Невеста каторжника, или Тайны Бастилии

I. ЖЕНЩИНА–ШПИОН

Герцогиня Рубимон приехала в Версаль, надеясь встретиться там с маркизой Помпадур. Быстро миновав анфиладу комнат, ведущую к покоям маркизы, она вошла в картинную галерею, к которой примыкали приемные залы короля. И в то самое мгновение, когда она уже почти прошла галерею, откуда‑то сбоку донесся приглушенный, но хорошо знакомый ей голос. Герцогиня невольно замедлила шаги. «Герцог Бофор! – сказала она себе, напряженно прислушиваясь. – Или я ошибаюсь?»

Невнятно, то тихо, то чуть громче, слышались голоса, доносившиеся из ближайшего приемного зала. Герцогиня, так же напряженно прислушиваясь, подумала: «Один, конечно, Бофор… Но кто же другой? Я должна узнать это!»

Герцогиня, настороженно оглядевшись, быстро шагнула в боковой коридорчик и спряталась в нише, тесно увешанной картинами. Стены были довольно тонкими. Более того, в глубине ниши была небольшая потайная дверь, через которую король мог пройти в галерею. Сейчас дверь была заперта и завешена тяжелой шитой золотом портьерой.

Герцогиня осторожно, но решительно отодвинула парчовую портьеру и приникла к двери. Теперь она совершенно отчетливо могла слышать, что говорилось в соседней комнате.

Да, герцогиня не ошиблась – один из невидимых ей собеседников действительно был герцог Бофор. Но кто же был другой?

Спустя несколько напряженных мгновений, показавшихся ей удивительно длинными, лицо герцогини озарилось торжеством – она узнала второго. И едва удержавшись, чтобы не вскрикнуть, прошептала: «Виконт де Марильяк!» И тут же снова приникла ухом к двери, стараясь не пропустить ни слова.

Герцог Бофор говорил:

– Да–да, виконт, есть такие существа, которых нельзя умертвить никаким способом. Они удивительно живучи. Их можно пытаться заколоть или пристрелить, даже разрезать на куски, но они все равно сумеют вывернуться. Их просто невозможно сжить со света.

Марильяку наконец удалось вставить слово – до сих пор ему это почти не удавалось – и он с недоверчивым сомнением проговорил:

– Неужели, ваше сиятельство, невозможно отыскать средство, чтобы уничтожить такое существо?

«Они говорят о маркизе», – решила герцогиня, продолжая ловить каждый звук.

– До сих пор вам ни разу не повезло в этом, виконт, – раздраженно ответил Бофор. – Так что оставьте меня с вашими новыми планами. Я не хочу ничего о них слышать. Докажите делом. Что значат пустые слова и пустые планы? Да–да, сначала сделайте, а потом скажите мне об этом: «Герцог, наконец‑то мне удалось!» И тогда я отвечу: «Марильяк, вы заслужили высокое звание придворного маршала!»

Герцогиня вдруг засомневалась: «А может быть, они говорят о Шуазеле?»

Марильяк тем временем негромко продолжал:

– Да, ваша правда. Мы уже дважды потерпели неудачу в этом деле, хотя оба раза я был твердо уверен в успехе. И тогда, когда этот Нарцисс передал ей письмо, я тоже не сомневался, что теперь‑то все в порядке. И опять ошибся. И тем не менее мы ведь не можем отказаться от своей цели. – Марильяк умолк и через несколько мгновений уверенно проговорил: – В один из ближайших дней мы услышим новость, которая громом поразит весь королевский двор.

Бофор негромко рассмеялся.

– Что ж, мне нравятся приятные неожиданности, виконт. И вы знаете, что я умею быть благодарным за полученное удовольствие. Когда же случится то, о чем вы говорите, уверяю вас – вы получите маршальский жезл.

Марильяк ответил чуть громче, он явно был взволнован:

– Я имею честь считаться вашим сторонником и очень дорожу этим. И если маркиза возвела своего фаворита в герцогское достоинство, то вы обладаете не меньшей силой, чтобы выполнить ваше обещание мне.

Голоса затихли, – очевидно, герцог Бофор и виконт, окончив разговор, перешли в соседний зал.

Герцогиня Рубимон выпрямилась и опустила портьеру – с нее было достаточно, она слышала все, что хотела услышать, и даже больше.

«Итак, это, несомненно, касается маркизы», – уверенно сказала она себе и направилась к выходу из картинной галереи, чтобы пройти в покои маркизы Помпадур. Та только что закончила свой утренний туалет и вышла в приемный зал, где, помимо герцогини Рубимон, уже ждали несколько министров и придворных дам.

Помпадур вступила в зал с сознанием собственного величия и надменно выслушала подобострастные приветствия как само собой разумеющееся, показав тем самым, что она прекрасно знает себе цену.

Поговорив с министрами о некоторых государственных делах, она рассеянно кивнула и обернулась к дамам. Поздоровавшись легким кивком с герцогиней Рубимон, уселась на услужливо пододвинутый лакеем золоченый стул и проговорила:

– Госпожа Л'Опиталь, кажется, собиралась сообщить нам какую‑то новость.

Дамы насторожились.

– Не знаю, мадам, говорили ли вам уже о недавнем приезде удивительного чужеземца, – начала с улыбкой госпожа Л'Опиталь, – но вот уже несколько дней во всем Париже только и разговоров, что об этом необычном иностранце, утопающем в небывалой восточной роскоши.

– Но кто же он? – с нескрываемым и несколько недовольным любопытством перебила ее маркиза. – И почему при дворе ничего не знают о нем?

Л'Опиталь принялась объяснять:

– Несомненно, он принадлежит к числу тех, кто умеет и любит окружать себя таинственностью. Маркиза д'Эстард думает, – а она весьма опытна в таких делах, – что в Париже появился некто, побывавший в дальних странах и привезший оттуда несметные богатства. Парижане называют его армянином, потому что он одевается весьма странно. Его всегда сопровождает черный арап. Сам же он весьма сдержан и неразговорчив – немногим удалось услышать его.

Маркиза нетерпеливо спросила:

– Но как зовут этого странного чужеземца?

Л'Опиталь смущенно передернула плечами:

– Мне не удалось узнать этого…

И тут вмешалась герцогиня Рубимон:

– Позвольте мне кое‑что добавить к словам мадам Л'Опиталь. Моя гофмейстерина доложила мне вчера о том, что ей удалось кое‑что разузнать об этом миллионере.

– Так, значит, и вы уже слышали о нем? – приветливо улыбаясь, спросила маркиза. – Может быть, вы и видели его?

Герцогиня Рубимон с сожалением покачала головой:

– Нет, еще не видела. Но кое‑что слышала. Он, говорят, не просто иностранец, а настоящий индийский набоб*, владеющий несметными богатствами.

– Маркиза д'Эстард видела его, – с некоторой завистью откликнулась госпожа Л'Опиталь. – И говорит, что хотя он очень смуглый, тем не менее он красивый молодой человек с приятными и выразительными чертами лица.

* Набоб – в XVIII веке во Франции и Англии это человек, разбогатевший в колониях, в том числе в Индии; в данном случае, быстро и неизвестно как разбогатевший, сказочно богатый человек, утопающий в невероятной роскоши (Прим. переводчика).

Маркиза, еще немного послушав, спросила:

– А он женат?

– Этого я не знаю, – ответила герцогиня Рубимон. – А что касается имени, то моя гофмейстерина сказала, что его зовут маркиз Спартиненто.

Мадам Помпадур оживилась:

– Значит, он итальянец!

Герцогиня согласно кивнула:

– Да, его имя несомненно указывает на это. А вот арапа зовут Момбас.

Мадам Л'Опиталь, вернувшись к вопросу маркизы, уверенно заявила:

– Я не думаю, что он женат. Во всяком случае, его пока никто не видел в обществе женщины.

Маркиза усмехнулась.

– Может быть, он женоненавистник? Или просто богатый пресыщенный чудак?

– То, что он баснословно богат, это несомненно, – подтвердила герцогиня Рубимон. – Чего стоит только один его последний поступок?

– Какой? Что за поступок? – наперебой заинтересовались дамы.

Герцогиня Рубимон выпалила:

– Он купил дворец Роган!

– Дворец Роган? – с удивлением переспросила маркиза Помпадур и промолвила: – Действительно, это способен сделать только тот, кто богат как Крез. Должна признаться, что меня весьма заинтересовал этот набоб. Известно ли, откуда он приехал в Париж?

– Одни говорят, что с востока, из Армении, – ответила госпожа Л'Опиталь, – другие утверждают, что после долгих путешествий по всему свету он приехал из Африки.

Одна из дам удивленно приподняла брови:

– Из Африки? От негров?

Госпожа Л'Опиталь покачала головой и продолжала:

– Третьи же говорят, что он долгое время провел в Перу и Чили и нашел там золотые рудники.

– Из Южной Америки, значит, – заключила мадам Помпадур и заметила: – Так или иначе, но он меня весьма заинтересовал. И не могу понять, почему он до сих пор не явился с визитом ко двору? Может быть, у него нет рекомендаций?

– Говорят, он предпочитает одиночество и уединение, – пояснила мадам Л'Опиталь, которая, похоже, больше всех знала о странном незнакомце. – Во всяком случае, он не пытался заводить какие‑либо знакомства. Опять же говорят, что он очень сдержан и нелюдим. Почти меланхолик.

– И тем не менее ему придется отказаться от своего отшельничества и явиться ко двору. Владельцу дворца Роган для этого не надо преодолевать никаких препятствий или запасаться рекомендациями, – решительно заявила маркиза Помпадур и спросила, словно вспомнив: – А что об этом думает неаполитанский посол? Он наверняка должен знать этого странного незнакомца.

– Кавалер Бенутти только что прибыл во дворец, – доложила одна из придворных дам.

– Пусть главный гофмейстер пригласит его к нам, – приказала маркиза.

Спустя несколько минут посол торопливо вошел в зал, и маркиза встретила его с подчеркнутой любезностью.

– Мы надеемся, синьор, – сказала она, приветливо улыбаясь, – услышать от вас разъяснение очень важного и несколько странного дела. Впрочем, часто случается, что вещи, которыми мы интересуемся, оказываются вовсе не интересными и не заслуживающими внимания. Ну, это так, к слову. Мы же хотели спросить вас вот о чем. Не слышали ли вы о появлении в Париже или, может быть, даже видели того таинственного иностранца, который купил дворец Роган?

Посол развел руками:

– Слышать‑то я о нем слышал, конечно, госпожа маркиза, ведь весь Париж говорит о нем. Но видеть не пришлось.

Маркиза спросила:

– Но вы знаете, как его зовут?

Посол утвердительно кивнул:

– Его имя – маркиз Спартиненто.

Маркиза прищурилась и в упор посмотрела на посла:

– Итальянец. И следовательно, вы должны знать о нем побольше нас, не правда ли, синьор?

Но посол сокрушенно покачал головой:

– Я сожалею, что это не так, и я не могу сообщить вам ничего другого, кроме того, что вы, очевидно, уже знаете. И тем более сожалею, что вижу, как все интересуются этим действительно загадочным иностранцем.

Маркиза удивилась:

– Но ведь если он итальянец, то вы должны были слышать его имя.

Посол вежливо возразил:

– Это не совсем так, госпожа маркиза. Хотя он и носит итальянское имя, смею заверить – он не неаполитанец и не является подданным того королевства, которое я представляю при французском дворе. Италия очень велика, и в ней несколько королевств и повелителей. Он может быть подданным любого из них. Так что я весьма сожалею, но ничего больше не могу сообщить вам о таинственном иностранце, возбудившем своим появлением такой интерес. – Кавалер Бенутти развел руками и, оживившись, заключил: – Но если вы пожелаете видеть маркиза Спартиненто при дворе, то вам стоит только намекнуть, и я сочту за честь лично представить его.

– Что ж, сделайте это при первом удобном случае, – проговорила маркиза. Ее слова встретили всеобщее одобрение. Она спросила еще раз, словно пытаясь окончательно убедиться: – Значит, вы ничего больше не можете сообщить нам об этом загадочном чужеземце?

Посол вежливо поклонился и подтвердил:

– Ничего больше, маркиза, кроме того, что я считаю его богатым чудаком, который перенес настолько тяжелые удары судьбы, что это сделало его меланхоликом и внушило, если не ненависть, то неприязнь к людям. Хотя маркиз живет и не в полном одиночестве, он не женат. А из всех слуг к нему допущен довольно близко только один негр, пользующийся почти безграничным доверием своего хозяина.

– Он, очевидно, стережет хозяйские сокровища? – улыбнулась маркиза. – Говорят, они несметны.

– Мне кажется такое предположение верным, – изящно поклонился посол и добавил: – Впрочем, возможно, как это нередко бывает, слухи могут оказаться несколько преувеличенными.

– Вы правы, синьор, – согласилась маркиза Помпадур. – Люди охотно сочиняют весьма достоверные истории, которые на поверку оказываются небылицами.

– Но в этом случае, мне кажется, особенного преувеличения нет, – возразила госпожа Л'Опиталь. – Согласитесь, что этот таинственный чужеземец весьма занимательная особа.

– Что ж, надеюсь, мы в этом сможем убедиться, – проговорила маркиза и оживилась: – Нет, это замечательно! С каждым днем нетерпение и любопытство будут расти. И наконец наступит день, когда все разъяснится.

Госпожа Л'Опиталь засмеялась:

– Ну, я не стану дожидаться и завтра же отправлюсь в Париж, чтобы разузнать какие‑нибудь новые подробности, если, конечно, удастся.

Маркиза одарила ее благосклонной улыбкой и повернулась к послу.

После того как кавалер Бенутти обсудил с маркизой некоторые государственные дела и политические новости, герцогиня Рубимон наконец улучила минутку, чтобы шепнуть маркизе несколько слов.

– Известие? Тайное? – негромко переспросила маркиза и усмехнулась: – О да, интересные известия так и сыплются со всех сторон! Сначала этот таинственный армянин или итальянец, о котором никто толком ничего не знает, а теперь еще одно известие. Кого же оно касается, герцогиня?

– Моей многоуважаемой собеседницы, – быстро проговорила герцогиня. – Вас, госпожа маркиза!

Мадам Помпадур не скрыла удивления:

– Меня?

Герцогиня кивнула и быстро зашептала:

– Да–да, вас. Сегодня я случайно слышала разговор, который касался вас. К сожалению, я не слышала его начала, но и того, что удалось расслышать, вполне достаточно, уверяю вас.

Маркиза казалась заинтересованной:

– И где же происходил этот разговор?

Герцогиня, покосившись по сторонам, тем же быстрым шепотом пояснила:

– В зале рядом с картинной галереей.

Маркиза начала проявлять нетерпение:

– Скажите же мне, в чем дело, герцогиня? Что вас обеспокоило? Вы разжигаете мое любопытство.

Герцогиня понимающе прищурилась и проговорила, подчеркивая каждое слово:

– То, что я хотела бы сообщить вам, скорее просто новое предостережение, а не новость. Я уверена, что вашей жизни угрожает опасность.

Маркиза Помпадур усмехнулась:

– Это в самом деле не новость, герцогиня, вы совершенно правы. – И проницательно спросила: – Вы подслушали разговор этого негодяя Бофора, моего смертельного врага?

– И его сообщника, – добавила герцогиня. – Вернее сказать – его орудия.

– Марильяка? – уверенно проговорила маркиза.

– Да, – сказала герцогиня. – Виконт обещал своему повелителю новость, которая потрясет и двор и всю Францию.

Маркиза презрительно усмехнулась:

– Обещать – одно, а вот выполнить обещание – совсем другое. И Марильяк знает это не хуже Бофора. Но в любом случае ему на безнаказанность рассчитывать глупо.

Но герцогиня не разделяла ее уверенности:

– Госпожа маркиза, этот подлый виконт чувствует себя за спиной своего повелителя как за каменной стеной.

Но Помпадур была непреклонна.

– Если пока нельзя ничего сделать его повелителю, нельзя разрушить эту, как вы говорите, каменную стену, то уж вырвать у него из рук это орудие и вышвырнуть прочь – можно, – проговорила маркиза и, встав, гордо выпрямилась: – Мне надоели интриги и каверзы этого негодяя, который при первой же опасности прячется за спину своего покровителя герцога Бофора. Что ж, у палки два конца. Герцог, кажется, об этом позабыл. Мое терпение истощилось. До сих пор я не обращала внимания на фразы, которые он то и дело подбрасывал мне. Что ж, хватит. Пора и честь знать!..

– Да, да, госпожа маркиза! – восторженно воскликнула герцогиня. – Это в вашей власти!

Маркиза благосклонно кивнула.

– Благодарю вас, дорогая, за предостережение. Уверяю вас, на этот раз оно не останется без последствий. И немедленных!

Маркиза обернулась к пажу Леону, терпеливо стоявшему поодаль, и велела позвать своего тайного секретаря. Когда тот явился, маркиза приказала:

– Пишите. – И принялась диктовать, чеканя каждое слово: – С этой минуты виконт Марильяк лишается своей должности при дворе и навсегда изгоняется прочь!

Тайный секретарь записал все слово в слово, и маркиза, поставив свою подпись, приказала:

– Передайте сейчас же этот указ маршалу Ришелье. И пусть он сделает все необходимые распоряжения.

Секретарь низко поклонился и отправился выполнять приказ, а маркиза приблизилась к герцогине, которая так и сияла от нескрываемого удовлетворения.

– Вы слышали мой ответ на новый заговор, – проговорила маркиза и с пренебрежительной гримаской добавила: – На этот раз их план снова провалится. Но надо, наконец, показать всем, кто здесь повелевает. Клянусь, что я размозжу голову каждому, кто попытается ужалить меня.

Герцогиня в низком реверансе проговорила:

– Благодарю вас, маркиза, за вашу решительность. Теперь я чувствую себя спокойнее. Удар предупрежден, и опасность стала меньше.

Маркиза легко помахала изящной ладошкой:

– И в самом деле, не надо беспокоиться, дорогая герцогиня. Благодаря небу, в наших руках достаточно власти, чтобы удалить от двора подобных людей. Если мы не можем пока свалить герцога, то уж отсечь его правую руку труда не составляет. Что я и сделала. И надеюсь, что теперь мы можем не беспокоиться. Пример не может не подействовать. И вряд ли скоро отыщется другой, кто решится взять на себя роль виконта. А Бофор слишком труслив, чтобы самому исполнять собственные планы.

II. МЕСТЬ ИЗГНАННИКА

Когда секретарь маркизы передал ее указ маршалу Ришелье, тот не поверил собственным глазам, пробежав короткие решительные строки. Потом задумался – что же делать? Как поступить? И тут его осенило – через несколько минут ему надо быть с докладом у короля. И маршал решительно направился в королевские покои, прихватив с собой указ маркизы.

В кабинете короля находился в это время и молодой герцог Шуазель.

Хитрый маршал, неловко вертя в руках свиток указа, пару раз даже уронил его на пол и наконец добился того, чего хотел. Король поинтересовался, что это за бумага.

– Я ее только что получил от секретаря маркизы, – ответил Ришелье. – Дело касается одного из камер–юнкеров.

Король повелительным жестом потребовал указ, и маршал с явным облегчением подал ему уже довольно помятую бумагу.

Людовик XV очень удивился, прочитав короткие строки указа, хотя и постарался не показать вида. Он благоразумно остерегался отменять многие приказы маркизы, опасаясь сцен, и предпочитал соглашаться в большинстве случаев.

Ожидания Ришелье не оправдались – и на этот раз у короля не хватило духу отменить неожиданный и не очень понятный приказ маркизы. Он положил бумагу на столик и завел разговор с Ришелье о событиях при дворе.

Выходя из кабинета короля, Ришелье все еще надеялся, что король отменит этот странный приказ маркизы или просто не даст ему ходу, а бумага останется лежать на столе, и дело забудется само собой. Но маршал недооценивал могущества маркизы Помпадур.

Король давно не решался оставлять без внимания прихоти маркизы, даже если внутренне был не согласен с ней. Он незаметно для себя подпал под ее влияние, и, зная ум и ловкость своей подруги, без особых колебаний передал ей все бразды правления.

Когда Ришелье вышел, а через некоторое время и герцог Шуазель собрался уходить, король взял со стола свиток и протянул его Шуазелю:

– Передайте этот указ виконту Марильяку, герцог.

Так в эту минуту участь Марильяка, который еще и не подозревал о грозившей ему неотвратимой опасности, была решена окончательно.

Ирония судьбы состояла еще и в том, что в это самое мгновение виконт находился совсем неподалеку – в приемной, примыкавшей к королевскому кабинету.

Когда Шуазель показался в дверях, держа в руках свиток, Марильяк уставился на него с привычной полупрезрительной улыбкой. Шуазель направился прямо к нему, и это удивило виконта. Что надо этому герцогу, чего он от него хочет? Марильяк давно и твердо знал, что Шуазель не принадлежит к числу его явных или тайных сторонников.

Шуазель остановился в двух шагах и, протянув Марильяку свиток, негромко проговорил:

– Его величество поручил мне передать вам эту бумагу.

Марильяк поспешно выхватил свиток из рук герцога, даже не пытаясь скрыть охватившей его радости, – он был уверен, что в королевском указе наверняка что‑то приятное.

– Мне, собственно, уже известно содержание этой бумаги, герцог, – с нагловатой ухмылкой проговорил Марильяк. – А вам? И, если вам интересно, позвольте прочитать вам вслух.

С этими словами виконт развернул лист, бросил взгляд на строки и осекся… Что это такое? Что здесь нацарапано? Не бредит ли он? Перед его глазами все поплыло.

Шуазель заметил внезапную перемену, произошедшую с виконтом. Бледность, залившая лицо Марильяка, испугала герцога, и он, опасаясь, что тот вот–вот упадет в обморок, окликнул одного из камердинеров.

– Стул для господина виконта! – приказал он и быстрым шагом вышел из приемной.

Камердинер бросился исполнять приказание, но Марильяк уже опомнился и взял себя в руки.

Дьявольская улыбка пробежала по его искаженному яростью лицу. Он судорожно стискивал в кулаке бумагу, словно это было горло той, чья подпись змеилась под коротким указом, обрекшим его на вечное изгнание.

Камердинер, ничего не понимая, остановился в нескольких шагах, держа стул в вытянутых руках и испуганно глядя на разъяренного виконта.

Наконец Марильяк сорвался с места и бросился вон. Оказавшись в одной из смежных комнат, пустой в этот час, он дико расхохотался, швырнул бумагу на пол и принялся яростно топтать ее ногами.

– Это последний твой каприз, – прошипел он срывающимся голосом.

Бормоча под нос проклятия, Марильяк бросился вон. Он находился в состоянии, близком к помешательству, – слишком уж тяжелый удар был нанесен его самолюбию. Не разбирая дороги, он мчался по дворцовым анфиладам и коридорам, пока наконец не выбежал вон. Тотчас он поспешил к герцогу де Бофору, которого довольно быстро отыскал в Версале, куда тот приехал всего несколько минут назад.

«Страшись меня, Жанетта Пуассон, – яростно думал он на ходу. – Ты, которая осмелилась тронуть меня. Теперь участь твоя решена. Страшись меня! О, с каким удовольствием я убил бы тебя прямо сейчас, но подожди! Твое время все равно кончилось. Я ухожу. Ладно! Я ухожу! Но ты оставишь двор вместе со мной. Ты подписала мое изгнание, я подписываю – твое. Я – Марильяк. Твоя судьба решена! Я твой судия, Жанетта Пуассон, я, осужденный тобой! Ты и не подозреваешь, что часы твои сочтены. Ты и не подозреваешь, что твоя жизнь находится в руках того, кого ты осмелилась изгнать. Решено! Тебе конец. И вся Франция, нет, весь свет будут благодарны мне за это. Ты погибнешь, ты падешь вместе со мной. Только я‑то останусь жив, чтобы посмеяться над твоим гробом!»

Когда Марильяк вбежал в комнату, где герцог отдыхал после дороги, удобно расположившись в глубоком кресле, Бофор уставился на него с нескрываемым удивлением и явным неудовольствием.

– В своем ли вы уме? – рявкнул он. – Вы ворвались сюда, как сумасшедший! Кто вам позволил беспокоить меня? На кого вы похожи? – И наконец, слегка успокоившись, спросил: – Что с вами случилось?

– Карнавальная шутка нашего времени! – выкрикнул виконт, дико расхохотался и, внезапно оборвав смех, надсадным от бешенства голосом пообещал: – Я сведу счеты с Жанеттой Пуассон. Пробил час!

Герцог непонимающе смотрел на него.

– Что все это значит? Успокойтесь же, наконец! – требовательно проговорил он.

– Ловкая шутка, ваше сиятельство, – не слушая, продолжал Марильяк. – Если бы этот Шуазель не сказал мне, передавая бумагу, что это поручил ему король, если бы я не был уверен, что содержание бумаги другое, то я сумел бы отблагодарить его.

Герцог вскипел:

– Какая бумага? Что вы несете?

Марильяк неожиданно спокойно проговорил:

– Указ о моем изгнании.

– О вашем изгнании? – не веря собственным ушам, вскричал Бофор, и лицо его исказилось ужасной гримасой. – Вы изгнаны?! Кем?!

– Кем же другим, ваша светлость, как не Жанеттой Пуассон, дочерью мясника! – ответил Марильяк, снова разражаясь истерическим хохотом.

Герцог откинулся в кресле и почти спокойно проговорил:

– Это невозможно. Это немыслимо. Вы, вне всякого сомнения, ошиблись, виконт!

Марильяк, пытаясь взять себя в руки, – это давалось ему с трудом, – осипшим голосом выкрикнул:

– Она осмелилась это сделать! Больше того, она хотела просто насолить вам, герцог, и поэтому нанесла удар мне.

Бофор на мгновение задумался и решительно бросил:

– Этого не будет. Я говорю вам, Марильяк, что этого не будет!

Виконт пожал плечами, почти спокойно заметив:

– Но это уже произошло, ваша светлость. И думаю, что уже ничего изменить нельзя.

Герцог уперся кулаками в подлокотники кресла, медленно поднялся и, выпрямившись во весь рост, приказал:

– Идемте к королю!

Марильяк напомнил:

– Король сам прислал мне этот указ с Шуазелем.

Бофор упрямо повторил:

– Следуйте за мной! Я хочу собственными ушами услышать от короля подтверждение этого указа.

– Ваше приказание для меня закон, – пожал плечами виконт, – я повинуюсь. И тем не менее думаю, что все напрасно. Но поскольку я хочу любой ценой исполнить задуманное, я все равно должен отправиться во дворец – тем более что сегодня последний вечер моего пребывания при дворе. Я хочу воспользоваться им. И Жанетта Пуассон, сама того не ожидая, покинет двор одновременно со мной. Правда, несколько неожиданным способом. Тут‑то и разнесется обещанная новость, которая потрясет весь двор. – Виконт на мгновение умолк, перевел дух и продолжал с лихорадочным блеском в глазах: – Жанетта Пуассон любит перед тем, как отправиться спать, съесть несколько фруктов. И поэтому в соседней с ее будуаром комнате всегда стоит блюдо с сочными плодами. Сегодня бывший камер–юнкер Марильяк может еще, не вызывая никакого подозрения, спокойно пробраться в ту комнату. Он прибавит на блюдо еще всего парочку прелестных фруктов. Маркиза съест хотя бы один из них, а ночью к ней позовут докторов. Но старания их окажутся, увы, напрасными. И маркиза Помпадур, повелительница Франции, покинет двор, отойдя в мир иной, в то время как я оставлю двор, уйдя обычным путем. И тем же путем когда‑нибудь вернусь. Она же не вернется никогда.

Герцог Бофор внимательно слушал. Ему все больше нравился план его верного помощника и сообщника.

– Делайте как сочтете нужным, – наконец проговорил он. – А пока следуйте за мной во дворец. Что же касается ваших планов, то мне нет до них дела. Пойдемте!

Марильяк повиновался. Когда они с Бофором явились во дворец, там еще не знали об изгнании виконта, но его странное, плохо скрываемое волнение многим показалось непонятным и подозрительным.

Оставив Марильяка в одном из приемных залов, герцог направился в покои короля. Так как он имел право входить к Людовику без доклада, то ему довольно скоро удалось отыскать короля.

Едва поздоровавшись, герцог гневно заговорил:

– Я нахожусь в большом затруднении, ваше величество. И знаю, что вы разделите мое удивление. Дело в том, что госпожа маркиза простерла свою власть уже и над вашей свитой.

Король сразу понял его:

– Вы пришли по поводу Марильяка, герцог?

Бофор угрюмо подтвердил:

– Да, ваше величество. Марильяк, камер–юнкер вашего величества, без всякой причины и повода изгнан из вашей придворной свиты.

– Я знаю. Но, вероятно, у госпожи маркизы был к этому повод, – ответил король. – И я хочу, чтобы это дело считалось законченным. А сейчас присоединяйтесь к нашей игре, герцог.

Бофор понял, что его попытка изменить решение маркизы не удастся – король непреклонен. Но просто так отступать он не хотел и сказал с вызовом:

– Виконт все равно останется в Париже. Я назначу его управителем моих городских дворцов.

Король равнодушно пожал плечами:

– Это ваше дело, герцог. А теперь пойдемте. – И не ожидая, пока Бофор последует за ним, направился в приемный зал, где уже собрался кружок особо приближенных.

Герцог, следуя за Людовиком, мрачно размышлял: «Что ж, если сейчас нельзя отменить повеление маркизы, то все‑таки остается надежда, что рано или поздно король уступит моей настоятельной просьбе».

Между тем Марильяк направился в комнаты, которые он занимал до сих пор. Вынув из наплечной сумки два спелых апельсина, он положил их рядышком на столик у окна. Лакей тем временем зажигал свечи.

Дождавшись, когда слуга окончит свое дело, и повелительным жестом отослав его, Марильяк плотно прикрыл дверь и, поковырявшись ключом в замке, распахнул створку небольшого резного шкафчика и взял с полки крошечный пузырек из шлифованного стекла. Осторожно поставив пузырек на тот же столик, где лежали апельсины, Марильяк тонким лезвием карманного ножа сделал маленький, но глубокий надрез на каждом апельсине. Взболтнув пузырек, он вылил по нескольку капель в каждый надрез. Проделав это, он плотно закупорил пузырек и сунул его в карман. Потом пристально осмотрел апельсины и с удовлетворением убедился, что надрезы совершенно незаметны и никто и подумать не сможет, что плоды отравлены.

«Последняя ночь при дворе, – философски размышлял виконт. – Завтра меня здесь уже не будет. Завтра я буду в Париже. Указ маркизы относится только к Версалю. Что ж, далеко мне не придется ехать. Я останусь поблизости, чтобы спокойно наблюдать за ходом событий… Смерть маркизы произведет большой переполох. А когда появится преемница столь неожиданно почившей Жанетты Пуассон, я вернусь сюда. Она выгнала меня, но я вернусь… А ты не вернешься, красотка Пуассон! Так что пиши, если успеешь, завещание и зови своего духовника, чтобы он отпустил тебе твои грехи и грешки. Часы твои сочтены!»

Самодовольно ухмыляясь, Марильяк еще раз пристально осмотрел свою работу и, бросив взгляд на часы, стоявшие на камине, сказал себе: «Пора, время настало».

Часы пробили десять. Маркиза по–прежнему еще находилась в своей приемной, развлекаясь разговорами в кругу придворных дам.

Марильяк осторожно взял апельсины и вышел из комнаты, которая больше не принадлежала ему. «Ненадолго», – злорадно ухмыльнулся он.

Коридор был пуст. Лакеи находились во флигеле, где все еще веселились гости маркизы.

«Что ж, это весьма удачно, – сказал себе виконт. – Никто не сможет помешать задуманному».

Осторожно ступая по разостланному ковру, он свернул в боковой коридорчик, ведущий в покои маркизы. Здесь тоже не было ни души. Убедившись, что поблизости не видно ни одной из многочисленных горничных маркизы, Марильяк осторожно проскользнул в покои.

Бесшумно двигаясь, он то и дело оглядывался. Опасность могла подстерегать на каждом шагу. В любое мгновение сюда могла войти одна из придворных дам или горничных маркизы. Но счастье ему благоприятствовало. Никто не появился. И ни звука, ни шороха не доносилось из смежных комнат.

Успокоившись и осмелев, Марильяк решительно шагнул через порог в изящно отделанную небольшую комнату, которая примыкала к будуару маркизы. Прямо посередине комнаты стоял красивый малахитовый столик – подарок русской царицы. И, отражаясь в полированной поверхности, на нем стояло – Марильяк удовлетворенно ухмыльнулся – золотое блюдо с фруктами. Рядом, в большой золоченой клетке сидел на жердочке попугай. Вдоль стен в расставленных длинными рядами драгоценных китайских вазах благоухали свежие цветы.

Но стоило Марильяку подойти к столику, как попугай неожиданно поднял крик. Виконт запнулся, свирепо взглянул на птицу, бормоча под нос проклятия и одновременно прислушиваясь, – не идет ли кто? И услышал приближающиеся шаги.

Что делать? Лихорадочно оглядевшись, Марильяк решительно шагнул к окну и спрятался за тяжелой портьерой. И в это мгновение в комнату быстрыми шагами вошла горничная.

Подбежав к клетке, она наклонилась и сердито спросила:

– Что это ты затеял? Ты меня испугал! Я подумала, что с тобой что‑то случилось.

Попугай скрипуче засмеялся и затрещал:

– Иди сюда! Иди сюда! Поцелуй меня, кр–р-расотка!

Горничная расхохоталась и принялась поддразнивать заморскую птицу.

Марильяк стоял как на угольях. С минуты на минуту могла появиться сама маркиза.

Но вот наконец горничной надоело болтать с попугаем, и она быстро вышла из комнаты, притворив за собой дверь.

Марильяк выскользнул из‑за портьеры, метнулся к малахитовому столику и положил свои апельсины на блюдо так, что любой, кто решил бы попробовать фрукты, неизбежно взял бы один из отравленных.

Столь удачно выполнив задуманное, Марильяк еще раз оглядел блюдо, – нет, никто ничего не заподозрит! – и решительно направился к выходу.

III. СМЕРТЬ ГЕРЦОГИНИ

Чаепитие в приемной короля окончилось, и все перешли к карточным столикам.

Герцогиня Рубимон тоже была не прочь сыграть в карты, но предпочла воспользоваться случаем и рассказать королю о неизвестно откуда появившемся в Париже набобе. Людовик очень заинтересовался этим таинственным чужестранцем, дотошно выпытывая подробности.

Напротив него неподалеку сидел герцог Бофор. Но ничто не говорило о том, что между ним и королем произошла легкая размолвка.

Госпожа Л'Опиталь, игравшая с королем и проигрывавшая довольно крупно, пришла на помощь герцогине Рубимон, которая уже во второй раз пересказывала королю все, что знала о заинтересовавшем его чужеземце.

– Да, да, – проговорила она, сбрасывая карту, – это действительно загадочный человек.

– Тем более странно, – отозвался король, – что мы до сих пор ничего не знаем о нем. – И, повернувшись к стоявшему рядом министру иностранных дел, спросил: – Граф Бриен, неужели и вы ничего не знаете об этом иностранце, который своим появлением взбудоражил весь Париж?

Вежливо поклонившись, министр ответил:

– Я слышал только о несметном богатстве этого чужеземца, ваше величество. Правда, господин аббат де Берни уверен, что мы имеем дело не с простым путешественником, случайно оказавшимся в Париже.

– Если бы это был, скажем, какой‑нибудь князь, приехавший инкогнито, – задумчиво проговорил король, – то мы бы это узнали. Но почему, господин аббат, вы думаете, что этот маркиз – как его… Спартиненто – не простой путешественник?

Аббат де Берни принял очень серьезный вид и веско проговорил:

– Потому что этот иностранец сейчас же по своем приезде посетил церковь Святой Магдалины.

Король пожал плечами.

– Это говорит лишь о том, что он набожный человек.

– Видевшие его люди утверждают, что все его поведение и манера держаться, – продолжал аббат де Берни, – свидетельствуют о том, что ему довелось перенести немало испытаний. Видимо, он не только богатый, но и весьма достойный и мужественный человек.

– Ну что ж, если это так, – сказал король, – то маркиза Спартиненто надо при первом же случае пригласить ко двору.

– Как только прикажете, ваше величество, маркизу будет передано приглашение, – быстро ответил министр Бриен.

Король повернулся к Ришелье.

– Господин маршал, я поручаю вам представить двору этого иностранца в ближайший же праздник.

– В последнее время только и слышно об этом чужеземце, – проговорил молчавший до сих пор Бофор. – Он действительно интересная и загадочная фигура.

Разговор продолжался в том же духе, а маркиза Помпадур тем временем вместе со своими придворными дамами незаметно удалилась. Герцогиня заметила это, и ею овладела тревога. Ее сильно беспокоило поведение Бофора. Он играл невнимательно, то и дело озирался. Мыслями его явно владело что‑то другое.

Незаметно наблюдая за Бофором, герцогиня все больше тревожилась. Неясное предчувствие все сильнее охватывало ее. Надо предостеречь маркизу, решила она, и, сославшись на головную боль, поднялась из‑за карточного стола. Не теряя ни минуты, герцогиня быстро направилась в покои маркизы, где и нашла ее в комнате перед будуаром, стоявшей у малахитового столика.

Когда герцогиня, явно взволнованная, вбежала в комнату, маркиза удивленно посмотрела на нее. Она только собиралась опуститься в кресло у столика, но невольно сделала шаг навстречу столь неожиданно появившейся герцогине.

– Я не простилась с вами, мадам, – проговорила маркиза. – Просто я хотела удалиться незаметно, потому что вдруг почувствовала усталость. И очень хорошо, что вы исправили мою оплошность и явились сюда, чтобы проститься перед отъездом в Париж.

– Я пришла попросить вас… Будьте осторожны в эту ночь, – с нескрываемым беспокойством проговорила герцогиня и повторила: – Прошу вас, маркиза, будьте очень и очень осторожны.

Маркиза с некоторым недоумением спросила:

– Может, вы объясните, что вас так взволновало?

Герцогиня, не раздумывая, ответила:

– Весь вечер я следила за герцогом Бофором. И по выражению его лица поняла, что этой ночью должно что‑то случиться.

Маркиза попыталась ее успокоить:

– Может быть, вам просто показалось?

Но герцогиня продолжала твердить:

– Пожалуйста, будьте осторожны, прошу вас!

– Нас часто обуревают странные предчувствия, – терпеливо проговорила маркиза, тронутая волнением герцогини, – которые впоследствии оказываются напрасными.

– На этот раз – нет, – упрямо повторила герцогиня. – Прошу вас, остерегайтесь! Мое предчувствие – верное. Они жаждут вашей смерти. И, несомненно, этой ночью вам грозит особенная опасность. Я это видела по лицу Бофора – им владеет жажда убийства.

– Признаться, меня тоже кое‑что беспокоит, – задумчиво проговорила маркиза. – Три ночи подряд мне снится одно и то же. Я вижу красивый зеленый сад. На ветвях висят красивые фрукты. Но когда я срываю их, из них начинает течь кровь.

Герцогиня вскрикнула:

– Это скверный знак! Кровь обозначает несчастье. Так что будьте осторожны, маркиза. Ваш сон не случаен.

Маркиза беспечно отмахнулась:

– Пустяки!.. Но что мы стоим? Присядьте. Я люблю немного поболтать, перед тем как отправиться ко сну.

Герцогиня опустилась на стул с другой стороны малахитового столика. Маркиза удобно устроилась в своем кресле.

– Я исполнила свою обязанность, – проговорила герцогиня, – я предостерегла вас.

– Будьте совершенно спокойны, – любезно откликнулась маркиза, – в мою спальню не может проникнуть никто чужой. Дверь на ночь запирается, а моя горничная чутко спит в соседней комнате… Что за глупость думать, будто кто‑то решится попытаться убить меня в собственной спальне! Да, мои враги мечтают погубить меня, но не кинжалом или ядом. Их оружие – интриги. Но тут я, пожалуй, посильнее, – рассмеялась маркиза и предложила: – Отведайте эти прелестные фрукты – они очень освежают перед сном.

Герцогиня попробовала отказаться:

– Меня ожидает внизу карета, и мне надо успеть не очень поздно вернуться в Париж.

Но маркиза отмахнулась:

– Ваши быстрые и прекрасные кони домчат вас вовремя… Не угодно ли отведать винограду?

Селестина де Рубимон сдалась.

– Я бы предпочла апельсин…

Когда она взяла лежавший сверху апельсин, чтобы положить его на небольшое блюдечко из хрусталя, второй апельсин, лежавший рядом, скатился на стол. И герцогиня, подхватив его, тоже положила в свое блюдце. Так случилось, что она поневоле должна была съесть оба апельсина, в то время как маркиза пробовала виноград.

– А о Марселе Сорбоне по–прежнему нет никаких достоверных известий, – задумчиво проговорила мадам Помпадур, обрывая крупные ягоды с виноградной кисти.

– До меня тоже не доходило никаких слухов, – подтвердила Селестина.

– Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как мы узнали о гибели мушкетера, – продолжала маркиза, – а о Марселе Сорбоне ни слуху, ни духу. И мой паж Леон ничего не смог узнать у его невесты – она тоже ничего не знает, пребывая в тревоге и отчаянии.

– У этих апельсинов какой‑то странный привкус, – неожиданно проговорила герцогиня.

– Возьмите что‑нибудь другое, – посоветовала маркиза. – Апельсины в это время уже становятся горьковатыми.

– Благодарю вас, но мне больше не хочется, – отказалась герцогиня. Ее охватила странная дрожь. На фрукты ей почему‑то не хотелось даже смотреть.

Маркиза развела руками и продолжала:

– Меня чрезвычайно интересует – жив ли Марсель Сорбон и, если жив, то когда он возвратится сюда? Не было ли у вас разговора с Бофором на этот счет?

Герцогиня кивнула и пояснила:

– Бофор отказывается верить, что Марсель Сорбон жив. Но тем большее разочарование постигнет его, если это так.

– Жестокая и неизбежная война между ними неотвратима, – согласилась маркиза. – И я надеюсь, что победа останется за Марселем Сорбоном. У него ведь есть такая поддержка, которой должен страшиться и сам Бофор. Никто при дворе еще и не подозревает, какие последствия повлечет за собой возвращение Марселя Сорбона, если он жив. Никто и не предполагает, каким могуществом он будет обладать, когда появится здесь. – И, помолчав, уверенно добавила: – Если существует в мире человек, которого Бофору следует опасаться и которому суждено свергнуть дерзкого герцога с высоты его величия, – это Марсель Сорбон.

Герцогиня кивнула, соглашаясь, и поднялась.

– Будем надеяться, госпожа маркиза, что мы скоро увидим его при дворе. Это будет настоящим праздником для нас и несчастьем кое для кого.

Маркиза хлопнула в ладоши и рассмеялась:

– Да, эта надежда окрыляет меня, и нетерпение мое растет час от часу. Но, дорогая, вы уже хотите покинуть меня?

Герцогиня с сожалением проговорила:

– Мне предстоит довольно дальний путь, госпожа маркиза. И когда вы уже будете нежиться в своей пуховой постели, я все еще буду находиться в дороге.

Она поклонилась и, сделав реверанс, ушла.

У главного подъезда ее ожидала карета, запряженная четверкой горячих коней. Селестина сбежала по мраморным ступеням главной лестницы, обитой красным сукном. Лакей, низко поклонившись, распахнул золоченую дверцу кареты. Герцогиня опустилась на упругие подушки обитого бархатом сиденья и откинулась на спинку. Горячие кони рванулись с места в карьер.

Эта женщина, возбуждавшая зависть многих, чья любая прихоть мгновенно исполнялась, женщина, владевшая огромными средствами, она, которой выказывал свое расположение и уважение сам король, чья красота увековечена кистью великого Рубенса, – она в эту минуту и не подозревала, что от смерти ее отделяют считанные мгновения. И скоро для нее наступит та темная, непроглядная ночь, которая ожидает всех. Она не подозревала и не могла подозревать, что перед ней уже бесшумно распахиваются врата вечности, что смерть уже раскрыла ей свои костлявые объятия и вечная тьма готова поглотить ее. Да, для нее скоро наступит та неотвратимая ночь, избегнуть которой не может никто, которая равняет всех, не брезгуя ни богачом, ни нищим, принимая всех в свои объятия. Ночь, для которой нет ни сословий, ни званий и которая наводит ужас на благоденствующих, а страждущим и удрученным несет надежду на освобождение и избавление от всех горестей и печалей.

Герцогиня лежала, откинувшись на подушки. Лакей стоял на запятках. Далеко разносился дробный цокот копыт. Карета стремительно неслась по Парижской дороге.

Перевалило за полночь. Герцогиня вдруг ощутила подступивший к сердцу холод. Ее охватил непреодолимый ужас. Едва шевеля губами, она шептала, словно лошади могли ее услышать: «Скорей… Скорей…» Страх временами отступал, но странное и беспричинное беспокойство не уходило. Дыхание ее стало прерывистым, стесненным. Селестина чувствовала приближение чего‑то страшного и непоправимого.

Но вот наконец колеса кареты застучали по неровным булыжникам мощеных улиц Парижа. Однако, поняв это, герцогиня не ощутила облегчения. Ей становилось все хуже и хуже. Она почти не могла даже стонать, когда карета остановилась наконец у подъезда ее дворца.

Соскочивший с запяток лакей живо отворил дверцу кареты и в страхе отшатнулся.

Герцогиня лежала на подушках сиденья, запрокинув голову и хрипло дыша. Лицо ее залила смертельная бледность, и только легкий слабый стон, прорывавшийся сквозь хриплое дыхание, говорил, что она еще борется за угасающую жизнь.

Лакей в панике бросился во дворец, громко зовя камеристку герцогини и горничных.

Перепуганные женщины бросились к экипажу и тут же разразились отчаянными воплями. Они, помогая друг другу или, лучше сказать, мешая, вынесли Селестину де Рубимон, которая всего несколько часов назад была цветущей и жизнерадостной, а сейчас не подавала признаков жизни, и отнесли ее в роскошную спальню, уложив госпожу на ее ложе.

Расстроенная и охваченная отчаянием прислуга разбежалась по городу в поисках лекарей.

Между тем пробило три часа ночи. Весь Париж был давно погружен в глубокий сон, так что лакеям не скоро удалось разыскать и привести к умирающей герцогине двух докторов.

Увы, они явились слишком поздно!

Камеристка, в отчаянии ломая руки, стояла на коленях у изголовья кровати под богатым балдахином, на которой лежала умирающая. Неверный свет множества восковых свечей отбрасывал по комнате ломаные колеблющиеся тени.

Доктора, опустив руки, молча стояли по обеим сторонам кровати – их искусство было бессильно помочь женщине, еще судорожно цеплявшейся за жизнь.

Утром, когда первые лучи занимавшегося дня пробились из‑за тяжелых расшитых штор, они осветили на белых атласных подушках бездыханное тело. Селестина де Рубимон отошла в мир иной.

Когда в Версаль дошло известие, что с герцогиней что‑то случилось, король и маркиза тотчас послали к ней своих придворных медиков. Но по прибытии во дворец герцогини им не оставалось ничего, кроме как объявить, что Селестина де Рубимон неожиданно скончалась, по всей вероятности, от приступа сильных колик.

Никому при дворе не пришло и не могло прийти в голову, что герцогиня Селестина умерла вместо маркизы Помпадур, отведав предназначенные той отравленные фрукты.

Гордая, богатая, утопавшая в неге и блаженстве герцогиня, бывшая танцовщица, достигшая величия и высочайшего положения, она лежала теперь, холодная и окоченевшая, на шитых золотом и жемчугом подушках. Та, которую маркиза де Помпадур называла «друг мой» и с которой сам король обходился так милостиво, – она теперь навеки закрыла прекрасные глаза. Ее сомкнутые бледные губы стали холодными как лед. Эта пылкая женщина, которая так горячо полюбила Марселя и которая держала в своем дворце Рубимон бедную Адриенну, лежала теперь неподвижно, с печатью смерти на гордом челе.

IV. ТАИНСТВЕННОЕ ПОСЕЩЕНИЕ

Адриенну страшно огорчило известие о смерти Виктора, которое получила Роза–Клодина, но она решительно отказалась верить, что погиб и ее Марсель, повторяя в ответ на все слова пажа Леона, сопровождавшего бедную невесту мушкетера:

– Не верю, что он умер. Верю, что он жив.

Когда лодка, на которой приехали и уезжали Леон и Роза–Клодина, скрылась с глаз и Адриенна осталась одна на пустынном берегу, на нее нахлынули тревожные мысли, а душу сжали пугающие сомнения.

Где же сейчас Марсель? Ни одной весточки не приходило к ней от него. Шли недели и месяцы, а она до сих пор не получила ничего, что поддержало бы ее надежду – Марсель жив.

Ее печальный взгляд скользил по потемневшей воде. Уже наступили холодные, мрачные, почти зимние сумерки. Она была одинока и покинута. Прежде она делила с Марселем все превратности борьбы с преследовавшими его ударами неласковой судьбы. И это было легче, чем томиться одной в унылой неизвестности.

Виктор Делаборд умер. Погиб верный товарищ Марселя, судьба которого покрыта мраком. И все‑таки Адриенна верила, что Марсель избежал гибели. Внутренний голос повторял ей: «Не унывай! Он жив! Он вернется!» Но тоскливые сомнения вновь охватывали ее, страшные опасения за судьбу Марселя сжимали ей сердце. Отчаяние, с которым она не в силах была бороться, овладевало ее сердцем все чаще.

Роза получила неоспоримые свидетельства, что ее возлюбленный навсегда отнят у нее, и эта страшная правда совершенно изменила ее. Она приняла непоколебимое решение отомстить тому, кого считала виновным в смерти мушкетера, тому, кто преследовал Виктора и Марселя с неумолимой злобной ненавистью.

Не должна ли и она, Адриенна, движимая чувством долга, принять участие в этом справедливом мщении? Не должна ли она присоединиться к Розе? Эти тягостные мысли уходили и снова возвращались. У Адриенны начала болеть голова, застучало в висках.

И тут из распахнутой двери небольшой хижины ее позвал озабоченный женский голос. Адриенна поднялась с валуна, на котором сидела у самой воды, и заторопилась к домику, где ее ждала на пороге старая тетушка.

– Все ожидаешь жениха, дитя мое? – проговорила старушка, когда Адриенна приблизилась. – Дай‑то бог, чтобы твое ожидание не оказалось напрасным.

– Ты думаешь, он не вернется? – печально спросила Адриенна. – А может, даже думаешь, что его уже нет в живых?

Старушка грустно покачала головой.

– Он, наверное, забыл тебя, дитя мое. Вспомни, что он – родной сын знатной дамы, которая была сестрой могущественного герцога. Кто знает, может быть, он уже достиг высоких почестей и богатства, и…

Адриенна перебила старушку:

– И ты думаешь, что если это случилось, он может забыть обо мне? Да?

Старушка робко пояснила:

– Просто я хочу тебя подготовить к этой мысли. Чтобы ты не роптала на Бога, если твой жених все‑таки не возвратится…

Адриенна решительно возразила:

– Напрасно, тетушка. Если Марсель жив, он ни за что меня не оставит!

Но старушка стояла на своем:

– Ты ведь только дочь управляющего герцогским домом, дитя мое. Твой отец – поручик Вильмон, старый заслуженный офицер. Это так. Но он был всего лишь служащим во дворце герцога. А твой жених – родной сын прекрасной Серафи. И хотя он незаконнорожденный, он вполне может достигнуть высоких почестей и положения, недоступного простолюдину. А ты так и останешься дочерью бедного Вильмона.

Адриенна упрямо нахмурилась и, бросив на старушку взгляд исподлобья, горячо проговорила:

– В верности Марселя я никогда и ни в коем случае сомневаться не буду, милая тетушка. Марсель поклялся мне в своей любви. И я ему верю. И даже если случится так, как ты говоришь, и он достигнет высокого положения, все равно он меня ни за что не оставит!

«Как она уверена, бедная девушка», – подумала тетушка, покачивая седой головой.

– И даже будь он сыном самого короля – он меня не бросит! – громко продолжала Адриенна, блестя глазами. – И даже получив все мыслимые и немыслимые почести и богатства, он все равно останется моим!

Старая тетушка слушала, невольно любуясь разгорячившейся девушкой.

Но Адриенна вдруг сникла и еле слышно пробормотала:

– Герцог… Герцог не перестанет строить козни – он ведь поклялся погубить моего Марселя во что бы то ни стало. Он страшный человек, сживший со света собственную сестру – несчастную матушку Марселя – Серафи!

Старушка неожиданно проговорила:

– Но ведь герцог и сам может внезапно умереть.

Адриенна удивленно посмотрела на нее и оживилась.

– Может быть, тогда и наступили бы лучшие времена для моего Марселя. Но пока это случится, герцог совершит много страшного. Боже мой, сколько выстрадала бедная госпожа де Каванак!

Старушка подхватила:

– И даже в гробу она не нашла успокоения! Не ты ли мне говорила, что тело ее исчезло? Герцог распустил слух, что тело матери похитил ее сын…

Адриенна перебила:

– Это неправда, тетушка!

Старушка всплеснула руками:

– Святая Женевьева! Так куда же подевалось тело, дитя мое?

– Ни Марсель, ни его погибший друг мушкетер просто не могли спрятать тело так, чтобы его не нашли, – уверенно пояснила Адриенна.

– Ты сказала – погибший мушкетер? – воскликнула старушка. – Виктор погиб? Помилуй, боже!

Адриенна печально кивнула и тихо проговорила:

– Сюда приезжали паж Леон и невеста Виктора. Они мне и сообщили эту горестную весть. Да, он умер…

Тетушка горестно проговорила:

– Да спасет нас Небо – тебя и меня! Значит, и твоего жениха нет в живых.

– Тетушка, не лишай меня последней надежды! – попросила Адриенна, сжав зубы, чтобы не разрыдаться.

– Они ведь крепко держались друг друга, – продолжала старушка. – И неужели ты думаешь, что, когда погибал мушкетер, его друг равнодушно смотрел на это? Нет, дитя мое, нет! Оставь напрасную надежду увидеть своего Марселя.

Адриенна, сдерживая слезы, сдавленным голосом спросила:

– Но тогда почему в известии о гибели Виктора нет ни слова о Марселе?

Старушка задумалась и наконец предположила:

– Может быть, паж Леон не хотел сразу открыть тебе всю правду, чтобы постепенно подготовить тебя, бедное дитя. Он ведь знает, как ты привязана к бедному Марселю. И, может быть, уже завтра или послезавтра Леон снова приедет, чтобы сообщить тебе печальную весть, что и твой жених погиб, разделив смертное ложе со своим другом Виктором.

Адриенна вскрикнула:

– Я этого не переживу, тетушка!

Старушка тяжело вздохнула. Она всем сердцем сочувствовала горю бедной девушки, но ничем не могла ей помочь в постигшем ее несчастье…

Следующие несколько дней Адриенна провела в лихорадочном ожидании. Адриенна очень ждала Леона, одновременно страшась новой встречи, которая могла бы убить ее надежду. Однако Леон так и не появился.

Как‑то под вечер у Адриенны собралось несколько соседских девушек, живших неподалеку. Они жалели Адриенну, проводившую целые дни в одиночестве, и договорились навестить ее, чтобы как‑то развлечь. Тетушки не было дома.

Они сидели в тесной комнате, где стало темнеть, но свечей пока не зажигали. Девушки оживленно болтали о чем придется, но вдруг что‑то их насторожило, и они боязливо прижались друг к другу, напряженно вглядываясь в темное окно, – снаружи явно кто‑то притаился.

Адриенна оказалась смелее других и решила выйти, чтобы посмотреть, – в самом ли деле кто‑то прячется у хижины или им просто показалось.

Но едва она приблизилась к двери, в то же мгновение снаружи раздался стук. Девушки взвизгнули от страха и, подскочив со своих мест, уставились расширившимися от испуга глазами на дверь.

Стук повторился. В первое мгновение Адриенна растерялась, не зная, на что решиться и что предположить. Ее тетушка, возвращаясь домой, никогда не стучалась. Так кто же это мог быть? Кому и что здесь понадобилось?

Дверь была не заперта, и когда Адриенна наконец решилась распахнуть ее, дверь вдруг отворилась сама. Незнакомец высокого роста, закутанный в длинный черный плащ, в черной маске, скрывавшей половину лица, и широкополой шляпе шагнул через порог.

Это внезапное появление потрясло всех. Девушки, взвизгивая от страха, столпились в дальнем углу. Но Адриенна не сдвинулась с места, словно не испытывала ни малейшего страха. Однако страшное предчувствие вдруг охватило ее – неужели сейчас она узнает о Марселе что‑то ужасное? И этот странный, тщательно замаскированный незнакомец – не черный ли вестник, принесший страшную новость?

Но Адриенна, несмотря на молодость, обладала завидным мужеством и выдержкой – пережитые страдания и тревоги закалили ее. Другие девушки по–прежнему не могли совладать со своим страхом и, дрожа, прижимались друг к другу.

Адриенна стояла совершенно спокойно, пристально глядя на таинственного незнакомца. А тот, сделав еще шаг, остановился и, вынув из складок плаща бумагу, протянул Адриенне.

– От Марселя! Письмо от Марселя! – воскликнула девушка, чуть ли не выхватив протянутую ей бумагу.

Незнакомец молча поклонился.

– От моего Марселя! Он жив! О, Боже, какое счастье! – восторженно повторяла Адриенна, прижимая письмо к сердцу.

Человек в маске, казалось, хотел приблизиться к девушке, но, постояв в раздумье, повернулся и направился к выходу.

– Примите мою благодарность, кто бы вы ни были! – громко сказала вслед ему Адриенна, едва сдерживая радостные слезы. – Вы вернули мне спокойствие и надежду. Благослови вас Бог!

Незнакомец обернулся, еще раз молча поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

Девушки приободрились и оживленно защебетали. Адриенна же, подняв глаза к небу, осыпала письмо горячими поцелуями.

Девушки окружили ее, засыпав вопросами:

– Кто это был?

– Ты узнала его?

– Что за письмо он принес?

Потом одна из них, передернув плечами, проговорила:

– Какой он страшный! Я бы, наверное, умерла, если бы встретила его на улице. На нем была черная маска или мне показалось? Зачем ему маска? Может быть, он злодей, который прячет лицо, чтобы его не узнали?

Адриенна наконец встрепенулась и ответила:

– Нет, это не злодей. Такой человек не может быть злодеем. Он принес мне письмо от моего Марселя!

– От твоего Марселя? Ах, какая у тебя сегодня радость! Как славно иметь такого жениха! – наперебой защебетали девушки. – Но почему ты не прочитаешь, что он тебе пишет? Читай вслух, мы тоже хотим послушать, Адриенна!

Адриенна достала из стенного шкафчика толстую свечу, зажгла ее и, распечатав письмо, медленно и раздельно прочитала:

«Дорогая моя Адриенна! Пусть эти строки послужат тебе доказательством того, что я жив и, помня о тебе, сохраняю в своем сердце верную и преданную привязанность. Не унывай и не огорчайся, что, может быть, не скоро удастся нам увидеться. Ожидай терпеливо. Я обязательно приеду!»

– Ах, этот человек тебя очень любит! – дружно решили девушки, когда Адриенна умолкла, перечитывая письмо уже про себя. – Тебе можно только позавидовать, Адриенна.

Через некоторое время, когда совсем стемнело, девушки, попрощавшись, разошлись по домам. И тут наконец появилась старая тетушка, отсутствовавшая довольно долго по каким‑то своим делам. Она сразу заметила перемену в Адриенне, но не успела ничего спросить, как та радостно вскричала:

– Он жив, милая, добрая тетушка, мой Марсель жив! Он вернется ко мне! Я снова его увижу! Вот его письмо.

Старушка перекрестилась и обрадованно проговорила:

– Слава Святой Деве за это радостное известие! – И, снова перекрестившись, добавила: – И дай Бог, чтобы он возвратился поскорей!

А Адриенна подхватила:

– О, тетушка, теперь я снова надеюсь на лучшее, теперь я терпеливо перенесу все, что мне суждено перенести, лишь бы он вернулся живым и невредимым!

V. ИНОЗЕМНЫЙ НАБОБ

Король ясно выразил желание увидеть при дворе несметно богатого и таинственного чужестранца, который называл себя маркизом Спартиненто. А это означало, что и любопытство придворных скоро будет удовлетворено.

Смерть герцогини де Рубимон прошла почти незамеченной среди новых впечатлений, слухов и предположений, возбужденных рассказами, а вернее россказнями и небылицами о жизни и поступках чужестранца. И через несколько дней никто уже не вспоминал о герцогине – все были заняты маркизом.

Кавалер Бенутти явился к маршалу Ришелье и обстоятельно переговорил с ним о времени и порядке предстоящей аудиенции для маркиза.

На следующий вечер был назначен приём в Малом Трианонском дворце. Там должен был собраться только узкий, интимный кружок наиболее близких к королю особ.

Маркиза де Помпадур вела себя довольно таинственно, пока наконец не собралось все общество и не прибыл сам король.

– Я приготовила вам сегодня, ваше величество, особенный сюрприз, – обратилась она к королю с улыбкой. – Но не только вам, но и всем присутствующим. Надеюсь, мой сюрприз покажется интересным.

– О, маркиза, – не выдержала госпожа д'Эстрад, – вы всегда умеете разжечь любопытство. Вот и сейчас я просто сгораю от нетерпения!

– Что ж, послушаем, – сказал король. – Что за сюрприз?

– Сейчас синьор Бенутти расскажет нам, что случилось вчера в Париже, – пояснила маркиза и кивнула неаполитанскому послу: – Прошу вас, синьор.

Все взгляды с интересом обратились на неаполитанца. Он встал со своего места, любезно улыбаясь, и начал:

– Это страшное и таинственное происшествие… К сожалению, я сам его не в состоянии объяснить. Я просто расскажу о том, что случилось… – Все затаили дыхание, а посол продолжал: – Вчера вечером я был у господина маркиза Спартиненто, о богатстве и роскоши которого сплетничают во всех парижских салонах. Маркиз оказался весьма любезным собеседником. Заметно, что он весьма опытен и объездил чуть ли не весь свет.

Герцог де Бофор, сидевший между королем и маршалом Ришелье, почему‑то насторожился и стал слушать внимательнее.

Впрочем, не менее внимательно ловили каждое слово посла и маршал д'Эстре, герцог Шуазель, граф д'Аржансон и камергер де Турильон. Дамы тоже следили за рассказом посла со все возраставшим интересом. Тот продолжал:

– Маркиз Спартиненто пригласил меня на прогулку верхом, и мы поехали в Венсенн. Маркиз гарцевал на арабской лошади редкой красоты и, когда я выразил свое восхищение, сообщил мне, что он привез с собой в Париж шестерку коней этой благороднейшей породы, чтобы в знак глубочайшего почтения подарить их его величеству королю, если ему будет оказана милость принять этот подарок. Когда уже начало темнеть, мы возвращались из Венсенна. И, уже приближаясь к Бастилии, вдруг увидели страшное видение. Я заметил его первым. На краю крепостного рва стояла женщина в длинном белом платье с лицом, скрытым черной вуалью. Вдруг она покачнулась, словно у нее закружилась голова, и через мгновение рухнула на землю. В эту секунду маркиз тоже заметил падающую незнакомку и, вскрикнув: «Привидение Бастилии!» – натянул повод, чтобы остановить скачущую во весь опор лошадь. Я последовал его примеру. Но когда нам наконец удалось повернуть, чтобы убедиться, что глаза нас не обманули, таинственная особа исчезла самым загадочным образом. Хотя деваться ей было некуда, и оба мы ясно успели увидеть, что она просто упала на землю.

Первым нарушил воцарившееся молчание герцог де Бофор. Он с нескрываемым недоумением и даже подозрением спросил:

– Как могло случиться, что этому неизвестно откуда взявшемуся набобу знакомо явление, которое называют «привидением Бастилии»?

– В самом деле, откуда он мог это знать? – разделил сомнение Бофора маршал Ришелье.

Кавалер Бенутти пожал плечами:

– На это я, конечно, ничего не могу ответить. Проще всего об этом спросить самого маркиза при удобном случае, который, надеюсь, скоро представится.

И в эту минуту из‑за плотно зашторенных окон донесся шум. Он быстро приближался. Послышались громкие возгласы и гул голосов.

Разговор в салоне невольно смолк. Всех охватило странное предчувствие, на многих лицах отразился явный испуг.

Маркиза Помпадур поднялась со своего места. Маршал Ришелье и камергер де Турильон бросились к дверям. Король прислушивался к приближающемуся шуму, потом подошел к окну и, отодвинув штору, распахнул его.

Теперь совершенно ясно были слышны крики, в которых звучало отчаяние, и бешеный топот копыт.

– Это дофин… – прошептала маркиза.

Услышал ли король ее слова или внезапная мысль поразила его, но он мгновенно обернулся и, обведя взглядом молчащих придворных, проговорил:

– Дофин намеревался приехать сюда сегодня вечером, чтобы увидеть иностранного маркиза. Но уже довольно поздно. Почему же его до сих пор нет?

Дамы вздрогнули под взглядом короля. А мужчины просто растерялись, не зная, ни что ответить, ни что предпринять, чтобы рассеять охватившую всех тревогу.

Король не выдержал и крикнул:

– Пошлите кого‑нибудь – пусть узнают, что происходит!

Шуазель и д'Аржансон бросились выполнять повеление короля. В салоне воцарилось напряженное молчание, изредка прерываемое боязливыми вздохами дам.

И тут снова послышались крики. Но теперь в них звучало не отчаяние, а радость. Затем в нестройном шуме прорезался знакомый голос:

– Вы – мой спаситель!

Король встрепенулся и вскричал:

– Это дофин!

– Благодарение богу… – прошептала маркиза.

Но пока никто не мог понять, что все‑таки случилось.

Послышались приближающиеся шаги. Пажи распахнули створки дверей. Дофин Людовик, единственный сын короля, шагнул в салон, любезно поддерживая под локоть какого‑то незнакомца. Следом за ними вошли Шуазель, Ришелье, д'Аржансон и камергер. И последним появился негр – совершенно голый, если не считать набедренной повязки. Войдя, он опустился у двери на колени и скрестил на груди мускулистые руки.

Незнакомец, которого дофин под руку подвел к королю, был одет в дорогой камзол лилового бархата. С плеч его ниспадал белый широкий плащ бедуина. Шляпу он держал в руке слегка на отлете. Это был красивый статный мужчина, почти геркулесовского роста и сложения. Мужественное, загорелое лицо обрамляла аккуратно подстриженная борода. Длинные волосы прядями ниспадали на плечи. И сам он всем своим обликом и манерой держаться походил на рыцаря давно минувших средних веков.

Взгляды присутствующих следили за каждым движением незнакомца, который, стоя рядом с дофином, низко поклонился королю. А дофин, подняв руку, торжественно провозгласил:

– Ваше величество, это мой спаситель маркиз Спартиненто!

Всеобщее удивление возросло до крайних пределов. Так вот он каков, этот чужеземный набоб, о котором столько говорят. И поистине, он достоин тех необычайных слухов и рассказов, что ходят о нем. Дамы восторженно зашушукались, – в самом деле, при дворе давно не появлялся столь интересный и привлекательный гость. А случайность, повлекшая за собой столь непривычное представление королю, еще больше возвысила этого странного маркиза в глазах изумленных придворных.

Дофин продолжал:

– Ваше величество, прошу позволения представить вам господина маркиза Спартиненто.

– Это несколько неожиданно, – промолвил король, – но я не сомневаюсь, что внимание, которое выпало на долю маркиза, вполне им заслужено.

– Позвольте мне рассказать, ваше величество, что произошло в садах, – громко проговорил дофин, обращаясь к королю так, чтобы было слышно всем. – Не окажись там в нужную минуту господина маркиза, меня бы сюда принесли, скорее всего, бездыханным.

Придворные заволновались. По салону пробежал легкий ропот – что же там случилось?

Дамы приготовились слушать, затаив дыхание, но взгляды их неотрывно следили за гостем, которого дофин назвал своим спасителем. Его статная осанка, прекрасное, почти юное и вместе с тем мужественное лицо много повидавшего человека приковывало их внимание. Им уже не казалось странным и удивительным, что у столь молодого человека такое исполненное приключений и тайн прошлое, и само его появление в Париже не могло быть иным.

Король продолжал разглядывать гостя с расположением и нескрываемым любопытством. Дофин приступил к обещанному рассказу:

– По моему приказу в легкую карету запрягли двух недавно приобретенных английских рысаков, которые должны были быстро домчать меня сюда. Правда, мой адъютант предостерегал, что эти лошади недостаточно объезжены и очень норовисты, и настаивал на другой упряжке. Но я не послушался доброго совета и приказал ехать. Поначалу все вроде было в порядке, карета катила легко и быстро. Правда, я почти сразу заметил, что кучер с трудом удерживает вожжи, управляя лошадьми, но не придал этому значения. Но едва экипаж свернул на главную дорогу в Трианон, как вдруг наперерез метнулась испуганная лань. Она исчезла, но в ту же секунду лошади рванулись так, что кучер слетел с козел, выпустив вожжи. И почувствовав неожиданную свободу, никем не управляемые рысаки бешено понеслись по аллее.

– Какой ужас! – пробормотала маркиза Помпадур.

Дофин, сдерживая волнение, продолжал:

– Карету так мотало и подбрасывало, что запятки отломились, и стоящий на них лакей свалился вместе с ними, едва успев завопить от страха. И я остался один в бешено летящем неуправляемом экипаже. И признаться, мысль о гибели не казалась мне невероятной – отвратить ее у меня не было никакой возможности. Достаточно было экипажу зацепиться на полном ходу за одно из придорожных деревьев, как все было бы для меня кончено…

И тут заговорил гость. Звучный голос был хорошо слышен всем:

– Счастливый случай привел меня в аллею Трианона. Я не узнал в полумраке принца, но мгновенно увидел, какая страшная опасность грозит человеку сидящему в экипаже, который несли взбесившиеся лошади. Оказавшиеся неподалеку стражники вместе с сопровождавшими меня лакеями поспешили на помощь, пытаясь остановить экипаж, но лошади только больше разъярялись, несясь сломя голову. И, разметав пытавшихся остановить их людей, повернули в аллею Аполлона. Обезумевшие лошади мчались, не разбирая дороги, по узкой аллее. Еще несколько мгновений, и экипаж разнесет вдребезги от удара о дерево. Я окликнул моего черного слугу, и мы, выскочив на аллею прямо перед несущимся на нас экипажем, встретили обезумевших лошадей ударами шпаг, оказавшимися, к счастью, настолько удачными, что лошади рухнули на всем скаку замертво… Погибли прекрасные животные, но жизнь его королевского высочества была спасена.

Король растроганно проговорил:

– Вы возвратили мне принца, господин маркиз. Благодарю вас за столь мужественный и самоотверженный поступок. Право, вы не могли более эффектным образом заявить о себе и представиться нам.

Король благосклонным, но величественным жестом протянул маркизу руку. Чужестранец, на камзоле которого сверкали крупные бриллианты, преклонил одно колено, и ему было позволено поцеловать руку короля, что считалось редкой милостью.

Король усмехнулся, словно что‑то вспомнив, и распорядился:

– Выдать из моей шкатулки подарок черному слуге господина маркиза.

Негр по–прежнему стоял у входа, словно коленопреклоненная статуя из черного мрамора. А его хозяин тем временем выпрямился, и дофин порывисто обнял своего спасителя.

Все это – и чудесное спасение едва не погибшего принца, и неожиданное появление загадочного иностранца, оказавшегося очень любезным молодым человеком – развеяло атмосферу томительного ожидания, воцарившуюся в салоне несколько минут назад. Дамы оживленно защебетали, обмениваясь впечатлениями.

Все расселись на заботливо пододвинутых слугами стульях. Дофин сел рядом с королем и пригласил маркиза устроиться вблизи.

Совершенно случайно взгляд маркиза Спартиненто встретился с глазами герцога Бофора. Это длилось всего мгновение, но оба невольно вздрогнули, словно между ними проскочил сильный электрический разряд. Что случилось? Какие чувства вдруг испытал герцог? Но маркиз, похоже, ничего не заметил или не придал значения мрачно вспыхнувшему взгляду незнакомого ему Бофора.

Король снова заговорил. С почти нескрываемым интересом он спросил:

– Вы, надо полагать, приехали к нам из прекрасной Италии, господин маркиз?

– Я долго путешествовал, ваше величество, и объездил немало стран, – ответил маркиз и, помолчав, добавил: – Это очень интересно, хотя и сопряжено с немалыми опасностями и всевозможными треволнениями.

Король любезно кивнул и поинтересовался:

– Но теперь вы намерены поселиться во Франции?

Маркиз ответил не задумываясь:

– Если вы, ваше величество, будете так милостивы и позволите, то я действительно намерен оставаться в Париже достаточно долго. Во всяком случае, пока не достигну своей главной цели. Я хочу обличить негодяя и преступника, которому до сих пор удавалось избежать возмездия. Да, это главнейшая цель и задача, которую я должен исполнить во что бы то ни стало.

– Это звучит весьма таинственно, господин маркиз, – проговорил король и заметил с некоторой назидательностью: – Однако наказание виновных следует предоставить правительству.

Маркиз покачал головой и вежливо, но твердо пояснил:

– Этот путь, ваше величество, невозможен. К сожалению, я не в силах объяснить сейчас все особенности и подробности… Скажу лишь, что речь идет о долге, который передан мне другими лицами. И для исполнения этого долга я, не задумываясь, употреблю и все свои силы, и все состояние. Борьба предстоит нелегкая, она уже стоила многих жертв, но рано или поздно будет доведена до конца. И виновный не избегнет справедливого наказания. Сегодня он еще даже не подозревает, что над его головой поднимается меч возмездия.

Герцог Бофор не особенно прислушивался к разговору, он пристально разглядывал странного чужеземца. Черты его лица временами казались ему смутно знакомыми. Он явно кого‑то напоминал, но кого – герцог никак не мог сообразить, как ни ломал голову и ни напрягал память. Сходство было – но с кем?

Дофин, которого отвлекла каким‑то вопросом госпожа Л'Опиталь, не расслышал того, что говорил королю маркиз, и, обернувшись, напомнил маркизу, что тот собирался поделиться своими впечатлениями от далеких путешествий. Маркиз не стал противиться и, мгновение поразмыслив, начал:

– В Аравии я познакомился с шейхом, у которого были огромные табуны прекрасных лошадей. Но он особенно гордился шестеркой коней, которых сам вырастил и объездил. И это действительно были необычайные животные, и меня не удивляло, что он их любит без памяти. Так случилось, что мне пришлось оказать шейху незначительную услугу, но он был так растроган и благодарен, что решил подарить этих удивительных коней мне. Я попробовал отказаться, не желая лишать благородного хозяина его сокровища, но в конце концов вынужден был согласиться, чтобы не нанести своим отказом смертельную обиду.

– А что это была за услуга, господин маркиз? – поинтересовался дофин. – Мне кажется, она не могла быть столь незначительной, как вы говорите, иначе вряд ли шейх вздумал бы вознаграждать вас столь щедро.

Маркиз кивнул и спросил короля:

– Могу ли я, ваше величество, рассказать об одном маленьком приключении?

– Разумеется, – ответил король. – Не сомневаюсь, что мы услышим нечто интересное.

Легко поклонившись, маркиз начал:

– Шейху постоянно угрожал и всеми способами преследовал его родственник, точнее говоря – родной дядя. Могущественный и высокопоставленный, обладавший несметными богатствами, он питал к шейху настолько злобную ненависть, что даже принес ей в жертву собственную сестру – мать шейха.

– Как? – вдруг вскричала маркиза, которая внимательно прислушивалась к рассказу. – Брат убил родную сестру?

– Этому нелегко поверить, – ответил маркиз. – Но тем не менее это так.

Графиня Мируар, сидевшая рядом с маркизой, поджала губы и проговорила:

– Подобное, конечно, может случаться у этих полудиких народов. Но у нас, благодарение богу, подобные вещи невозможны.

– Как знать… – возразил маркиз. – Мы причисляем себя к высокоцивилизованным народам, однако и у нас случается такое, на что бы не решился даже самый злобный дикарь.

Король нетерпеливо проговорил:

– Продолжайте ваш рассказ, господин маркиз.

Гость вернулся к своему повествованию:

– Вся вина сестры была в том, что она дала жизнь своему сыну, будущему шейху. Этого брат не мог ей простить. И погубив сестру, всю свою злобу обратил на племянника. На каждом шагу шейха подстерегали самые страшные и неожиданные опасности. Жизнь его постоянно находилась под смертельной угрозой. И наконец разнесся слух, что он убит. Но шейху удалось спастись и, переждав опасность в тайном укрытии, снова возвратиться. Тогда его дядя, окончательно обезумев от ненависти и злобы, решил лично с верными ему головорезами пробраться во дворец и убить племянника. Совершенно случайно мне открылись эти планы. Я успел предостеречь шейха. Затем приказал моим людям захватить этого самого дядю врасплох и отправить на корабле прочь от тех мест, высадив на отдаленном пустынном берегу.

– И это вы называете незначительной услугой, маркиз? – усмехнулся дофин. – Ведь вы спасли шейху жизнь.

– Это было не так уж трудно, – ответил маркиз и продолжал: – Шестерку чистокровных арабских скакунов я привез во Францию, ваше величество. И уверяю вас, что они достойны быть впряженными в карету великого монарха. Осмелюсь ли я приказать отправить этих лошадей в конюшни моего короля?

– Это будет редкий и поистине драгоценный подарок, – признал король. – Я принимаю его, господин маркиз. Но только при условии, что буду вас часто видеть здесь, при моем дворе. Ваши приключения и рассказы о них меня весьма интересуют.

Маркиз вежливо пообещал исполнить волю короля.

Когда поздно ночью общество начало расходиться из Трианона, маркиз, простившись с королем, дофином, маркизой Помпадур и остальными придворными, не преминул попрощаться и с герцогом Бофором:

– Доброй ночи, господин герцог! – негромко и очень любезно проговорил он.

Рыжий Бофор невольно вздрогнул – в это мгновение ему вдруг почудилось, что этот маркиз удивительно похож на умершего незаконнорожденного.

Неохотно кивнув в ответ, герцог застыл в мрачном раздумье.

«За всем этим скрывается тайна, – сказал он себе наконец. – Что за странный чужестранец? Клянусь всеми святыми, я разгадаю это!»

VI. ИЩЕЙКА ГЕРЦОГА

Прошло совсем немного времени, но по всему Парижу успела разнестись весть о чудесном избавлении дофина от ужасной опасности, угрожавшей его жизни. И эта весть только распалила воображение тех, кто не уставал пересказывать все новые и новые новости и небылицы о загадочном чужестранном набобе.

Вдобавок ко всему дофин отправился в гости к своему спасителю во дворец Роган, где пробыл целый день.

Принц любовался драгоценными камнями и разноцветными раковинами, чеканным оружием и расшитыми тончайшими тканями, а также множеством других экзотических вещей, которые вывез маркиз из своих дальних странствий. А щедрый хозяин настоял, чтобы принц принял в подарок особенно приглянувшиеся ему редкости.

Зеваки, толпившиеся у дворца Роган, пришли в невероятный восторг, когда негр вывел на улицу шестерку великолепных лошадей. В толпе, расступавшейся перед гарцующими лошадьми, сразу заговорили о том, что это подарок, который король согласился принять от маркиза.

Знающие люди говорили, что богатый и загадочный иностранец сделал великолепный подарок и маркизе Помпадур – несколько древних редких сосудов, украшенных крупными драгоценными камнями, и ожерелье из точеных шариков, которые издавали изумительный аромат, поскольку были сделаны из древесины, произраставшего в доисторические времена в Африке дерева, давно исчезнувшего с лица земли.

Все эти поступки удивляли и распаляли воображение, увеличивая таинственный ореол, окружавший имя иноземного маркиза.

Говорили, что в его дворце нет ни одной женщины и только негр Гассан допущен прислуживать своему господину. Несколько белых лакеев и кастелян никогда не входили в покои, где жил их хозяин. Негр был единственным доверенным лицом, и сам носил из кухни гостиницы, расположенной неподалеку, кушанья для своего господина.

Герцог Бофор провел в своем парижском дворце несколько часов, тайно совещаясь с новоиспеченным управляющим – изгнанным из окружения короля виконтом де Марильяком.

По окончании долгой и обстоятельной беседы с герцогом Марильяк вызвал своего доверенного слугу Валентина – еще довольно молодого лукавого парня, отлично подходившего по характеру своему господину.

– Валентин, – сказал Марильяк без долгих предисловий, когда слуга предстал перед ним, – у меня для тебя есть тайное поручение. Я хорошо знаю, как ты хитер и ловок, когда захочешь. А ты так же хорошо знаешь, что я не считаю денег, когда дело идет о вознаграждении за услугу, которая для меня весьма важна.

Глаза Валентина хищно блеснули, и он с готовностью ответил:

– Господину виконту стоит только приказать.

Марильяк пристально посмотрел на него и кивнул:

– Хорошо. Слушай. Ты должен стать ищейкой нашего светлейшего герцога. В Париже с некоторого времени поселился иностранец, о котором много говорят, но о котором никто ничего не знает – ни кто он таков, ни откуда он взялся, ни зачем явился сюда.

Валентин оживился.

– Господин виконт говорит об иностранном набобе?

– Который купил дворец Роган и называет себя маркизом Спартиненто, – подтвердил Марильяк. – Так вот нам надо

узнать, что это за новоявленный Крез. Для этого тебе придется каким‑то образом проникнуть во дворец и все разузнать. Правда, говорят, будто этот маркиз не допускает к себе посторонних людей, но есть средство, которое может нарушить любой самый строгий приказ. И оно поможет тебе достигнуть цели, если ты сумеешь им искусно воспользоваться.

Валентин понимающе усмехнулся.

– Господин виконт говорит о золоте. Да, золото открывает любые запоры и заставляет говорить немых. Но, если к нему не добавить еще хитрости, то можно и промахнуться.

– Так употреби и то и другое, – отрезал Марильяк и вынул плотно набитый кошелек из ящика своего бюро. – Подкупи прислугу и постарайся выведать как можно больше. Нет надобности жалеть золото, надо во что бы то ни стало добиться цели.

– Это нелегкая задача, – озабоченно проговорил Валентин, – но постараться надо.

Марильяк протянул ему кошелек, а Валентин продолжил с той же озабоченностью:

– Премного благодарен вам, сударь. Однако достаточно ли будет этих денег – трудно сказать. Я из любопытства пытался уже кое‑что разузнать, но все мои старания до сих пор оказывались напрасными. Теперь придется прибегнуть к тому способу, который я оставил напоследок. Вот тут‑то и пригодятся денежки. И если только возможно проникнуть в эту тайну, я в нее обязательно проникну.

– Тебе не придется жаловаться на мою скупость, Валентин, – проговорил Марильяк. – Так что и сам не скупись. Помни, дело стоит того.

Слуга ударил себя в грудь и уверенно заявил:

– Господин виконт может на меня положиться. Если существует человек, способный разгадать эту тайну, то это именно я. Ищейка, как вам угодно было назвать меня, сударь. Ищейка принимается за работу.

Марильяк благосклонно кивнул и предупредил:

– На это время ты свободен от всех других своих обязанностей. Однако будь осторожен и держи рот на замке. Если кто‑нибудь заметит, что ты действуешь по моему поручению, все рухнет.

Слуга ухмыльнулся с видом превосходства.

– Господин виконт может быть совершенно спокоен. Валентин не дурак.

Марильяк усмехнулся в свою очередь, но тут же, приняв серьезный вид, продолжал:

– Итак, нам надо узнать – кто, собственно, этот заезжий маркиз. Действительно ли его зовут Спартиненто. И откуда у него такие несметные богатства. Затем нам надо точно узнать, где он побывал, с кем у него здесь завязались отношения и не ездит ли он сам или кто‑нибудь из его прислуги на островок Жавель. Все это тебе следует выведать как можно скорее. Не упускай из виду никакой мелочи. Наблюдай внимательно. И при первой возможности старайся донести мне обо всем. Но так, чтобы никто не заметил.

Валентин спрятал кошелек и пообещал немедленно приступить к делу. Он, не мешкая, отправился в свою комнатенку, снял ливрею и облачился в одежду, которую носил в те времена, когда служил сторожем при винном погребе. Растрепав волосы и повязав голову платком, он осторожно выскользнул из дворца. Теперь никто не признал бы в нем слугу знатного господина.

Довольно быстро добравшись до дворца Роган, он огляделся и стал медленно прохаживаться по противоположной стороне улицы, зорко, но незаметно поглядывая в сторону дворца. И вот его долгое ожидание было вознаграждено. В воротах показалась высокая фигура, облаченная в красную куртку и белые шаровары. На голове его красовалась алая феска с голубой кистью. Валентин незаметно оглядел приближавшегося негра. Это был он, доверенный слуга таинственного маркиза.

С виду довольно молодой, он был безукоризненно сложен. Чувствовалось, что он очень силен. Из‑под фески курчавились короткие волосы, похожие на черную овечью шерсть. Опытный взгляд Валентина отмечал все мелочи, но главное, что порадовало его – довольно простое лицо негра. Оно принадлежало человеку, явно склонному к наслаждениям, пусть даже нехитрым. Глаза с огромными белками, которые шныряли по сторонам, широкие скулы, короткий, вдавленный у переносицы нос с широкими чувственными ноздрями, широкий толстогубый рот. Такова была наружность того, на кого Валентин возлагал надежду в порученном деле.

Убедившись, что поблизости никого нет и на всякий случай прислушавшись, не позовет ли его из дворца господин, негр быстро заторопился к берегу Сены и вскоре скрылся среди деревьев, за которыми, как хорошо знал Валентин, находился трактир «Голубая черепаха».

Немного выждав, Валентин последовал тем же путем и, подойдя к трактиру, увидел, что негр сидит за столом под толстым развесистым деревом и размашистыми жестами заказывает себе кружку вина.

Все складывалось удачно.

Валентин, не мешкая, подошел к кабачку, кивнул хозяину и, взяв поданную кружку вина, уселся за тот же стол неподалеку от негра. Сделав глоток, он заговорил с ним:

– Как вам нравится у нас в Париже?

Негр, уже опорожнивший полкружки, явно повеселел и стал разговорчив.

– Хорошо, хорошо! – не без труда выговорил он, забавно коверкая слова.

Валентин спросил:

– Вы ведь, кажется, слуга богатого иностранца, который живет во дворце Роган?

Негр важно ответил:

– Я – Гассан, а мой господин – маркиз.

– Я вас сразу узнал. Ведь здесь, в Париже, негров немного. Вы, наверное, приехали со своим господином из Африки? – продолжал допытываться Валентин.

Гассан закивал головой.

– Да, я жил там. Маркиз меня купил и взял с собой. Он очень добрый господин.

– Этому я верю. Как же такому богатому господину не быть добрым? – заметил Валентин, придвигаясь поближе к своему черному собеседнику. – Вы ведь его доверенный слуга?

– Да, я верный слуга маркиза, – ответил Гассан. – Нас было трое братьев. Один уехал с заморским купцом в Венецию, другой остался дома, а я поехал с маркизом.

Валентин переспросил:

– Значит, маркиз был в Африке?

Гассан кивнул:

– Он приехал туда на корабле.

– На корабле? – не отставал Валентин. – Откуда?

– Из Генуи, – ответил негр. – А потом опять поехал в Геную на корабле. И взял меня с собой. О, маркиз очень богатый, все его золото и сосчитать невозможно!

– А ты всего–навсего бедный слуга, который должен подбирать крохи с господского стола, – сочувственно проговорил Валентин, подозвал хозяина и указал на опустевшую кружку негра. – Налейте ему еще! – приказал он и бросил на стол золотую монету.

Негр очень удивился такой щедрости, но охотно принял поданную ему кружку.

– Вино – это вкусно, – проговорил он и одобрительно заметил: – И у вас тоже много денег.

Хозяин тем временем по жесту Валентина принес еще одну полную кружку. Чокнувшись с негром, они выпили за здоровье друг друга. Черный слуга с каждым новым глотком становился все словоохотливее. Пользуясь этим, Валентин продолжал расспрашивать его.

– Вашего господина всегда называли маркизом? – осторожно поинтересовался он.

– Прежде он назывался капитаном корабля, – ответил Гассан, усердно прикладываясь к кружке.

– Капитан корабля, вот как! – притворно удивился Валентин. – А как его звали?

Гассан призадумался и отрицательно покачал феской:

– Не помню.

Валентин переменил тему:

– А здесь у маркиза есть близкие люди?

Этого вопроса негр не понял и с недоумением уставился на собеседника.

Валентин повернул иначе:

– Я хотел сказать – нет ли здесь таких людей, к которым маркиз ходит в гости? Не ездил ли он, скажем, на тот островок посреди Сены?

Гассан таинственно подмигнул и кивнул.

– Да. Гассан притаился и видел.

– Что же ты видел?

Гассан снова подмигнул.

– Он ездил туда на лодке.

Это сообщение показалось Валентину очень важным и, надеясь вызнать еще что‑нибудь, он осторожно спросил:

– А бывает у него во дворце кто‑нибудь посторонний? Ты не заметил?

Негр отрицательно покачал головой:

– Только синьор Бенутти. Гассан слышал и запомнил это имя. Потом они уехали вдвоем.

«Так, – заметил про себя Валентин. – Это надо запомнить». И задал новый вопрос:

– Значит, вы говорите, что ваш господин несметно богат. А откуда оно у него?

Гассан важно ответил:

– У маркиза очень много больших тюков, набитых золотом. А откуда оно, я не знаю.

У Валентина загорелись глаза.

– А где он держит эти тюки?

– Они очень хорошо припрятаны. Маркиз никого к золоту не подпускает и держит в надежном месте. Только Гассан все видел и знает, – ответил негр и хвастливо добавил: – У Гассана тоже много денег. Он их получил в подарок от белого короля.

– Так–так, – сказал Валентин. – Значит, вам не надо золота вашего господина, если у вас и своего довольно.

Но Гассан энергично возразил:

– Нет–нет! Гассан хотел бы еще больше. Тогда он мог бы каждый день пить вино. Много вина, ха–ха! О, вино! Оно такое вкусное.

– Угощайтесь. – Валентин придвинул негру очередную кружку и, как бы между делом, поинтересовался: – А что же ваш господин делал в Генуе?

– О, мой господин – великий мореплаватель! – восторженно ответил негр. – Он объездил много морей. И в Генуе его ждали слава и почет. Дож был очень милостив к маркизу и принимал его на открытой площади перед всем народом.

Валентин уточнил:

– Значит, ваш господин родом из Генуи?

Негр покачал головой.

– Тогда откуда же он?

– Гассан не знает, – твердо ответил негр. – Гассан много знает. Но это – нет.

– Хорошо, – согласился Валентин. – А из Генуи вы с вашим господином приехали сюда вместе?

– Маркиз сначала поехал вперед, а потом позвал к себе Гассана. Тогда и приехали большие повозки, нагруженные тяжелыми тюками. Но только здесь Гассан увидел, что в тяжелых тюках было золото.

Рассказ негра, пусть отрывистый и не всегда связный, все больше интересовал Валентина.

– Клянусь честью! – воскликнул он. – Меня очень удивляет, как такой знатный и богатый иностранец сумел добраться до Парижа живым?

– Да ведь никто не знал, что в тюках находилось золото, – снисходительно пояснил негр.

– Если бы я увидел сразу столько золота, – задумчиво проговорил Валентин, – уж не знаю, что бы я сделал…

Негр усмехнулся.

– Золото – это хорошо. Много золота еще лучше. И мне иногда хочется, очень хочется. Но мой господин добрый, очень добрый.

– Присматривайте за ним получше, – посоветовал Валентин. – А через несколько дней снова приходите сюда и расскажите мне, что интересного увидите или заметите. А я тогда угощу вас несколькими кружками вина. А если вы расскажете мне что‑нибудь особенно важное, тогда я не пожалею и золота.

Гассан удивился:

– Как, кроме вина, вы мне хотите еще и денег давать?

Валентин решительно подтвердил:

– Я заплачу за ваше вино и дам, кроме того, золотой, если вы мне подробно и точно расскажете, что ваш господин делает и что у него во дворце происходит.

Хотя негр уже изрядно выпил и довольно беспечно болтал со своим случайным собутыльником, тут в его душу внезапно закралось подозрение, хотя он и постарался не подать виду, равнодушно спросив:

– А зачем вам все это знать? Может быть, вас соблазняет золото маркиза, и вы хотите поступить к нему на службу? На это не надейтесь. Мой господин не принимает во дворец неизвестных ему людей.

– Что вы! Мне просто интересно узнать побольше о таком занятном иностранце. Поэтому я и хотел воспользоваться помощью такого знающего человека как вы. Уверяю вас, другой причины для любопытства у меня нет, – горячо ответил Валентин. – Расплатившись за вино, которое выпил сам и которым угощал негра, он небрежно заметил: – Но вам, пожалуй, не стоило бы рассказывать вашему господину о нашем разговоре.

Негр захохотал:

– Не такой уж я дурак!

– Нет, конечно, – согласился Валентин и добавил: – Он ведь мог бы совершенно напрасно заподозрить нас в чем‑то нехорошем. Хотя на самом деле я просто люблю иногда рассказать приятелям что‑нибудь новенькое. А ведь в Париже сейчас только и разговоров, что о вашем маркизе. Так вот мне и хочется знать побольше о нем.

– Хорошо, я приду, – пообещал негр, удовлетворенный объяснением своего нового знакомого. – Вино очень вкусное! – Он прищелкнул языком. – Через несколько дней я приду, если найду вас здесь.

– Договорились! – И Валентин радостно потряс протянутую ему черную руку.

Когда Гассан, или Момбас, как он себя иногда называл, направился по дороге домой, его весьма заметно покачивало.

«От этого парня может быть толк, – удовлетворенно подумал Валентин. – С виду он хитер, но вино быстро развязывает ему язык… Ну, мне тоже пора. Виконт удивится, узнав, сколько важного сумел я выведать сегодня».

Явившись во дворец, Валентин быстро разыскал Марильяка. Лукаво ухмыляющаяся физиономия лакея заставила виконта сразу догадаться, что слуга явился с целым ворохом новостей.

– Ну? И что же ты разузнал?

– Не очень‑то много, – ответил Валентин. – Но весьма интересное. Однако через несколько дней я буду иметь честь доложить господину виконту обо всем, что делает этот иностранец, чем владеет и откуда он взялся.

– Значит, ты не узнал его истинного имени и откуда он приехал? – разочарованно спросил Марильяк.

Но Валентин, загадочно ухмыляясь, проговорил:

– Все это вы, ваша милость, легко узнаете и угадаете, если я вам скажу, что этот пришлый маркиз ездил на островок на Сене.

– Он был на острове Жавель? – воскликнул Марильяк. – А откуда он приехал?

– Из Генуи, господин виконт, – уверенно ответил Валентин.

«Клянусь всеми святыми! – подумал Марильяк. – Что же это такое? Проклятый мушкетер погиб возле Павии. И этот иностранец приезжает из Генуи. Неужели мертвые встают из гробов?»

– Он привез с собой несметные сокровища, – заметил лакей.

Но Марильяк, не обратив внимания, продолжал напряженно размышлять: «Нет, это невозможно! Это не он! Такого быть не может! Ведь Марсель Сорбон утонул – его нет среди живых. А между тем такое сходство! А рассказ о шейхе, который мне передал герцог… Нет, тут надо докопаться до правды».

– Еще несколько дней, господин виконт, и вы все узнаете, – заверил Валентин. – Я все выведаю. Этот негр–выпивоха выложит мне все.

Марильяк по–прежнему терялся в догадках, говоря себе: «Что за удивительная загадка? Но ведь это совершенно невероятно, чтобы Марсель Сорбон оказался жив. Но, может быть, он оставил наследника или мстителя?» И, поглядев на лакея, виконт решительно проговорил:

– Теперь, Валентин, особенно важно во что бы то ни стало узнать, не связан ли сейчас или, может быть, был связан этот странный чужеземец с человеком по имени Марсель Сорбон.

– У маркиза, ваша милость, прежде было иное имя, – ответил Валентин. – Но негр не может припомнить. Впрочем, это неважно. Я все равно разузнаю… Господин виконт может положиться на своего верного слугу. Еще несколько дней – и тайна будет раскрыта! Ищейка напала на след и теперь с него не собьется.

VII. ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОЙ МАСКЕ

В большой аллее версальских садов, тянувшейся мимо королевской беседки и носившей название Девичьей аллеи, король устроил смотр великолепным арабским лошадям, подаренным ему маркизом Спартиненто. Короля сопровождали дофин, герцог де Бофор и несколько придворных.

Лошади королю очень понравились, дофин был от них в неописуемом восторге, и только один герцог не нашел для них ни слова похвалы.

В последние несколько дней герцог очень изменился – это заметили многие. Он сделался еще молчаливее и упрямее прежнего и раздражался по малейшему поводу, а то и вовсе без причины.

– Поистине королевский подарок! – восторженно повторял дофин. – Никогда в жизни мне не приходилось видеть такой великолепной шестерки.

– Должен признаться, что у меня подобных лошадей еще не бывало, – ответил король.

Окружавшие их придворные наперебой выражали свое восхищение в самых восторженных словах.

Герцог явно досадовал и скучал, слушая безудержные похвалы подарку странного чужеземца. Он воспользовался первым же случаем, чтобы вместе с королем возвратиться в беседку, окруженную высокой стеной густо посаженных кустов. В этой зеленой стене были устроены ниши, в которых стояли кресла и столы, и были отдельные проходы, ведущие в боковые аллеи.

Король и Бофор уселись в кресла в одной из ниш.

Короля сопровождали, держась на некотором расстоянии, несколько камердинеров – на случай, если бы его величеству вздумалось отдать какое‑либо приказание.

– Вы в дурном расположении духа, кузен, – заботливо обратился король к угрюмому герцогу, в душе которого роились планы новых злодейств и назойливые мысли об этом таинственном чужестранце. – Что случилось? Не получили ли вы дурных новостей из ваших поместий?

– То, что причиняет мне досаду, изменить нельзя, – неохотно ответил герцог. – Я, по крайней мере, уже потерял надежду на это. Все, что я предпринимаю и чему покровительствую, неизбежно рушится и исчезает, а то, что мне враждебно, приобретает силу и почет.

– Вы опять принимаетесь за старую песню, герцог? – с неудовольствием проговорил король. – Поговорим о чем‑нибудь другом… Кстати, мне хотелось бы купить у вас маленький дворец Сорбон – тот старый охотничий дворец. Не продадите ли вы его мне, кузен?

Герцог удивленно приподнял брови.

– Дворец Сорбон? А почему бы и нет, ваше величество? Король – хороший покупатель и может заплатить гораздо больше, чем любой другой.

– Я не торгуюсь, герцог. Скажите моему казначею, и он вам выплатит, сколько вы сочтете нужным, – объявил король и продолжал: – Мне хочется сохранить этот дворец во владениях короны. Вскоре я сам посещу Сорбон… А вам, по–моему, этот дворец не очень‑то нравится?

Герцог пожал плечами и неохотно пояснил:

– Он расположен слишком далеко от Парижа, ваше величество.

– Я хоть недолго побуду вдали от шумной жизни при дворе, – пояснил король. – И сопровождать меня будут всего лишь несколько придворных. Сорбон знаком мне с давних пор, как вы знаете, и мне захотелось увидеть его снова. – Людовик помолчал и, обернувшись к герцогу, объявил: – Я покупаю его, кузен, со всем, что там находится, со всем старинным убранством, с картинами и статуями. Я оставлю там всю старую прислугу. Одним словом, я беру себе дворец Сорбон в том виде, в каком он сохранился до сих пор. И вот еще что, герцог. Серафи де Бофор умерла, давно умерла. Где находится саркофаг, в котором покоится тело вашей столь рано скончавшейся сестры?

– Серафи де Каванак, – с нажимом на фамилию сказал герцог, – умерла во дворце Бофоров в Париже. Но стыд и позор грабителю могил! Саркофаг стоит пустой в фамильном склепе. Тело похищено!

Король ужаснулся и, пристально глядя на герцога, с огорчением переспросил:

– Неужели это правда? Кто мог решиться на подобное?

Герцог, сдерживая вспыхнувшую ярость, отрывисто проговорил:

– Беспутный сын покойной. В этом нет никаких сомнений.

Ответ герцога произвел на короля неожиданно обратное действие, вызвав в нем чувство жалости. Сын увез с собой тело матери. Сын, которого его дядя–герцог настолько не любил, что не позволил видеться с матерью даже изредка, решился на такое и – по утверждению герцога – похитил ее тело, чтобы оплакать и проститься.

– Грустно, очень грустно, – негромко проговорил король. – Ужасно… Саркофаг пуст. А вы никогда не узнавали, герцог, куда было увезено тело бедной Серафи?

– Нет, ваше величество, это для меня до сих пор остается тайной, – мрачно ответил де Бофор.

– У меня было намерение перевезти тело несчастной Серафи де Бофор во дворец Сорбон, в специально выстроенную часовню, – продолжал король. – Но этот план теперь, увы, невыполним. Но я не меняю своего намерения купить у вас дворец, герцог. Здесь, неподалеку, вы найдете маршала и объявите ему о нашем уговоре и о приказе распорядиться об оплате из моей шкатулки. Я хочу выполнить хотя бы это намерение, пока и ему что‑нибудь не помешало.

Герцог встал и молча вышел из ниши, чтобы исполнить повеление короля.

Начинало смеркаться. Камердинеры приблизились, чтобы зажечь свечи в лампах, развешанных на ветвях над нишей. Но король не позволил этого сделать и отослал прислугу. Ему хотелось посидеть одному в тишине, чтобы спокойно поразмышлять.

Когда празднества и приемы следуют один за другим, то вынужденный обязательно присутствовать на них человек рано или поздно начинает мечтать хоть о небольшой передышке, хотя бы о нескольких спокойных минутах. Именно это и происходило с королем Франции, который не чурался никаких развлечений и шумных праздников. Но и они порой начинали ему надоедать.

Когда Бофор уже отошел на несколько шагов, король вдруг встрепенулся. Ему послышался шорох в кустах за спиной. Обернувшись, он увидел руку, раздвинувшую ветви зеленой стены беседки.

Резко встав, король спросил:

– Кто здесь?

– Только одно слово, ваше величество, – послышался в ответ звучный голос.

И через мгновение перед удивленным королем выпрямился во весь рост статный незнакомец, одетый в черное. Людовик вопросительно смотрел на него.

– Кто вы такой? – помедлив, спросил король и заметил себе: «Человек в черной маске…»

И в самом деле, лицо незнакомца скрывала маска черного цвета. Уже давно не появлялся перед королем этот ряженый. Прежде он являлся довольно часто. И вот он снова здесь, словно вынырнув из сгущающейся вечерней темноты.

– Герцог де Бофор сказал вам, ваше величество, что тело несчастной Серафи де Бофор похищено Марселем Сорбоном. Ваше величество, это ложь!

Король изумленно спросил:

– Откуда вы это знаете? Вы хотите сказать, что тело Серафи не похищено?

Человек в черной маске почтительно, но твердо сказал:

– Тот, кого обвиняет герцог де Бофор, с печалью преклонил бы колени и помолился у гроба своей матери. Но Марсель Сорбон не нашел тела, ваше величество. Более того, герцог запретил ее сыну, своему племяннику, вход во дворец и в подземелья. Он без устали преследовал Марселя Сорбона, чтобы предать его смерти, настолько он ненавидел сына своей сестры.

Людовик спросил:

– Ну а вы знаете, где находится тело?

Незнакомец в черной маске решительно ответил:

– Я обязательно отыщу его. Скорее всего, оно все еще находится в фамильном склепе Бофоров.

Король поморщился.

– Одни только слухи и предположения. Ничего кроме слухов и предположений.

– Я добуду достоверные сведения, ваше величество. – И таинственный собеседник короля отступил назад и скрылся среди сомкнувшихся ветвей.

К нише кто‑то приближался. Это возвращался герцог. Его сопровождали маршал Ришелье и несколько придворных.

Когда король выходил им навстречу, герцог Бофор заметил мелькнувшую неясную тень и, остановившись, вскрикнул:

– Здесь кто‑то был!

– Кто‑то чужой? – спросил Ришелье.

Бофор зарычал:

– Наверняка этот негодяй в маске снова появился…

Тут к ним приблизился король и спросил:

– Вы заметили что‑нибудь? Здесь только что был человек в черной маске. Он говорил со мной.

Ришелье возмутился:

– Какая неслыханная дерзость! Посметь нарушить покой короля даже здесь!

– Но кто же прячется под маской? – задумчиво спросил Людовик.

– Ну, сейчас мы это узнаем! – в бешенстве заорал Бофор.

– Сделайте это, герцог, – невозмутимо поддержал его король и, обернувшись к придворным, заметил: – А нам пора во дворец.

Герцог де Бофор был охвачен припадком невероятного бешенства, которое овладевало им в подобные минуты. Этот ненавистный незнакомец, который уже не раз осмеливался незваным являться к королю и угрожать герцогу, этот некто, прячущийся под маской, который ведет некую тайную и опасную интригу, – он наконец должен быть схвачен во что бы то ни стало.

И герцог не стал терять времени. Он послал камергера де Турильона предупредить часовых, охранявших все выходы из сада, а сам отправился во дворец и приказал дежурному офицеру дворцовой стражи немедленно оцепить сады и затем тщательно обыскать все закоулки, где могла спрятаться эта проклятая Черная маска.

Вооружившись заряженным пистолетом, Бофор, не мешкая, возвратился в сад, чтобы самому принять участие в поисках неведомого врага.

Все приказы герцога были немедленно исполнены.

Офицер дворцовой стражи прежде всего усилил надзор за всеми выходами. Правда, он не решился сказать герцогу, что от этого может быть мало толку – во многих местах сад не был огорожен. Чтобы уйти, вовсе не надо было выходить через ворота и калитки, у которых стояли часовые.

Тем временем слуги принесли множество пылающих факелов и раздали их солдатам.

Затем офицер разослал отделения солдат осмотреть все аллеи и заросли. Это тоже было, конечно, бесполезно, – в темноте наступившей ночи хорошенько обыскать обширные сады просто невозможно. Но приказ есть приказ, и дежурный офицер сам отправился на поиски во главе одного из отрядов, хорошо понимая, что аллеи еще можно осмотреть, как и некоторые лужайки, но уж непролазные заросли кустов и разбросанные повсюду рощи обыскать хоть с какой‑то надеждой на успех – просто невозможно.

Герцог де Бофор метался по аллеям, держа наготове пистолет, взмахами которого он указывал сопровождавшим его солдатам – ищите там, посмотрите тут. В черной его душе кипели ненависть и страх. В глазах снова вспыхивал демонический огонь, наводивший ужас на видевших его. Все черты его лица дышали злобой и жаждой убийства. Он всегда выглядел настоящим чудовищем, когда им овладевало это сатанинское бешенство.

Бросившись вперед по одной из аллей, он уже в одиночку – солдаты отстали – лихорадочно разводил ветви кустов, заглядывая в непроглядную темноту. Проклятья срывались с его уст.

– Ты не уйдешь от меня, проклятая маска! – рычал герцог, брызжа слюной. – Клянусь тебе, ты не уйдешь! Смерть найдет тебя, и я ей помогу. Как бы ты ни прятался, ты не скроешься от меня!

Но все поиски были напрасны. Герцог метался по аллеям, потрясая пистолетом и изрыгая проклятия, время шло, а незнакомца в черной маске нигде не было.

Герцог, еще не теряя надежды, направился к главному входу, где находился дежурный офицер, руководивший поисками. Если никто из часовых не заметил человека в черной маске, значит, тот пытался пройти здесь и наверняка еще находится где‑то в садах.

Герцог быстрым шагом проходил мимо солдат и факельщиков. Их было так много, что казалось, будто сады ожили и сами деревья перекликаются громкими, встревоженными голосами. Солдаты продирались сквозь заросли, заглядывали в фонтаны и даже на всякий случай ощупывали стоявшие тут и там статуи.

Герцог поравнялся с той нишей, где недавно сидел с королем. Здесь он не собирался искать, уверенный, что тут‑то никого не может быть. Но в то мгновение, когда де Бофор приблизился, из ниши выступил человек в черном.

Герцог едва не споткнулся от неожиданности и прорычал:

– Кого тут носит?

– Разве вы не узнаете меня, Анатоль де Бофор, убийца бедной Серафи? – прозвучало в ответ.

Рыча от бешенства, герцог проревел:

– Кто ты? Долой маску!

Звучный голос гневно прервал его:

– Ах, так вы меня не узнаете?.. Я поклялся насмерть бороться с тобой, чтобы избавить мир от негодяя. Потому что все твои замыслы сеют только проклятия и гибель. Страшись часа мщения и возмездия, потому что он наступит и для тебя. Ты забыл, что ни один человек, как бы высоко он ни вознесся, не может грешить и погружаться в пучину преступлений, надеясь, что его настигнет лишь небесный суд и кара. Справедливость есть не только на небе, но и на земле. И ты не избегнешь возмездия, негодяй!

– Смерть тебе… – прошипел Бофор и в упор выстрелил в незнакомца в черной маске. Громкий выстрел эхом прокатился по гулким аллеям сада, в воздухе резко запахло пороховым дымом и гарью.

Незнакомец отшатнулся и упал. Герцог бросился вперед – он был уверен, что убил неизвестного. Теперь оставалось только сорвать маску, чтобы узнать жгучую тайну.

Но неведомый враг оказался жив и невредим. Он вскочил с земли и протянул герцогу пулю, сплющенную и еще теплую.

– Возьмите, Анатоль де Бофор, – раздался его голос, – и убедитесь, что мера ваших преступлений переполнилась. Вы хотели убить меня, как пытались сделать это с Марселем Сорбоном, но приближается час возмездия. Страшитесь! Час суда близок!

– Стража! – завопил герцог срывающимся от ярости голосом и, отбросив пистолет, выхватил из ножен шпагу. – Стража, сюда!

Его бешеный рык прокатился по аллеям. Солдаты стремглав, не разбирая дороги, бросились на грозный призыв. Со всех сторон примчались факельщики, и через несколько минут вокруг герцога собралась большая растерянно озиравшаяся толпа.

– Схватите его! Он здесь! – заорал герцог.

Понукаемые герцогом, солдаты обшарили каждый кустик. Часовые у выходов никого не заметили. Герцог рычал от бешенства, потрясая шпагой.

Но все было напрасно. Человек в черной маске бесследно исчез, словно растаял в воздухе.

VIII. ВСТРЕЧА С ОТРАВИТЕЛЬНИЦЕЙ

Вечер был темный и ветреный. По опустевшим улицам Парижа поспешным шагом шла девушка, закутанная в темный широкий плащ. Беспрепятственно миновав сторожевую заставу, она направилась к одному из предместий, которые кольцом охватывали город.

Чтобы защититься от бьющих в лицо порывов ветра, девушка низко надвинула капюшон плаща. Впрочем, может, она просто хотела спрятать свое бледное лицо, выражавшее мрачную решимость. Если бы кому‑нибудь удалось заглянуть под надвинутый капюшон, он разглядел бы черты, дышавшие страданием и отчаянием. Черные вьющиеся локоны обрамляли тонкое лицо.

Девушка, пустившаяся в путь в столь неурочный час, была невестой погибшего мушкетера. Некогда блиставшая красотой и счастьем, Роза–Клодина сильно переменилась. Смерть Виктора потрясла ее. Несчастье исказило ее черты, окрасив мрачным отчаянием. Неумолимая смерть похитила у нее все, что составляло ее счастье и светлые радостные надежды. Теперь ей уже не на что было надеяться.

Но жив был еще тот, кто преследовал ее жениха, готовя его страшную гибель. Она всей душой ненавидела этого подлого человека, уготовившего смерть Виктору. И вся ее любовь, потеряв теперь цель, превратилась в ненависть к тому, кто украл ее счастье. И все ее существо желало только одного – отмщения губителю.

Справедливая судьба избрала и назначила эту хрупкую девушку орудием мщения Марильяку за все его подлые преступления.

Виконт, хоть и был отстранен от двора, жил по–прежнему безбедно и безнаказанно. И никому не приходило в голову, что это он погубил несчастную герцогиню де Рубимон, пытаясь отравить маркизу де Помпадур. Об этом ведал только Бог, и мера терпения переполнилась. Провидению было угодно избрать Розу–Клодину, чтобы свершить правый суд и оборвать преступную жизнь виконта.

За городскими воротами, неподалеку от руин древнего монастыря, стояло несколько утопавших в разросшихся садах домишек.

Роза–Клодина по заросшей тропинке обогнула крайний домик и приблизилась к развалинам монастыря, окруженным старыми мрачными деревьями. Должно быть, эти развалины и были целью ее пути.

Вокруг не было ни души, и это объяснялось не только поздним часом – люди избегали этого места, почему‑то пользовавшегося дурной славой. Но какой страх может остановить отчаявшегося человека? Для него страха просто не существует, он не боится даже смерти, ибо несчастье, наложив свою тяжелую руку на душу, делает эту душу безразличной к опасностям.

Что же искала Роза–Клодина у этих неприветливых развалин?

Она приблизилась к стенам, местами давно обрушившимся от времени, и остановилась, оглядываясь в поисках прохода. Ей вспомнилось, что окрестные жители избегали приближаться к монастырю, считая, что здесь нечисто. Говорили, что призраки монахов бродят по развалинам, что оттуда по ночам слышится дьявольский хохот и сквозь проломы окон виден мерцающий свет, словно кто‑то зажигает свечи в монастырских кельях.

Внезапно внимание Розы привлек неожиданный отблеск слабого света. Перебравшись через кусок обвалившейся стены, она увидела у самой земли небольшое светящееся оконце. В сгустившейся темноте оно казалось ярким горящим квадратиком.

Чтобы подойти к нему, Розе пришлось снова перебираться через груды осыпавшихся камней. Когда она уже почти достигла цели, рядом с ней в непроглядной темноте вдруг раздался негромкий хохоток.

Хотя девушка не испытывала никакого страха, пробираясь в кромешной темноте через развалины, этот неожиданный звук заставил ее вздрогнуть. Но через мгновение она взяла себя в руки и громко спросила, вглядываясь в темноту:

– Кто здесь?

Ответа не последовало.

– Кто‑то здесь прячется, – сказала Роза себе и негромко крикнула: – Эй, я тебя все равно найду! Или ты думаешь, что напугал меня?

И тут снова совсем рядом кто‑то захихикал и несвязно забормотал. Девушка не разобрала ни одного слова, но ей удалось разглядеть неясную тень, скорчившуюся почти у самых ее ног. Она мгновенно наклонилась и цепко ухватила эту самую «тень». Ее рука почувствовала грубую ткань.

Роза–Клодина резко спросила:

– Эй, я тебя поймала! Что ты делаешь здесь среди ночи? Пугаешь людей, бездельник?

– Нет, я… Не я… Нет, я… Не я… – забормотал в ответ визгливый голос, и по бессвязным словам Роза поняла, что это какой‑то безумец.

– Кто ты? – настойчиво повторила она. – Я вижу, что ты мальчишка. Но что ты делаешь здесь? Как тебя зовут?

– Я Рауль! Дурачок Рауль! – ответил мальчишка, прятавшийся среди камней, и встал.

Роза–Клодина повторила:

– Что ты здесь делаешь?

Мальчишка что‑то промычал, но потом вдруг довольно связно проговорил:

– Я здесь часто сижу ночью. Слышишь, как воет буря? Славная песня, и я ей подтягиваю.

– Но где же ты живешь, мальчуган? – спросила Роза.

При слабом свете выкатившейся из‑за тучи луны она разглядела, что перед ней парень лет двадцати, на первый взгляд казавшийся гораздо моложе.

Рауль снова бессмысленно расхохотался.

– Где я живу? – повторил он.

– Скажи мне, как ты здесь оказался? – стараясь не рассердить помешанного громким голосом, почти прошептала Роза.

– Хе–хе, как я здесь оказался? – передразнил ее парень.

– Где твой дом? – настойчиво напомнила она.

Рауль хохотнул и махнул рукой.

– Там. Разве вы не знаете? Вон там, внизу, в монастыре.

Роза насторожилась.

– Там живет старуха Гальконда, не правда ли?

Рауль снова захихикал.

– Старуха Гальконда – моя мать.

– Вот как, ты ее сын! – обрадовалась Роза. – Это хорошо. Значит, ты можешь отвести меня к ней или показать, как пройти. Здесь у вас трудно самому отыскать дорогу. Скверное место…

– Прекрасное место! – выкрикнул обиженно парень. – Рауль сидит здесь до полуночи и слушает, как доносится пение.

Роза–Клодина нетерпеливо спросила:

– Где же старуха Гальконда?

– Там, внизу, – ответил Рауль и показал на крошечное освещенное оконце у самой земли.

– Там, внизу, вы живете? – переспросила девушка.

Рауль кивнул и довольно связно пояснил:

– Раньше мы жили в Париже. Там было хорошо. Но потом мою мать посадили в тюрьму. Когда она вышла, у нас не было дома и ничего не было. Тогда мы пошли в старый монастырь. И вот теперь мы здесь.

– И никто вас отсюда не прогоняет? – спросила Роза.

Дурачок посмотрел на нее своими бессмысленными, словно остекленевшими, глазами и снова засмеялся:

– Кто нас прогонит? Здесь нет никого, кроме нас. О, здесь так хорошо! Но моя старая мать почему‑то все время говорит, что мы недолго пробудем в этом старом монастыре. Почему, ты не знаешь?

– Не знаю, – ответила Роза, чем явно огорчила дурачка, и поспешно попросила: – Отведи меня к твоей матери.

Рауль, ни слова не говоря, повернулся и полез через груду камней, за которой оказалась небольшая калитка, закрывавшая вход, пробитый в сохранившейся старой стене. Девушка следовала за ним, стараясь не споткнуться. Упасть на острые обломки камней было легче легкого, так как разглядеть что‑либо дальше вытянутой руки было невозможно.

– Неужели вы и зимой живете в монастыре? – спросила Роза недоверчиво.

Рауль даже не обернулся – он то ли не расслышал ее слов, то ли не понял. Роза же снова спросила – на этот раз о другом:

– А окрестные жители знают, что вы здесь живете?

На этот раз Рауль отозвался:

– Сюда редко приходят. Матушка Гальконда и я всегда одни.

Это было унылое, безрадостное место. В призрачном свете вновь выглянувшей бледной луны Роза увидела, что оказалась то ли во дворе, то ли на небольшой площади, заросшей высокой жесткой травой. Посреди нее торчало старое корявое дерево, а под ним темнел высокий каменный остов полуразрушенного колодца.

Рауль свернул налево и начал спускаться по выщербленным каменным ступеням, которые, казалось, вели в какой‑то погреб. Роза–Клодина, каждый раз нащупывая ногой ступень, осторожно спускалась за своим провожатым.

Вдруг откуда‑то снизу раздался пронзительный голос:

– С кем это ты там разговариваешь, Рауль?

– К нам гости идут! – прокричал в ответ дурачок.

Внизу что‑то скрипнуло, и под сводом каменного коридора, к которому спускались ступени, мелькнул слабый огонек зажженной свечи.

– Осторожней! – крикнула неясная фигура тем же пронзительным голосом. – Здесь нетрудно сломать себе шею!

Через несколько шагов Роза–Клодина разглядела сгорбленную тощую старуху с темным цыганским лицом. Она была одета в красную юбку, грязную потерявшую цвет рубаху и старую кофту, накинутую на плечи. Седые растрепанные волосы неряшливыми космами обрамляли ее лицо. Зоркие, колючие глаза старухи вглядывались в спускавшихся по ступеням. Легкий удивленный смешок показал, что она разглядела неожиданную гостью.

– Вот матушка Гальконда, – пробормотал Рауль и тут же повернул назад, быстро взбежав по ступеням наверх, – туда, где можно слушать вой ветра и подпевать ему, наслаждаясь всей душой.

Старая Гальконда воскликнула:

– Спускайтесь, милая моя, спускайтесь. Только осторожней. Здесь скверные ступени.

Когда Роза наконец шагнула с последней щербатой ступеньки на ровный каменный пол, старуха спросила:

– Вы меня ищете?

– Если вас зовут Гальконда, то да, – ответила Роза и тут же встрепенулась: – Но та ли вы Гальконда, что прежде жила на улице Риволи?

Старуха тихонько рассмеялась, но смех этот показался Розе каким‑то деланным.

– Вы ищете, моя милая, мадам Эвелину де Гальконд, племянницу маркизы Бранвиль? Что ж, вы не ошиблись. Ту, кого вы искали, вы уже нашли.

– Но как вы оказались здесь? – с внезапным сочувствием спросила Роза–Клодина.

– Что ж, это случилось совершенно просто, – ответила старуха, поднося свечу поближе к лицу девушки, должно быть, чтобы получше разглядеть и запомнить черты неожиданной гостьи. – Какой ужасный конец постиг маркизу Бранвиль, мою тетушку, вы, вероятно, знаете?

– Нет, – покачала головой Роза. – Я только слышала, что ее считали великой отравительницей. Это ведь правда?

Старуха ухмыльнулась и сказала:

– Пройдите для начала в комнату и присядьте. А я уж вам все расскажу. Этот дурачок Рауль ушел, так что никто не станет перебивать нас глупыми вопросами. Проходите.

Она повернулась и, пройдя несколько шагов, отворила высокую дверь на скрипучих петлях. Роза шагнула следом за ней и оказалась в низком, но довольно большом помещении с каменными сводами. Выглядело оно довольно мрачно в слабом свете свечи, которую старуха несла в руке. В двух дальних углах этого подземного убежища были навалены бесформенные груды веток и листьев, служивших, как догадалась Роза, постелями его обитателям. Несколько колченогих стульев с высокими спинками и трехногий резной стол составляли все убранство этого жилища. Они стояли у одной из многочисленных массивных колонн, поддерживавших нависающие своды.

Старуха жестом пригласила гостью к столу, поставила на него свечу и пододвинула один из стульев, приглашая присесть. Затем опустилась на стул с другой стороны стола.

Бросив на Розу пристальный взгляд, Гальконда откашлялась и начала:

– Я попробую вам рассказать все, что я знаю о маркизе Бранвиль, моей тетушке. Я ведь сразу догадалась, что вы пришли за порошком, который она мне оставила. Или я ошибаюсь?

Роза, поколебавшись, пояснила:

– Я слышала, что вы продаете надежное средство, с помощью которого можно помочь отправиться в мир иной тому, кто этого заслуживает.

– Это порошок Бранвиль! – воскликнула старуха. – Из‑за этого сладкого порошка я вынуждена была долгое время провести в темнице и потеряла все свое имущество. Да, я стала нищей, но зато искусство составлять такие яды дается не каждому. Вы получите, моя дорогая, заветный порошок маркизы Бранвиль. Я не спрашиваю, зачем и для кого он вам нужен. Но я хочу рассказать вам, что случилось с моей тетушкой маркизой. Это короткая, но весьма поучительная история.

– Расскажите, – согласилась Роза.

– У господина Обре, высокопоставленного чиновника из древнего и богатого дворянского рода, – начала странная старуха, – были две дочери – моя мать, которая вышла замуж за господина Гальконда, благодаря чему появилась на свет я, и Мария–Маргарита, которую против ее желания насильно выдали замуж за маркиза де Бранвиль. Хотя маркиз по родовитости и богатству был равен моей тетушке и вдобавок служил полковником в королевской гвардии, моя тетушка не любила его. Надо сказать, вполне заслуженно. Он был гулякой и развратником, и до собственной жены ему было мало дела. Она же, красивая и неглупая, довольно быстро утешилась – обожателей у нее было множество. Поговаривали, что она знала тайный способ завлекать и обвораживать самых неприступных мужчин. – Старуха помолчала, словно припоминая былое, и продолжила: – В одном из походов маркиз познакомился и завел дружбу с неким капитаном Сен–Круа, ловким и опасным авантюристом, не знавшим, что такое совесть. Моя тетушка, кстати, тоже не была ею обременена, она была вполне под стать этому самому капитану. И не удивительно, что скоро капитан стал ее любовником. Но хотя об этом сплетничал весь Париж, господина маркиза почему‑то не трогало, что его супруга наставляет ему рога. Надо сказать, что она поначалу затеяла эту интрижку именно для того, чтобы пробудить в собственном супруге внимание к себе и ревность. Однако этого не случилось. Убедившись, что ее желанию не суждено осуществиться, мадам Бранвиль развелась с мужем, рассчитывая спасти хотя бы остатки своего приданого.

– И маркиз не противился этому? – спросила Роза.

– Слушайте дальше! – продолжала старуха. – Тогда было безбожное время… Да и теперь оно не лучше… Так вот. Мой дедушка, господин Обре, хотел положить конец этому затянувшемуся скандалу, порочившему его доброе имя. А тогда, как, впрочем, и теперь, использовались тайные приказы, которые выдавал двор и по которым можно было без всякого суда и следствия заключить кого угодно в казематы Бастилии. Вот мой дедушка и добыл такой приказ об аресте Сен–Круа. Но это оказалось роковой ошибкой. Больше того, это оказалось маслом, подлитым в огонь. Потому что маркиза все‑таки любила этого арестованного пройдоху–капитана, и смертельная ненависть к отцу вспыхнула в ее сердце. Никто и не заподозрил, какая страшная перемена произошла в ней и какие это будет иметь последствия. А проклятый Сен–Круа встретил в Бастилии старого знакомого, такого же авантюриста, как он сам. Это был итальянец по имени Францескари, опытный и искусный составитель самых страшных ядов. Францескари передал капитану многие секреты и рецепты и обучил его главным приемам своего страшного ремесла. И надо сказать, что Сен–Круа показал себя превосходным учеником. И вот когда маркиза нашла случай навестить своего любовника в Бастилии, ему стоило лишь намекнуть, как она с радостью согласилась извести собственного отца.

– Дочь согласилась убить собственного отца?! – словно не веря ушам, переспросила Роза.

– Там, где правит ненависть, все остальное отступает на второй план, – снисходительно пояснила племянница отравительницы. – Вскоре господин Обре внезапно скончался в своем имении близ Парижа. Никто, конечно, и заподозрить не мог, что его отравила собственная дочь.

– Ужасно! – вскрикнула Роза.

– Но на этом дело не кончилось, – продолжала старуха. – Марию–Маргариту де Бранвиль обуяла демоническая страсть к отравительству. Она достигла в этом большого искусства, и жертвы одна за другой умирали от рук ее и ее любовника. – Старуха покачала головой. – Сен–Круа больше всего на свете любил деньги. Но у маркизы, кроме моей матери, были еще два брата, которые и должны были наследовать богатства старого Обре. И, конечно, Сен–Круа без колебаний решил избавиться от них. Разумеется, тем самым надежным способом, который они с маркизой многократно опробовали. Не в его привычках было откладывать столь важное дело в долгий ящик. Подкупить одного из слуг оказалось делом несложным, и вскоре оба брата скончались, отведав отравленного паштета. Трупы анатомировали и обнаружили несомненные признаки яда, но никому и в голову не пришло заподозрить в столь страшном преступлении сестрицу погибших и ее любовника. Так продолжалось довольно долго, и оба они твердо уверовали в свою безнаказанность. – Старуха помолчала. Затем продолжила свой рассказ: – Но они заблуждались. Все наконец открылось самым неожиданным образом. Сен–Круа пользовался стеклянной маской, когда перегонял яды, чтобы случайно не вдохнуть пары. Но однажды он неловко повернулся, маска упала, и Сен–Круа, вдохнув ядовитый воздух, упал замертво. Может быть, если бы его вытащили из этой комнаты, он бы выжил. Но никого не было рядом и некому было ему помочь.

– Это возмездие, – пробормотала Роза–Клодина. – Он умер от того яда, которым убивал свои жертвы.

– Явились полицейские чиновники, чтобы описать оставленное им имущество. В лаборатории обнаружили множество химических веществ в колбах и банках. И все бы так и осталось, если бы один из чиновников не обратил внимания на невзрачный деревянный ящичек. В первом его отделении под крышкой лежала записка, в которой Сен–Круа просил нашедшего передать ящичек маркизе де Бранвиль в случае его смерти. Однако чиновник не стал торопиться и, вскрыв потайное отделение, обнаружил запас искусно составленных ядов в крошечных бутылочках и аккуратных коробочках. Это были те самые страшные средства, с помощью которых Сен–Круа и его сообщница извели не только множество людей, но и животных, на которых испытывали вновь составленные яды, проверяя, не останется ли следов, свидетельствующих об отравлении.

– И теперь этой тайной владеете вы? – прошептала Роза.

– Подождите, милочка, мой рассказ близится к концу. И тогда вы сможете мне объяснить, чего вы хотите от меня. – Старуха снова помолчала и, вдруг подмигнув, злорадно ухмыльнулась: – Но в том ящичке, кроме ядов, нашли также письма от маркизы и расписку в получении двух тысяч ливров от того слуги, что помог отравить братьев Обре. Все стало ясно. Маркиза же, узнав о смерти своего сообщника, поспешила в Париж. Каким‑то образом ей стало известно, что полицейские нашли тот ящичек, но она не знала, что им удалось познакомиться с его содержимым. Она попыталась получить в полиции этот ящик, но когда ей его не отдали, а даже поинтересовались, где она намерена остановиться в Париже, маркиза мгновенно все сообразила и, не теряя времени, уехала из Франции. Обосновавшись в городе Люттихе, стала выжидать. А в парижскую полицию явился некий Ла Шоссе, чтобы получить деньги, доверенные им внезапно умершему Сен–Круа. Он даже точно указал, где в жилище покойного должны были храниться деньги. Это обстоятельство не оставило у полиции сомнений, что Ла Шоссе был близко знаком с Сен–Круа. Его тут же арестовали, и он в конце концов признался, что с его помощью маркиза и капитан обменивались письмами. Вскоре же стало известно, что де Бранвиль однажды показала одной из своих знакомых ящичек со склянками, сказав, что в них находится замечательное средство, чтобы мстить врагам.

– Мне тоже нужен яд именно для этой цели! – вырвалось у Розы. – Но маркиза пользовалась им не для мщения, а для убийств.

Старуха пристально взглянула на нее, покачала головой и продолжала:

– А когда этого Ла Шоссе подвергли пытке, он признался, что по поручению Сен–Круа и с помощью полученного от него яда отравил братьев Обре и что маркиза де Бранвиль знала об этом. Ла Шоссе был колесован. Маркизу тоже приговорили к смерти, но это ее не пугало – в Люттихе она чувствовала себя в полной безопасности, и даже не побеспокоилась переменить свое имя. Тогда опытный соглядатай по имени Дегре с восемью надежными помощниками был послан в Люттих. Там он передал городскому совету все изобличающие маркизу документы и просил выдать опасную отравительницу. Советники не пожелали официально вмешиваться в это дело, но пообещали не препятствовать аресту маркизы. Она же, узнав от надежных людей о грозящей опасности, отправилась в монастырь, куда полицейские и не посмели бы сунуться. Но Дегре сумел перехитрить ее. Он переоделся аббатом, отправился в монастырь и при первом же удобном случае представился маркизе, назвавшись вымышленным именем и пояснив, что он остановился передохнуть по дороге в свой приход. Она ничего не заподозрила. Ей даже понравился любезный аббат, рассыпавшийся в комплиментах и чуть ли не на второй день признавшийся ей в любви. Поэтому, когда он предложил ей совершить прогулку в близлежащую рощу, маркиза без колебаний согласилась. Но едва они вышли за монастырские стены, он арестовал ее.

– Тщеславная дура попала в грубую ловушку, – презрительно проговорила Роза–Клодина.

– Но маркиза попыталась спастись, попробовав соблазнить Дегре. Однако ничего не вышло. На границе их встретили судьи, чтобы сразу же допросить. Маркиза попробовала отпираться от всех обвинений, но тут между ее бумагами отыскались листки с рецептами ядов, и Бранвиль была вынуждена признать свой почерк. В этих же бумагах находилась рукопись «Моя исповедь», в которой маркиза подробно описывала собственные преступления. На допросе она объявила, что все это сочинила в припадке безумия и свалила все преступления на Сен–Круа, который рассказывал ей о своих делах и намерениях. Судьи приговорили ее к пытке. Как только она увидела страшные орудия, с помощью которых у нее собирались вырвать признание, мужество покинуло ее, и она тут же созналась в сообщничестве. Вскоре ее казнили на городской площади… Такова печальная история маркизы де Бранвиль, сестры моей матери.

Роза–Клодина поежилась и спросила:

– А почему вы оказались в тюрьме?

Старуха сердито нахмурилась и зло проговорила:

– Меня обвинили в том, что я, будто бы узнав секреты своей тетушки, пользовалась ими. Но доказать они все равно ничего не смогли и вынуждены были выпустить меня.

– Но у вас есть верный, быстродействующий яд? Не правда ли? – с надеждой спросила Роза.

– Вспомните маркизу, – проговорила старуха и спросила: – Для кого вам нужен такой яд?

– Для моего смертельного врага, которого я ненавижу! Он должен умереть. И если он не умрет от вашего яда, то этот кинжал убьет его! – гневно проговорила Роза, вынимая из‑за лифа маленький блестящий клинок.

– Он обманул вашу любовь? Злой человек, злой! Я вас понимаю, – хихикнула Гальконда.

Роза–Клодина вспыхнула:

– Это преступник, десять раз заслуживший смерть! Не спрашивайте его имени, я не могу его назвать.

– Каким же образом вы хотите его отравить? – после небольшой паузы поинтересовалась старуха.

– Пока не знаю. Но умереть он должен во что бы то ни стало. Тогда я и сама охотно пойду на смерть.

– Вы полны мужества и решимости, этого у вас не отнимешь, – покачала всклокоченной головой старая Гальконда и с сожалением добавила: – Вы так прекрасны. Мне жаль вашей молодой жизни.

Роза решительно ответила:

– Я спокойно умру, как только сумею отомстить за себя.

– Что ж, – поразмыслив, проговорила старуха и пристально взглянула на девушку. – Я могу дать вам средство, которое убьет неверного любовника и вас в одно и то же мгновение! Есть очень сильный яд. Намажьте им свои прелестные губки и постарайтесь поцеловать того, кого вы обрекли на смерть. Если вы сумеете это сделать – он обречен. Но вместе с ним умрете и вы!

– Да, да! – обрадовано воскликнула Роза. – Дайте мне этот яд! Отравленный поцелуй принесет ему смерть! Я хочу этого! Дайте мне этот яд, и я заплачу за него чистым золотом.

Гальконда, не отвечая, несколько мгновений вглядывалась в раскрасневшееся от возбуждения лицо девушки, испытывая нечто вроде сожаления. Такая юная, она готова заплатить собственной жизнью, лишь бы лишить жизни другого.

– Поспешите, я должна возвращаться в город, – нетерпеливо напомнила Роза.

Казалось, старуха колеблется. Но потом она медленно встала и вышла в темный коридор. Слышно было, как она роется там, звеня склянками, что‑то ищет и никак не может отыскать. Наконец, когда Роза уже начинала терять терпение, старуха появилась, неся небольшую бутылочку. Подойдя к столу, она придвинула свечу поближе, оглядела запыленную склянку и, подхватив край подола своей рваной юбки, тщательно вытерла бутылочку.

– Вот возьмите, – наконец сказала она, подавая пузырек Розе–Клодине.

Девушка взяла склянку и посмотрела на свет – несколько капель прозрачной бесцветной жидкости едва покрывали донышко.

– Это яд? – спросила Роза.

Старуха закивала:

– Да, моя дорогая. И очень сильный!

Роза засомневалась:

– Но здесь всего несколько капель…

Старуха со снисходительной уверенностью заверила:

– Их вполне достаточно, чтобы отправить в мир иной двух, а то и трех человек.

Роза вздохнула с некоторым облегчением и спросила:

– Сколько я должна вам заплатить?

– Десяти франков вполне достаточно, – осторожно проговорила Гальконда.

Роза вынула золотую двадцатифранковую монету и, протянув ее старухе, проговорила:

– Это вам добавление к моей благодарности.

Вытаращив глаза от удивления, Гальконда едва не икнула и, схватив руку девушки, приникла к ней сухими сморщенными губами.

– Вы ангел! Вы ангел, моя дорогая! – повторяла она, пряча в складках юбки золотую монету. – Я так рада вам помочь! Я ведь вовсе не такая жадная и скаредная, как болтают обо мне люди.

Не слушая бормотание старухи, Роза спрятала таивший смерть пузырек в вырезе лифа. Что ж, теперь у нее есть неотразимое и верное оружие. Подумав об этом, она решительно поднялась.

– Мне пора!

Гальконда взяла свечу и медленно побрела к лестнице. Там она остановилась и, продолжая светить высоко поднятой свечой, следила, как Роза идет вверх по ступеням.

Уже поднявшись почти до середины, Роза–Клодина невольно оглянулась на оставшуюся внизу старуху – племянницу ужасной маркизы де Бранвиль, страшной отравительницы, окончившей жизнь под топором палача. И ее наследницу и последовательницу в страшном ремесле.

Гальконда вдруг встрепенулась и окликнула:

– Подождите, моя милая, я все‑таки провожу вас хотя бы до выхода.

Кряхтя и что‑то бормоча себе под нос, она взобралась по лестнице. Преодолев еще несколько крутых, щербатых ступеней, они вместе переступили порог во двор. Сильный порывистый ветер грозил задуть свечу, и старуха, прикрывая пламя ладонью, крикнула:

– Рауль!

– Оставайтесь здесь, – сказала ей Роза–Клодина. – Ваш сын подождет меня там и выведет из монастыря.

– Рауль! – снова закричала старуха.

Где‑то недалеко посыпались камни, и следом раздался негромкий идиотский смешок.

Старуха пригляделась и сказала:

– Вон он где! Ну что ж, моя дорогая, до свиданья. Все будет хорошо. Доброй ночи!

Роза–Клодина всмотрелась в темноту. Крупные капли дождя упали ей на лицо. Она плотней завернулась в плащ и снова низко надвинула капюшон. Рауль молча топтался рядом.

– Выведи меня на дорогу! – велела она ему, напрягая зрение, чтобы привыкнуть к темноте, казавшейся непроглядной.

Рауль, хихикая и что‑то напевая, перелез через груду камней. Роза, стараясь не оступиться, последовала за ним. Ветер уныло завывал, швыряя дождевые капли. Вокруг было тихо и пусто.

Наконец, добравшись до пролома в монастырской стене, они вышли из развалин. Роза–Клодина сунула в руку Раулю монетку и сказала:

– Возвращайся назад. Дальше я доберусь одна.

Дурачок, посмеиваясь и бормоча, растаял в темноте, а Роза, медленно нащупывая ногами дорогу, побрела к видневшимся вдали редким огонькам Парижа.

Далеко за полночь она добралась до городской заставы. Офицер городской стражи пропустил ее, пожелав доброй ночи.

Роза–Клодина вернулась домой, не напрасно проделав такой далекий и нелегкий путь.

IX. СКЛЕП

Бофор и офицер дворцовой стражи вдвоем возвращались из дальнего конца обширных версальских садов, чтобы доложить королю, что все попытки отыскать и схватить загадочного незнакомца в черной маске оказались напрасными.

Однако король не разгневался, услышав об этом.

– Я не питаю злобы к странному и загадочному незнакомцу, – говорил он Бофору и своим приближенным. – Я не думаю, что у него какие‑то дурные намерения. Он ведь и прежде появлялся передо мной. Я склонен предполагать, что под черной маской скрывается мой знакомый, может быть, даже кто‑нибудь из придворных, который почему‑то не хочет быть узнанным.

Ришелье заметил:

– Признаться, ваше величество, подобная мысль и мне приходила в голову.

Герцог Бофор мрачно озирался, словно надеясь догадаться, кто же этот некто, если он придворный и сейчас, сняв маску, как ни в чем не бывало находится здесь. Наконец он хрипло проговорил:

– Во всяком случае, ваше величество, надо в конце концов добиться объяснения происходящему. Эти таинственные игры становятся мне в тягость!

Король едва заметно усмехнулся.

– Это потому, герцог, что человек в черной маске настойчиво избирает вас предметом своего разговора. И мне тоже кажется, что этот загадочный незнакомец видит и знает больше, чем можно предполагать. Он посвящен в такие тайны, которые известны только немногим. Короче, я хочу, чтобы этого незнакомца в черной маске больше не преследовали и не пытались найти. Если уж ему удалось скрыться, это значит, что ему известны пути и средства, позволяющие это сделать. Так что поиски будут напрасны.

Герцогу, судя по виду, это решение короля явно не понравилось.

– Если я когда‑нибудь столкнусь лицом к лицу с этим человеком в черной маске, ваше величество, то я заставлю его снять ее, – решительно проговорил он. – Очевидно, у него под платьем панцирь. Пуля сплющилась когда я выстрелил в него из пистолета. Однако моя шпага найдет уязвимое место!

– То, что этот человек носит панцирь – справедливая предусмотрительность, герцог, как вы сами в этом убедились. Иначе ваша пуля достигла бы цели. Я повторяю, отныне человеку в черной маске, если он появится, не чинить никаких препятствий. И счастливый случай, возможно, поможет нам узнать, кто скрывается под ней.

– Кто стоит на прямой дороге, ваше величество, тому не нужна другая личина, – вмешался в разговор маршал Ришелье.

– Ну нет, не говорите так, маршал, – строго возразил король. – Иногда маска необходима. Нередки случаи, когда и маской надо воспользоваться, чтобы достичь цели или защитить себя. Короче, нельзя делать точный вывод, если не знаешь всех обстоятельств.

Бофор мрачно спросил:

– Но если эта маска и дальше будет беспокоить вас, ваше величество?

– Она появляется не так уж часто. И нисколько меня не беспокоит, а скорее занимает, – ответил король и решительным жестом показал, что говорить об этом больше не желает.

Герцог же был охвачен приступом неудержимой злобы. Он давно знал, что эта таинственная Черная маска враждебна ему, и сейчас гадал, что же она на сей раз могла сообщить королю такого, что тот предпочитал хранить в тайне.

– К черту! – прорычал герцог, вернувшись к себе во дворец. – Горе негодяю в маске, если он еще раз посмеет встать на моем пути! Тогда уж он не ускользнет от меня, клянусь своим спасением! – в бешенстве воскликнул он.

Погруженный в мрачные мысли, терзаемый беспокойством, Бофор вдруг хлопнул себя по лбу – как же он не заметил раньше этого странного совпадения? Раньше, когда здесь был незаконнорожденный, то и дело появлялся незнакомец в черной маске. Теперь ублюдок исчез, но появился этот таинственный чужестранец–маркиз – и человек в черной маске вновь дает о себе знать. «Бьюсь об заклад, – подумал герцог с уверенностью, – что этот маркиз как‑то связан с проклятым ублюдком и посвящен во все. А этот рассказ о шейхе!.. Да, здесь, возможно, и таится разгадка…»

Герцог ворочался на своем ложе почти до утра, не в силах уснуть. А когда это наконец удалось, сон его длился недолго, и Бофор встал очень рано.

Его по–прежнему больше всего терзала неизвестность, и какой‑то темный ужас шевелился в глубине его черной души. Стоило ему вспомнить о чужестранном маркизе, как перед глазами вставало лицо незаконнорожденного. Герцог редко, да и давно видел его, так что черты Марселя Сорбона в памяти потускнели и расплылись. И тем не менее герцог все увереннее находил что‑то общее в облике маркиза и побочного сына короля.

– Где же Марильяк? – пробормотал Бофор, пытаясь отделаться от обуревавших его мрачных мыслей.

Виконт не заставил себя ждать. Он явился вскоре после того, как герцог вспомнил о нем.

– Какую весть вы принесли, Марильяк? – нетерпеливо воскликнул Бофор. – Выследили этого маркиза? Что вам удалось узнать?

– Если бы я не знал, что незаконнорожденный умер, ваша светлость, то сказал бы, что маркиз не кто иной, как Марсель, – ответил Марильяк.

Герцог мрачно уставился на него:

– Но ведь вы знаете, что Марсель Сорбон умер. Вы же сами донесли мне об этом, Марильяк!

Виконт подтвердил:

– Я донес о том, что сам видел и слышал.

Бофор так же мрачно, едва сдерживая бешенство, спросил:

– И тем не менее вы думаете, что ублюдок каким‑то образом мог избежать смерти?

Марильяк замахал руками, воскликнув:

– Я не верю в это, ваша светлость! Это просто невозможно. Марсель Сорбон умер. Умер! Но на каторге он мог доверить товарищу по заключению все, что должно было умереть вместе с ним. Он мог сделать его наследником, если у него было что наследовать, и поручить мщение. Кто такой этот маркиз, никто толком не знает. Но все указывает на то, что ему известно очень многое. И может быть, даже все. – Марильяк помолчал и осторожно добавил: – Маркиз побывал и на островке.

Герцог оторопел.

– У дочери Вильмона?

Марильяк кивнул.

– У прекрасной Адриенны, возлюбленной незаконнорожденного.

Бофор вздрогнул и севшим голосом пробормотал:

– А что если это он сам, Марильяк? Что если ублюдок все‑таки жив?

Но Марильяк уверенно успокоил его:

– Тогда мы – единственные, ваша светлость, кто пока знает об этом. И, значит, можем принять все необходимые меры.

Но герцог продолжал, охваченный тревогой и злобой:

– Если он был на Тичинелло, клянусь, это он! Скажите мне, Марильяк, где умер мушкетер? Знаете ли вы точно, где он окончил свои дни? Вы мне только сказали, что он умер. Но где?

Марильяк коротко пояснил:

– Близ Павии – так значилось в донесении.

– Значит, при Тичинелло! – Герцог злобно расхохотался. – Именно так. Значит, весьма вероятно, что этот неизвестный набоб, швыряющийся золотом, и есть ублюдок или наследник, или его доверенный. Я хочу знать точно, слышите? Надо непременно выяснить истину!

– Что вы намерены предпринять, ваша светлость? – осторожно спросил виконт.

– Я поеду с вами в Париж, Марильяк, – ответил герцог. – Вы понимаете, что означает, если этот маркиз и есть побочный сын короля? Если он нашел сокровища? Да, это он. Нет никаких сомнений! Что‑то мне настойчиво говорит, что это он… – лихорадочно бормотал Бофор. Марильяк даже поежился, настолько ужасен был вид герцога – рыжие жесткие волосы встали на голове щетиной, борода растрепалась, глаза дико блуждали. – Это он, Марильяк!

Виконт решился возразить:

– Мое слово вам порукой, ваше сиятельство, что это не сам незаконнорожденный. Я это чувствую всем нутром. А через несколько дней мы точно убедимся в этом, узнав истину.

– Через несколько дней! – взорвался герцог. – Через несколько часов вы хотите сказать! – И, вскочив со стула, герцог бросился к выходу.

Марильяк поспешил за ним.

Усевшись в карету виконта, поджидавшую у подъезда дворца, они отправились в Париж. Герцог пребывал в неописуемом волнении, нетерпеливо подгоняя кучера. Мысль о возможности того, что ублюдку удалось остаться в живых и убежать с каторги, приводила его в сатанинскую ярость. Ужас, гнездившийся в глубине его души, не давал покоя, но герцог ни за что не признался бы даже самому себе, что боится мести Марселя, который когда‑то поклялся отплатить ему смертью за смерть матери.

Через несколько часов карета наконец подкатила к городским воротам и, миновав их, помчалась по мощенным булыжником улицам, направляясь к парижскому дворцу герцога.

Там, прячась за выступом стены и опасливо озираясь, притаился мавр Гассан. Он словно кого‑то поджидал.

Как только герцог и Марильяк вошли во дворец, лакей Валентин с таинственным видом приблизился к виконту.

– Я не знаю, ваша милость, что это значит, – прошептал он, – но черный слуга маркиза уже давно чего‑то выжидает в переулке неподалеку.

Марильяк переспросил:

– Мавр маркиза?

Валентин утвердительно кивнул.

– Может быть, он поджидает тебя, – предположил Марильяк, – потому что твое угощение на днях настолько ему понравилось, что захотелось еще?

– Я не решался выходить, чтобы выяснить это, без вашего позволения, – признался Валентин.

– Ну, так иди и спроси, чего хочет этот мавр! – Марильяк нетерпеливо махнул рукой.

Слуга торопливо направился к дверям, а виконт, приблизившись к застывшему в мрачной задумчивости герцогу, проговорил:

– Скоро, вероятно, мы получим наконец объяснение всему, ваша светлость.

Бофор, словно очнувшись, прорычал:

– Я не хочу ничего знать, кроме одного – кто этот незнакомец, кто этот набоб, кто этот маркиз!

Марильяк уверенно откликнулся:

– Мы узнаем это, ваша светлость.

Спустя несколько минут Валентин возвратился. Марильяк нетерпеливо шагнул ему навстречу.

– Ну, нашел ты этого арапа?

Лакей ответил вполголоса:

– Да, ваша милость, да! Но толку от того было мало. Он словно онемел. Мне ничего не удалось выведать у него, как я ни старался.

Марильяк нахмурился и с недоумением спросил:

– Но что же он делает в этом переулке? Следит за дворцом герцога?

Лакей развел руками.

– Не знаю, ваша милость. Он ничего мне не сказал, только ухмылялся и вертел головой. Я хотел заманить его в трактир и подпоить, но он и слушать не стал.

Марильяк, не переставая недоумевать, бросил:

– Так замани его сюда, во дворец.

– Ничего не получится, ваша милость, он не пойдет, – ответил лакей уверенно. – Он не двинется с места, где стоит как статуя вот уже несколько часов. Головой ручаюсь, здесь что‑то не так!

Тем временем герцог, который в мрачном раздумье вышагивал по комнате, не слыша ни слова из разговора Марильяка со слугой, принял какое‑то решение. Он внезапно остановился и повернулся к виконту:

– Проводите меня вниз, Марильяк. Возьмите с собой свечу. Я хочу осмотреть склеп.

Неожиданное и странное намерение нисколько не удивило виконта – у герцога бывали необыкновенные и диковинные причуды. Марильяк давно привык к этому. Кивнув, он велел Валентину подать канделябр с зажженными свечами и, выйдя вместе с герцогом через потайную дверь, стал первым спускаться по узкой каменной лестнице, ведущей в подземелья.

Обдумав разговор с королем, герцог захотел убедиться, по–прежнему ли пуст саркофаг сестры или незаконнорожденный с мушкетером, которых он считал похитителями ее трупа, тайком вернули тело на место.

Марильяк обернулся и знаком велел Валентину, оставшемуся у потайного входа, следовать за ними, полагая, что слуга может неожиданно понадобиться.

Герцог медленно спускался по истертым ступеням. Мрачные мысли теснились в его голове. Возможно ли, чтобы ублюдок сумел остаться в живых, да еще завладеть сокровищами убитого грека? Этот вопрос сверлил его воспаленный ненавистью мозг. Сомнения терзали его. Как черные хищные птицы, набрасывались на него неотвязные подозрения, заставлявшие в который раз мучительно пересматривать доказательства гибели Марселя и вероятность его воскрешения в облике этого загадочного чужестранца. Если побочный сын короля действительно спасся, если его не настигла смерть, тогда страшная опасность нависала над герцогом Бофором.

Если проклятый ублюдок узнал тайну своего рождения и из этого почерпнул решимость и силу, чтобы победить и уничтожить своих врагов, то в таком случае и всемогущий герцог де Бофор, так долго и уверенно сметавший все препятствия и преграды и устоявший даже в опаснейшей борьбе с самой маркизой де Помпадур, оказывался перед лицом страшной и неотвратимой угрозы падения и гибели. Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить!

В глубокой задумчивости герцог спускался в склеп. Марильяк следовал за ним, неся в высоко поднятой руке канделябр с зажженными свечами.

– Я уже говорил об этом странном происшествии, – произнес герцог, не оборачиваясь. – О том, что я обнаружил в фамильном склепе пустой саркофаг, в котором должно было покоиться тело Серафи. Теперь я еще раз хочу удостовериться в этом.

Марильяк с сомнением проговорил:

– Я не нахожу этому объяснения, ваша светлость. Каким образом можно похитить труп из склепа?

Герцог мрачно проворчал:

– Гроб был пуст, я вам уже дважды говорил это. И сейчас вы в этом сами убедитесь. Светите лучше! На последних ступенях темно.

Наконец они спустились и остановились под аркой прохода в сводчатое помещение фамильного склепа Бофоров. И тут они недоумевающе переглянулись – обоим показалось, что в дальнем углу склепа пробивается неясный свет. Кому вздумалось бы явиться сюда без ведома самого герцога?

Однако свет – слабый и колеблющийся – был виден в дальнем углу, где располагался небольшой алтарь, на котором зажигали свечи только в дни поминовений.

Герцог осторожно шагнул под арку. Марильяк двинулся за ним. Когда свет канделябра рассеял полумрак склепа, призрачный слабый отблеск в дальнем углу вдруг исчез.

Бофор проворчал:

– В чем дело? Там ведь явно горела свеча. Отчего она вдруг погасла?

Марильяк дотронулся до руки герцога и негромко проговорил:

– Вон там, ваша светлость, вход в боковой коридор. И мне кажется, теперь светится там.

– Кто здесь? – проревел герцог.

Ответом ему было лишь громкое раскатистое эхо.

– Пойдемте, Марильяк! – приказал Бофор. – Надо все осмотреть. Я желаю знать, что здесь происходит. Кто проник сюда? Кто зажег свечу на алтаре? – И герцог решительно бросился вперед.

Марильяк последовал за ним, а Валентин, осторожно озираясь, держался чуть позади.

В низком сводчатом помещении у стен стояли старинные саркофаги из тесаного камня и кованого железа. Оказавшись здесь, все трое без труда разглядели, что на алтаре еще слабо теплятся несколько свечей. А прямо перед алтарем стоит саркофаг несчастной Серафи де Каванак.

Марильяк высоко поднял канделябр, и ярко вспыхнувшие от резкого движения свечи озарили саркофаг, крышка которого была сдвинута, и закутанную в черный плащ высокую мужскую фигуру, стоявшую рядом. Но свечи тут же мигнули, пламя ослабело, и тусклый полумрак вновь выполз из углов.

Бофор, всматриваясь, схватил Марильяка за руку и прорычал:

– Смотрите туда! Стоит ли там живой человек или это привидение?

Марильяк пристально всмотрелся и через мгновение уверенно подтвердил:

– Клянусь всеми святыми, там действительно стоит человек!

Глаза герцога загорелись зловещим огнем. Гневно топнув и резким движением выхватив шпагу, он крикнул:

– Эй, кто вы?!

– Сударь, – глухо прошептал лакей, неслышно приблизившись к виконту сзади. – Это сам таинственный маркиз. Теперь я понимаю, почему мавр притаился там, в переулке. Он поджидает своего господина.

Марильяк остолбенел, услышав слова лакея, и, будто не веря собственным ушам, переспросил:

– Маркиз?

А Бофор, словно обезумев, бросился вперед, вскинув над головой шпагу.

– Смерть и ад! – завопил он, забыв о святости места, где находится. – Смерть и ад! Отвечайте! Кто вы?!

Да, это действительно был сам маркиз Спартиненто. Валентин оказался прав. Свет канделябра выхватил из полумрака гордое и благородное лицо с горящими гневом глазами, рослую и величественную фигуру в знакомом черном плаще. У пояса на кожаной перевязи висела шпага, эфес которой сверкал драгоценными камнями.

– Ваша светлость, это маркиз Спартиненто! – воскликнул Марильяк. – Маркиз Спартиненто собственной персоной!

Герцог с адской усмешкой обратился к маркизу, хладнокровно встретившему его горящий злобой взгляд:

– Эй, если я нахожу вас в склепе моих предков, то вы должны мне ответить за это. И вы ответите мне, клянусь моим спасением! Только одно–единственное лицо имеет основания и повод проникнуть сюда тайным входом. Это ублюдок. И никто больше. Так кто вы? Откройтесь!

– Да, я – незаконнорожденный, – раздался глубокий звучный голос, отдавшийся эхом под низкими сводами. – Да, это я – сын несчастной Серафи!

Воцарилась ужасная тишина, которую разорвал дикий хохот герцога.

– Ублюдок все‑таки жив! – заорал Бофор. – Мое предчувствие оправдалось. Этот чужеземный маркиз – проклятый ублюдок!

– Да, я остался жив, чтобы наказать тебя за все твои преступления, Анатоль Бофор, – раздался спокойный звучный голос Марселя. – И я появился здесь, чтобы отомстить за смерть моей матери и за самого себя! Ты теперь знаешь, что ждет тебя. И только тогда все кончится, когда один из нас победит!

Герцог словно оцепенел – он вдруг замер, сломленный, со шпагой в безвольно опущенной руке. Марильяк осторожно держался сзади, пристально разглядывая Марселя Сорбона, которым оказался таинственный и несметно богатый маркиз.

А тот, презрительно взглянув на герцога, направился к выходу и прошел рядом с Бофором и виконтом, которые даже не шевельнулись, ошеломленные происшедшим. И только когда Марсель шагнул к лестнице, герцог, словно опомнившись, завопил лакею:

– Держи его!

Валентин послушно дернулся, но повелительный жест маркиза словно пригвоздил его к месту. Бофор бессвязно ругался и тряс кулаками над головой, но было уже поздно.

X. ГАССАН

Ярости и злобе герцога не было границ. Возвратившись с Марильяком в свои покои, он наконец дал волю безудержному гневу.

– Это он! – вопил Бофор, брызжа слюной на мебель и Марильяка. – Мои опасения оправдались! А вы… Вы уверяли, что он умер! Вы мне заплатите за ложь собственной жизнью, Марильяк! Вы меня бессовестно обманули. Не вздумайте спорить! Говорите – вы меня обманули, вы солгали мне?

Марильяк, исподтишка утираясь, с нескрываемым недоумением ответил:

– Я по–прежнему ничего не понимаю, ваша светлость!

– Ах, не понимаете! – злобно захохотал Бофор. – Да разве я об этом вас спрашиваю? Только что вы были свидетелем тому, что предстало моим глазам. Что это значит? Вас обманули в Тулоне? Зачем я посылал вас в Тулон? Зачем вы совершили столь далекое и дорогое путешествие? Чтобы привезти мне ложь?

Марильяк попытался оправдаться:

– Каторжник утонул – в этом меня уверяли так, что невозможно было усомниться.

Бофор снова дико захохотал:

– Утонул, чтобы воскреснуть настоящим Крезом – со всеми сокровищами грека! И теперь он собирается мстить мне! Проклятый ублюдок сумел привлечь на свою сторону дофина и попытается привлечь короля. Нет, этому не бывать! Клянусь моим спасением, этого не должно быть! Дерзость его будет наказана! Он осмеливается угрожать мне возмездием и смертью, но, клянусь, смерть настигнет не меня, а его!

Марильяк осторожно вставил:

– Это неслыханно, но он сумел проникнуть во дворец вашей светлости…

– Я и это ему припомню! – орал герцог, метался по комнате и тряс кулаками. – Этот ублюдок разыгрывает роль знатного господина! Он подлый обманщик! Как он посмел присвоить титул маркиза? Как его – Спартиненто?

– С позволения сказать, ваша светлость, – осторожно возразил виконт, – он имеет право на этот титул и имя.

Бофор опешил.

– Что? Кто это сказал? Кто имеет дерзость утверждать это?

Марильяк пояснил:

– Негр маркиза рассказывал моему лакею Валентину, что его господин получил титул и имя за большую услугу, оказанную им Генуе.

Ошеломленный Бофор спросил первое, что пришло в голову:

– Где этот негр?

Марильяк пожал плечами и предположил:

– Вероятно, возвратился со своим господином во дворец Роган. Он поджидал его здесь, прячась в переулке.

Герцог выругался, но тут же умолк, обдумывая неожиданную мысль. И наконец спросил:

– А если подкупить этого мавра?

Марильяк проговорил с некоторым сомнением:

– Насколько я знаю, он предан своему господину, ваша светлость.

– Предан! – насмешливо отозвался Бофор. – Ха! Негр и преданность! Это что‑то новенькое. Предложите этой черной собаке тысячу ливров, и он, говорю вам, сделает все, что вы захотите!

Виконт не стал спорить.

– Что ж, попробовать, пожалуй, можно, ваша светлость…

– Да уж вы постарайтесь, виконт, – с ноткой угрозы сказал Бофор.

Но Марильяк по–прежнему продолжал сомневаться:

– Постараться‑то я постараюсь, но уверенности в успехе у меня нет, ваша светлость. Он очень доволен своим положением у маркиза.

Однако герцог настаивал:

– Если у другого ему покажется лучше, то он с легкостью изменит своему господину. Уж я‑то знаю этих черномазых!

Марильяк, понимая, что Бофора не переспорить, тем не менее, прежде чем согласиться, заметил:

– Такое случается не только среди чернокожих слуг, но и среди белых, ваша светлость. Впрочем, пока мы не придумали другого способа, надо попробовать этот. Но я надеюсь, ваша светлость, вы поможете мне…

– Помогу, помогу, – раздраженно бросил Бофор. – Только не тяните.

На следующий день, когда на Париж уже опускались вечерние сумерки, лакею Валентину, выполнявшему приказ виконта, удалось заманить негра к себе.

– Я не хочу, чтобы меня видели, – говорил Гассан с усмешкой, плутовато подмигивая. – Меня многие знают. А мой господин с твоим господином не такие друзья, как мы с тобой. Люди могут подумать и донести хозяину Гассана, мол, твой верный слуга – изменник!

Валентин успокаивал гостя:

– Никто тебя не увидит – уже совсем темно.

Но негр с комической серьезностью продолжал:

– Надо заботиться о своем добром имени. И незачем ставить на карту собственную честь, если это никакой пользы не приносит. Я – честный негр!

– Да кто в этом сомневается, Гассан? – ответил Валентин, пропуская его вперед себя в незаметную со стороны дверь потайного входа во дворец, где в одной из нижних комнат Бофор и Марильяк поджидали их.

– Я – честный негр, – с удовольствием повторил Гассан. – Я служу моему господину. Господин хорошо платит мне за мою службу. Я – хороший негр!

Валентин кивнул и, сдерживая нетерпение, сказал:

– Нам надо поторопиться, Гассан.

– Куда нам торопиться? – удивленно спросил негр.

– К сиятельному герцогу, моему повелителю, – ответил Валентин и важно спросил: – А знаешь ты, какая разница между твоим господином, который всего–навсего маркиз, и моим господином – герцогом? Я скажу тебе это, Гассан. Представь себе, что твой господин – это древко знамени, оно ведь высокое, не правда ли? А теперь вообрази себе церковную колокольню, самую высокую церковную колокольню. Это мой повелитель. Теперь ты видишь, насколько выше мой господин?

– Что мне за дело до церковной колокольни? Я доволен и древком знамени, – лукаво проговорил негр. – Оно ведь из чистого золота.

– Ну, ладно, ладно, – не стал спорить Валентин. – Пойдем к моему господину, и ты все сам поймешь. Ничего плохого с тобой не случится. Только не вздумай говорить своему господину, что был здесь.

Негр осклабился:

– Что я – дурак?

Валентин повел негра через длинную анфиладу залов, освещенных множеством зажженных канделябров, и привел наконец в дальнюю комнату, где их поджидали герцог с виконтом.

Марильяк стоял посреди комнаты, герцог же сидел чуть поодаль в богатом бархатном кресле, обитом золотыми гвоздиками с узорчатыми шляпками.

Едва переступив порог, негр рухнул на колени и низко склонился, коснувшись лбом расстеленного на полу ковра.

– Как тебя зовут, негр? – высокомерно спросил Марильяк.

– Гассан, о великий господин. Гассан, невольник и слуга синьора маркиза Спартиненто, да будет он здоров и крепок, – ответил негр, оторвав лоб от пола и шныряя хитрыми глазами по сторонам.

– Мой повелитель, сиятельный герцог, ищет черного слугу, – продолжал Марильяк. – Так вот, не хочешь ли ты переменить господина? У нового тебе будет наверняка лучше.

– Переменить господина? – удивленно переспросил Гассан и воскликнул: – Значит, оказаться неблагодарным негодяем. Нет! Я принадлежу моему господину. Я не могу уйти от него. Я принадлежу ему, пока он жив!

Марильяк пристально посмотрел на негра:

– Так ты не хочешь уйти от него? Подумай. Это было бы хорошей переменой в твоей жизни.

Гассан пылко ответил:

– Лучшей переменой было бы, если бы я стал свободным!

Марильяк насторожился и спросил:

– Ты хочешь получить свободу? Но что бы ты стал тогда делать?

– Я бы поехал назад, в Африку, милостивый господин, – ответил Гассан, не задумываясь. – Мне не нравится в Париже. В Париже холодно и мокро! Я хочу назад – в Африку!

Виконт продолжал допытываться:

– Ты тоскуешь по родине, Гассан?

– Гассан тоскует, но Гассан не может уехать, – с горечью ответил негр. – Гассан принадлежит синьору маркизу, дай бог ему долгих лет жизни!

Марильяк сделал вид, что задумался, затем проговорил:

– Я хотел нанять тебя к сиятельному герцогу, Гассан, но теперь, узнав, что ты тоскуешь по родине, оставил это намерение. Что ж, это меня огорчает. Однако, несмотря на то, что мне приходится отказаться от своего намерения, я хочу помочь тебе стать свободным, Гассан. Я хочу помочь тебе обрести свободу!

– О, милостивый господин! – воскликнул Гассан. – Как бы я хотел уехать отсюда!

– Но почему ты не убежишь? – спросил Марильяк.

Негр состроил горестную гримасу:

– Куда бежать бедному Гассану? Его сразу же поймают и посадят в темницу.

– Твой господин не позволит этого, – деланно усомнился виконт.

Гассан замотал головой:

– О, мой синьор маркиз очень добр, но строг! Он просто велит меня повесить.

– Ну что ж… – с лицемерным сочувствием проговорил Марильяк. – Тогда ты должен оставаться невольником маркиза.

– Да, – уныло подтвердил Гассан. – До тех пор, пока маркиз жив.

– Тебе наверняка придется ждать много лет, – усмехнулся виконт и с невинным видом спросил: – А ты не хотел бы, чтобы маркиз вдруг умер?

Гассан уставился на виконта, потом пробормотал:

– Если маркиз умрет, то Гассан сразу станет свободным.

Марильяк уточнил:

– Если маркиз умрет завтра, то уже завтра ты будешь свободен и сможешь отправиться в свою Африку.

На чернокожем лице отразилось смятение – странная смесь надежды, растерянности и страха. Негр, беззвучно шевеля губами, повторил поразившие его слова. А Марильяк продолжал уверенно чеканить:

– Если маркиз завтра умрет, то завтра же ты станешь свободным. Ты получишь от его светлости герцога тысячу франков, чтобы вернуться домой богатым. Герцог щедр, но тысячу франков ты, повторяю, получишь, если станешь свободным завтра. Но если это произойдет послезавтра, то получишь уже девятьсот франков. И так далее – за каждый лишний день на сотню меньше.

– Завтра тысячу? – переспросил Гассан, глаза его лихорадочно блеснули. – Свободу и тысячу франков?

– Да, – подтвердил Марильяк с самым серьезным видом. – Завтра ты получишь тысячу франков.

Негром овладело мучительное раздумье.

– Гм, – бормотал он, морща лоб, – но как это сделать?

– Ну, уж это твоя забота, – проговорил Марильяк и добавил: – А теперь можешь идти. И если ты не дурак, то об этом разговоре болтать не будешь.

Негр поднялся с колен и, шагнув к виконту, наклонился и поцеловал полу его камзола.

– Впрочем, пожалуй, я тебе дам задаток, – проговорил Марильяк и бросил чернокожему небольшой кожаный кошелек, туго набитый золотыми.

Гассан на лету подхватил подарок виконта и обрадованно пообещал:

– Гассан выпьет за здоровье милостивого герцога, но Гассан просит позволения еще спросить доброго господина.

– Спрашивай, – разрешил Марильяк.

Негр сделал шаг вперед и поинтересовался:

– Что сделают со слугой, который сообщит о смерти своего господина?

Марильяк пожал плечами и пояснил:

– Если слуга просто оказался свидетелем, то ему ничего не сделают. Но если он причастен к смерти своего господина, то ему лучше бежать, не теряя ни минуты. Если же он замешкается и будет схвачен, то виселицы ему не миновать.

Слова виконта несколько смутили Гассана. Он бросил оробевший взгляд на стоявшего перед ним Марильяка и спросил:

– Гассан может идти?

Виконт кивнул и с подчеркнутой доброжелательностью проговорил:

– Пусть исполнится твоя мечта. И, получив свободу, ты возвратишься на родину. А тысячу франков ты получишь без всякой задержки.

Негр низко поклонился и бесшумной тенью выскользнул из комнаты.

На улице его поджидал Валентин. Негр приостановился и спросил:

– Пойдешь со мной?

– Куда, Гассан? – спросил Валентин.

– Как – куда? – ответил негр. – В трактир. Я хочу выпить вина, много вина. Оно придает храбрости!

– Что у тебя на уме? – осторожно спросил Валентин.

– Не могу этого сказать, – пробормотал негр, нащупывая в кармане тугой кошелек. – Не могу этого сказать.

Лакей пожал плечами и сказал:

– В трактир так в трактир.

Дело шло к полуночи, когда они уселись за стол в знакомом трактире. Валентин спросил:

– Послушай, а твой господин не рассердится на тебя за долгое отсутствие?

– Не успеет, – мрачно ответил негр, и глаза его зловеще блеснули. – Я и так в Париже слишком задержался.

– Ты хочешь уехать, Гассан? – с деланным равнодушием спросил Валентин.

– Я хочу стать свободным, – важно ответил тот.

Они поднялись из‑за стола далеко за полночь. Валентин направился к герцогскому дворцу, а негр, обуреваемый мрачными мыслями, строя на ходу планы своего освобождения, возвратился во дворец Роган.

В душе Гассана проснулась загнанная в далекий уголок первобытная дикость. Он весь собрался и напрягся, словно перед прыжком.

Дикий зверь, выдрессированный страхом и голодом, подавляет свою кровожадность и тягу к убийству. Но плохо, если эти чувства снова пробуждаются, если животное чует свежую кровь и если его что‑то вдруг подтолкнет к этому. В одно мгновение страх забыт. С неудержимой яростью зверь бросается на своего господина, разрывая его клыками и когтями на части.

XI. ЯДОВИТЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Роза–Клодина, вернувшись от старой Гальконды, едва не падала от усталости. Сказав себе, что надо хорошо отдохнуть и набраться сил, она быстро разделась и забралась под одеяло. Завтра вечером она исполнит свое намерение. Справедливая месть свершится.

Но волнение ее было столь велико, что, ворочаясь с боку на бок, она, несмотря на дикую усталость, не смогла сомкнуть глаз почти до самого утра. И только на рассвете она на полчаса или чуть больше забылась тревожным и беспокойным сном.

Роза проснулась при первых же солнечных лучах, пробившихся сквозь неплотные занавески. Она, не мешкая, поднялась, заглянула в шкафчик, где с вечера спрятала заветную бутылочку с ядом маркизы Бранвиль, и присела к столу. Достав небольшой листок бумаги, она, старательно обмакивая перо в чернильницу, написала круглым изящным почерком несколько строк:

«Виконт! Вас просят прийти сегодня на площадь у церкви Магдалины. Вам хотят сообщить нечто важное. Та, которую вы желали видеть, наконец решилась исполнить ваше требование».

Запечатав письмо, Роза–Клодина выглянула на улицу и, остановив проходившего мимо солдата, сунула ему монету и поручила отнести письмо во дворец герцога де Бофора.

Когда через полчаса слуга на серебряном подносе подал письмо, принесенное каким‑то солдатом, виконт сразу увидел, что написано оно женской рукой. Охваченный любопытством, он сломал печать и пробежал глазами строчки – подписи под ними не было.

«Почерк девушки… – подумал он, теряясь в догадках. – Та, которую вы желали видеть. Мало ли кого я желал видеть! Кто же это? Какая‑нибудь влюбленная девица из простонародья, ищущая чести затеять любовную интрижку со знатным аристократом? Ну что ж, милая птичка, тебе не придется напрасно ждать. Я обязательно приду, чтобы хоть взглянуть на тебя…»

Часы пролетели быстро. Приближался вечер. Марильяк стал собираться на свидание. Он всегда был любителем подобных приключений и не упускал случая, когда тот подворачивался.

Накинув широкий темный плащ и низко надвинув широкополую шляпу, он вышел из бокового подъезда дворца, когда уже начало темнеть, и направился к церкви Магдалины.

Довольно быстро дойдя до назначенного места, он остановился, внимательно оглядывая просторную площадь перед церковью. Девушек здесь было довольно много. Одни торопились по своим делам, другие праздно прогуливались, но ни одна не привлекла его внимания.

Марильяк уже подумал было, что его просто провели или подшутили, когда вдруг заметил темную фигуру, показавшуюся из‑за угла церкви. Марильяк пристально вгляделся. Это была девушка, которая явно кого‑то пришла встретить. Виконт уверенно сказал самому себе, что это наверняка она, девица, написавшая письмо. И, не мешкая, направился к одиноко стоявшей фигуре. Подойдя, он увидел, что черты лица разглядеть не удастся – они скрыты низко опущенной густой вуалью.

Девушка, заметив, что виконт подходит к ней, повернулась и замерла.

Его любопытство нарастало. Ему просто не терпелось узнать, кто эта юная незнакомка, назначившая свидание таким романтическим манером. Остановившись перед ней, Марильяк негромко и настойчиво проговорил:

– Ты так старательно прячешь лицо, что я тебя не узнаю. И все же я уверен, что мы ищем друг друга.

Сердце Розы–Клодины колотилось от волнения так, что она только усилием воли заставила себя не выкрикнуть, а проговорить негромко:

– Пойдемте. Мне надо вам кое‑что сообщить.

Но Марильяк уже узнал ее и с ласковой насмешливостью воскликнул:

– Ну, сначала тебе удалось провести меня, дорогая Роза. Ты удачно подобрала наряд. Но твои походка, рост и, конечно, твой голос – выдали тебя.

– Следуйте за мной, – прошептала Роза.

Виконт продолжал посмеиваться:

– Куда ты увлекаешь меня, прелестная маленькая сирена?

– Сирена влечет тебя… – Роза едва не сказала: «К смерти!» Но, сдержавшись, кротко закончила: – …на Елисейские поля.

– Значит, там у нас и произойдет свидание?.. Наконец твое упрямство уступило место здравому смыслу! – одобрительно рассмеялся виконт. – Я думал, что твое сердце навек отдано мушкетеру. Но ты все‑таки одумалась. И в самом деле, – что для тебя мушкетер, который сегодня здесь, завтра там, а послезавтра еще где‑то?

Роза–Клодина, не обращая внимания на болтовню Марильяка, шла впереди, охваченная единственным чувством – близости роковой минуты мести!

Виконт, который давно уже заглядывался на красавицу Розу и безуспешно пытался приударить за ней, сейчас шел за девушкой, удивляясь и радуясь этой поразительной неожиданности. Что заставило ее, до сих пор совершенно неприступную, вдруг назначить ему свидание? Он‑то слышал из верных уст, что Роза–Клодина Гранд любила того самого мушкетера, которого он велел отправить в Венсенн. Что же произошло? Что за причина? Он терялся в догадках, стараясь не отставать от своей неожиданной спутницы.

Когда они вошли в одну из аллей на Елисейских полях, Роза пошла немного медленнее, искоса поглядывая по сторонам. Наконец, заметив одиноко стоящую скамейку, девушка по узенькой тропке повернула к ней.

«Следуй же за мной, проклятый! – с мстительным возбуждением думала она. – Ты и не подозреваешь, что идешь навстречу неотвратимой смерти. Тебе удастся поцеловать меня. Да, удастся! Потому что я позволю тебе сделать это. Но это будет последний поцелуй в твоей презренной жизни – мой отравленный поцелуй! Ты преследовал меня, ты похитил моего возлюбленного, ты рассчитывал завлечь Розу–Клодину Гранд в свои сети. И сейчас ты думаешь, что это тебе удалось. И ты в душе смеешься над тщеславной глупенькой девушкой. Она решилась назначить тебе свидание, надеясь стать любовницей знатного господина виконта, который бросит ее через несколько недель или месяцев… Но ты смеешься слишком рано. Искусный обманщик, на этот раз обманут ты сам! И Роза смеется над тобой!»

Марильяк, не отставая, следовал за спешившей девушкой, предвкушая то, что, вероятно, ему предстоит. Как любой придворный ловелас, он был уверен, что не найдется на свете такой девушки, которая рано или поздно не поверила бы самым лживым клятвам и обещаниям.

Роза–Клодина наконец остановилась у одинокой скамейки, утопавшей в разросшихся густых кустах. Кругом не было видно ни души. Глубокая тишина подступившей ночи легла на безлюдные аллеи.

Роза–Клодина опустилась на каменное сиденье и откинула вуаль. Глаза ее пылали мрачным огнем, смертельная бледность залила щеки. Но Марильяк ничего не заметил. Присев рядом, он воскликнул:

– Да, это ты прелестная Роза! Я не ошибся. Наконец‑то я вижу тебя так близко, что могу обнять!

Роза–Клодина невольно отшатнулась, когда виконт порывисто схватил ее за руку, но усилием воли удержалась, чтобы не показать, как он ей отвратителен.

– Наконец ты согласилась выслушать меня, – продолжал Марильяк, обняв ее одной рукой за плечи. – Но отчего ты так бледна? Отчего ты дрожишь?

– Это ничего, это от волнения, это пройдет, – прошептала Роза.

Робость ее тона нисколько не удивила виконта, и он рассмеялся:

– Конечно! После первого поцелуя все пройдет.

Роза невообразимым усилием воли пыталась скрыть охватившее ее отвращение, а Марильяк, ничего не замечая, врал напропалую:

– Поверь мне, моя крошка, моя прелестная маленькая сирена! Я люблю тебя. Мое сокровище, я давно уже люблю тебя. Наконец‑то ты станешь моей!..

– Стану вашей? – гневно отшатнулась Роза. – Кто это вам сказал?

– Ты, маленькая обманщица! – засмеялся Марильяк. – Ты хочешь поддразнить меня? Распалить и завлечь? Но разве я и так не горяч и нежен? Я же говорю, что люблю тебя очень давно… Но что же случилось с твоим мушкетером? Ты отвергла его?

– Что случилось с мушкетером? – переспросила Роза с таким мрачным и грозным выражением, что Марильяк ощутил какое‑то беспокойство. – Что случилось с мушкетером? Разве вы не видите?

– На тебе черное платье, мое сокровище. Ты это имела в виду? – догадался Марильяк. – Теперь я вижу. Так, значит, он умер?

– Да, умер. А вы не знали об этом?

– Откуда мне знать? У меня нет знакомых среди мушкетеров, – презрительно усмехнулся Марильяк.

– Но этот был вам знаком, и вы‑то уж знаете, что он был благороднее иного виконта! – гневно вскрикнула Роза.

Она уже не могла сдерживаться и, почувствовав, что не сумеет справиться с собой и тогда план ее рухнет, она отвернулась и незаметно прижала к губам зажатую в руке склянку.

– Ты настоящий маленький чертенок, мое сокровище! – развеселился виконт и обнял Розу, пытаясь повернуть к себе. – Что ты там делаешь?

Роза незаметно уронила склянку.

– Оставьте это, – проговорила она почти спокойно. – Я пришла сюда не для того, чтобы бередить раны напрасными воспоминаниями.

– Ты права, моя прелесть, – охотно согласился виконт. – Оставим мушкетера в покое. Я рад, что мы наконец с тобой вдвоем и никто нам не помешает.

Роза холодно проговорила:

– Я просила вас прийти сюда, чтобы сообщить вам нечто важное, но еще не настало время.

– Ты хочешь сказать, что я недостаточно настойчив в доказательствах своей страсти, моя красотка? Но ты же видишь, как я люблю тебя!

– Как сотни других! – холодно усмехнулась Роза.

Но Марильяк, не слушая, схватил ее за руки:

– Никого я не любил так, как тебя, прелестная Роза! И вот теперь ты хочешь быть моей. Я ведь могу назвать тебя своей, могу держать тебя в объятиях, могу целовать тебя?

– Кто это вам сказал? – с презрительной насмешкой проговорила Роза–Клодина.

– Моя любовь к тебе, мое сокровище! Позволь мне поцеловать тебя, не упрямься!

– Целоваться опасно, – игриво, как показалось виконту, проговорила Роза. – Потом пеняйте на себя. Я вас предупредила!

– Я этой опасности не боюсь! – засмеялся Марильяк. – Ты, должно быть, намекаешь, что тому, кто тебя поцелует хоть раз, захочется целовать тебя без конца, не так ли? Ну, моя прелесть, такая опасность мне нравится. Я не боюсь ее!

И Марильяк привлек девушку к себе. А она, словно спохватившись, попыталась слабо оттолкнуть его. Но это только распалило виконта, уже видевшего себя победителем.

– Ты моя, прелестная Роза! Ты моя! – восклицал Марильяк, сжимая в объятиях тонкий стан. – Один поцелуй! Только один долгий, горячий поцелуй! Позволь же мне хотя бы коснуться твоих прелестных губ!

Сжав девушку в своих объятиях так, что она не могла и пошевелиться, Марильяк впился в ее сжатые губы и не отрывался, пока у обоих не перехватило дыхание.

Итак, Роза–Клодина побеждена, внутренне ликовал он, не подозревая, что обнимает не просто слабую, сдавшуюся под его напором девушку, а мстительницу, приговорившую его к смерти.

Роза позволила еще раз поцеловать себя и, когда он наконец ослабил объятия, оттолкнула его с отвращением и презрением и вскочила. Дикое торжество отразилось на ее пылающем от гнева лице. В это мгновение она выглядела такой страшной, что Марильяк оторопел.

– Все кончено! – промолвила девушка со злорадной улыбкой. – Все кончено. Спасения нет!

– Что это с тобой, девушка? – начиная сердиться, спросил виконт.

Роза–Клодина, не в силах скрыть торжества, коротко бросила:

– Вам пришел конец, виконт! Вы умрете.

Марильяк по–прежнему ничего не понимал:

– Умру? Я? Что значит эта дурацкая шутка?

– Ну нет, виконт Марильяк, это не шутка. Ваши часы сочтены. – Роза пристально посмотрела на него. – И хотя бы за часть ваших подлых преступлений вы расплатитесь собственной смертью!

Тон ее был столь убежденным, что Марильяк испугался. Он вскочил и сдавленно спросил:

– Что случилось? Что ты сделала?

– То, что давно надо было сделать. Я отравила вас! Попробуйте, если успеете, покаяться в грехах… Вы не доживете до следующего утра.

– Ты с ума сошла! – завопил Марильяк.

– Мои губы отравили тебя, любитель невинных поцелуев, – презрительно ответила Роза–Клодина.

– На твоих губах был яд? – поразился виконт.

Роза–Клодина повелительно подняла руку.

– Вам конец, виконт де Марильяк. Это – моя месть за мушкетера Виктора Делаборда и Марселя Сорбона, которых вы неустанно преследовали своей злобной ненавистью, пока не добились гнусной цели. Это наказание за ваши злодеяния!

– Еще не поздно принять противоядие, – пробормотал, озираясь, растерявшийся виконт.

– Трус! – насмешливо и презрительно проговорила девушка. – У тебя даже не хватает мужества принять неизбежную смерть. Отправляйся в ад, там твое место, негодяй!

Марильяк ошеломленно смотрел на нее, а девушка гневно продолжала:

– Гибель других веселит тебя, а вот собственная смерть ужасна, не правда ли? Тебя охватывает страх, и ты ищешь спасения. Не надейся! Клянусь тебе, ты умрешь вместе со мной!

Марильяк бессильно потряс кулаками, прорычал что‑то нечленораздельное и, сорвавшись с места, опрометью бросился прочь.

«Может быть, еще есть спасение…» – успокаивал он себя, обливаясь холодным потом.

Глубокая ночь уже вступила в свои права. Лейб–медик герцога квартировал в Версале. Поэтому Марильяку пришлось спешить к первому попавшемуся, незнакомому лекарю.

Негодяй, дважды пытавшийся хладнокровно и без всяких угрызений совести отравить маркизу Помпадур и нисколько не сожалевший, что губительные апельсины убили герцогиню де Рубимон, трясся в ужасе, охваченный безумным отчаянием, когда к нему приближалась собственная смерть! Он бежал по улице, а в ушах его звучал язвительный смех Розы–Клодины.

– Яд! – глухо вскрикивал он. – Яд! Эта сумасшедшая отравила меня! Яд! О, Боже!..

Наконец на углу улицы Ришелье он наткнулся на аптеку и лихорадочно заколотил в дверь. Разбуженный аптекарь, раздраженно ворча под нос, отворил.

– Спасите меня, ради Бога! – закричал Марильяк, врываясь в аптеку. – Спасите меня, я отравлен!

Старый аптекарь, потревоженный в столь поздний час, когда ему уже снился пятый сон, вгляделся в нежданного посетителя и с невольным опасением подумал, что имеет дело с безумным.

А Марильяк вскричал:

– Не медлите, дайте мне противоядие, иначе я погиб! – И в изнеможении опустился на скамью, стоявшую у стены. –

Я виконт де Марильяк! Я отравлен!

Аптекарь низко поклонился.

– Но ради самого Неба, ваша милость, каким же ядом? – спросил он с ужасом.

– Не знаю… Через отравленный поцелуй… – Марильяк бессильно махнул рукой. – Но вы‑то должны знать, каким ядом это можно сделать!

Старый аптекарь в некоторой растерянности смотрел на виконта. Что‑то здесь казалось ему не так. Но, немного поколебавшись, он все‑таки принес какие‑то лекарства, надеясь, что они могут оказаться полезными, смешал в чашке и подал Марильяку. Тот выпил залпом и, передернувшись, приказал:

– А теперь позаботьтесь о носилках для меня, добрый человек! Ваше усердие будет вознаграждено!

Аптекарь, снова поклонившись, направился в задние комнаты дома, разбудил своих людей и послал за носилками.

Наконец четверо из них явились, и Марильяк с помощью аптекаря улегся на носилки и приказал отнести себя во дворец герцога Бофора. Силы, казалось, оставляли его, смерть заглядывала в глаза.

Аптекарь положил на носилки рядом с ним большую бутыль с целительным напитком, и четверо носильщиков понесли теряющего от страха сознание виконта по темным улицам во дворец герцога.

А Роза–Клодина спокойно и неторопливо встала со скамейки, на которой ей посчастливилось осуществить свою месть, и направилась домой. Торопиться ей было незачем и некуда. Она добилась своей цели, она отомстила. Смерть не пугала ее. Что для нее жизнь без Виктора Делаборда?

«Мы увидимся снова на небе! – мысленно сказала она ему. – Осталось совсем немного ждать. Я иду к тебе, Виктор».

Медленно идя по пустынным ночным улицам, она наконец добралась до своей маленькой изящной квартирки и, не раздеваясь, прилегла на софу, спокойно ожидая прихода смерти.

XII. ТАЙНА ПАЖА

В тот вечер, когда произошла роковая встреча виконта с Розой–Клодиной, с острова Жавель отплыла лодка, в которой рядом с гребцом сидел юноша, завернувшийся в широкий короткий плащ. Стройные ноги, обтянутые белым трико и обутые в изящные башмаки с золочеными пряжками, – были явным признаком, что это был знатный или принадлежавший к королевскому двору юноша.

Когда лодка достигла берега Сены, он, поправив широкополую шляпу с пером, протянул гребцу золотую монету и спрыгнул на прибрежный песок. Вокруг не было ни души. Некому было узнать в сошедшем с лодки юноше пажа Леона. Он облегченно вздохнул. И тут же с удивлением едва не отшатнулся – прямо перед ним, загородив дорогу, выросла высокая темная фигура.

Что‑то пугающее было в этом неожиданном появлении.

Паж в одно мгновение окинул высокую фигуру, завернутую в черный плащ, и заметил, что лицо, затененное широкими полями шляпы, похоже, скрывает маску.

Леон знал, что таинственный незнакомец в черной маске много раз являлся королю в Версале и что в последний раз на него устроили бесплодную облаву в садах. Неужели это тот самый незнакомец? Подумав об этом, паж не испытал страха. Его скорее удивило само это внезапное появление.

– Зачем вы встали у меня на дороге? – спросил он.

Человек в черной маске ответил:

– Одно слово, паж Леон. Всего одно слово.

– Вы – тот самый, кого на днях безуспешно разыскивали в садах Версаля, – уверенно проговорил Леон и добавил: – Сойдите с дороги или я позову стражу!

– Вы меня боитесь, паж Леон? – с едва заметной насмешкой спросил человек в черном.

– Нет, я вас не боюсь, – с некоторой долей высокомерия ответил паж. – Просто мне не о чем и незачем разговаривать с незнакомцами, встреченными случайно.

Но человек в черной маске неожиданно спросил:

– Вы были на острове?

– Да, – смело ответил Леон. – Разве это запрещено? И уж не вами ли?

– У кого вы там были и по чьему поручению? – не обратив внимания на дерзкий тон Леона, резко спросил незнакомец.

– Я ведь не спрашиваю вас о ваших намерениях и поступках! Так по какому праву вы спрашиваете меня? Что я там искал и что делал – это моя тайна. Это все, что я могу ответить на ваш странный вопрос.

– И что же вы узнали там, паж Леон? – невозмутимо продолжал незнакомец.

Леон вскипел:

– И это тоже моя тайна!

Черная маска на мгновение умолк, но следующий вопрос поразил пажа:

– Вы были у Адриенны Вильмон?

– Ах вот как! – в замешательстве воскликнул Леон. – Вы знаете девушку с острова?

Черная маска проговорил твердо и уверенно:

– Вам ничего не надо скрывать от меня, паж. Зачем вы ездили к Адриенне Вильмон?

– Я не могу удовлетворить ваше любопытство. Удовольствуйтесь тем, что я скажу еще раз, – это моя тайна, – решительно ответил Леон. – И не утруждайте себя расспросами. Вы от меня ничего не узнаете.

Паж легким кивком дал понять, что разговор окончен и ему пора идти.

– Еще одно слово, паж, – глухо проговорил Черная маска. – Отправился ли король в свое путешествие?

– Вы, очевидно, посвящены в планы его величества не хуже, чем мы при дворе, – усмехнулся Леон. – Впрочем, ладно. Его величество еще в Версале. А теперь позвольте и мне задать вам один вопрос. После безуспешных поисков тогда, в садах, камергер сказал, что все ваши действия направлены только против герцога де Бофора. Это правда?

– Да, – коротко и глухо прозвучал ответ.

– Что ж, тогда другое дело! – оживился паж. – Значит, вы на стороне моей высокой и могущественной повелительницы…

Таинственный собеседник прервал его:

– Если вы ездили на остров, чтобы отыскать Адриенну Вильмон, паж, то постарайтесь, чтобы цель и результат вашей поездки остались тайной и для герцога.

– Не беспокойтесь, – заверил его юноша. – Ни от меня, ни от моей повелительницы никто ничего не узнает!

Леон еще раз вежливо поклонился и, не теряя времени, направился в Лувр, где в большом дворцовом дворе его ждала лошадь, чтобы отвезти назад, в Версаль.

Среди придворных вот уже несколько дней не говорили ни о чем, кроме внезапной новости – о неожиданном желании короля посетить уединенный лесной дворец, купленный им за огромные деньги у герцога де Бофора. Для всех, кроме маркизы Помпадур и самого герцога, оставалось тайной, что побудило короля посетить этот маленький почти заброшенный дворец.

Придворные кавалеры ломали головы над этой загадкой, дамы же довольно быстро сошлись во мнении, что король, без сомнения, назначил там кому‑то тайное свидание.

Дворец Сорбон был мало кому известен. Знали только, что он находится во владениях Бофора. Но что особенно удивляло придворных, так это то, как король готовился к поездке, – словно он собирался на поклонение к святыням и радовался предстоящему поклонению.

Странным казалось и то, что в поездку, кроме немногочисленных слуг, король намеревался взять с собой только своего верного камердинера Бине. Вся огромная свита должна была остаться в Версале. Король явно хотел, чтобы как можно меньше любопытных глаз следило за ним в поездке.

Маркиза Помпадур, конечно, знала причину этой внезапной поездки и не только не мешала ей осуществиться, но наоборот – всячески поддерживала намерение короля, преследуя при этом собственные цели. Она знала о тяжкой вине Бофора и, поддерживая в короле неожиданно пробудившееся чувство к умершей Серафи и ее сыну, рассчитывала, что мало–помалу и не без ее помощи король узнает все и, убедившись в преступной вине Бофора, возненавидит его.

Пока же король не испытывал никаких подозрений и оказывал брату покойной Серафи всяческое расположение. Герцог Бофор был по–прежнему могущественным и влиятельным вельможей. И маркизе никак не удавалось убрать его из узкого кружка особо избранных и приближенных к королю лиц. В этом она оказывалась бессильной, что еще больше восстанавливало ее против ненавистного герцога.

Бофору удалось настроить короля против ее союзника Шуазеля, но наблюдательная, все замечавшая маркиза сумела, если не предотвратить, то хотя бы отсрочить падение Шуазеля, удалив его от двора, – она отправила его королевским послом в Вену.

Одним словом, незримое соперничество между маркизой и так называемым кузеном короля не прекращалось ни на минуту.

Именно маркизе пришло в голову уговорить короля не брать с собой никого из придворных, и она ловко воспользовалась грустным настроением Людовика, желавшего уединения и тишины. Она сумела доказать ему, что он только в том случае найдет во дворце покой и воспоминания, если в одиночестве посетит дорогие его памяти места. Король растроганно оценил внимание и заботу маркизы и решился последовать ее совету.

По желанию Людовика, во дворце Сорбон, отныне принадлежавшем ему, все было сохранено в прежнем виде. Даже жившая там немногочисленная прислуга, старушка–кастелянша и лесничий были по приказу короля оставлены на своих местах. Сорбон во всех деталях должен был выглядеть так, как в те незабвенные для короля дни.

В последнее время король Людовик XV, живший в свое полное удовольствие, наслаждаясь и развлекаясь иногда без всякой меры, стал все чаще впадать в меланхолию.

Воспоминания о любви к Серафи были для него святы, а времена, когда он ощутил счастье этой любви, были самыми радостными и ошеломляюще прекрасными в его жизни. Волшебные и несбыточные мечты – спутники всякой несчастной любви. А его любовь к Серафи была несчастной. Ни одна из страстей, волновавших его грудь, не оставила в нем таких следов, как эта, потому что за всеми другими страстями следовало полное удовлетворение – до пресыщения.

Роковым образом оборванная любовь к Серафи с годами все чаще представала перед его внутренним взглядом в волшебном ореоле. И сейчас случилось то, что должно было случиться. Им овладело необоримое желание хоть однажды в жизни увидеть Серафи и своего сына.

Маркиза, все еще не имея достоверных сведений о судьбе Марселя, послала своего пажа в Париж, чтобы попытаться разузнать все, что только возможно и как можно точнее о том, что же случилось с сыном короля.

Пока никто не мог с уверенностью сказать – умер ли Марсель вместе со своим другом мушкетером или спасся. Если столь безвременно умершая герцогиня де Рубимон, уверявшая, что Марсель жив, была права, то маркиза могла надеяться выйти наконец победительницей из слишком уж затянувшейся борьбы с герцогом Бофором.

Было уже поздно, когда паж приехал в Версаль, но, едва спрыгнув с лошади, он направился в покои своей повелительницы.

Маркиза только что отпустила придворных дам, с которыми провела вечер, и сейчас у нее оставались несколько горничных, когда паж, войдя, склонился в поклоне.

Маркиза, обмахиваясь веером, проговорила:

– Я заждалась тебя, Леон.

Паж, выпрямившись, коротко пояснил:

– Я прибыл из Парижа, не теряя ни минуты в пути.

Маркиза кивнула.

– Хорошо, хорошо. Но удалось ли тебе узнать что‑нибудь новое или твоя поездка оказалась напрасной?

– Мне надо сообщить вам нечто очень важное, – сказал Леон, преклонив одно колено.

Маркиза жестом велела горничным удалиться и, повернувшись к Леону, сказала:

– Ну, вот теперь мы одни. Никто не помешает. Встань и говори без опасений. Ты был на острове?

– Да, госпожа маркиза.

– Отыскал ли ты Адриенну Вильмон?

– Отыскал и узнал от нее нечто очень важное и тайное, – ответил паж и добавил: – Она доверяет мне безраздельно. Никому другому не удалось бы узнать у нее то, что она рассказала мне. И я поклялся ни при каких обстоятельствах не злоупотребить ее доверием. Она ужасно боится герцога Бофора.

Маркиза понимающе кивнула:

– Это совершенно естественно. Она‑то ведь хорошо знает герцога и лучше всех понимает, как Марсель должен опасаться Бофора.

– Мне удалось добиться ее доверия, – продолжал паж. – И вот что я узнал. Еще недавно Адриенна была почти уверена, что Марсель Сорбон погиб вместе с мушкетером. Но теперь она убеждена, что он жив.

Маркиза пристально посмотрела на него.

– Так, значит, Марсель Сорбон жив, по ее мнению? На чем же основана ее уверенность?

Паж, не скрывая торжества, пояснил:

– Адриенна Вильмон получила от него письмо, госпожа маркиза. И в этом письме он пишет, чтобы она не отчаивалась, но терпеливо ждала и надеялась – он жив и обязательно вернется к ней.

Маркиза нетерпеливо поинтересовалась:

– Но где же он находится?

– Этого, к сожалению, Адриенна мне не сказала, госпожа маркиза, – признался паж. – И я не стал расспрашивать. Мне казалось, что я узнал главное, – Марсель жив, он вернется, и эта весть прислана им самим.

– Хорошо, хорошо, – проговорила маркиза. – Но не говорила ли Адриенна, не виделась ли она с ним после письма?

Леон отрицательно покачал головой.

– Она с ним еще не виделась, госпожа маркиза. Но со дня на день ждет его возвращения.

– А кто принес ей письмо?

– Какой‑то незнакомец.

– Что ж, – заключила маркиза, – то, что мы теперь знаем, весьма важно. Известно главное – Марсель жив. Это прекрасно! И тем не менее необходимо узнать, где он находится. Мне надо увидеться с ним. На то есть очень важные причины.

– Может быть, Адриенна и знает это, – предположил паж, – но мне она ничего больше не сказала и уверяла, что ничего больше не знает.

Но маркиза настойчиво повторила:

– Мне просто необходимо узнать это, Леон… Скажи, не был ли ты в окрестностях дворца Роган?

Паж с некоторым удивлением подтвердил:

– Я проходил там, госпожа маркиза, перед отъездом на остров.

– И, может быть, ты случайно видел маркиза?

– Нет. Маркиза не было во дворце, – уверенно ответил паж. – Я узнал это от пажа его королевского высочества дофина. Паж специально приезжал, чтобы передать маркизу приглашение приехать в Версаль.

– И что же? Он возвратился в Версаль, не выполнив возложенного на него поручения? – спросила госпожа Помпадур, выжидательно глядя на Леона.

Леон отрицательно покачал головой.

– Нет. Он остался во дворце – ждать возвращения маркиза.

– Но куда же исчез его сиятельство? – с некоторым недоумением пробормотала маркиза.

Паж, немного поколебавшись, решился и проговорил:

– Я узнал от одной нищенки, что сидит неподалеку от дворца, кое‑что весьма странное. Рассказывают, что недавно, катаясь верхом, маркиз встретил близ Бастилии даму в длинном белом платье, которая при виде его упала без чувств.

Маркиза вспомнила рассказ итальянского посла и сказала:

– Я тоже слышала об этом.

– Но когда маркиз подъехал, чтобы помочь ей, он никого не нашел. Вероятно, она быстро пришла в себя и скрылась. Что там было на самом деле, никто не знает, но все говорят, что с тех пор эта дама еще не раз показывалась маркизу, и он часто отправляется к Бастилии, чтобы отыскать ее следы.

– И до сих пор ему ничего не удалось узнать?

Паж, понизив голос, проговорил:

– Старая нищенка думает, что это никакая не дама, а привидение Бастилии.

– Неужели эта старая сказка снова кому‑то кажется правдой? – иронически улыбнулась маркиза.

– Привидение Бастилии очень часто показывалось, – пояснил паж. – И многие его видели, говорит нищенка, но никому не удалось узнать, откуда оно появляется и куда исчезает.

Тут маркизе пришла неожиданная мысль, и она рассмеялась.

– Маркиз увидел какую‑то даму, которая просто успела уйти, прежде чем он приблизился. А распаленное воображение простонародья тотчас превратило ее в нечто загадочное и таинственное. Да, люди очень любят такие сказки.

– Сын нищенки служит в инвалидной команде в Бастилии, – продолжал Леон. – И от него она узнала, что в Бастилии, действительно, существует привидение. Правда, его давно не видели. И думают, что теперь оно снова появилось – в образе этой Женщины в белом!

– Об этом я тоже слышала, – сказала маркиза. – Говорят, что это является госпожа Ришмон, вдова бывшего коменданта Бастилии. Но, само собой разумеется, все это глупые сказки.

Леон почтительно поклонился.

– Я пересказал вам, госпожа маркиза, только то, что слышал сам.

Маркиза, взмахнув веером, благосклонно заметила:

– Ты хорошо исполнил поручение, Леон. Завтра я сделаю дальнейшие распоряжения. Теперь я желаю остаться одна.

Леон преклонил колено и, поцеловав протянутую ему руку, вышел. Оставшись одна, маркиза некоторое время простояла в задумчивости. А затем начала медленно прохаживаться по комнате из угла в угол.

«Марсель Сорбон жив! – с надеждой раздумывала она. – Если бы мне удалось его разыскать и привезти во дворец Сорбон. И если бы король там, в тех местах, где он будет мечтать о Серафи, вдруг встретил бы своего исчезнувшего сына, это все перевернуло бы. В союзе с Марселем, который ненавидит обидчика своей матери, победа, несомненно, оказалась бы на нашей стороне, и этот подлый Бофор наконец‑то был бы низвергнут!.. Это обязательно должно получиться! Адриенна Вильмон, без сомнения, знает, где найти Марселя. Так что – вперед! Я сама поговорю с ней и узнаю, где отыскать Марселя, чтобы осчастливить и ее и его, приведя Марселя в объятия венценосного отца!»

XIII. ПОКУШЕНИЕ

В тот вечер, когда негр оказался в апартаментах Бофора, Марсель Сорбон, он же маркиз Спартиненто, возвращался во дворец Роган очень поздно.

Хотя он и приоткрыл свою тайну перед герцогом и его сообщником виконтом, он тем не менее вовсе не был намерен открывать ее всем. Во всяком случае – до поры до времени.

Марсель уверенно двигался к своей цели. После того как ему удалось завладеть сокровищами грека, оставленными ему в наследство, пришлось преодолеть еще множество неожиданных препятствий, перенести суровые лишения и опасности, прежде чем достичь нынешнего положения. Высоким титулом, полученным от Генуэзской республики, он был обязан смелости и силе, и только собственному мужеству обязан он был тем, что так счастливо избежал множества смертельных опасностей.

И теперь настало время вступить в открытый бой с этим ненавистным Бофором, подлым и опасно смертельным врагом.

«Ты или я! – думал Марсель, войдя в свою комнату и сбрасывая плащ и шляпу. – Теперь ты знаешь, кто я. Ты знаешь, кто явился к тебе, чтобы потребовать ответа за все… Ты или я!»

В волнении расхаживая по комнате, Марсель не заметил, что машинально произносит отдельные мысли вслух, как будто его враг находится здесь же.

«Ты или я! – размышлял Марсель. – Только один из нас может выйти победителем из последней смертельной схватки. Я отомщу тебе за мою бедную, погубленную тобой мать! Я поклялся умирающему Абу Короносу отомстить за него и за его ребенка! Не станем говорить о том, что ты причинил мне! За это мы сочтемся в последнюю очередь. Список твоих преступлений слишком велик, но час расплаты близится! Ты забыл, что возмездие неотвратимо не только на небе, но и на земле. Теперь ты вспомнишь об этом и убедишься, что справедливость рано или поздно торжествует. И что бы ты ни делал, падение близко!»

Немного успокоившись, Марсель остановился и оглядел комнату. На столе стояло несколько зажженных свечей, которые, очевидно, предусмотрительно принес верный негр в ожидании хозяина. Однако сам он почему‑то не появился. Это удивило Марселя и, подойдя к двери, он дернул витой шнур звонка.

Вскоре в дверях появился один из лакеев. Марсель снова удивился и спросил:

– А где Гассан?

– Негра нет во дворце, – почтительно ответил лакей. – Мы уже искали его, чтобы послать к вам.

Жестом отпустив лакея, Марсель призадумался.

«Странно! – подумал он, оставшись один в комнате. – Что могло произойти? Неужели этот Бофор или Марильяк попытались его заманить, чтобы побольше выведать обо мне?» Как следует поразмыслив, Марсель решил, что все может оказаться значительно хуже.

Да, Гассан верен ему. То есть – до последнего времени был верен. Куда же он мог запропаститься? Ни друзей, ни знакомых в Париже у него нет. Да он и не посмел бы отлучиться так поздно без спроса. И кому он нужен в этом чужом городе, простодушный негр? Его отсутствие может иметь только одно объяснение. Если он кому‑то и нужен, так только Бофору и Марильяку… И если это так и есть, то дело скверно – эти двое коварных и хитроумных негодяев могут искусно соблазнить и более искушенную душу. Что они могли пообещать тебе, Гассан? К чему они вознамерились склонить тебя? К измене? Марсель опустился в кресло, охваченный сомнениями и нахлынувшими воспоминаниями.

Когда он внезапным ударом подавил бунт каторжников на корабле и спас Генуэзской республике ее судно, он затем без помех привел корабль в нужный порт. И там, в гавани, он увидел отвратительную сцену – дюжина пьяных матросов избивала одного негра. И не вмешайся Марсель, они бы наверняка убили несчастного.

Спасенный от верной смерти Гассан припал к ногам своего спасителя, клянясь в вечной верности и преданности и обливаясь слезами благодарности. Растрогавшись, Марсель поднял и обласкал его, предложив свое покровительство. Так Гассан стал его слугой.

Марсель, наведя также порядок в колонии каторжников и восстановив там спокойствие, отправился обратно в Геную, где его заслуги были оценены куда выше, чем он ожидал.

Дож своей высокой властью пожаловал ему титул маркиза и новое имя – в память того далекого порта, который Марсель сумел сохранить для республики. Отныне Марсель Сорбон по праву именовался маркиз Спартиненто. И всему этому Гассан был свидетелем, являя своему господину такую преданную верность, что прокураторы решили отметить рвение чернокожего слуги и подарили ему толстый кошелек, в котором было столько золотых монет, сколько Гассан не видел за всю свою жизнь. И благодарности его не было предела!

А вскоре Марселю удалось завладеть сокровищами, оставленными ему в наследство благородным греком Абу Короносом. И Гассан видел собственными глазами, что в тугих кожаных мешках чистое золото – Марсель намеренно не таил этого, желая испытать Гассана. И Гассан был честен и верен.

«Неужели ты поддался искушению именно теперь? – подумал Марсель. – Если это так, то мне тебя жаль. Но если ты поддался искушению и связался с теми негодяями, я просто опасаюсь за тебя…»

Марсель покосился на большие золотые часы, негромко тикавшие на каминной палке, – кованые фигурные стрелки показывали полночь.

Поднявшись с кресла, он взял один из подсвечников и направился через большой зал, в котором на стенах горели масляные лампы, в свою спальню. Поставив свечу на ночной столик у изголовья кровати, он задул ее. Света, проникавшего через открытую дверь из соседней комнаты, где горели свечи, было достаточно, чтобы в спальне оставалось светло.

Не мешкая, Марсель быстро разделся и лег.

Портьера на дверях первой комнаты бесшумно шевельнулась и из‑за нее показалась курчавая голова. Негр, поблескивая белками, осторожно оглядел комнату и, убедившись, что маркиз, по всей видимости, уже у себя в спальне, скользнул через порог. Лицо Гассана ужаснуло бы любого, кто мог бы сейчас увидеть его. Злая гримаса сменялась выражением растерянности и нетерпения, странная смесь страха и отчаяния уступала место решимости.

Шагнув в комнату, он пригнулся, замер, прислушиваясь, и быстро сбросил кожаные башмаки, чтобы ступать как можно тише.

Да, маркиз у себя – свидетельством тому была негромкая музыка, доносившаяся из спальни. Там в стену у изголовья был встроен музыкальный ящик. И ложась, маркиз всегда заводил его, чтобы немного развлечься перед сном. Но Гассан не прислушивался к мелодии. У него в голове словно наяву звучал голос Марильяка: «Тысяча золотых… Свобода… Тысяча золотых…» И этот дьявольский голос заглушал не только музыку, он заглушал в дикой душе Гассана все добрые чувства к хозяину, когда‑то спасшему ему жизнь и сделавшему для него столько добра.

Гассан терпеливо ждал, и наконец музыка смолкла. Настала глубокая тишина. Маркиз спал, ничего не подозревая.

Но Гассан продолжал напряженно прислушиваться. В нем проснулся тот кровожадный дикарь, который, не шелохнувшись, выжидает мгновения, чтобы броситься на жертву.

Из спальни по–прежнему не доносилось ни звука. Негр сделал осторожный бесшумный шаг и снова замер. И тут же внезапно вздрогнул – то ли какой‑то шорох, то ли скрип послышался из спальни. И едва он подумал, что ему просто почудилось, как совершенно явственно раздался голос хозяина:

– Гассан!

Маркиз зовет его. Значит, он не уснул. Это было неожиданно и опасно – все могло сорваться.

Из спальни донесся звук шагов, приближавшихся к двери.

Негр сорвался с места, бесшумной черной молнией метнулся через комнату и нырнул за портьеру. Маркиз появился в дверях и, пристально оглядевшись, громко позвал:

– Гассан!

Негр, скорчившись за портьерой, затаил дыхание. Маркиз пробормотал, явно сердясь на самого себя:

– Значит, почудилось… Но почему он до сих пор не появился? Странно…

Вернувшись в спальню, Марсель снова прилег, но уснуть не мог – мысль о том, что Гассан исчез не просто так, не давала ему покоя. И не хотелось верить, что верный слуга решил бежать.

Когда все снова стихло, из‑за портьеры опять осторожно выглянула курчавая голова. Гассан сразу заметил, что маркиз не закрыл дверь, ведущую в спальню.

Постояв минуту неподвижно, словно черная статуя, Гассан бесшумно пересек комнату и, приблизившись к полуоткрытой двери, увидел в широком стенном зеркале, что господин его лежит на широкой софе, отвернувшись лицом к стене. Было похоже, что он крепко спит.

Негр, не колеблясь больше, шагнув через порог, проскользнул в полуотворенную дверь. Кошачьей походкой, двигаясь совершенно неслышно и на ходу вытаскивая из‑за пояса длинный острый кинжал, он приблизился к своей жертве и занес над ней смертоносный клинок.

И в это страшное мгновение маркиз внезапно приподнялся, повернулся и резким движением вырвал кинжал из руки ошеломленного Гассана. Борьба не заняла и нескольких секунд. Кровь брызнула на ковер и кушетку – маркиз поранил руку, отнимая кинжал. А смертельно перепуганный негр рухнул на колени, бормоча непослушными губами:

– Пощадите, синьор… Пощадите…

Марсель отшвырнул кинжал в сторону и со смешанным чувством презрения и жалости взглянул на валявшегося у него в ногах негра, охваченного страхом и раскаянием.

– Твоя жизнь в моих руках, – проговорил он наконец. – Я могу без долгих рассуждений убить тебя и тем самым избавить мир от такой неблагодарной змеи. Но я уверен, что ты не сам замыслил преступление против своего господина и благодетеля. И поэтому я второй раз дарю тебе жизнь. Я знаю, кто склонил тебя к этому черному делу. Но не знаю, что предложили тебе Бофор и его сообщник в награду за преступление.

Негр только что‑то промычал в ответ, обхватив руками голову.

Марсель, теряя терпение, приказал:

– Отвечай! Я приказываю!

Гассан, продолжая мотать головой, пробормотал:

– Свободу и тысячу франков…

– Свободу и тысячу франков! И за эту тысячу франков ты, иуда, не только предал, но и пытался убить своего господина! – Марсель презрительно хмыкнул. – За ничтожную тысячу франков ты хотел убить того, кто спас твою жизнь и, не задумываясь, отпустил бы тебя на волю, если бы ты только сказал, что затосковал по родине. Но я не хочу марать о тебя руки и не стану тебя убивать. Больше того, я не отправлю тебя в тюрьму, хотя ты это, несомненно, заслужил.

– Сжальтесь, синьор! – бормотал Гассан, валяясь в ногах.

Марсель гневно воскликнул:

– Твоя душа черна, как ты сам! Я не хочу больше видеть тебя, мерзавец! Убирайся!

Негр, поняв, что смерть, уже занесшая над ним свой меч, отступила, вскочил и, бормоча несвязные слова благодарности, попятился к двери.

– Подожди! – вдруг приказал Марсель. – Я дам тебе записку к тому, кто тебя нанял для черного дела, и сообщу ему, как ты с этим справился.

Подойдя к письменному столику, Марсель обмакнул кончик пера в кровь, все еще сочившуюся из пораненной руки и на листе бумаги со своей монограммой написал:

«Герцогу Бофору и виконту Марильяку в подтверждение покушения негра Гассана на мою жизнь. Марсель – маркиз Спартиненто».

– Отнеси эту записку герцогу во дворец, – сказал Марсель, бросая ему запечатанное письмо. – Ступай! И никогда больше не показывайся мне на глаза. С этой минуты ты больше для меня не существуешь. Считай, что ты дешево отделался. Поступи ты так с кем‑нибудь другим, то окончил бы свою жизнь на виселице. Бог с тобой, ступай! Ты свободен. Возвращайся в свою Африку!

– Благодарю, синьор, благодарю! – возопил негр, пытаясь поцеловать ему руку, но Марсель с брезгливым презрением оттолкнул его.

– Не подходи ко мне! Убирайся прочь! Я не желаю больше терпеть твое присутствие! – Нетерпеливым жестом Марсель указал на дверь. Он с жалостью смотрел на человека, который не сознавал своей вины, обрадовавшись тому, что так легко получил свободу вместо справедливой кары.

Конечно, Марсель не отпустил бы негра безнаказанно, если бы не был уверен, что тот оказался лишь слепым орудием в руках других.

– Убирайся! – повторил он.

Гассан бросился к двери. Радуясь избавлению и крепко сжимая в руке письмо маркиза, он выбежал из дворца Роган и быстрым шагом направился по темным безлюдным улицам к герцогскому дворцу. Но торопился он напрасно. Стояла глубокая ночь. Парадные двери дворца Бофора были крепко заперты. Однако это нисколько не огорчило негра. Он устроился в одной из наружных стенных ниш и уснул спокойным сном человека, чья совесть ничем не обременена.

Проснувшись, когда солнце поднялось уже довольно высоко, Гассан снова отправился к дворцовому подъезду и сказал сонному стражнику, что ему нужен лакей Валентин. Стражнику было лень идти искать самому, и он пропустил негра во дворец.

Валентин обрадовался, увидев Гассана, но тот ничего не стал рассказывать, а произнес, что у него есть важное сообщение для герцога. И лакей, охваченный любопытством, отправился доложить хозяину.

Когда Гассан вошел в герцогский кабинет и с важным видом вытащил из‑за отворота камзола письмо, Бофор слегка удивился, но, не подав виду, равнодушно спросил:

– Ну? И что ты мне скажешь, негр?

– Я принес прекрасное известие, милостивый господин! Гассан свободен! – воскликнул негр и, опустившись на колени, протянул герцогу письмо.

– Что это такое? – спросил Бофор.

Гассан радостно закивал.

– Расписка, господин!

Герцог, недоумевая, взял протянутую ему бумагу, но, пробежав глазами написанные кровью строки, взбешенно заорал:

– Что это значит? Он жив? Ублюдок жив? Значит, этот маркиз не умер?

Негр в ответ радостно воскликнул:

– Гассан получил свободу! И теперь Гассан хочет получить обещанную награду!

Бофор, охваченный яростью, уставился на этого тупого дикаря и взорвался, как бочка с порохом:

– Негодяй! Убирайся, пока я не затравил тебя собаками! – Голос его сорвался, и он прошипел: – Ублюдок жив и еще осмеливается писать мне… Убирайся вон, подлый раб, или я запру тебя в подземелье и заморю голодом!

Гассан медленно поднялся с колен.

– Значит, Гассан не получит обещанной тысячи? Хорошо, светлейший господин, хорошо! Гассан получил свободу, но не получит вознаграждения… Что ж, Гассан уходит.

И бросив на герцога ненавидящий взгляд, негр повернулся и, не поклонившись, быстро вышел, едва не сбив стоявшего в дверях лакея.

XIV. ДВОРЕЦ СОРБОН

Все при дворе знали, что король испытывает необыкновенную симпатию к неизвестно откуда взявшемуся иностранному Крезу, к маркизу Спартиненто. Было ли причиной то, что маркиз спас жизнь дофину, или что‑то иное – никто не знал. Но все знали, что дофин не уставал напоминать королю о маркизе, и никого не удивляло, что его величество специально посылает адъютанта к маркизу, чтобы пригласить того в Версаль.

В это утро, едва королю доложили, что маркиз Спартиненто ожидает в приемном зале, король велел немедленно впустить его.

Маршал Ришелье и другие придворные, толпившиеся в прихожей, с завистью наблюдали, какое предпочтение оказывается этому чужестранцу. И зависть их усилилась, когда сам дофин повел маркиза в кабинет, и король любезно поднялся ему навстречу.

– У вас перевязана рука, господин маркиз? – с некоторым беспокойством заметил король. – Вы ранены?

Маркиз покачал головой.

– Пустяки, ваше величество. Небольшой порез.

– Мне доложили, – вмешался дофин, – что вы отпустили на свободу вашего верного негра.

Маркиз меланхолично усмехнулся.

– Верность, ваше королевское высочество, давно стала пустым словом. К сожалению, к этому надо привыкать, ибо мало от кого можно ожидать верности.

– Я должен согласиться с вами, господин маркиз, – заметил король. – Люди в большинстве своем испорчены. Очень редко встречаются исключения. Так что мне приходится быть настороже. И при необходимости тщательно подбирать себе нужных спутников. – Король помолчал. – Я хочу предложить вам, маркиз, совершить со мной небольшую прогулку… У меня есть небольшой старинный дворец довольно далеко от Парижа. И я намерен провести там несколько дней или, может быть, даже недель. Я не хочу брать с собой двор – дворец невелик. Более того, я там хочу отдохнуть в тишине и покое, без придворной суеты, которая, признаться, мне изрядно надоела. Я был бы очень рад, если бы вы, маркиз, сопровождали меня в этом небольшом путешествии.

Ришелье и другие свидетели этой беседы остолбенели от удивления – столь явное предпочтение король оказывал чужестранцу, отказывая в нем своим верным придворным. А дофин и не пытался скрыть радости, услышав решение короля.

– Я приглашаю вас, господин маркиз, – продолжал король, – потому что мне приятно ваше присутствие.

Маркиз поклонился и с чувством проговорил:

– Для меня это неожиданная и незаслуженная милость, ваше величество.

Король решительно махнул рукой.

– Хорошо! Мы отправимся завтра же. – И, повернувшись к застывшим в изумленном молчании придворным, приказал: – С нами поедет только мой камердинер Бине.

Утомленный придворной суетой и нескончаемыми развлечениями, король чрезвычайно обрадовался возможности вырваться из привычной обстановки. А то, что с ним отправится маркиз, радовало его еще больше – симпатия к этому человеку казалась необъяснимой ему самому, но это нисколько не смущало его величество. Придворные же пребывали в полном недоумении, ловя каждое слово короля. Он говорил:

– Ваши манеры, маркиз, спокойствие и глубина ума напоминают мне аббата. Во всяком случае, вы производите такое впечатление, и это мне приятно… Итак, мы едем завтра!

Прием у короля был окончен, и маркиз, не мешкая, уехал из Версаля в Париж. Отдав необходимые распоряжения, он велел подготовить карету и на рассвете следующего дня отправился в Версаль, где старый камердинер Бине уже успел все подготовить к отъезду.

Еще раз осматривая упряжь, проверяя, хорошо ли закрываются дверцы, старый Бине ухмылялся себе под нос, – он, пользовавшийся доверием короля, позволял посмеиваться про себя над намерением его величества вдруг посетить заброшенный дворец. Оно казалось ему смешным, потому что уж он‑то, старый доверенный слуга, знал, что побудило короля к этому, и знал историю заброшенного дворца.

По приказу короля отъезд должен был состояться без всяких церемоний. Король уезжал инкогнито – он не хотел, чтобы его торжественно провожали, и еще больше не хотел, чтобы в пути ему устраивали шумные встречи.

Надев широкополую шляпу, Людовик спустился вниз, где у кареты его ожидали только маркиз и Бине. Вскоре карета рванулась с места, и путешествие началось. Но Марсель по–прежнему не знал – куда.

Через некоторое время, когда карета катила уже за городом, король проговорил, откинувшись на подушки:

– Мы едем не на охоту, господин маркиз. И не по каким‑либо политическим делам. Мы едем во дворец Сорбон.

Марсель не сдержал удивления:

– Во дворец Сорбон?

Король усмехнулся.

– Вы, вероятно, думаете, что он все еще принадлежит герцогу Бофору, господин маркиз. Но вы ошибаетесь. Теперь дворец Сорбон – моя собственность.

– И вы решили посетить его? – спросил Марсель, стараясь не выдать своего волнения. Ему предстояло вновь увидеть дворец, в котором он родился и благодаря которому получил свое имя.

– Посетить? Да, конечно, – ответил король. – Впрочем, у меня есть свои причины для этой поездки.

Марсель не стал спрашивать, что за причины, – это было бы невежливо. Король же ничего объяснять не стал, и Марсель с нахлынувшей нежностью, окрашенной горечью, прошептал про себя: «Дворец Сорбон…»

Скоро он окажется там и увидит маленький, столь близкий его сердцу дворец, где он появился на свет, и где его мать и он сам перенесли столько горя и бед, причиненных им злобной ненавистью герцога.

Теперь этот дворец принадлежит короне. И король хочет посетить его. Марсель был уверен, что монарху просто захотелось осмотреть новую покупку.

Удивительное и страшное стечение обстоятельств! Король и не подозревал, что тот, кто сидит сейчас с ним в карете, – не кто иной, как Марсель Сорбон, сын несчастной Серафи!

С нарастающим волнением он ждал минуты, когда на горизонте покажутся знакомые очертания, и он вновь увидит родной дом. Место, где он родился, и в чьих стенах ему вместе с бедной матушкой пришлось перенести столько тяжких испытаний и страданий.

И вот наконец показались знакомые старинные башни, четким силуэтом прорисованные на фоне светлого неба и окруженные подступившими со всех сторон сумрачными лесами. Над гребнем крутой крыши поднимались маленькие башенки с блестящими флюгерами на шпилях.

Карета, мягко шурша колесами, подлетела к кованым решетчатым воротам, и кучер резко натянул вожжи. Ворота были закрыты, и никто не торопился отпирать их. Немногие обитатели дворца и не подозревали, что явился их новый хозяин.

Бине и лакей маркиза, соскочив с запяток, принялись колотить в железные створки ворот. На стук вскоре не спеша явился старый лесничий и не без труда отодвинул засов. Ворота заскрипели, пропуская нежданных гостей.

Когда кареты въехали во двор, старый лесничий узнал в одной из них экипаж короля и вытянулся во фронт, как старый, бывалый солдат.

В дверях флигеля показалась седая голова старой кастелянши. Она очень удивилась и даже испугалась, завидев раззолоченные кареты и решив, что это приехал герцог Бофор. Она молитвенно сложила руки и беззвучно забормотала молитву. О чем молилась эта старушка, жившая во дворце с незапамятных времен и хорошо помнившая все – и как жестокий герцог заставил свою несчастную сестру выйти замуж за господина Каванака, и как преследовал он и собственную сестру, и ее маленького сына? Удивительно ли, что старушка испугалась, решив, что это явился сам герцог.

Но даже убедившись, что это не он, кастелянша не успокоилась. Тревожное выражение оставалось на ее сморщенном лице, когда, отпрянув от двери, она быстро направилась в задние комнаты, в которых прежде никто не жил, – они всегда пустовали.

Однако почему она все‑таки испугалась этого появления нежданных гостей?

Старый лесничий удивленно и растерянно смотрел на короля и его спутника, не зная, что делать. О приезде столь высоких гостей никто их не предупредил. Откуда об этом было знать немногочисленным обитателям дворца, чтобы успеть подготовить достойную встречу?

Это очень тревожило старика–лесничего, и он, низко кланяясь, несвязно и сбивчиво бормотал что‑то, пытаясь объясниться и прося извинения за такую встречу.

Король милостиво помахал рукой:

– Все хорошо, старик! Если бы я желал пышной встречи и церемоний, я бы прислал курьера известить об этом. Так что все в порядке – я не хотел и не хочу шума.

– Но такая честь, такая милость, ваше величество, – сокрушенно бормотал лесничий, – и ни одного букета, ни одной гирлянды цветов…

Король благосклонно помахал рукой:

– Ну–ну… Не сокрушайтесь напрасно. Это пустяки… А где же кастелянша?

Один из переминавшихся в отдалении слуг по знаку лесничего побежал в дом и, отыскав старушку, сообщил ей, что приехал вовсе не герцог, а сам король, и он требует ее к себе.

Это известие не только не успокоило старую кастеляншу, но повергло ее в еще большее отчаяние. Король ведь наверняка пожелает обойти весь дворец, осмотреть все комнаты. Одна эта мысль заставила ее разрыдаться от страха.

И тут на пороге появился король в сопровождении маркиза и державшихся позади слуг.

– Отчего это вы плачете? – сердито спросил король. – По–моему, это не лучший способ встречать гостей.

Старушка в растерянности что‑то пробормотала, но маркиз пришел ей на помощь, заметив, что любая женщина может прослезиться от радости.

Тем не менее король проворчал:

– Вероятно, вы правы. И все‑таки слезы меня раздражают.

Людовик, сопровождаемый лесничим и кастеляншей, испуганно вытиравшей глаза, широким хозяйским шагом вошел в главный зал дворца.

Марсель несколько отстал, взволнованно осматриваясь и радуясь, что ничего не изменилось здесь за минувшие годы и дворец Сорбон выглядит таким же чистым и ухоженным, как и во времена его детства.

Лесничий успел распорядиться, чтобы кареты отвели под навес и вызвали несколько парней и девушек из близлежащей деревушки, чтобы помочь по хозяйству.

И не успел король обойти дворец, как все – и во дворе и в комнатах было приведено в такой порядок, какой обязателен при визите короля.

Но старушка–кастелянша, видя, что все идет благополучно и король явно доволен, все же то и дело украдкой смахивала набегавшую слезу, словно какое‑то тайное горе сжимало ей сердце и не давало успокоиться.

Король решил занять главный флигель, а маркизу, по его просьбе, отвели один из боковых флигелей.

Марсель не решался открыть королю, какие воспоминания вызывает в нем все то, что окружает их здесь. Более того, он опасался, что король заметит нечто трудно объяснимое – маркиз, впервые попавший во дворец Сорбон, без малейшего труда ориентируется в его запутанных коридорах, уголках и закоулках. Однако король не обратил на это внимания, должно быть увлеченный осмотром явно нравившегося ему дворца.

А Марсель, не менее взволнованный возвращением в родной дом, все‑таки был достаточно внимателен, чтобы заметить беспокойство, не отпускавшее старушку–кастеляншу ни на минуту. Теряясь в догадках, он решил, что она пытается что‑то скрыть от посторонних глаз, то и дело тревожно поглядывая в ту сторону, где находилась ее каморка и пустовавшие с давних времен задние комнаты. Когда же она незаметно, как ей показалось, заперла дверь в коридор, ведущий в задние комнаты дворца, Марсель окончательно уверился – здесь что‑то не так.

Но что могло быть в тех комнатах? Что охраняла старушка с таким рвением и беспокойством? Марсель никак не мог этого понять, теряясь в догадках.

Вечерний чай подали в одну из комнат, которые занимал король. Марсель, выслушивая Людовика, почему‑то подумал, что они пьют чай прямо над головой старухи–кастелянши, чья каморка находилась на нижнем этаже.

Уже стемнело, и король, послав камердинера за свечами, поинтересовался, почему маркиз не взял с собой в поездку своего верного негра. Едва Марсель собрался ответить, как вдруг откуда‑то донесся странный стонущий смех.

Оба собеседника замерли, настороженно прислушиваясь. Но смех, резко оборвавшись, больше не повторился.

Король, зябко передернув плечами, спросил:

– Что это было?

Маркиз, хмурясь и недоумевая, ответил:

– Я не нахожу никакого объяснения этому непонятному звуку, ваше величество.

В комнату вошел, неся подсвечник, мрачный и побледневший Бине. Подсвечник в его руке дрожал.

Король обратился к нему:

– Вы слышали этот странный звук? Откуда он раздался?

Бине поклонился.

– Я спрашивал слуг. Никто не смог ничего объяснить, ваше величество.

– Позовите лесничего Бертрама, – приказал король и снова обратился к Марселю: – Да, это весьма странно. Но о чем мы говорили?.. А, о вашем негре. Так почему вы не взяли его в путешествие?

Марсель снова нахмурился и коротко пояснил:

– Я был вынужден выгнать его, ваше величество. Он злоупотреблял моим доверием.

Король удивился:

– Вот как? Что же он сделал?

Марсель с явной неохотой коротко ответил:

– Он попытался убить меня.

– Убить? – вскричал король. – Убить! И как же вы с ним поступили?

Марсель пожал плечами и так же коротко ответил:

– Я отпустил его на волю.

Король недоверчиво посмотрел на него.

– Я не ослышался? Покушавшегося на вашу жизнь раба вы просто выгнали? Весьма оригинальная месть. Я о такой еще не слыхивал!

– Я знал, прогоняя его, что он не собирался этого делать, и никогда бы не сделал, если бы, воспользовавшись его простодушием, негра не подговорили мои весьма хитроумные и опасные враги.

Тут в комнату робко протиснулся лесничий Бертрам и остановился у порога.

– Вы слышали этот странный звук? – спросил король.

– Да, ваше величество, – подтвердил лесничий.

– Что это значит?

– В последнее время я довольно часто его слышу, ваше величество. Как мне кажется, звук доносится из бокового флигеля. Он давно пустует, и некоторые ставни сорваны ветром. Видимо, там в каком‑нибудь закоулке поселилась сова.

– Весьма вероятно, – подумав, согласился король. – Эти птицы часто поселяются в старых дворцах. Но этот крик так неприятен, что мне не хотелось бы его больше слышать. Надо непременно ее прогнать.

Лесничий, пятясь, вышел из комнаты.

Король зевнул.

– Ну что ж, маркиз, пожалуй, пора ложиться спать.

Откланявшись, Марсель направился в отведенные ему покои.

Медленно идя по коридорам дворца и держа перед собой зажженную свечу, он уже свернул в галерею, ведущую в его флигель, как снова раздался неизвестно откуда доносившийся смех. Марсель вздрогнул – это действительно был какой‑то болезненный, рвущийся смех, но никак не крик совы.

Но откуда же он донесся? Марсель напряженно прислушался. Вокруг снова воцарилась мертвая тишина.

Что же все‑таки происходит в этом старинном, почти всеми покинутом дворце? Марсель решительно спустился по лестнице и направился к каморке старушки. Шаги его эхом отлетали от каменных стен и затихали в глубине коридоров.

Остановившись перед почерневшей от старости деревянной дверью, он негромко постучал. Никакого ответа. За дверью не было слышно ни малейшего шороха. Марсель постучал снова, на этот раз громче. Прошло некоторое время, и Марсель уже было собрался грохнуть в дверь кулаком, как в комнате послышались шаркающие шаги и раздался испуганный, дрожащий голос старухи–кастелянши:

– Кто тут ходит в полночь?

Марсель резко проговорил:

– Отворите! Это маркиз.

Заскрипел отодвигаемый засов, дверь медленно отворилась. Марсель решительно толкнул ее и шагнул через порог. Испуганная старушка в ночном стареньком халате боязливо отшатнулась.

– Что означает этот дикий смех? – прямо спросил разозленный Марсель.

– Ах, господин маркиз, – всхлипнула старушка и тут же залилась слезами.

– Доверьтесь мне, – мягко посоветовал Марсель.

– Я не могу… Я не могу сказать… Нет, господин маркиз, – сквозь слезы пробормотала кастелянша.

– Вы должны мне рассказать! – настойчиво проговорил Марсель. – Это просто необходимо.

– Я… Я… О, Матерь Божья, смилуйся надо мной… Это я сама кричала, – через силу выдавила старушка.

Марсель удивленно переспросил:

– Вы?

– Да, господин маркиз, я. У меня был припадок…

Марсель внимательно вгляделся в нее, – что ж, это могло быть правдой.

Удовлетворившись столь неожиданным объяснением, он посоветовал старушке успокоиться и, уже нигде не задерживаясь, направился к себе.

XV. ВАЖНОЕ ОТКРЫТИЕ

В тот же день, когда уехал король, маркиза Помпадур отправилась в Париж и остановилась в Лувре. И тем же вечером паж Леон отправился по ее приказу на остров Жавель к Адриенне с важным поручением.

Едва явившись к девушке, паж сразу, без обиняков объяснил цель своего приезда:

– Адриенна, только не пугайтесь. Я должен отвезти вас к одной знатной даме, которая хотела бы вас кое о чем расспросить.

– Вы всегда были так добры ко мне, Леон… Я не могу и подумать, что вы могли бы замыслить что‑нибудь недоброе, – проговорила Адриенна, но собираться медлила. Было заметно, что она колеблется.

Заметив это, Леон горячо проговорил:

– Ни о чем не беспокойтесь. Все будет хорошо. Так что не станем терять времени – нас ждут.

Девушка кивнула, с некоторым сомнением оглядела свое простое черное платье и смущенно сказала:

– Я так одета…

Леон горячо запротестовал:

– Это не имеет никакого значения, мадемуазель Вильмон! Вашей красоте это нисколько не повредит.

Адриенна вздохнула, накинула на плечи шаль, надела широкополую шляпу и покорно последовала за Леоном к берегу, где покачивалась лодка с молчаливым рыбаком, сидевшим на веслах.

Видя волнение и беспокойство девушки, доверившейся ему, но не понимавшей, куда же все‑таки он хочет отвезти ее, Леон, поколебавшись, шепнул так, чтобы не слышал рыбак:

– Нас ждет маркиза де Помпадур…

Когда лодка вскоре причалила к противоположному берегу, Леон велел рыбаку ждать здесь, никуда не отлучаясь, а сам, подхватив Адриенну под локоть, быстрым шагом повел ее по начинавшейся от берега аллее в Лувр.

Адриенна робко шла за Леоном сквозь анфилады великолепных залов и роскошных комнат. Она казалась себе такой жалкой среди этого великолепия и роскоши, что на глаза ее навернулись слезы. И еще это поношенное черное платье простолюдинки…

Идя словно в тумане, Адриенна не заметила, как они наконец вошли в приемную маркизы. Здесь Леон велел ей подождать и отправился доложить своей повелительнице. Вернувшись через минуту, он поманил девушку.

Сердце Адриенны было готово выскочить из груди, но она вошла вслед за пажом в покои маркизы с таким достоинством, что мадам Помпадур с удивлением и удовольствием посмотрела на прелестную девушку, которая, казалось, не сознавала своей красоты.

Адриенна остановилась у двери и поклонилась.

– Подойдите ко мне, дитя мое, – приветливо проговорила маркиза. – Присядьте вот здесь.

Адриенна молча повиновалась.

– Как вас зовут, дитя мое? – так же приветливо спросила маркиза.

– Адриенна Вильмон. Мой отец был офицером. Он служил гофмейстером во дворце герцога Бофора, – слегка дрогнувшим голосом пояснила Адриенна.

Маркиза уточнила:

– Значит, прежде вы тоже жили во дворце Бофора?

– Да.

Маркиза, пристально посмотрев на нее, прямо спросила:

– Молодой Марсель Сорбон, вероятно, в то время тоже жил во дворце?

Адриенна невольно покраснела и сбивчиво объяснила:

– Нет–нет. Только его мать. Марсель там не жил. А госпожу Каванак заставили остаться во дворце.

Так же пристально вглядываясь в нее, маркиза спросила:

– Кто заставил?

Адриенна вспыхнула и гневно ответила:

– Ее родной брат! Господин герцог де Бофор!

Помолчав, маркиза негромко спросила:

– Она умерла, не правда ли?

– В отчаянии она сама лишила себя жизни, – прошептала Адриенна, сдерживая набежавшие слезы. – Только так она могла вырваться из своего заключения.

Маркиза с грустью сказала:

– И тем самым выполнила жгучее желание герцога избавиться от собственной сестры… Я это знаю. – Она помолчала и продолжила: – Я также знаю, что вы любите Марселя Сорбона. Не стыдитесь этого чувства, дитя мое. Любовь – это такая сила, перед которой ничто не устоит. А теперь, дитя мое, мне надо узнать у вас кое‑что о Марселе Сорбоне.

Адриенна внутренне сжалась:

– По поручению герцога?

Маркиза невольно улыбнулась и добродушно ответила:

– Нет, дитя мое. У меня есть свои причины и планы. И смею уверить вас, что я ничего не имею против Марселя. Напротив, я хочу разыскать его, чтобы вернуть ему те права, которые принадлежат ему, хотя он об этом и не подозревает. – Маркиза помолчала, а затем, чуточку подавшись вперед и глядя в глаза Адриенны, проговорила: – Поэтому вы можете смело доверить мне все, что знаете о Марселе Сорбоне. Что он жив – это я уже знаю. Я знаю также, что он любит вас. И теперь, увидев вас, я его понимаю. Итак, мы знаем, что Марсель счастливо избежал многих неприятностей. Это наверняка было нелегко.

Адриенна встрепенулась:

– Да. Я уже было совсем отчаялась. Но Небо защитило его!

Маркиза кивнула и продолжала:

– Паж Леон сообщил мне, что вы через какого‑то незнакомца получили письмо от Марселя Сорбона. Что же он вам пишет?

– О, всего несколько слов, – откликнулась Адриенна и с затаенной радостью добавила: – Но благодаря этому письму я удостоверилась, что мой Марсель жив и что рано или поздно я его увижу.

Кивнув, маркиза спросила:

– Но после этого вы больше не получали от него известий?

Адриенна печально покачала головой:

– Нет… Но я жду его со дня на день.

– Я понимаю ваше беспокойство, – сочувственно проговорила маркиза и спросила: – Значит, вы не знаете, где он теперь находится?

Девушка отрицательно покачала головой и сказала:

– В письме об этом не было ни слова.

– Очень жаль, – проговорила маркиза, чеканя слова. – Если бы мне удалось узнать, где он, то я тотчас приняла бы самые решительные меры.

– Я боюсь герцога. Он так ненавидит моего Марселя, что способен на все… – прошептала Адриенна.

– Да, – согласилась маркиза. – Я знаю, что он ненавидит и преследует его. Но не беспокойтесь – все это кончится, как только я отыщу Марселя Сорбона.

Адриенна, в очередной раз демонстрируя доверчивость и простодушие, воскликнула:

– О, как мне жаль, что я не знаю, где находится Марсель! Я бы вам обязательно сказала без утайки… Вы так добры к нам!

– Да, действительно жаль, дитя мое, – согласилась маркиза. – Если бы вы знали и сказали мне, это имело бы огромное значение для Марселя.

– О, если бы мы смогли его найти! – с надеждой вымолвила Адриенна.

– Я давно уже его ищу, – с улыбкой сказала маркиза и пояснила: – Потому‑то я и пригласила вас к себе, надеясь узнать у вас что‑нибудь новое.

– Какая жалость! – сокрушенно ответила Адриенна и, встрепенувшись, пообещала: – Но как только я что‑нибудь узнаю или Марсель неожиданно вернется, я тут же любым способом дам вам знать.

– Хорошо, милое дитя, – молвила маркиза. – Завтра я уезжаю из Лувра, и вам придется приехать в Версаль. И лучше всего будет, если вы приедете вместе с Марселем. А сейчас – до свидания, дитя мое. Паж Леон проводит вас домой.

Адриенна опустилась на колени и порывисто поцеловала благосклонно протянутую ей руку. Затем встала, поклонилась и вышла, сопровождаемая Леоном.

Вскоре после их ухода во внутреннем дворе Лувра началась оживленная суета и беготня. Этот шум проник в покои маркизы. Внимательно прислушавшись, маркиза послала камергера узнать, в чем дело.

Камергер довольно быстро вернулся и доложил, что стража только что поймала негра, назвавшегося слугой господина маркиза Спартиненто.

Маркиза удивилась:

– А зачем его надо было ловить?

Камергер пояснил:

– Страже показалось, что он вел себя как‑то подозрительно. Слуги герцога Бофора утверждают, что он зачем‑то вертелся у покоев герцога, словно что‑то высматривал.

– Но почему его не отправили к его господину? – поинтересовалась маркиза.

Камергер развел руками:

– Негр говорит, что у него больше нет господина – маркиз отпустил его на свободу.

– Отпустил на свободу? – удивилась маркиза. – Странно… – И вспомнила: «Впрочем, маркиз почему‑то не взял негра с собой в поездку… Нет, тут что‑то явно кроется». Поразмыслив немного, маркиза решительно велела: – Пусть приведут этого негра сюда.

Камергер выбежал в приемный зал и передал приказ.

Вскоре дежурный офицер стражи подошел к негру, которого охраняли два бдительных солдата, и приказал ему следовать за собой. Гассан покорно пошел за ним, поднимаясь по раззолоченной лестнице в покои маркизы. И войдя наконец в небольшой зал, увидел маркизу и тут же повалился на колени – его острый глаз мгновенно узнал в даме ту, которую он видел в Трианоне у короля.

Маркиза с любопытством разглядывала негра.

– Ты слуга маркиза Спартиненто, не правда ли? – наконец спросила она.

Он, поклонившись, коротко ответил:

– Я – Гассан, свободный негр.

– Значит, ты больше не служишь своему господину? – уточнила маркиза.

– Нет, – с достоинством ответил Гассан. – Мой господин отпустил меня на свободу.

– Это случилось недавно?

– Да, госпожа, и совершенно неожиданно.

Маркиза невольно усмехнулась, но тут же спросила:

– А где он взял тебя к себе на службу?

Гассан ответил не задумываясь:

– В Спартиненто, госпожа.

Маркиза приподняла бровь.

– Где это?

Негр пояснил:

– В Африке. Это генуэзская колония.

– От той местности твой господин и получил название своего титула? – спросила маркиза, откидываясь в кресле и пристально глядя на негра. – Ведь твой господин носит титул маркиза Спартиненто?

Негр не без гордости подтвердил:

– Сам дож пожаловал его этим титулом.

При этих словах маркиза вспомнила сообщение дожа о смерти мушкетера и странные слова маркиза в Трианоне. И тут же многое открылось ей. Пропавший след явственно засветился перед ее мысленным взглядом. Оживившееся лицо маркизы и блеск ее глаз могли бы сказать внимательному наблюдателю, что произошло нечто важное. Но посторонних здесь не было. И даже близких придворных она не пригласила в этот вечер – среди них вполне могли оказаться тайные сторонники Бофора. И герцог через какие‑нибудь полчаса узнал бы обо всем, что произошло в Лувре. Да, действовать следовало чрезвычайно осторожно, потому что от неожиданно сделанного открытия зависело многое, если не все.

Поэтому, не раздумывая, маркиза приказала удалиться всем – и камергеру, и лакеям, безмолвно стоявшим у дверей. Когда же они остались одни, маркиза сделала негру знак приблизиться.

Гассан, не поднимаясь, на коленях подполз к ее креслу.

– Я хочу спросить тебя еще кое о чем, – проговорила маркиза, пристально глядя на негра. – Не знаешь ли ты, как звали твоего господина тогда, когда он еще не получил титул маркиза Спартиненто?

Гассан оживился:

– Знаю, ваша милость. Его звали Марсель.

– Марсель Сорбон? – уточнила маркиза. Дыхание ее от волнения стало прерывистым.

Негр почесал переносицу и не очень уверенно сказал:

– Похоже, что так. Гассан не помнит. Гассан помнит – капитан Марсель.

Но маркиза уже не сомневалась. Ее неясные предположения полностью подтверждались тем, что она услышала от негра.

– Это он! – прошептала она.

Да, теперь она знала точно – этот таинственный маркиз на самом деле сын короля и покойной Серафи! И сейчас он вместе с королем во дворце Сорбон… Но знают ли они о связи, существующей между ними?

Да, это невероятно важное открытие.

Но тут же ее осенила тревожная мысль: точно так, как она узнала об этом от негра, и все другие смогут узнать от него то же самое. Этого допустить нельзя!

Маркиза дернула шнурок звонка. Придворные, теснясь, вошли, вопросительно глядя на свою повелительницу.

– Офицера стражи! – приказала маркиза. Когда через несколько мгновений вбежал дежурный офицер, маркиза сделала ему знак и велела: – Негр утверждает, что он свободный человек. Удостовериться, правда ли это или нет, мы сейчас не можем – маркиза нет в Париже. Поэтому отведите негра в тюрьму Лувра и держите там до возвращения маркиза.

– В тюрьму? – Гассан не поверил своим ушам.

Офицер подтолкнул его.

– Вставай и следуй за мной!

Маркиза долгим взглядом, в котором читалось удовлетворение, проводила понуро шагавшего негра, которого подталкивал в спину офицер стражи. Теперь это важнейшее открытие останется тайной для других. Только она одна сегодня знает: маркиз Спартиненто – сын короля Франции. Этой догадкой маркиза поделилась только с Леоном, попросив его держать пока все в тайне.

Отправляясь в Версаль, сопровождаемая пажом Леоном и многочисленной свитой, маркиза обдумывала, что же делать дальше?

А тем временем дежурный офицер отвел Гассана в тюрьму и, проверив запоры, удалился.

Негр, яростно меряя шагами крошечную темницу, бормотал под нос несвязные проклятия, время от времени вскрикивая:

– Если бы я успел отомстить этому проклятому герцогу! Нет, нет, он не уйдет от меня. Он натравил меня на маркиза, а потом вместо награды выгнал меня. Этого Гассан не забудет! Тебе не придется, как ему, долго ждать расплаты! Гассан скоро будет свободен, и тогда – берегись!

XVI. ПРИЗНАНИЕ СТАРОЙ СЛУЖАНКИ

Король подолгу бродил по окружавшему дворец лесу. Сопровождаемый лесничим и камердинером, он отыскивал те укромные и навсегда запечатлевшиеся в памяти и в сердце места, где некогда он проводил долгие и радостные часы с незабвенной юной Серафи.

Здесь в те далекие годы молодой Людовик встретил прелестную юную девушку. И здесь, вдали от глаз и ушей любопытных соглядатаев, началась пламенная и короткая история их любви.

Теперь король с грустью видел, что деревья стали выше и толще, кусты буйно разрослись, полянки и лужайки, разбросанные в гуще леса, почти исчезли – немало лет пролетело с тех пор, как деревья, и не только деревья, были молоды.

И все‑таки она сохранилась – дерновая скамья у подножия высокого дерева. Здесь он привязал тогда своего коня. Здесь, взявшись за руки с Серафи, они рвали цветы на опушке. А вон на том холме он, обняв Серафи, в первый раз поцеловал ее…

Воспоминания нахлынули на короля, радуя и печаля, – все прошло, все пропало…

Хитрый и всезнающий камердинер посмеивался про себя, понимая причины настроения, владеющего королем. Но, конечно, помалкивал, не подавая виду, – только глупец позволил бы себе смеяться вслух над королевскими глупостями.

Сидя на знакомой скамейке в лесу, Людовик погрузился в воспоминания, словно наяву видя перед собой юную Серафи, которую с тех давних пор ему ни разу больше не довелось встретить.

И если бы кто‑нибудь в эти минуты осмелился незаметно приблизиться, он бы с удивлением услышал, что король негромко разговаривает с кем‑то. Но как бы он, этот случайный свидетель, ни осматривался, он не увидел бы собеседника короля. Потому что Людовик разговаривал с Серафи, которую видел только он сам – каким‑то внутренним зрением.

– Тебя уже нет между нами, милая Серафи… Горе и беды обрушились на тебя, и я не смог защитить тебя, несмотря на всю мою любовь! Мне кажется, что я слышу твой нежный голос… Это была любовь, Серафи! Все, что было после, не заслуживает этого названия, потому что никто на свете не любил меня так, как ты! И временами мне слышится, словно откуда‑то издалека, как тихо–тихо ты спрашиваешь меня о чем‑то, как ты горюешь и плачешь. И имя Марселя еле слышно доносится до моего слуха. Ты спрашиваешь о ребенке, которому подарила жизнь, – и я с горечью должен признаться, что мне не удалось отыскать нашего с тобой сына… Я многое бы отдал за то мгновение, когда, отыскав его, мог бы встать рядом с ним перед твоим портретом и сказать: «Посмотри, моя милая! Я прижимаю к сердцу твоего и моего сына! О, Серафи, если твой дух парит над этими местами, дай мне знак, что ты прощаешь меня!» – Людовик умолк, охваченный смятением. Когда его губы вновь зашевелились, невольный свидетель услышал бы: – Все прошло, все пропало! Мне сказали – Марсель умер. Мне показали его труп… Мне никогда прежде не доводилось видеть моего сына, а этот мертвый выглядел таким чужим, что я едва поверил, что это он. Ни одной чертой он не походил на тебя… И жестокая судьба навсегда лишила меня возможности увидеть его живым и отдать ему мою любовь… О, Серафи, простишь ли ты меня? Если еще существует какая‑то связь между тобой и мной, то дай мне почувствовать, что ты меня простила…

Только к вечеру Людовик очнулся от своих воспоминаний и, окликнув томившихся в отдалении камердинера и лесничего, велел подвести коня. Он доехал до домика лесничего и, спрыгнув с коня, велел подать легкий ужин. Слуги быстро вынесли походный столик и поставили его на лужайке. Король сидел на раскладном стуле, с наслаждением вдыхая прохладный лесной воздух, всегда казавшийся ему целительным.

У помощников лесничего, живших в домике, была белая косуля. Несколько лет назад они подобрали ее совсем маленькой в лесной чаще, взяли к себе и, вырастив, отпустили на волю. Но она никогда не забывала дом, ставший ей родным, и никогда не уходила надолго. И сейчас она подошла к сидевшему на стуле королю и уставилась на него долгим вопросительным взглядом. И Людовику, который не верил в переселение душ, вдруг почудилось, что это Серафи, принявшая облик грациозной косули, и он стал гладить ее, что‑то негромко приговаривая.

А Марсель тем временем, оставшись в одиночестве и никем не сопровождаемый, бродил по залам и коридорам дворца, тоже вспоминая былое.

Король и не подозревал, что испытывал маркиз Спартиненто, а Марсель не знал, что привело короля в этот заброшенный дворец и что испытывал он.

Неужели за то время, что они пробудут во дворце, король так и не узнает в нем своего сына? В таком случае он, скорее всего, не узнает этого никогда, потому что герцог Бофор не остановится ни перед чем, чтобы убить Марселя.

Осторожность и предусмотрительность уберегли его от предательского удара неблагодарного негра, но судьба не может оставаться неизменно благосклонной.

Уже само по себе чудом было то, что Марсель – ублюдок, как презрительно именовал его герцог, – счастливо избежал множества опасностей и остался жив, хотя смерть множество раз грозила ему. Этот Бофор не пренебрегал никаким, даже подлым средством, чтобы избавиться от ненавистного ему ублюдка–племянника, но бог хранил и спасал его.

Теперь же Марсель наконец достиг того положения, которое давало ему надежду на месть. Благодаря собственному мужеству и несметным богатствам, унаследованным от погибшего грека, он был свободен в своих поступках на пути к цели. И Марсель с растущим нетерпением ждал того часа, когда он сможет насмерть схватиться с подлым герцогом, и отомстить за свою несчастную мать, за грека и за самого себя – любой ценой, даже ценой собственной жизни.

Марсель бродил по дворцу, ненадолго заглянув в покои, в которых когда‑то жила его матушка. Потом, когда уже опустились сумерки, а король все еще не возвратился со своей затянувшейся прогулки, Марсель вошел в комнаты, которые были ему знакомы с самого раннего детства, потому что здесь прошли его юные счастливые годы. И вот здесь, присев на старенькую софу и рассеянным взглядом обводя комнату, он вдруг снова услышал тот странный отрывистый хохот, донесшийся откуда‑то с нижнего этажа. И вновь им овладело подозрение или предчувствие, что во дворце Сорбон кроется какая‑то странная и, может быть, важная тайна.

Он напряженно прислушивался, пытаясь понять, почему этот непонятный и необъяснимый звук производит на него столь тягостное впечатление. Но сейчас его больше всего поразило то, что он всего несколько мгновений назад, выглянув в окно, увидел в саду старушку–кастеляншу. И она никак не могла в то же самое время находиться в нижних комнатах дворца, откуда доносились эти странные звуки, временами похожие скорее на стон, чем на смех. Значит, там наверняка кто‑то находился, и старушка всеми силами старалась сохранить это в тайне.

Но почему? И кто скрывался там? И почему этот «кто‑то» так странно кричит и хохочет? Нет, это надо выяснить. И немедленно!

Какой‑то внутренний голос говорил Марселю, что он обязательно должен раскрыть эту тайну. И хотя он и подумать не мог ничего худого о старушке–кастелянше, ее упорство в сокрытии чего‑то тайного, раздражало его.

Так дальше быть не может! С этой мыслью Марсель быстро вышел из комнаты, в спешке не захватив свечи. Впрочем, она бы и не понадобилась – полная луна светила прямо в окна.

В коридорах ему никто не встретился. Подойдя к комнате кастелянши, он толкнул дверь, и та легко распахнулась. Внутри никого не было. В противоположной стене видна была вторая дверь. Но она оказалась запертой. Какой‑то шорох и неясный стон послышались из‑за нее.

Марсель напряженно прислушался, но звук не повторился. И тем не менее надо было обязательно посмотреть, что или кто может скрываться в запертой задней комнате.

Старушка хорошо хранила свою тайну. Но тут Марсель вспомнил, что в задние комнаты можно попасть через небольшой чулан, в котором хранились всякие вещи, которые выбросить было жалко, хотя нужды в них уже не было.

Он вышел в коридор и толкнул дверь чулана – она тоже оказалась незапертой. Однако заветная дверь, которая вела в таинственную заднюю комнату, не поддалась – она была или заперта или наглухо заколочена. И вот из‑за нее значительно явственнее, чем прежде, донеслись глухие стоны и неясное бормотание.

Как же проникнуть в наглухо запертую комнату? Эта мысль стучала в висках Марселя, но ответа он не находил. И тут вдруг в коридор вбежала испуганная старушка–кастелянша и, в отчаянии ломая руки, бросилась к нему. До сих пор она так и не узнала в нем того малыша, которого когда‑то носила на руках. Да и как она могла заподозрить в этом столь приближенном к королю аристократе сына несчастной Серафи?

У Марселя же были свои причины не открывать истины.

– Сжальтесь! Что вы делаете? – в неописуемом страхе воскликнула кастелянша.

Марсель пристально посмотрел на нее и твердо заявил:

– Я хочу проникнуть в эту комнату. Вы мне сказали неправду. Не вы виной этим странным звукам, но вы храните здесь какую‑то опасную тайну.

– Да, – пробормотала слабым голосом старушка. – Да, я поступила нехорошо, солгав вам. Но будьте милостивы, господин маркиз, простите меня.

Ее отчаяние тронуло Марселя, и он мягко спросил:

– Почему же вы не сказали мне правду?

Кастелянша всплеснула руками.

– О, Пресвятая Дева Мария! – Она всхлипнула и продолжала: – Я ведь живу в постоянном страхе…

Марсель сочувственно спросил:

– Но отчего же?

Старушка отчаянно замотала головой.

– Ах, нет–нет… Я не могу вам сказать. Это не моя тайна. И я не смею открыть ее.

Однако Марсель решительно приказал:

– Отоприте дверь!

– Сжальтесь! – запричитала старушка. – Туда нельзя входить. Там лежит тяжелобольная. Ее никак нельзя беспокоить. Умоляю вас, не делайте этого!

Марсель пристально посмотрел на нее.

– Кого вы там прячете? Родственницу?

– Да, родственницу, – ответила старушка, трясясь от непреодолимого страха. – О, не делайте меня несчастной, господин маркиз! Я же во всем призналась!

Марсель успокаивающе проговорил:

– Вам не надо опасаться меня.

Но старушка лихорадочно продолжала:

– Я боялась, что если об этом узнают, то меня уволят и мне придется покинуть дворец. О, Боже, если его величество король узнает об этом, я пропала. Как же мне не бояться, господин маркиз?

Марсель твердо повторил:

– Вам нечего опасаться. Никто не узнает от меня, что вы кого‑то прячете здесь.

– О, это великая милость, господин маркиз, – с благодарностью выдавила сквозь слезы бедная старушка, вздохнув свободней. – Я Бога буду за вас молить…

Марсель подтвердил:

– Не беспокойтесь, я вас не выдам.

– Да–да, я до конца дней своих буду молиться за вас, господин маркиз! – всхлипнула старушка.

– Живите подольше, – усмехнулся Марсель и твердо потребовал: – А теперь я хочу услышать настоящую правду.

Кастелянша, словно ощутив облегчение от того, что больше ей невозможно хранить тайну, заговорила почти спокойно:

– Несколько дней тому назад во дворец пришла бедная больная женщина. Ах, господин маркиз, на нее страшно было смотреть! Казалось, она вот–вот упадет мертвой. Как она дотащилась до дворца, я и представить не могу. Но здесь силы окончательно оставили ее. К счастью, лесничий и его помощники не заметили несчастную. И я привела ее к себе, помогла чем смогла, накормила и уложила в этой комнате. И вскоре стало ясно, какая страшная болезнь мучит ее, – это горячка! – Старушка всхлипнула.

Марсель с подчеркнутым одобрением сказал:

– Значит, это не ваша родственница, но вы ухаживаете за ней. Это очень хорошо и благородно.

– Она мечется в бреду, кричит и стонет, – проговорила старушка и добавила с отчаянием: – И как раз в это время сюда приехал его величество король…

– Но вам незачем скрывать своего доброго поступка и стыдиться его, – уверенно проговорил Марсель.

Но старушка испуганно замахала руками:

– О, прошу вас, господин маркиз, не говорите никому! Вы же обещали!

– То, что я обещал, я исполню в любом случае, – успокоил ее Марсель. – Но почему вы не позвали к больной какого‑нибудь лекаря?

– Лекарь приходил уже дважды, – возразила старушка. – Но он ничем не может помочь. И он сказал мне, что, если она сама не переборет эту страшную болезнь, спасение невозможно. Это надрывает мне сердце, господин маркиз, – пожаловалась старушка и добавила: – Да еще страх, что все вдруг откроется…

– Не тревожьтесь, – заверил ее Марсель. – Я позабочусь, чтобы то, что вы мне доверили, осталось в тайне.

Старушка попыталась порывисто поцеловать ему руку, но он не позволил, сказав:

– Если я смогу быть вам полезным в вашем благородном деле, то буду очень рад.

Кастелянша, снова ощутив приступ отчаяния, вскрикнула:

– Никто не может мне помочь, никто!

Но Марсель, доброжелательно дотронувшись до худенького плеча старушки, проговорил:

– Желаю вам успеха и благополучия. Можете быть уверены, что я больше не стану мешать вам своим любопытством, и постараюсь, чтобы никто не стал этого делать.

– Только бы его величество не узнал об этом! – продолжала тревожиться бедная женщина.

Марсель терпеливо повторил:

– Я позабочусь о том, чтобы вас никто не беспокоил. Будьте спокойны.

После этого Марсель повернулся и направился к выходу. Старушка тщательно заперла все двери и вытерла глаза, чтобы король не заметил, что она плакала и не стал бы интересоваться, в чем дело… Это было бы ужасно!

XVII. КРАСНЫЙ ДЬЯВОЛ

Марильяк, уверенный, что смерть уже стоит у его изголовья, с радостью убедился, что и на этот раз ему удалось ускользнуть.

Созванные к нему со всех концов Парижа лекари дали ему столько разных противоядий, что на следующий день он был уже вне опасности. Более того, не обнаружив в его самочувствии никаких признаков опасной болезни, вызванной ядом, лекари уверили Марильяка, что, скорее всего, он вовсе не был отравлен, и виконт сообразил, что Роза–Клодина просто подшутила над ним.

Чувствуя себя совершенно здоровым, Марильяк еще несколько минут полежал в постели и наконец решил встать. И тут в комнату вбежал камердинер герцога. Быстро поклонившись, он доложил:

– Господин виконт, его светлость требует вас к себе. Господин герцог ужасно разгневан.

Марильяк бросился в покои герцога. Бофор метался по комнате, словно безумный. Едва виконт переступил порог, как герцог дико расхохотался, бешено сверкая глазами, и спросил:

– Марильяк, вы знаете, где сейчас находится этот проклятый маркиз?

Марильяк недоуменно пожал плечами и ответил:

– Полагаю, что в Версале, господин герцог.

Бофор с неожиданным торжеством заорал:

– Вот и не угадали!

Виконт снова пожал плечами и наугад предположил:

– На обратном пути в Геную.

– Я бы пожелал ему доброго пути в ад! – рявкнул Бофор. Глаза его злобно засверкали, рыжие волосы встали дыбом. Он был так страшен, что Марильяк невольно поежился. – Я скажу вам, где он! Он вместе с королем во дворце Сорбон!

Марильяк вздрогнул и переспросил:

– В Сорбоне? С королем? Не может быть!

Герцог вскипел:

– У вас вечно – не может быть! Когда я вам сказал, что этот ублюдок жив, вы ответили: «Не может быть!» Но, как видите, для этого негодяя нет ничего невозможного.

Марильяк, не скрывая тревоги, проговорил:

– Это неожиданное известие, ваша светлость.

– Известие о его смерти мне было бы куда приятней, – прорычал Бофор и мрачно задумался. Опасение, что во дворце Сорбон все может открыться, сводило его с ума. Наконец он прохрипел: – Будь что будет. И может, уже поздно что‑то предпринимать… Но почему вы позволили ублюдку уйти тогда из склепа без помех?

Марильяк с неожиданной уверенностью ответил:

– Он еще появится там.

– Вот как! – дико захохотал Бофор. – Может, вы сбегаете во дворец и позовете его?

Но Марильяк пропустил насмешку мимо ушей и обеспокоенно сказал:

– Он попытается отомстить вашей светлости. Он ведь поклялся сделать это. И вот теперь он пытается стать близким другом и доверенным короля.

– И еще кое–кем! – выкрикнул герцог.

– Мы должны этому помешать. Еще не поздно. Мы должны сделать все, чтобы сорвать его планы.

– Что ж, попытайтесь, – мрачно ответил герцог, успокаиваясь. – Но вы опоздали – все ваше мужество, и ваш хитрый ум сейчас уже бесполезны. Разве вы посмеете показаться на глаза королю? Или вы забыли, что вас изгнали из придворных?

– Нет, не забыл, – Марильяк сверкнул глазами. – Но есть много способов. Можно подослать негра, чтобы он застрелил Марселя Сорбона, когда тот вздумает погулять в окрестностях дворца.

Герцог рявкнул:

– Негр совершенно ненадежен. И я его прогнал без всякого сожаления.

Виконт не сдавался:

– Ну что ж, тогда нам придется подождать возвращения незаконнорожденного. И, в зависимости от обстоятельств, или убить его, или засадить в Бастилию до конца его дней.

– Чего ждать? – отмахнулся герцог. – Я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу ублюдка мертвым. А ваши планы вечно срываются. Я им не доверяю. Поэтому решено – я сам поеду во дворец Сорбон.

Марильяк встрепенулся.

– Возьмите меня с собой, господин герцог!

– Хорошо, – раздраженно кивнул герцог. – А вы возьмите хороший пистолет. Может быть, нам посчастливится, и мы сумеем подкараулить ублюдка. Тогда он точно не уйдет от меня!

Виконт напомнил:

– Но король тоже во дворце.

Герцог высокомерно отрезал:

– Предоставьте мне самому объясняться с королем. Я вам ясно сказал – возьмите хорошее оружие и готовьтесь в дорогу. Через час мы отправимся в Сорбон.

Карета была подана к подъезду дворца, и герцог с виконтом, отдав распоряжение кучеру, покатили через весь Париж к дороге, ведущей во дворец Сорбон.

Путь был неблизким, но уже к вечеру карета въехала в лес, окружавший дворец. Это было в тот день, когда король так долго оставался в лесу наедине со своими воспоминаниями, а маркиз, разговаривая со старушкой–кастеляншей, узнал ее тайну.

Приказав кучеру остановиться в стороне от дворца под прикрытием деревьев, герцог и виконт стали осторожно пробираться сквозь кусты к видневшемуся вдалеке дворцу. Поднимавшаяся над деревьями луна проливала бледный таинственный свет на лес, дворец и окружавший его сад.

Вдруг виконт насторожился, а через мгновение замер и герцог, прислушиваясь. Им явственно слышался шум и стук колес – кто‑то ехал к дворцу по дороге, у обочины которой они притаились.

Виконт шепотом попросил герцога встать за дерево, чтобы проезжающие не заметили их, а сами они могли разглядеть – кто это едет. Луна ясным светом заливала дорогу.

Бофор резко схватил пистолет, протянутый ему Марильяком. Он был готов исполнить то, что давно лелеял, и одним выстрелом раз и навсегда покончить с ненавистным ублюдком. Рыжий дьявол, убивший собственную сестру, бедную дочь несчастного грека, приготовился нанести последний смертельный удар собственному племяннику, скрывавшемуся под именем маркиза Спартиненто.

– Приготовьте и свой пистолет, – шепнул он виконту, – и стреляйте по моему сигналу.

– Стойте! – вдруг глухо вскрикнул Марильяк. – Не стреляйте. Это не он.

Герцог невольно опустил пистолет.

Марильяк оказался прав – это был не Марсель. Мимо них в карете проехал король. Бине, лесничий и его помощники сопровождали карету верхом.

– Где же этот проклятый маркиз? – прошипел герцог в ярости. – Он должен умереть! Клянусь головой, что он еще не возвратился во дворец!

Марильяк настороженно прислушивался, а герцог продолжал бешено бормотать:

– Он обязательно должен проехать мимо нас, Марильяк! Так что вы оставайтесь здесь и будьте настороже. И как только он появится, стреляйте. Но если его нет в лесу, то он наверняка сидит в жасминной беседке – это любимое место его матери. Я проберусь туда. И таким образом он на этот раз не уйдет от нас – один из нас обязательно обнаружит его и убьет. Не опасайтесь ответственности за это, виконт, – я все беру на себя. Вы меня знаете – я держу слово!

Марильяк тихо ответил, продолжая прислушиваться:

– Я тоже, ваша светлость. Если я увижу незаконнорожденного, я без колебаний убью его.

Оставив виконта в засаде, герцог, раздвигая кусты, пробрался в разросшийся парк, окружавший дворец. Здесь он огляделся и, медленно нащупывая дорогу в густой тени деревьев, направился к старому пруду. Неподалеку от него стояла старая жасминная беседка. Некогда это было любимое место Серафи.

Герцог вошел в беседку и присел на знакомую каменную скамью. Минуту спустя он услышал неясный шорох, донесшийся с противоположного берега пруда. Прислушавшись, он убедился, что не ошибся. Кто‑то приближался к пруду.

Бофор, пригибаясь, вышел из беседки и затаился в ее тени. Он все еще не мог определить, кто это, но ему показалось, что приближающаяся фигура одета в белое. Огибая берег вдоль самой воды, она направлялась к беседке. Сообразив это, герцог, почти не прячась, направился навстречу. И когда до фигуры в белом оставалось всего несколько шагов, герцог содрогнулся, холодный пот выступил у него на лбу.

Лицо приближавшейся фигуры в белом было ему знакомо. Он ясно разглядел бледные скорбные черты Серафи.

Что это?! Привидение? Или, может быть, дьявол решил подшутить над ним? Бофор терялся в догадках, вглядываясь в медленно идущую женщину, которая, вдруг завидев герцога, внезапно остановилась, как вкопанная. На бледном лице ее отразился неописуемый ужас. Несколько минут они так и стояли друг против друга, не решаясь двинуться.

Но герцог усилием воли овладел собой и глухо сказал:

– Кто ты? Почему ты бродишь ночью в этом парке?.. Серафи умерла! Кто же ты?

Привидение, не отвечая, медленно сошло с тропинки и направилось к темнеющим деревьям.

Герцог вскинул пистолет и заорал:

– Стой и отвечай! Духов не существует – кто же ты?

Но привидение молча удалялось.

– Клянусь всеми святыми, ты не уйдешь от меня! – прошипел герцог и прицелился.

Грохот выстрела был оглушителен. Эхом прокатившись среди деревьев, он затих в глубине парка.

Герцог бросился вперед, чтобы взглянуть, попал ли он в цель. Однако привидение исчезло, словно растаяло. Герцог дико расхохотался и, надеясь, что все‑таки попал, бросился в чащу посмотреть – не укрылось ли там раненое привидение. Не было никаких следов – призрак исчез.

И тут невдалеке послышался другой выстрел. Герцог решил, что убегающее привидение наткнулось на Марильяка, и виконт тоже выстрелил в него.

Но оставим герцога и посмотрим, что в это время происходило во дворце.

Король, вернувшись с прогулки, сразу же отправился в свои покои. Маркиз тоже оставался у себя в комнатах. Но через некоторое время кто‑то громко постучал к нему в дверь. Он распахнул дверь и изумился – на пороге стояла старая кастелянша. Ее смертельно побледневшее лицо было искажено отчаянием.

– Что случилось? – встревоженно спросил Марсель

Старушка заломила руки и срывающимся голосом вскрикнула:

– Все пропало! О, Святая Дева! Помогите мне, милостивый господин маркиз!

Марсель повторил:

– Что случилось? Что я могу для вас сделать?

Старушка забормотала:

– О, несчастье! Какое несчастье! Бедная больная убежала!

– Убежала? – переспросил Марсель. – Но как это могло случиться? Вы ведь держали ее взаперти!

Кастелянша сбивчиво пояснила:

– В бреду… в припадке… она выбралась в окно! О, Боже, она ушла! Я этого не перенесу!

Марсель решительно схватил шляпу и бросил:

– Ваша больная наверняка не успела уйти далеко. Я вам помогу отыскать ее. Пойдемте, не станем терять времени, если оно у нас есть.

Стараясь не отстать от маркиза, быстрыми шагами спускавшегося по лестнице, старушка с надеждой и отчаянием прошептала ему в спину:

– Вы меня не выдадите?

– Не беспокойтесь, – в который раз заверил ее Марсель. – Я сохраню вашу тайну. Мы разыщем больную и незаметно приведем обратно во дворец.

Когда они наконец вышли во двор, Марсель велел:

– Идите прямо в сад, а я тем временем осмотрю вон ту рощицу.

Старушка повиновалась без слов и быстро засеменила в аллею. Марсель же, настороженно осматриваясь, направился по дороге, уходившей в лес.

И тут вдруг невдалеке раздался выстрел.

Марсель замер в недоумении – кто это вздумал в столь позднее время стрелять? И зачем? Но едва он сделал еще несколько шагов, как в зарослях у дороги громко щелкнул взводимый курок и грохнул второй выстрел.

Марсель зашатался и медленно повалился на траву.

Старушка тоже слышала выстрелы и тоже не могла понять, кто стрелял, предположив, что это могли быть помощники лесничего. И тут она неожиданно увидела беглянку. Кастелянша бросилась к ней и, что‑то нашептывая, повела ее ко дворцу и, дрожа от страха быть увиденной кем‑нибудь, провела больную в ее комнатку и уложила в постель.

Тем временем Марильяк проскользнул как тень сквозь заросли и словно из‑под земли вырос перед герцогом, вздрогнувшим от неожиданности.

– Все кончено! – тихо, но с нескрываемым торжеством, произнес виконт.

– Что кончено? – встревоженно спросил герцог.

Марильяк дерзко хохотнул и пояснил:

– Я нашел ублюдка и убил его!

Но Бофор еще не был готов поверить. Сомнения терзали его.

– Где он?

Марильяк торжествующе сказал:

– Валяется вон там на дороге. Мертвый.

– Наконец‑то! – воскликнул Бофор с дьявольской радостью. – Наконец‑то свершилось! Вы – хороший помощник, Марильяк. Я доволен вами. Ну что ж, нам больше нечего здесь делать. Можно отправляться домой.

Оба сообщника, почти не скрываясь, направились к ожидавшему в укрытии экипажу.

По дороге Бофор все еще не мог успокоиться.

– Ублюдок грозил мне смертью, но он просчитался! Все кончено! Теперь он уже никогда не покинет Сорбон!

Марильяк поддакивал. Оба довольно посмеивались, усаживаясь в карете поудобнее, потом герцог коротко приказал кучеру:

– Домой!

И карета, погромыхивая колесами, покатила в Париж.

Во дворце только лесничий Бертрам смутно расслышал выстрелы. Король и его верный Бине, спавшие в главном флигеле, ничего не слышали.

Встревоженный Бертрам громко позвал своих помощников. Оба парня, уже собравшиеся улечься, прибежали, одеваясь на ходу, и удивленно уставились на лесничего.

Бертрам сердито спросил:

– Вы что – не слыхали выстрелов в парке? Вам медведь на ухо наступил?

– Выстрелы? – в один голос удивились помощники. – Мы ничего не слышали.

Лесничий раздраженно отрезал:

– Зато я слышал! И целых два. Ну‑ка живо! Пойдемте проверим, что там случилось.

– Да кто может здесь стрелять? – удивился один из парней.

– Может, забрели чужие охотники? – предположил другой.

– Мне показалось, что стреляли в парке, – заметил старый лесничий, – поэтому для начала мы отправимся туда.

Когда они, внимательно осматриваясь, вышли в главную аллею, ведущую к пруду, все было тихо. Старушка уже успела увести свою подопечную.

Они продолжили обход, держа на всякий случай ружья наизготовку. Луна светила ярко, все вокруг было ясно видно – нигде ни одной души. Парни уже начали подумывать, что старик Бертрам просто ослышался, но тут одному из них то ли почудился, то ли послышался какой‑то неясный звук, и он прислушался. Потом почти уверенно сказал:

– По–моему, там кто‑то стонет.

Второй парень подтвердил, да и сам Бертрам уже ясно слышал редкие прерывистые стоны, доносившиеся откуда‑то издалека.

– В самом деле, – проговорил он. – Это где‑то вон там, у дороги.

И все трое, не сговариваясь, заторопились в ту сторону, откуда все явственнее доносились стоны.

Когда они, продравшись сквозь густые заросли, выбрались к главной дороге, ведущей во дворец, они сразу заметили, что у обочины кто‑то шевелится. Старый лесничий решительно направился туда. Парни следовали за ним, настороженно озираясь и крепко сжимая ружья.

– Ба! Да это господин маркиз! – воскликнул лесничий. – Святой Доминик, он ранен!

Марсель при звуках голоса, раздавшегося над ним, попытался приподняться, но обессиленно повалился на траву. Из раны в плече струилась кровь.

Старик Бертрам низко склонился над бессильно лежащим Марселем.

– Вы ранены?

Марсель разлепил непослушные губы и, стараясь говорить внятно, пробормотал:

– Хорошо, что вы пришли… Помогите мне… Я хочу вернуться во дворец…

Бертрам растерянно топтался, бормоча:

– Но как это случилось? Что случилось?

Марсель, собравшись с силами, проговорил:

– Не знаю. В меня стреляли. Но я хочу, – вдруг встрепенулся он, – чтобы королю ничего не говорили! Я догадываюсь, в чем дело. Но королю не смейте докладывать. Его нельзя беспокоить по каждому поводу.

– Надо позвать лекаря! – спохватился лесничий.

– Не надо! – возразил Марсель. – Рана не так уж опасна.

Они помогли ему подняться. С их помощью Марсель добрел до своего флигеля и, войдя в комнату, без сил опустился на кровать.

Старый Бертрам осмотрел и перевязал его рану. О лекаре Марсель и слышать не хотел. Бертраму не оставалось ничего другого, как подчиниться, хотя он очень опасался за жизнь маркиза.

XVIII. ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ МАРИЛЬЯКА

Ветер завывал в развалинах старого заброшенного монастыря в Пасси. Рауль, полоумный сын старой Гальконды, сидел на стене и, по обыкновению, вполголоса беседовал с самим собой, время от времени разражаясь хохотом.

Сама же старая племянница маркизы Бранвиль, стоя внизу в своем подвале, что‑то помешивала в котле, кипевшем на огне очага. Она варила ужин для себя и своего сына, поскольку гостей здесь давно не бывало и не ожидалось.

Вдруг раздался стук в дверь. Старуха Гальконда удивленно обернулась.

– Кого это принесло так поздно?

Дверь распахнулась, и через порог шагнула девушка с закрытым темной вуалью лицом.

Старуха сняла котел с огня, поставила на пол и, нагнувшись, выхватила горящую головню.

– Кто это так поздно приходит в гости? – пробормотала она, подняла тлеющую головню и шагнула вперед, пытаясь разглядеть неожиданную гостью.

Девушка порывистым движением подняла вуаль, и старуха удивленно произнесла:

– Как, это вы? Разве вы не умерли?

Побледневшая от гнева Роза–Клодина шагнула навстречу старухе и, еле сдерживаясь, выкрикнула:

– Вы обманули меня! То, что вы мне продали под видом яда маркизы Бранвиль, было совершенно безвредной жидкостью! И она не подействовала, потому что и не могла подействовать!

– Не подействовала? – воскликнула старуха, всплескивая костлявыми руками. – Святая Женевьева! Какое же у вас прекрасное здоровье, если эта жидкость не помогла!

– Вы – обманщица! – резко бросила Роза–Клодина.

– Да, – вдруг согласилась старуха. – Я вас обманула. Но поступи я иначе – я бы совершила грех. Лишить жизни такую прелестную молодую девушку? Нет! Я ведь поняла, что вас мучает несчастная любовь. А это проходит, милая моя. И такая девушка, как вы, обязательно встретит достойного человека и утешится.

Но Роза–Клодина упрямо спросила:

– Я ведь вам заплатила за ваше зелье?

Старуха кивнула:

– Да, вы заплатили.

– А вы меня коварно обманули!

Гальконда развела руками и, пристально глядя на девушку, спокойно проговорила:

– Зато вы остались живы. Разве этого мало? Я, конечно, могла бы дать вам настоящий яд. Он‑то у меня есть. Но я специально дала вам любовное зелье, надеясь, что это вам поможет лучше чего‑либо другого.

Роза–Клодина вспыхнула:

– Вы ошиблись во мне. Я жажду не любви, а мести! А вы сыграли со мною злую шутку и еще хотите, чтобы я вас благодарила за это? Нет! За такой поступок вы заслуживаете, чтобы я прислала сюда полицейских!

Старуха испуганно замахала руками:

– Нет, нет! Вы не сделаете этого!

– Вы помешали мне отомстить!

Гальконда запричитала:

– Вы еще так молоды, и мне стало жаль вас. Неужели за это вы причините мне зло?

Роза–Клодина гневно бросила:

– Я поклялась наказать вас!

– Подождите! – вдруг оживилась старуха. – Кому предназначался яд? Впрочем, неважно. Это не мое дело. Но вы все сделали так, как я сказала? Омочили губы и поцеловали неверного любовника? Ну, так не беспокойтесь! Вы завладели им! Он теперь не сможет жить без вас, вы – его госпожа!

– Что это такое вы говорите? Я не понимаю. Разве я вас об этом просила?

Но старуха не унималась:

– Он не сможет жить без вас! Он ищет вас! И вы сможете сделать с ним все, что захотите!

Роза–Клодина пожала плечами и язвительно заметила:

– Если это ваше любовное зелье столь же действенно, как ваш яд, то результат нетрудно предвидеть!

– Вы легко можете это проверить, – заверила ее старуха. – Разве он вас еще не нашел? Ну, так едва он появится, вы сможете убедиться, что ваша власть над ним безраздельна. И вы еще будете благодарить меня за чудесное зелье, вернувшее вам вашего неверного милого!

– Если бы это случилось, – мрачно сказала Роза–Клодина, – я бы простила вас за обман. Потому что в этом случае я еще могла бы надеяться, что удастся отомстить.

– Попытайтесь, попытайтесь. Вы сможете делать с ним все, что пожелаете!

Роза–Клодина мало–помалу успокоилась, и старуха, рассыпаясь в благодарностях и извинениях, торопливо проводила гостью к выходу.

«Что ж, – сказала себе Роза. – Если в первый раз не удалось отомстить, то уж во второй все будет как надо. Если только старуха не врет…»

С этими мыслями Роза торопливо шагала по дороге в Париж. Добравшись наконец до дома, она обнаружила записку, оставленную пажом Леоном. Он зачем‑то искал ее и, не застав, обещал зайти завтра.

Девушка была так взволнована, что и не пыталась уснуть, ворочаясь в кровати до самого рассвета. Все утро она ожидала Леона, который, как ей казалось, должен сообщить ей нечто важное. Нетерпение ее росло с каждым часом, но паж не появлялся. И Роза–Клодина уже отчаялась его ждать, когда вечером он наконец пришел.

Роза бросилась ему навстречу, едва он переступил порог и, едва поздоровавшись, невпопад спросила:

– Ты в Париже?

Леон усмехнулся.

– Как видишь, – и пояснил: – Я приехал вчера вечером и сразу пошел к тебе. Но не застал. Где ты была?

– Неважно. – Роза отмахнулась. – Так, разные дела.

Леон насторожился.

– Что с тобой, Роза? По лицу твоему видно, что ты задумала что‑то недоброе.

Девушка нахмурилась.

– Не спрашивай об этом. Что у меня в жизни осталось доброго после смерти Виктора?

Леон мрачно нахмурился и с горечью проговорил:

– Я принес еще одну скорбную весть. Я только что был на острове, чтобы сообщить Адриенне, но ее не оказалось дома. В Марселя, друга Виктора, стреляли!

– О, Боже! – воскликнула Роза–Клодина. – Откуда ты знаешь? Марсель тоже убит?

– К счастью, нет. Но он тяжело ранен. – И Леон мрачно добавил: – Я догадываюсь, кто мог это сделать.

– Кто?

Паж жестко проговорил:

– Марильяк. Он верный сообщник и орудие Бофора. Да, это он стрелял в Марселя, я уверен.

Лицо девушки исказила яростная гримаса, и она глухо переспросила:

– Марильяк?

– Именно он!

– Бедная Адриенна… – горько прошептала Роза. – Ей выпала моя судьба. А она так надеялась и верила, что ее Марсель вернется живой и невредимый… – Девушка задумалась и, словно очнувшись, решительно сказала: – Знаешь что, Леон, теперь это обязательно должно случиться, – я отомщу ему и за Адриенну. Клянусь тебе, этот подлый Марильяк умрет. На этот раз ему не избежать смерти!

– Что ты хочешь сделать? – обеспокоенно спросил паж.

Роза–Клодина ответила почти спокойно:

– Ты знаешь, на что я решилась, Леон. И не расспрашивай меня больше.

– Тебе надо успокоиться, Роза, – встревоженно сказал Леон.

– Успокоиться? – переспросила девушка. – Ты знаешь, как я любила Виктора Делаборда? И мне не суждено увидеться с ним больше никогда… Я не могла даже помолиться у праха моего Виктора. И кто всему этому виной? Вспомни, кто злобно и непрестанно преследовал и Марселя и Виктора? Кто, как не этот подлый Марильяк?

Леон покачал головой и заметил:

– Виконт всегда действовал по поручению герцога Бофора.

Роза–Клодина презрительно поморщилась.

– Виконт получал деньги за свои преступления. Это делает его поступки еще гнуснее. Я говорю тебе, Леон, он не должен избежать наказания. Он должен умереть!

Леон слабо возразил:

– Виконт изгнан из круга придворных, ему запрещен доступ к королевскому двору…

Но Роза гневно перебила его:

– Ты думаешь, это для Марильяка имеет какое‑то значение? И разве этого наказания достаточно за все его бесчисленные преступления?

– Я знаю, что ты его ненавидишь, и не спорю, что каждый честный человек не может не презирать такого негодяя… – Паж вздохнул. – Но и герцог Бофор не лучше. И он тоже не достоин ничего, кроме презрения.

– Ты прав! – воскликнула Роза. – Но месть герцогу я оставляю другим. И верю, что возмездие неизбежно настигнет его. Не может быть на земле преступления, которое не было бы рано или поздно наказано. Небо справедливо, Леон, но ему нужны исполнители его воли!

Леон сумрачно взглянул на нее.

– Я вижу, ты решилась, Роза…

Встретив его взгляд, девушка предостерегающе подняла руку.

– Не пытайся отговаривать меня или как‑то изменить мое решение. Это будет напрасной тратой сил. Что должно случиться, то и случится. Предоставь меня моей судьбе. А теперь простимся навсегда. Мы больше не увидимся.

Леон взволнованно запротестовал:

– Что ты говоришь? Ты собираешься умереть? Подумай, каждый, кто решается наложить на себя руки, совершает преступление перед Богом! Люди называют его трусом, лишившим себя жизни в страхе перед испытаниями!

– Трусом? Ну нет! – решительно сказала Роза–Клодина. – Кто так говорит – глупец! Каждое живое существо страшится смерти. И тот, кто добровольно готов расстаться с жизнью, тот имеет достаточно мужества, чтобы отказаться от всех ее прелестей, от всего, чего достиг и еще может достигнуть. Если такова цена того, что он должен совершить, чтобы восторжествовала справедливость и невинные жертвы были отомщены, то трусостью будет не заплатить эту цену!

– Роза, одумайся! – жалобным голосом попросил паж. – Ты совершишь преступление против самой себя. Виктор сказал бы тебе то же самое. Он не принял бы твоей жертвы!

Холодно улыбнувшись, Роза негромко, но твердо проговорила, протягивая Леону руку:

– Ступай, мой друг! И еще одно. Не ищи Адриенну, не передавай ей скорбного известия. Она этого не перенесет. Пусть надеется, что Марсель еще вернется, пока ее бедное сердце не свыкнется с мыслью, что больше она его не увидит. Такова ее судьба, и такова моя судьба. А теперь прощай и помолись за Розу–Клодину!

– Тебя не переубедить, – печально сказал Леон. – Что ж, да благословит тебя Небо!

Оставшись одна, Роза присела на подоконник и невидящим взглядом уставилась в окно. Леон растревожил ее мысли, и только усилием воли она отбрасывала возникшие сомнения. И словно ища поддержки, она негромко и сбивчиво заговорила, обращаясь к Виктору, так, словно видела его наяву:

– Я встречусь с тобой, любимый, там, на небесах, где нет ни страданий, ни гонителей. Там мы соединимся навсегда. Ты смотришь на меня с укоризной… Не сердись, я просто не могу поступить иначе. Неужели я должна позволить, чтобы этот негодяй продолжал совершать свои гнусные преступления? Хотя Леон и уверяет, что не Марильяк или не только Марильяк причина твоей гибели, но я знаю, что он преследовал тебя, строил смертельные ловушки… Он оскорблял меня своими домогательствами. Он пытался отнять у Адриенны ее Марселя…

Роза–Клодина машинально положила руку на лиф – спрятанный там кинжал был на месте. Она осторожно вытащила его и, любуясь тонким блестящим лезвием, проговорила:

– Ты поможешь мне освободиться от этого негодяя. На этот раз он не уйдет!

Сунув кинжал за лиф, она соскочила с подоконника, взяла лежавшую на спинке стула вуаль, тщательно прикрыла лицо и накинула плащ. Потом долгим взглядом обвела свою комнату, словно прощаясь с ней. И, как бы очнувшись, быстро вышла. Зачем затягивать это прощание? Ведь ей надо радоваться. Всего через несколько часов она наконец встретится с Виктором навсегда.

Но непрошеная слезинка скатилась по ее щеке, когда она быстрым шагом вышла на улицу.

Почти миновав церковь, она остановилась, вернулась и вошла в храм. Окропив себя святой водой, она шепотом помолилась о прощении ей того, что она задумала совершить. Помолившись, она ощутила неожиданное спокойствие. Она больше не боялась того, что должно было случиться.

Выйдя из церкви, она быстрым шагом, уже нигде больше не задерживаясь, направилась к герцогскому дворцу.

Приблизившись к ступеням подъезда, она увидела стоявшего там лакея Валентина, и, подойдя к нему, коротко сказала:

– Проводите меня к виконту.

Валентин удивленно посмотрел на нее, потом понимающе ухмыльнулся:

– А вы, вероятно, одно из новых увлечений господина виконта?

Роза–Клодина оборвала его:

– Не ваше дело, кто я! Вы – лакей. И извольте делать то, что вам говорят.

– Скажите, пожалуйста! – язвительно расхохотался Валентин. – Вы думаете, что если я лакей, то и вы можете мне приказывать? Ну уж нет!

– Я требую, чтобы вы немедленно проводили меня к виконту! – резко повторила Роза.

Валентин издевательски подмигнул.

– Попросите учтивее!

– Негодяй! – вскричала Роза. – Даже твоего господина я никогда ни о чем не просила!

– В таком случае вам придется остаться здесь, – нагло ухмыльнулся Валентин.

Но Роза так резко шагнула вперед, что лакей отшатнулся. И Роза, взбежав по ступеням, вошла в прихожую. Здесь никого не было. Роза, не раздумывая, поднялась на второй этаж. И тут тоже ей никто не встретился. Она направилась к двери, ведущей в приемную. И только здесь она обнаружила лакея и велела доложить о себе виконту.

Лакей отказывался, требуя сначала назвать себя, но в эту минуту в приемную вышел виконт и, конечно же, сразу узнал нежданную гостью. Отослав слугу, Марильяк шагнул к Розе со словами:

– Ну, здравствуй, Роза, маленький чертенок, который так перепугал меня недавно! – И он протянул руку, чтобы приподнять ее вуаль.

Роза опередила его и сама откинула вуаль. Ее бледное лицо и выражение неприкрытой ненависти во взгляде заставили виконта попятиться. Но, словно опомнившись, он проговорил с насмешкой:

– Теперь ты меня больше не испугаешь, мое сокровище! Теперь я знаю твои шутки! Ты странная девушка, но твои поцелуи не ядовиты. Так что пойдем ко мне, не станем терять времени!

– Не прикасайтесь ко мне! – отшатнулась она. – Да, мой поцелуй не был ядовит, но не обольщайтесь! Роза колется, если ее трогают!

Марильяк пренебрежительно махнул рукой:

– Мне нравятся твои шутки, сокровище мое! Однако всему свое время. Пойдем!

Он потянулся к ней, пытаясь обнять, и в то же мгновение в руке девушки сверкнул кинжал. Опешив, Марильяк уставился на нее и растерянно пробормотал:

– Это еще что такое?

– Это возмездие за все твои преступления! – выкрикнула Роза гневно. – На этот раз тебе не избежать его! Умри, негодяй!

И не успел Марильяк опомниться, как острый кинжал вонзился ему в грудь по самую рукоятку. Виконт пошатнулся, попытался оттолкнуть Розу, но было уже поздно, она отскочила, высоко подняв окровавленный клинок.

– Помогите! – прохрипел Марильяк. – Это сумасшедшая! Я умираю!

– Да, ты умираешь, злодей, – спокойно проговорила Роза. – Ты умираешь!

Марильяк зашатался, ноги его подкосились, и он рухнул на ковер, обагрив его собственной кровью, хлынувшей из глубокой раны.

В комнату вбежали слуги. Несколько лакеев бросились к своему лежащему господину, пытаясь унять кровь, другие обступили Розу. Но их руки не успели схватить ее. Она резко взмахнула кинжалом и одним движением вонзила его себе прямо в сердце.

«Виктор, я иду!» – успела подумать она, падая на руки перепуганных лакеев, которые быстро сообразили, что здесь произошло.

Наконец‑то нашлась мстительница, заставившая Марильяка расплатиться собственной жизнью за все зло, что он причинил своим неисчислимым жертвам.

Послали за лекарями, доложили о случившемся герцогу, но он не пожелал видеть умирающего и только приказал известить полицию.

Лекари явились довольно быстро. Марильяк еще дышал, но вскоре, несмотря на все старания докторов, испустил дух, не приходя в сознание.

Роза–Клодина поразила себя удачней, чем своего ненавистного врага. Когда явились лекари, она была уже мертва.

Когда же появились полицейские, глазам их открылась ужасная картина. Два трупа лежали на окровавленном ковре, рядом валялся кинжал. Чиновник, пытавшийся выяснить, что здесь произошло, узнал только, что Марильяк пал от руки мстительницы, которая, чтобы избежать ответственности за это, сама смертельно ранила себя тем же кинжалом.

Роза–Клодина добилась своего. Она отомстила за бедного Нарцисса, за герцогиню Рубимон, за тяжело раненного Марселя и, конечно же, за своего дорогого Виктора. Мир избавился от негодяя, бессердечного соучастника и исполнителя преступных замыслов Бофора.

Герцогу пока еще везло, но рано или поздно возмездие должно настигнуть и его.

Тело виконта увезли в его лионское поместье и там похоронили в фамильном склепе.

Розу–Клодину власти поначалу хотели похоронить как преступницу у кладбищенской ограды, но по приказу маркизы Помпадур ей отвели место последнего упокоения рядом с могилами предков на старинном кладбище.

XIX. ПОСЕЩЕНИЕ МАРКИЗЫ

Король пришел в сильное негодование, когда на следующий день, спросив о маркизе Спартиненто, узнал обо всем случившемся. Он велел немедленно послать в Версаль за личным королевским лекарем, а сам отправился к маркизу, осведомился о его самочувствии и попросил рассказать, как все произошло.

Но маркиз ничего не мог подробно рассказать, кроме того, что в него выстрелили из зарослей.

Лесничий, который пытался отыскать злоумышленника или его следы, а может быть и сообщников, ничего не нашел.

Когда, загоняя взмыленных лошадей, примчался вызванный из Версаля лекарь, в нем уже не было особой нужды – старый Бертрам вполне умело перевязал рану маркиза. И лекарь, осмотрев ее, уверил короля, что она не опасна. Во всяком случае, не смертельна.

Это успокоило и обрадовало короля, решившего, что уезжать сейчас из дворца не следует. Во всяком случае, пока маркиз не будет в состоянии перенести долгую дорогу в карете до Парижа.

Спустя несколько дней рана настолько затянулась, что Марсель смог встать с постели и без особого труда проделать путь до покоев короля, чтобы поблагодарить его величество за участие и заботу.

Пробыв у короля недолго, так как Людовик обеспокоенно посоветовал ему не рисковать и еще полежать в постели сколько надо, Марсель на обратном пути встретил старушку–кастеляншу и спросил о больной беглянке.

– О, милостивый господин, – с затаенной радостью сказала старая женщина. – Я нашла ее в парке! О, как печально вспоминать о том вечере – ведь я невольно оказалась причиной того, что случилось с вами. Если бы я не попросила вас помочь в поисках бедняжки, ничего бы не случилось и вы были бы здоровы.

– Не думайте об этом. Все будет хорошо, – успокоил ее Марсель. – Рана заживает… Итак, вы нашли вашу больную. Как она себя чувствует?

Кастелянша с горечью проговорила, покачивая головой:

– Временами ей лучше, но я боюсь, что она уже не сможет оправиться, хотя горячка и прошла.

Марсель с искренним сочувствием посоветовал:

– Не отчаивайтесь. Надо сделать все, чтобы спасти бедняжку. Бог вознаградит вас за это!

На следующий день к подъезду дворца подкатила раззолоченная карета. Король как раз возвращался с прогулки и был приятно удивлен, узнав карету.

Паж Леон соскочил с облучка рядом с кучером и распахнул дверцу. Из кареты показалась маркиза Помпадур.

Людовик не ожидал ее посещения, но этот неожиданный сюрприз, видимо, порадовал его, потому что, спрыгнув с коня, он направился к маркизе и любезно приветствовал нежданную гостью.

– Я позволила себе нарушить ваше уединение, сир, потому что мне вдруг очень захотелось собственными глазами взглянуть на места, столь дорогие вашему сердцу, – проговорила маркиза извиняющимся тоном. – Но не беспокойтесь, ваше величество, я не буду долго обременять вас своим присутствием.

Король беспечно махнул рукой.

– Что вы, маркиза, я рад столь неожиданному свиданию. И ваше любопытство мне понятно – вы ведь знаете историю, связанную с этим дворцом.

Маркиза едва заметно улыбнулась.

– О, я не буду вторгаться в круг ваших воспоминаний, ваше величество, не опасайтесь этого. Я уважаю то чувство, которое сейчас владеет вами. Каждая несчастная любовь имеет невыразимую прелесть. Мы смотрим на нее, как на счастье, которое утратили и никогда не сможем вернуть. Так что я представляю, сколь значительны для вас дни, которые вы проводите здесь. Но позвольте спросить, как чувствует себя господин маркиз?

Король приподнял бровь в некотором удивлении.

– Как, вы уже знаете, что здесь случилось, госпожа маркиза?

– Я узнала это весьма странным образом, – пояснила мадам Помпадур. – У господина маркиза был черный слуга по имени Гассан. И вот этого негра кое–кому удалось подговорить убить его господина.

Король встрепенулся:

– Так это негр стрелял в маркиза?

Помпадур сделала нетерпеливый жест.

– Слушайте дальше, ваше величество. Покушение негра оказалось неудачным. Маркиз избежал смертельной опасности. Однако, вместо того чтобы наказать неверного слугу, он даровал ему свободу. Маркиз догадался, что негр просто оказался слепым орудием в чужих руках. Столь неожиданно получивший вместо наказания свободу, негр раскаялся и с той поры, не смыкая глаз, охраняет своего бывшего господина, следя за действиями его недругов. Он‑то и сообщил мне, что виконт Марильяк и герцог Бофор неожиданно отправились в Сорбон.

Король удивленно переспросил:

– Сюда, в Сорбон? Я не видел герцога. Да еще и с Марильяком? Неужели герцог мог решиться нарушить повеление об изгнании виконта из числа придворных? Что‑то не верится.

Маркиза возразила:

– Но, ваше величество, герцог взял Марильяка к себе во дворец. Так что я не удивлюсь, если он своевольничает и дальше. Впрочем, я передаю вам только слова негра.

Король нахмурился.

– И когда же герцог и виконт приехали сюда?

– Именно в тот вечер, когда было совершено нападение на маркиза, ваше величество.

Людовик пристально посмотрел на собеседницу.

– Я верно вас понял? Вы усматриваете в этом какую‑то связь?

Маркиза ответила, пожав плечами:

– Негр уверяет, что в маркиза выстрелил Марильяк.

Король нахмурился.

– Тяжкое обвинение, мадам.

– Ваше величество, я только повторяю слова негра, – снова пожала плечами маркиза, – который, кроме того, уверил меня, что сам хотел убить своего господина именно по наущению виконта.

– Значит, у виконта Марильяка есть какие‑то причины столь сильно ненавидеть маркиза… – задумчиво сказал король.

Мадам Помпадур быстро ответила:

– Без сомнения, ваше величество.

– В таком случае мы должны потребовать от Марильяка объяснений, – решительно проговорил король.

Маркиза заметила с явной досадой:

– К сожалению, уже поздно.

– Поздно? – удивленно переспросил король.

– Виконта Марильяка, как мне сообщили, больше нет в живых, – пояснила мадам Помпадур. – Так что расспрашивать некого, ваше величество. Он замолчал навеки.

– Каждое ваше новое известие все больше удивляет меня, мадам, – проговорил король. – Значит, виконт умер. Как это случилось?

– Марильяк пал от руки одной девушки, ваше величество, – ответила маркиза. – Она отомстила ему за все. Виконт заслужил такой конец.

– И тем не менее я сожалею, что мы не можем привлечь его к ответу. – Король посмотрел на маркизу. – Тогда мы точно могли бы знать обстоятельства покушения на моего гостя.

– Вы сомневаетесь, ваше величество, я понимаю, – проговорила маркиза с сочувствием. – Но я думаю, что словам негра можно верить. Он сам чуть было не стал слепым орудием чужой ненависти, и только чудо спасло тогда маркиза от гибели по наущению Марильяка.

Но король упрямо повторил:

– И все‑таки теперь мы не можем точно выяснить все обстоятельства и причины покушения.

Маркиза чуть заметно усмехнулась.

– Наверняка все это хорошо знает герцог Бофор.

Лицо короля омрачилось. Он упорно не желал слышать ничего плохого о брате Серафи.

– Хорошо, я сам поговорю с герцогом при встрече, – сказал он. – А теперь оставим это дело.

Затем король предложил маркизе осмотреть окрестности. Она охотно согласилась. Усевшись в карету маркизы, король велел кучеру трогать.

Марсель в это время вышел погулять в парк. Он направлялся к жасминной беседке, которая будила в нем множество воспоминаний. Он уже подходил к беседке, когда вдруг услышал осторожные крадущиеся шаги и шорох веток. Он резко оглянулся. Из‑за кустов показалась курчавая голова Гассана.

Сердце Марселя гневно застучало. Он был уверен, что это негр стрелял в него и сейчас явился исправить свой промах.

– Негодяй! – яростно гаркнул Марсель. – Ты снова явился! Ты решил, что если у меня нет с собой оружия, то теперь тебе удастся, наконец, убить меня?

Негр отчаянно замахал руками:

– Не я стрелял, господин! Гассан не стрелял! Гассан пришел не для того, чтобы убить вас! Он пришел попросить…

Марсель гневно перебил его:

– Кто однажды поднял оружие с преступной целью, тот решится сделать это и во второй раз! Или ты трусишь, боясь исполнить свое подлое намерение?

Гассан упал на колени.

– Сжальтесь, господин! Не Гассан стрелял! – возопил он. – Гассан пришел, чтобы сказать, кто стрелял! Я был поблизости. Я пришел, чтобы попросить вас снова взять меня к себе. О, Гассан никогда больше не поступит плохо. Гассан очень раскаивается…

Марсель перебил:

– Значит, не ты стрелял в меня?

Гассан отчаянно замотал головой.

– Нет, господин! Это сделал виконт Марильяк. Он был здесь вместе с герцогом.

Марсель проговорил задумчиво:

– Значит, Марильяк стрелял по поручению герцога. Если это так, то я несправедливо обвинил тебя.

– Гассан видел их, – повторил негр и снова сбивчиво залопотал: – В тот раз Гассан позволил одурачить себя… О, Гассан очень раскаивается…

– Ты позволил одурачить себя, и я не могу больше доверять тебе, – сурово проговорил Марсель. – Но я не сержусь, я прощаю тебя, иди – ты свободен.

– О, вы так добры и справедливы! – провозгласил негр. – Вы простили меня! Но Гассан не хочет уходить от вас! Гассан хочет остаться у своего господина… Гассан просит милости…

Марсель заколебался. Негр на коленях подполз к нему и попытался поцеловать полу камзола.

– Встань! – резко приказал Марсель. – Чистосердечно ли твое раскаяние, покажет будущее. Я верю, что тебя одурачили, и потому еще раз испытаю тебя.

Негр прорыдал:

– Гассан будет верно служить своему господину! Гассан всегда будет на страже! Теперь никто больше не одурачит Гассана! Гассан не может жить без своего господина! И Гассан всегда будет рядом с ним как тень!

Марсель укоризненно проговорил:

– Ты так легко отказываешься от свободы… А ты ведь мечтал о ней!

– Да, господин, – простодушно ответил негр. – Но я хочу остаться у вас.

– Хорошо, – проговорил Марсель. – Я сказал, что попробую еще раз испытать твою верность. Но если ты еще раз поднимешь на меня руку, то получишь уже не свободу, а смерть.

– Вы можете убить меня как собаку, если я вздумаю еще раз поднять на вас руку, – взволнованно проговорил Гассан. – Вы можете отрубить эту руку, если она еще раз решится на такое черное дело!

– Хорошо, посмотрим, – сказал Марсель.

Гассан от радости завертелся на месте, как помешанный. Он что‑то бормотал и вскрикивал. Глаза его сверкали. Марсель решил, что радость и волнение черного слуги вполне искренни и, немного подождав, заметил:

– Ну, достаточно, пойдем.

Гассан, подпрыгивая на ходу и бормоча клятвы в верности, поспешно пошел за Марселем.

Тем временем король с маркизой доехали до укромной полянки в гуще леса. Карета по знаку короля остановилась на ее краю. Помогая маркизе сойти, Людовик заметил:

– Не правда ли, прелестное место, мадам?

Маркизе и в самом деле здесь очень понравилось, о чем она не замедлила сообщить в самых любезных и изысканных выражениях.

Когда они медленно пошли по тропинке, огибавшей поляну, маркиза негромко проговорила:

– Ваше величество, здесь действительно прекрасно, и я в самом деле давно хотела полюбоваться этими местами. Но причина моего приезда, тем не менее, в другом.

Король с любопытством посмотрел на нее.

– Дело касается тайны, которая вам столь дорога, – продолжала маркиза. – Только недавно я узнала о ней. И надеялась, что доставлю вам удовольствие, когда решилась так неожиданно нарушить ваше уединение.

Людовик ничего не понял из этих слов и с недоумением уставился на маркизу.

– Не могли бы вы, мадам, пояснить, что вы имеете в виду? Или вы намеренно испытываете мое терпение?

– Я могу вам сообщить, что оно будет вознаграждено, – игриво проговорила маркиза. – И счастлива, что могу это сделать. Я не в состоянии была дожидаться вашего возвращения в Париж.

Король нетерпеливо махнул рукой:

– Хорошо, хорошо, это приятное доказательство вашей привязанности ко мне, мадам. Говорите же!

Но маркиза и не думала торопиться открывать все карты сразу.

– Мы находимся в Сорбоне, ваше величество. И вы, без сомнения, не раз вспоминали о многострадальном юноше, который носит имя этого дворца.

– О ком это вы говорите, маркиза? – настороженно спросил король.

– О Марселе Сорбоне, ваше величество, – живо и с улыбкой ответила маркиза.

Людовик вздрогнул и промолвил со вздохом, словно говорил сам с собой:

– О моем сыне, которого мне так никогда и не довелось прижать к сердцу… О, если бы он был жив!

– Он жив, ваше величество! – с торжеством воскликнула маркиза. – Он не умер!

Король снова вздрогнул и неуверенно переспросил:

– Что вы говорите, маркиза, – он жив?

– Вам показали его труп, ваше величество, но это был подлог. Нас обмануло сходство имен, – пояснила маркиза и горячо добавила: – Марсель Сорбон, к счастью, жив!

Но король продолжал сомневаться:

– Правда ли это, маркиза? Не ошибка ли это?

– Нет, ваше величество, – твердо ответила маркиза. – Это совершенная правда. И мне доставляет истинное счастье сообщить вам, что сын Серафи де Бофор, память о которой вы храните в своем сердце, счастливо избежал всех опасностей, которые подстерегали его. Марсель Сорбон, так много испытавший и переживший, жив!

– Какое неожиданное известие, дорогая маркиза, – сдерживая охватившую его радость, проговорил король. – Но доведите ваше доброе дело до конца и скажите, где же находится сейчас Марсель?

Маркиза открыла было рот, но спохватилась, что еще не время, и ответила:

– Вы его увидите, ваше величество. И очень скоро!

– Маркиза, вы испытываете мое терпение, – с легким недовольством проговорил король и добавил с тревогой: – Но не забывайте, снова может случиться нечто неожиданное, что помешает нашему свиданию.

Но маркиза уверенно сказала:

– Не опасайтесь этого, ваше величество. Врагам больше не удастся разлучить вас.

Король задумался и вдруг спросил:

– Марсель знает, кто его отец?

– Нет, ваше величество, – Маркиза покачала головой. – Он знает только свою несчастную мать, память о которой для него свята.

Людовик с надеждой спросил:

– Он вырос хорошим, благородным человеком?

Маркиза кивнула, проговорив с явным удовлетворением:

– Да, несмотря на все испытания и превратности судьбы, ваше величество.

– Вы мне доставили большую радость, маркиза, – растроганно проговорил король. – Да еще в том самом месте, где Марсель впервые увидел свет. Благодарю вас.

Маркиза, загадочно улыбнувшись, ответила:

– За этой радостью скоро последует другая, еще большая, ваше величество. И я очень рада, что смогу вам ее доставить.

Король хотел спросить о чем‑то, но сдержался. Они сели в карету и отправились обратно во дворец.

XX. ПОРТРЕТ СЕРАФИ

В этот вечер все обитатели дворца Сорбон были в веселом расположении духа. Кастелянша обнаружила, что ее подопечной стало гораздо лучше. Лесничий Бертрам и его помощники, вернувшись домой, обнаружили подарки, присланные Марселем в благодарность за помощь в тот злополучный вечер. Великолепный серебряный рог–пороховница, полученный Бертрамом от маркиза, приводил старика в восторг, а оба его помощника никак не могли налюбоваться на свои новые пистолеты. Гассан же, вновь принятый на службу, просто ликовал от счастья.

Когда сумерки сгустились, Гассан принес в комнату хозяина зажженную свечу и, не получив никаких приказаний, тихо удалился.

Оставшись один, Марсель принялся в раздумье расхаживать из угла в угол. То, что ему рассказал Гассан, убедило его, что Бофор, брат его матери, и его сообщник Марильяк продолжают преследовать его. И то, что ему чудесным образом удалось избежать смерти, Марсель мог объяснить только одним – дух матери охраняет его. Чувство горечи и любви наполнило его сердце при мысли о той женщине, которая, подарив ему жизнь, долгие годы страдала от ненависти собственного брата и угасла в расцвете лет…

Образ матери как живой встал перед его глазами.

Наступала ночь. Во дворце стояла тишина. Король и маркиза вернулись и сидели сейчас за ужином на королевской половине.

Марсель взял со стола свечу, вышел из комнаты и направился в дальний конец коридора, где находились двери в большой зал, стены которого были увешаны портретами всех членов семейства герцогов де Бофор. Шагнув через порог, он оставил двери открытыми. Свеча тускло осветила комнату и висевшие на стенах темные портреты предков. Краски многих из них поблекли от времени. Глубокая тишина царила кругом.

Марсель поднес свечу к портретам родителей герцога и Серафи… Лица их были спокойны и суровы, но как ни вглядывался Марсель в черты деда и бабки, он не мог обнаружить ни малейшего сходства с Анатолем Бофором. Это показалось ему непонятным и странным.

Рядом висел портрет Серафи. Марсель приподнял свечу и замер, как вкопанный. Да, это была она, его бедная страдалица–мать. Это были ее ласковые глаза, устремленные на сына, это были ее ангельские черты. Она смотрела на него, словно желая и не решаясь заговорить.

Марсель поставил подсвечник на пол и опустился рядом с ним на колени. Глубокое раздумье охватило его. Он не слышал и не видел ничего, кроме сияющих глаз матери.

Между тем кто‑то неслышными шагами приблизился к полуоткрытым дверям. Это была маркиза Помпадур. Осторожно заглянув в полуосвещенную комнату, она узнала Марселя и, не желая тревожить его, остановилась у порога. Простояв несколько мгновений, она вдруг резко повернулась, словно ее что‑то осенило, и, стараясь идти бесшумно, заторопилась прочь.

«Да, сейчас самое время исполнить задуманное», – сказала она себе, входя в покои короля.

Людовик откровенно удивился, увидев входящую маркизу. Он поднялся и шагнул ей навстречу.

– Что вас привело сюда, мадам? – спросил он с некоторым недоумением. – Мы ведь только что расстались.

Маркиза, легко поклонившись, деловито пояснила:

– Весьма важное дело, которое я не хотела бы откладывать. Скажите, ваше величество, были ли вы когда‑нибудь в зале, где висят фамильные портреты Бофоров?

Король вопросительно посмотрел на нее:

– Почему вы спрашиваете об этом? Впрочем, да, был. Несколько раз.

– И, конечно, вы видели там, ваше величество, и портрет Серафи де Бофор. Узнали ли вы ее?

– Большой портрет… Да, очень похожа, – неохотно ответил король.

Маркиза пристально посмотрела на него и твердо проговорила:

– А сейчас я прошу вас, ваше величество, последовать за мной в портретный зал.

Удивление короля возросло, и он довольно мрачно заметил:

– Позвольте мне сказать, мадам, что я предпочитаю один смотреть на этот портрет.

Но маркиза настойчиво повторила:

– И тем не менее я очень прошу вас пройти со мной туда.

Король, мгновение подумав, решил, что спорить незачем, и даже если это просто каприз маркизы, то лучше исполнить его.

– Хорошо, пойдемте.

Когда они приблизились к полуоткрытой двери в конце коридора, король увидел, что в комнате горит свет, и в некотором недоумении тихо спросил маркизу:

– Там кто‑то есть?.. Кто?

– Взгляните, ваше величество, кто стоит на коленях перед портретом Серафи, – шепнула маркиза.

Король всмотрелся и замер… Переведя дыхание, он спросил свистящим шепотом:

– Что это значит, мадам?

Марсель услышал легкий шум у себя за спиной и обернулся – в дверях стояли король и маркиза. Марсель вскочил с колен.

Немая сцена, казалось, длилась целую вечность.

Но король довольно быстро пришел в себя и в некотором ошеломлении воскликнул:

– Маркиз? Вы здесь? Так значит… О, Боже!.. Этот таинственный маркиз и есть на самом деле Марсель Сорбон, которого все считали умершим?

– Да, это он, ваше величество, – тихо подтвердила маркиза. – Это он.

Король в глубоком волнении протянул руки Марселю.

Марсель же, казалось, до сих пор не мог найти объяснения неожиданному появлению короля и маркизы, и всему тому, что последовало за этим. Он стоял, словно окаменев.

– Марсель! – взволнованно воскликнул король. – Неужели ты действительно Марсель Сорбон, сын Серафи?

Марсель встрепенулся и, помедлив мгновение, твердо ответил:

– Да, ваше величество!

– Наконец‑то я нашел тебя, мой сын! – вскричал король, заключая в объятия онемевшего от изумления Марселя. Затем король, немного отстранившись, мягко проговорил: – Я вижу, что ты не знаешь, кто твой отец. Так знай же! Это я! Я – твой отец! О, какой счастливый час!..

– Боже мой… – ошеломленно проговорил Марсель. – Вы, ваше величество?..

Король снисходительно и ласково посмотрел на сына, который от потрясения как будто потерял дар речи. Потом, протянув руку к портрету, проговорил:

– Я встретил тебя у портрета твоей матери. Посмотри, ее взгляд устремлен на нас, и небесное спокойствие светится в чертах ее лица.

Не отпуская руки Марселя, король обернулся к маркизе, тихо стоявшей в стороне:

– Благодарю вас, благодарю вас, мой дорогой друг, за эти незабвенные минуты!

Потом, снова повернувшись к Марселю, пояснил:

– Госпожа маркиза сделала все возможное и невозможное, чтобы устроить эту встречу отца с сыном. Я не чаял увидеть тебя в живых… Она знала соединяющую нас тайну и разгадала Марселя Сорбона в маркизе Спартиненто. О, я никогда не забуду этой вашей услуги, мадам!

Маркиза, не вмешиваясь, вслушивалась в довольно несвязный разговор отца с сыном – их волнение было ей понятно.

Наконец король, словно что‑то вспомнив, подвел сына к портрету матери и возложил руки ему на голову. Потрясенный Марсель опустился на колени, принимая родительское благословение под ласковым взглядом матери.

Глубоко потрясенный всем происшедшим, Марсель проводил короля и маркизу до их покоев. Прощаясь и пожелав доброй ночи, он попытался поцеловать королю руку, но тот не позволил и порывисто прижал сына к груди.

Вернувшись к себе, Марсель прямо в одежде бросился на кровать. Буря чувств бушевала у него в груди, и временами ему казалось, что все это ему померещилось. Ворочаясь без сна почти до утра, он перед рассветом наконец уснул в твердой и радостной уверенности, что наконец‑то нашел своего отца, который тоже столько лет искал его…

XXI. ТАЙНА ДВОРЦА

Страх и настороженность старушки–кастелянши свидетельствовали, что она ни за что на свете не согласилась бы выдать свою тайну. И оберегая не только тайну, но и покой несчастной подопечной, она с трогательной заботой пеклась о больной.

В тот вечер, когда случилась описанная нами встреча герцога Бофора с призраком умершей сестры, старушка, окончив дневные дела по дому, с облегчением возвратилась в свою комнатенку.

– Слава Святой Деве! Никто не знает, кто эта больная, – бормотала она, наводя в комнате порядок. – Я сдержу свое слово, я не выдам тайны ни за что!.. Бедная госпожа Каванак! Как она сумела доплестись сюда… Едва ноги переставляла… Все думают, что она давно умерла. Никому и в голову не приходит, что она жива, слава Богу! А она, бедняжка, только тем и дышит, только тем и живет, что надеется спасти сына да снова повидаться с ним… Какие испытания ниспосланы ей, родной дочери покойной герцогини, наследнице знатнейшего рода! Она и не подозревает, что сейчас совсем рядом с ней сам король. И слава Богу, пусть остается в неведении, не то не будет ей никакого покоя… Уж я‑то знаю эту давнюю историю…

Продолжая еще что‑то бормотать себе под нос, старушка подошла к двери в соседнюю комнатку и тихо ее приоткрыла.

Больная лежала на измятой постели. Ее смертельно бледное лицо было искажено давним непроходящим горем и болью, сжигавшими ее изнутри. И все‑таки оно не утратило следов былой красоты – в тонких чертах угадывалась возвышенность чувств и утонченность характера.

Когда кастелянша, осторожно ступая, вошла в комнату, больная с трудом повернула голову на подушке и спросила слабым голосом, в котором звучал страх:

– Где он, Манон? Ты видела его? Он все еще бродит в парке?

Бедная больная потеряла счет времени, и каждый раз, хотя миновало уже несколько дней, задавала один и тот же вопрос, со страхом ожидая ответа.

Старушка, ласково улыбаясь, проговорила в который уже раз, словно маленькому перепуганному ребенку:

– Нет, госпожа Каванак, герцога там нет. Поверьте мне и положитесь на меня. Будьте спокойны, я ведь и прежде служила вам, еще когда была жива покойная герцогиня–мать.

– Я помню, Манон, и верю тебе, – слабым голосом ответила больная. – Но только мне никак нельзя дольше оставаться здесь.

Но старушка, не соглашаясь, ласково уговаривала:

– Ах, госпожа Каванак! Вам нечего и думать о том, чтобы сейчас оставить дворец. Вам сначала надо выздороветь и хоть немного окрепнуть.

– Ты так добра, Манон, – ответила больная. – Но право же, я уже совершенно здорова. И мне пора уходить…

Старушка в отчаянии всплеснула руками:

– Ради всех святых, откажитесь от этой мысли, госпожа! А вдруг герцог узнает, что вы живы? Беда!

Больная слабо, но настойчиво возражала:

– А Марсель! Мне необходимо уберечь Марселя от козней Анатоля.

Старушка не соглашалась:

– Вы слишком слабы и нездоровы. Ради Бога, оставайтесь здесь. Я вас умоляю, госпожа!

– Ты желаешь мне добра, я знаю, – с признательностью прошептала больная, слабо улыбаясь. – Но мне больше нельзя оставаться здесь. Да я и в самом деле чувствую себя лучше. Мне надо отправиться в Париж и повидаться с бедняжкой Адриенной Вильмон.

– Да живой вы туда не доберетесь! – решительно заявила старушка Манон. – Чудо, что и на этот раз вам удалось избежать смерти. Такое может не повториться.

– Если у меня не хватит сил, Адриенна сможет предупредить Марселя.

Манон призадумалась и вдруг спросила:

– А где живет Адриенна?

– На острове Жавель, у своей тетушки. Мне во что бы то ни стало надо повидаться с ней.

Старушка снова призадумалась и решительно проговорила:

– Нет, госпожа Каванак, вам никак нельзя отправляться в Париж. Вы туда просто не доберетесь!

– А здесь я умру от тоски и горя, – обреченно молвила больная.

Манон всплеснула руками:

– Святая Дева, как же быть?

– Я надену густую вуаль, – попыталась успокоить ее больная. – И никто меня не узнает.

– А герцог?

– Правда, я боюсь его, – прошептала больная и с неожиданной силой проговорила: – Но необходимо вовремя предупредить Марселя.

И тут старушке пришла в голову спасительная мысль.

– Знаете, – решительно сказала она. – Я сама съезжу в Париж за Адриенной.

В темных глазах больной мелькнул огонек надежды.

– Ты, Манон? Что ж, пожалуй, так будет лучше. Привези ее сюда, и я все ей расскажу…

Но старушка вдруг заколебалась.

– Но… Но как это сделать? Ума не приложу…

– Поторопись, моя милая, – забеспокоилась больная. – Я должна успеть рассказать Адриенне все, пока еще могу.

Но кастелянша проговорила с тревогой:

– А если вдруг заметят, что меня нет?.. Может подняться переполох.

Больная забеспокоилась еще больше:

– Да, во дворце гости. Кто они, Манон? Скажи мне правду. Герцог здесь?

– Да и как мне оставить вас одну? – уклончиво ответила Манон.

– Я останусь в комнате и никуда не буду выходить, – пообещала больная. – До Парижа не так уж далеко. И если ты поторопишься, то к утру сможешь вернуться. Ты не хочешь сказать мне, что герцог здесь? Но не беспокойся, тут за запертой дверью я в безопасности.

Старушка все еще колебалась.

– Манон, ты опасаешься, что не успеешь вернуться к утру? – спросила больная.

– О нет! Если понадобится – успею! – внезапно решившись, твердо сказала кастелянша.

– Добрая, верная Манон! – растроганно воскликнула больная. – Приведи ко мне Адриенну. Но так, чтобы никто не заметил. И чтобы герцог случайно не узнал об этом.

– Вы обещаете мне держать дверь запертой и никуда не выходить? – строго спросила старушка.

– Обещаю! – заверила больная.

– Ну, тогда я пойду. И Пресвятая Дева Мария да оградит нас! – решительно объявила старушка. И мягко добавила: – Если это может успокоить вас, то я готова на все.

Она набросила старенький, видавший виды плащ, наклонилась к больной и поцеловала ей руку.

– Все будет хорошо. Бог милостив, – сказала она, сдерживая навернувшиеся слезы. – Я уже давно отчаялась увидеть вас среди живых – и вдруг нахожу вас в обмороке поблизости от дворца. Боже, какая это была радость и какой страх! Я сначала было решила, что вы – привидение, так вы были слабы и бледны… Теперь, благодаря Богу, вам полегче, и все же вы исхудали и ослабели так, что больно смотреть на вас. Я никому и словечком не обмолвилась о том, кто у меня скрывается, и теперь у меня только одна забота, чтобы все благополучно обошлось, когда я уеду.

Больная ободряюще улыбнулась:

– Не бойся за меня, Манон.

– Ну, хорошо, – окончательно решилась старушка, – Вон там вы найдете еду и питье, госпожа Каванак, а к утру, если Бог даст, я и сама вернусь.

– Да благословит нас Матерь Божья… – Больная слабо махнула рукой. – Только поторопись. Иной раз мне кажется, что я доживаю последние часы. И надо успеть повидаться и поговорить с Адриенной…

– Помоги нам Бог! – молвила старая Манон, поклонилась и вышла.

Больная, напрягая остаток сил, поднялась и задвинула засов на двери. Потом в изнеможении рухнула на постель и перевела дух. Только мысль о близком свидании с Адриенной поддерживала ее угасавшие силы. Она не могла уснуть, мысленно сопровождая Манон на ее пути в Париж.

Передохнув, госпожа Каванак снова встала, подошла к окошку и, отодвинув занавеску, прислонилась к стене, глядя вдаль. Луна сияла, заливая комнату бледным светом.

С недавних пор дикий горячечный бред перестал мучить ее. Она снова понимала, что делается вокруг. Припадки безумного хохота прошли. Но после горячки осталась такая слабость, что, казалось, достаточно легкого дуновения, чтобы погасить едва тлевшую искорку жизни.

Она вглядывалась в окно, опершись слабыми руками о подоконник, когда ей вдруг почудились чьи‑то шаги внизу во дворе. Она напряженно прислушалась, ловя каждый звук. Страшная тревога охватила ее – неужели герцог, которого она увидела в ту ночь у пруда, все еще во дворце?

Замерев, она напряженно вглядывалась в залитый лунным светом двор. Да, она не ошиблась, на дорожке, ведущей из сада, показалась фигура мужчины. Лунный свет залил его. И она едва слышно вскрикнула. Неужели снова начинается бред, вызывающий в памяти тени прошлого?

Но это была не тень. Это был король. Потрясение от встречи с сыном не давало ему уснуть, и он вышел прогуляться в сад, чтобы подышать ночной прохладой и успокоиться.

Хотя за пролетевшие годы Людовик сильно изменился и постарел, Серафи сразу узнала его. Король подошел ближе. Она отпрянула, испугавшись, что он может заметить притаившуюся за окном тень. И словно застыв от охватившего ее испуга, она неподвижным взглядом уставилась в окно.

Король во дворце! Король совсем рядом!

А может, все это ей чудится? Может, все это ей снится? Она не смела пошевелиться, боясь неосторожным движением разрушить чудесное видение, явившееся из далекого прошлого.

Король медленно прошел мимо, ничего не заметив. Задумчиво глядя прямо перед собой, он и не подозревал, как близко от него та, которая переполняла его мысли. Он и не догадывался, что она не только жива, но и смотрит сейчас на него.

«Людовик! – с горечью мысленно произнесла Серафи. – Людовик! Как нас подло разлучили! Ты меня любил, я знаю… О, Боже, какое время, какое чудесное время было тогда! За нами не подсматривал ни один завистливый глаз. Мы были одни… О, как давно это было… Я думала, что все уже кануло навсегда. А ты вдруг явился перед моим взглядом. Что это, сон? И ты опять исчезнешь. Исчезнешь, как тогда…»

Она наклонилась к окну. Короля не было видно – он уже вошел в дом.

Какая‑то почти неодолимая сила повлекла Серафи к двери. Быстрее бежать в сад, отыскать короля, еще раз повидать его перед смертью, услышать от него обещание любить и защищать их сына. Увы, это невозможно… Она обессиленно уронила руки.

Охваченная страхом и тревогой, она заговорила, глядя в темноту, словно надеялась, что король услышит ее:

– Людовик! Он рядом с тобой, я его видела. Целью моей жизни было находиться рядом с ним, тайно и незаметно, чтобы любовью своей охранять его. Я ездила за ним в Тулон, я была рядом с ним в Тичинелло, я нашла его в Париже маркизом и встретила его в Бастилии. А ты ничего не знаешь, Людовик! Не знаешь даже, жив ли твой сын. И помнишь ли ты его еще? – Она замолчала и провела рукой по лбу. – Я видела тебя мгновение назад… Неужели это был сон? Ты исчез… А впереди долгая томительная ночь в ожидании Манон и Адриенны…

Серафи отворила окно. Свежий ночной воздух овеял ее лицо, и она постепенно успокоилась.

Глубокая тишина стояла вокруг, и только легкий ветерок шевелил сонные ветви, еле слышно перешептываясь с листьями.

Проходил час за часом, но Серафи, по–прежнему стоя у окна, не замечала течения времени. Воспоминания нахлынули на нее. Перед глазами проплывали полузабытые картины. Она видела себя гуляющей в соседнем лесу, видела юношу–незнакомца верхом на коне. Потом следила, как он, спешившись, взял ее под руку. И как, гуляя вместе, они рвали яркие цветы и разговаривали вполголоса…

Легкая улыбка, тень блаженства промелькнула по печальному лицу одинокой затворницы, – тень утраченного счастья, жившего только на дне ее воспоминаний. Но вот Серафи освободилась из розового плена воспоминаний и вздрогнула. Суровая действительность во всей жестокости и неотвратимости вновь встала перед ней, и она невольно вздрогнула.

Начинало светать. Луна опускалась за остроконечные вершины темнеющего леса. Предутренний свет мягко разливался по небу и земле. Над лесом медленно вставало солнце, его лучи позолотили лесные дорожки и деревья, засверкали в глади пруда и окошках дворца. Наступал день, а старушка Манон все еще не возвратилась, хотя давно уже было пора.

Серафи прислушалась. Все вокруг дышало тишиной.

Снова потянулись часы за часами. Наконец она закрыла окошко и опустила занавеску. Усталость пересилила ее. Она прилегла на нетронутую постель и провалилась в глубокий сон.

XXII. АДРИЕННА И МАНОН

Тетушка Адриенны, вернувшись из города, где она торговала цветами, подошла к своей грустной племяннице и ласково погладила ее по щеке.

– Не жди, дитя мое, – проговорила она, не скрывая сочувствия. – Оставь напрасную надежду. Она только еще больше ранит твое бедное сердце…

– Что‑то случилось, тетя? – встрепенулась Адриенна. – Вы что‑нибудь слышали?

– Я просто больше не могу смотреть, как ты мучаешься и томишься в ожидании, – сказала тетушка. – Перестань убиваться и ждать понапрасну. Он не приедет.

– Разве он умер, тетя? Если это случилось, тогда и моя жизнь кончена, – ответила Адриенна. – Без Марселя мне жизнь не в жизнь, радость не в радость.

Тетушка всплеснула руками, с жалостью глядя на девушку, а та настойчиво повторила:

– Вы что‑то слышали о Марселе, тетя? Не молчите, прошу вас!

– Как мне не хочется печалить тебя, бедное дитя, – нерешительно проговорила тетушка, – но слышала я ужасные вести…

Адриенна лихорадочно затеребила ее рукав.

– Говорите, тетушка, говорите! Что за вести?

– Бедная Роза–Клодина, такая славная девушка…

– Что с ней случилось?

Тетушка скорбно вздохнула:

– Ее больше нет в живых, дитя мое. Она отомстила виконту Марильяку, поразив его кинжалом прямо в его черное сердце. И тем же кинжалом покончила с собой. Виконт мертв, но и ее, бедняжки, нет в живых.

Адриенна заметила с горечью и уважением:

– Она решилась на месть любой ценой и исполнила свое намерение. Бог ее не осудит.

– Я разговаривала с Леоном, – немного помедлив, сообщила тетушка с неохотой.

Адриенна встрепенулась.

– Он знает что‑нибудь о Марселе?

Тетушка нерешительно молчала.

– Ну, что, тетушка? – нетерпеливо воскликнула Адриенна.

Та наконец, обреченно махнув рукой, проговорила:

– Паж думает, что у тебя нет почти никакой надежды дождаться Марселя…

– Он… умер? – сорвавшимся голосом спросила Адриенна.

Тетушка скорбно покачала головой:

– Именно так я и поняла…

– Нет, тетя, я этому не верю! – решительно проговорила Адриенна. – Роза тоже сомневалась, что Марсель жив, а он прислал письмо. Паж тоже может ошибаться. Да нет, я знаю, что он ошибается!

– А ты все еще не теряешь надежды? – печально проговорила сердобольная тетушка.

– Да, тетушка, и не потеряю до той поры, пока собственными глазами не увижу мертвого Марселя, если это когда‑нибудь, не дай Бог, случится!

– Награди тебя Бог за твою верность, дитя мое, – растроганно проговорила тетушка и встревоженно добавила: – Но я не смею надеяться. Герцог жесток и неумолим.

– Марсель счастливо избежал множества опасностей, – гордо сказала Адриенна. – И я не верю, что герцог сумел победить его. Я буду ждать до последнего дыхания.

Тетушка вздохнула, решив не передавать племяннице всех подробностей разговора с пажом. «Пусть надеется, – подумала она. – Это даст ей, бедняжке, силы жить».

Адриенна же была уверена, что вот–вот получит весточку от Марселя. Какой‑то внутренний голос словно твердил ей, что это обязательно случится, и скоро. Конечно, она и не предполагала, когда и как это произойдет.

А старушка Манон, давнишняя знакомая Адриенны, тем временем уже пустилась в путь.

Самая короткая дорога в Париж проходила через лес, примыкавший ко дворцу Сорбон. Старушка бесстрашно углубилась в дремучий бор. Свет луны едва пробивался сквозь низко нависающие ветви. Старая женщина с трудом разбирала дорогу, настороженно прислушиваясь к странным звукам ночного леса.

Манон сумела пройти довольно далеко, не встретив никого, и вышла к широкой прогалине, щедро залитой лунным светом.

И тут ей вдруг показалось, что там, на другом конце поляны, прячась в густой тени деревьев, кто‑то стоит. Она невольно запнулась, но приглядевшись и не заметив ничего, продолжила путь. Невольно ускоряя шаг, она успокаивала себя: просто почудилось, кому тут, в лесу, быть в глухую ночь?

Но несколько мгновений спустя она ясно расслышала глухой шум и разговор. Старушка остановилась и несмело окликнула:

– Кто там? Отзовитесь.

Вполне вероятно, это могли быть королевские охотники, отправившиеся в лес настрелять дичи и почему‑то задержавшиеся до поздней ночи. Решив, что так оно и есть, старушка, не раздумывая, направилась к деревьям, обступавшим дорогу, громко окликая охотников по именам.

В ответ раздался грубый насмешливый хохот, и из‑за деревьев выскочило трое мужчин с ружьями. Чтобы не быть узнанными, они вымазали себе лица черным, и теперь решительно направились к старушке, которая сначала смотрела на них с изумлением, а потом обмерла от страха и застыла на месте.

– Да это старуха–кастелянша из дворца! – воскликнул один из незнакомцев грубым голосом.

Второй предупредил:

– Не вздумай орать и звать на помощь! Не то застрелим!

Третий удивленно вертел головой и спрашивал товарищей:

– Интересно, и что может делать эта старая ведьма в лесу да еще глухой ночью?

– Наверняка шпионит, – отозвался первый.

– Ну, так ей не повезло! – захохотал второй.

– Чего вы от меня хотите? – спросила Манон дрожащим голосом. – Разве вы не видите, что я старая слабая женщина? Иду по своим делам… Отпустите меня!

– Ишь, чего захотела! – расхохотались подозрительные незнакомцы в один голос. – Шныряешь по лесу темной ночью, все высматриваешь, чтобы потом донести!

Манон взмолилась:

– Да что я вам сделала? Отпустите меня. Мне надо в Париж.

Снова хохот.

– В Париж? Вот как! Прямо среди ночи?

– Э, да что с ней церемониться, со старой ведьмой? Привяжем ее к дереву – и все тут!

– Отпустите меня, люди добрые! – снова взмолилась Манон. – Что вам за охота разбойничать по ночам? Да вы, наверное, браконьеры, – со страхом догадалась она.

– Ну‑ка, дай ей прикладом! – предложил второй. – Может, пройдет у нее охота молоть языком.

Другие двое крепко ухватили старушку за руки.

– Неужели вы поднимете на меня руку? И не стыдно вам связываться со старухой? – завопила Манон. – Отпустите меня! Мне в самом деле надо в Париж – и как можно скорей!

– Хватит болтать! – оборвал ее один из браконьеров. Он вместе с товарищем подтащил ее к дереву.

– Что это вы хотите делать? – окончательно перепугалась Манон.

– Сейчас увидишь, – грубо ответили ей, подтолкнув к толстому стволу.

– Вы хотите привязать меня к дереву? – поразилась Манон. – Зачем? Мне надо идти!

– Будь довольна, что не спровадили тебя на тот свет. Умолкни, не то поколотим как собаку!

– Сжальтесь над несчастной старухой! – зарыдала Манон.

Но браконьеры, не обращая внимания на слезные мольбы, крепко привязали бедную старушку к стволу дерева толстой веревкой, так что она не могла и пошевельнуться.

– Ах, Святая Дева! – только и могла простонать Манон.

А браконьеры, довольные сделанным, посмеялись над ней и, пригрозив, что пристрелят, если она вздумает кричать и звать на помощь, исчезли в лесу.

Отчаяние и безысходность охватили старую женщину. Веревки, затянутые крепкими узлами, врезались в тело, причиняя нестерпимую боль. Надежды освободиться не было.

В лесу никогда не бывало много людей, а ночью и подавно нечего было рассчитывать на чью‑нибудь случайную помощь. Если кто и наткнется на несчастную старуху, то к тому времени она уже умрет от голода и жажды.

Манон попробовала кричать, надеясь, что браконьеры еще не ушли далеко и, может быть, сжалятся над несчастной и безобидной старухой. Но все было напрасно. Она молилась Святой Деве об избавлении. Горестные мысли терзали ее – что станется с ее бедной подопечной? Что подумают гости дворца, когда хватятся ее? И начнут искать и обнаружат убежище бедной госпожи Каванак? Хотя маркиз частично и посвящен в ее тайну и обещал хранить ее, мало ли что может произойти?

Страх терзал старушку. Часы шли за часами. Приближался рассвет, а она все стояла тут, на полпути к Парижу, без малейшей надежды на спасение.

Когда совсем рассвело, негодяи–браконьеры вернулись удостовериться, не удалось ли пленнице освободиться. Они только расхохотались в ответ на слезные мольбы старухи отпустить ее и, продолжая хохотать, отправились дальше своей дорогой. У каждого с плеча свисало по косуле.

Солнечные лучи пробились сквозь густую листву, запели на ветвях птицы, утро вступило в свои права. А на лесной дороге по–прежнему не было ни души.

Манон время от времени пыталась выбраться из веревок, но они были так крепко затянуты, что каждый раз она в отчаянии могла только разрыдаться. Жажда начала томить ее, болело все тело от врезавшихся пут. Наступал день, близилось время, когда она уже должна была возвращаться из Парижа вместе с Адриенной. А она по–прежнему оставалась здесь, беспомощная и обессилевшая. И если счастливый случай не освободит ее – все будет кончено…

День стал клониться к вечеру, а вокруг по–прежнему было пустынно‚ и на жалобные крики старухи отвечало только слабое эхо.

И вот, когда уже начинало темнеть, на дороге послышался стук колес повозки.

Старушка встрепенулась. Этот грубый скрип показался ей дивной, волшебной музыкой. Она напряженно прислушалась, опасаясь, не почудилось ли ей. Нет, не почудилось!

Из‑за поворота показалась повозка, на которой сидел знакомый крестьянин из деревни. Он вез в Париж продавать птицу. Манон охрипшим голосом окликнула его.

Дремавший крестьянин изумленно оглянулся и увидел привязанную женщину. Он остановил лошадь, соскочил с телеги и, узнав в старухе кастеляншу дворца, тремя ударами рассек стягивающие ее путы.

В нескольких словах бедная обессилевшая старушка рассказала долгожданному избавителю о том, что случилось, и с радостью набросилась на скудную и грубую еду, предложенную сердобольным крестьянином. Потом она с наслаждением напилась холодной воды.

Так ей нежданно повезло не только спастись от неминуемой гибели, но еще и отправиться дальше не пешком, а на повозке.

Манон пристроилась рядом с возчиком, и лошадь весело затрусила вперед – в Париж.

Уже начинало смеркаться, когда повозка подкатила к парижской заставе, потом въехала в город и загрохотала по булыжной мостовой.

На берегу Сены, еще раз поблагодарив крестьянина за помощь, Манон слезла с повозки и, не теряя времени, направилась к перевозу. Там она наняла, не торгуясь, лодочника, который быстро перевез ее на остров Жавель. Выбравшись на берег, старушка попросила перевозчика подождать ее здесь некоторое время, так как она намерена вскоре вернуться обратно. Лодочник обещал, надеясь на щедрость старушки, а она торопливо направилась к маленькому домику, стоявшему неподалеку.

Адриенна сидела у окошка, задумчиво следя за угасающими лучами заходящего солнца. Было еще довольно светло, и поэтому она издали заметила старую женщину, семенившую по тропинке к домику. Но уже через мгновение встрепенулась и вскочила, узнав старушку.

– Манон! – воскликнула она. – Вы ли это?

– Да, милая моя Адриенна, это я, – ответила запыхавшаяся старушка.

Адриенна бросилась к двери, широко распахнула ее, впуская нежданную гостью и крепко обняла ее.

– О, госпожа Манон, – радостно проговорила Адриенна, прижимая старушку к сердцу. – Какая неожиданная радость! Давно, очень давно я ничего не слышала о вас. И вот теперь вы здесь! Боже, как я рада!

– Я ведь живу в Сорбоне, никуда не отлучаясь, – ответила старушка. – Но позволь присесть старой Манон. Я едва стою на ногах.

Адриенна торопливо подставила стул, и гостья, присев, коротко рассказала ей о ночном происшествии в лесу и о том, как ей удалось спастись.

– Царь небесный! – с жалостью воскликнула Адриенна. – Как же вы страдали, бедняжка!

– Больше всего меня мучило то, что я не могла продолжать путь, – сказала старушка и повторила: – Если бы не этот добрый крестьянин, я бы по сию пору стояла там… Ну, впрочем, что было, то было. Я ведь пришла за вами, дорогая Адриенна. Собирайтесь. Я должна отвести вас в Сорбон.

– В Сорбон? Марсель – там? – воскликнула Адриенна, охваченная волнением и тревогой.

Старушка покачала головой.

– Вы все еще не можете забыть Марселя? Но, увы, в Сорбоне его нет. Однако там вас ждет другая приятная неожиданность. Вы удивитесь и порадуетесь.

– Кто же меня ждет в Сорбоне? – удивилась Адриенна.

Но старушка не стала вдаваться в подробности, коротко пояснив:

– Увидите сами. Во дворце есть больная женщина. Она‑то и хочет повидаться с вами.

Адриенна тихо прошептала:

– А я так надеялась, что там Марсель…

– О Марселе я ничего не знаю, – с сожалением проговорила Манон. – Но поверьте старухе, что она не напрасно явилась за вами…

– Конечно, милая Манон, я отправлюсь с вами, – ответила Адриенна. – Хотя не понимаю, кому это понадобилось меня видеть? Но достаточно того, что за мной пришли вы – я знаю вас с детства и верю вам.

Адриенна накинула шаль на плечи, надела широкополую шляпку и, оставив короткую записку тетушке, которая отсутствовала, вышла из дому, поддерживая старушку под локоть. Они молча заторопились к берегу. Адриенна терялась в догадках – кто бы это мог дать такое поручение старой кастелянше?

– Уж не спаслась ли Роза–Клодина? – попыталась она вызвать старушку на разговор, надеясь получить разгадку.

– Роза–Клодина? – переспросила Манон. – Я ее не знаю. Но потерпите несколько часов – и все сами увидите… Ах, если бы я могла порадовать вас вестью, что Марсель во дворце – я была бы счастлива. Но, увы, где он – знает только Бог…

Перевозчик ждал в условленном месте и быстро переправил их на набережную Сены.

– Я до смерти боюсь, – призналась Манон, – как бы в мое отсутствие в Сорбоне не случилось какой беды. Поэтому поторопимся!

И‚ не теряя времени‚ они направились к городской заставе. Миновав ее, они вышли на дорогу, ведущую в неблизкий Сорбон.

Они шли и шли, время от времени присаживаясь у обочины, чтобы передохнуть, и снова пускались в путь. Им оставалось идти еще добрых четыре или даже пять часов, а старушка уже почти совсем изнемогла. Происшедшее прошлой ночью, да и преклонные годы давали себя знать. Она напрягала все свои силы. Но надолго ли их хватит?

Адриенна, поддерживая старушку под локоть, помогала ей идти. Так они наконец добрались до опушки и зашагали по лесной дороге.

– Меня страшит ночная темнота, – призналась Манон, с тревогой следя, как сгущаются сумерки. – Как бы с нами не случилось такого несчастья, как со мной прошлой ночью. Мало ли кто тут бродит под покровом темноты…

Адриенна согласилась:

– Да, нам было бы лучше пуститься в путь на рассвете.

– Нет–нет! – возразила старушка. – У меня и так сердце не на месте. Я оставила больную одну–одинешеньку, без присмотра. Да и сам король во дворце. Я в любую минуту могу понадобиться.

– Король? – переспросила Адриенна.

– Ну да, – пояснила старушка. – Король ведь купил дворец Сорбон у герцога и приехал посмотреть свою покупку в сопровождении какого‑то знатного маркиза.

Адриенна хотела что‑то спросить, но тут до ее слуха донесся какой‑то далекий шум. Шум был позади них на дороге. Девушка прислушалась и проговорила без особой уверенности:

– Кажется‚ едет какая‑то карета. Она вот–вот нагонит нас.

Манон тоже приостановилась.

– В самом деле, похоже, – с надеждой сказала она. – Вот было бы славно! Может, согласятся подвезти нас… Я уж совсем из сил выбилась.

Стук колес стал явственней. И вскоре из‑за поворота выехала крестьянская повозка. Манон тут же узнала в возчике того доброго человека, что помог ей прошлой ночью.

Заметив стоявших у обочины Манон и Адриенну, крестьянин натянул вожжи и остановил лошадь прямо рядом с ними. Вежливо поздоровавшись, он сказал:

– Я распродал весь товар и еду назад. Так что, если хотите, полезайте в повозку, я подвезу вас. Мне ведь все равно придется проехать мимо дворца.

Манон и Адриенна, радостно поблагодарив доброго человека, быстро забрались в повозку, усевшись на мягкое‚ душистое сено. А возчик, гикнув, хлестнул лошадь, и повозка, скрипя колесами, покатила вперед со скоростью, которая обещала, что дорога займет не более часа.

А там и Сорбон!

XXIII. ВОСКРЕСШАЯ

Серафи протомилась целый день в ожидании Манон. Она никак не могла найти объяснения тому, что старушка до сих пор не вернулась. Теряясь в догадках, она все больше и больше беспокоилась. А тут еще во дворце вдруг стало необычно шумно. Серафи решила, что понаехали гости.

Чуточку отодвинув занавеску, она разглядела сначала пажа, а потом и маркизу Помпадур, вышедшую погулять в парке.

Потом, после недолгой прогулки, маркизе подали ее раззолоченную карету. Она поднялась в карету, выглянула в окошко и что‑то проговорила. Кучер взмахнул кнутом. Карета покатила к Парижской дороге.

К вечеру Серафи ощутила, что силы быстро оставляют ее, а беспокойство и тревога все сильнее стискивают и без того исстрадавшееся сердце.

Она тревожилась и о Манон с Адриенной, и еще больше о Марселе, который, как она была уверена, оставался в Париже. Нетерпение ее росло, ожидание становилось мучительным, на ум то и дело приходили мысли о коварном брате, который способен на все, чтобы погубить племянника.

Вечерние сумерки мягко опускались на окрестности, вползая во двор дворца и пробираясь в его окна. Скоро станет совсем темно. Эта мысль заставила Серафи решиться выйти из комнаты, чтобы встретить Манон, если она появится. Она осторожно отодвинула засов и, пройдя на цыпочках через комнатку кастелянши, прокралась по безлюдному темному коридору к выходу из дворца и выскользнула во двор.

Лицо ее закрывала низко опущенная темная вуаль.

Поблизости никого не было видно. Серафи, держась в тени дворцовой стены, пошла к дороге, убегавшей в лес, и прошла по ней несколько шагов, надеясь, что вот–вот навстречу ей появятся Манон и Адриенна. Но надежда ее оказалась напрасной. Однако на свежем воздухе больная почувствовала себя немного лучше и вздохнула свободнее.

Король и Марсель весь этот день провели вместе. Камердинер Бине, подслушивавший под дверью, к своему изумлению, услышал, как король, горячо обнимая маркиза, называл его своим сыном. Это было совершенно невероятно, и Бине порадовался, что оказался первым свидетелем того, о чем при дворе еще даже не подозревали.

Маркиза, собираясь уезжать, приняла у себя короля и Марселя, выразив свою радость, что ей все‑таки удалось возвратить сына в объятия отца. Разумеется, она рассчитывала на бесспорную поддержку Марселя в трудной борьбе с герцогом, однако сочла из осторожности, что карты пока открывать рано – время еще есть.

Уведомив короля и Марселя, что неотложные дела требуют ее присутствия в Версале, она обратилась к молодому человеку со всей любезностью, на которую была способна:

– Надеюсь в самом скором времени увидеть вас в Версале, господин маркиз. Уверяю, что весь двор примет вас с распростертыми объятиями. Хотя я понимаю, что его величеству нелегко так быстро оставить это идиллическое место, я все же надеюсь, что он не станет томить нас ожиданием, оставаясь здесь надолго, и вернется вместе с вами.

– Да, да, маркиза, – рассеянно проговорил король. – Дни, проведенные здесь, незабываемы.

– Но не забывайте и нас, ваше величество, – улыбнулась маркиза. – Мы с нетерпением будем ждать вас и маркиза.

Но король, словно что‑то вдруг вспомнив, твердо сказал:

– Я хочу, мой друг, чтобы при дворе пока ничего не знали о том, что здесь произошло. Я намерен по возвращении дать в Версале большой праздничный прием, на котором все и прояснится.

– Я уже и так счастлив сверх всякой меры, ваше величество, – с благодарностью проговорил Марсель. – Вы и дофин так щедро осыпали меня милостями, да и госпожа маркиза так благосклонна ко мне, что мне просто больше нечего желать.

– Такова моя воля – оказать маркизу высшие почести в присутствии всего двора, – твердо сказал король. – Генуэзский дож подтвердил, что Марсель получил свой высокий титул за собственные заслуги. Это высочайшая честь и награда. И тем не менее моя воля непоколебима. Я хочу на празднике перед лицом всего двора оказать моему сыну достойные его почести. А вам, госпожа маркиза, я обязан до гробовой доски! Вы снова доказали мне, какое благодетельное участие вы принимаете во всех делах, касающихся меня. Если бы не вы – я до сих пор не мог бы и предположить, что, принимая маркиза Спартиненто, на самом деле принимаю собственного сына. Еще раз благодарю вас!

– Помочь вашему свиданию состояться – было для меня великой радостью, – ответила маркиза. – У меня теперь только одно желание – чтобы это стало радостью для всех. Я желаю вам обоим истинного счастья и горячо надеюсь, что долгая череда ударов и превратностей судьбы теперь для господина маркиза окончилась раз и навсегда.

Простившись, маркиза уехала в Версаль, где все уже терялись в догадках, не понимая, по какой причине король мог так долго задержаться в каком‑то маленьком уединенном дворце.

Рана Марселя совсем затянулась и почти не беспокоила. Король радовался этому и подолгу не отпускал Марселя от себя, находя удовольствие в долгих беседах с сыном. Кротость Марселя и одновременно благородное достоинство, мужественные‚ красивые черты лица, высокий рост, гордая поступь, а более всего – твердость убеждений‚ производили на короля огромное впечатление.

Но еще более глубокое впечатление все эти совершенно неожиданные события произвели на самого Марселя.

Как могло прийти ему в голову, кто его отец? Он ведь знал только собственную несчастную мать, сведенную в раннюю могилу кознями и происками ее коварного брата. Мог ли он надеяться, что когда‑нибудь эта тайна откроется ему?

И вот она открылась. Его отец – сам король!

Марсель был так потрясен этим невероятным поворотом своей судьбы, что провел памятную ночь, не сомкнув глаз. А последующие дни, наполненные беседами и прогулками в полном уединении, без назойливых свидетелей и придворных соглядатаев, на тихих аллеях парка и живописных лесных полянках, поселили в душе Марселя ясное и непривычное спокойствие. Временами же он испытывал истинное блаженство.

Из слуг при короле оставался только Бине. Этот любопытный и пронырливый лакей наблюдал за всем исподтишка, подмечая каждую мелочь и не упуская ничего. Он внутренне ликовал от того, что первым узнал ошеломляющую новость и заранее предвкушал, какой фурор произведет она при дворе.

Марсель, часами беседуя с королем, тем не менее ни разу не обмолвился и словечком о своем коварном враге. План отмщения герцогу оставался его тайной. Он не хотел как сын обращаться за помощью ко всесильному отцу. Он хотел сам справиться с этой опаснейшей задачей, добиться цели, которую поставил перед собой, – отомстить подлому врагу за все унижения, оскорбления и преследования. В этом Марсель был тверд и непоколебим.

– Меня привело сюда воспоминание о твоей незабвенной матери, – сказал как‑то Людовик. – Я не хочу сейчас расспрашивать о тех тяжелых испытаниях, которые выпали на твою долю. Я не хочу омрачать эти первые дни нашего долгожданного свидания мрачными воспоминаниями. У нас еще будет время поговорить обо всем. А сейчас расскажи мне, Марсель, только то, что ты знаешь и помнишь о своей матери.

– К сожалению, ваше величество, мой рассказ будет краток, – грустно проговорил Марсель. – Прошлое представляется мне сном. Отчетливо я помню только то, что ребенком играл во дворце, что моя мать часами просиживала в уединенной жасминной беседке и часто плакала.

Король задумчиво промолвил:

– Она плакала… Я понимаю, ей так тяжко было на белом свете без всякой защиты…

– Потом наступили годы, – продолжал Марсель, – которые я провел в монастыре, где меня воспитывали уважаемые, но чужие люди. Мать я редко видел, и только много позже узнал ее настоящее имя. Меня ведь назвали Марсель Сорбон по имени родового дворца… А потом были долгие годы военной службы и такая же долгая разлука с матерью. Но она ждала меня, забывая собственные страдания. И мне только однажды удалось повидать ее. Судьба бросала меня в разные передряги, ваше величество, пока я не оказался здесь, чтобы испытать неожиданное и великое счастье!

– Которое ты заслужил всей своей жизнью, сын мой, – растроганно промолвил король.

А Марсель с некоторой печалью заключил:

– Но дух моей матери всегда был рядом со мной. Воспоминание о ней ни на мгновение не покидало моего сердца.

– Пойдем, посетим то место, Марсель, где она любила сидеть, – предложил король. – Оно дорого и для меня.

По аллее погрузившегося в сумерки сада они не спеша вышли к берегу пруда.

– Завтра мы поедем в Версаль, – проговорил король. – И ты будешь гостем у меня. Разумеется, ты по–прежнему, если захочешь, можешь жить у себя во дворце.

– Дворец Роган и часть сумм, которые я считаю своими, я намерен оставить себе. Всеми остальными богатствами я распоряжусь иначе, получив на это ваше разрешение.

– А кому ты обязан своим состоянием, если, конечно, это не секрет? – поинтересовался король.

– Завещанию одного несчастного грека, – с грустью проговорил Марсель. – Когда несколько лет назад я был брошен в Бастилию, в соседней камере сидел старый грек. Вырвавшись из Бастилии и претерпев разные невзгоды, я попал в лапы разбойников, где, к своему удивлению, встретил старого грека, который вновь подтвердил мои права на клад. Звали его Абу Коронос. Он лишился своей единственной дочери и, ожидая скорой и неминуемой смерти, решил довериться мне. Чтобы уберечь свои сокровища, он спрятал их… Так я стал его наследником.

Король с любопытством спросил:

– Значит, тебе удалось достать этот необычный клад?

– Да, ваше величество, – подтвердил Марсель. – После множества трудов, хлопот и опасностей‚ сокровища старого грека оказались в моих руках.

Послышался легкий шорох. Король обернулся, всмотрелся и неуверенно предположил:

– Кажется, идет твой слуга…

– Да, ваше величество, – сказал Марсель, издалека узнав негра. – Видимо, Гассан хочет мне что‑то сообщить.

– Разве ты снова принял его к себе на службу? – с некоторым удивлением спросил король.

– Он дурно поступил, ваше величество, но раскаялся, и я простил его, – пояснил Марсель. – А сейчас позвольте узнать у Гассана, что ему надо.

Король благосклонно кивнул.

Негр, приблизившись, опустился на колени у края дороги и, поклонившись, застыл в ожидании приказания.

– Говори, Гассан, – велел Марсель. – В чем дело?

– Там, в жасминной беседке, господин, сидит привидение, – дрогнувшим голосом проговорил Гассан и добавил: – Белый дух…

– Что за чепуха! – рассердился Марсель. – Мало ли что тебе почудилось!

Но Гассан упрямо повторил:

– Какая‑то женщина, господин, вся белая…

Марсель внезапно подумал, что утверждение Гассана, неправдоподобное на первый взгляд, может оказаться правдой. Вполне вероятно, что таинственная подопечная старухи–кастелянши снова могла ускользнуть из‑под ее надзора и пробраться в беседку. И если это так, то тайна, которую он обещал хранить, откроется сама собой. Пытаясь избежать этого, Марсель хотел было предложить свернуть в другую аллею, но король, указав рукой на противоположный берег пруда, проговорил:

– Надо посмотреть, кто там в беседке. Если, конечно, твоему негру и в самом деле не просто что‑то почудилось.

Марсель вынужден был подчиниться воле короля.

Луна заливала светом извилистую тропинку, ведущую по берегу к беседке, так густо заросшей кустами жасмина, что вход в нее был почти незаметен.

Вся эта часть сада выглядела очень живописно. В некотором отдалении от берега высились громадные деревья, уносившие свои кроны, казалось, к самому небу. Между гигантскими стволами стоял непроницаемый мрак, который не могло рассеять слабое сияние лунного света, таявшее в густой листве. Старинный пруд, чье волнующееся серебристое зеркало было обсажено по берегу гибкими кустами ивы, колеблющимися под слабыми порывами ветерка, представлял фантастическое зрелище, – невольно чудилось, что вот–вот появятся грациозные русалки.

Король с Марселем приблизились к беседке. Отведя низко нависшую ветку, Марсель пропустил короля вперед.

Гассан, шедший позади, бормотал в страхе, что привидение наверняка еще здесь.

На обросшей мхом каменной скамейке сидела поникшая белая фигура. Усталость сморила ее. Вуаль сползла с лица и покачивалась, зацепившись за веточку. Светлый луч луны падал на незнакомку, почти распростертую на каменной скамье. Лицо у женщины было смертельно бледным, а веки сомкнулись, казалось, навеки.

Король удивленно взглянул в бледное, прекрасное, хотя и искаженное горем лицо – и вздрогнул. Ему показалось, что он в самом деле видит пришельца из мира духов. Это бледное лицо, эти тонкие черты принадлежали той, которую он когда‑то так горячо любил. Погруженная в забытье, перед ним на скамейке полулежала Серафи!

Король судорожно схватил Марселя за руку. В то же мгновение и Марсель увидел погруженную в сон незнакомку и с ужасом узнал в этом привидении собственную мать! И по какому‑то странному капризу памяти он тут же вспомнил белое платье и покрывало привидения Бастилии, всегда являвшегося ему как знак, показываясь в минуту величайшей опасности.

Марсель стоял, словно окаменев, не в силах шевельнуться. Его мать – на своем любимом месте, где она так часто проводила долгие часы! Нет, это не обман чувств, это не привидение! Это действительно его мать, живая, воскресшая из мертвых!

– Боже мой! – вырвалось у короля.

Это негромкое восклицание, казалось, не могло потревожить погруженную в глубокий сон женщину. Но она вдруг пошевелилась, приподняла веки и медленно осмотрелась.

Ей снились Людовик и сын. И сейчас она нисколько не удивилась, увидев их перед собой в призрачном сиянии луны, – сон словно продолжался наяву.

Король и Марсель стояли рядом, не шевелясь, словно опасались спугнуть видение. И только заметив, что Серафи очнулась, Марсель опустился на колени, увлекая за собой короля.

– Ты жива… Это ты… Моя мать… – непослушными от волнения губами прошептал он. – Ты воскресла из мертвых…

– Серафи! – осипшим голосом потрясенно молвил король.

Она медленно выпрямилась. Отблеск небесного сияния лег на ее бледные черты. Ей чудилось, что она перенеслась в те блаженные миры, где исчезает земная скорбь. Она протянула к ним руки и прошептала:

– Да, это я…

– О, Небо, какое чудо! – воскликнул король дрожащим от волнения голосом. Слезы выступили у него на глазах. Невыразимое блаженство наполнило сердце. – Серафи! Я снова встретил тебя! Бог дал мне это чудо, чтобы я мог вымолить у тебя прощение, чтобы сказать тебе, что душа моя изнывает при воспоминании о тебе и о тех счастливых временах. Я снова нашел тебя!

– Людовик! Наконец вы с сыном пришли ко мне! – произнесла она окрепшим голосом. – Вы считали меня мертвой, и Марсель тоже был уверен, что меня нет в живых. Тайну минувших лет вы узнаете… Но не теперь, не в этот час, подаренный нам милосердным Небом… – Она была так слаба, что, пошатнувшись, оперлась на плечо Марселя. – Воскресла из мертвых… – сказала она вполголоса. – Да, воскресла, чтобы случилось то, что случилось, – я вижу вас. Мой сын спасен, он стоит рядом с вами, Людовик, и это вознаграждает меня за все!

– Милая матушка, – с тревогой сказал Марсель. – Ты больна и слаба. Волнение для тебя вредно…

– Радость не убивает, сын мой, она возрождает, – со слабой улыбкой проговорила женщина. – Наконец‑то я собственными глазами вижу, что все начинает становиться на свои места… Людовик, вы нашли своего сына…

– И я буду любить его, Серафи! – пылко воскликнул король и прижал несчастную женщину к груди.

И тут со стороны дворца донесся смутный шум голосов.

Кастелянша Манон с Адриенной, поблагодарив доброго крестьянина, слезли с телеги у самого дворца и, не теряя времени, быстро направились в покои.

И Манон к своему ужасу обнаружила дверь комнаты распахнутой настежь.

– Ее нет! – закричала Манон, в отчаянии сжав руки. – Госпожа Каванак исчезла!

Адриенна с тревожным удивлением посмотрела на нее и переспросила:

– Госпожа Каванак?

Манон вскрикнула:

– Да, это она хотела видеть вас. Она была жива еще, когда я отправилась за вами, хоть и очень больна. А сейчас она исчезла. О, Боже!

Адриенна, вне себя от изумления, не верила своим ушам. Что такое говорит эта бедная старушка?

Но Манон было не до разговоров и объяснений. Она бросилась искать больную, и Адриенна, чуть дыша, последовала за ней, ломая голову – кого они ищут все‑таки? Мать Марселя жива? Можно ли верить в невероятное?

Они пробежали через парк к пруду, а оттуда по тропинке вдоль берега к старой жасминной беседке. И в испуге замерли – в беседке кто‑то был, и не один. Слышался негромкий разговор.

Что случилось? Кто там может быть в столь поздний час?

И тут из беседки‚ под руку с королем и поддерживаемая Марселем‚ медленно вышла Серафи. Яркий свет луны позволял рассмотреть все до мельчайших подробностей.

Манон, охнув, бросилась вперед и упала на колени, всхлипывая и что‑то бормоча от страха. Адриенна же застыла в оцепенении‚ – да, это мать Марселя, несчастная Серафи Каванак! И рядом с ней король, и еще кто‑то, кого она не смогла разглядеть.

Серафи, ласково погладив старушку по склоненной голове, проговорила:

– Не бойся, добрая Манон. Все хорошо. Я чувствую себя счастливой. – И взглянув на девушку, застывшую в нескольких шагах от нее, произнесла: – А вот и Адриенна Вильмон, которая всегда была мне так преданна и верна в самые тяжкие дни.

Марсель бросился вперед, протягивая руки своей невесте.

Адриенна, едва не разрыдавшись от счастья и не в силах вымолвить ни слова, упала ему на грудь.

Король, испытывая радостное волнение, заметил, что Серафи становится хуже, что она едва держится на ногах, поэтому он встревоженно окликнул Манон. И медленно, стараясь не спешить, они провели Серафи, поддерживаемую старушкой и Адриенной, во дворец. Там больную уложили в постель, и король немедленно послал в Версаль гонца за придворным лекарем.

Карета, летевшая во весь опор, привезла доктора к рассвету, и король сам повел его к больной.

Осмотрев женщину, доктор объявил, что ей прежде всего следует избегать всякого волнения. Он предписал полный покой и счел разумным, чтобы Адриенна помогала старушке Манон в уходе за больной. Более того, он решился посоветовать королю и Марселю покинуть дворец, чтобы не тревожить больную.

Король, не споря, последовал его совету, и в ту же ночь они с Марселем, в сопровождении Гассана и камердинера Бине, отправились в Версаль.

Они уезжали, надеясь, что тишина и покой окажут благотворное влияние на самочувствие столь дорогой им обоим женщины.

XXIV. ГЕРЦОГ И ЕГО СЕСТРА

– Как! Его величество уже вернулся? – воскликнул герцог Бофор, входя в приемный зал Версальского дворца.

– Сегодня утром, ваша светлость, – ответил Бине, фамильярно подмигнув. Камердинер короля мог позволить себе достаточно свободы в обращении с самыми знатными вельможами двора. Во всех важных случаях он оказывался то их союзником, то поверенным. Они нуждались в нем, и Бине очень хорошо сознавал преимущества своего положения и возможности влияния. – Да, сегодня утром, – повторил он и добавил: – И совершенно неожиданно.

– Ну, что там у вас на уме, Бине? – небрежным тоном спросил Бофор. – Судя по вашей физиономии, вам не терпится выболтать какую‑то тайну.

Бине ухмыльнулся таинственно и самодовольно.

– Тут с некоторых пор просто чудеса творятся, – проговорил он, понизив голос и осторожно озираясь. – Если бы я не был уверен, что я Бине, то решил бы, что стал другим человеком.

Бофор досадливо дернул плечом и спросил:

– О чем это вы, Бине? Что вы имеете в виду‚ говоря о происшествии в Сорбоне? Маркиз скончался?

Бине замахал руками:

– Боже сохрани, ваша светлость! Он уже вполне здоров. Да, этот господин маркиз и впрямь загадка. О нем можно порассказать много занятного. Тайна на тайне! Я и сам не знаю, до чего в конце концов дойдет дело. Маркиз‑то ведь тоже здесь.

Бофор раздраженно переспросил:

– Где – здесь? В Версале?

– Да, ваша светлость. Он приехал вместе с королем. И негр приехал вместе с ним.

Герцог внезапно побледнел.

– Тут тайна, ваша светлость, – продолжал, ухмыляясь, Бине. – Непроницаемая тайна!

– Не тяните, Бине, – стараясь не выдать охватившего его смятения, почти спокойно проговорил герцог.

Камердинер, тревожно оглядевшись, приложил палец к губам и свистящим шепотом прошелестел:

– Пока это строжайшая тайна, ваша светлость… Господин маркиз – побочный сын его величества!

Бофор судорожно сжал зубы.

– Кто это сказал? – мрачно уставившись на Бине, спросил он. Отныне его дальнейшая судьба висела на волоске.

– Все вышло наружу совершенно случайно, – охотно пояснил камердинер.

– Я спрашиваю, кто распустил этот слух? – настаивал герцог. В голосе его послышался гнев.

Бине опасливо прищурился.

– Не кто иной, как сама госпожа маркиза Помпадур.

– Скажите пожалуйста, что за милый заговор! – усмехнулся герцог. – Маркизе понадобилось новое орудие для укрепления своей власти – и вот она дарит королю сына.

Бине ухмыльнулся и подхватил:

– И как удачно подыскала – богатого и благовоспитанного. Да–да, чего не выдумает госпожа маркиза!

Герцог, внезапно вспомнив что‑то, нахмурился:

– Значит, маркиз Спартиненто жив и здоров?

– Да, – подтвердил Бине. – Рана оказалась легкой и довольно быстро затянулась. – На мгновение запнувшись, он добавил: – А его величество совсем переменился. Думаю, у нас теперь появится новый фаворит, перед которым даже сам дофин спасует. Его величество безумно полюбил нового сына.

– Вот как? – протянул герцог.

– Да, ваша светлость, без всякого сомнения, – уверенно подтвердил Бине. – Господин маркиз ехал с его величеством в одной карете, и я сам видел, как его величество изволил не раз обнимать новообретенного сына.

– Что ж, вы правы, здесь и в самом деле творятся диковинные вещи, – презрительно усмехаясь, проговорил герцог.

– И теперь господин маркиз неотлучно находится при особе короля, – продолжал Бине и вдруг прервал себя: – Извините, приехал из Сорбона собственный лекарь его величества.

– Лекарь короля? – переспросил, словно не понимая, герцог. – Из Сорбона?

– Прошу извинить меня, ваша светлость. Я только на минутку, – торопливо проговорил Бине и направился навстречу доктору, чтобы проводить его в кабинет короля, с нетерпением ожидавшего известий.

«Что все это значит? – мрачно подумал Бофор. – Марсель у короля, а из Сорбона приезжает лекарь. Похоже, там происходит нечто такое, на что не мешало бы обратить внимание… Значит, Марсель у короля. Это, конечно, козни маркизы. Но рано она торжествует, хитроумная интриганка! Еще не конец. Опасность, несомненно, велика, но для хорошего полководца в такую минуту только и начинается настоящее сражение… А вот и Бине. Надо узнать у него, что лекарь короля делал в Сорбоне?»

Бине приблизился к герцогу с комической таинственностью.

– Скажите‑ка, Бине, – поинтересовался Бофор, не повышая голоса, – кто это вдруг захворал в Сорбоне?

– Какая‑то дама, ваша светлость, – ответил Бине. – И если меня не обманули мои уши, на которые я что‑то перестал полагаться, то, кажется, это мать господина маркиза.

– Мать маркиза? Вы с ума сошли! – взревел герцог, схватив Бине за руку.

Тот с изумлением посмотрел на него и, ухмыльнувшись, пожал плечами:

– А может, и кто‑нибудь другой…

– Приберегите свое зубоскальство для иного случая, – отчеканил Бофор. – Сейчас речь идет об очень важных вещах. Говорите – кто эта больная и откуда она взялась во дворце?

Бине слегка струхнул, зная бешеный нрав герцога, и ответил с подчеркнутой серьезностью:

– Все, что касается ее, хранится в глубочайшей тайне. Я только кое‑что слышал краем уха. И откуда она появилась во дворце, я не знаю…

«Клянусь честью, это она», – подумал герцог.

– Я слышал только, что господин маркиз говорил о своей матери, – продолжал Бине. – И почему бы ей не быть в живых, и почему бы его величеству не радоваться этому? Ведь обрадовался же он сыну!

Герцог прервал его:

– Как выглядела эта больная дама?

– Я ее не видел, ваша светлость, – с искренним сожалением ответил Бине. – Повторяю, все это держится в глубокой тайне.

Герцог продолжал допытываться:

– И король с маркизом оставили ее одну?

– Пока она немного поправится, – пояснил Бине. – Так посоветовал лекарь.

Бофор тяжело задумался. Лицо его исказила гримаса, щеку задергал нервный тик. Известие было не только неожиданным, но и ошеломительным. Оно грозило ему смертельной опасностью. Более того, оно могло стать началом конца, касаясь самых щекотливых секретов его жизни.

– Госпожа маркиза, вероятно, не знает, кто появился во дворце после ее отъезда, – немного выждав, насмешливо заметил Бине. – Интересно, что бы она сказала, узнав, что другая дама встала между нею и его величеством? Я думаю, это заставило бы ее несколько изменить свои планы. – Камердинер, многое зная, тем не менее и не подозревал, что мать маркиза и сестра Бофора – одна и та же женщина.

Герцог, казалось, не слышал последних слов Бине. Хаос вопросов, предположений и подозрений роился у него в голове. Еще несколько минут размышлений, и решение созрело. Не представившись королю, герцог уехал из Версаля домой.

При виде его искаженного яростью лица, слуги забегали, как ужаленные. Он же велел немедленно заложить дорожную карету, намереваясь тут же отправиться в Сорбон и лично выяснить, в чем дело.

Бофор напряженно размышлял, но угадать связь разрозненных фактов не удавалось. Его охватывало неукротимое бешенство при мысли, что Марселю все‑таки удалось узнать, кто его отец. Но еще больше его бесила мысль, что Серафи жива.

Только теперь он начинал понимать, почему гроб оказался пустым. И еще то, что совсем недавно у пруда он столкнулся вовсе не с привидением, а с самой сестрой. Приходилось признать, что каким‑то неведомым способом ей удалось тогда спастись, хотя все считали ее умершей. И вот теперь сам король встретился с живой Серафи!

Для герцога не было и тени сомнения в том, что маркиза непременно воспользуется всеми этими обстоятельствами, чтобы растоптать его.

А какой позор его родовому имени! Его родная сестра на равных с этой Помпадур! Его сестра прославится как любовница короля!

Карету подали. Герцог одним прыжком вскочил внутрь и приказал кучеру:

– В Сорбон!

Его план был прост и вполне исполним. Серафи ни в коем случае нельзя оставить в Сорбоне. Ее надо увезти в парижский дворец Бофоров. А когда она исчезнет, то пусть ее ищут, сколько хотят. А за это время можно еще что‑нибудь предпринять.

Герцог, сгорая от нетерпения, то и дело раздраженно торопил кучера…

Адриенна сидела у изголовья больной, готовая исполнить малейшее ее желание.

Серафи, уже немного отдохнувшая, повернула голову на подушке и проговорила тихим, еле слышным голосом:

– Вы снова рядом со мной, милая Адриенна… Вы всегда были верны мне и каждый раз самоотверженно пытались выручить из беды моего сына, даже рискуя собственной жизнью. Я никогда этого не забуду!

Адриенна смущенно улыбнулась и с надеждой сказала:

– Дай только Бог выздороветь вам, госпожа Каванак! Теперь все наконец может устроиться так хорошо, как я уже и не надеялась. Марсель жив и находится у короля. Все превратности судьбы позади.

Серафи прошептала:

– Благодарение Небу! Теперь я могу спокойно умереть.

– Нет–нет, – воскликнула Адриенна. – Вы должны жить ради своего сына! Вы должны увидеть его счастливым и насладиться этим. Вы словно чудом воскресли для нас, и не надо больше говорить о смерти!

– Да, вы правы, Адриенна, – ответила Серафи с легкой‚ счастливой улыбкой. – Видеть сына спасенным – может ли быть блаженство сильнее? – Но улыбка сбежала с ее лица, глаза заволокла тревога. – Увы, еще не все кончено. Опасность грозит по–прежнему. Герцог! Вы ведь все знаете…

Адриенна решительно возразила:

– Герцог теперь не опасен для Марселя.

– Я знаю неистощимость его ненависти, – прошептала Серафи. – Он недавно был здесь и, увидев меня у пруда, попытался застрелить…

Адриенна в ужасе закрыла лицо руками. Потом со страхом спросила:

– Значит, он знает, что вы живы?

– Неожиданно увидев меня, он наверняка обо всем догадался, – сказала с горечью Серафи. – И теперь самому королю будет очень трудно спасти от него Марселя и меня…

– Значит, герцог был здесь, – задумчиво проговорила Адриенна.

– И наверняка появится снова, – тоскливо сказала Серафи. – Того, что случилось, не скроешь. О, Небо, только бы мне знать, что мой сын наконец в безопасности. Ведь вся моя жизнь была непрерывной борьбой с теми, кто с детства ненавидел Марселя.

– Но теперь все изменится… – с робкой надеждой промолвила Адриенна.

– Дай‑то Бог! Анатоль ненавидит и вас – за то, что вы любите Марселя. Он не останавливался ни перед чем, чтобы уничтожить нас. Он мне брат, но только по крови. Рядом с ним я всегда чувствовала только страх, а не любовь. – Серафи глубоко вздохнула и продолжала: – Но Небо покровительствовало моему сыну. Марсель – маркиз Спартиненто. Сам дож наградил его этим высоким титулом за храбрость и благородство…

За окном послышался стук колес. Серафи прислушалась. Доктор обычно приезжал в другое время. А кому‑либо еще ехать сюда незачем, – было строго–настрого запрещено пускать ко дворцу посторонних.

Вдруг за дверью раздалось восклицание, полное ужаса.

Адриенна встревоженно вскочила.

– Что такое? Что случилось?

Старушка Манон, ломая руки, вбежала в комнату.

– Милосердный Боже! – безнадежно простонала она. – Теперь‑то уж все кончено!

– Что случилось, Манон? – Серафи с трудом приподнялась на постели.

– Герцог… – бессильно выдохнула та. – Герцог приехал!

Серафи побледнела как полотно. Адриенна окаменела от ужаса. Но уже через мгновение Адриенна встрепенулась и решительно воскликнула:

– Не пускайте его сюда! Заприте двери, Манон, и скажите лесничему, чтобы преградил герцогу дорогу и немедленно послал в Версаль за помощью!

– Поздно… – безнадежно проговорила Серафи. – Анатоль уже во дворце. Я слышу его шаги.

– Тогда запрем хотя бы эту дверь! – без колебаний откликнулась Адриенна.

Манон, все так же дрожа от страха, поняла, что это единственная возможность попытаться спасти больную, и, выбежав в коридор, заперла дверь снаружи.

Герцог между тем обходил дворец, нигде никого не встречая на своем пути. Лесничего и охотников во дворце не было, а новая прислуга жила в отдельном боковом флигеле с левой стороны дворца.

Бофор, надменно выставив подбородок, толчком распахивал каждую дверь и, заглянув внутрь, двигался дальше. Наконец он подошел к двери кастелянши, привычным толчком попытался открыть, но дверь не поддалась.

Махнув рукой, он уже было направился к лестнице, ведущей на верхний этаж, но услышал за дверью какой‑то шорох.

– Что это? Мыши здесь, что ли? – заорал он. – Где старуха? Куда она запропастилась?

Он заколотил в дверь:

– Открывай, старая дура!

Ответа не было.

Взбешенный герцог позвал слугу, следовавшего за ним в отдалении, и велел выломать дверь.

Но этого не понадобилось. Дверь отворилась сама. На пороге стояла, онемев от ужаса, старушка–кастелянша. Ее так била дрожь, что она не могла вымолвить и слова.

– Почему ты не отворила сразу, старая ведьма? – накинулся на нее рассвирепевший герцог. – Кого ты там прячешь? И почему так трясешься?

Старуха зашевелила губами, пытаясь что‑то сказать, но губы не слушались ее.

А герцог, втолкнув ее в комнату, шагнул следом и, оглядевшись, спросил:

– А кто вон за той дверью?

Старая кастелянша затряслась от ужаса и, рухнув на колени, простонала:

– Сжальтесь, светлейший герцог…

– Отопри дверь! – рявкнул Бофор, но видя, что старушка не двигается с места, кивнул слуге.

Тот подскочил, сорвал с пояса кастелянши связку ключей и, быстро отыскав нужный, отпер дверь.

Герцог отпихнул его и шагнул через порог.

– Так это правда! – воскликнул он в изумлении, невольно отступив на шаг. – Значит, ты жива и только разыгрываешь новую комедию!

– Когда же ты устанешь преследовать меня? – с тоской сказала Серафи. – Еще не наполнилась мера твоей ненависти?

Герцог, бешено сверкнув глазами, расхохотался.

– Да, славная комедия, ничего не скажешь. Но пора ее заканчивать, сестрица. Собирайся!

Старушка Манон бросилась перед ним на колени:

– Сжальтесь, светлейший герцог, умоляю вас! Госпожа Каванак очень больна.

Бофор еле удержался, чтобы не дать пинка коленопреклоненной старухе, и завопил:

– Больна, значит? А гостей принимает, старая ведьма? Не болтай! – и, повернувшись к сестре, распростертой на кровати, грубо приказал: – Вставай! Поедешь со мной!

Серафи приподняла голову и снова бессильно уронила ее на подушку.

– Что еще тебе от меня надо? – слабо вымолвила она. – Мало ты причинил мне горя? Оставь меня…

Герцог решительно шагнул к постели, намереваясь силой поднять больную. При этом он был так ужасен, что Адриенну охватила дрожь. Но видя, что рассвирепевший герцог в самом деле собирается исполнить свое безжалостное намерение и увезти больную силой, Адриенна словно очнулась от оцепенения. Страх исчез. Остались лишь отвращение и отчаянная решимость.

– Прочь! – крикнула девушка, встав между Бофором и его жертвой. – Не забывайте, что перед вами несчастная больная страдалица, которая вам еще и сестра. Неужели вы еще мало поиздевались над ней?

Бофор опешил, но тут же кровь бросилась ему в голову, и он свирепо прорычал:

– Как… ты… девчонка! Как ты смеешь становиться у меня на пути?!

Но Адриенна, не опуская глаз, твердо ответила:

– Я больше не позволю вам причинить вред несчастной госпоже Каванак.

Герцог почти развеселился, глядя на тоненькую девушку, пытавшуюся помешать ему.

– Ты с ума сошла!

Но Адриенна так же твердо и решительно ответила:

– Боже вас упаси хотя бы дотронуться до больной или же принуждать ее ехать с вами.

Герцог, сдерживая ярость, прорычал:

– Ты еще грозишь мне?

– Вы не имеете права врываться сюда, – спокойно сказала Адриенна, с презрением глядя на остолбеневшего от ее слов герцога. – Этот дворец теперь не ваш. И если вы не откажетесь от своих намерений, то я обращусь к помощи короля.

Лицо Бофора побагровело, глаза налились кровью и выпучились. Он с бешенством выхватил из ножен шпагу.

– Прочь с дороги, подлая негодяйка! – завопил он, взмахивая клинком. – Еще одно слово – и ты жизнью поплатишься за свою дерзость!

Серафи между тем лежала в глубоком обмороке, ничего не видя и не слыша.

Манон всплеснула руками:

– Она умирает! О, Святая Дева, бедная госпожа умирает!

Адриенна, раскрасневшись от гнева, бросила:

– Полюбуйтесь на дело ваших рук!

Герцог, словно не слыша, снова взмахнул шпагой и рявкнул:

– Прочь! Прочь с дороги!

Но бесстрашная Адриенна не двинулась с места. Подняв руку, она проговорила:

– Я призываю Господа Бога в свидетели, что вы преступаете все обычаи человеческие и христианские, измываясь над смертельно больной женщиной!

Бофор зашипел от ярости и, бормоча проклятия, схватил девушку за руку, намереваясь отшвырнуть в сторону. Старушка Манон, припав к изголовью больной, громко рыдала.

И тут Адриенна встрепенулась, резко вырвала руку и, оттолкнув схватившего ее герцога, с радостью и надеждой прислушалась – за окном раздавался стук копыт. Он приближался ко дворцу. Кто‑то во весь опор скакал сюда.

Теперь стук копыт услышали все. Кто бы это мог в столь поздний час ехать сюда? Может быть, доктор? Или сам король?

Герцог разразился проклятиями. Он повернулся и бросился к выходу, чтобы взглянуть, кто это явился так некстати и помешал ему выполнить свое намерение.

Серафи лежала без сознания. Старушка громко всхлипывала. Адриенна напряженно прислушивалась, гадая, что несут неожиданные ночные гости – избавление или новую опасность?

XXV. СПАСИТЕЛЬНИЦА

Возвратившись с королем из Сорбона, Марсель отправился осмотреть отведенные ему в Версальском дворце покои. И удивился, не найдя там Гассана. Однако тут же забыл об этом, занятый обуревавшими его мыслями. Действительно, так много неожиданных событий произошло в последние дни, что Марсель все еще никак не мог прийти в себя от радости и удивления.

Он нашел отца, – и это был король! Он нашел мать, которую считал давно ушедшей в мир иной! Эти впечатления были столь сильны, что даже приглушили непрестанно звучавший в его сердце голос мести. Мог ли он даже надеяться, что такое счастье когда‑нибудь придет к нему? Мог ли?..

Тут ход его мыслей был неожиданно прерван. Колыхнулась тяжелая златотканая портьера, и из‑за нее показалась черная курчавая голова Гассана. Увидев своего господина, негр привычно опустился на колени.

– Где ты был, Гассан? – поинтересовался Марсель без особого любопытства.

Но ответ Гассана прозвучал весьма неожиданно.

– Следил за герцогом… Я только что вернулся из его дворца…

Марсель приподнял брови:

– Но что ты делал?

– Я караулил, – коротко ответил негр и пояснил: – Гассан предчувствовал беду. Гассану не сиделось в Версале.

– Но что тебя так встревожило, Гассан? – спросил Марсель, недоумевая.

– Герцог. Герцог тревожил Гассана!

Марсель по–прежнему с недоумением заметил:

– Но ведь герцог, мне кажется, находится здесь, в Версале.

Гассан замотал головой, говоря:

– Герцог был здесь, да. Но, переговорив о чем‑то с камердинером короля, быстро уехал к себе во дворец.

Марсель прищурился:

– Значит, ты следил за ним?

Гассан бесхитростно подтвердил:

– Да, мой господин, следил. Гассан следил и видел, как герцог сел в свою дорожную карету и отправился в Сорбон. Он очень спешил.

У Марселя тревожно сжалось сердце, и он переспросил:

– В Сорбон? Ты не ошибся, Гассан?

Негр решительно замотал головой.

– Нет, господин, не ошибся.

– И когда же это случилось? – спросил Марсель с нарастающей тревогой.

– Час тому назад.

Решение созрело мгновенно. Марсель, не задавая больше никаких вопросов, распорядился:

– Вели сейчас же оседлать двух лошадей – для меня и для себя. Мы едем в Сорбон.

Негр быстро вышел из комнаты.

«Что ж, видимо, развязка близится, – подумал Марсель. – Ты сам напоминаешь мне о моем долге мести. Ты преследуешь своей черной ненавистью мою мать даже сейчас, когда она еле жива. Ты добиваешься ее смерти во что бы то ни стало. Ну что же, жребий брошен! Горе тебе! Чаша твоих мерзостей переполнилась! Твой час пробил!»

Негр поспешно вошел в комнату сказать, что лошади готовы, и с тревогой напомнил:

– Карета герцога ехала очень быстро. Надо очень поспешить, чтобы догнать ее.

Марсель мгновение помедлил и, пристально взглянув на Гассана, сурово промолвил:

– Только еще одно я скажу тебе, Гассан, прежде чем мы пустимся в путь. Если ты по чьему‑то поручению заманиваешь меня в засаду, то ты погибнешь первым. Это я тебе обещаю. Ты дважды обязан мне жизнью. В первый раз, когда я вырвал тебя из рук твоих мучителей, во второй раз, когда я простил тебе попытку убить меня. В третий раз…

– Гассан скорее сам лишит себя жизни, чем предаст своего господина, – сверкнув белками, твердо заявил негр. – Убейте Гассана, как бешеную собаку, если вам только покажется, что он хочет изменить вам!

Марсель снова пристально взглянул на него и молча направился к выходу.

Негр подвел ему лошадь. Марсель вскочил в седло. Гассан тут же уселся на вторую лошадь, и они по кратчайшей дороге во весь опор поскакали в Сорбон. Через несколько часов бешеной скачки они были в Сорбоне.

Томимый зловещим предчувствием, Марсель спрыгнул с лошади и, бросив поводья Гассану, стремительно бросился ко входу во дворец. Негр тоже соскочил с седла и, привязав лошадей к перилам крыльца, последовал за своим господином, который уже взбежал по ступеням.

Марсель почти бежал по коридору к знакомой комнате. Когда он был уже рядом, дверь распахнулась, и появился Бофор. Он замер как вкопанный, сверля Марселя бешеным взглядом, потом сдавленным от ненависти голосом провозгласил:

– А вот и ты, проклятое отродье! – И он взмахнул шпагой. – Значит, я ошибался, полагая, что ты отправился на тот свет! Ну ничего, сейчас мы эту ошибку исправим!

Марсель схватился за шпагу, но герцог не стал ждать, пока он вытащит ее. Марсель через мгновенье наверняка пал бы от страшного удара, направленного ему прямо в сердце, если бы не метнувшийся черной тенью Гассан Он успел перехватить руку герцога и отвести ее.

Взбешенный Бофор, не глядя, вонзил шпагу в Гассана. Она глубоко вошла в бедро Гассана. Негр, вскрикнув, повалился на каменные плиты пола. Марсель же, успевший в эти мгновения выхватить свою шпагу, описал клинком сверкающий круг над головой и крикнул герцогу:

– Защищайся, негодяй!

Герцог с дьявольской ухмылкой выдернул шпагу из тела корчившегося на полу Гассана и ринулся на Марселя.

Клинки, скрестившись, зазвенели.

Тем временем Серафи пришла в себя. Услышав звон шпаг, она собрала последние силы и, поддерживаемая Адриенной и Манон, поднялась с постели.

Марсель, искусными приемами парируя удары герцога, уже прогнал своего разъяренного противника до самого конца коридора. И в это мгновение на пороге комнаты старой кастелянши показалась белая фигура Серафи.

– Остановитесь! – слабо вскрикнула она. – Отпусти его, Марсель! Анатоль все равно не уйдет от своей судьбы!

Марсель повиновался – воля матери была для него священна. Он отвел шпагу в сторону и, герцог, воспользовавшись этим, сделал шаг назад и исчез за поворотом коридора.

Марсель бросился к матери и помог ей вернуться в спальню. Измученная всеми этими странными и страшными происшествиями, она обессиленно опустилась на подушки.

Марсель, оставив больную под присмотром Манон и Адриенны, вернулся в коридор, чтобы узнать, что случилось с Гассаном.

Негр неподвижно вытянулся на каменном полу. Он не мог пошевелиться – при малейшем движении боль в ране становилась нестерпимой. Однако он не стонал и не жаловался.

Перетащить раненого в более удобное место одному человеку оказалось не под силу. Марсель, поняв это, растерянно оглянулся. К счастью, как раз в эту минуту во дворец возвратился лесничий Бертрам с помощниками.

Марсель громко позвал их и велел осторожно перенести раненого в отдельную комнату, перевязать рану и хорошо присматривать за ним. Возвращаться в Версаль было слишком поздно, но Марсель даже и не подумал об этом, решив остаться возле матери еще хотя бы день и ночь, чтобы убедиться, что ей станет лучше.

Посрамленный герцог, очевидно, умчался обратно в Версаль. Так, во всяком случае, решил Марсель.

Когда ночь окончательно вступила в свои права, и больная задремала, ровно и глубоко дыша, Марсель отправился в одну из свободных комнат, расположенную неподалеку. Он хотел на всякий случай остаться поблизости. «Хотя, собственно, с бегством герцога исчезла и опасность», – с некоторой беспечностью подумал он.

Но Адриенна на этот счет не обольщалась. Она слишком хорошо знала безмерную мстительность герцога и не верила, что он мог так легко отказаться от исполнения своего бесчеловечного замысла. Адриенна очень беспокоилась, хоть и старалась не показать вида.

Когда Серафи уснула и Марсель ушел в свою комнату, Адриенна, оставив у изголовья больной старушку Манон, потихоньку вышла из комнаты. Ее мучило предчувствие близкого несчастья. Она осторожно прошла по коридору и вышла в просторный холл. Тут тоже было темно и тихо. Но непреодолимый страх не оставлял Адриенну. Она хотела было вернуться, но какой‑то странный звук привлек ее внимание.

Парадные двери были, по обыкновению, неплотно притворены. Она неслышно прокралась к ним и напряженно прислушалась. Да, слух ее не обманывал – по двору кто‑то шел.

Кто же это может быть? И что он ищет в такую пору у входа во дворец?

Движимая все тем же предчувствием, Адриенна осторожно потянула тяжелую створку парадной двери и выглянула в щелку. По двору шел какой‑то человек, но в темноте Адриенна не могла разглядеть, кто это. И едва она решилась окликнуть его, как слова замерли у нее на губах.

Неизвестный, который приближался к входу, походил на безумного – она расслышала какое‑то бессвязное бормотание, потом вдруг в темноте сверкнул клинок шпаги.

Да это же герцог! И он возвращался, чтобы, пользуясь беспечностью успокоившихся обитателей дворца, убить Марселя и увезти Серафи!

Не раздумывая и мгновения, Адриенна закрыла дверь и задвинула тяжелый засов.

Стук захлопнувшейся двери был негромок, но Бофор расслышал его. Изрыгая проклятия, он направился ко входу, надеясь, что, может быть, дверь просто захлопнуло ветром. Но Адриенна успела на всякий случай задвинуть и второй засов и перешла к боковому окошку, чтобы посмотреть, что станет делать герцог. Она ясно различила его фигуру, поднимавшуюся по ступеням к парадному входу. Потом расслышала глухие проклятья – Бофор изо всей силы дергал неподдающуюся дверь.

Когда ему не удалось проникнуть во дворец этим путем, герцог решительно повернулся и, сбежав по ступеням, пошел вдоль стены. Адриенна понимала, что герцог не отказался от своего замысла и просто ищет способ проникнуть во дворец. И тут она вспомнила, что с другой стороны здания есть небольшая дверь, ведущая в подземелье. И вот оттуда‑то он, видимо, и намеревался пробраться во дворец.

Хорошо зная расположение всех помещений, Адриенна проворно пробежала в боковой коридор и быстро задвинула засов на двери, через которую из подземелья можно было войти во дворец. Герцог наверняка уже внизу и сейчас ищет тот вход, который она только что заперла.

И тут Адриенне пришла мысль, едва не заставившая ее подпрыгнуть от радости. Если ей удастся сделать то, что сейчас пришло ей в голову, то этот коварный изверг попадет в ловушку, из которой нет выхода. А утром Марсель решит, что с ним делать.

Адриенна вернулась в холл, осторожно отодвинула засовы и легкой тенью выскользнула в ночную темноту. Хотя видно было не дальше вытянутой руки, Адриенна знала во дворце все до мелочей, и поэтому уверенно направилась прямо к дверце, ведущей в подземелье. Она не ошиблась – дверца была распахнута. Значит, герцог уже где‑то внизу.

Она, не раздумывая, захлопнула дверь и задвинула засов.

Итак, герцог в западне. Он попался в ловушку. Наутро ему предстояло неслыханное унижение – из ловушки его выпустит, если пожелает, его злейший враг. Его – герцога и недавнего владельца Сорбона!

Адриенна, молитвенно сложив руки, поблагодарила Небо за помощь и покровительство.

Время текло медленно, но девушка была терпелива. И вот с той стороны запертой двери послышался глухой шум – кто‑то с силой колотил в толстые дубовые доски. Это вернулся герцог, не сумев проникнуть во дворец и отсюда. Но теперь он не мог выйти – крепкая дубовая дверь даже не вздрагивала под его бешеными ударами. Вскоре все стихло‚ – Бофор явно отказался от бесплодных попыток выйти тем путем, которым вошел.

«Ну что ж, – с удовлетворением и насмешкой подумала Адриенна. – Тут ему и придется подождать до утра».

Вернувшись во дворец, храбрая и отважная девушка на всякий случай заперла парадную дверь и отправилась в спальню Серафи, которая, как и Марсель, не подозревала о страшной опасности, только что предотвращенной Адриенной.

XXVI. НОЧЬ В ГРОБУ

Марсель спокойно и безмятежно проспал всю ночь. Поутру его разбудил веселый голос Адриенны, постучавшейся в дверь его комнаты. Он, наспех накинув халат, распахнул дверь и пригласил девушку войти.

Она шагнула через порог с таким таинственным и важным видом, что Марсель даже удивился, но спросил:

– Ну как там самочувствие моей бедной матушки после всех вчерашних тревог?

– Она еще спит. Я не стала будить. Сон только укрепит ее силы, – ответила Адриенна. – Но я все же хочу попросить, чтобы ты позаботился о скорейшем приезде сюда его величества.

– Ты опасаешься этого Бофора и хочешь, чтобы король защитил нас от него? – спросил Марсель и усмехнулся: – Не бойся. Скоро его могуществу наступит конец.

Адриенна задумчиво проговорила:

– Я не знаю, как скоро это случится. Но сейчас, по крайней мере, он и в самом деле не может нам ничем навредить. Когда сидишь взаперти, это не так‑то легко сделать, не правда ли?

Марсель изумился:

– Взаперти? Что ты хочешь сказать?

Адриенна весело рассмеялась и коротко рассказала о своих ночных приключениях:

– Когда герцог решил, что все уснули, он попытался пробраться во дворец. К счастью, я заметила его и заперла входную дверь. Тогда он пошел к двери, ведущей в подземелье, чтобы проникнуть во дворец оттуда. И как только он спустился вниз, я заперла за ним дверь, ведущую во дворец‚ и другую, снаружи.

Марсель с восхищением проговорил:

– Ну и ну! Ты ухитрилась поймать в силки такого хитроумного и коварного злодея…

– Да! – с гордостью подтвердила Адриенна. – Теперь он сидит там, и деваться ему некуда!

– Браво, Адриенна! – воскликнул Марсель. – Вот это мне нравится! Молодец!

– А ты не медли, поезжай в Версаль и привези сюда короля. Пусть он сам судит этого проходимца!

Марсель с минуту молчал, потом решительно сказал:

– Суда безбожному Бофору не избежать – рано или поздно. Я в это всегда верил. И все‑таки просить короля приехать сюда я не стану. Он нас рассудит в другой раз.

Адриенна воскликнула:

– Ах, Марсель, не медли! Ведь этот злодей только и ищет способ навредить всем нам.

Но Марсель был непреклонен.

– Еще не наступил час мести. Борьба приближается к концу, и падение герцога неминуемо. Но не сейчас.

– Как, неужели ты хочешь его выпустить? – в отчаянии спросила Адриенна.

– Да! – решительно ответил Марсель. – Потому что ему все равно не избежать своей участи. Я все обдумал. А теперь позови Бертрама с его помощниками – пусть они все станут свидетелями унижения так глупо попавшегося в ловушку Бофора.

Когда лесничий со своими помощниками явился, Марсель с воодушевлением сказал им:

– Ночью в подземелье пробрался неизвестный злоумышленник, чтобы проникнуть во дворец. Однако мадемуазель Вильмон успела закрыть вход из подземелья в жилую часть, а затем сумела запереть и наружную дверь в подземелье. Так что птичка в клетке. Сейчас мы все пойдем и посмотрим, кто это.

– Позвольте, господин маркиз, – с явным сомнением проговорил Бертрам, – если этот злоумышленник знаком с расположением помещений дворца…

– Это очевидно.

– Тогда он нашел выход, – заключил Бертрам.

Марсель и Адриенна изумленно переглянулись и в один голос спросили:

– Как? Ведь все двери заперты снаружи!

Лесничий мрачно пояснил:

– Из подземелья ведет старинный полуобрушившийся подземный ход.

Марсель с удивлением и тревогой посмотрел на Бертрама и пробормотал:

– Впервые узнаю это от вас, Бертрам.

Лесничий пожал плечами и пояснил:

– Да, о нем мало кто помнит. Ход полузасыпан, и им давно никто не пользуется.

– Куда же он ведет? – спросил Марсель.

– Довольно далеко, – ответил лесничий. – Вон там, в чащобе, – он махнул рукой в сторону леса, – есть заброшенная охотничья избушка… Там устроен выход.

– Что ж, наш пленник убежал, это ясно, – повернулся Марсель к ошеломленно притихшей Адриенне. – Но тем не менее мы должны в этом убедиться сами.

По его приказу помощники лесничего принесли два факела. Адриенна просительно шепнула:

– Я тоже пойду…

Марсель согласно кивнул, и все впятером они направились к двери в боковом коридоре. Заскрежетал засов, вспыхнули приготовленные факелы, и лесничий первым ступил на выщербленные каменные ступени, ведущие вниз. Остальные тесной гурьбой следовали за ним.

Спустившись под своды подвала, где хранились старые винные бочки, поломанная мебель и прочий хлам, они огляделись. Герцога нигде не было видно. По знаку лесничего, его помощники обшарили все закоулки, но Бофора и след простыл. Марсель уже не сомневался – герцог ускользнул, воспользовавшись известным ему старинным подземным ходом.

– Ну что ж, – проговорил он, обратившись к Бертраму. – Раз уж мы спустились сюда, надо довести дело до конца и осмотреть весь подземный ход.

Адриенна шла, не отставая от мужчин, хотя идти было нелегко: спертый воздух подземелья затруднял дыхание, осыпавшиеся камни и земля то и дело заставляли спотыкаться. Но подземный ход, основательно и прочно проложенный в незапамятные времена, сохранился довольно хорошо. Низкий сводчатый потолок еще хранил следы штукатурки. Но воздух здесь был такой затхлый, что все невольно стремились поскорей добраться до выхода.

– Да, здесь кто‑то недавно прошел, – сказал лесничий, показывая на четкие отпечатки подошв, видневшиеся на осыпавшейся влажной земле.

Следы встретились им еще несколько раз, и все они вели к далекому выходу. Герцог явно знал, куда шел, в этом не оставалось ни малейших сомнений.

Наконец далеко впереди забрезжило неясное пятно, и вскоре показались каменные ступени, ведущие вверх.

Доски, прикрывавшие лаз из подземного коридора и служившие полом в полуразрушенном охотничьем домике, были отброшены в сторону. Беглец даже не потрудился снова закрыть вход.

Оглядевшись, Марсель махнул рукой:

– Все ясно…

Возвратившись во дворец лесной тропинкой, они увидели карету только что подъехавшего королевского лекаря. Марсель проводил доктора в комнату матери, но входить не стал, чтобы не мешать.

Осмотрев и расспросив больную, лекарь остался очень доволен. Ночной сон явно пошел на пользу, сил у Серафи прибавилось. Конечно, она все еще была слаба, но опасность для жизни миновала.

Когда лекарь уехал, Марсель пришел к матери. Она со слабой улыбкой протянула ему навстречу руки.

– Ты здоров, Марсель? Ты хорошо себя чувствуешь? – проговорила она. – Сядь вот здесь‚ поближе. Надо воспользоваться тем кратким временем, что у меня еще осталось.

– Дай Бог тебе жить долго и счастливо в добром здравии! – воскликнул Марсель, присаживаясь на краешек постели.

А Серафи продолжала:

– Я так рада видеть тебя вместе с Адриенной! Как я вас обоих люблю!

Адриенна, в это мгновение вошедшая в комнату, услышала ее слова и пылко воскликнула:

– Мы вас тоже очень любим!

Серафи благодарно кивнула и сказала сыну:

– Настало время открыть одну тайну. Как случилось, что я умерла для всех. И почему я здесь, а не в могильном склепе Бофоров, куда меня, сочтя мертвой, тайком отнесли.

Марсель с беспокойством сказал:

– Не утомит ли тебя долгий рассказ? Ты еще очень слаба.

Но Серафи возразила с неожиданной твердостью:

– Я чувствую потребность облегчить свое сердце, рассказав тебе все это. Пусть и Адриенна послушает, она ведь была свидетельницей моих страданий.

Адриенна тихо и участливо прошептала:

– О, как я горевала тогда, глядя на вас!

– Знаю, – откликнулась Серафи. – В вас я нашла истинное сокровище, Адриенна. Это было ужасное время. Но сейчас я начну свой рассказ. Как ни горько испить чашу тяжких воспоминаний, я должна это сделать. – Серафи продолжала, немного помедлив: – Дав тебе жизнь, Марсель, я осталась в Сорбоне в полном одиночестве. У меня был только ты. Свет отрекся от меня, родной брат проклял. Но ты был моим утешением и радостью! Долгие годы мы прожили здесь с тобой одни. Ты подрастал, и ближе становился тот роковой час, когда должны были начаться для нас новые несчастья и страдания. Твой дядя, мой родной брат, однажды явился в Сорбон взбешенный, как дикий зверь. Потянулись дни, полные оскорблений и издевательств над нами. И я не в силах была защитить тебя от взрывов его ярости… – Серафи умолкла. Воспоминание о тех тяжких днях обессилило ее. Но усилием воли она собралась и продолжала: – В конце концов он разлучил нас. Темной ночью он увез меня в монастырь, чтобы я навсегда исчезла там. Тебя же он отправил в другой монастырь. И все это было сделано, чтобы разрушить счастье, которое я испытывала в любви к своему любимому сыну… Несколько лет продержали меня взаперти в монастыре. Тревога о тебе не давала мне ни минуты покоя, тем более что я не получала никаких известий о тебе. Наконец мне удалось обмануть моих стражей и бежать. Я бросилась искать тебя, но найти не смогла. Мне только удалось узнать, что ты отправился на войну. Тогда я поняла, как быстротечно время. Ты уже вырос и, наверное, мне уже не суждено увидеть тебя. Все мечты мои рухнули‚ и только слабеющая надежда, что с тобой ничего не случится, поддерживала меня и заставляла жить… – Серафи снова умолкла, снова перевела дыхание.

Марсель и Адриенна, глубоко тронутые ее рассказом, молча ждали продолжения.

– Анатоль, узнав о моем побеге из монастыря, просто обезумел от ярости и грозился застрелить меня, как только отыщет. Он не сделал этого. Он поступил страшнее. Найдя меня, он увез в Париж, в наш фамильный дворец. И здесь он принудил меня отдать руку слепому старику Каванаку, чтобы я перестала носить родовое имя Бофоров. Но это стало лишь новым началом моих страданий. Когда Каванак, исполнивший подлую волю Бофора, отняв мою свободу и имя, умер, это ничего не изменило – я по–прежнему осталась беззащитной узницей в полной власти моего гонителя.

Марсель в волнении прижал руки к лицу. Ненависть с новой силой вспыхнула в его сердце.

– И тут ты появился в Париже. Но я не успела порадоваться вести, что ты жив и здоров, как вдруг узнала, что тебя заключили в казематы Бастилии. Я убежала… А вскоре ищейки Анатоля отыскали меня и снова вернули в мою темницу, а тебя, как он сам злорадно сказал мне, заковали в цепи… Чтобы хоть как‑то облегчить твою участь и смягчить каменное сердце брата, я решилась умереть. А когда он однажды в ярости замахнулся на меня кинжалом, я поняла, что лучше самой покончить с собой, чем ждать, когда он меня рано или поздно убьет. С давних времен у меня был припасен яд, который я всегда носила с собой. И вот, решившись, я вылила отраву из пузырька в бокал и поднесла к губам. И в это мгновение в комнату вбежала Адриенна и вырвала у меня из рук бокал, который я едва успела пригубить. Но я уже потеряла сознание – видимо, нескольких капель яда было достаточно, чтобы лишить человека чувств. Когда я в оцепенении распростерлась на полу, все сочли меня мертвой. Даже моя верная Адриенна не усомнилась в этом.

– Это правда, – сказала девушка. – Лекари тоже подтвердили, что вы умерли. И все же мне не верилось – в гробу вы казались просто крепко спящей. Я несколько часов провела у вашего изголовья, надеясь отыскать в вашем лице признаки жизни, как вдруг явился герцог и приказал слугам отнести гроб в фамильный склеп.

– Да, – проговорила Серафи. – Анатоль наконец достиг своей цели – я лежала в гробу, а мой сын томился в оковах в темнице. Герцог мог быть спокоен… Но я не умерла! Я только лежала в оцепенении и не могла пошевелить даже пальцем, хотя и слышала все, что происходило вокруг. Этих ужаснейших часов моей жизни я никогда не забуду! Еще и теперь при этом воспоминании у меня кровь стынет в жилах. Я слышала, как Анатоль приказал отнести меня в склеп, я слышала, как Адриенна умоляла его отложить погребение на пару дней…

– О, Боже! – тихо простонал Марсель. – Какой ужас!

Серафи продолжала, прерывисто дыша:

– Каждую минуту могли явиться слуги, чтобы привинтить крышку. Тогда бы я быстро задохнулась. И остановить их было невозможно – я не в силах была даже застонать! Яд не убил меня, а словно сковал. Но это состояние было хуже смерти…

Серафи умолкла. Воспоминания были так ужасны, что ей надо было перевести дух и снова собраться с силами, прежде чем продолжить скорбный рассказ.

Адриенна, сидевшая сбоку, незаметно смахнула набежавшие слезы и прикрыла лицо руками, чтобы спрятать пылавшие от гнева щеки.

Помолчав, Серафи продолжала:

– Адриенна оставалась возле меня и в склепе. Она осталась верна мне и после моей смерти… Но вот пришли слуги, закрыли гроб крышкой, – кто опишет мое отчаяние? – и я услышала скрип винтов. Я была похоронена заживо! Все было кончено! Но я не умерла, и хотя пошевелиться по–прежнему не могла, мне показалось, что кровь снова быстро побежала по жилам. Но все уже было поздно… Гроб завинчен наглухо, спасения нет…

– Крышка недолго закрывала гроб, госпожа Каванак, а не то бы вы умерли от удушья, – робко вмешалась Адриенна. – Как только слуги удалились, на помощь пришел мушкетер Делаборд – он спрятался неподалеку по моей просьбе. Я показала ему на гроб, и он, поняв меня с полуслова, сломал винты и сдвинул крышку.

– Я помню это блаженное мгновение, – проговорила Серафи. – Хотя я искала смерти сама, но испытать муки заживо погребенного – выше всяких сил. Я по–прежнему не могла шевельнуться. Но хотя голова моя была словно в тумане, чувство самосохранения начинало просыпаться. И ощущение, которое словно пронзило меня, когда упавшая крышка грохнулась на пол, показало мне, что я уже готова вернуться к жизни. Оцепенение начало отпускать, кровь быстрее заструилась по жилам. Я медленно, с трудом приподняла веки. Мне чудилось, что я просыпаюсь после долгого сна. Я вздохнула, и словно тяжелое бремя свалилось с сердца. Под серыми сводами склепа было светло, на алтаре горели свечи. Я нашла силы приподняться и оглядеться. В склепе оставалась одна Адриенна, она заснула на ступеньке алтаря, прислонившись головой к моему гробу. Я решилась уйти, не тревожа ее. И, осторожно выбравшись из гроба, крадучись пробралась к выходу из подземелья. У меня оставался неисполненный долг – охранять сына от преследований Анатоля.

– Теперь я понимаю, милая матушка, – проговорил Марсель. – Ты приняла облик и роль того таинственного явления, которое суеверные часовые называют привидением Бастилии и которое вывело меня из ее казематов.

Серафи кивнула и слабо улыбнулась, пояснив:

– Я воспользовалась старинным преданием, будто по Бастилии по ночам бродит призрак мадам Ришмон, и пробралась в крепость беспрепятственно… Я же помогала и старому греку…

– Ты так же являлась мне и в Тулонской тюрьме, – напомнил Марсель.

– Да, – подтвердила Серафи. – Я старалась использовать малейшую возможность, чтобы увидеть тебя. Это было огромной радостью для меня – неузнанной пробираться к тебе и чем только возможно облегчать твои страдания… – Она умолкла и, решившись, настойчиво проговорила: – Теперь, Марсель, когда ты знаешь все, возвращайся в Версаль к королю и оставайся рядом с ним. Он любит тебя и сумеет защитить от любой опасности.

Марсель мягко проговорил:

– Мне хотелось бы увезти тебя отсюда, милая матушка. В моем Парижском дворце ты чувствовала бы себя в полной безопасности и покое.

Адриенна горячо поддержала его:

– Соглашайтесь, госпожа Каванак! Это будет просто замечательно!

Но Серафи покачала головой и промолвила с неожиданной твердостью:

– Нет, дети. Оставьте меня здесь, не опасайтесь за меня. Что еще может со мной случиться? За вас я спокойна и теперь с радостью умру.

– Не надо говорить о смерти, матушка, – укоризненно произнес Марсель. – Ты отдохнешь, поправишься и проживешь еще немало счастливых дней. Но мне приятней было бы, если бы ты поселилась в моем дворце, а не оставалась в этом отрезанном от мира Сорбоне.

– С этим дворцом у меня связано столько воспоминаний, что мне хотелось бы остаться здесь навсегда, – задумчиво проговорила Серафи. – Да и чистый лесной воздух для моего здоровья полезнее душного воздуха Парижа.

– Что ж, с этим трудно спорить, – сдался Марсель. – Тут я должен согласиться с тобой. Хотя в Париже у меня тебе было бы удобно и спокойно.

– Нет–нет, мой милый, оставим это, – сказала Серафи. – Да и дорога для меня слишком далека и трудна. Я чувствую, что мне просто не хватит сил.

Марсель понял, что спорить бесполезно, кивнул и, казалось, найдя верное решение, сказал:

– Я отправлюсь в Версаль и попрошу короля отпустить меня на некоторое время. И тут же вернусь в Сорбон, чтобы быть рядом с тобой.

– Ах, сын мой, – растроганно промолвила мать. – Я так долго была в разлуке с тобой, что с радостью готова согласиться, чтобы ты неотлучно был со мной. Но у тебя есть сыновний долг и перед королем, твоим отцом. Поэтому поспеши к нему без сомнений и будь рядом с ним. А добрая Манон и милая Адриенна останутся со мной.

– Они тоже могли бы переехать с тобой, – снова вернулся к своему предложению Марсель. – Король, конечно, позволил бы Манон оставить дворец, чтобы сопровождать тебя. И у меня во дворце все вы были бы в полной безопасности от любых козней Бофора.

– Теперь я больше ничего не боюсь, – повторила Серафи. – Анатоль не посмеет что‑либо предпринять против нас. Да и за тебя я спокойна. Случилось самое важное – твой отец с любовью принял тебя. Поезжай в Версаль, король ведь не знает, что ты здесь.

Марселю не оставалось ничего другого, как покориться и подчиниться воле матери.

Простившись с ней и Адриенной, он приказал Гассану оставаться во дворце, пока его рана не затянется. И вскоре одинокий всадник галопом понесся по Парижской дороге.

XXVII. БЕЗДУШНЫЙ НАСИЛЬНИК

Угрюмо насупясь, герцог молча сидел в кресле, не замечая, что сумерки вползли в комнату. В душе его тоже царили потемки, и мрачные образы непрестанно роились в воображении. Слуги не решались войти в кабинет, чтобы зажечь свечи, зная, что в такие минуты опасно попадаться ему на глаза без зова.

Наконец герцог пошевелился и позвонил.

Вошел проныра Валентин, подобострастно кланяясь. Он зажег свечи и остановился в ожидании приказаний.

– Ты и Паскаль приготовьтесь завтра в дорогу, – заговорил наконец герцог. – Велите заложить карету. Об остальном я распоряжусь потом.

Валентин, отвесив низкий поклон, вышел.

Едва рассвело, а карета, которую велел заложить герцог, уже стояла у подъезда дворца. Паскаль и Валентин ожидали в прихожей, ломая голову, куда это герцог собирается ехать?

И вот наконец раздался звонок из кабинета герцога.

Оба лакея бросились на зов и, согнувшись в поклоне под угрюмым взглядом господина, замерли в ожидании приказаний.

– Я хочу поехать в Сорбон! – резко бросил Бофор. – Вы оба будете меня сопровождать. Когда приедем, карета должна остановиться, не доезжая дворца, в парке. Чтобы ее нельзя было сразу заметить.

Итак, в Сорбон! Теперь лакеи начали смутно догадываться в чем, собственно, дело.

Вскоре герцог решительным шагом сбежал по ступеням и сразу же сел в карету, захлопнув дверцу с занавешенным окном. Лакеи встали на запятки, и карета резко взяла с места, дробно стуча колесами по булыжнику.

День клонился к вечеру, когда карета Бофора, мягко покачиваясь на лесной дороге, въехала в парк Сорбонского дворца и остановилась, как было велено, в тени деревьев. Солнце еще стояло низко над горизонтом, окрашивая в пурпур и кроны деревьев, и купы плывущих по небу облаков.

Вечер был такой чудесный, что Серафи захотелось оставить душную комнату и хоть часок провести в саду на свежем воздухе. Старушка Манон не стала противиться желанию госпожи и, поддерживая под руку, проводила ее в парк.

Бледное лицо женщины оживилось и порозовело, словно на него упал отсвет вечерней зари. Вдыхая благоухание цветов, она с затаенной радостью ощутила, что ей становится лучше, – прогулка заметно укрепляет ее силы. Они неспеша прошли всю аллею до пруда и направились к любимой жасминной беседке.

И тут вдруг Манон настороженно прислушалась. Серафи замедлила шаг и, безотчетно подобравшись, остановилась.

До них донесся совершенно отчетливый стук колес и цокот копыт. Кто‑то приехал во дворец.

«Но кто бы это мог быть? Лекарь? Он уже приезжал утром. Король?.. И может быть, и Марсель с ним?» – Серафи терялась в догадках, надеясь, что ее последнее предположение верно. Но через минуту ее надежде суждено было уступить место ужасу.

Неподалеку, из‑за рощицы, раздались грубые голоса и звуки тяжелых шагов. Они приближались. Старушка Манон вздрогнула. На лице ее отразился неописуемый ужас. Она вскрикнула:

– О, неужели? Боже мой! Это светлейший герцог!

Серафи обмерла.

На аллее появился герцог в сопровождении двух лакеев. Весь его вид – надменный и мрачный – говорил, что на этот раз он не отступит, пока не добьется своего.

Паскаль и Валентин, вопросительно переглянувшись, толкнули друг друга локтями, увидев Серафи. Это была госпожа Каванак, которую они знали в те времена, когда она жила и скончалась в герцогском дворце. Слуги узнали ее с первого взгляда. Она жива! Может ли такое быть?

Их сомнения тут же рассеял герцог. Остановившись в нескольких шагах от неподвижно застывшей женщины, он, не оборачиваясь к следовавшим за ним лакеям, надменно поморщился и приказал:

– Это госпожа Каванак. Отведите ее в карету. А я уж потом распоряжусь, как поступить с ней, – отослать в монастырь или пока оставить во дворце.

Паскаль и Валентин с двух сторон подошли к онемевшей женщине и нерешительно остановились.

Старушка Манон бросилась перед герцогом на колени.

– Сжальтесь, светлейший герцог! – умоляла она. – Госпожа Каванак больна и слаба. Пощадите бедняжку!

– Не трать попусту слова! – рявкнул герцог. – Встань и убирайся прочь!

Раздраженно топнув ногой, он нетерпеливо бросил лакеям:

– Делайте что приказано!

Надежды на пощаду не было. Серафи вдруг почувствовала, что ее охватывает гнев. Она шагнула к верной Манон, заливавшейся слезами, подняла ее и ласково сказала:

– Не умоляй его, добрая Манон, не расточай слов напрасно.

Герцог снова нетерпеливо топнул ногой. А Серафи гневно проговорила, подняв руку к небу:

– Дьявол наградил этого человека каменным сердцем, глухим к мольбам человеческим. Не проси его! Я знаю, что погибла, но не жалуюсь. Что бы ни случилось со мной, мой сын в безопасности. И прошу тебя, Манон, передай ему и Адриенне мое благословение!

Герцог раздраженно взмахнул рукой и, бешено сверкнув глазами, повторил приказание:

– Ну! Отведите госпожу Каванак в карету!

– Прочь! Не смейте дотрагиваться до меня! – брезгливо отмахнулась Серафи, отталкивая руки лакеев. – Я пойду сама!

– Да хранит провидение бедную, несчастную госпожу Каванак, – молилась Манон, задыхаясь от слез. – Да пошлет он кару на голову бездушного насильника!

Слуги, держась по обеим сторонам от Серафи, довели ее до кареты. Герцог следовал за ними, не обращая внимания на рыдания старушки. Усадив пленницу в карету, лакеи вскочили на запятки. Герцог, усевшись напротив сестры, высунулся в дверь и крикнул кучеру:

– Трогай!

Кучер взмахнул кнутом, и лошади пустились с места в карьер. Карета со скоростью ветра помчалась по Парижской дороге.

XXVIII. ОСВОБОДИТЕЛЬ

В Версале придворные, меняющие свои убеждения и пристрастия сообразно с проявлениями королевской милости, теперь держались поближе к маркизу, стараясь не упустить случая засвидетельствовать ему свое почтение и преданность.

Любопытно было наблюдать, как в последние дни сильно изменилось настроение вельмож. Когда возник вопрос, следует ли встать на сторону маркиза, оставив герцога Бофора, считавшегося до сих пор всемогущим, колебались немногие. И партия его сторонников начала понемногу распадаться и переходить на сторону маркиза, надеясь, что это окажется более выгодным выбором.

Марсель же не обращал ни малейшего внимания на происходящее вокруг него. Он сидел у себя в кабинете, размышляя над недавними событиями, когда вошел слуга и доложил, что его желает видеть какая‑то молодая дама. Марсель несколько удивился и велел проводить даму в кабинет.

И тут же через порог шагнула Адриенна, охваченная непреодолимым волнением, едва сдерживая слезы. Маркиз вскочил и бросился ей навстречу.

– Что случилось, Адриенна? – с беспокойством спросил он, обнимая девушку. – Почему ты оказалась в Версале?

– Несчастье, неслыханное несчастье! – срывающимся голосом проговорила Адриенна, пытаясь справиться со слезами. – Герцог…

– Как! – с гневным изумлением воскликнул Марсель. – Опять он? Опять герцог!

Адриенна через силу проговорила:

– Герцог похитил и силой увез госпожу Каванак!

Кровь бросилась в лицо Марселю, и он дрогнувшим от гнева голосом провозгласил:

– Клянусь моим вечным блаженством, это его последняя подлость! Я уже было перестал опасаться его, и он воспользовался этим! Куда он увез мою мать?

– Твой негр должен это знать, – ответила Адриенна.

Марсель удивился:

– Гассан? Разве он уже оправился от раны?

– Нет, – ответила Адриенна. – Но его нельзя было удержать, когда он услышал, что герцог похитил и силой увез госпожу Каванак. Он пустился бежать за каретой, чтобы узнать, куда она направляется.

Марсель угрюмо насупился и мрачно проговорил:

– Итак, этому Бофору удалось исполнить свой гнусный замысел! Что ж, это будет его последним делом. Будь спокойна, Адриенна, я вырву матушку из его грязных рук. Возвращайся в Сорбон или на остров Жавель. И скоро ты обо всем услышишь.

– Милый Марсель, – просительно заглядывая ему в глаза, промолвила Адриенна, – будь осторожен. Ты же знаешь, как опасен герцог!

Но Марсель презрительно махнул рукой:

– Опасен? Был опасен… Не бойся ничего. Развязка наступит очень скоро!

– И все‑таки я боюсь за тебя, – настаивала Адриенна встревоженно. – Будь осторожен.

– Не бойся ничего, – терпеливо повторил Марсель. – Я найду средства заставить его… А сейчас поезжай в Сорбон и успокой бедную Манон. Как она могла защитить мою матушку? Ей ли, слабой старушке, устоять против беспощадного насильника? Так что успокой ее.

Адриенна повернулась к дверям, и тут колыхнулась портьера и из‑за нее показался Гассан. По его покрытому потом, искаженному лицу было видно, что рана причиняет ему сильное страдание, но он старался ступать твердо.

– Гассан! – воскликнул Марсель. – Тебе надо лежать, пока не затянется рана.

– Гассан не может лежать, мой господин, – ответил негр, сдерживая стон. – У Гассана есть очень важное дело.

Марсель с сочувствием посмотрел на него и спросил:

– Ты попытался проследить за каретой герцога?

– Да, – ответил Гассан, с мрачным удовлетворением добавив: – И это мне удалось.

– Значит, ты знаешь, куда герцог увез мою матушку?

Гассан кивнул и твердо сказал:

– Знаю, мой господин. Он увез ее в Париж, в свой дворец. Я сразу же направился сюда, чтобы сообщить вам. Но я не мог идти очень быстро.

Марсель благодарно посмотрел на измученного негра и растроганно сказал:

– Ты сделал доброе дело, Гассан! Я этого не забуду!

– Твои слова – самая большая награда для меня, мой господин, – ответил, кланяясь, Гассан.

– Сможешь ли ты сию же минуту поехать со мной в Париж? – не скрывая тревожной озабоченности, спросил Марсель.

– Хоть на край света, – ответил негр, не задумываясь.

– Итак, в Париж! – решительно проговорил Марсель. – Не станем терять времени.

Он велел заложить свою карету, а сам проводил Адриенну до экипажа, в котором она приехала и, попрощавшись с ней, велел кучеру отвезти девушку обратно в Сорбон. Затем, усевшись с Гассаном в поданную карету, отправился в Париж и, не заезжая к себе, велел ехать прямо к герцогскому дворцу. Марсель понимал, какие опасности могут подстерегать его в логове злейшего врага, но надо было спасти мать, и на этом пути ничто не могло его устрашить.

Когда карета подкатила ко дворцу Бофора, Марсель стремительно взбежал по ступеням к парадному входу. Гассан с трудом двигался, но не отставал от него.

Слуги герцога, дежурившие в холле, раболепно кланяясь, спросили, что доложить их господину. Марсель высокомерно отмахнулся, бросив на ходу, что сам доложит о себе, и, сопровождаемый Гассаном, по крутой лестнице направился во внутренние покои второго этажа. Краем глаза он заметил, как по мере приближения к цели лицо верного негра приобретало все более грозное и свирепое выражение. Гассан жаждал мести.

На верхней площадке лестницы им неожиданно преградил дорогу Валентин. Маркиз, смерив лакея презрительным взглядом, спросил:

– Где твой хозяин?

– Его светлость сегодня не принимают, – уклончиво ответил хитрый Валентин.

– Я спросил тебя не об этом, – высокомерно процедил Марсель и повторил: – Где твой хозяин?

Валентин, заметив, что маркиз выразительно положил руку на эфес шпаги, услужливо поклонился и подобострастно проговорил:

– Его светлость отдыхает в маленьком салоне возле комнаты госпожи Каванак.

– Хорошо, – кивнул Марсель. – Оставайся здесь. Я сам доложу о себе.

– Но мне велено никого не впускать без доклада! – с вызовом проговорил Валентин и решительно шагнул к двери во внутренние покои.

– Прочь с дороги! – крикнул Марсель, теряя терпение, и выхватил шпагу.

Валентин в страхе шарахнулся в сторону. Гассан для острастки погрозил ему громадным черным кулаком. Лакей застыл у стены, не зная, что делать. Марсель стремительным шагом, держа в руке обнаженную шпагу, вошел в кабинет Бофора.

– Дьявол меня разрази! – оторопело вскричал герцог. Лицо его исказила злобная гримаса. – Это еще что такое? Где мои слуги? Трусы, подлые собаки! Где эти проклятые рабы? Как этому ублюдку удалось проникнуть в мои покои?

Марсель прервал его. Он во весь голос заорал:

– Ты совершил новое гнусное преступление, Анатоль Бофор! Ты посмел силой увезти мою мать из Сорбона! Тебе конец! Ты за все ответишь и на земле и на небе!

Не успел Марсель произнести эти слова, как негр, подобно разъяренному тигру, бросился на герцога. И прежде чем Марсель успел помешать этому, Гассан сдавил горло Бофора своими железными руками.

– Это тебе за мою рану, за то, что ты обманул меня… – выкрикивал негр хриплым голосом. – За то, что ты подговаривал меня убить маркиза и напал на его бедную мать. Пришел твой последний час!

И действительно, это непременно случилось бы, если бы не вмешался Марсель.

– Гассан! – крикнул он. – Отпусти его!

Но негр, ничего не слыша, продолжал сжимать горло герцога, чье лицо уже посинело, а глаза вылезли из орбит.

– Гассан! – гневно повысил голос Марсель. – Назад! Не твое и не мое дело свершить последний суд над этим негодяем. Он предстанет перед королем и перед Богом, когда придет час!

– Мой господин! – ответил негр с обидой, по–прежнему не разжимая железной хватки. – Разве я несправедливо поступаю?

Бофор уже и не пытался освободиться, он только сдавленно хрипел.

– Он подлежит законному суду, а не твоей мести, – повторил Марсель. – Отпусти его!

Гассан с явной неохотой разжал свою смертельную хватку и, ворча недовольно под нос, отступил на шаг. Герцог хватал ртом воздух и никак не мог отдышаться, еле держась на ослабевших дрожащих ногах.

Марсель терпеливо подождал, пока Бофор немного придет в себя, и только тогда высокомерно и презрительно проговорил:

– Наши расчеты не уйдут от нас, Анатоль Бофор. Я оставляю тебе жизнь, потому что ты все равно не избежишь заслуженной кары. Страшись! Небо справедливо, и когда тебя потребуют к ответу – горе тебе!

С этими словами Марсель отвернулся, шагнул к двери соседней комнаты и резко распахнул ее. Серафи, стоявшая у окна, обернулась и, увидев сына, с радостным вскриком шагнула ему навстречу.

– Марсель! Ты пришел мне на помощь! – еле сдерживая радостные слезы, проговорила она.

– Матушка, мы сейчас же едем ко мне! – решительно заявил Марсель. – Этому негодяю больше не удастся мучить тебя. Пойдем!

Герцог пришел в себя и стал хриплым голосом звать слуг:

– Сюда, ко мне! Живо! Эй! Сюда!

Но никто не явился. Слуги то ли не расслышали зова, то ли сделали вид, что не слышат, – обнаженная шпага в руке Марселя заставила бы призадуматься и гораздо более смелого человека, чем лакеи.

Марсель, осторожно поддерживая мать под руку, направился к выходу, даже не удостоив взглядом герцога, который в бессильной ярости рычал и хрипел, изрыгая бессвязные проклятия и ругательства.

Гассан же не удержался и на прощанье показал Бофору огромный черный кулак. Герцог задохнулся от бешенства, а негр, довольно ухмыляясь, последовал за своим господином.

Марсель отвез мать к себе во дворец Роган, предложив ей расположиться так, как будет удобно. Велев Гассану не дремать, охраняя покой госпожи, он тут же уехал в Сорбон, чтобы успокоить старушку Манон и привезти в Париж Адриенну. Он решил поселить ее в своем дворце вместе с матерью.

XXIX. ПРАЗДНИК В ВЕРСАЛЕ

По распоряжению маркизы Помпадур было разослано множество приглашений на предстоящий праздник.

В назначенный день гости нескончаемой вереницей хлынули в залы Версальского дворца. В садах была устроена великолепная иллюминация. Все сверкало и светилось. Под сенью деревьев были расставлены стулья и стульчики, на которых могли отдохнуть все, кому хотелось бы подышать свежим воздухом.

В роскошных залах дворца царила праздничная суета. Шелк шлейфов шелестел по зеркальному паркету, драгоценные камни сверкали в свете бесчисленных свечей.

Придворные кавалеры и дамы, министры и послы, генералы и офицеры – все явились в своих парадных нарядах. В их праздничной толпе только и было разговоров, что о маркизе Спартиненто‚ – многие втихомолку поговаривали, что король нашел в нем своего исчезнувшего сына.

Маркиза Помпадур, любезно отвечая на приветствия и комплименты, с напряженным ожиданием следила за ходом празднества. В этот вечер наконец должен был решиться исход ее долгой борьбы с герцогом Бофором.

Поправляя в тщательно уложенных волосах сверкающую бриллиантовую диадему, она мысленно все время возвращалась к крайне занимавшему ее вопросу – явится ли герцог на праздник? Это было чрезвычайно важно, – если он решит явиться, то судьба его будет решена.

Король по–прежнему не желал выслушивать никаких жалоб на герцога и отказывался даже разговаривать об удалении его от двора. Но маркиза была уверена, что Марсель не замедлит исполнить клятву о мести и низвергнуть своего злейшего врага. Более того, она твердо знала, что если это кому‑то и под силу, так только Марселю. Но сейчас ей оставалось одно – ждать.

Маркиз приехал с небольшим опозданием. Все столпившиеся вокруг него придворные и гости раскланивались с ним с тем сдержанным, почти подчеркнутым почтением, которое оказывается человеку, чье истинное положение известно всем, но пока держится в тайне.

Вскоре явился король. Маркиза Помпадур тотчас присоединилась к его свите. Об их выходе было возвещено звуком фанфар.

Гости образовали широкий полукруг и в глубоком поклоне подобострастно приветствовали короля и его спутницу.

Только один не поклонился при ее появлении, только один сделал вид, будто вовсе не замечает ее. Этот один – был герцог Бофор, тоже вошедший вместе со свитой короля.

Холодная улыбка промелькнула на губах маркизы Помпадур, когда взгляд ее скользнул по надменной фигуре герцога. Он еще не знает, что блеск его вскоре потускнеет и исчезнет, потому что стоит он на самом краешке бездонной пропасти – еще один шаг, и он рухнет в эту пропасть.

Под напряженными взглядами столпившихся полукругом придворных король любезно поднял и обнял маркиза, опустившегося перед ним на колено. И теперь каждому, даже не очень искушенному, придворному стало ясно без слов, что тем самым король открыто признал маркиза своим сыном или своим любимейшим фаворитом.

Маркиза, к которой король подвел своего сына, приветливо протянула ему руку и не позволила преклонить колени, тем самым показав, что приветствует в нем члена королевской фамилии.

Взгляды всех придворных дам жадно устремились к статному, еще очень молодому человеку, так высоко вознесенному королем. И, перешептываясь, они соглашались, что при дворе вряд ли сыщется кавалер красивее и привлекательнее этого молодого и очень богатого маркиза.

Король, ко всеобщей зависти, предложил маркизу в этот торжественный день высказать любое желание, пообещав, что оно будет обязательно удовлетворено. Марсель с благодарностью ответил, что в такой счастливый час в душе его молчат все желания и он, если его величество позволит, воспользуется благоволением короля при первом удобном случае.

Король благосклонно согласился и принялся прогуливаться по залу, любезно перебрасываясь словами с придворными, отвечая на приветствия и отпуская довольно двусмысленные комплименты дамам. Герцог Бофор, отойдя в сторону, о чем‑то тихо разговаривал с маркизом д'Ормессоном, единственным из недавних сторонников, кто сохранил ему верность.

А маркиза воспользовалась возможностью поговорить с Марселем. По движению ее руки толпившиеся вокруг придворные отступили так, чтобы оказаться на расстоянии, позволявшем маркизе говорить с Марселем, не опасаясь лишних ушей.

– Ну вот и наступил долгожданный праздник, господин маркиз, – негромко проговорила маркиза Помпадур. – Я надеюсь, что сегодня вечером наступит развязка, и ваш смертельный враг будет наконец сокрушен.

– Я тоже рассчитываю на это, госпожа маркиза! – уверенно ответил Марсель.

Маркиза укоризненно проговорила:

– Его величество дал вам такой удобный случай для исполнения нашего общего желания – вам стоило только сказать. И вы не воспользовались позволением короля!

Марсель учтиво, но твердо пояснил:

– Чтобы рассчитаться с Бофором, я жду не исполнения моего желания, не милости, а акта правосудия!

– Гордец! Даже здесь и в такой час, – улыбнулась маркиза. – Однако я не могу не согласиться со справедливостью ваших суждений. Но заметьте, если падет герцог Бофор, то на его место встанет герцог Сорбон.

Марсель так же твердо ответил:

– Я не тщеславен, не завистлив и не домогаюсь герцогского титула, госпожа маркиза!

– У вас странный характер, – проговорила маркиза с некоторым недоумением и даже легкой досадой. – То, что любого смертного переполнило бы восторгом, оставляет вас холодным и безразличным. Как это объяснить?

– Я достаточно награжден и получил титул, отметивший мои весьма незначительные заслуги, – ответил Марсель спокойно. – Я не стремлюсь к незаслуженным почестям.

– Но вы должны быть вознаграждены за то, что перестрадали, – настаивала маркиза.

– Прошлого не вычеркнуть. Но что было, то прошло. И этого мне довольно, – терпеливо пояснил Марсель. – Моя жизнь и все испытания не пробудили во мне желания домогаться высокого положения. И я не хотел бы в то время, когда народ бедствует, пребывая в нужде, купаться в блеске и роскоши, вызывая зависть и ненависть бедняков.

– Хорошо, – сдалась маркиза и сменила тему. – Но вы только что сказали, что вам остается исполнить еще один долг. Я надеюсь, что вы сумеете это сделать.

Так окончился этот короткий разговор, и маркиз, поклонившись, отступил и смешался с толпой придворных.

Спустя несколько минут он решил выйти из душного зала на свежий воздух в сад, где от множества зажженных свечей и плошек было так светло, что казалось, будто ночь так и не явилась, чтобы сменить день.

Король с частью свиты тоже отправился погулять в саду. И здесь, улучив удобную минуту, к нему подошел Бофор.

Король, неожиданно увидев брата Серафи, заметил, словно продолжая начатый разговор:

– В некоторых случаях, господин герцог, вы или сами получали или приносили мне весьма неточные сведения. И то, и другое – дурно. Я надеюсь, что все это еще разъяснится.

Они медленно шли по главной аллее, приближаясь к зеленой стене густого кустарника в конце ее. Здесь было уже не так светло, зеленоватый полумрак сгущался, словно стекая с ветвей деревьев, обступивших аллею.

– Ваше величество, то, что меня обвиняют, не удивительно, – ответил Бофор. – Но я всегда поступал так, как следовало, и не боюсь ничьих обвинений.

Король уклончиво заметил:

– Я еще не в состоянии вынести окончательное суждение, но надеюсь, что не сочту вас виновным.

– Все, что я делал, ваше величество, безусловно, было необходимо в тех или иных обстоятельствах, – с высокомерной уверенностью заявил герцог и, помедлив мгновение, с еле сдерживаемой злобой добавил: – Хотел бы я знать, кто это осмелился обвинять меня?

– Он здесь! – раздалось совсем рядом.

– Кто? – вздрогнув от неожиданности, спросил король.

Густая завеса листвы раздвинулась. Показалась высокая темная фигура. Лицо незнакомца скрывала черная маска.

– Человек в черной маске… – пробормотал король.

Бофор издал звук, похожий на сдавленное рычание.

Незнакомец твердо заявил:

– Я прошу выслушать, ваше величество, обвинение против герцога Анатоля Бофора!

– Ряженый! – презрительно воскликнул герцог. – Под маской обычно прячутся низость и трусость.

– А ведь герцог, пожалуй, прав, – рассудительно заметил король. – Что ж, я выслушаю вас, любезный. Но выслушаю только в том случае, если вы снимете маску. Обвинителя надо видеть в лицо.

– Я сниму, ваше величество. Как только все скажу.

– Этот ряженый уже не в первый раз имеет наглость заступать вам дорогу, ваше величество! – вмешался Бофор, едва владея собой. – Благоразумней всего было бы отдать его в руки стражи, от которой ему до сих пор удавалось ускользать.

Король, не колеблясь, решительно сказал:

– Так и будет! Обвинитель не избежит наказания, если его слова окажутся клеветой или если он не откроет своего лица. Я, однако же, – продолжал Людовик, – хочу выслушать его, чтобы максимально пролить свет на известное вам дело. Вы можете опровергнуть обвинение. Я буду очень рад, если вам это удастся, герцог. Тогда весь мой гнев обрушится на клеветника.

Слова короля несколько приободрили Бофора. Он уже почти не сомневался, что ему снова удастся избежать опасности, которую он чуял нутром. Уж если ему удавалось столь долго противостоять самым коварным козням и проискам всемогущей маркизы Помпадур, то неужели он уступит какому‑то неизвестному врагу, грозящему нелепыми обвинениями? И Бофор пошел напролом, обратившись к королю:

– Ваше величество! Я сейчас же уведомлю стражу, чтобы она была наготове арестовать этого замаскированного труса. Пусть он убедится, что вовсе небезопасно являться к вашему величеству с клеветническими обвинениями и подозрениями против верных слуг короля.

– На сей раз обойдется без стражи, – насмешливо проговорил таинственный незнакомец. – Герцог Бофор уже достиг своего конца. Правосудие короля вынесет свое суждение, и для Черной маски исчезнет необходимость время от времени являться сюда. Его величество видит Черную маску в последний раз.

– Ваше величество! – обратился Бофор к королю. – Любое обвинение будет дьявольской смесью лжи и клеветы, выдуманной моими врагами, чтобы лишить меня вашего благоволения, которому они завидуют. У этого неизвестного не может быть серьезного обвинения, основанного на неопровержимых фактах, – добавил герцог с уверенным самодовольством.

– Черная маска готов предъявить герцогу Бофору обвинение, на которое он сам напрашивается, и потому прошу выслушать меня, ваше величество! – И голос незнакомца загремел: – Анатоль Бофор не достоин больше оставаться возле священной особы своего короля! Я обвиняю герцога в самых позорных и гнусных преступлениях. Анатоль Бофор всю жизнь неотступно и злобно преследовал свою несчастную сестру, лишил ее свободы и замучил бедную страдалицу до смерти!

– Какое безумное обвинение! Сами факты обличают его во лжи! – воскликнул герцог.

Черная маска, не скрывая презрения, проговорил, чеканя каждое слово:

– Сейчас Анатоль Бофор сообщит, что Серафи Каванак жива. Но подтвердит ли он, что по–прежнему неотступно покушается на ее свободу и жизнь?

Герцог взбешенно прорычал:

– И этот ряженый смеет обвинять меня в подобном преступлении? Я, ваше величество…

– Подождите, герцог, – прервал его король. – Все это не так просто…

Упоминание о преследовании и страданиях Серафи явно произвело на него впечатление. В сердце короля наконец‑то закралась мысль, что Бофор вполне способен на подобные поступки. В самом деле, кому другому надо было прятать Серафи, которую он так долго искал? Должно быть, герцог в своей гордыне не мог согласиться, чтобы его родную сестру молва назвала любовницей короля. Лицо Людовика омрачилось – недоверие к герцогу пустило корни в его сердце, но он хотел выслушать все обвинения до конца, и сурово обратился к незнакомцу:

– Продолжай! Но – берегись! Говори только то, что можешь доказать.

Черная маска вытянул руку и грозно заговорил:

– Ты, Бофор, обольстил дочь грека Абу Короноса и стал причиной ее смерти. Неужели ты станешь отпираться и от этого? У тебя разгорелись глаза на богатства старого грека, и ты заключил его в Бастилию! И выпытывал признание, где спрятано его золото. Ответом тебе было проклятие страдальца, которого ты лишил счастья всей жизни, любимой дочери и свободы, Анатоль Бофор!

Герцог отпрянул. Голос, который и короля заставил вслушиваться напряженнее, и особенно последние слова вызвали в нем неясное подозрение или, скорее, предчувствие, бросившее его в дрожь. Что‑то знакомое слышалось в этом голосе.

Холодный пот выступил на лбу герцога. Ему почудилось, что земля качнулась под ногами. Угроза, нависшая над ним, могла испугать кого угодно. Его привычная жизнь, его могущество могли рухнуть и развеяться в прах, вызвав злорадное торжество врагов. И сейчас в голове герцога бился один вопрос – кто же этот окаянный незнакомец, взявший на себя исполнение предсмертной клятвы проклятого грека?

Черная маска между тем продолжал:

– Но ты виновен не только в смерти Абу Короноса и его дочери. И не только в страданиях несчастной Серафи. Если бы я вздумал перечислять весь ряд твоих бесчисленных злодейств, то я не закончил бы до утра! Но станешь ли ты отрицать, что неотступно преследовал сына несчастной Серафи Марселя Сорбона, обрушив на него все мыслимые и немыслимые несчастья, угрожая смертью, бросив в каземат Бастилии, а потом на каторгу? Будешь ли ты отпираться, что направил в Марселя Сорбона пулю из пистолета твоего подлого сообщника Марильяка?

– Остановись, маска! – воскликнул король. – На земле есть только один человек, который может смело бросить Бофору подобные обвинения. Это тот, кого ты сам только что назвал: только Марсель Сорбон может подтвердить и доказать правоту твоих слов!.. Сними маску!

– Я повинуюсь, ваше величество!

Маска упала на землю.

Король и герцог одновременно издали восклицание. Первый – радостное, второй – похожее на проклятье.

– Да, ваше величество. Это я – сам Марсель Сорбон, маркиз Спартиненто.

Бофор почувствовал, что земля уходит из‑под ног. Черная маска оказался прав, грозно объявив, что герцог уже дошел до конца своего пути, и дальше – только гибель.

Король застыл, охваченный самыми противоречивыми чувствами. Внутренняя борьба явно отражалась на его лице. Королю очень хотелось, если и не оправдать герцога, брата своей возлюбленной Серафи, считая его если и не совсем безвинным, то, по крайней мере, не так уж и виновным. Но обвинения были тяжкие, преступления – несомненные, а обвинителем выступил его собственный сын, перенесший и выстрадавший так много, что король не мог усомниться в правоте его слов. То немногое, что рассказала Серафи, тоже служило подтверждением. Да и маркиза Помпадур не раз прозрачно намекала, что герцог способен на любую подлость.

– Да, ваше величество! Я, Марсель Сорбон, утверждаю, что при особе вашего величества находится недостойный негодяй, который злоупотребляет вашим доверием и благосклонностью. Осудите меня, ваше величество, на любое наказание, если в моем обвинении найдется хоть одно слово неправды!

– Что вы можете возразить против этого, герцог? – с мрачной холодностью обратился король к Бофору. – Оправдайтесь, если можете. И я даю вам слово короля, что не откажу в справедливости. Но я боюсь, что вы не сумеете оправдаться, – вы явно чувствуете свою вину. Это видно по всему. Говорите же!

– Это просто коварная месть, ваше величество, не более, – решительно ответил герцог, ища лазейку. – Господин маркиз перешел на сторону моих врагов и в союзе с маркизой Помпадур нападает на меня.

– Герцог! Приказываю – ни слова больше! – резко оборвал его король. – Маркиз – мой сын и ваш племянник. Он не осмелился бы обвинять вас в столь тяжких преступлениях, не имея на то веских оснований.

Марсель кивнул и твердо проговорил:

– Клянусь богом и людьми, что Анатоль Бофор совершил многочисленные преступления, незначительную часть которых я только что перечислил. И я не заключал союза с маркизой. Я пожелал вступить в бой один и прибегнуть к справедливости короля, а не к заступничеству отца.

– Я до сих пор не переставал сомневаться в возможности подобного. И даже избегал вникать в причины страданий Серафи, доставленные ее родным братом, – с досадой на самого себя проговорил король. – Вы помните, конечно, что, когда маркиза представила мне капрала Тургонеля, я отказался выслушивать его свидетельства. Мне тягостна была сама мысль лишить вас своей милости. Но теперь, когда маркиз Спартиненто обвинил вас в столь тяжких, ужасных преступлениях, я вынужден приговорить вас… Вы изгоняетесь из придворного круга.

Герцог вздрогнул и сжал зубы.

– К тому же, как ни прискорбно, вам не удалось оправдаться или хотя бы как‑то вразумительно объясниться, – продолжал между тем король со вздохом некоторого сожаления. – Поэтому решение мое твердо и окончательно.

Герцог снова вздрогнул. Он стоял, чуть подавшись вперед, словно готовился принять следующий удар.

И этот удар последовал – король под конец своей речи сурово и надменно произнес:

– Я полагаю, Анатоль Бофор, что вы добровольно сложите с себя свой титул. Поскольку я намереваюсь пожаловать его более достойному – в вознаграждение за перенесенные страдания и горе… – Он горько усмехнулся. – Прощания не надо – не станем устраивать сцен. Вы сами заставили меня поступить так.

Король отвернулся и, подав руку маркизу, направился с ним обратно во дворец.

Анатоль Бофор остался один. Он неотрывно следил, как его злейший враг не спеша уходит по аллее под руку с королем.

«Ты поплатишься за это, жалкий ублюдок, – с дикой ненавистью подумал он. – Наши счеты не кончены. Тебе посчастливилось отомстить и низвергнуть меня, но я увлеку тебя за собой. Не радуйся преждевременно‚ – Бофор сражается до последнего вздоха. Ты не уйдешь от расплаты, даже если это будет стоить жизни мне самому!»

Медленно идя по аллее, король никак не мог успокоиться.

Марсель, помолчав, проговорил с признательностью:

– Благодарю вас, ваше величество. Вы воздали должное за страдания моей несчастной матери и за страдания доброго старого Абу Короноса.

– Пусть герцогу и не вздумается показываться мне на глаза, – с отвращением сказал король и, покосившись на сына, спросил: – Так это ты все это время скрывался под Черной маской?

Марсель кивнул и пояснил:

– Я пользовался ею, чтобы привлечь ваше внимание к моим словам, вовсе не подозревая, как близка вам та, за которую я хотел отомстить.

– Да, – задумчиво проговорил король. – Все было бы проще, если бы мы не были уверены, что твоя мать умерла.

– Но она, к счастью, жива. – Марсель коротко вздохнул. – Она являлась мне в Бастилии и, наконец, сумела освободить меня. Она появлялась и в Тулоне, пытаясь спасти меня, несмотря на опасности и препятствия… Так и распространился слух о привидении в Бастилии. Я, пожалуй, как‑нибудь загляну туда и объясню коменданту это заблуждение.

Король оживился:

– Я ведь тоже видел привидение Бастилии и даже говорил с ним‚ – оно заклинало меня помочь кому‑то, будя воспоминания моей молодости… Но оставим, сын мой, эти грустные воспоминания. Герцог теперь лишен власти, и опасности больше нет ни для тебя, ни для твоей матери. А я при первом же удобном случае заеду в твой дворец, чтобы навестить бедную, но наконец‑то отомщенную Серафи.

Король умолк, и остаток пути до дворца они проделали в задумчивом молчании.

Бофор осторожно крался за ничего не подозревавшими собеседниками, прячась в тени деревьев. Он сумел подслушать большую часть беседы.

«Ах, так, значит, ты хочешь заглянуть в Бастилию? – подумал он злорадно, услышав слова Марселя. – Ну что ж, поезжай, и ты убедишься сам, что нельзя безнаказанно погубить Бофора… Я раздавлю тебя!» Глаза герцога горели злобой, лицо искажала гримаса. Ему в голову пришла очень важная мысль, и теперь он лихорадочно обдумывал ее, пробираясь к выходу из сада.

XXX. КОНЧИНА СЕРАФИ

Гассан усердно выполнял поручение своего господина, охраняя покой его матери, поселившейся во дворце Роган. Адриенна не отходила от ее ложа, готовая исполнить малейшее желание больной, чья жизнь наконец‑то протекала в спокойствии и безопасности.

И вот однажды Серафи с какой‑то просветленной грустью промолвила, обращаясь к Адриенне:

– Я чувствую, что твои утомительные заботы обо мне скоро кончатся… – И тихо и кротко добавила: – Мой последний час совсем близок.

Адриенна встрепенулась и с жаром проговорила:

– Не верьте этим предчувствиям! Вам еще рано умирать! Я верю, я знаю, что Небо продлит вашу жизнь на долгие годы!

Но Серафи снова кротко промолвила:

– Пора на покой. Отныне Марсель, слава Богу, имеет могущественного покровителя. И что же может теперь удерживать меня на земле, где я жила только ради борьбы за сына? Борьба окончилась, пора на покой.

Адриенна заплакала.

– Я знаю твою любовь и привязанность, – продолжала Серафи. – И благословляю сына за то, что он избрал тебя спутницей своей жизни. – Она помолчала. Неясная тень тревоги пробежала по ее бледному лицу. Женщина с видимым беспокойством проговорила: – Только иногда, в ночные часы‚ меня охватывает безотчетный страх за Марселя. Я вижу перед собой мрачную тень, которая мечется, подстерегая Марселя, и тогда невыразимый ужас закрадывается мне в сердце…

– Не бойтесь ничего, госпожа Каванак, – успокаивала ее Адриенна. – Марсель счастливо избежал множества смертельных опасностей, и никакие преследования ему больше не страшны.

– Ты ведь знаешь, Адриенна, чьей ненависти я больше всего боюсь, – печально проговорила Серафи. – Пока Анатоль обладает властью, он будет пользоваться ею, чтобы погубить Марселя… Правда, король на стороне нашего сына, но и самому королю нелегко предотвратить козни такого грозного врага.

Но Адриенна стояла на своем:

– Марсель полон мужества и силы!

– Я непрестанно молюсь Богу, чтобы тот уберег его! – Серафи помолчала. – У меня осталось совсем мало желаний. Одно из них – еще раз повидаться с сыном перед смертью… – Она снова умолкла, словно что‑то вспоминая. – И еще одно. Оно зародилось в моей душе еще в те незабвенные времена. В Сорбоне я прожила лучшую пору своей жизни. За прудом в парке, там, где стоит жасминная беседка, в дремучей тени старых дубов‚ – там я хочу найти приют последнего успокоения.

Адриенна горько плакала, едва сумев вымолвить сквозь слезы:

– У меня надрывается сердце, госпожа Каванак, когда вы говорите о смерти.

Серафи откинулась на подушки и, передохнув, с грустной улыбкой посмотрела на плачущую девушку.

– Не надо так огорчаться, милая Адриенна. Всему наступает свой срок. И поэтому, если Марсель захочет со мной повидаться, ему надо поторопиться. Через несколько часов наступит ночь, а завтра – мой последний день…

Эти ее слова еще больше взволновали Адриенну. Она растерялась – что же делать?

Серафи находилась в состоянии, близком к ясновидению, и, по–видимому, сама не сознавала того, что говорила, следуя какому‑то внутреннему голосу.

Взглянув затуманенными от слез глазами на неподвижно лежавшую женщину, Адриенна вдруг инстинктивно поняла, что ее просьбу надо выполнить – и как можно скорей, пока не поздно. И‚ выбежав в прихожую, она послала первого же попавшегося слугу в Версаль за Марселем.

В Версале царила суматоха. Известие об изгнании герцога наделало много шуму. Его противники открыто торжествовали. Партия, которую он возглавлял, окончательно рассеялась.

Марсель, на которого все теперь смотрели, как на восходящее светило королевского двора, не испытывал ни малейшего желания выслушивать льстивые речи и прозрачные намеки соревновавшихся в подобострастии придворных. Уничтожив Бофора, он и не думал занимать его место, так что могущество маркизы Помпадур возросло еще больше.

Слуга, доставивший письмо Адриенны, не смог сразу передать его – в этот вечер маркиз сопровождал короля на прогулке и должен был вернуться не раньше полуночи. Когда же это наконец произошло, и Марсель, войдя во дворец, увидел своего слугу, поднявшего над головой зажатое в руке письмо, он испугался. Поклонившись королю, он торопливо попросил:

– Позвольте, ваше величество, расспросить вон того слугу – с чем он приехал.

Король любезно кивнул, и Марсель выхватил письмо из рук слуги, резко надорвал и, быстро пробежав глазами строчки, сильно побледнел.

Король подошел к нему, вопросительно приподняв брови.

– Какое‑то известие из дворца Роган?

– Да, – коротко ответил Марсель. – Я вынужден, ваше величество, просить позволения немедленно отправиться в Париж.

Король обеспокоенно проговорил:

– Я по твоему лицу вижу, что это письмо тебя сильно расстроило. Что случилось?

– Моя мать призывает меня к себе, – коротко пояснил Марсель. – Она хочет проститься со мной.

В глазах короля мелькнул испуг. Он повторил:

– Проститься? Значит, можно ожидать самого ужасного?

– Судя по этому письму – да, ваше величество.

– Завтра на рассвете я тоже поеду в Париж и провожу тебя до дворца Роган, – проговорил король.

Марсель предпочел бы отправиться немедленно, но воля короля была высказана и оставалось только покориться.

И вот, едва утренние лучи окрасили край неба, камердинер разбудил Марселя‚ – прибыл посыльный от короля. Он сообщил, что его величество уже готов в дорогу.

Не прошло и получаса, как роскошный экипаж, в котором удобно расположились король с маркизом, уже катил по Парижской дороге.

Исполняя приказ короля, кучер то и дело нахлестывал лошадей, и без того летевших во весь опор. Карета неслась со скоростью ветра, но Марселю все равно казалось, что едут они слишком медленно.

Людовик, сорвавший в своей бурной жизни не один цветок, пожертвовавший своим страстям не одну человеческую судьбу, сейчас был глубоко огорчен, понимая, что конец Серафи близок. Откинувшись на подушки сиденья, он вспоминал, прикрыв глаза, прекрасную пору своей молодости, юную Серафи, полюбившую его самоотверженно и страстно, трепетно и бескорыстно. Она любила просто Людовика, а не принца…

Наконец они, миновав парижскую заставу, с шумом подкатили ко дворцу Роган.

– Король приехал с визитом к маркизу, – пронеслось в толпе сбежавшихся ко дворцу зевак. Никто, конечно, не мог и предположить цели, которая привела сюда короля.

Состояние Серафи за прошедшую ночь заметно ухудшилось. Придворные лекари недвусмысленно пожимали плечами и озабоченно морщили лбы, – медицина была бессильна. Силы быстро покидали измученное тело. Было почти очевидно, что больной остается жить не больше нескольких часов.

Время от времени Серафи приоткрывала глаза и слабым голосом спрашивала, не приехал ли Марсель. Нетерпение ее возрастало с каждой минутой. А ночь казалась бесконечной.

Адриенна изо всех сил пыталась успокоить охваченную тревогой госпожу, и когда ей это удавалось хоть на несколько минут, облегченно вздыхала.

Наконец наступило утро. И когда первые лучи солнца пробились в окно спальни, силы и мужество, казалось, возвратились к больной. Она даже пожелала встать. Адриенна попыталась было отговорить ее, но вынуждена была отступить и помочь ей одеться.

И тут раздался стук колес по брусчатой мостовой за окном. Стук затих у главного подъезда.

Всплеснув исхудавшими руками, Серафи воскликнула с радостной уверенностью:

– Это приехал мой сын!

Адриенна выглянула в окно и облегченно подтвердила:

– Да, это Марсель! – И, приглядевшись, испуганно добавила: – Но он не один…

– Король? – спросила Серафи.

– Да, госпожа Каванак, – подтвердила Адриенна, продолжая пристально глядеть в окно. – С Марселем приехал его величество король.

Серафи осталась стоять, сложив руки на груди.

Послышались шаги, приближавшиеся к двери, и вот она распахнулась. Марсель остановился, пропуская короля. Серафи хотела было шагнуть навстречу, но силы оставили ее, и она медленно опустилась в кресло. Это была потрясающая минута.

Адриенна отвернулась, чтобы скрыть хлынувшие слезы. Марсель тоже украдкой вытер глаза.

Король быстрыми шагами подошел к поникшей, словно сломанный цветок, женщине и протянул ей обе руки. Чрезвычайно взволнованный, он в первое мгновение никак не мог найти слов.

– Моя дорогая Серафи! – наконец с нежностью проговорил он. – Вы обязательно выздоровеете! Вы не покинете нас!

– Благодарю вас, ваше величество, что вы нашли время навестить меня, – прошептала она в ответ. – Пора борьбы и горя уже пережита, и душа просит покоя… Но я счастлива в эти последние минуты, зная, что мой сын при вашей особе, ваше величество…

– Я очень люблю нашего сына, – ласково улыбаясь, проговорил король. – Он благородный и мужественный человек, сумевший преодолеть все препятствия и достигший нынешнего, значительного, положения в обществе собственными силами. Он достоин любви и уважения!

– Искренне благодарю вас, ваше величество, за эти прекрасные слова, – растроганно сказала Серафи, устремив на короля взгляд, полный благодарности и затаенной нежности.

Король же, печально нахмурив брови, проговорил голосом, в котором звучало искреннее раскаяние:

– Я причинил вам много горя, Серафи, сам того не ведая. И теперь мне остается только сожалеть об этом…

Людовик сделал знак Марселю, и тот опустился на колени у постели матери. Она, собрав последние силы, возложила руки ему на голову, призывая на него небесное благословение.

– Простите! – прошептала она. – Вспоминайте обо мне… с любовью… Наступит срок, и мы снова встретимся… Там…

Таковы были последние слова этой великой мученицы, бедной Серафи Каванак. Неземной свет окрасил ее бледные черты. Пора страданий и мук миновала. Серафи обрела вечный покой.

Глубокое, торжественное молчание воцарилось в комнате, словно в храме. Король беззвучно молился, подняв глаза к небу. Адриенна и Марсель стояли на коленях у постели. Наконец, пересилив себя, Адриенна поднялась и, поклонившись королю, сообщила ему последнюю волю покойной.

– Это снова подтверждает нам всем, как она дорожила воспоминаниями о прошлом, – с горечью и радостью одновременно проговорил король. – Она хочет упокоиться близ Сорбонского дворца, там, где прошла ее молодость, где она баюкала тебя, Марсель. Я поручаю тебе перевезти тело в Сорбон и немедленно прикажу возвести над местом ее последнего пристанища ажурный купол. И обязательно буду присутствовать на погребении.

Король подошел к ложу, простился с Серафи последним долгим взглядом и, постояв минуту со склоненной головой, вышел из комнаты.

Приехав в Версаль, Людовик заперся у себя в покоях и несколько дней оставался в одиночестве, не принимая никакого участия в придворных делах и заботах.

Между тем во дворце Сорбон уже все было подготовлено для последнего прощания. На стенах и башнях развевались траурные флаги, ворота были обиты черным сукном, дорога усыпана цветами.

И вот наступил тот скорбный час, когда саркофаг с телом Серафи был доставлен во дворец и после панихиды в присутствии короля, парижского архиепископа и многочисленной свиты короля был опущен в склеп.

XXXI. КАРА НЕБЕСНАЯ

Когда Бофор, убежденный, что у него не осталось никакой надежды отвратить постигшую его немилость короля, быстро направлялся к выходу из версальских садов, он встретил неожиданно попавшегося ему навстречу королевского камергера маркиза д'Ормессона – единственного из всех прежних сторонников, оставшегося верным ему.

– Я уезжаю из Версаля, маркиз, – мрачно проговорил Бофор. – Между мною и королем произошла серьезная сцена, и некоторое время я не буду являться ко двору.

Д'Ормессон подобострастно поклонился, заверив:

– Если я каким‑либо образом должен доказать вашей светлости свою преданность, то я готов!

Бофор кивнул, угрюмо бросив:

– Посмотрим. То, что случилось, не может продолжаться долго. Я так просто не сдамся!

Камергер снова поклонился, с готовностью подтвердив:

– Вы во всем можете полагаться на меня, ваша светлость!

– Я принимаю ваше обещание, маркиз, – ответил Бофор. – И вы не пожалеете, что сохранили мне преданность… А сейчас ступайте во дворец. Посторонним незачем видеть нас вместе и знать о нашем разговоре. Если вы мне понадобитесь, я дам знать.

Камергер поклонился герцогу и последовал его совету, а Бофор, больше нигде не задерживаясь, отправился в свои версальские апартаменты, чтобы спокойно и обстоятельно обдумать, как повести дело дальше.

К утру бессонной ночи решение созрело. Последние слова разговора короля с Марселем, подслушанного в аллее, послужили отправной точкой при составлении плана, который вызвал на лице Бофора сатанинскую ухмылку злобного удовлетворения.

Итак, задача была прежней – избавиться от ненавистного врага. Для этого прежде всего надо ослабить его влияние на короля, и затем постепенно подняться на прежнюю высоту.

Он велел послать за маркизом д'Ормессоном. И когда тот явился, Бофор прямо и без обиняков сказал:

– Я напоминаю вам, маркиз, ваше обещание и предоставляю вам возможность оказать мне услугу.

Камергер поклонился и коротко произнес:

– Вам остается только приказать.

– Дело совершенно простое и безопасное, – заверил Бофор. – Я вспомнил, что вы сами вписываете нужные слова в предписания об аресте лиц, которые при таинственных обстоятельствах выходят из кабинета короля.

– Да, это поручено мне, – подтвердил камергер. – Однако в последнее время таких предписаний не делалось.

– Это неважно! – воскликнул Бофор. – Вы ведь по–прежнему имеете право отдать коменданту Бастилии такое распоряжение?

– Разумеется! – подтвердил маркиз и поинтересовался: – Чье имя вы хотели бы вписать?

Бофор внимательно посмотрел на него и уточнил:

– На бланках предписаний стоит подпись короля, и вам остается только вписать то или иное имя?

– Да, это так, ваша светлость.

Герцог помолчал, напряженно размышляя и взвешивая все «за» и «против», и наконец отчетливо проговорил:

– Так впишите вот что. Коменданту предписывается задержать в крепости первого, кто сам в один из ближайших дней явится в Бастилию, не обращая внимания на то, сколь высокое положение он занимает в государстве.

– Не обращая внимания на имя и титул. Я правильно понял, ваша светлость?

Бофор кивнул и предупредил:

– Это предписание надо отправить немедленно. В крайнем случае – завтра, маркиз. А дальнейшее предоставьте мне.

– Ваша светлость! – вдруг с некоторым сомнением проговорил камергер. – Дело несколько необычное. И если все откроется, могут быть неприятности.

Бофор с удивлением взглянул на него и спросил:

– Почему? Потому что король не поручал вам выдать такое предписание? Будьте спокойны, уж об этом я сам позабочусь. Подобное случалось, по крайней мере, сотню раз, когда надо было избавиться от надоевшей персоны без шума. Отдается приказание, человек исчезает, и концы в воду.

Камергер не стал спорить и учтиво поклонился. Герцог благосклонно протянул ему руку и сказал:

– Ну что ж, не станем медлить. Ступайте, маркиз, я рассчитываю на вас.

Д'Ормессон, в отличие от многих, все еще надеялся, что рано или поздно положение герцога восстановится и он приобретет прежнюю почти безраздельную власть. И тогда герцог наверняка сполна уплатит за важные услуги и преданность.

Выпроводив камергера, Бофор тут же отправился в свой дворец. Сатанинская улыбка по–прежнему играла на его лице – хитроумный план близится к завершению. Остается подождать всего несколько дней и – победа!

Тем временем камергер д'Ормессон, вернувшись в королевский дворец, заполнил пробелы в бланке предписания об аресте, следуя указаниям герцога, и отослал его с курьером в Бастилию, нисколько не опасаясь вызвать удивление коменданта, – подобные приказания не были в диковинку, так как эта процедура была в ходу уже при Людовике XIV и в Бастилии постоянно томилось несколько таинственных узников, имена которых даже не заносились в список.

Бастилия. Это старинное сооружение было заложено в 1369 году, а окончено в царствование Карла VI в 1383. Тогда Бастилия имела двойное назначение – завершить ряд парижских укреплений в районе улицы Святого Антония и в то же время удерживать парижскую чернь от попыток поднять восстание.

Странная причуда судьбы – ее строитель оказался в числе первых арестантов. Обвиненный в ереси, он был брошен в казематы, которые сам и построил! Потом здесь целых тринадцать лет провел герцог Немур. Да еще не просто в камере, а в железной клетке.

В шестнадцатом и семнадцатом столетиях Бастилия была усилена новыми бастионами и рвами. По обеим сторонам главного корпуса поднялись четыре огромные полукруглые пятиэтажные башни, соединенные между собой куртиной – крепостной стеной – с пушками. Стены башен были толщиной более десяти футов. В них были устроены арестантские камеры с крохотными окошками–бойницами, забранными толстой решеткой.

Но еще страшнее этих мрачных камер были подземные темницы Бастилии, находившиеся на двадцатифутовой глубине. Сырые, тесные казематы, больше похожие на могилы, они предназначались для жертв, которым суждено было навсегда исчезнуть в их мраке.

Государственной тюрьмой Бастилия стала уже при Людовике XIII, сохранившись в этом качестве до своего разрушения.

Ришелье, для достижения своих целей не стеснявшийся никаких средств, пользовался эшафотами и Бастилией, чтобы утвердить свою власть и посеять в народе спасительный для властей страх. При нем Бастилия была переполнена узниками обоего пола, любого возраста и положения.

Ничего не изменилось и после вступления на престол Людовика XIV. Бастилия продолжала внушать страх и покорное послушание воле короля. А люди, которые осмеливались противиться или просто надоедали, замолкали в ней навсегда.

Конечно, не следует думать, что все узники Бастилии оказались жертвой немилости или личной мести. Заговоры знати, развал нравственности и правосудия, азартные игры, распространившиеся во всех слоях общества, и многое другое – все вместе составляло благоприятную почву для всякого рода преступлений.

Однако в числе многочисленных жертв, проглоченных этим каменным чудовищем, меньше всего было таких, кто был приговорен к вечному заключению и гражданской смерти по справедливому решению суда. Сюда попадали и люди низших сословий – служанки, лакеи и прочие, чья вина состояла лишь в том, что они не повиновались своим господам или слишком много знали.

Подлое средство деспотизма – приказы об аресте («открытый лист») уничтожили личную безопасность всех. Никто не мог быть уверен, что проведет завтрашний день на свободе. С этими «открытыми листами» связаны воспоминания о множестве несчастных, заживо погребенных в сырых подземельях без всякого суда, всего лишь по капризу короля, министра или даже просто любовницы одного из них.

Если королю вдруг вздумается предупредить или наказать преступление, о котором его известили, он без всяких околичностей велит просто написать на листе бумаги: «Повелеваю арестовать такого‑то и заключить в Бастилию, где он должен находиться до особого распоряжения».

«До особого распоряжения» – вот это и было самым ужасным в короткой записке. О брошенном в каземат арестанте в самом скором времени просто забывали, и он был обречен провести в темнице остаток жизни.

Узники делились на две категории. Первая состояла из людей, посаженных для исправления или просто на время – для острастки, или вовсе безвинных, чьи мольбы и оправдания никто не желал слушать. Вторая категория состояла из лиц, действительно виновных в каком‑нибудь преступлении. По воле короля они заключались на неопределенный срок и тоже без судебного приговора.

В первые дни после ареста узники Бастилии, какова бы ни была причина их ареста, почти всегда пользовались некоторыми поблажками. Лишения и ужасы заключения наступали лишь через некоторое время, когда они переходили в категорию обыкновенных арестантов. А до тех пор, за исключением некоторых политических преступников, содержавшихся по специальному приказу в строжайшей изоляции, заключенные могли принимать знакомых, гулять в определенные часы по крепостному двору. Кормили их хорошо – суп, жаркое и вино, а некоторым подавали даже шампанское.

Но если поначалу «открытые листы» применялись лишь к изменникам, отравителям и дуэлянтам, то впоследствии этот список преступлений настолько расширился, что только в правление кардинала Флери было выдано около восьмидесяти тысяч таких «открытых листов».

Придворные вельможи, фавориты, приятели министров, любовницы короля выпрашивали себе бланки приказов с пробелами для имени и даже приторговывали этими страшными документами, ставшими очень удобным и неотразимым орудием личной мести. Всякий, кто не жалел двадцати пяти луидоров, чтобы уничтожить своего врага, мог легко купить такой бланк и вписать нужное имя.

Жестокие отцы, развратные братья, жадные опекуны легко добивались ареста своих виновных или невиновных детей, братьев и других родственников. Так что мрачная темница была переполнена в том числе и безвинными жертвами семейной ненависти и злобы. Хотя по распоряжению министра Бретейля время заключения по таким частным делам и ограничивалось двумя или тремя годами, однако это не могло помешать изворотливому и хитроумному человеку обойти закон, и те, кому надлежало отбыть два–три года, оставались там на десятилетия.

Когда 14 июля 1789 года Бастилия была взята штурмом, в ней нашли огромный архив подлинных документов и записок, проливающих свет на причины заключения в Бастилию многих ее узников.

Так, например, интендант королевских дворцов Варен, избравший для своего сына духовное поприще, отправил его без всяких колебаний в Бастилию, когда юноша задумал посвятить себя другому призванию.

Купец Нисерон позволил себе протестовать против монополии в торговле ворванью, из которой извлекали немалую выгоду весьма высокопоставленные персоны, – и оказался в Бастилии.

Дворянин Алабер приехал в Париж для переговоров о выдаче дочери герцога Орлеанского за герцога Савойского. Король нашел это вмешательство преждевременным и велел заключить посланца в Бастилию.

Многие томились в тюрьме до самой смерти. И истинным счастьем для них было то, что горе и отчаяние сокращало их жизнь или же сумасшествие лишало истинного представления об их ужасном положении.

В регистрах Бастилии обнаружены имена узников, томившихся в ее казематах по двадцать, а то и тридцать лет. А некто Исаак Арме де Ла Мотт приобрел печальную известность тем, что пробыл в Бастилии пятьдесят четыре года!

Число заключенных иногда снижалось до двадцати и даже десяти, иногда же доходило до шестидесяти. А в 1741 году невольных обитателей Бастилии было семьдесят человек.

Людовик XVI первым из королей воспротивился этому злу. При нем количество арестантов уменьшилось настолько, что после штурма Бастилии в ней было обнаружено всего семь узников. Четверо из них – настоящие преступники, сидевшие за подделку векселей. Пятый, некто Тавернье, тридцать лет содержался там по неопределенному обвинению. Шестой – де Витт – сошел с ума, а последний – граф Солаж – был посажен за то, что сгоряча убил крестьянина, и более семи лет напрасно ждал суда и приговора.

Если бы штурм Бастилии состоялся годом раньше, то разрушившие ее могли бы освободить несколько больше невинных жертв деспотизма – тогда там сидело двенадцать дворян из Бретани, оказавшихся в казематах только за то, что осмелились просить об отмене каких‑то несправедливых, на их взгляд, постановлений парижских властей.

Приведем еще несколько интересных исторических подробностей о падении Бастилии.

Король Людовик XVI, уволив министра Неккера, возбудил в народе недовольство. Вокруг Парижа сосредоточили крупные военные силы, чтобы воспрепятствовать нападению на город. Народ, уже и без того раздраженный голодом, начинал собираться в толпы. Впрочем, в Париже и без того было достаточно причин для народного недовольства.

Восстание вспыхнуло 12 июля 1789 года.

Уже на следующий день был составлен план штурма Бастилии, а утром 14 июля под раздававшиеся повсюду крики «На Бастилию!» к ней со всех сторон начали стекаться толпы людей с ружьями, пиками и саблями, накапливаясь вокруг грозной твердыни, мосты которой были подняты, как в военное время.

Тюрио де ла Розьер, член Национального собрания, потребовал от коменданта крепости Делоне убрать пушки. Тот ответил, что орудия всегда стояли на башнях, и у него нет возможности снять их оттуда. Впрочем, он распорядился оттащить их на несколько шагов от амбразур.

Тюрио обнаружил только три пушки, направленные на город и готовые отразить нападение. Гарнизон состоял из ста двадцати человек – треть из них были швейцарцы, а две трети инвалиды.

Во имя отечества Тюрио призвал солдат и их командира не предпринимать враждебных действий, и все они поклялись воспользоваться оружием лишь для самозащиты.

Рассказ возвратившегося Тюрио не успокоил толпу. Она нетерпеливо и гневно требовала сдачи грозной твердыни. Волнение народа нарастало.

И вдруг из толпы вырвалось двое дюжих бунтовщиков с топорами. Разметав караул, они принялись рубить цепи подъемного моста. Это им в конце концов удалось, и под радостные крики мост опустился, а по нему в крепость повалил разъяренный народ.

Неожиданный картечный выстрел из крепости сразил наповал многих, но в то же время лишь заметно усилил озлобление толпы. Штурм продолжался с яростью, нараставшей с каждой минутой.

Городской магистрат не раз посылал депутатов попытаться успокоить толпу и уговорить коменданта сдаться. Но все было напрасно – в разгаре схватки никто и слушать их не хотел.

Комендант Делоне бросился с зажженным факелом в пороховой погреб, чтобы взорвать и Бастилию‚ и себя, но солдаты силой остановили его.

Штурм длился четыре часа. Немало убитых и раненых стоил он нападавшим. Затем к Бастилии прибыла национальная гвардия с пушками. Гарнизон, упав духом, стал требовать, чтобы комендант сдал крепость. Но даже когда над одним из бастионов взвился белый флаг, штурм продолжался еще некоторое время.

И вот наконец, когда вожаки атакующих, видя, что штурм затягивается, пообещали, что гарнизону после сдачи не причинят вреда, крепостные ворота распахнулись. Толпа ринулась в крепость, не слушая увещеваний более благоразумных товарищей и собственных вожаков, пытавшихся спасти коменданта и гарнизон. Делоне и его команда были отняты у них и перебиты по дороге в магистрат.

На следующий день приступили к разрушению крепостных сооружений. Под грохот пушек сотни работников начали дело и довели его до конца – к неописуемой радости всех парижан.

Знаменитые французские патриоты Лалли–Толендаль, Клермон, Тоннер и Лафайет одобрили действия народа. Сам король Людовик XVI – и тот не смог не присоединиться, а точнее – вынужден был присоединиться к общему мнению.

Однако вернемся к нашим героям и к нашему рассказу, который близится уже к концу.

Когда королевский курьер привез коменданту повеление задержать первого, кто явится в Бастилию сам, невзирая на имя и титул, комендант нисколько не удивился этому. Он просто был обязан исполнить приказ – и только.

Комендант тут же поручил инспектору Бастилии и всем чиновникам немедленно донести ему, если кто‑нибудь неожиданно явится в крепость.

В один из следующих дней коменданта навестил его давний приятель, придворный полковник де Виль.

– Знаете потрясающую новость, дорогой маркиз? – с порога спросил он. – Новость, которая с утра до вечера занимает всех при дворе, – и дам, и кавалеров?

– Вы, верно, говорите о новом фаворите, маркизе Спартиненто? – предположил комендант. – Уверяют, будто он находится в особенных отношениях с королем. Правда ли это?

– При дворе обсуждают и это, – подтвердил полковник. – Однако я говорю о другом. Герцог Бофор отлучен от двора!

– Отлучен от двора? – с удивлением и недоверием переспросил комендант.

Де Виль со злорадством подтвердил:

– Впал в немилость, мой друг.

– Значит, мадам Помпадур все‑таки взяла верх?

– А маркиз, без всякого сомнения, намеревается занять место герцога, – продолжал де Виль и снова с ехидством повторил: – Да, этот надутый, высокомерный павлин Бофор наконец‑то рухнул… Кто бы мог подумать!

– Непостижимо! Неслыханно! – согласился комендант.

– Удален от двора, покинут своими сторонниками, лишен титула и теперь в одиночестве сидит в своем парижском дворце!

– Это все равно, что сидеть у моря и ждать погоды, – усмехнулся комендант.

– Не думаю, что он ее дождется, мой друг, – расхохотался полковник. – С ним все кончено. А нам самое время примкнуть к этой восходящей звезде – маркизу Спартиненто!

– Я не замедлю явиться к нему с визитом при первом же удобном случае! – решительно заявил комендант.

Когда полковник наконец уехал, а комендант остался один в своих покоях, он вдруг спохватился, что полученное им приказание, может быть, относилось именно к этому его давнему другу, только что навестившему его.

Он, вероятно, долго бы терялся в догадках, но тут слуга доложил, что на прием явился инспектор.

Комендант махнул рукой и в кабинет торопливо вошел инспектор, с порога доложивший:

– Честь имею донести, господин комендант. Только что в Бастилию прибыл герцог Бофор. Он намеревается о чем‑то осведомиться у вас.

Комендант вздрогнул от неожиданности и тотчас осенившей его догадки.

«Приехал отвергнутый королем Бофор… Наверняка именно о нем шла речь в недавно полученном приказе! Нет сомнения, герцога и надо оставить в гостях. До нового распоряжения».

– Где же он? – осведомился комендант.

Инспектор отрапортовал:

– Его светлость поднимается по главной лестнице.

– Хорошо, – кивнул комендант и приказал: – Велите запереть ворота и отошлите назад карету герцога. Она ему больше не понадобится. Потом быстро подготовьте камеру в башне наверху‚– ту, о которой я вам уже говорил.

Инспектор удивился, но не очень‚ – такие распоряжения для него не были в диковинку, а сейчас все равно вся ответственность ложится на коменданта.

И тут слуга коменданта распахнул дверь, с поклоном пропуская высокого гостя.

Герцог с привычным надменным видом ступил через порог.

– Я приехал к вам, маркиз д'Антен, с одним вопросом, – заносчиво проговорил он. – Исполнено ли полученное вами приказание?

– Сию минуту будет исполнено, господин герцог, – учтиво ответил комендант.

Бофор уточнил:

– Значит, вы получили приказ об аресте?

– Да, и он будет исполнен в точности, – с той же любезностью ответил маркиз д'Антен, сдержав неуместную усмешку.

Но Бофор ничего не заметил и настойчиво осведомился:

– Этот пройдоха, значит, здесь?

Комендант не без удивления переспросил:

– Какой пройдоха, господин герцог?

– Как – какой? Сорбон, называющий себя маркизом Спартиненто! – раздраженно пояснил Бофор.

– Нет еще, господин герцог.

– Ах, так! Значит, вы полагаете, что он скоро придет сюда. Отлично! Приказ должен быть исполнен неукоснительно!

Комендант с легким поклоном подтвердил:

– Повеления его величества исполняются нами со всей точностью, господин герцог.

Бофор, надменно кивнув коменданту, поднялся и вышел из кабинета. Но на выходе из передней, в начале лестницы, уже стояли часовые. Инспектор и дежурный офицер шагнули к герцогу. Он, решив, что они хотят поприветствовать его, высокомерно отмахнулся:

– Мне некогда, господа!

Часовые преградили ему путь, а инспектор с холодной любезностью предложил следовать за ним.

– Что это значит? – прорычал Бофор. – Вы что, с ума сошли? Прочь с дороги!

Услышав донесшийся из прихожей крик, комендант вышел из кабинета с королевским указом в руке и строго проговорил:

– Я должен просить вашу светлость подчиниться требованиям моих чиновников. Их обязанность – арестовать вас.

Герцог, вытаращив глаза, уставился сначала на коменданта, затем на бумагу в его руке.

– Что это значит? – взревел он.

Комендант не без изящества взмахнул зажатой в руке бумагой и любезно пояснил:

– В указе сказано – задержать в Бастилии того, кто в один из этих дней явится сюда по собственной воле.

– И вы решили, – завопил Бофор, – что это относится ко мне?! – И он дико расхохотался.

– Как вы недавно сами изволили заметить, господин герцог, – твердо ответил комендант, – я должен исполнить приказ буквально и неукоснительно. – И он повернулся к инспектору и офицеру: – Проводите господина герцога в отведенную ему комнату в башне.

– Да вы что, все обезумели? – снова взревел Бофор. – Повеление относится не ко мне, а к этому выскочке Сорбону! Это его следует схватить и бросить в тюрьму!

Комендант равнодушно пожал плечами и заметил:

– Увы, мне об этом ничего не известно. Весьма сожалею. И надеюсь, что ваша светлость не заставит меня прибегнуть к грубой силе, чтобы выполнить свой долг.

– Что вы несете? Прибегнуть к силе? Да вы тут все с ума посходили! – продолжал вопить Бофор.

– Успокойтесь, ваша светлость, – сказал комендант. – Я обязан выполнить повеление короля, и я его выполню.

Бофор только теперь начал сознавать, что случилось, и в бешенстве потребовал:

– Подать мне перо и бумагу! Вы поплатитесь за все! Слышите – бумагу и перо!

– В своей комнате вы найдете все, господин герцог, – спокойно ответил комендант.

Бофору ничего не оставалось, как подчиниться. Сопровождаемый стражей, он поднялся по лестнице в башню и вошел в комнату. В то же мгновение снаружи взвизгнул задвинутый засов.

Так, по вине обстоятельств, Бофор неожиданно оказался узником Бастилии. Он попался в ловушку, столь хитроумно расставленную им самим!

Быстро окинув камеру, в которой столь неожиданно оказался, гневным взглядом, Бофор сел за стол в углу и, брызгая пером, написал несколько строк камергеру д'Ормессону, прося его как можно скорее исправить случившееся недоразумение. Отшвырнув перо, Бофор вскочил из‑за стола. Гнев распирал его. План, столь простой, сколь и надежный, рухнул из‑за пустякового стечения обстоятельств! А уж герцогу‑то хорошо было известно, как трудно выбраться из Бастилии, если ты туда попал – даже без вины.

Он кулаком ударил в дверь и приказал явившемуся на стук сторожу немедленно отправить письмо в Версаль камергеру д'Ормессону. Взяв письмо герцога, сторож тут же отправился к коменданту – охране было вменено в обязанность передавать ему любые письма, которые заключенные пытались отправить на волю.

Маркиз д'Антен вскрыл и пробежал глазами коротенькое письмецо. Потом перечитал. И снова не очень‑то понял смысл бессвязной записки, написанной в раздражении и гневе. Но одно было ясно – герцог требует, чтобы камергер добился его немедленного освобождения.

Трудно сказать, как бы поступил многоопытный комендант, но, к несчастью Бофора, маркиз д'Антен уже знал от де Виля о последних событиях при дворе. И поэтому, даже не задумываясь, спокойно положил письмо в ящик конторки, придвинул к себе чернильницу и аккуратно вписал в толстую книгу имя нового заключенного – «Анатоль Бофор».

Через несколько дней к подъемному мосту Бастилии подкатила черная траурная карета с гербом маркиза Спартиненто. Когда коменданту доложили имя неожиданного посетителя, он решил принять могущественного фаворита короля со всеми подобающими изъявлениями уважения и преданности. Сопровождаемый инспектором и дежурным офицером, он отправился встретить высокого гостя прямо у входа.

Марсель тем временем, выйдя из кареты, с особенным чувством рассматривал толстые стены и высокие башни.

И тут появился комендант со своими сопровождающими. Марсель любезно ответил на приветствие и пояснил:

– Я приехал, господин комендант, чтобы еще раз взглянуть на эти стены, в которых я некогда безвинно томился. Его величество позволил мне просить вас показать мне мою камеру. И надеюсь, что среди сторожей и солдат, найдутся такие, которые, быть может, еще помнят меня.

– Я в то время еще не был комендантом, – с заискивающей улыбкой ответил комендант. – Я здесь относительно недавно, господин маркиз.

– Да, комендантом в те времена был генерал Миренон, – подтвердил Марсель и добавил: – Кроме осмотра каземата, у меня есть и другая цель.

– Ваш визит, господин маркиз, для нас высокая честь. Мы рады помочь всем, чем можем, – сказал комендант с поклоном.

Следом за ним не менее подобострастно стали кланяться и сбежавшиеся чиновники. Они столпились чуть поодаль. До них уже дошел слух, что неожиданно приехавший маркиз Спартиненто – побочный сын короля.

– Я хотел бы, господин комендант, – продолжал Марсель, – разъяснить вашим чиновникам и солдатам явление, которое они из суеверия трактуют превратно. Вы, вероятно, об этом слышали, а сторожа и часовые знают, что прежде иногда по ночам в крепости показывался призрак, который даже получил название – «привидение Бастилии». Многие утверждали, что это дух госпожи Ришмон, супруги одного из прежних комендантов крепости.

– Подобные слухи доходили до меня, – с готовностью подтвердил комендант.

– Я имею возможность объяснить это явление, – сказал Марсель. – Материнская любовь побудила одну даму из высшего общества, воспользовавшись суеверием гарнизона, пробраться с помощью этого суеверия к сыну. Она сыграла роль привидения Бастилии, и никто не осмелился преградить ей дорогу.

– Так вот оно, объяснение загадки, столь долго волновавшей всех! – с облегчением проговорил комендант. – Действительно, все ясно и просто. Благодарю вас, господин маркиз, что вашим рассказом вы уничтожили это поверье, которое иным способом трудно было бы выбить из головы суеверных.

– Я же считал своей обязанностью почтить память этой дамы, – проговорил Марсель, – восстановив истину. И заверяю вас, привидение больше не покажется в Бастилии.

Маркиз д'Антен пригласил Марселя к себе и повел его во внутренние покои, ведя себя с ним заискивающе и рассыпаясь в извинениях.

– Мне остается высказать вам еще одно пожелание, господин комендант, – обратился Марсель к столь любезному хозяину. – Мне хотелось бы взглянуть на ту камеру, в которой я был заключен несколько лет назад.

Поднявшись по лестнице и войдя в тюремный коридор, они остановились, и комендант поинтересовался:

– Позвольте спросить, господин маркиз, какую камеру прикажете отпереть?

– Отоприте для начала номер семь, – предложил Марсель.

Сторож, по знаку коменданта, вставил в замочную скважину огромный ключ, и тяжелая дверь со скрипом отворилась.

Здесь все оставалось по–прежнему. Как ни приглядывался Марсель, он не обнаружил никаких изменений. Возле кровати в стене виднелось вмурованное железное кольцо, к которому он по приказу герцога был прикован цепью.

Воспоминания вдруг нахлынули на него. Перед глазами, словно наяву, вставали, сменяя друг друга, картины печального прошлого. На мгновение промелькнула знакомая белая фигура… Тогда, увидев вместе со своим бедным товарищем по несчастью Абу Короносом таинственное явление, он и догадаться не мог, что это его мать приняла облик привидения, чтобы пробраться в Бастилию и попытаться ему помочь.

Простояв несколько минут в глубокой задумчивости, Марсель обратился к коменданту:

– А теперь, если вас не затруднит, прикажите отпереть камеру номер шесть.

Комендант указал сторожу на соседнюю дверь. Тот повиновался и, открыв дверь, пропустил Марселя вперед. Шагнув через порог, Марсель остолбенел от удивления.

Перед ним стоял, бешено сверкая налитыми кровью глазами, герцог Бофор. Это было невероятно!.. Нет! Это был перст судьбы. В той самой камере, в которой некогда томилась жертва герцога, теперь находился сам ее гонитель!

Увидев Марселя, Бофор изменился в лице.

– А, вот и ты, гнусный ублюдок! – взревел он. – Ты пришел наконец! Входи! Здесь твое место!

Что еще кричал, беснуясь, разъяренный Бофор, Марсель уже не слышал. Отступив назад, в коридор, он направился к выходу, а сторожа быстро заперли дверь, сотрясавшуюся под ударами взбешенного узника.

«Да, это правосудие судьбы, Анатоль Бофор, – подумал Марсель философски. – Я нашел тебя в камере бедного грека».

Комендант заботливо поддержал его под руку, показывая, куда идти. Спустившись вниз, Марсель попрощался с комендантом, высказав ему искреннюю благодарность за любезный прием.

XXXII. КОНЧИНА ГАССАНА

Герцог, пришедший в исступление после посещения Марселя, бушевал в камере, пока окончательно не обессилел. Тогда он, словно сноп, повалился на узкую и жесткую постель.

Бесновался герцог напрасно – никто не отозвался на его крики. Сторожа даже не приблизились к двери камеры, чтобы узнать, в чем дело. Зачем? Бофор уже не был всесильным герцогом, он стал обычным арестантом.

Вернувшись к себе во дворец, Марсель нашел Гассана на втором этаже в передней. Негр был мрачен и задумчив. Рана, нанесенная шпагой герцога, воспалилась и болела. Но Гассан не жаловался, хотя временами боль становилась нестерпимой.

Впечатление от посещения Бастилии было столь велико, что Марсель, даже вернувшись во дворец, мысленно все еще находился там – в мрачной и страшной темнице.

Адриенна после похорон Серафи осталась в Сорбоне, чтобы приглядеть за старушкой Манон. А Марселю так хотелось поделиться с кем‑нибудь только что пережитым. И тогда он не утерпел и рассказал своему черному слуге о том, что увидел в Бастилии.

– Герцога Бофора постигла кара небесная, – сказал он. – Король не только лишил его всех титулов и званий, но и велел заключить в Бастилию.

При этих словах негр оживился и переспросил:

– Герцог? В Бастилии?

Марсель подтвердил:

– Да! Только что я видел его запертым в одной из башен Бастилии.

– Э! Справедливое наказание! – оскалился негр, но тут же мрачно добавил: – Но мало! Пока он жив, этот твой смертельный враг, твоя жизнь не может быть в безопасности, мой господин!

– Герцога больше нет, Гассан! Есть только арестант, лишенный по воле короля всех прав, – напомнил Марсель. – Он – в Бастилии.

Негр с сомнением покачал головой и упрямо проговорил:

– Из Бастилии можно выйти. Только из когтей смерти вырваться нельзя.

Больше он не сказал ничего, но приглядись Марсель, он понял бы, что в душе Гассана зреет какое‑то решение. Однако Марсель ушел в свой кабинет, так ничего и не заподозрив.

Боль, раскаленным железом терзавшая ногу негра, доводила Гассана до исступления, хотя он усилием воли скрывал свои мучения. Сейчас, когда Марсель скрылся в кабинете, и негр остался один, он выпрямился и зловещее выражение появилось на его измученном болью лице.

«Нет! – подумал он мстительно. – Нет, я не оставлю тебе жизнь. Даже в темнице. Ты нанес мне смертельную рану. Ты лживыми обещаниями соблазнил меня поднять кинжал на моего благородного господина. Ты – демон в человеческом образе. Сатана!.. И после всего этого я оставлю тебя без единственного достойного тебя наказания? Нет! Смерть от моей руки – вот что ждет тебя! Гассан поклялся отомстить – и Гассан отомстит!»

Мрачные размышления Гассана прервал Марсель. Выглянув из кабинета, он велел распорядиться, чтобы заложили карету, добавив при этом:

– Тебе, Гассан, незачем ехать со мной. Хоть ты и не жалуешься, однако я полагаю, что рана причиняет тебе боль. Ты ходил к лекарю?

– Да, господин! – солгал негр.

– И что же он сказал? – спросил Марсель.

– Что она скоро заживет.

– Ну, хорошо. Но тебе все равно нужен покой, – решил Марсель и распорядился: – Оставайся дома.

Это повеление господина, казалось, обрадовало негра. Он покорно кивнул.

Вскоре Марсель, когда подали карету, отправился в Сорбон, где его с нетерпением ждала Адриенна.

Едва карета отъехала от дворца и, свернув за поворот, скрылась из виду, Гассан тут же спустился вниз, вышел через боковые ворота и, прихрамывая, направился в сторону Бастилии. Идти было трудно. Он чувствовал, что силы его убывают. И жить ему остается, видимо, совсем немного. Нечеловеческим усилием он превозмогал жестокую боль, но жгучее желание мести не давало ему не только остановиться, но даже передохнуть или просто замедлить шаг. До Бастилии было довольно далеко, но Гассан упорно шел и шел, ведомый мыслью о мести.

Наконец впереди показались грозные башни.

Добравшись до крепостного рва, Гассан разрешил себе передохнуть. Он очень устал и начал опасаться, что смерть может настигнуть его у самого порога – в двух шагах от цели.

Наконец, отдышавшись, он проковылял по мосту к главным воротам. Часовой, стоявший у ворот, изумился, увидев перед собой измученного негра.

– Эй! Что тебе надо?

– Пропустите меня, – жалобным тоном попросил негр. – Мне очень надо пройти в крепость.

– Мало ли что тебе надо! – ухмыльнулся часовой. – Зачем ты явился?

– У меня есть дело к герцогу, – пояснил Гассан.

– Ну а мне‑то что до этого? – проворчал солдат.

– Разве вы не знаете герцога Бофора? – с недоумением спросил Гассан.

– Как не знать! – ответил часовой. – Кто же не знает самого герцога Бофора?

– Ну, так он сейчас здесь, в Бастилии, и мне срочно надо повидаться с ним.

– Ладно, это инспектор решит… Иди к нему, – сдался солдат и слегка приотворил створку ворот.

Гассану не надо было повторять дважды – он проворно и ловко протиснулся в образовавшуюся щель и, впервые оказавшись в огромном дворе Бастилии, начал оглядываться, не зная, куда идти дальше.

Но тут к нему подковылял старый инвалид и, спросив, что ему надо, провел к инспектору, который тоже немало удивился, увидев перед собой негра.

– Что такое? В чем дело? – спросил он.

– У меня важное дело, – спокойно пояснил Гассан. – Мне надо повидаться с герцогом.

– С герцогом Бофором?

– Да.

– Что тебе от него надо?

– Если бы я мог рассказать об этом вам, тогда мне незачем было бы просить о встрече с герцогом, – с непонятной усмешкой ответил негр.

– Но я не могу пускать к арестантам всех без разбора.

– Не всех, а только меня, – возразил Гассан, весело подмигнув, и повторил: – Не всех, а только меня!

– Ладно! – неожиданно смягчился инспектор. – Если тебя одного, так и быть, – усмехнувшись, добавил он. И, кивнув стоявшему рядом сторожу, приказал: – Отведи‑ка этого негра в башню к герцогу Бофору.

Гассан взглядом и низким поклоном выразил инспектору благодарность и заковылял следом за сторожем, который повел его вверх по внутренней лестнице.

– Э, да ты еле ползешь! – воскликнул провожатый, увидев, что Гассан то и дело хватается за перила.

– Ноги болят. Дорогой растер до крови, – пояснил негр, кривясь от боли.

Но вот наконец они дошли до коридора, по сторонам которого тянулись двери казематов.

Скрип ключа в замке вывел герцога из задумчивости, в которую он погрузился, когда прошел приступ ярости.

– Оставьте меня внутри на минутку и заприте за мной дверь… – негромко сказал негр сторожу, прежде чем шагнуть через порог.

Тот пожал плечами, но просьбу выполнил.

– Зачем явился сюда этот проклятый негр? – завопил Бофор. – Прочь отсюда!

Гассан захохотал. В эту минуту вид его был ужасен – жажда мести и ненависть исказили его черты.

В первое мгновение герцог едва не испугался, но тут же вскочил, приготовившись к смертельной схватке. Он или догадался, что негр пробрался сюда, чтобы убить его, или сам вдруг почувствовал непреодолимое желание убить чернокожего слугу ненавистного Сорбона.

Оба противника застыли друг против друга, не проронив ни слова. Наконец герцог прервал это тягостное молчание.

– Что тебе здесь надо, черная собака? – прорычал он. – Передай своему господину, что я раздавлю его… Что я задушу его и сотру в порошок! Пусть только…

Герцог не успел договорить – в один прыжок негр оказался рядом с ним. В черной руке сверкнул кинжал, другая рука железной хваткой стиснула Бофору горло. Нападение произошло так внезапно и быстро, что герцог не успел даже отшатнуться.

Гассан с диким воплем вонзил кинжал по самую рукоятку в грудь герцога и с проклятием отшвырнул обмякшее тело на узкую кровать у стены.

– Умри! – проговорил он сквозь зубы. – Мой конец близок, но я еще увижу, как ты испустишь дух!

– Помогите… – прохрипел герцог. – Негр убил меня…

Но на этот зов никто не откликнулся. И Бофор, чувствуя, что жизнь уходит из тела, неожиданно встряхнулся и, собрав слабеющие силы, вскочил и бросился на негра. Страх смерти и отчаяние удвоили его усилия.

Завязалась короткая бешеная схватка. Гассан устоял на ногах благодаря неукротимой ярости, которая владела им.

– Умирать – так умирать вместе… – прохрипел он, нанося новый удар.

– Помогите! – взвыл Бофор. Кровавая пена запузырилась в уголках его губ. Силы оставили его, и он рухнул на постель.

На лице Гассана отразилось радостное удовлетворение. Но тут же приступ боли исказил его черты. Руки перестали слушаться, ноги подкосились, и он мешком осел на пол рядом с кроватью. В последнем усилии он протянул скрюченные пальцы, словно пытаясь вцепиться в бездыханную жертву.

Кошмарная картина представилась взгляду ошеломленного сторожа, когда он явился, чтобы выпустить из камеры чернокожего посетителя.

Тело герцога плавало в крови, а негр валялся подле него, дергаясь в затихающих предсмертных судорогах.

Сторож в ужасе помчался к инспектору, а тот немедленно доложил коменданту о жутком происшествии, случившемся в камере номер шесть. Маркиз д'Антен тотчас приказал вызвать врача, а сам пошел в башню.

Прибывший вскоре доктор только подтвердил смерть обоих. Комендант, не мешкая, составил акт о происшествии. Затем он послал в Версаль донесение о случившемся и велел отнести оба трупа в холодное подземелье.

К вечеру из Версаля прибыл курьер с предписанием похоронить обоих на кладбище Бастилии, избежав при этом всякой огласки. Что и было неукоснительно сделано – без пышности и шума, как испокон веков поступали со всеми умершими в стенах Бастилии.

XXXIII. ИЗ МРАКА К СВЕТУ

Прошел год после кончины несчастной Серафи де Каванак. Сорбонский склеп украсило великолепное мраморное изваяние, изображавшее покойную с умиротворенно склоненной головой.

В этот день старушка Манон и Адриенна хлопотали в нижних комнатах дворца. Предстояло долгожданное радостное торжество – Адриенна шла под венец. Старушка прикалывала фату к ее свадебному венку.

– Какой прекрасный день! – проговорила Манон растроганно, и слезы радости выступили у нее на глазах. – Как все переменилось к лучшему! Мне иногда кажется, что дух покойной госпожи витает над нами.

– Благодарю тебя, добрая Манон! – отозвалась Адриенна, вставая. – Ты права, мне тоже кажется, что благословение покойной страдалицы снизошло на нас.

За окном послышался стук колес подкатившей кареты. Адриенна выглянула, отодвинув занавеску.

Лакей, соскочив с запяток, поспешно распахнул дверцу. Марсель вышел из кареты и направился во дворец. Он нежно поздоровался со своей прекрасной невестой и доброй Манон и благосклонно протянул руку старику Бертраму и его празднично одетым помощникам.

Затем вместе с Адриенной Марсель направился к могиле матери. Преклонив колени, они молча помолились, испрашивая благословение предстоящему бракосочетанию.

Попрощавшись с дорогой сердцу могилой, Марсель подвел свою очаровательную невесту к карете и заботливо усадил ее на мягкое сиденье. Манон, Бертрам и его дюжие помощники уселись во вторую карету.

Одна за другой кареты рванулись с места, вылетев на Парижскую дорогу. Там, в столице, в капелле Лувра, по желанию короля, должно было состояться бракосочетание. Обвенчать новобрачных должен был сам парижский архиепископ.

В капелле, освещенной бесчисленными ярко горящими свечами, собрались придворные кавалеры и дамы. Затем прибыл архиепископ. Он приветствовал короля, который, приехав почти одновременно с Марселем и Адриенной, сам повел их в капеллу.

Архиепископ в присутствии его величества и множества приглашенных соединил руки жениха и невесты, обвенчал их и благословил чету новобрачных. Затем он обратился к собравшимся с речью. Он напомнил о тех испытаниях и превратностях судьбы, которые довелось перенести новобрачным, о любви и верности, которые наконец привели к победе над злом.

– Из мрака к свету! – заключил архиепископ. – Пора горя пережита. Испытания выдержаны. Вам улыбается новая заря. Восходящее солнце рассеет мрачные тени ночи. Мы вместе с вами приветствуем зарождение нового дня. И приветствуем его с верой в душе!

Первым поздравил новобрачных король. Они опустились перед ним на колени, но он приветливо улыбнулся и милостиво поднял их.

– Я от души рад столь благополучному итогу, госпожа маркиза, – сказал он Адриенне. – А так как ваш супруг до сих пор не высказал желания, которое я ему заранее обещал исполнить, то я сам намерен дать вам доказательство моего расположения и внимания – на память об этом прекрасном дне. Прошу вас принять от меня в качестве свадебного подарка дворец Сорбон со всем, что в нем есть и что к нему прилегает.

Адриенна поцеловала протянутую ей руку и искренне поблагодарила короля. Марсель тоже был глубоко тронут таким подарком. Подарок свидетельствовал о том, что король и в самом деле отцовски любил его.

– Я буду время от времени заезжать к вам в Сорбон, госпожа маркиза! – объявил король. – Я люблю и уважаю вас и вашего супруга, и общение с вами доставляет мне истинную радость.

Сказав еще несколько приветливых слов и поблагодарив архиепископа, король покинул капеллу и уехал в Версаль.

После отъезда его величества, молодые приняли поздравления придворных. И только после этого Манон и старик лесничий решились приблизиться к ним и бесхитростно пожелали им счастья и благополучия.

Когда церемония в капелле завершилась, Марсель и Адриенна уехали во дворец Роган, пышно убранный по случаю торжества цветами и гирляндами. Там их ожидали мэр Парижа и члены муниципального совета, любезно приглашенные маркизом в числе других именитых гостей.

Множество гостей расселось за богато накрытыми столами, и пир начался. То один из гостей, то другой громко провозглашали тост за здоровье короля, за благополучие новобрачных.

Наконец Марсель встал и поднял руку, призывая ко вниманию. Веселый застольный шум быстро утих, и Марсель заговорил:

– Я позволил себе, господа, пригласить вас, потому что хотел воспользоваться сегодняшним торжеством, чтобы просить вас об исполнении одного из моих самых заветных желаний. Надеюсь, вы не откажете мне, тем более что и моя супруга присоединяется к моей просьбе… Итак, в свое время из‑за происков врагов мне довелось оказаться узником Бастилии. И там, в казематах, случай свел меня с другим затворником – безвинно заключенным в тюрьму богатым греком. Перед смертью он назначил меня своим наследником. Из его сокровищ я взял ровно столько, сколько было надо, чтобы суметь исполнить последнюю просьбу этого благородного человека – отомстить его гонителю, виновному в смерти его дочери. Эта последняя воля теперь исполнена! И я полагаю, что поступлю справедливо, если попрошу вас употребить оставшиеся сокровища на благую цель. В Париже множество бедных и несчастных, живущих в тяжелой нужде. Мое желание – облегчить участь этих бедняков. И поэтому я передаю вам богатство, доставшееся мне по наследству. Оно составляет около десяти миллионов пиастров. Передаю с тем, чтобы проценты с этого капитала ежегодно справедливо раздавались бедным и нуждающимся.

– Это поистине королевский подарок! – с восторгом воскликнул мэр, заранее прикидывая, сколько золота он теперь ежегодно сможет безнаказанно класть себе в карман. – Позвольте нам, господин маркиз, принести вам искреннюю благодарность от лица всего нашего города!

Марсель жестом остановил его и самоуверенно добавил:

– Я убежден, что благородный Абу Коронос, оставивший мне наследство, точно так же поступил бы на моем месте. И сейчас, зная это, я просто исполняю его невысказанную волю. Мне в полной мере довелось испытать все превратности судьбы, и потому мне приятно сознавать, что эти несметные богатства помогут осушить не одну слезу.

Тюки с золотом Абу Короноса в тот же день были перевезены в подвалы городского казначейства, – еще до того, как окончился свадебный пир.

И вот гости, сытые и довольные, понемногу начали разъезжаться. И вскоре во дворце Роган остались только самые близкие‚ – те, кого сама судьба связала навек.

– Время тяжких забот и испытаний миновало, моя милая Адриенна, – проговорил Марсель, обнимая супругу. – Впереди долгие дни нерушимого счастья и радости в Сорбоне.

– Меня огорчает только одно, – грустно ответила Адриенна. – Твоя добрая и славная матушка не может быть свидетельницей нашего счастья.

– Она смотрит на нас с высоты небесной. Ее дух витает над нами, и теперь он может успокоиться. Все преграды преодолены. Ты – моя, и у нас с тобой прежний девиз: