Невеста шотландского воина

Глава 1

– Он умирает, – тихо и почтительно прошептала Эдна.

– Вижу, – так же тихо отозвалась леди Грейс Фергусон, отворачиваясь от сочувствующих глаз служанки и устремляя взор на умирающего мужа. Сэр Аластер, вождь клана Фергусон, безмолвно и неподвижно лежал под меховым одеялом. На пепельно-сером лице застыла страшная предсмертная гримаса, даже на пороге смерти боль и страдания не оставляли его израненное тело.

Грейс вгляделась в эту страшную маску, волевой подбородок, заросший темной густой щетиной, нос с горбинкой. Его лицо было страшным, почти чужим, и неудивительно. Вот уже семь лет она была его женой, но сэр Аластер дома бывал редко, почти наездами, он все время воевал на стороне доблестного Роберта Брюса, который сражался за независимость Шотландии и за шотландскую корону.

Грейс ласково коснулась его лба, горячего и сухого. Внезапно Аластер открыл глаза.

– Жарко, – прохрипел он и попытался сбросить с себя меховое одеяло, но настолько ослабел, что не смог даже приподнять руки.

У Грейс оборвалось сердце: было нетрудно догадаться, что это предвещало.

– Ш-ш, – промолвила она, – позволь я тебе помогу.

Грейс до пола спустила меховое одеяло. Смочив в воде чистую тряпочку, она аккуратно вытерла пылавшие лоб и лицо мужа.

– Он простудится, если ты будешь столь часто обтирать его холодной водой, – предостерегала ее Эдна.

Грейс не смогла сдержать улыбку. Эдна, как и она, знала, что Аластер умирает, и при этом несла всяческий вздор насчет простуды. Увы, страх и неуверенность почти свели их с ума.

– Я буду обтирать его до тех пор, пока это будет приносить ему хоть какое-нибудь облегчение, – решительно ответила Грейс. Распахнув рубашку, она принялась обтирать мужу грудь. – Одному Богу известно, сколько мук он вынес за последние несколько недель.

По странной, злой иронии Аластер, не получивший за семь лет войны ни одной тяжелой раны, умирал в результате несчастного случая, происшедшего с ним четыре недели назад на охоте. Его сбросила лошадь, и на него – беспомощного – набросился дикий вепрь. Зверь растерзал ему ногу, переломал ее в нескольких местах, и сломанная кость торчала наружу.

Немедленно послали в монастырь Террифф за братом Джоном, который прославился своим врачебным искусством. Он очень ловко зашил рану, наложил лубки на переломы, но рана воспалилась, и началась лихорадка.

– Миледи, вы уже и так потрудились на славу. Лучше опустите рубашку, пока кто-нибудь не вошел и не увидел, что вы делаете, – умоляюще произнесла Эдна.

Не обращая внимания на служанку, Грейс продолжала обтирать пышущее жаром тело мужа, не решаясь признаться самой себе, что, ухаживая за ним, она испытывает не меньшее, а может, даже большее облегчение, чем сам Аластер. Если бы она не пряталась за эту, в сущности, пустяковую заботу, скорее всего точно тронулась бы рассудком, потому что сидеть целыми днями возле постели умирающего мужа без дела было бы невыносимо.

Машинально обтирая мужа, она так же машинально принялась утешать его. Грейс говорила о том, что скоро ему станет легче, что он пойдет на поправку и обязательно выздоровеет. Она снова и снова обмакивала тряпку в холодную чистую воду, отжимала и принималась обтирать горячее тело Аластера – лицо, плечи, грудь, руки, одновременно подбадривая и утешая его, пытаясь внушить ему надежду в невозможное.

– Грейс?

– Да, слушаю тебя, Аластер.

Он смотрел на нее ничего не видящими глазами, затем с усилием хрипящим шепотом произнес:

– Пить.

Грейс вопросительно посмотрела на Эдну, та нахмурилась. Обе женщины прекрасно помнили указание брата Джона, строго-настрого запретившего давать жидкость больному до заката солнца. Налив эля в небольшой кубок, служанка передала его Грейс, а та, приподняв мужа за плечи, поднесла питье к его растрескавшимся губам. Аластер пил медленно, но с жадностью. Выпив до дна, он откинулся на спину, закрыл глаза и поморщился от боли.

– Подвинь ближе мое кресло, Эдна. Только тихо.

Служанка недовольно буркнула себе под нос:

– С того дня, когда его принесли на носилках, вы проводите почти все свое время рядом с его постелью. Вы даже спите здесь, прямо в кресле. Куда же это годится? Почему бы вам не пройти к себе в спальню и не поспать там несколько часов? Обещаю, как только сэр Аластер очнется или ему хоть чуть-чуть станет лучше, я сразу, не медля ни секунды, дам вам знать.

– Милая Эдна, я все равно не усну.

– Гм-гм, ну, тогда хоть выйдите во двор, на свежий воздух, а то на вас смотреть больно. Сейчас последние солнечные деньки, скоро начнутся дожди, и тогда будет совсем тоскливо.

Грейс на миг заколебалась: в самом деле, почему бы не прогуляться, не выйти на воздух хотя бы на несколько минут? Она взглянула на красное от жара лицо Аластера, рукой погладила его горячую щеку и отрицательно покачала головой.

Каким бы заманчивым ни было предложение Эдны, чувство долга властно призывало ее остаться на своем посту и не покидать мужа ни на минуту.

– Нет, Эдна, я лучше побуду здесь.

Служанка шумно вздохнула, но больше ничего не сказала и пододвинула кресло ближе к постели вождя клана. Едва Грейс села, как скрипнула дверь и вошел брат Джон.

– Добрый день, леди Грейс.

Заметив пустой кубок, мокрую тряпку и миску с водой, он тут же нахмурился:

– Как я погляжу, вы упорно не хотите следовать моим советам. – Монаха явно обижало откровенное пренебрежение к его врачебному искусству. – Сколько еще раз мне вам повторять: вы должны выполнять мои указания, если хотите, чтобы сэр Аластер выздоровел!

– Я только пытаюсь по мере своих сил приносить ему облегчение, – возразила Грейс, стискивая руки в кулаки.

Недовольно ворча что-то себе под нос, монах подошел к постели больного. Грейс поспешно встала, уступая место, чтобы лекарю было удобнее осматривать Аластера. Как только брат Джон осторожно снял повязку, тошнотворный запах гниющего мяса распространился по всей комнате. Грейс стало дурно, казалось, еще немного, и ее стошнит. Она зажала нос пальцами, стараясь дышать как можно реже, и взглянула на искалеченную ногу Аластера. Вся она была страшного серого цвета, а там, где были раны, виднелось темно-красное мясо. Грейс невольно отшатнулась, ударилась о кресло и чуть было не опрокинула его.

– Ничего страшного, леди Грейс. Да, запах не из приятных, но понемногу привыкнете, – произнес монах с легким оттенком высокомерного презрения. – О, я вижу некоторое улучшение.

Брат Джон улыбнулся, оскалив длинные желтые зубы, всем своим видом говорившие об обратном. Судя по ухмылке, он считал Грейс наивной дурочкой, которую ничего не стоит обмануть.

Уловив все в тот же миг и подавив вспыхнувшее негодование, Грейс ответила как можно серьезнее:

– У него усиливается жар, он очень страдает.

– На все воля Божья, – отозвался брат Джон. Наложив, нет, скорее шлепнув на рану припарку с вонючей мазью, он принялся накладывать новую повязку.

Действовал он настолько грубо, что тихо стонавший Аластер вскрикнул от боли. В один миг Грейс подскочила к постели и оттолкнула не слишком обходительного лекаря.

– Ради бога, не причиняйте ему лишней боли. Неужели у вас нет ни капли сострадания?

Забрав у монаха повязки, она решительно воскликнула:

– Позвольте мне самой перевязать его!

– Леди Грейс, – брат Джон больше не скрывал своего раздражения, – не мешайте!

Однако Грейс была настроена более чем решительно:

– Я сама перевяжу его.

От подобной дерзости лицо монаха побагровело. Он заскрипел зубами, но Грейс была не из пугливых. Чаша ее терпения переполнилась: сколько уже можно смотреть, как издеваются – по-другому это никак нельзя было назвать – над ее мужем? Пусть она не была сведущей во врачевании ран, но перевязать больного так, чтобы не усугублять боли, она умела.

Брат Джон замер в полной растерянности, затем фыркнул от негодования, но, не зная, что сказать, вскинул руки, повернулся и вышел, громко стуча башмаками.

– Он скоро вернется, – обронила Эдна.

– Кто бы сомневался. И наверняка с подкреплением, так что нам надо торопиться.

Грейс с помощью Эдны ловко и бережно перевязала сломанную ногу Аластера, почти не причинив ему боли. Он лежал тихо с закрытыми глазами, лишь иногда вздрагивая. Когда перевязка была закончена, Грейс внимательно посмотрела в лицо мужа.

– Как ты себя чувствуешь? Где у тебя болит больше всего?

По лицу Аластера скользнула тихая улыбка.

– Везде, миледи. Мне больно до конца ногтя на мизинце ноги, так больно, что больше нет сил терпеть.

– Скоро тебе станет лучше, – попыталась утешить его Грейс, надеясь, что он не заметит ни по ее глазам, ни по голосу, что она лжет.

– У тебя доброе сердце, дорогая. Жаль, что я понял это так поздно. Ах, если бы у меня было время исправить мою ошибку… – Его голос дрогнул и оборвался.

От этого признания у Грейс сжалось сердце, ей стало так горько и больно, что она едва не заплакала. Ей было жаль его, себя, свою собственную погубленную жизнь, в которой у нее, в сущности, не было, а теперь точно не будет ни любящего мужа, ни семьи, ни детей, ничего того, из чего состоит женское счастье. Да, их брак был заключен не на небесах, а исходя из клановых интересов, тем не менее и она, и Аластер если и не любили друг друга, то по крайней мере испытывали друг к другу симпатию. Если бы не война, разлучившая их на многие годы, они, возможно, обрели бы свое счастье или его подобие.

– Ничего, Аластер, у нас с тобой будет еще время, много времени… – попыталась подбодрить мужа Грейс. На лице Аластера сквозь маску боли проступило смутное выражение печали, сожаления и даже, как показалось Грейс, вины. У нее опять перехватило в горле.

– Ничего у нас больше не будет, – с нескрываемой горечью признался он. – Я умираю, все бесполезно, ваши старания вылечить меня лишь продлевают мои мучения. Похоже, у брата Джона получилось только одно – помучить меня как следует перед смертью.

– Но все хвалят его искусство врачевать раны, превозносят его до небес, – отозвалась Грейс, хотя она прекрасно сознавала горькую правду, скрытую в словах Аластера.

Он протянул руку и неожиданно сильно сжал ее пальцы.

– Послушай, прошлой ночью я невольно подслушал, о чем брат Джон говорил со своим помощником.

– И о чем же они говорили?

– Монах шутил, но говорил это вполне серьезно. Он сказал, что в крайнем случае отрежет мне ногу.

– Нет, нет, ты, наверное, ослышался! – Грейс быстро замотала головой. – Все-таки это, должно быть, была шутка, правда, очень жестокая. Как же ты без ноги сможешь вести своих воинов в бой?

– Вот именно! – С тяжелым вздохом Аластер закрыл глаза. – Грейс, нельзя допустить, чтобы это случилось. Ты должна помочь мне уйти в иной мир таким, каким меня сотворил Бог, со всеми моими ногами и руками.

Но как же это сделать? Растерявшись, Грейс схватила руку мужа, сжала ее между ладонями и прижала к своей груди.

– Ты сам должен сказать об этом во всеуслышание, и прежде всего брату Джону. Твердо и решительно, чтобы он не посмел ослушаться.

– Любимая, сейчас у меня нет никаких сил, а раньше, когда сил было хоть отбавляй, я был слеп и не видел, кому я действительно дорог… – Аластер запнулся, от боли и отчаяния у него перехватило в горле. – Я теперь ни на что не гожусь, придется тебе говорить от моего имени.

Грейс улыбнулась сквозь душившие ее слезы.

– Думаю, ничего у меня не получится. Кто же станет слушать женщину? Даже если я буду кричать, все равно меня никто не услышит. Может, лучше попросить об этом кого-нибудь из твоих братьев?

– Думаю, сейчас им не до меня. – Аластер криво улыбнулся. – Кроме того, мне бы не хотелось перед смертью просить их о чем бы то ни было. Это было бы не по-мужски.

Грейс стало больно и грустно. Гордость, вечная мужская гордость – и, как всегда, некстати. Делать было нечего.

– Хорошо, я сделаю все, что в моих силах, – прошептала она.

– Помолись за меня, – прохрипел слабеющим голосом Аластер.

– Я каждый час молюсь о тебе, о том, чтобы ты выздоровел.

– Нет, – его лицо стало мрачно-печальным, – помолись о моей скорейшей кончине. Я только об этом и молю Бога. Смерти я не боюсь. Я хочу умереть, слышишь?

В этот миг Грейс услышала приближавшийся топот ног. Судя по всему, это возвращался брат Джон – явно не один, и точно, через несколько мгновений в комнату вместе с ним вошли братья Аластера – Дуглас и Родерик. Все трое застыли на полпути между дверьми и постелью умирающего, три лица выражали три различных чувства: лицо Дугласа – озабоченность, лицо Родерика – настороженность, лицо брата Джона – самодовольство. Грейс прекрасно знала: несмотря на братские чувства, никто из братьев не очень обрадовался бы выздоровлению Аластера, но надежды на такой исход, увы, почти не было.

Сходясь в одном, Дуглас и Родерик расходились, причем очень сильно расходились в своем отношении к сроку кончины старшего брата: ни сострадание к мукам умирающего, ни любовь тут были ни при чем. Скорая развязка вполне устраивала одного, другого – как можно более затянувшаяся.

У Аластера не было наследника, поэтому Дуглас и Родерик за спиной умирающего вождя клана начали борьбу за власть. По слухам, сейчас большинство клана поддерживало Дугласа. Но деятельный и решительный Родерик, не скупившийся в последнее время на посулы и обещания, переманивал на свою сторону все больше и больше воинов клана, вместе с которыми росли и его шансы на успех.

На данный момент расклад был таков: умри Аластер сейчас – победа за Дугласом, чем дольше будет тянуться агония Аластера, тем больше шансов у Родерика победить в схватке за власть. Не было ничего удивительного в том, что именно Родерик настоял на приглашении брата Джона. Родерик не жалел ни усилий, ни денег на лечение Аластера, что выглядело очень благопристойно лишь в глазах тех, кто ничего не знал о его тайных замыслах.

– Брат Джон говорит, что Аластеру стало намного лучше! – воскликнул Родерик. – Неужели ты этому не рада, Грейс?

– Будь это правдой, не нашлось бы человека счастливее меня.

Брат Джон презрительно фыркнул:

– Так смело судить о том, в чем ничего не смыслит, может лишь… – Тут он осекся, махнул рукой и достал из-под полы рясы небольшую бутылочку. Несмотря на свой самодовольный вид, брат Джон явно нервничал. Дрожащими руками, отчего горлышко бутылки стучало о металлический край кубка, он налил в него лекарство.

Все вокруг молча наблюдали за монахом. Слегка приподняв голову Аластера, он поднес к его губам кубок. Будучи в полусознательном состоянии, раненый не мог пить, и едва ли не половина лекарства пролилась мимо губ на подбородок. Грейс подошла и ловко вытерла Аластеру рот.

– Поможет ли это ему? Ведь он не выпил и половины? – удивился Родерик, усомнившись в действии лекарства.

– Поможет, еще как поможет! – Брат Джон поспешил развеять сомнения, витавшие в воздухе. – На самом деле ему не надо так много этого напитка. Он опасен. Но зная, что больной выпьет не все, я нарочно дал ему больше.

Плотно закрыв пробкой бутылку, монах спрятал ее под рясой.

– Остается только ждать. Посмотрим, как он будет себя чувствовать через два-три дня. Если нагноение распространится дальше, придется, видимо, отнять ногу. Ведь мы уже пришли к такому решению.

Грейс вздрогнула и резко обернулась.

– Нет! Вы не отнимете у него ногу. Я не позволю.

Трое мужчин уставились на нее. Их лица выражали одну лишь эмоцию – откровенное недоумение, правда, в разной степени. Первым опомнился брат Джон.

– У вас слишком мягкое сердце, леди Грейс, – не без язвительности возразил он. – Конечно, оно делает вам честь, но здесь и сейчас оно совершенно неуместно.

– Вы не отрежете ему ногу! – упрямо повторила она.

– Здесь я и только я отвечаю за здоровье больного сэра Аластера! – глазки монахи злобно блеснули. – Поэтому я один решаю, что делать и как лечить раненого.

Однако Грейс была не из робкого десятка, ее не так просто было запугать. Понимая, как не любят мужчины, когда женщина бросает им вызов, покушаясь на часть их власти, она решила прибегнуть к хитрости – найти среди них союзника.

– Почему бы нам не положиться на Бога? Пусть он, всемогущий и милосердный, решит судьбу Аластера. – Она вопросительно взглянула на Дугласа.

Не выдержав ее умоляющего взгляда, Дуглас отвел глаза. Ему действительно было жаль брата, но он не знал, как лучше всего поступить в данном положении.

– Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы спасти его.

– Отрубив ему ногу, разве мы этим ему поможем? – промолвила она.

Выражение сострадания и жалости отразилось на лице Дугласа.

– Вряд ли, – произнес он.

– А ты, Родерик, согласен?

Ноги у Грейс дрожали, сердце едва не выпрыгивало наружу, а лицо горело от возбуждения. Она, слабая женщина, бросила им вызов, но для того, чтобы убедить их в своей правоте, надо было держаться как можно спокойнее и увереннее. Слишком высоки были ставки в этой борьбе, и отступать она не собиралась.

Свет заходящего солнца смягчил жесткие черты лица Родерика, и на миг Грейс показалось, что он понял, насколько важен ее вопрос. Родерик резко встряхнул головой, и выражение его лица опять стало твердым и упрямым. Любое проявление мягкосердечия ему, как воину, казалось недопустимой слабостью.

– Мы должны выполнять указания брата Джона.

От холодной твердой решимости, звучавшей в его словах, мороз пробежал по коже Грейс. Они все прекрасно понимали, насколько тщетны усилия брата Джона, и тем не менее отказывали брату в скорейшей спокойной кончине. Грейс тихо вздохнула и опустила глаза. Спорить, доказывать свою правоту, явно было бесполезно; для того чтобы выиграть битву с мужской непреклонностью, надо было прибегнуть к иным, более действенным, чем слова, средствам.

На Грейс, погруженную в свои мысли, мужчины перестали обращать внимание. Теперь она вела себя, как и положено женщине, тихо и смирно, по-видимому готовая послушно выполнять все, что ей скажут мужчины. Однако в действительности она кипела от возмущения.

Она думала о той цене, которую ей придется заплатить, нет, не в этом мире, а в том, где она предстанет перед Божьим судом и будет отвечать за все свои прегрешения.

Но разве можно назвать грехом то, что она собиралась сделать? Выполнить последнее желание мужа, его волю – и только.

Времени в запасе почти не осталось, дня три, не больше. За этот короткий срок, если, конечно, ее муж сам не упокоится вечным сном, надо было найти способ, который помог бы ему перейти из этого мира в иной. Слезы навернулись на глаза Грейс, казалось, еще миг – и они брызнут наружу. Она стиснула руки в кулаки что есть силы с одной целью – не заплакать. Моргнув несколько раз, она прогнала слезы.

Успокоившись, она прислушалась к разговору мужчин. Брат Джон как раз взмахнул руками, в чем-то убеждая Дугласа и Родерика, и в его кармане что-то звякнуло. Бутылка с лекарством, и очень опасным – тут же припомнилось, что совсем недавно говорил о нем монах. По-видимому, смертельно опасным?!

Грейс замерла. Неожиданная мысль пришла к ней в голову. Теперь она точно знала, что ей нужно делать.

Солнце светило по-осеннему неярко и почти не пригревало длинную вереницу утомленных путников, ехавших по пустынным холмам. Иногда налетал северный ветер и студил кожу, порой пробирая до самых костей. Сэр Эван Гилрой опять взглянул на грубо начертанную карту в своих руках, тщетно пытаясь понять, где они находятся и где тот ориентир, от которого было рукой подать до цели их путешествия.

– Нам следовало повернуть вот тут, возле скал, – прямо над его ухом раздался бодрый и уверенный голос.

– Заткнись, Алек! – огрызнулся Эван, всматриваясь в карту и с досадой осознавая, что его самый близкий друг и соратник абсолютно прав. Теперь из-за глупого промаха надо было возвращаться назад, на что должно было уйти не меньше часа. Из-за этой досадной задержки они не успевали добраться к нужному месту до заката солнца.

– Долина вон там, впереди и внизу, она хорошо защищена от ветра, – задумчиво произнес Алек. – Там можно устроить привал на ночь. Что скажешь?

– Наверное, – пробурчал в ответ Эван.

– Позволь-ка взглянуть… – Алек протянул руку, и Эван неохотно отдал ему карту. Было обидно и досадно, что, как командир отряда, он не смог вывести своих людей туда, куда требовалось. Он ошибся, а любой промах начальника непростителен в глазах подчиненных. Впрочем, Алек был не просто подчиненным, они семь лет воевали плечом к плечу на стороне Брюса. За эти годы Алек стал для Эвана другом, товарищем, братом, да-да, настоящим братом, которого у незаконнорожденного Эвана, к сожалению, никак не могло быть. Так вот Алек, к величайшей досаде самого Эвана, отлично разбирался в картах – это очень важное умение для солдата, которым многие, в том числе Эван, не обладали.

– Посмотри, если повернуть через милю вот здесь, то мы подъедем к пожалованному тебе королем замку немного с другой стороны. О-о, да этот путь даже короче! – радостно воскликнул Алек.

– Кончай насмехаться, – улыбнулся Эван. Подняв руку, он дал знак поворачивать и двигаться назад.

Цепочка уставших воинов повернулась, изогнувшись, словно змея, и поползла в обратном направлении. Как назло, ветер дул навстречу, утомленные люди, опустив голову, брели, с трудом передвигая ноги. Впереди по-прежнему ехал Эван, а рядом, чуть сзади, Алек.

Говорить никому из них не хотелось, давала знать усталость. Всадники долго, несколько часов ехали молча, погрузившись в грустные размышления. Наконец впереди на фоне неба возник силуэт пяти гор, надежный ориентир, что место, которое они искали, уже недалеко. Услышав радостное известие, что конец пути близок, все сразу приободрились. Сдерживая волнение, в глубине души понимая, что следует быть реалистом, Эван, не выдержав, послал лошадь вперед и первым въехал на перевал, за которым внизу лежала долина.

Открывшийся вид был настолько грустным и удручающим, что Эван, не сдержавшись, шумно вздохнул. Застыв на месте, он смотрел на свои владения, не зная, что сказать.

– Матерь Божья! – произнес подъехавший Алек, выразив вслух то, о чем не решался сказать их вождь.

– Да уж, – согласился с ним Эван.

Конечно, он не слишком рассчитывал на королевскую щедрость. В его положении – безродного, бедного рыцаря – смешно было бы надеяться на многое. По правде говоря, Эвану, как человеку без роду и племени, крупно повезло, что король, которому служили сотни и тысячи рыцарей, вспомнил о нем. Видимо, он чем-то приглянулся королю Роберту, и тот, понимая, как важно незаконнорожденному Эвану Гилрою занять достойное положение, наградил его землей, что давало ему как владельцу право передавать землю по наследству своим потомкам, что, разумеется, упрочивало как его положение, так и положение его наследников.

Хотя большая часть кланов Западной Шотландии встала на сторону Брюса, некоторые выступили против, за что жестоко поплатились. Земли одного из них теперь стали владениями Эвана.

Но долина, лежавшая перед ними, казалась бедной, пустой и бесплодной, она больше походила на пустыню. Облако пыли, поднятое налетевшим ветром, подтверждало справедливость этого суждения. В дальнем конце долины виднелись обвалившиеся стены и обугленные бревна разрушенного замка.

– Скалы с обеих сторон служат естественными укреплениями, – заметил Алек.

– Неужели? – буркнул под нос Эван. – Но, как видно, они не спасли защитников замка от штурма войск короля Роберта.

Покрытая золой, черная от пожарища земля, там, где раньше стояли дома, усиливала мрачное впечатление, а то, что уцелело, выглядело так, как будто было готово рассыпаться от одного сильного порыва ветра. Ни из одной трубы не вился дымок, который говорил бы о том, что там кто-то готовит себе еду. Вокруг не было ни души, стояла мертвая тишина.

– Черт, неужели тут никого не осталось? – Алек был мрачнее тучи.

– Не стоит забывать об осторожности даже в этих Богом забытых местах. – резонно ответил Эван, с лязгом вытаскивая меч. Этому примеру тут же последовали лучшие воины, собравшиеся за его спиной. Выстроившись, они поехали вперед, тогда как остальная часть отряда осталась в ожидании позади.

Подъехав ближе к замку, они увидели несколько домов, но уже в более лучшем виде, которые могли похвалиться четырьмя стенами и крышей сверху. В одном из уцелевших окон мелькнули чьи-то испуганные глаза и тут же исчезли.

– Ты видел? – спросил Алек.

– Да, – ответил Эван и нахмурился. – За нами явно наблюдают, но на засаду это не похоже. Ты, как и я, наверное, заметил, что это все женщины и дети.

Однако едва возникшее ощущение сравнительного благополучия сразу исчезло, как только всадники подъехали к подъемному мосту и въехали во двор. Массивные дубовые ворота были разбиты в щепки, судя по всему, осаждавшие хорошо поработали тараном, каменные лестницы, ведущие наверх стен, были полуразрушены, крыши всех четырех угловых башен целиком сгорели во время пожара. Несколько заржавленных мечей, воткнутых в землю, красноречивее любых слов говорили о жестокости и беспощадности последней битвы.

Зияющая дыра вместо дверей позволяла заглянуть внутрь, но для того чтобы понять, что в замке никто не живет, не надо было никуда всматриваться. Полуразрушенная крыша, сквозь которую виднелось небо, сырость и грязь, оставшиеся после непогоды, наводили на грустные размышления – на ремонт замка, чтобы в нем можно было прожить зиму, требовались недели, если не месяцы.

Во дворе всадники спешились. Эван обошел замок кругом, чтобы как следует оценить степень нанесенных повреждений. Несмотря на большие разрушения, душа его пела от радости. Он шел, то и дело повторяя про себя: «Мой замок, моя земля, мои владения». Эван воочию видел, как сильно изменилось его положение: из незаконнорожденного, нищего, отверженного всеми существа он превратился в рыцаря, владельца замка и прилегавших к нему земель. Для многих таких же, как и он, бедных младших сыновей вождей шотландских кланов это было заветное желание. Ему повезло, он добился своего, достиг недосягаемого.

Подняв руки к небу, он издал торжествующий победный крик. Выхватив меч, он воткнул его в землю, упал рядом с ним на колено и склонил голову. Его молитва была проста и безыскусна, но шла из самого сердца. Он молился о мире и спокойной жизни, достатке и счастье, хотя бы крошечном.

Закончив молиться, Эван встал на ноги и подошел к воинам, стоящим посреди двора.

– Пусть четверо отправятся в деревню и позовут ее жителей в замок. Мне надо поговорить с ними.

Один из воинов по привычке, лучше любых слов говорившей о его намерениях, хитро и жестоко ухмыльнулся. Заметив его ухмылку, Эван нахмурился и со строгим видом прибавил:

– Никакого насилия. Браться за оружие лишь в случае необходимости. Никого не обижайте, помните – нам теперь жить вместе с ними.

Потянулись минуты томительного ожидания. Вскоре посланные воины пригнали в замок небольшую кучку дрожащих, напуганных до смерти людей, состоявшую целиком из стариков. женщин и детей. Одетое на них рванье язык никак не поворачивался назвать одеждой. Они столпились посреди двора, испуганно поглядывая по сторонам.

– Больше в деревне никто не живет? – спросил Эван одного из стариков.

– Да, здесь все, – ответил старик, выпрямляя свою согбенную спину. – Но скоро зима, и нас поубавится, а тех, кто переживет зиму, будет еще меньше.

Эвану было жалко старика, как и всех остальных жителей. Жизнь в горах была нелегка, а во время войны становилась вообще тяжелой, зачастую невыносимой. Эван пообещал самому себе, что сделает все от него зависящее, чтобы облегчить жизнь этих людей, их страдания, впрочем, он не очень обольщался, прекрасно понимая, как непросто бороться в мире со страданиями, несчастьями, да и со всяким злом вообще.

– Меня зовут сэр Эван Гилрой. Я новый владелец замка и земель Тайри. – Эван возвысил свой мощный голос, и тот, отразившись от стен замка, эхом прокатился по двору. – По повелению короля Роберта я и мои люди пришли сюда, чтобы отстроить замок и возродить его былое благосостояние. Те, кто пожелает здесь остаться, должны будут принести присягу в верности и послушании. Взамен я обещаю защищать их жизни и имущество. Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, ради будущего процветания нашего края.

Вокруг воцарилось гнетущее гробовое молчание, от которого мурашки забегали по спине Эвана. Его стали одолевать сомнения, насколько правильно он поступил, дав местным жителям право самим выбирать – оставаться ли им здесь или уйти. Его неуверенность подтвердила выступившая вперед женщина, спросившая:

– А что будет, если мы пожелаем уйти отсюда?

– До заката солнца вы должны будете убраться с моей земли. Я разрешаю вам взять с собой все, что сможете унести.

– Вы не заставите нас силой служить вам? – В голосе женщины звучало явное сомнение. Она, как и все остальные жители, как будто ждала, что сейчас их всех начнут пинками принуждать дать клятву рабского послушания.

– Нет, – твердо ответил Эван, разумно рассудивший, что если бы была возможность куда-нибудь податься, то они давно ушли бы из этих гиблых мест. Его расчет был прост: добровольная присяга в верности была лучше, надежнее и прочнее клятвы, принесенной под угрозой насилия.

Согнанные в замок жители начали взволнованно перешептываться, и вдруг один за другим они стали то вставать, то падать на колени и склоняться до тех пор, пока на дворе не осталось никого, кто бы стоял по-прежнему на ногах. Радостное чувство победы, добытой не силой, без всякой крови, овладело Эваном.

– Прекрасно, – пробурчал за его спиной Алек. – Не хватало еще целой кучи голодных ртов, которых неизвестно чем кормить.

– Весной ты запоешь по-иному, когда понадобятся рабочие руки для того, чтобы вырастить урожай, – тихо отозвался Эван.

– Это в том случае, если и они, и мы доживем до весны, – усмехнулся скептик Алек.

– Сегодня вечером, – продолжал как ни в чем не бывало Эван, – мы устроим пиршество из той дичи, которую моим людям удалось подстрелить утром. А завтра начнем отстраивать замок и ваши дома, зима ведь не за горами.

Настроение толпы мгновенно изменилось. На мрачных, вытянутых лицах появились сперва робкие, а затем все более веселые улыбки, даже послышались разрозненные одобрительные возгласы. Неплохое начало, отметил Эван, прекрасно понимавший, что одними пустыми обещаниями невозможно завоевать доверие новых подданных.

Двор замка вскоре ожил, заполненный веселыми и шумными звуками. Повозки разгружались, разбивались палатки, распределялись спальные места на ночь. В середине круговорота, суеты и гама стоял довольный Эван: ему удалось вдохнуть жизнь в мертвые стены своего замка, а то ли еще произойдет в недалеком будущем. Вдруг он заметил направлявшуюся к нему мать, явно чем-то недовольную, которую сопровождала служанка с вечно вытянутым и унылым лицом, обе женщины резко выделялись на фоне всеобщей радости.

– Я не поверила своим ушам, когда мне передали твое приказание разбить лагерь на ночлег в этой разрушенной дыре, по ошибке названной замком! – Леди Мойра Гилрой кипела от возмущения и недовольства. – Неужели ты в самом деле собираешься здесь ночевать?

– А что в этом такого? По дороге сюда мы спали в открытом поле, в тех же самых палатках.

– Что в этом такого? Ты что, Эван, издеваешься надо мной?!

– И не думал! Я полон решимости остаться и жить здесь.

– Сын мой, ты полон глупости и наивности. Какой щедрый подарок сделал тебе король Роберт, пожаловав тебе сгоревшие развалины! Очнись! Это просто позор!

– Ладно, когда в следующий раз я буду беседовать с королем, я поделюсь с ним твоим мнением о его подарке. Боюсь только, что это будет не скоро.

– Это не замок, а сарай, – сморщилась Мойра. – Раз тебе так хочется остаться здесь, то почему бы не переночевать в тех более или менее уцелевших домиках, которые стоят на расстоянии выстрела из лука от стен этого сарая.

– Не хочу выгонять местных жителей из их домов.

– Но ты же здесь полновластный хозяин и господин. – Мать схватила Эвана за руку. – Ты должен внушить к себе почтение, причем сразу. Не будут бояться – не будут повиноваться.

Эван ласково похлопал мать по руке. Жизнь жестоко обошлась с Мойрой Гилрой. Хоть она была из довольно знатного рода, ее девическим мечтам о счастливой семейной жизни не суждено было осуществиться. Ей не суждено было выйти замуж. Обманутая отцом ее незаконнорожденного ребенка, изгнанная своими родными и близкими, она с крошечным Эваном на руках оказалась выброшенной на улицу. Для того чтобы выжить и спасти сына, ей пришлось хлебнуть столько горя, сколько с лихвой хватило бы на долю нескольких человек. Эван никогда не забывал об этом.

– Поверь мне, мама, я знаю, что делаю.

В ответ он услышал полное недоверия и сомнения фырканье. Приняв самоуверенный вид, Эван опять бросился отдавать указания, хотя в глубине души не испытывал и половины уверенности в успехе, которую так искусно и так картинно выказывал перед всеми.