут ли они восприниматься так же, как раньше, без задних мыслей, без подозрений в заискивании?

— Знаю, — твердо говорю я.

— Кто-то из нас заблуждается, — она отпивает глоток своего эспрессо из маленькой черной чашечки. — Но ты своим утверждением не помогаешь себя обелить. Если я опять разозлюсь…

Ее пальцы напряженно стискивают крошечную чашечку, и я беру десертную ложку в инстинктивном порыве защититься.

— Разозлишься и набросишься на меня тут? — скрываю настоящий страх за нервным смешком. — Отпинаешь разлучницу, как положено?

— А вот сейчас реально обидно было! — говорит Полина, резко опуская чашечку на блюдце. — Ты меня считаешь такой вот бабой, которая сведенного со двора телка будет отбивать? Волосья тебе выдергивать, кислотой обливать, слабительного подсыпать? Что еще положено делать обиженным женам?

— Наори хотя бы, — наполовину в шутку, наполовину всерьез предлагаю я.

Полина качает головой:

— Я тебе прощу украденного мужа, но что ты считаешь меня подобной женщиной — никогда.

— Прости… — вздыхаю я. — На Германа же ты орала, а я чем хуже?

— Ты не заслужила! — отрезает она, и мне уже сложно понять, где мы с ней всерьез, где шутим, а где под видом шутки — снова всерьез.

Но это нормально. Вот как раз это для нас нормально — в отличие от натянутой беседы в начале. Мы словно по шагу нащупываем проход через болото друг к другу, выстраиваем разнесенную ураганом гать. Нескоро каждая из нас поверит твердости мостков под ногами.

Но нам это нужно.

Некоторое время пьем кофе в молчании. Я по крошечному кусочку ковыряю торт, который мне совершенно не хочется, но надо чем-то занять руки. Она едва касается губами густой черной смолы, которую почему-то называют кофе, а не «адске горькое месиво из глубин преисподней».

И следующее, что она мне говорит может прозвучать только между людьми, которые вопреки всему идут навстречу друг другу по едва наведенной переправе:

— Я бы никогда не подумала, что Герман человек, который будет изменять.

— Я тоже… — делюсь с ней еле слышно.

— Он выше уровня этих кобелей, которые сначала суют свой член в кого-то, а потом задумываются. Наоборот — уж он-то остановился бы в самый последний момент даже вдребезги пьяный и все хорошенько взвесил, — она качает головой, глядя в сторону.

— Так и было… — снова подтверждаю я.

Она бросает на меня молниеносный взгляд и на этот раз отпивает глоток кофе побольше.

— Взвесил. И все равно сделал… — на мгновение ее лицо искажается от горечи. — Что ж. Если бы он после этого остался со мной, было бы намного хуже. Зачем мне жить с человеком, который меня больше не любит? И которого… я не люблю.

Я резко втягиваю носом воздух. Все это время я ждала именно этого признания — теперь я это понимаю. Потому что представить себе, что это у меня забирают мужа, которого я все еще люблю — было невероятно больно. Особенно, если этот муж — Герман.

— Не любишь? — переспрашиваю я на всякий случай.

— Нет, уже нет, — она качает головой. — Разлюбила или позволила себе наконец признать, что не любила никогда… Какая разница?

— Главное, что не больно.

— От этого — нет.

И мы скрепляем новый незримый договор еще одним глотком кофе.

— Что ж… — Полина расслабленно откидывается на спинку стула. — Полагаю, теперь мы будем с тобой общаться даже чаще, чем когда мы дружили. Надо же, пришлось отдать Светлане Валерьевне своего мужика, чтобы она стала находить в своем плотном расписании время для меня!

— Могу не появляться у тебя на глазах вообще, — вношу свое предложение. — И даже на глазах Маруськи.

— Нет уж, — смеется она сухо. — Ты теперь ее мачеха. Она только вступает в пубертат, а мне уже выть хочется. Вот и бери на себя половину ее взбрыков!

— Так вот в чем состоял коварный план… — понимающе киваю я. — Ты всегда была злобным мастермайндом, Полиночка. Не удивлюсь, если это все — с начала до конца! — было твоим коварным планом!

— Конечно. Я годами вела тщательный отбор подруг, чтобы потом какая-нибудь из них познакомила меня с богатым мужиком, я родила от него ребенка и оказалась обеспеченной до конца своих дней, а потом еще и спихнула и мужика, и ребенка на эту подругу!

Я со звоном ставлю чашку на блюдце — в последнее мгновение у меня срывается рука, потому что я на секунду воображаю, что это правда.

Нет, ну уж Полина вполне способна на такое!

— И снова повторю, — говорит она. — Лучше уж ты, чем какая-то другая стерва. По крайней мере, Маруська с тобой уже знакома, да и с сыновьями твоими дружит.

— Ну как — дружит… — тяну я, вспоминая две эпичные встречи наших с Германом детей уже после того, как начались наши разводы.

Я и не подозревала, что дети настолько хорошо сдерживают свои деструктивные порывы в обычной жизни. В тот раз — не сдерживали. Думаю, мне еще будет сниться в кошмарах их знакомство в качестве сводных братьев с сестрой.

— Все пройдет… — отмахивается Полина. — Все пройдет. И у них тоже.

Больше нам говорить не о чем.

Конечно, дружба после всего, что было, не восстановится моментально.

Но, может быть, через десять лет? Через двадцать? В другой жизни?