Невиданная птица

Как только организовался наш КВШ. Оська велел мне подробно записывать все школьные дела.

— Ты будешь у нас летописцем, вроде старинных иноков, — сказал он. — Не так уж часто ребятам приходится делать то, что делаем мы. Лег через пятьдесят твоя записки будут просто кладом для историков.

Я согласился и даже выменял у одного мальчика толстую тетрадь за немецкий шлем, пробитый пулей, но в течение многих месяцев не написал ни одной строчки. Старинные иноки сидели себе преспокойно в кельях или в обозах княжеских дружин да записывали все, что делается вокруг. У меня же с этим КВШ было столько дел и всяких неприятностей, что я пить-есть забывал, не то что думать о каких-то записках.

Только теперь, через полгода, у меня нашлось время, чтобы рассказать всю эту историю.

Глава I. Таинственные записки

Дело было весной 1943 года. Я сидел на подоконнике, зашивая порванный ботинок. В голове у меня были очень мрачные мысли.

За неделю до этого мы с мамой вернулись из эвакуации в родной городок. Я, конечно, успел уже обегать всех знакомых ребят, наслушался рассказов о происходивших осенью боях на подступах к городу и не раз осмотрел то, что осталось от нашей школы.

А остались от нее лишь закоптелые кирпичные стены.

Фашисты не смогли ворваться в город. Но они два дня обстреливали его из орудий и разрушили целый район — Осетровую слободку. Просто чудом кажется, что школа, стоявшая на самом краю городка, только сгорела, а не превратилась в груду битого кирпича.

Теперь ребята часто собирались на пожарище. Бродили по классам, в которых не было полов, а вместо потолка синело небо; вспоминали, где чья парта стояла, и говорили о тех днях, когда школу восстановят. Все ребята были твердо уверены, что ее восстановят к осени. Говорили даже, что будет надстроен второй этаж. Все мы, ученики, только и ждали, когда начнется строительство, чтобы самим взяться помогать рабочим.

Но вот однажды в помещении десятилетки, расположенной на другом конце города, состоялось общее собрание учеников нашей школы. Мы подняли страшный шум, когда на эстраду взошел наш старенький преподаватель литературы Платон Иванович. Все мы часто встречали его на улицах, разговаривали с ним, но сейчас так хлопали в ладоши, так кричали, словно увидели его в первый раз после начала войны.

Он стоял перед нами в той же черной суконной толстовке, в которой бывал на уроках, точно так же, как раньше, протирал носовым платком пенсне, но курчавые волосы его и торчащая вперед бородка стали еще белее за этот год.

Когда мы угомонились. Платон Иванович надел пенсне, оперся ладонями о стол перед собой и заговорил негромко и медленно:

— Ну вот… Вот мы и встретились с вами опять в школьной обстановке.

Мы вскочили на ноги и снова захлопали и закричали, а Платон Иванович стоял неподвижно, слегка улыбался и смотрел на нас, не замечая, что пенсне свалилось с носа и повисло на черной тесемочке. Потом он продолжал:

— Так вот, товарищи дорогие! На мою долю выпала очень приятная задача, о которой каждый из вас, повидимому, догадывается. Мне поручено сообщить вам, ученикам семилетки, о том, что с первого сентября этого года в нашем городе возобновятся школьные занятия. (Тут снова кто-то захлопал. На него зашикали.) Но, дорогие мои, прежде чем начать заниматься, в школе нужно произвести необходимый ремонт. И я полагаю, что все мы, собравшиеся здесь, обязаны внести свою трудовую лепту в это дело.

Тимошка Садиков вскочил и закричал, колотя себя кулаками в грудь:

— Платон Иванович! Честное пионерское! От имени всех говорю: день и ночь напролет будем работать! Честное пионерское!..

— Садись, Тимофей, — сказал Платон Иванович. — Я вполне уверен, что Тимофей Садиков выражает общее мнение, и другого ответа не ждал. Собственно говоря, днем и ночью работать не нужно. Ремонт настолько незначителен, а нас так много, что каждому придется уделить лишь несколько часов своего времени.

Мы притихли, ничего не понимая. Одна девочка спросила:

— Как же так, Платон Иванович?!.

Платон Иванович надел пенсне и посмотрел на нее:

— Позволь! Что именно «как же так»?

— Ну как же так «ремонт незначителен», когда от школы одни стены остались?

Платон Иванович помолчал.

— Виноват! Тут, видно, какое-то недоразумение. Ты о какой школе говоришь?

— Ну, о нашей, сгоревшей, конечно.

— Гм!.. Да-а! Тут недоразумение. Это… это… конечно, моя оплошность. Я полагал, вы уже знаете о том, что этот год мы будем заниматься в три смены в помещении десятилетки.

— У-у! — протянул кто-то.

— Да, дружок! Весьма и весьма прискорбно, но что же поделаешь! В районе поднимали вопрос о восстановлении нашей школы, но пришли к убеждению, что за лето не успеем, нехватит материалов и рабочих рук… Заниматься нормально вы будете и в этой школе. Здесь, как я уже сказал, помещение требует пустякового ремонта: побелить стены да починить несколько парт. Ученики десятилетки легко справились бы с такой задачей сами, но я уверен, что никто из вас не захочет явиться на готовенькое.

Конечно, мы сказали, что будем работать, что можем и без десятилетчиков три раза выбелить школу и починить сколько угодно парт, но настроение у всех было испорчено. Весь день удрученные ребята бродили вокруг своей школы, а девочки даже плакали там.

Все же на следующий день несколько наших ребят отправилось домой к Платону Ивановичу, чтобы поговорить с ним о работе в десятилетке. Но он, оказывается, заболел гриппом и не велел пускать к себе учеников. Больше педагогов из семилетки в нашем городе в то время не было. Директор и физик ушли добровольцами на фронт, математичка Ирина Игнатьевна погибла во время артиллерийского обстрела, а остальные или еще не вернулись из эвакуации, или уехали в областной центр на конференцию учителей.

Тошно мне было все эти дни.

Сегодня уже часа три я сидел на подоконнике и чинил ботинок, у которого чуть-чуть оторвалась подошва. Ковырну разок шилом и задумаюсь.

За этим делом и застал меня Андрей Чижов. Он появился перед окном, словно из-под земли вырос. Маленький, с круглой, стриженной под машинку головой, он выглядел очень озабоченным. Он тихо спросил:

— Ты один?

— Один.

— Дай-ка руку.

Я протянул руку. Андрюшка влез на подоконник, соскочил в комнату и уставился на меня, нахмурив брови, которых у него почти не было.

— Ну? — сказал я.

— Понимаешь… — зашептал Андрей. — Я сегодня получил какую-то странную записку.

Он дал мне смятый листок. Я развернул его и прочел:

«Приходи сегодня, четырнадцатого мая 1943 года, в десять часов вечера к сгоревшей школе.

икс».

— И всё?

— Всё.

— Странно! Где ты ее нашел?

— У себя в комнате, на полу.

— Кто-то что-то затевает, — сказал я.

Андрей нагнулся и зачем-то заглянул под стол.

— Как ты думаешь… — зашептал он. — Как ты думаешь: а что, если тут что-нибудь такое?.. А?

— Ну, например?

— Ловушка, например, какая-нибудь!

— Какая там ловушка! Грабить, что ли, тебя собрались?

— Зачем «грабить»! Что, я сам не понимаю!.. А вот что я тебе скажу: мой отец-то ведь военврач, он в госпитале работает…

— Ну и что же?

— Вдруг кто-нибудь хочет выведать его расположение.

— Чье расположение?

— Госпиталя. Я ведь там бывал у папы.

— Глупый ты! — сказал я. — Ты думаешь, что это тебя диверсанты заманивают? Очень нужен ты им!

— Ладно! — сказал Андрюшка. — Что же все это значит?

Кто-то забарабанил в дверь. Я побежал открывать. На пороге стояла Галина.

— Вот уж прямо, действительно, кому-то совершенно нечего делать! — заговорила она, входя в комнату. — Вот уж, действительно, кто-то прямо только тем и занимается, что выдумывает всякие глупости!

— А что такое?

— А то, что мы сидим обедаем… Вдруг в окно влетает камень, обернутый в записку. Хорошо! Прочла, пообедала, иду к тебе, а на двери твоего дома вот эта бумажка.

Она дала мне записки и принялась поправлять волосы.

В обеих записках я прочел одно и то же:

«Приходи сегодня, четырнадцатого мая 1943 года, в десять часов вечера к сгоревшей школе.

икс».

— Кто-то что-то затевает, — сказал я опять.

— Ты пойдешь?

— Надо пойти. Наверное, кто-то разыгрывает нас, но все-таки интересно.

— Глупости! — сказала Галка. — Никуда я не пойду.

Мы ничего не ответили. Мы знали, что она первая прибежит к школе.

Глава II. Ночью у школы

Я часто думаю: какой все-таки странный у меня характер! Я был уверен, что все эти записки — чьи-нибудь шуточки. Но чем ближе время подходило к вечеру, тем больше меня разбирало любопытство. Уже в девять часов я выскочил из дому и побежал к водопроводной колонке, возле которой условился встретиться с Андреем. Он был уже там.

Мы отправились к школе, стоявшей у реки, на самом краю городка. Сначала мы громко болтали, или по немощеным уличкам, где над заборами свешивалась сирень, а за сиренью стояли домики с темными окнами. Но, проходя Осетровую слободку, оба притихли. По обеим сторонам дороги здесь торчали печные трубы, освещенные луной, валялись кирпичи да обгорелые бревна, из-под которых виднелись спинки железных кроватей. Андрюшка боязливо косился на них, да и мне было не по себе.

В конце слободки виднелся холм, на котором стояла школа. Подойдя поближе и всмотревшись как следует, мы ахнули от удивления: там, на холме, на площадке возле школы, уже толпилось по крайней мере человек сорок мальчишек и девчонок.

Когда мы поднялись к ним, они закричали:

— Во! Еще двое!

— Это вы писали?

— Вы что-нибудь знаете?

— Где вы нашли записки?

Мы сказали, что знаем не больше других. Тогда все принялись гадать и строить всякие предположения.

— Глупости, и больше ничего! — сказала Галина (она уже стояла здесь, накинув на плечи вязаную кофточку). — Тот, кто написал записки, наверное спит себе преспокойным сном, а мы тут ляскаем зубами от холода.

— Нет, — возражали ей, — уж коли написал, значит придет, хотя бы посмотреть, что из этого вышло.

— Вот бы вздуть его! Да, ребята?

Тимошка Садиков выскочил вперед, поправил кепку, съехавшую на нос, и заговорил быстро и отрывисто:

— Нет, ребята! Погодите! Знаете что? Вдруг это Оська Димин вернулся!.. А?

Все призадумались. Оська был моим близким другом. Я подумал было, что Тимофей, может быть, и прав, потому что Димин любил всякие таинственные затеи. Но тут выступил вперед Миша Морозов. Он сказал:

— Зачем зря говорить чепуху? Всем прекрасно известно, что Оська бежал из Свердловска на фронт и погиб, взорвав фашистский танк.

— Враки! — сказал кто-то. — Он утонул при обороне Севастополя.

Все стали спорить о том, как погиб Оська Димин, и спорили до тех пор, пока не раздался крик:

— Смотрите! Еще двое!

Все повернулись в одну сторону и затихли.

По дорожке на холм поднимались двое ребят: один — здоровенный, широкоплечий, одетый во все темное: другой — маленький, тоненький, в белой рубашке, в черных брюках. Мне показалось, что большой — это мой сосед Яша Кривохижа. Мы все притихли. Тимоша шлепнул себя ладонью по голове и, глядя на маленького, прошептал:

— Ну, чтоб мне лопнуть, если это не Оська!

— Какой тебе там Оська!

Все опять помолчали.

— А походка-то вроде Оськиной. Подпрыгивает.

— Нет! Не может быть!

— Ой, девочки, и правда это, кажется, Оська!

— Ну да, Оська!

— Оська! — закричали вдруг все.

Это и в самом деле был Оська Димин.

Мы бросились к нему, окружили его. Все кричали, смеялись, хлопали в ладоши. Тимошка от восторга бил себя кулаками по плечам и лягал ногами товарищей. Яшка ухмылялся, гордый и счастливый, как будто весь этот шум поднялся не из-за Оськи, а из-за него.

И только один человек остался невозмутимым среди всей этой сутолоки: это был сам Оська.

Он немножко вырос за этот год, но все же так и не перерос никого из ребят нашего класса. Он спокойно улыбался, поворачивал голову то в одну сторону, то в другую и коротко отвечал на бесчисленные вопросы.

— Когда ты приехал? Вчера? Сегодня?

— Приехал вчера, в девять вечера.

— И до сих пор ни к кому из ребят не зашел!

— Да. По одной причине.

— Правда, что ты был на фронте?

— Ты за Севастополь сражался, да? На фронт убегал?

— На фронт убегал, но не доехал.

— Поймали?

— Да. На сто четырнадцатом километре.

Не знаю, сколько времени мы его расспрашивали. Наверное, очень долго. Наконец Галина сказала:

— Ну, теперь сознавайся: ты подбросил записки?

— Нет. Подбросил их Яша, а написал я.

— Ну да! Они решили устроить сюрприз.

Тут Оська перестал улыбаться.

— Нет, — сказал он очень серьезно, — это не сюрприз. Мне просто нужно было собрать вас по очень важному делу.

Мы сначала притихли, когда Оська сказал «по важному делу», потом наперебой стали расспрашивать, что это за дело. Но Оська сказал:

— Погодите. Так ничего не получится. Садитесь вот здесь на траве, и мы организованно проведем собрание.

Мы расселись. Оська поднялся с Яшкой на каменное крыльцо и стал рыться в полевой сумке, висевшей у него через плечо.

— Посвети мне, — сказал он.

У Якова на груди висел деревянный ящик, в котором находился телефонный индуктор. Яшка завертел, как у шарманки, ручку, индуктор зажужжал, и на ящике зажглась небольшая лампочка. Оська долго просматривал какие-то бумажки, а мы глядели на него, сидя на мокрой от росы траве.

— Спасибо!

Яшка перестал вертеть. Наше историческое совещание началось.

— Вот, — сказал Оська, — я приехал вчера вечером и успел повидаться только с Яковом Кривохижа. Он сообщил мне, что школу в этом году не восстановят и мы будем учиться в десятилетке.

— Верно! — сказал кто-то.

— Вот. И я просто удивляюсь, как вы можете это терпеть и только охать и ахать.

— А что же нам еще делать?

— Мы должны сами восстановить школу. И всё!

— Что-о?

— Как так «сами»?

— Так. Очень просто. Сделать крышу, вставить оконные рамы, навесить двери…

— И всё сами?

— Сами.

— Ребята, он с ума сошел!

Все зашумели, но Яша крикнул: «Тише!», и шум прекратился.

— И не думаю сходить с ума, — сказал Оська. — Всегда, если кто-нибудь предлагает очень грандиозный проект, находятся люди, которые не сразу верят. Я думал об этом всю ночь, сегодня утром совещался с Яковом, и он со мной согласен.

— Глупости ты выдумываешь. Оська! — пробурчала Галина. — И Яшка тоже. Все это выдумки одни.

— Прекрасно! Я вам с цифрами в руках докажу, что это не глупости. Яков, посвети!

Яшка опять завертел свою шарманку, а Оська, глядя на какую-то бумажку, продолжал:

— Наших ребят в городе человек двести. В школе двадцать семь окон. Значит, на каждое окно приходится семь учеников. За время войны ребята многому научились. Ремесленники, например, целые заводы обслуживают и работают на настоящих строительствах. Неужели же семь человек не сумеют сделать оконную раму?.. Теперь дальше…

И Оська перебрал все виды строительных работ, доказывая, что, дружно взявшись, мы закончим ремонт к 1 сентября, несмотря на то что многие ребята часть времени будут работать в колхозе.

— Вот. Я все сказал. Кто желает выступить?

Сначала никто не выступал, а все кричали, каждый свое. Но вот со своего места поднялась Галина. Шум утих.

— Я желаю выступить!

— Пожалуйста.

— Ты говоришь, наших ребят двести человек. Ничего не двести! Как раз самых ценных, старших ребят нет. Одни уехали в ремесленное училище, другие работают во всяких мастерских и МТС. Что ж, ты попросишь их помогать нам, когда у них и без того дела довольно?

— Вовсе нет. И не подумаю.

— Ну то-то! А те, кто свободен сейчас, мало что смыслят в строительстве.

— Научатся, — сказал Оська.

— Кто их научит?

— Яша научит. Он все умеет делать. Он будет у нас главным инженером.

— Яша сам собирался поступить на работу.

— А теперь не поступит.

— Как хотите! Я только думаю, что с такими работниками ничего у нас не выйдет.

— Значит, у тебя тоже ничего не выйдет?

— Я о себе не говорю.

— А что ж ты думаешь, другие глупее тебя?

Ребята засмеялись.

— Садись! — сказал Яков.

Галина села.

— Кто еще просит слова?

Теперь поднялся сын зубного врача Олег Лакмусов, очень аккуратный, чистенький мальчик. Вежливо улыбаясь, он сказал:

— Меня очень интересует: почему это Осип Димин, чтоб созвать такое важное собрание, не просто известил всех ребят, а стал подкидывать какие-то таинственные записочки?

— Неужели не ясно? — спросил Оська. — Если бы я просто объявил, что созывается собрание, часть ребят не явилась бы. Какие-нибудь дела помешали. А тут я уж твердо знал, что каждый придет. Но все это к делу не относится.

— Очень извиняюсь. Теперь, значит, позвольте перейти к делу. Вот, например, Ося Димин сказал, что нужно там возвести крышу, настелить полы и все такое… А позвольте вам задать один интересный вопрос: откуда, например, Осип Димин достанет доски и гвозди, когда сейчас и настоящим строителям трудно их достать?

Он замолчал и, потирая руки, смотрел на Оську.

— Хорошо. Я тебе отвечу, — сказал тот. — Яков, посвети!

Но Яков не успел взяться за свою машину: на ноги вскочил Тимофей, запрыгал на месте, размахивая руками:

— Нет! Оська, погоди! Дай я ему отвечу!.. Вот именно, настоящие строители не будут искать по всему городу доски, а мы можем! Если каждый найдет три доски, вот тебе и шестьсот штук. А гвозди! С каждого по десятку — вот тебе две тысячи. У дяди Гриши весь сарай вот такими гвоздищами сзади утыкан. А под мостом, у Ивановой горы, я сам видел: две доски валяются, и никто их не берет.

— Ясно? — спросил Яша Олега.

— Очень даже ясно. Но позвольте мне задать еще один интересный вопрос: где достать бревна, чтоб сделать балки? Они тоже повсюду валяются?

— А вот где… — начал было Оська.

Но Тимоша опять прервал его:

— Оська, погоди! Знаете где? За девятнадцать километров вверх по реке есть завалы в лесу против танков. Здоровенные сосны спилены. Обрубить ветки, связать плоты и пригнать по реке.

— Ясно? — опять спросил Яша.

— Ясно. Но вот какой тут есть вопрос…

— Хватит тебе! — сказал кто-то из ребят.

Но Олег только взглянул на него и продолжал улыбаться:

— Вот какой тут есть один вопрос: где взять, например, кровельное железо для крыши?

— Собрать мешки, просмолить их — вот тебе и крыша. Зиму продержится, — сказал Яков.

— Очень даже интересно! Я что-то не слышал, чтобы крыши крылись мешками. И потом: откуда взять столько мешков?

Тут даже Галина не выдержала:

— Поехал: «откуда, откуда»!.. Говорят тебе, каждый из ребят принесет!

— Прекрасно! Теперь такой вопрос…

У Оськи лопнуло терпение. Он спустился на две ступеньки ниже:

— Хочешь, я тебе сразу отвечу на все вопросы? Если бы все сидели да вроде тебя рассуждали, почему то невозможно да другое невозможно, то все оказалось бы невозможным. И не было бы в мире ни радио, ни самолетов. А вот для настоящих людей только то интересно, что сначала кажется невозможным!

Все закричали: «Правильно!», «Верно!» и захлопали в ладоши.

У меня у самого было сначала много возражений против Оськиного плана. Но когда я услышал, как Олег задает свои глупые вопросы, я решил: «Нужно хоть на части разорваться, хоть весь город вверх дном поставить, а школу отстроить!»

Пока я думал об этом, все кругом говорили, какая это будет честь и слава, если мы сами восстановим школу. А четырехклассница Нюся Ракушкина пищала, вертясь во все стороны:

— Ой, ребята! Знаете что? Фашисты сейчас отступают, отступают и думают: «Ага, а мы их школу сожгли, все-таки сожгли!» А глядь, она к осени опять как новенькая!.. А еще знаете чего? Мы все лето будем строить, строить и научимся. А в следующее лето мы сможем тогда надстроить второй этаж. Правда, девочки?

Некоторые согласились с ней и заговорили даже, что года через два можно будет выстроить еще и столярную мастерскую и маленький стадион с бассейном для плаванья, но Оська сказал, что не нужно заглядывать так далеко.

По его предложению, мы тут же выбрали Комитет восстановления школы (КВШ), состоящий из пяти человек. Председателей, конечно, стал Оська, а членами — Галина, Яков, Тимоша и я. Галину сделали завхозом, Яшку — главным инженером, меня — секретарем, а Тимошу — заведующим отделом снабжения, потому что он лучше всех знает, где что в городе найти.

На этом собрание кончилось. Все толпой стали спускаться с холма. Идя рядом со мной, Оська тронул меня за руку:

— Я сегодня не выспался. Боюсь завтра проспать. Ты стукни мне в окно часиков в восемь.

— Есть стукнуть в окно!

— Мы знаешь что завтра сделаем? Пойдем к секретарю райкома комсомола.

Я опешил:

— Постой! А зачем нам итти в райком?

Оська пожал плечами:

— Странно ты рассуждаешь. Николай! Нужно действовать по всем правилам. Мы пойдем и скажем: «Так и так: учащиеся школы-семилетки проявили инициативу и сами ремонтируют школу. Просим помочь нам достать стройматериалы и инструменты».

— Шуганет нас секретарь из своего кабинета — и всё.

— Чепуха! Мы не проходимцы какие-нибудь, а общественная организация.

— Ладно, пойдем! Попытка — не пытка, а спрос — не беда…

Я поздно вернулся домой. Двери и окна уже были закрыты. Пришлось стучать. Мама, держа керосиновую лампу, открыла мне дверь:

— Где ты пропадал? Час ночи уже!

— Пропадал по очень важному делу, мамочка! — ответил я торжественно. — Мы знаешь какое дело задумали!..

— Ложись спать, — сказала мама. — Вот напишу отцу на фронт, что бегаешь по ночам!

Глава III. Посещаем райком

Утром, как только мама ушла на работу, я надел свой самый лучший костюм и отправился будить Оську.

Подойдя к одноэтажному кирпичному домику, я вспомнил, что Оська до эвакуации спал в угловой комнате, и постучал в крайнее окно. Председатель КВШ не появлялся. Я постучал громче. Опять никакого ответа. Став ногами на выступ в стене и заглянув в окно, я увидел в конце комнаты кровать, а на ней — Оську, закрывшегося с головой одеялом. Громко звать его мне не хотелось: было еще довольно рано, и в доме, как видно, все спали. Поэтому я отворил незапертое окно, перелез через подоконник и подошел к кровати:

— Ося! Ось! Вставай!

Председатель не двинулся. Я нагнулся и потряс его за плечо:

— Оська, слышишь? Довольно спать. Подымайся!

Я затряс было его снова, но тут же отдернул руку. Только теперь я заметил, что «Оська», спавший под одеялом, раза в полтора длиннее нашего председателя. Мне стало не по себе… Я оглянулся, заметил на стуле рядом с кроватью пепельницу и пачку папирос и окончательно убедился, что передо мной не Оська. Еле двигая ослабевшими ногами, я осторожно шагнул к двери, остановился, шагнул еще раз… Поздно! Одеяло зашевелилось, откинулось, я худощавый пожилой человек сел на кровати.

— М-да! Что? — сказал он спросонок, глядя куда-то в угол. Потом медленно всем туловищем повернулся и уставился на меня.

У него были серые усы, густые растрепанные брови и почти лысая голова. Он смотрел на меня так долго, что я наконец собрался с духом и залопотал:

— Простите, товарищ… очень извиняюсь! Я думал, что здесь Ося… Здесь жил такой мальчик Ося, так я думал…

Лицо человека стало краснеть и глаза сделались очень сердитыми. Я ждал, что он закричит, но он сдержался и только негромко пробасил:

— Гм! Однако… Это, знаете ли, безобразие!

На веранде, куда я выскочил не помня себя, стояли Оська и его мама — низенькая полная женщина в кожаном пальто. Роясь в портфеле, она давала какие-то наставления Оське.

— О-о! — протянула она, увидев меня. — Если не ошибаюсь, это Николай. Ну-ка, ну-ка, дай на тебя посмотреть! — Она взяла меня за голову и повернула лицом к свету. — Молодец! Вытянулся, возмужал. Ну, здравствуй. Что ты делал в такую рань у соседа? Как мама? Здорова?

— Здрасте, Анна Федоровна!.. Так… заходил… По делу заходил…

— И загореть даже успел… По какому же это делу? Товарищ, говорят, третьего дня приехал. С нашим же поездом.

— Так… Есть одно дело такое… обыкновенное, знаете, дело…

Я чувствовал, что мелю чепуху. Оська внимательно поглядывал на меня, понимая, что здесь что-то неладно. Наконец Анна Федоровна ушла, попросив передать моей маме, что зайдет к нам сегодня вечером.

Оська провел меня в свою комнату (конечно, он жил теперь не в угловой).

— Ну, выкладывай, что случилось.

Я рассказал свое приключение. Выслушав меня, председатель заложил руки назад и заходил по комнате.

— Неприятно! — сказал он.

— А что?

— А то, что я имел на этого человека виды.

— Виды?

— Ага! Хотел привлечь его к строительству. Он инженер.

— Ну и привлекай себе! Если хочешь, я еще раз извинюсь. Только я не знаю, как ты его привлечешь.

— Вот в том-то и дело, что это вообще очень неприятный тип. Тетя Маша еще настроила его против меня, а тут и ты добавил…

Я спросил, как тетя Маша могла настроить инженера против Оськи и почему инженер неприятный тип.

— Бука он какой-то… Он приехал в тот же день, что и мы, а сюда пришел первым. Ему временно одну нашу комнату дали. Поставил чемодан в коридоре и спрашивает: «Детей нет?» А тетя Маша ему говорит: «Нет. Сейчас тихо. Правда, скоро вернется сестра с сыном. Это, я вам доложу, мальчишка! Круглые сутки в доме дым коромыслом». А мы с мамой тут как тут.

— А он что?

— Ничего. Сердито посмотрел и ушел в свою комнату…

Оська оделся, так же как и я, во все лучшее, и мы отправились в райком.

Было девять часов утра. Пригревало солнце. По мостовой катились грузовики и подводы с кирпичами, досками, рельсами… Здесь разбирали развалины дома, тут штукатурили стену, там рыли новый колодец. К телеграфным столбам, как дятлы к стволам деревьев, прицепились монтеры. По крыше бани ползали рабочие, грохоча молотками по железным листам.

И, шагая по этим весенним улицам, мы с Оськой увидели, что не только ребята, бывшие вчера на собрании, но и многие другие уже знают о нашем строительстве и трудятся во-всю.

Из одного двора выбежал маленький мальчик и засеменил рядом с нами:

— Ося, гляди, сколько гвоздей достал! На!

И, разжав грязный кулак, он протянул четыре гвоздя.

— Молодец! — сказал Оська. — Неси еще.

То и дело мы встречали мальчиков и девочек, вооруженных лопатами и топорами.

— Оська! Ты куда? Мы уже идем на строительство.

— Идите. Я скоро вернусь. Мне нужно поговорить с секретарем райкома.

Оська говорил это таким тоном, словно он раз по десять в день беседовал с секретарем. Ребята останавливались на тротуаре и долго смотрели нам вслед.

Свернув в один из тихих переулков на нашей окраине, мы увидели Андрея. Он стоял, словно вросший в землю, и пристально смотрел на большого щенка, бегавшего по улице шагах в десяти от него.

— Здравствуй! — сказал Оська. — Что ты на него уставился?

— Тш-ш… — прошипел Андрей.

Оська понизил голос:

— Да в чем дело? Это твоя собака?

— В том-то и дело, что нет. Я, понимаешь, уже давно ищу настоящую овчарку. Хочу выдрессировать и послать отцу на фронт. У меня и книжка есть про служебное собаководство, и ошейник, и свисток… А собаку ищу, ищу, и всё дворняги попадаются.

— А эта, думаешь, овчарка? — спросил Оська.

— Да вот в том-то и дело, что очень похожа на овчарку!

Я сказал, что едва ли овчарка будет бегать без присмотра на улице, а если и бегает, то у нее есть хозяин, который, наверное, где-нибудь недалеко. Оська внимательно разглядывал щенка.

— Положим, ты чепуху говоришь, — сказал он медленно. — В военное время не то что собаки, но и дети теряются. А это было бы здорово: выдрессировать — и на фронт!

— Тш-ш… — опять прошипел Андрей, — Ищет что-то.

Мы замолчали и стали наблюдать за щенком. Он повертелся некоторое время на месте, что-то вынюхивая, потом затрусил рысцой прямо по дороге.

— На след напал!

— Ага!

Мы, стараясь не шуметь, пустились за собакой. Пробежав немного прямо, щенок свернул в маленький проулок между деревянными домами. Там расхаживала серая курица. Пес остановился, удовлетворенно повилял хвостом и вдруг бросился на курицу, вытянувшись в стрелу. Та заметалась, отчаянно кудахтая. На крыльцо выскочила хозяйка:

— Пошел, проклятый!

В воздухе мелькнуло пилено. Курица взлетела на крыльцо, а щенок как ни в чем не бывало побежал из проулка и уселся среди дороги отдыхать.

Мы подошли к нему поближе, присели на корточки.

— Понимаете, какой у него нюх! — тихо говорил Андрюша. — По дороге, может быть, час назад прошла курица, а он ее выследил и нашел.

— Д-да. Похоже, что овчарка, — медленно сказал Ося. — Посмотри, как у него уши стоят!

Мы с Андреем кивнули.

Правда, стояло у щенка только одно ухо. Другое висело, так же как и высунутый на сторону язык. Вообще у пса был такой вид, будто он подмигивает нам.

Андрей протянул руку с пальцами, слаженными щепоточкой, и ласково-ласково запел:

— Песик, песик, иди сюда! Песик! На-на-на!..

Щенок встал, завилял хвостом, подошел к нам и лег на спину. Андрей погладил его по животу. Пес даже глаза закрыл от удовольствия.

— Как ты его назовешь? — спросил я.

— Не знаю еще. Может, Пират…

— Не годится, — сказал Оська. — В нашем городе каждую третью собаку Пиратом зовут. Уж лучше Корсар!

— Что ж, пожалуй, можно и Корсар. Знаете что? Я сейчас отведу его домой, а потом приду на строительство. Идет?

Андрей вынул из кармана веревку, повязал ее на шею щенку и поднялся:

— Ну, Корсар, пойдем!

Я думал, что Корсар начнет вырываться, почувствовав веревку. Ничего подобного. Пока Андрюшка не скрылся за углом, мы видели, как пес весело бежит рядом с ним, теребя его за штанину или норовя схватить за рукав…

Мы пришли к двухэтажному зданию райкома партии. Здесь у подъезда стояли брички, подводы и старый «газик». В двери все время входили и выходили озабоченные люди.

Райком ВЛКСМ помещался на втором этаже. Несколько минут мы блуждали в полутемных коридорах. Оська присмирел. Он подолгу молча рассматривал таблички на дверях и старательно извинялся, когда на него кто-нибудь натыкался. Наконец, подойдя к одной из дверей, он сказал тихонько:

— Вот.

Я увидел дощечку с надписью: «Первый секретарь райкома Савченко», а пониже висела другая дощечка: «Второй секретарь райкома Белов».

Мы не сразу вошли. Сначала мы направились к большому зеркалу в глубине коридора. Оська достал расческу и зачем-то провел ею по стриженным под машинку волосам. Я оправил красный галстук. После этого мы вернулись к двери и, открыв ее, вошли в маленькую комнату, смежную с кабинетами секретарей.

У окна стучала на машинке девушка в розовой блузке. Рядом с дверью сидели на диване старичок с портфелем, молодая колхозница в шерстяном жакете и лейтенант с рукой на перевязи.

— Вам кого? — спросила девушка, не отрываясь от машинки.

Оська покашлял, немного наклонился вперед и сдавленным голосом спросил:

— Простите, можно видеть товарища секретаря райкома?

— По какому вопросу? — спросила девушка, продолжая печатать.

— По вопросу… Мы по вопросу… Мы от Комитета по восстановлению школы.

— От кого?

— От Комитета по восстановлению школы.

— Товарищ Савченко уехал в район, а товарищ Белов скоро будет.

Мы оба сказали «спасибо» и остались стоять у двери, потому что места на диванчике не было. Старичок, колхозница и лейтенант, чуть улыбаясь, смотрели на нас. От смущения я притворился, что разглядываю плакат на стене. Оська вынул из своей сумки блокнот и принялся чиркать в нем карандашом с видом очень занятого человека.

Почиркав немного, Оська задумался и минуты две покусывал кончик карандаша, уже ни на кого не обращая внимания. Вдруг он быстро взглянул на меня и вышел из комнаты. Я отправился за ним. В коридоре председатель сказал:

— Давай пока обсудим, с чего мы начнем разговор.

— С Беловым-то? Да ведь ты вчера уже придумал: «Так, мол, и так: учащиеся школы-семилетки проявили инициативу…»

— Инициативу-то инициативу… Только, помнишь, ты вчера сказал: «Шуганет нас секретарь из своего кабинета…»

— Ну и что?

— Ну и вот! Я сейчас подумал над этим, и теперь мне кажется, что, может быть, ты и прав, может быть и шуганет…

Мы вышли из коридора и остановились на крыльце. Оська взял меня за кончик красного галстука и снова заговорил:

— Понимаешь… Представь себе, например, такую вещь. Какие-нибудь ребята задумали строить планер, а другие хотят ремонтировать дорогу, а третьи — еще какое-нибудь полезное дело делать. Что ж, райком должен им всем помогать? Вовсе нет. Их сначала спросят: «А вы умеете работать? А что вы уже сделали? Как вы проявили себя?..» Мы вот пришли помощи просить, а работать еще и не начинали. Почему Белов нам должен поверить?

— То-то и оно! — сказал я. — Давай-ка пойдем отсюда.

Оська покачал головой:

— Уходить тоже не надо. Что же это получится? Пионеры школу восстанавливают, а райком ничего не знает. Сейчас мы просто сообщим товарищу Белову, что восстанавливаем школу, а когда он увидит, что мы не в игрушки играем, он нам сам поможет.

Пока мы с Оськой разговаривали, к крыльцу подкатил мотоцикл с коляской. Из коляски вышел смуглый черноволосый человек. Он был одет в военную гимнастерку с орденами на груди и в черные брюки навыпуск. Когда он поднимался на крыльцо, сильно хромая и опираясь на палку, мотоциклист окликнул его:

— Значит, к пяти ноль-ноль, товарищ Белов?

— Он! Поправь галстук! — шепнул мне Оська и сделал шаг навстречу секретарю. — Здравствуйте, товарищ Белов!

— Привет, ребята! — ответил секретарь райкома и остановился, глядя на нас и чуть-чуть улыбаясь. — Что скажете?

Оська начал было что-то говорить, но в этот момент на противоположной стороне улицы послышались громкие крики. Товарищ Белов оглянулся. Мы с Оськой тоже оглянулись, да так и обмерли.

Из ворот напротив райкома выбежал наш «отдел снабжения» — Тимошка, волоча большую доску. За ним бежала пожилая женщина в переднике, а за ней — высокий гражданин. Оба ухватили Тимошку за руки, тот уронил доску и начал вырываться.

— Ах ты, глаза твои бесстыжие! — кричала женщина. — Я тебе покажу, как воровать!

— От горшка два вершка, а уже знает, где что плохо лежит! — говорил гражданин. — Нет, от меня, браг, не уйдешь.

— В чем дело? — спросил Белов.

— «В чем дело»! — закричала женщина. — Пошла корыто вынести, гляжу, а он доску от забора оторвал и уже тащит!

— Вовсе не оторвал! На одном гвозде висела! — кричал Тимоша, стараясь вырваться.

— Нечего оправдываться! «На одном гвозде»? Пойдем в милицию. Там тебе покажут «на одном гвозде»!

Они поволокли завснаба, а он, упираясь, сел на землю и завопил:

— Никуда я не пойду? Что я, для себя, что ли?! Я для общественного дела!.. Никуда не пойду!

Тут он увидел нас и очень обрадовался:

— Вот, вот? Глядите! Вот наш председатель!.. Никуда не пойду! Спросите их, они скажут! Я для общественного дела… Оська! Катька! Скажите им!

Все уставились на нас.

— В чем тут дело? — спросил товарищ Белов, нахмурив брови. — Чей это мальчик?

— Это… — забормотал Оська, — это наш… Это, вообще, Тимофей Садиков…

— Я не спрашиваю, как его зовут. Я спрашиваю, почему он занимается такими делами?

Оська то быстро взглядывал на Тимошку, то опускал голову и смотрел себе на ботинки. Уши у него были темнокрасные, да и у меня они, наверное, были такие же. Они так горели, словно их намазали иодом.

— Он… он, вообще, наш завснаб, — промямлил Оська, — но мы…

— Кто?

— Завснаб… Заведующий отделом снабжения… Но мы совсем не просили его…

— Ничего не понимаю, — сказал секретарь. — Какой заведующий отделом снабжения? Чего?

Оська молчал. Я тоже молчал.

Сидя на земле. Тимошка в голос заплакал, размазывая слезы грязными кулаками.

— Ишь… нашкодил, а теперь ревет! — усмехнулась женщина и отпустила Тимошкину руку.

— «Нашкодил»!.. Я для себя, что ли? — запричитал Тимошка. — Если бы для себя, я разве бы взял!.. Мы школу ремонтируем и нам стройматериалы нужны…

Товарищ Белов оперся обеими руками о балюстраду крыльца и сказал Тимошке, отчеканивая каждое слово:

— Знаешь что, друг любезный… Если вы так собираетесь работать, так лучше не ремонтируйте школу. Без вас обойдемся! Материалами для ремонта школа обеспечена полностью, я сам это еще вчера проверял. И если я услышу, что кто-нибудь из вас занимается подобными делами, то попрошу вашего директора принять меры. Нам такие помощники не нужны!

Товарищ Белов повернулся и ушел в райком. Женщина подняла завснаба с мостовой, слегка шлепнула его и уже совсем добродушно сказала:

— Иди! К мамке беги. Да скажи, чтобы она тебя за уши оттрепала. Снабженец!

Мы все трое отправились в школу. Настроение у всех было, конечно, скверное. Оська сердито стучал себя пальцем по лбу:

— Остолоп! На все дело пятно наложил! Как мы теперь в райком покажемся? С нами там и разговаривать не пожелают. Скажут: хороши восстановители! Одно чинят, другое разрушают. Понимаешь, что ты наделал?

Тимошка молчал и вздыхал.

— Ося! — вдруг сказал он.

— Что?

— А ведь нам ничего не будет. Слышал, как товарищ Белов сказал: «Материалами школа обеспечена. Сообщу вашему директору»?.. А у нас директора нет. Значит, он на десятилетку подумал. Вот им и попадет.

— Очень мило! Нашел чем утешить! Выходит, мы не только воруем, но еще и на невинных людей все сваливаем.

Я предложил вернуться и объяснить секретарю, что мы не десятилетку восстанавливаем, а семилетку. Но Оська сказал, что после такого конфуза у него язык не повернется с ним говорить.

— Придется теперь самим все материалы добыть. Хоть лопнуть, а добыть! — сказал он.

Глава IV. Строительство началось

История с Тимошкой испортила нам настроение. Но уже на Осетровой слободке Оська повеселел:

— Смотрите, ребята! Нет, вы только посмотрите! — воскликнул он, остановившись и протянув руку в сторону холма. — Видел когда-нибудь наш город такую картину? А? Видел?

Мы тоже остановились, и Тимошка даже захохотал от восхищения.

Вся площадка на холме была усеяна множеством ребят. Они сновали туда и сюда, вбегали в двери школы, влезали в окна и выскакивали оттуда, таскали какие-то предметы. Голоса их доносились даже сюда, на Осетровую слободку, и легко можно было представить себе, какой стоял там шум.

Мы добежали до холма, бегом поднялись на вершину и… остановились в изумлении.

Со всех сторон нас окружили ребята. Все они были вооружены захваченными из дому носилками, лопатами, ломами, а то и просто дощечками и палками. И все были совершенно черные, от пяток до макушек.

Мы долго смотрели на них, вытаращив глаза.

— В чем дело? Почему вы так закоптились? — отрывисто спросил Оська.

Вразвалку подошел Яша. Лицо его, майка, голые плечи и руки были одного цвета: черного.

— Территорию от мусора очищаем, — сказал он и добавил озабоченно: — Носилок вот нехватает!

Оказывается, строители, по его указанию, выгребали из шкалы мусор, в котором было много пыли и сажи.

Мы успокоились.

Тимошка отобрал себе команду в пятнадцать человек и убежал с ней искать по городу материалы, предварительно дав Оське слово, что будет действовать честно. Остальные ребята снова рассыпались по всему холму.

Оська сказал мне:

— Ну что ж, пойдем и мы работать!

— А как же наши новые костюмы? Нужно сбегать переодеться.

— Некогда бегать! Мы члены комитета и должны показывать пример. Снимем рубашки и положим в сторонку.

Делать нечего. Вскоре мы с Оськой уже ковыряли двумя фанерками золу, накладывая ее на носилки, еще через две минуты мы были такие же черные, как и другие строители.

Я до сих пор жалею, что у меня не было в этот день фотоаппарата, чтобы засиять нашу работу и послать снимок в «Пионерскую правду».

Более семи десятков закопченных ребят бегали, копали, долбили, скребли. Одни, завывая, как сирена пожарных автомобилей, мчались с носилками и, добежав до воронки от тяжелого снаряда, сбрасывали в нее мусор; другие под команду «Раз, два — взяли!» выдергивали из-под хлама ржавые куски железа; третьи семенили, прижав к груди кирпичи от развалившейся печки; четвертые выпрямляли гвозди, стуча по ним камнями…

На площадке перед школой было два крытых убежища — траншеи, которые хорошо сохранились. Мы их превратили в склады.

Здесь хозяйничала Галина с целой бригадой своих помощниц. Она вертелась с блокнотиком в руке, растрепанная, похожая на зебру от ржавчины и сажи, размазанных по лицу, и, сильно волнуясь, кричала:

— Куда кладешь, растяпа! Железо — в тот склад!.. На что мне твои битые стекла? У меня не мусорная яма!

То и дело на холм поднимался кто-нибудь из работников отдела снабжения. Гора старых досок, обрывков толя и прочих «стройматериалов» непрерывно росла.

Словом, все шло прекрасно. Однако часов около трех случилась маленькая неприятность.

На холм пришла хорошо одетая гражданка. Она оглянулась и спросила:

— Где Леночка? Леночка здесь?

Чумазый Оська подбежал к ней:

— Леночка? Какая Леночка?

— Леночка Радзиевская. Она недавно пошла сюда.

— Не знаю. Посмотрите, пожалуйста, сами.

Никогда бы гражданка не нашла свою Леночку, если бы та сама не запищала: «Мама, я здесь!» Как назло, эта маленькая девочка умудрилась так вывозиться, что даже мы с Оськой казались перед ней снежинками.

Гражданка схватила свою дочку за руку и потащила ее с холма.

— Бессовестная! — кричала она. — Ведь только вчера тебя мыла!.. А вам стыдно, большим детям, учить ребенка всяким глупостям!

Я не обратил на это происшествие особого внимания. Но Андрюшка подошел к нам с Оськой озабоченный, насупленный.

— Как вы думаете, ребята, — забормотал он, — не выйдет ли из всего этого чего-нибудь такого? А?

— Чего, например? — не понял председатель.

— Ну… неприятностей всяких… Нас теперь две недели мочалкой три — не отмоешь.

— Д-да! — Председатель задумался. — Действительно… Это может восстановить родителей против строительства… Яков! На минутку!

Подошел главный инженер. Посовещавшись, мы решили, что на сегодня хватит. Оська отдал распоряжение всем итти по домам и привести себя в порядок до возвращения родителей с работы.

— А у кого родители дома, тем как?

— А тем… Тем ни в коем случае не говорить, что перепачкались на строительстве!

Глава V. С мамой

Я брел по нашей улице и думал о том, как бы выстирать свои новые брюки так, чтобы они опять стали светлосерыми. Вдруг я услышал знакомые шаги. Это шла мама, забегавшая домой в обеденный перерыв. Свернуть в сторону было поздно. Я опустил глаза и попытался пройти мимо, надеясь, что мама не узнает меня в таком виде.

— Коля, это ты?

— А?.. Я, мамочка… Здравствуй, мамочка?

— Что с тобой? Что это за вид?

Я только вздохнул. Мама стояла, сунув руки в карманы распахнутого макинтоша, и смотрела мне на ноги.

— Новые брюки… — сказала она медленно. — Где же ты это постарался?

Я молчал.

— Я тебя спрашиваю. Николай!

Я поднял глаза, выпрямился и сказал негромко, но как можно тверже:

— Мамочка, ни о чем меня не расспрашивай! Потому что врать я тебе не хочу, а правду сказать не могу. Это чужая тайна.

Мама долго смотрела на меня.

— Так, так!.. Ну, спасибо тебе… Суп — на плите, каша — в шкафу.

Больше она ничего не сказала и ушла.

Я знал, каких трудов стоило маме купить эти брюки в тяжелое военное время. Придя домой, я несколько часов подряд мылил брюки, тер их о стиральную доску, пока не протер две дыры. Их мама тоже заметила, вернувшись вечером с работы.

Считается, что бить детей некультурно. А всякий мальчишка знает: лучше, чтоб тебя выдрали за провинность, как Сидорову козу, чем если тебя не бранят, не наказывают, а только молчат.

Чего я только не переделал, после того как убрал корыто и вытер лужу на полу! Начистил картошки для ужина, заправил и зажег керосиновую лампу, наколол дров на целую неделю… Мама продолжала молчать. Я принялся чистить кастрюли, ножи, вилки, навел на них блеск, какого они и в магазине не имели.

Мама штопала чулок с таким видом, словно я на свет не рождался. Лишь когда закипела вода в чайнике и сварилась картошка, она сказала два слова:

— Иди ужинать.

Это был не ужин, а одно мучение. Мама сидела напротив меня с усталым, грустным лицом, подперев голову рукой. Тонкая прядка волос отделилась от ее прически и повисла над тарелкой.

И вдруг я чуть не подавился картошкой: за окном раздался свист. Свистели так, словно подзывали собаку. А мы с ребятами только сегодня уговорились: для того чтобы срочно вызвать кого-нибудь из дому, нужно посвистеть и закричать «Бобик, Бобик?»

Мама подняла от тарелки глаза и наконец проговорила:

— Да, Николай!.. Не знала я, что у меня такой сын.

— Бобик, Бобик, Бобик! — закричал на улице голос, похожий на Тимошкин.

— И тебе не стыдно, Николай?.. Не ерзай на стуле!.. Тебе не стыдно вести себя, как трехлетний ребенок?

— Я нечаянно, мамочка… — пробормотал я.

— Бобик, Бобик, Бобик, Бобик! — надсаживался за окном Тимофей.

— Прожуй сначала, потом говори… Отец, уезжая на фронт, думал, что ты будешь помощником для своей матери, ее опорой. А ты все, решительно все делаешь для того, чтобы ее огорчить!

Теперь уж мне стало обидно. Я всегда помогал маме по хозяйству, хорошо учился. Я выпрямился на стуле и сказал:

— Если бы ты знала, мамочка, где и почему я испортил брюки, ты бы не стала так говорить!

— По-твоему, портить брюки ради глупой игры — это…

Я еще больше обиделся:

— Глупая игра, да? Это глупая игра, да? А ты знаешь, что мы там делаем, знаешь?

— Еще не имела удовольствия узнать. Что же именно?

— Школу восстанавливаем! — сказал я громко, в упор глядя на маму. — Сами! Собственными силами!

Мама перестала есть, положила вилку на тарелку и уставилась на меня.

— Что? — спросила она тихо. Вся строгость ее куда-то исчезла. У нее был такой вид, словно она вот-вот расхохочется.

— Смейся, пожалуйста, смейся! Посмотрим, что ты в сентябре скажешь.

Мама низко наклонилась над тарелкой и стала очень быстро есть картошку.

— Я… я и не думаю смеяться, — пробормотала она запинаясь. — Кто же это придумал — самим восстанавливать школу? Должно быть, Ося Димин? Говорят, он приехал.

— Оська Димин. А мы все подхватили его призыв.

С минуту мама молчала, глядя в тарелку и покусывая губы. Потом она не выдержала, подняла голову и засмеялась так, что глаза ее заблестели от слез, а щеки порозовели.

— Как же вы ее восстанавливаете? — спросила она наконец.

— Зачем я тебе буду рассказывать? Я и так уговор нарушил, что тебе сказал, а ты еще смеешься!

— Глупый ты! Я же не над вами смеюсь. Просто, очень уж это неожиданно. Ну, как же вы восстанавливаете?

Я молчал. Я очень злился на себя за то, что проболтался. Я был уверен, что мама отнесется к нашему делу, как к самой пустой затее.

— Ну! — сказала мама и сделала серьезное лицо. — Я ведь все-таки член школьного совета. Николай. Могу я узнать, что делается в нашей школе?

— Бобик, Бобик, Бобик! — снова послышалось за окном.

— Это, наверное, тебя кто-нибудь из ваших конспираторов зовет, — сказала мама. — Выйди к ним и предупреди, что ты будешь сидеть дома, пока не расскажешь.

Я пошел в переднюю и открыл дверь.

— Чего ты так долго не открываешь! — набросился на меня Тимошка. — Приказ: явиться через час на строительство. Страшно важное дело! Ужасно важное дело!

— Какое дело? Говори толком, — сказал я.

Но Тимошка уже мчался прочь от нашего дома.

Я вернулся в комнату. Мама разлила чай, мелко-мелко наколола щипцами два кусочка сахару и положила их на блюдечки от варенья.

— Ну, рассказывай, довольно скрывать! — проговорила она уже совершенно серьезно. — Уж не такие мы разные люди, что не сможем понять друг друга.

Я не стал больше запираться. Я рассказал маме о вчерашнем собрании, и об организации КВШ, и о том, как мы сегодня работали. Мама слушала меня очень внимательно и уже не смеялась, а чуть-чуть только улыбалась. Она так заинтересовалась моим рассказом, что то и дело переспрашивала:

— Постой! Значит, Осип у вас председатель, а Яша кто?.. Главный инженер? Осуществляет техническое руководство, так?.. А Тимошка?.. Ай, да! Забыла! Завснаб… Ну, дальше!

Видя, что мама слушает так внимательно, я разошелся и рассказал даже о нашем посещении райкома и об истории с Тимошкой. Тут уж мама снова рассмеялась, но я не обиделся: теперь эта история мне самому казалась довольно смешной. Когда я кончил рассказывать, мама спросила:

— Ну, а Платон Иванович знает про все это?

— Нет. Не знает еще.

— Что же это вы? Кому-кому, а ему-то уж нужно было бы сообщить!

— Он гриппом болен и не пускает к себе ребят.

Мама приумолкла, глядя на меня, по привычке помешивая ложкой в стакане, хотя мы уже два года пили чай вприкуску. Губы ее улыбались, а глаза были задумчивые и очень ласковые.

— Ты папе напиши о вашем Ка-ве-ша. Пусть он знает, какие у нас в семье общественные деятели растут!

— Зачем я ему сейчас буду писать? Отстроим школу, тогда напишу.

— А ты уверен, что вы сможете построить?

— А ты не уверена?

— Честно тебе ответить? — спросила, в свою очередь, мама.

— Ну конечно, честно!

— Совсем не уверена. Наоборот, уверена, что вы не отремонтируете школу. По крайней мере, сами.

— Почему? Скажешь, потому, что мы маленькие!

— Да. И до сих пор еще никто не видел, чтобы дети сами восстанавливали здания.

— А теперь увидят! Теперь дети не то что раньше. Теперь дети сами танки строят! Ремесленники, например.

— Не сами, а под руководством взрослых — инженеров и техников и вместе со взрослыми квалифицированными рабочими.

— А мы все-таки восстановим! — сказал я.

Мама пожала плечами и усмехнулась:

— Ну что ж! Это будет большим открытием для человечества. Тысячи людей подолгу учились, чтобы стать каменщиками, плотниками и малярами, а тут окажется, что учиться вовсе и не нужно, что люди так сразу и родятся опытными специалистами-строителями. Знаешь, вроде бобров или муравьев.

У меня стало тяжело на душе. В самом деле, ведь не зря же люди учатся, чтобы овладеть специальностями! Я вспомнил, как мы спорили вчера с Олегом Лакмусовым: «Чем вы будете крышу крыть?» — «Соберем мешки, просмолим их — вот тебе и крыша!..» Ладно! Предположим, что и соберем и просмолим, но ведь до этого нужно еще стропила построить… Как их строить, чтобы они не завалились? Этого, пожалуй, и Яшка не знает. Предположим, что построим неправильно, переделаем, потом еще переделаем, пока не добьемся своего. А сколько лет уйдет на эти переделки?..

Мама протянула руку через стол и потрогала меня за подбородок.

— Загрустил? Огорчила я тебя? — сказала она ласково. — Так горячо взялись за дело, такую интересную организацию создали… а тут…

В этот момент в передней раздался звонок. Я пошел открыть. На крыльце стояла Оськина мама.

— Здравствуй, строитель! Мама дома? — заговорила она. — Что же это ты здесь сидишь? У вас там какое-то экстренное собрание или что-то вроде этого. Мой Осип уже час как убежал. Скоро, я так полагаю, вообще ночевать дома не будет. Этакую ответственность на плечи взвалил!

Анна Федоровна и мама очень дружили между собой и не виделись с отъезда в эвакуацию. Они крепко расцеловались, а потом минут пять шел обычный в таких случаях разговор: как доехала, да как устроилась, да что поделывают такие-то, да как жилось в эвакуации, да что пишут такие-то… Потом Анна Федоровна села на диван, закурила папироску и, кивнув на меня, сказала:

— Ну, а как тебе нравится? Строители-то наши!.. Ты представляешь: прихожу я домой — бензином воняет, ну что твой гараж! Оказывается, это Осип брюки, видишь ли, чистит. Не только брюки испортил, но и весь бензин извел. Нечего в зажигалку налить.

Мама засмеялась и начала рассказывать о том, как мы спорили, возможно ли отремонтировать школу своими силами или нет.

Анна Федоровна сначала слушала очень внимательно, но вдруг перебила ее и обратилась ко мне:

— Ну, что ж ты дома сидишь? Люди ждут, наверное, его, а он и в ус не дует! Ты ведь этот… Как там твоя должность называется?.. Секретарь, ответственное лицо! — Все это Анна Федоровна проговорила шутливым тоном. Затем она помолчала и добавила уже совсем серьезно: — Ступай, ступай! Нам с мамой нужно кое о чем потолковать.

— О чем потолковать? О нашем Ка-ве-ша? — спросил я.

— Ну да еще! Будем мы о всякой ерунде разговоры разговаривать?.. Ступай!

— Подожди! — сказала мама. — Идем сюда.

Я пошел за ней на кухню. Там она достала из чулана старые-престарые брюки, из которых я давно вырос, и такую же куртку.

— Вот тебе спецодежда. Изволь всякий раз надевать ее, когда идешь на ваше строительство. Если я хоть раз увижу, что ты ходишь там в чем-нибудь другом, то больше ты туда и носа не покажешь!

Я кое-как влез в куцые и узенькие брючки, натянул на себя курточку, которая тут же треснула подмышками, простился с Анной Федоровной и вышел из дому.

Глава VI. По следу

Возле школы уже собрались все члены комитета, Андрей со своим Корсаром, Нюся Ракушкина и маленький Саша Ивушкин.

Все они стояли кучкой на дороге, уходившей вниз с холма. Галина крутила ручку Яшкиного прожектора, который жужжал, бросая светлое пятно на землю, а в этом пятне ползал на четвереньках завснаб.

— Во! Глядите! — сказал он вдруг. — Вот след! Что я говорил! А?

Все, кроме Галины и меня, опустились на колени и приблизили носы к земле.

— Факт. Телега! — проворчал Яков.

— В чем дело? Что тут случилось? — спросил я, когда ребята поднялись.

— А то случилось, что у нас половину кирпичей украли!

— Как так «украли»? Когда?

Мне рассказали следующее: Тимошка забыл на строительстве топор и прибежал сюда за ним часов в восемь вечера. Топор он нашел, но зато увидел, что часть кирпичей, которые были собраны сегодня, исчезла. Когда Тимошка побежал с холма сзывать строителей, он наткнулся на лошадиную подкову. А сейчас, обследовав дорогу, ребята обнаружили следы колес.

— Вот мы и собираемся расследовать это дело и принять меры, — сказал Андрюшка.

Настроение у меня было довольно унылое. После разговора с мамой я вовсе не был уверен, что из нашей возни на развалинах выйдет что-нибудь путное. Поэтому я возразил:

— Расследовать — дело хорошее. Но почему именно сегодня? Ведь сейчас ночь.

Оська услышал это и подошел ко мне:

— Странно ты рассуждаешь, Николай! «Почему сегодня»? Всегда нужно искать воров по горячим следам.

— И из-за этого ночь не спать?

— Ну и что ж! Нас выбрали не для почета, а для руководства. Члены комитета всегда должны быть впереди.

— Хорошо тебе быть впереди: у твоей мамы легкий характер. А мне за это руководство так от мамы сегодня нагорело… По поводу брюк этих самых.

— Мне тоже нагорело, — сказал Оська.

— А другим… другим, думаешь, не нагорело? — вмешался Тимошка. — Знаешь какие я сегодня потрясения от дяди перенес за топор? А!..

— Ладно! Хватит! Но скажите мне: как вы думаете привлечь воров к ответственности?

Оська пожал плечами:

— Очень просто. Подадим в суд.

— Станет суд разбирать такое дело!

Тут на меня напустились и Тимошка, и Нюся, и Оська, и Андрей. Все они кричали, что, конечно, суд примет нашу сторону, потому что мы ремонтируем школу, а воры, наверное, утащили кирпичи «для каких-нибудь своих частных печек», и что нет таких законов, по которым у нас могли бы эти кирпичи взять, коли мы их своими руками собирали, и что если спускать ворам такие штучки, то скоро всю школу растащат.

— Хорошо. А как мы поймаем воров?

Оська помолчал, глядя себе на ботинки.

— Тут, понимаешь… дело довольно трудное. Пока что мы придумали только одни способ. Понимаешь, Андрей предложил пустить по следам Корсара. Я, конечно, не уверен, но, может быть, что-нибудь и выйдет.

— А я им полчаса твержу, что ничего не выйдет, — сказал Яша, до сих пор молчавший. — По-вашему, всякую собаку пусти — она вора из-под земли достанет?

— Зачем ты, Яша, так говоришь: «всякую»! — обиделся Андрей. — Хороша всякая! Почти совсем чистая овчарка.

— Ты знаешь, какой у него нюх? Знаешь? — закричал Тимошка. Он повернулся к Галине: — Знаешь? Вот они мне рассказывали: прошла по дороге курица…

Галка махнула рукой:

— Знаю! Сто раз слышала!

Мы заспорили было о том, сможет ли Корсар без предварительной дрессировки найти воров, но Оська сказал:

— Другого мы ничего не можем сейчас придумать. Значит, нужно использовать этот способ.

Постепенно подходили другие ребята, и вскоре вокруг нас уже стояло человек двадцать. Все они, как видно, уже знали о пропаже кирпичей и все с великим удовольствием собирались сидеть ночь в карауле и выслеживать воров. Каждый явился вооруженным: отовсюду торчали хворостины, плетки и палки от щеток. Одна девочка притащила даже санитарную сумку.

При виде такого войска я забыл про разговор с мамой и про то, что нужно возвращаться домой. Не то чтобы я поверил в таланты Корсара, а просто захотелось узнать, чем все это кончится.

Андрей стоял очень важный, хмурил брови, строго приговаривал:

— Корсар! Рядом! Рядом!..

Но Корсар не хотел выполнять команду и все обнюхивал ноги ребят и вилял хвостом или кружился вокруг нас. Андрюшка рассердился и принялся стегать его концом веревки:

— Лежать, Корсар! Лежать!..

Но пес и лежать не пожелал. Он стал бегать возле хозяина, пока не обмотал вокруг него веревку и чуть не удавился. Между тем завснаб опять рассказывал кому-то из ребят:

— Понимаешь, прошла по дороге курица, и давно, наверное, прошла, а он…

Наконец Андрюшка заявил, что нужно поторапливаться.

Анатолий и Миша, взявшиеся сторожить на холме, стали было просить, чтобы им позволили сначала участвовать в поимке воров, а потом уже вернуться в школу. Но Оська сказал, что воры в любой момент могут появиться здесь.

— Вы поймите, какая на вас лежит ответственная и опасная задача! Их, может быть, целая шайка, а вас только двое.

Сторожа успокоились и согласились остаться.

— Ну-с, приступим? — сказал Оська, оглядывая ребят. — Андрей, с чего начинать?

— Ищейке нужно понюхать какую-нибудь вещь, которую оставили преступники. Есть такая вещь?

— Есть! Как же! Подкова! — закричал Тимошка. — Где та самая подкова?

Он принес подкову и дал ее Андрюшке. Тот присел на корточки и поднес подкову к носу Корсара:

— Нюхай, Корсар! Нюхай!..

Корсар охотно обнюхал железку и лизнул хозяина в щеку. Андрей поднялся и отпустил веревку во всю длину:

— Ищи, Корсар! Ищи!..

Корсар подбежал к маленькому Саше Ивушкину, встал на задние лапы и уперся ему в живот передними.

Саша смутился, заморгал длинными ресницами и заговорил было о том, что он весь вечер сидел дома и что соседи могут это подтвердить. Никто и не думал его подозревать. Андрей оттащил Корсара и снова долго заставлял его нюхать подкову, как тот ни пятился и ни отворачивал нос.

— Ищи! Как следует ищи!.. Корсар, ищи!

На этот раз Корсар обнюхал землю, сел, почесался и вдруг прямехонько направился по дороге с холма. Андрей, вытянув руку с веревкой, согнувшись, приседая на ходу, побежал за ним, а за Андреем молча затрусила рысцой наша команда с палками и хворостинами. Только караульные остались на месте.

Корсар спокойно бежал по дороге, кренделем подняв хвост.

— Ничего он у вас не ищет! — тихо сказал Яша. — Гляди, даже носа не опустил.

— Почем ты знаешь! — прошептал Андрей. — Может, у него такой нюх, что ему и нагибаться не надо.

Корсар бежал все быстрей и быстрей, пока не пустился вскачь. Андрей, конечно, — за ним, а мы — за Андреем. Это было бы еще не так плохо, если бы мы все время мчались по дороге. Но, добежав до Осетровой слободки, пес свернул в сторону, и тут началась такая гонка при лунном свете по развалинам, какой я ввек не забуду. То и дело впереди меня или позади спотыкались и падали ребята, а я бежал и диву давался, как до сих пор не поломал себе ноги.

Но вот наконец Корсар вывел нас на широкую пустынную улицу.

— Видите? Видите? Нюхает! — говорили ребята, тяжело дыша.

Щенок и в самом деле вел теперь себя совершенно иначе. Вид у него был сосредоточенный. Он быстро ходил туда-сюда, почти касаясь носом земли.

— На след напал!

— Нет, наоборот: потерял! Раньше он как решительно бежал, а теперь сомневается.

Мы смотрели на Корсара чуть дыша. Вдруг щенок радостно тявкнул, еще ниже опустил нос и уверенно побежал к забору из планок на противоположной стороне улицы.

— Нашел! Похоже, нашел!

— Ой, девочки, нашел!

Теперь я был уверен, что Корсар идет по какому-то следу. Яков уже и не думал ворчать. Все очень волновались.

В одном месте в заборе нехватало нескольких планок. Корсар проскочил в лазейку, но Андрей споткнулся о нижнюю перекладину и упал.

— Веревку выпустил! — тихо вскрикнул он.

— Ладно, чего там! Лезь! — зашептали ребята.

Толкаясь, пыхтя, мы одни за другим пролезли в дыру, прошмыгнули мимо одноэтажного дома и очутились на заднем дворе, со всех сторон обнесенном хозяйственными постройками. Здесь при лунном свете мы увидели Корсара.

Он вертелся возле крохотного дощатого сарайчика с висячим замком на двери. Пес был очень возбужден и чем-то заинтересован. Он несколько раз обошел стены сарайчика, нюхая землю под ними, остановился перед дверью… тихонько заскулил…

— Отойдите в тень, вы! Увидеть могут! — прошептал Яшка.

Все мы, сколько нас было, забились под навес для дров, справа от сарайчика, и продолжали следить за щенком. Он все еще стоял возле двери, и только хвост его слегка шевелился. Внизу к двери была прислонена доска, положенная на ребро. Корсар сделал шаг, другой, осторожно тронул доску лапой…

Держась руками за колени. Андрюшка прошептал:

— Ре-бя-та! Заметьте, тут что-то есть!

Пес опять тронул доску, на этот раз чуть повыше. Доска упала. Все увидели, что дверь гораздо короче, чем казалась. Между ней и землей была большая щель. Корсар отскочил было от сарайчика, но вскоре снова начал подкрадываться к нему, настороженно нюхая воздух. Вот он сунул голову в щель. Вот лег на живот и совсем подполз под дверь. Теперь мы видели лишь кончик его хвоста. Затем и тот исчез.

— Ой, девочки!.. Неужели нашел?

— Гм! Странно! — тихо сказал Оська. — Я думал…

Что он думал, мы так и не узнали. Дикий, отчаянный шум вдруг поднялся в сарайчике. Куриное кудахтанье, звонкий собачий лай, хлопанье крыльев заполнили весь двор. Где-то рядом заблеяли козы, завизжал поросенок…

Тимоша первый смекнул, в чем дело:

— Курятник!.. Убегайте!

Дважды повторять приказание не пришлось. Секунды не прошло, как все наши сыщики летели сломя голову к забору. Перед лазейкой началась давка. Одни лезли в дыру, другие прыгали через забор. Я сорвался с забора и ободрал себе нос.

Выбравшись на улицу, все пустились в разные стороны. Впереди меня бежал Андрей, а рядом — Оська. Андрей всегда бегал плохо, но тут мы никак не могли за ним поспеть. Наконец мы перешли на шаг.

— Хватит!.. Андрей, стой!

Андрей остановился и подождал нас.

— Ну? — сказал я, дыша, как паровоз. — Довольны вы?

— А… а вы… а вы знаете, что кирпичи, наверно, спрятаны в курятнике? — проговорил Андрей.

Оська улыбнулся:

— Не могут они там быть! Ведь Корсар должен был найти не кирпичи, а лошадь — по запаху подковы.

Я почувствовал, что кто-то теребит меня за штаны. Это был Корсар. Он имел очень довольный вид.

— Ну-с, — обратился к нам Оська, — может быть, пройдем на строительство — посмотрим, как там наши сторожа?

— Нет, с меня хватит! — сказал я. — Спокойной ночи.

Глава VII. «Приближается лошадь…»

Утром я проспал до одиннадцати часов. Конечно, на строительстве работа уже кипела во-всю.

Первое, что мне бросилось в глаза, был Саша Ивушкин, который сидел на стене, свесив ноги в серых носочках, и смотрел в старый театральный бинокль. Прямо под ним стояли Оська, Андрюша и Яков. Лица у всех были озабоченные.

— Да!.. — вздохнул председатель, ковыряя землю каблуком. — Теперь пойдут репрессии.

— Что «пойдут»? — переспросил Яшка.

— Репрессии. С родителями хлопот не оберешься.

— Факт, не оберешься.

Я спросил, о чем они говорят. Андрей шагнул ко мне, нахмурив брови:

— Ты знаешь, что вчера получилось возле забора, когда от курятника бежали?

— Толкучка получилась.

— «Толкучка»? Нет, не только толкучка! У Нюси Ракушкиной оторвали карман от пальто. Сане Агапкину кто-то ботинком на нос наступил — распух весь, и у Димы Грибова вся щека ободрана.

— У меня тоже нос. Видите?

— Ну вот! А ты знаешь, что многим ребятам было от родителей за то, что они перемазались на строительстве и ободрались у забора? Шурку Симакова мать отодрала за уши… Леву…

— Понимаешь, родители узнали, что все это из-за строительства, — прервал его Оська. — И никто из них не верит, что мы сами восстановим школу. Говорят, зря только пачкаемся.

— Им ведь тоже нелегко. Правда, ребята? — сказал со стелы Саша Ивушкин. — Родители работают, работают, купят нам новую рубаху, а мы ее испортим за два часа. Разве это приятно?

Председатель пожал плечами:

— Всякое большое дело требует жертв.

Я спросил, зачем Сашка сидит на стене.

— Наблюдатель… Некоторым ребятам даже запретили приходить сюда, а они все-таки пришли. Вот он и наблюдает, не идет ли кто из родителей. Увидит кого и кричит: «Приближается!» Ну, к примеру. Левкина мама: «Приближается Левкина мама!» Тогда Левка бежит скорее на речку, умывается, чистится, чтобы неприятностей не было, а если ему запретили сюда ходить — удирает кружным путем домой.

— Так. Кирпичей больше не украли?

— Нет. Мы сегодня с вечера поставим усиленную охрану. Человек десять. А на дороге выроем западню.

Меня уже со вчерашнего вечера одолевали сомнения насчет успеха нашего дела, а тут, услышав про всякие дозоры, охраны и западни на дорогах, я и вовсе загрустил. Однако у меня язык не повернулся говорить о своих сомнениях с ребятами. Да меня, наверное, и слушать никто не стал бы, так все были увлечены. Я взял лопату и без особой охоты принялся засыпать землей воронку от снаряда, наполненную мусором.

Все строители за эти два дня приладились к работе, не так сильно мазались, и очистка территории подвигалась у нас гораздо быстрее, чем вчера. Целая бригада полуголых, с обожженными спинами мальчишек стучала топорами, делая из обрезков досок новые носилки, ремонтируя полуразвалившуюся тачку, готовя для строительства собственный, не взятый из дому инвентарь.

Тимоша и еще человек пять работников отдела снабжения то появлялись на холме, то снова убегали рыскать по городу. Как-то они притащили груду кирпичей, железных обручей, обрезков досок и разного другого утиля. Свалив все это в кучу. Тимоша сдвинул кепку с мокрого лба на затылок:

— Завхоз, принимай!

Галина стала перед кучей, уперев руки в бока, склонив голову в голубой косынке:

— Хлам ты все таскаешь! Вот что я тебе скажу.

— Ребята, слышите? — возмутился Тимошка. — Опять хлам!

Он вытащил из груды какую-то покрытую зеленью вещицу и поднес ее к самому носу Галины:

— Гляди! Видела? Ты что-нибудь в этом понимаешь? Дверная ручка, глупая твоя голова! Ты таких ручек теперь за тысячу рублей не найдешь. А то, видишь, «хлам»! Что бы ты делала без меня? Вон, гляди! Видишь? — и Тимошка указал под холм, на Осетровую слободку.

Там среди развалин и торчащих печей копошились маленькие фигурки рабочих и стояли две лошади с подводами.

— Знаешь, что они делают? Видишь? — не отставал завснаб от Галины.

— Почем я знаю! Что у меня — не глаза, а телескопы?

— Ага, не знаешь? А мы с Толькой проходили мимо, так узнали: они на развалинах старые кирпичи собирают. По моему методу работают. А ты…

Вокруг завснаба и завхоза собралась довольно большая толпа.

— И правда, товарищи, там что-то собирают, — раздались голоса.

— Ну да, собирают! Наверное, увидели, как мы работаем, и теперь подражают. Ведь строительные материалы знаете какие сейчас дефицитные!

— Любишь ты хвастаться. Тимошка! — сказала Галина. — Уже давно по всему городу развалины разбирают, а он: «Подражают! Мне подражают!»

— Подражают или не подражают, — проговорил Яша, скрестив на груди руки и глядя вдаль, — а только похоже, что это они вчера наши кирпичи того…

Тимошка даже подпрыгнул при этих словах.

— Ой, ребята! Верно ведь — они! — закричал он так, что все остальные строители сбежались узнать, в чем дело.

Очень долго никто не работал. Все наперебой предлагали способы уличения воров, один хитрее другого.

— Взять подкову, пойти туда, к подводам, и сличить следы лошади и этой подковы. Если похожи — значит, они.

— Чудак! Все подковы у лошадей одинаковы.

— Корсара опять привести!

— Ну его, твоего Корсара!

— Нет, ребята!.. Придумал! — кричал завснаб. — Лошадь подкову потеряла? Потеряла! Значит, у нее на трех копытах старые подковы, а на одном — новая… Подкрасться к лошади и осмотреть у нее подковы!

— А она тебя ка-ак брыкнет!

Неожиданно сверху послышался спокойный, тонкий, как у девочки, голос:

— Приближается лошадь и какие-то люди. Приближается лошадь и какие-то люди…

Это говорил Саша Ивушкин, сидя на стене и глядя в половинку бинокля.

— Приближается лошадь и какие-то люди. Приближается лошадь и какие-то люди… — повторял он ровно и спокойно.

Все посмотрели на дорогу. Одна из подвод, на которые указывал Тимошка, теперь двигалась по дороге, направляясь прямехонько к нашему строительству. Наступила полная тишина. Лишь председатель тихонько пробормотал:

— Странно! Что это такое?

Никто не ответил. Все стояли матча, оторопело поглядывая то на дорогу, то друг на друга… Молчали мы и тогда, когда небольшая серая лошаденка, таща за собой телегу, стала подыматься на холм. Ее вел под уздцы старик с широкой седой бородой. Рядом с телегой шли две девушки-работницы.

Проходя мимо нас, старичок подмигнул:

— Гуляете, молодежь? То-то. Погода-то вона какая! — И он показал кнутовищем в небо.

А мы только молча повернулись на сто восемьдесят градусов и продолжали смотреть.

— Та-ак! — сказал старичок. Он остановил телегу перед нашими кирпичами, аккуратно сложенными в столбик, и вынул кисет из кармана брезентового дождевика. — Вы, девчата, которые треснутые, так те — в сторонку, те не грузите. А то бой получится.

Одна из девушек поправила рукавицы, испачканные оранжевой пылью, взяла из столбика кирпич и положила его на телегу.

Мы ахнули хором, но остались стоять словно вкопанные. Другая девушка взяла второй закопченный кирпич, посмотрела на него, легко переломила пополам, отбросила половинки в сторону и ухватилась за третий кирпич.

— Подождите! Стойте! Вы не имеете права!

Красный, дрожащий от волнения, Оська выбежал вперед, и за ним, разом сорвавшись с места, бросились все строители. Крича, толкаясь, размахивая руками, мы окружили подводу, девушек, старика. Кто-то шлепал лошадь по крупу, кто-то толкал ее назад. Дед просыпал с бумажки махорку:

— Эй, не трожь лошадь: Что такое? Почему безобразите?

— Не дадим кирпичей! Это кирпичи для строительства! Не имеете права! — кричали со всех сторон.

— Постой!.. Да погоди! Какое строительство? Толком скажи! Ишь, налетели!

Стало немного тише. Тяжело дыша, Оська объяснил:

— Здесь идет строительство. Эти кирпичи заготовлены для школы. Никто не имеет права брать. Понимаете?

Старичок сплюнул и посмотрел на девушек:

— Чего ж они, дьяволы? Ишь ведь!.. А начальство-то ваше где? — спросил он Оську.

— Начальство?.. Начальство у нас… это… — Оська запнулся.

— Вот наше начальство! — с гордостью заявил десятилетний Гога Ветров, указывая на Оську. — Он у нас председатель.

— Погоди, погоди! Вы дело говорите. Кто у вас самый главный?

— Он самый главный.

— Та-ак! Стало быть, ты самый главный?

— Ну, я главный.

— Ага! Играете, стало быть.

— Ничего подобного! Вовсе не играем.

— Да играют они, дядя Кузя! — нетерпеливо проговорила одна из девушек. — Мне соседка говорила. Вчера ее Левка весь черный, как чертяка, пришел.

— Так-так! Теперь, значит, понятно.

Дядя Кузя повеселел. Борода его приподнялась, глаза прищурились и заулыбались. Он отдал Оське честь и опустил руки по швам:

— Так вот, значит, товарищ главный начальник, приехали мы я вам в отношении, так сказать, кирпичей. Стало быть, значит, в кредит купить. Бьем, значит, вам челом и просим вашего распоряжения, чтоб, значит, те самые кирпичи отпустить. Во! Так, что ли? — И он засмеялся, глядя на Оську.

— Нечего с нами, как с маленькими, разговаривать! — сказала Галина. — Кирпичи мы своими руками собирали и никому не отдадим.

— Вот и хорошо, что собирали! Пользу государству сделали.

Но мы так и не дали кирпичей. Мы окружили девушек и старика плотной толпой, подбадривая друг друга, и не подпускали их к нашим запасам. Долго старик то уговаривал, то шутил, то грозился, а девушки фыркали и бранились — ничего не помогло. Наконец дядя Кузя хлопнул себя ладонями по брезентовому плащу и стал вертеть новую козью ножку:

— Беги, девчата, в контору! Чего они, в самом деле! Скажи, мол, так и так, пускай прораб сюда идет и сам разбирается.

Девушки ушли.

— Ну и пусть кто угодно приходит! Все равно не отдадим!

— Попугают да уйдут. Не их кирпичи!

Дядя Кузя пустил густой клуб дыма:

— Нехорошо! А еще молодежь, ученики! Сами своей пользы не соблюдаете. Кирпичи-то эти для бани нужны. А вы не сознаете. Сами же мыться будете.

При слове «баня» Тимоша вздрогнул:

— Ребята, слышите? Баня!

— Ну и что ж, что баня? — спросил я.

— Как «что ж»! На восстановлении бани мой дядя прорабом работает. Теперь я все знаю. Это он их сюда послал. Это он за картины эти самые.

— Что-то ты мелешь непонятное! — сказала Галина. — За какие картины?

— Которые на стенах висят. У меня план — каждый день двести гвоздей собирать. А вчера ребята не донесли: сто девяносто два только. Я, чтобы прорыва не было, повыдергал из стен гвозди, на которых картины висят, и вставил щепочки.

— Ну?

— Ну, а дядя вошел, хлопнул дверью — картины и сорвались. Стекла — вдребезги… Факт, он прислал! Это он мне лично мстит.

— Гм! Мой отец тоже в бане работает, — пробормотал Яша. — Плотником он.

— Ага! Мы с Яшей знаете что, ребята, сделаем? Мы лучше спрячемся. А то еще больше неприятностей будет. Ладно?.. А вы ничего не бойтесь и не отдавайте. Попугают, попугают и уйдут, — быстро говорил Тимошка.

Баня находилась недалеко.

— Идут обратно с Тимошиным дядей и милиционером. Идут обратно с Тимошиным дядей и милиционером, — сказал Саша Ивушкин минут через пятнадцать.

— Ну, мы пошли! Пока! — бодро заявил Тимошка. — Вы, ребята, главное, не бойтесь. Милиционер — это просто так. Для страху.

Завснаб с главным инженером вскочили на подоконник и скрылись в учительской. Мне стало не по себе: никак не ожидал, что дело так быстро дойдет до милиционера. Другие строители тоже призадумались.

— Ребята, а ведь и в самом деле милиционер!

— Д-да! Ну и что ж… Он ведь тоже… это… по закону…

В окне показалась взъерошенная голова главного инженера:

— Эй, вы, не струсьте смотрите! Если теперь возьмут, значит и всё отнимут…

Голова исчезла.

Когда работницы, прораб и девушка-милиционер поднялись на холм, у нас опять было совсем тихо.

Я бы не сказал, чтобы товарищ Садиков походил на коварного, полного жажды мести человека. Он был маленького роста, толстый, в кепке и стареньком пиджаке, надетом поверх холщовой косоворотки. Он остановился перед дядей Кузей, тяжело дыша от подъема на гору:

— В чем дело, товарищ Самоваров?

— «В чем дело»! Не дают. Балуют, — ответил дядя Кузя, дымя козьей ножкой.

Прораб вздохнул, вытер ладонью лоб:

— Товарищ милиционер, по постановлению райисполкома от двадцать четвертого прошлого месяца, все строительные и ремонтные организации обязаны широко использовать материалы с разрушенных зданий, не годных к восстановлению. Эти вот товарищи собрали здесь большое количество кирпичей для своей забавы, а когда наши рабочие прибыли, чтоб забрать их и использовать по назначению, они оказали сопротивление и вызвали простой подводы.

Девушка-милиционер спросила очень строго:

— Почему препятствуете?

Никто не ответил ей.

— Почему препятствуете? — еще строже повторила девушка.

Оська выступил вперед. Он старался казаться спокойным, но был очень бледен, и голос его дрожал:

— Понимаете, товарищ милиционер, мы очень хорошо понимаем, что баня тоже очень важное дело… Вот… Но у нас тоже важное и полезное для всего города дело… Потому что вы же сами понимаете, что восстановление школы — тоже важное и полезное дело. Вы же понимаете…

— Постой, постой! — Товарищ Садиков вытянул руку ладонью вперед. — Ты вот что скажи: кто вас уполномачивал строить школу?

— Нас?.. Нас никто не уполномачивал… Но, вот увидите, скоро уполномочат!

— Да ну! Кто же это уполномочит?

— Ну… ну хотя бы районо. Неужели вы думаете…

— Постой! — Прораб опять вытянул руку, потом оглянулся улыбаясь, — Ребята, послушайте меня! Я вам добра желаю. Вот вы взялись строить школу, хотите, значит, себе и городу пользу принести. Дело хорошее. Но ведь дома-то не всякий строить может. Тут знания, опыт нужны, а не только топором стучать. Хотите полезную работу делать — поступите на строительство, хотя бы к нам в баню. Там у нас опытные плотники, каменщики, столяры. Под их руководством и делу научитесь и пользу принесете. Старших ребят с удовольствием примем. Зарплату дадим. А насчет школы — никто вас не уполномачивал и никто не уполномочит. Хоть вы в лепешку разбейтесь! Потому что строить дома…

— Лучше вы к нам поступайте руководить! — пропищала Нюся Ракушкина. — Мы вам тоже жалованье назначим. Вскладчину.

Прораб, старик я девушки только засмеялись в ответ.

— Грузите! — сказала милиционер. — А вы, ребята, не балуйтесь!

Девушки снова подошли к кирпичам.

— Не имеете права!.. Не дадим!.. Это наши кирпичи!.. — слышалось то здесь, то там, но никто уже не двинулся с места.

Оська поднял руку.

— Пусть! — сказал он. — Пусть! Все равно, если нас не признают, подадим в суд — и тогда посмотрим.

Подвода, груженная нашими кирпичами, удалилась. Ушли и прораб с милиционером. Из окна учительской выпрыгнули завснаб и главный инженер.

Нижняя губа у Яши отвисла, красное лицо перекосилось, глаза блестели. Он посмотрел на ребят, на Оську, как-то особенно дергая головой:

— Не могли… не могли отстоять! — Он сел на недостроенную тачку и отвернулся от всех.

— Ой, дураки! Ну совсем как маленькие! — почти плакал Тимоша. — Милиционера испугались! Да знаете, кто этот милиционер? Знаете? Моего старшего брата жена! Маруся ее зовут. Она сегодня у нас выходной проводит, а дядя, наверное, ее и позвал, чтоб вас напугать. Эх, вы!

— Ты уж молчи! — сказала Галина. — Небось, сам, когда кирпичи отнимали, сидел тихо, как мышь!

— А что, я для своего спасения сидел? Я для общей пользы сидел! Если бы я дяде на глаза показался, так он бы не только кирпичи, но даже всё забрал!

Миша Арбузов лег животом на землю и запустил пальцы в черные всклокоченные волосы:

— Что теперь говорить! Раз кирпичи взяли, значит всё теперь возьмут. Пропало теперь наше дело!

Повернувшись на бок, он положил голову на протянутую руку и закрыл глаза.

Никто не работал. Одни лежали на усеянной щепками траве, другие слонялись туда и сюда, вялые, словно невыспавшиеся. Подперев подбородок кулаками, сидела на крыльце Галина и смотрела вдаль злыми глазами. Опустив руки, поникший, печальный, стоял на краю площадки завснаб. Оська грыз какую-то палочку, то хмурил, то подымал брови, о чем-то сосредоточенно думая.

Высокая тонконогая Соня Феофонтова стала недалеко от председателя, оглянулась кругом и заговорила скучным голосом:

— Вы, ребята, как хотите, а я люблю говорить правду в глаза. Десятилетчики уже, наверное, к ремонту приступили, а мы тут ничего не добьемся и к ним на готовенькое придем.

Ей никто не ответил, но сидевшие и лежавшие повернули головы, а те, кто был на ногах, подошли поближе.

— Вы, конечно, можете злиться и говорить что хотите, ребята. Но только я такой человек: если вижу что-нибудь неладное, так прямо и говорю. Взрослые правы: без руководителя мы ничего не добьемся.

Оська попытался презрительно улыбнуться:

— Спасовала уже? Пожалуйста, уходи! Мы нытиков не держим.

Но тут уже несколько человек сразу заговорили:

— Хватит тебе, Оська; «спасовала» да «спасовала»!

— Если б все могли сами дома строить, так незачем было бы на инженеров учиться.

— Захотят — у нас всю школу по кирпичику растащат, а мы и пикнуть не посмеем.

— Провозились тут зря, а потом попробуй посмотри Платону Ивановичу в глаза!

— Правильно!

— Хватит!

— Чепуху мы затеяли!

Я понял, что сейчас развалится все наше строительство. Я был согласен с Соней и с другими ребятами, и все-таки на душе у меня было грустно. Тимошка готов был заплакать… Трудно добиваться своей цели, если у тебя что-нибудь не клеится, но еще труднее бросить дело, которое любишь!

Глава VIII. Лидия Алексеевна

— Приближается какая-то тетенька. Приближается какая-то тетенька, — сказал Саша Ивушкин, который так и не покинул своего поста на стене.

Некоторые ребята уже собирали пилы, топоры и молотки, готовясь уходить домой; другие чистились, хлопая себя кепками по штанам. Остальные валялись на траве или слонялись с места на место, ничего не делая. Никто не обратил внимания на слова Ивушкина. Только Галина, сидя на крыльце, проворчала себе под нос:

— Ну и пусть приближается!

Когда «тетенька» поднялась к нам на площадку, я увидел, что ей не больше двадцати лет. Скорее всего, лег девятнадцать или даже восемнадцать. Вид у нее был какой-то очень подтянутый и решительный. Одета она была по-спортивному — в широкую темную юбку и в шелковую синюю майку с белой полосой на груди; голову она держала высоко, глаза у нее были большие, темные и серьезные, нос короткий, но не курносый; волосы, густые, с рыжинкой, были туго зачесаны назад и уложены на затылке.

Быстро поднявшись на площадку, она остановилась, посмотрела направо, налево и сказала громко и деловито:

— Здравствуйте, ребята!

Кое-кто из ребят неохотно ответил ей: «Здравствуйте». Оська промолчал, но я заметил, что он вдруг весь как-то подобрался и насторожился.

— Перерыв? Отдыхаете? — быстро спросила девушка.

Оська бесшумно, словно крадучись, подошел к девушке и остановился перед ней, глядя прямо ей в лицо.

— Пе-ре-рыв, — ответил он негромко, с расстановкой. — А вы… А вам кого?

— Ты не Ося Димин?

— Да… Димин… — сказал Оська и побледнел.

— Пойдем поговорим. Я из райкома комсомола.

Девушка направилась к крыльцу, на котором сидела Галина и возле которого стоял я. Оська последовал за ней все теми же бесшумными, крадущимися шажками. Проходя мимо меня, он переглянулся со мной. Ну и лицо же у него было! Мне показалось, что он вот-вот лишится чувств от волнения.

Услышав слово «райком», Яшка медленно поднялся с тачки, ближайшие ребята вскочили с земли и стали махать руками тем, кто находился на другом конце площадки.

Галина поднялась с верхней ступеньки крыльца, на которой до этого сидела, и, волнуясь, заговорила:

— Садитесь, пожалуйста!.. Хотя… тут грязно… Пыль… Сейчас!.. Дайте что-нибудь подстелить! Колька, ну чего ты стоишь!.. Тут грязно. Сейчас… Одну минуту!

Девушка из райкома поднялась с Оськой на крыльцо, наклонилась над верхней ступенькой и стала дуть на нее. А вокруг крыльца собралась уже такая толпа, что меня сжали со всех сторон.

— Кто это? — говорили вполголоса ребята.

— Из райкома!

— Кто?

— Тише, вам говорят!

— Там грязно! Пыль!

— Подстелить что-нибудь!

— Разойдись! Дай дорогу! Дай дорогу, говорю! — Яшка, расталкивая ребят, пробрался через толпу. Он нес обрезок чистой доски длиной метра в полтора.

За конец этой доски, словно помогая главному инженеру нести ее, уцепился Тимошка. Яшка втащил доску вместе с Тимошкой на крыльцо и положил ее на верхнюю ступеньку:

— Пожалуйста! Вот! Чистая.

Затем они с завснабом сошли с крыльца, а девушка с нашим председателем сели на доску. У девушки была полевая сумка, почти такая же, как у Оськи. Она достала оттуда блокнот и карандаш.

— Я почему-то сразу догадалась, что ты Ося Димин, — сказала она, застегивая сумку.

Оська потер руками коленки и слегка улыбнулся.

Девушка подняла голову и обратилась к толпе строителей:

— Внимание, ребята! Прежде всего нам нужно познакомиться. Меня зовут Лида… то-есть Лидия Алексеевна Волкова. Запомнили? Повторяю: Лидия Алексеевна Волкова. Меня к вам направил райком. В райкоме очень заинтересованы вашим начинанием и поручили мне подробно узнать, что вы тут делаете.

Строители зашумели:

— Зачем?

— Для чего ознакомиться?

Лидия Алексеевна положила сумку с блокнотом рядом с собой, встала на ноги и захлопала в ладоши:

— Ти-ши-на!.. Ребята! (Строителя моментально утихли.) Давайте условимся: сначала я задаю вопросы, а потом вы. Согласны? Только пусть не все сразу, а кто-нибудь один мне отвечает.

— Председатель пусть отвечает!

— Пускай Ося отвечает! Он у нас председатель.

Лидия Алексеевна снова села и стала расспрашивать Оську о том, как и когда организовался наш КВШ, сколько ребят принимают участие в нашей работе, какого они возраста, что мы делаем на строительстве и что уже нами сделано. Оська отвечал очень подробно. Все, что он рассказывал. Лидия Алексеевна быстро записывала. Мы старались не шуметь и только изредка поправляли Оську, если он что-нибудь забывал.

Обо всем расспросив и все записав, Лидия Алексеевна встала и спрятала в сумку блокнот:

— Пошли! Покажете мне, что тут и как.

Мы повели ее по строительству. Лидия Алексеевна осмотрела все воронки, которые мы успели наполнить мусором, и сказала коротко:

— Молодцы!

Потом она спустилась в полутемные траншей, превращенные Галиной в склады, и, увидев там груды испорченных оконных шпингалетов, дверных ручек и ржавых гвоздей, очень удивилась:

— А этот хлам зачем вы собираете?

Галина ехидно посмотрела на Тимошку:

— Ага! Что я тебе говорила? А?

Тимошка смутился:

— Я думал, пригодится. Строительные материалы… Они знаете какие теперь дефицитные!..

— По-твоему, у государства гвоздей не найдется для школы?.. На что они нужны, такие гвозди: кривые да ржавые!

— А кирпичи собирать?

— Кирпичи?.. — Лидия Алексеевна помолчала, болтая висящей на руке сумкой. — Кирпичи, я думаю, стоит собирать. Если они целые только. Пошли дальше!

Затем Лидия Алексеевна обследовала самую школу. На ней недаром была спортивная майка: она вскакивала на высокие подоконники и ходила по железным балкам, висящим над подвалом, из которого мы выгребали мусор. Мы, конечно, толкаясь и мешая друг другу, всюду следовали за ней. Вид у Лидии Алексеевны был серьезный, но мне казалось, что она прыгает и лазит по развалинам не потому, что ей нужно что-то осмотреть, а потому, что ей просто хочется попрыгать да полазить. В общем, она нам очень понравилась.

Когда она все обследовала, мы снова окружили ее, и Оська спросил:

— Лидия Алексеевна, теперь можно задавать вопросы?

Лидия Алексеевна пристально посмотрела на него большими карими глазами, немножко сдвинула брови и ответила довольно неохотно:

— Н-ну… Пожалуйста!

Оська загнул на левой руке палец:

— Первый вопрос: одобряют в райкоме, что мы взялись восстанавливать школу?

Лидия Алексеевна секунду подумала.

— Вообще одобряют.

— Оська, подожди! — вмешался я. — Позвольте мне теперь спросить. А верят в райкоме, что мы сможем сами ее отстроить?

— Сами? Без помощи взрослых?.. Конечно, не верят, ребята!

— А я думаю, все-таки смогли бы, — пробормотал Оська и загнул второй палец. — Лидия Алексеевна… теперь такой вопрос: как вы думаете, райком нам не поможет? Зачем вас к нам послали?

Держа обеими руками ремешок от полевой сумки, Лидия Алексеевна тихо покачивала ее у себя перед коленями.

— Вот что, ребята! — заговорила она медленно и очень серьезно. — Вы не маленькие. Правда ведь? И вы сами должны понимать, что в один день такие дела не решаются. Так?

— Так-то так, — сказал Тимошка, — а все-таки, если бы нам дали материалов…

— Тут не в материалах дело, а в людях, — перебила его Лидия Алексеевна. — Поймите вы, что в одном только нашем районе разрушены сотни домов и зданий. Каждый рабочий, каждый инженер сейчас на учете. Понятно вам? Ну вот! Поэтому я вам сегодня ничего не скажу. Вернее, скажу только одно: продолжайте вашу работу по очистке. Когда бы школу ни восстановили, такая работа даром не пропадет, и вам всегда скажут спасибо. Ясно? А пока до свидания. Только не отдирайте досок от чужих заборов!.. Я завтра под вечер опять загляну.

Мы расступились, закричали на разные голоса: «До свидания, Лидия Алексеевна! До завтра!» — и Лидия Алексеевна выбралась из толпы. Спускаясь с холма, она обернулась и крикнула:

— Может быть, меня к вам вожатой назначат!

Яшка слегка присел, поднял руки и вполголоса скомандовал:

— «Ура» давайте! Ну!.. Три-четыре!

— Ура-а-а!

— Три-четыре!

— Ура-а-а!

— Три-четыре!

— Ура-а-а!

Лидия Алексеевна еще раз оглянулась на ходу, подняла над головой полевую сумку и помахала нам ею.

Нечего и говорить, как поднялось у нас настроение! Наверное, минут пятнадцать после ухода вожатой мы кричала и веселились во-всю.

— Это она так просто говорит, что ничего еще не знает, — волновался Тимошка. — Как же! Стал бы райком зря человека присылать!

— Конечно, там уже что-то решили!

— Теперь пусть попробуют отнять кирпичи! Пусть попробуют!

Пока все кричали, Оська о чем-то шептался с Яковом. Потом они оба поднялись на крыльцо, и главный инженер несколько раз крикнул: «Тише!» Когда шум утих, Оська стал говорить речь. Он сказал, что мы должны теперь особенно напряженно работать, чтобы в райкоме поняли, на что мы способны. И он сказал, что завтра с утра нужно отправить экспедицию в лес, на противотанковый завал.

— Понимаете, как это будет здорово! — сказал он. — Лидия Алексеевна завтра прядет, а у нас уже вот такие бревна заготовлены и пригнаны по реке. Это раз! А что касается инженера для руководства строительством, то я попытаюсь сагитировать одного соседа по квартире. Он работает на восстановлении Дворца культуры. У него, правда, характер довольно тяжелый, но я с ним попробую поговорить.

Все согласились с председателем. В экспедицию назначили девятерых мальчиков, в том числе Оську, Якова, Тимофея, Андрюшку и меня. Руководство работами на завтрашний день поручили Галине.

После этого мы разошлись на обеденный перерыв, а после перерыва работали еще часа три.

Мама в этот вечер вернулась домой поздно, когда я уже спал. Я проснулся, поднял голову с подушки и сказал:

— Мама, а ты знаешь что? Нашим строительством сам райком комсомола заинтересовался!

Мама сказала:

— Да ну? Серьезно?

И мне показалось, что она не очень удивилась.

Я решил не говорить маме о том, что еду в экспедицию. «Вдруг не отпустит?!»

Глава IX. Экспедиция

Проснувшись пораньше, я сбегал за хлебом, взял топор, провизии в рюкзак и ушел из дому, не разбудив маму. Я только оставил ей записку: «Мамочка, не волнуйся и не сердись. Ушел по важному делу. Вечером вернусь».

Часа через полтора наша экспедиция высадилась из поезда на маленькой платформе Раздолье.

Хотя мы я собирались к вечеру вернуться домой, но каждый из нас снарядился на-славу: каждый нес топор, или пилу, или веревку для вязки плотов; у каждого за спиной был мешок с засунутым туда пальто и однодневным запасом провизии. Яков захватил свой фонарь, Оська — компас, а Саша Ивушкин — бинокль.

Мы шли гуськом вслед за Тимошкой по тропинке между картофельными полями.

Завснаб то и дело оглядывался и даже пятился задом, чтоб удобней было говорить:

— Ребята! Мы вроде экспедиции, которая ищет эти… как их… Ну, железо там, нефть…

— Разведчики полезных ископаемых, — подсказал Анатолий.

— Ага! Будто нас послали найти такое полезное ископаемое, которое имеет огромное значение для страны.

— Нет, товарищи! — сказал Оська. — А знаете, какое еще значение имеет наша экспедиция? Не только строительное, а еще и научное. Помайте, когда-то «Пионерская правда» писала, что ребята исследовали малые реки?.. Сколько раз мы бывали в этих местах! Разные пионерпоходы и все такое… А кто из нас хоть раз исследовал, как течет река Уклейка от этих мест до города? Никто.

Скоро мы вошли в лес и зашагали по краю дороги.

До войны я часто бывал здесь с ребятами. Тогда это был веселый, спокойный лесок, такой уютный и знакомый, как комната в своем доме. Здесь среди густых неподвижных елей было много полянок, где мы строили шалаши, играя в следопытов; здесь были заросли молодых березок, которые даже в дождь казались освещенными солнцем, и здесь всюду была такая густая, мягкая трава, что на ней мы кувыркались и боролись, как на матраце.

А теперь я шел и не узнавал леса. Вместо молодых березок торчали над землей какие-то колья без веток, без листьев — их начисто срезали снаряды и пулеметный огонь. Одни елки лежали на земле с бурой хвоей, с перебитыми стволами; другие, такие же бурые, навалились на соседей. А те, что не упали, стояли теперь изуродованные, с надломленными ветками, висящими беспомощно, словно отсохшие руки. Всюду земля была изрыта воронками, вокруг которых валялись комья глины и масса развороченных корней. Часто мы видели в траве то оторванный немецкий погон, то какой-то ремешок, то консервную банку, то стреляные гильзы.

У меня стало грустно и тревожно на душе. Притихли и остальные ребята, хмуро поглядывая по сторонам.

Так шли мы около часа. Наконец Тимоша остановился и сказал:

— Здесь!

Мы огляделись. Прямо перед нами была тихая узкая речка, в которой отражались облака и верхушки сосен. Дорога уходила вдоль берега вправо. Слева, метрах в пятидесяти от дороги, громоздился противотанковый завал. Большие сосны были надпилены на высоте метров трех от земли и свалены в одну сторону верхушками. Их огромные засохшие ветки придавили кусты и молодые деревца, и те росли вкривь и вкось, помятые, согнутые, но все же зеленые, живые. Над всей этой мешаниной из веток, стволов и засохших игл возвышались редкие неспиленные сосны.

Тимоша вертелся перед нами, очень довольный:

— Ну, что я вам говорил? А? Хватит здесь бревен? А? Хватит?

— М-да, — сказал Оська. — Это, кажется, то, что нам нужно.

Все хвалили завснаба. Только Яша, жуя травинку, проворчал:

— Семь потов сойдет, пока мы хоть одну лесину отсюда вытащим.

— Что ж, что семь потов! — сказал Оська. — На то и трудности, чтоб их преодолевать. Пошли!

Мы шагнули было к завалу, но вдруг Андрей закричал:

— Стойте! Послушайте!..

Все остановились. Андрей заговорил почему-то шопотом, все время озираясь по сторонам:

— Ребята! А знаете, что я вам скажу? А что, если перед завалом еще остались мины? А?.. Что тогда?

Яша почесал затылок.

— Чорт! Верно!.. — Он посмотрел на Тимошку. — Эй, завснаб! Ты, говоришь, здесь бывал?

— Нет, ребята! Не бойтесь. Я здесь с дядей Мишей проезжал и видел, как люди какие-то ходили.

— Военные? Гражданские?

— Не разглядел. Темно было. Только знаю, что ходили.

Мы задумались. Мы знали, что завалы почти всегда бывают минированы.

— Не бойтесь, ребята! — успокаивал Тимошка. — Если гражданские ходили, значит уже разминировано было. А если военные, саперы, значит тоже все уже разминировали.

— Может, все разминировали, а может, и не успели еще, — сказал Толя.

— Тут и бревен не захочешь! — сказал Мишка Арбузов. — Руки-ноги дороже.

Оська рассердился:

— Что ж, по-твоему, бросить все и бежать домой?

— Бросить не бросить, а лететь вверх тормашками тоже не очень приятно.

Мы долго топтались на дороге. Оська в раздумье прохаживался вперед и назад. Вдруг Тимошка сказал:

— Ося! Знаешь, что я предлагаю? Давай я вперед пойду. А вы — по моим следам. Взорвусь — значит, погиб за общественное дело, а не взорвусь — значит, все в порядке.

— Нет, — сказал Оська, — я придумал простой и прекрасный выход: мы бросим жребий, кому итти вперед.

Я заикнулся было о том, что не стоит никому рисковать, что лучше поискать бревен в другом месте, но Оська презрительно фыркнул:

— Чудак ты. Николай! Готовых бревен тебе никто не даст, а пилить живые деревья тоже нельзя. А потом, вы только подумайте, товарищи, как это здорово получается! Идет строительство школы. Нет бревен. И вот экспедиция смело пускается в путь сквозь дремучие леса, чтобы во что бы то ни стало достать бревна. Вдруг перед ними преграда: минное поле. Но ничто их не может остановить. Бросают жребий, и один, не говоря ни слова, идет вперед, прокладывая путь товарищам.

— Ага! — подхватил Тимоша. — И вдруг он взрывается, и тогда другой, ни слова не говоря, становится на его место и идет вперед — почти на верную смерть. Да, ребята, а?

— Да, — сказал Яков, — так они все по очереди взрываются, и к вечеру — ни людей, ни бревен.

Но всем уже захотелось совершить подвиг в этом самом лесу, где недавно гремела канонада и тысячи бойцов шли на врага. Яшке закричали, что смеяться, конечно, легче, чем совершить что-нибудь героическое. Он сказал:

— Ладно! Пусть будет жребий. Авось не повсюду мины натыканы.

Ося присел на пень, вынул из сумки лист бумаги, разорвал его на одинаковые кусочки и что-то начертил на одном из них. Свернув билетики, он положил их в тюбетейку и поднялся:

— Кто вытянет пустышку — идет сзади. Кто вынет стрелу — идет впереди.

В молчании, с серьезными лицами, мы разобрали билетики. У меня даже сердце ёкнуло, когда я развертывал свой. Но мне досталась пустышка. Оська взял последний билет, развернул его и спросил:

— Ну? У кого стрела?

Никто не ответил.

— Я спрашиваю: у кого стрела?

Курчавый маленький Саша Ивушкин сказал чуть слышно:

— У… у меня стрела…

Все посмотрели на него. Он стоял бледный, как бумага, и моргал длинными ресницами, точно в них попала соринка.

— Так, — сказал Оська. — Ну, ты иди вперед, а мы — шагах в двадцати, след в след.

Саша не двигался и продолжал моргать.

— Ну, чего ты стал? Иди! — сказал Толя.

— Ребята, погодите! — выступил вперед Андрей. — Зачем вы его торопите? Может, человеку надо передать что-нибудь своим родителям, друзьям… Саша, если тебе нужно что-нибудь передать, давай я передам. Хочешь?

Саша открыл было рот, закрыл его, снова открыл, но не сказал ни слова.

— Ну ладно! Тогда иди… Ребята, отойдите подальше!

Мы отошли. Саша медленно повернулся, сделал шаг в сторону от дороги левой ногой, поднял правую, чтобы шагнуть дальше, да так и остался стоять на одной ноге, как цапля.

— Эх ты, цапля! — засмеялся Яшка и добавил серьезно: — Нашли кого вперед посылать! Самого маленького.

— Верно!.. Сашка, давай назад! Ну тебя! — подхватил завснаб. — Давайте снова жребий кидать.

— Снова жребий! Он маленький! Оська, пиши снова! — закричали все хором.

Тогда Оська молча сошел с дороги и решительно зашагал к завалу. Мы пошли за ним, и ни в каких не в двадцати шагах, а почти в затылок.

Никто из нас не взорвался. Подойдя к завалу, мы забыли о минах. Только теперь мы поняли, какая работа нам предстоит: на каждой сосне было несколько десятков веток, из которых некоторые величиной с небольшое дерево. Нужно было обрубить все эти ветки; нужно было распилить каждый ствол на несколько кусков; нужно было оттащить заготовленные бревна к реке, пробравшись с ними через завал. К тому же, как я уже сказал, все эти сосны были не спилены, а только надпилены так, чтобы их можно было свалить. Значит, кому-то из нас предстояло вскарабкаться на пень вышиной в три метра и топором отделить от него ствол.

Толстый, всегда серьезный Мишка Арбузов сказал:

— Знаете что, ребята? Обдеремся мы здесь колючками, порвем штаны и рубашки, замучаемся, как собаки, а к вечеру вытащим отсюда одно бревно.

Мы заспорили. Одни были согласны с Мишей, другие говорили, что раз уж пришли, так нечего отступать.

Оська не принимал участия в спорах. Прижав полевую сумку к дереву, он стал писать что-то на листке бумаги, то и дело останавливаясь и в раздумье потирая нос карандашом.

— Так, — сказал он, подходя к нам. — Пусть каждый подпишет этот документ.

Обступив Оську, мы стали разглядывать листок. Там было написано:

«Клятва

Я, пионер и ученик Н-ской школы-семилетки, торжественно клянусь, что не уйду из Грачевского леса, пока задание Комитета восстановления школы не будет выполнено и 20 бревен по 5 метров длиной не будут заготовлены и связаны в плоты. Если я нарушу эту клятву, пусть меня называют дезертиром и малодушным человеком».

— Вот, — сказал Оська. — А тот, кто не подпишет, может сейчас же уходить и больше не являться на строительство.

Мы все расписались на листке. Расписался и Миша Арбузов, заявив, что он вовсе и не собирался уходить, а только немножко посомневался.

— Ну, — сказал Тимоша, — пусть теперь кто-нибудь попробует нарушить клятву! Товарищ главный инженер, что прикажете делать?

Все повернулись к Яше. Тот постоял немного в раздумье, затем сказал:

— Перво-наперво вот что: я сейчас полезу на этот пень и обрублю вот эту штуковину, а вы стойте вокруг и ловите меня, если я свалюсь.

Так и сделали. Яша разулся и стал карабкаться на высокий пень, а мы подсаживали его, пока хватало рук. Добравшись до места надпила, он осторожно стал на верхушку пня коленями, затем так же медленно и осторожно сел на корточки. Все мы стояли вокруг пня не дыша, подняв подбородки. Примостившись удобно, Яша сказал:

— Подайте топор!

Как мы ни прыгали, а дотянуться топором до него не могли. Пришлось мне упереться руками в пень, а Тимоше — забраться ко мне на плечи. Держа топор в одной руке. Яша принялся рубить дерево. Минут через пять ствол рухнул вниз, содрав на пне кору. Главный инженер спустился, очень гордый и довольный.

Мы принялись разделывать сосну. Никогда я не думал, что это такая сложная и трудная работа. То и дело ствол, который мы пилили, провисал и зажимал пилу, и его нужно было приподымать кольями. Ветки никак не хотели срубаться, сколько по ним ни стучали топором. Под ногами была не земля, а сплошные коряги, о которые мы спотыкались и между которыми застревали ноги. Со всех сторон торчали тысячи сучков, грозивших проткнуть глаза и цеплявшихся за одежду. Сверху за шиворот все время сыпались колючие иглы.

Солнце, большое и красное, уже пряталось за деревья, а мы оттащили к речке только четырнадцатое бревно.

Толя посмотрел на небо, прищурив рыжие ресницы, и сказал:

— Ребята, а солнышко-то заходит!

— Вот так штука! — сказал Оська. — Что ж! Возвращаться домой с четырнадцатью бревнами?

— Как возвращаться? А клятва? — заволновался Тимоша. — Ничего подобного! Развести костер и ночевать здесь! Да, ребята?

— А дома волноваться будут, куда мы исчезли, — сказал Андрей.

Оська быстро придумал, как быть:

— Очень просто: один отправится в город и предупредит родителей, а другие останутся и закончат работу.

Все согласились. Но до станции было шесть километров. Никому не хотелось итти после целого дня тяжелой работы. Решили снова тянуть жребий, и Оська опять стал делать билетики. Вдруг Саша Ивушкин подошел к нему, постоял немного молча и сказал:

— Ося, не надо никакого жребия. Я так пойду, без жребия.

Яша махнул рукой:

— Брось, цапля! Тебя по дороге лягушки съедят.

— Все равно я пойду, — ответил тот.

Оська задумался. Саша, бледный, похудевший за этот день, стоял перед ним и ждал.

— Хорошо, — сказал Оська. — Иди.

— Во! Правильно! — одобрил Тимоша. — И знаешь чего, Ивушкин? Ты по этой дороге не иди, а иди лесными тропинками, так ближе. Как дойдешь до первой тропки, направо сверни. Я тебе сейчас план нарисую. Километра на два ближе. Ладно? Нам бы нужно было так итти, да я во-время не вспомнил.

Мы знали, что поезд на Энск идет один раз в сутки — вечером, но никто не знал точно, когда он приходит в Раздолье. Поэтому Саша немедленно отправился в путь, запасшись Тимошкиным планом.

Под высоким бугром, у самой реки, мы зажгли костер, напекли картошки и, поужинав, стали отдыхать: кто лежал, кто сидел на постелях из мелких веточек и травы.

Совсем стемнело, а луна еще не взошла. Только ближайшие спутанные ветки завала, чуть краснея, выделялись из темноты, освещенные огнем. И оттого, что свет на них все время дрожал и двигался, казалось, что за ветками кто-то шевелится.

Мы затихли, вглядываясь в темноту за костром, прислушиваясь к шорохам в лесу да всплескам в реке.

— Сколько здесь народу погибло, в этом лесу! — сказал наконец Толя.

Все придвинулись ближе к огню. Андрюшка, сидевший обхватив руками колени, пристально посмотрел налево, потом уставился на нас круглыми глазами:

— Товарищи! А что, если… А что, если в этом самом лесу сейчас прячутся диверсанты?

— Чего ты выдумываешь!

— Откуда они могут взяться, диверсанты?

— А вот откуда. Были здесь бои. И вот какой-нибудь полковник фон Шмидт вызвал к себе лейтенанта фон Шульца и сказал: «Герр лейтенант фон Шульц, мы должны отступать отсюда. Возьмите радиопередатчик, спрячьтесь в лесу в глубокой землянке и сидите в ней, пока не кончатся бон. А когда русские займут эту территорию, выходите по ночам из землянки и ведите шпионскую и диверсионную работу».

— Ага! — сказал Тимоша. — И, может быть, сейчас этот лейтенант фон Шульц сидит в завале и подглядывает за нами.

— Что ж, конечно, все может быть, — сказал Оська. — Я, например, знаю несколько случаев, когда ребята ловили диверсантов. Двух девчонок даже наградили за это.

Он рассказал нам несколько историй о диверсантах.

После Оськи стал рассказывать Андрей, а за ним — Тимошка.

Большая розоватая луна выползла из-за верхушек елей и отразилась в реке. От костра остались одни красные угли, но никто не шел за топливом.

Подавшись вперед, дрожащим голосом Тимошка говорил:

— …Вдруг видит: дверь склепа открылась, и из нее — раз! — и вышел человек, а потом — раз! — и еще человек…

От волнения у завснаба нехватило дыхания, и он умолк. Мы сидели не шевелясь, боясь оглянуться через плечо. И как раз в этот момент где-то недалеко за нашим бугром раздался странный короткий звук:

— Пчхи!

Тут уж мы и дышать перестали.

— Пчхи! — послышалось опять.

Андрей стал на колени и вытянул шею:

— Слышите?

Тимошка поднялся на четвереньки:

— Чихает кто-то?..

Оба они поползли по склону бугра, замерли, вглядываясь в темноту, и вдруг разом прыгнули чуть ли не в самый костер.

— Че-ло-век! — прошептал Андрюшка страшным шопотом.

— Где человек?

— Какой человек?

— Там, на лужайке, человек. И идет прямо сюда!

Через секунду вся наша экспедиция осторожно выглядывала из-за бугра.

По лужайке, отделявшей нас от дороги, действительно шел человек, высокий, в темном пальто и темной шляпе с полями. Он шел медленно, часто останавливаясь, словно прислушиваясь.

— Не здешний. Да? Глядите, как блуждает! — шепнул Тимошка.

Недалеко от бугра человек опять остановился. Когда он поворачивал голову, под полями шляпы поблескивали очки.

— Высматривает! Ой, ребята, высматривает что-то! — так и зашелестело вокруг меня.

Вдруг человек повернулся и пошел обратно к дороге.

Тут я заметил, что Тимошка совсем выполз на бугор, а Андрей уцепился за его ногу:

— Дурак! Куда ты? Что ты делаешь?!

— Пусти! Выследить его надо! Выследить!.. Пусти!

Завснаб вскочил на ноги и пустился вслед за незнакомцем. Он бежал по освещенной луной лужайке, низко пригнувшись, прячась за мелкие кустики, иногда бросаясь животом в траву. Но ему не повезло: человек неожиданно обернулся, шарахнулся в сторону и остановился, а Тимошка, словно заяц, присел в нескольких шагах от него.

Мы лежали ни живые ни мертвые.

Но вот человек что-то сказал.

Медленно, как видно с большой неохотой, завснаб приблизился, поговорил о чем-то с незнакомцем и со всех ног побежал обратно к нам.

— Станцию спрашивает! — прошептал он, съезжая на корточках с бугра.

— Какую?

— Железнодорожную!

— А ты?..

— Сказал, что сам туда иду. Только вот с ребятами попрощаюсь.

— Ты спятил! Зачем?

— Чтобы он не ушел. Знаете что? Я его сейчас заговорю, а вы подкрадитесь и наваливайтесь на него со всех сторон.

— Хорошо?

— Так и сделаем!

— Бросьте вы — «так и сделаем»! — сказал Яшка. — А ну как это честный человек?

— «Честный»! Хорош честный! Видели, как он от меня шарахнулся?

— И ты бы шарахнулся, если б к тебе подкрались.

— А станция! Зачем ему станция? Поезда теперь до завтра не будет.

— Документы проверить — и всё! — предложил Анатолий.

— Да! А он тебя хватит по голове — и поминай, как звали!

— Придумал! — сказал Оська. — Ребята, главное — спокойствие. Это, может быть, обыкновенный гражданин, а может быть… сами знаете кто. Станцию ему показывать нельзя. Там сейчас только телефонист да дежурный. Сделаем так: Тимошка скажет, что поведет его на станцию, а сам отведет его в обратную сторону, хоть бы в Пичужки. Мы незаметно следуем позади. В случае чего — окажем помощь. В Пичужках сдаем в поселковый совет. Там проверят документы…

— А если это не диверсант?

— Ну и что ж! Пусть лучше честный человек пройдет лишние три километра, чем шпион останется на свободе.

— Ага, верно! Факт, диверсант! Страшенный такой. Голос хриплый… Прощайте, ребята! В случае чего… Ладно уж… Эх!..

Тимошка вздохнул и убежал.

— Возьмите топоры, пилы спрячьте? Без команды не вылезать! — шопотом распорядился Оська.

Вооружившись, мы снова легли, выглядывая из-за бугра.

— Пойдемте, дяденька. Я уже! — сказал Тимошка.

Вместе с незнакомцем он скрылся в лесу.

— Вперед! — скомандовал председатель.

То ползком, то бегом пересекли мы лужайку. Прячась за деревьями, спотыкаясь о пни и поваленные стволы, пошли гуськом вдоль дороги. Все молчали. Временами слабо поблескивали лезвия топоров.

Мы не видели шедшего впереди завснаба. Но он нарочно очень громко задавал «диверсанту» всякие каверзные вопросы.

— Вы, дяденька, наверное, не здешний? Да? — так и звенел его голос в темном лесу.

Мы не слышали, что отвечал «диверсант», а близко подходить боялись: под ногами то и дело хрустели ветки.

— Как же это такое: вы говорите, что сами из Энска, а здешних мест не знаете?

— Гу-гу-гу-гу… — доносилось в ответ.

Скоро мы свернули на еще более темную тропинку, уходившую влево.

Мы поняли, что незачем прятаться за деревьями, когда и так в пяти метрах ничего не видно. Ветки перестали трещать под ногами. Можно было ближе подойти к Тимошке и «диверсанту».

Тимошка долго молчал. Потом с расстановкой, коварным тоном спросил:

— Та-ак, дяденька… Значит, вы, дяденька, из Свердловска недавно приехали? Интересно, где это такое Свердловск?

Тут впервые мы ясно услышали голос незнакомца:

— На Урале. Пора бы знать!

Этот голос, глухой и ворчливый, я где-то уже слышал. Во многих книжках герои встречают подозрительных незнакомцев со знакомым голосом, и всегда из этого выходит что-нибудь особенное. У меня ноги ослабели от волнения. А тут еще Оська почему-то вцепился мне в руку выше локтя и крепко сжал ее.

— Н-нда!.. — протянул Тимошка. — Прейхен зи дойч?

— Не «прейхен зи дойч», а «шпрехен зи дойч»! — проворчал «диверсант».

— Странно! — тихонько забормотал председатель. — Знаете, товарищи… Удивительно знакомый голос!

— Да ну-у?

— Чей?

— Знаете… Я, конечно, может быть, и ошибаюсь, но только этот голос… он очень похож на голос нашего соседа.

— Инженера? — сразу вспомнил я.

Оська утвердительно кивнул головой.

Долго после этого мы шли молча, прислушиваясь к разговору Тимошки с незнакомцем, который хмуро, неохотно отвечал на вопросы завснаба. Мы узнали, что он ездил в Пичужки, где лесопилка готовила большую партию досок для Дома культуры, что доски оказались отличного качества, но что в этом мало толку: нехватает транспорта для их доставки.

Тимошка еще раз попытался поймать незнакомца.

— Странно! — сказал он. — На всяком строительстве бывает отдел снабжения, а вы сами поехали за досками!

— Я не могу ждать, когда снабженцы вернутся из командировок, — ответил инженер.

Тимошка перестал расспрашивать. Как видно, он тоже все понял и приуныл.

— Влипли! — вздохнул Яшка.

Я тронул председателя за плечо:

— Ося, чего уж там!.. Скажи ему!

— Ну как я ему скажу? Ты подумай, как я ему скажу! Уже километра два прошли!

Лес кончился. Потянулись сизые от света луны, словно дымкой затянутые поля. Стоило Оськиному соседу оглянуться, и он заметил бы нас. Но никто теперь не думал об этом. Мы плелись со своими топорами, еле передвигая ноги, чувствуя себя в таком идиотском положении, в каком еще никто из нас не бывал.

Тимошка некоторое время тащился молча рядом с инженером. Потом мы заметили, что он начал постепенно отставать от своего спутника. Вот он остановился… Вот принялся тихонько-тихонько пятиться назад… Не тут-то было! Инженер оглянулся.

— Вы что? — спросил он басом.

Стоя среди дороги, завснаб похлопывал себя руками по бедрам и молчал.

— Что у вас там?

— Дяденька!.. Дяденька, я вас не туда завел, — громким, каким-то отчаянным голосом сказал завснаб.

— Гм! Как не туда завели?

— Я… я нечаянно вас завел. Потому что мы приняли вас за подозрительную личность и завели…

— Чудак! — пробормотал Андрей. — Сказал бы, что с дороги сбился.

То идя бочком, то пятясь задом, завснаб отступил к нам.

— Ребята! Знаете, какое ужасное, роковое совпадение… — начал было он.

— Знаем. Помолчи! — оборвал его Яшка.

Все увидели, что инженер тоже приближается к нам.

— Не понимаю, что вы говорите, — гудел его бас: «куда-то завели», «подозрительная личность»… Что все это… Гм!

Он остановился в нескольких шагах, оглядывая сквозь очки всю нашу вооруженную команду.

Яшка вытолкнул Оську вперед.

Держа в опущенной руке топор, председатель постоял молча перед инженером и наконец выдавил:

— Здравствуйте, товарищ Ковчегов…

— Здрав-ствуй-те! — настороженно произнес инженер.

— Товарищ Ковчегов, вы меня не узнаете?.. Я Ося Димин… В одной с вами квартире… Товарищ Ковчегов, мы перед вами извиняемся, потому что получилась большая ошибка. Мы…

Оська долго и путано объяснял, в чем дело. И все это время инженер Ковчегов молчал. Высокий, сутулый, он стоял, глубоко засунув руки в карманы пальто, и смотрел сверху вниз на маленького Оську. Молчал инженер и когда председатель кончил свои объяснения. Он расстегнул пуговицы пальто, извлек откуда-то большие часы, послушал, как они тикают, и долго рассматривал циферблат.

— Безобразие! — сказал он медленно, пряча часы обратно. — Безобразие!

— Товарищ Ковчегов, мы же… вот честное слово, мы же не из хулиганства! — сказал Тимошка. — Вот мы сейчас все вас на станцию проводим. Верно, ребята?

Инженер медленно застегивал пуговицы на пальто.

— Далеко отсюда до станции? — спросил он, ни на кого не глядя.

— Нет, товарищ Ковчегов, не очень чтоб далеко. Оттуда, где мы с вами повстречались, километров шесть, а отсюда — восемь, ну восемь с гаком.

— Опоздал на поезд! Четверть десятого.

— Так на поезд вы все равно опоздали. Он, небось, часов в семь отходит.

— В десять пять отходит.

Помолчали. Тимошка пробормотал, что если пошибче бежать, то еще, может, поспели бы. Но инженер только засопел в ответ:

— Где дорога на Пичужки?

Мы сказали, что эта дорога ведет в Пичужки.

Ковчегов сунул руки в карманы пальто.

— Бе-зо-бразие! — прогудел он, уставившись очками в землю. — Безобразие! Издевательство над пожилым человеком. — И, повернувшись, он побрел от нас в сторону Пичужек, шаркая ногами по земле.

С минуту мы смотрели ему вслед. У всех были грустные лица. Тимошка то сдвигал на затылок кепку, то натягивал ее на лоб. Оська задумчиво постукивал ногтем большого пальца по зубам. Вдруг он весь напружился, посмотрел на нас, открыл было рот, закрыл его, пригнулся и, словно бегун на короткую дистанцию, помчался за удаляющимся инженером.

Долго мы напрягали глаза и вслух гадали, о чем говорит наш председатель с Ковчеговым. Наконец все увидели, что Оська идет обратно, и идет не один: за ним следует инженер.

Никогда я не видел у Оськи такой веселой физиономии.

— Вот и всё! Я все уладил. Товарищ Ковчегов поедет с нами на плотах и приедет в город раньше, чем с завтрашним поездом.

Все пришли в восторг. Все хвалили председателя. Только одни инженер был угрюм.

— Гм! Что, собственно, за плоты? Сомнительно, знаете ли, чтобы на них быстрей.

Мы хором стали расхваливать плоты и уверяли инженера, что в один миг домчимся на них до города, словно это были не плоты, а скоростные глиссеры. Инженер подумал и пробормотал, что «пожалуй, больше ничего не остается».

Тимошка и Андрей побежали вперед — разводить костер, а мы, окружив товарища Ковчегова, словно свита сказочного принца, повели его на стоянку. Всю дорогу Яшка накручивал ручку своего прожектора, свети им под ноги инженеру.

У костра товарищ Ковчегов очень внимательно осмотрел приготовленную для него постель и только после этого сел на нее. Мы ухаживали за ним изо всех сил: Тимошка налил из котелка в кружку горячего чая, Андрей обтер и положил на газету перед инженером с десяток печеных картофелин, я добавил пару свежих огурцов. Товарищ Ковчегов извлек из кармана сверток, развернул три бутерброда с маслом, один из них взял себе, а два протянул Оське:

— Угощайтесь. Делитесь. Чем могу.

Мы поблагодарили и отказались. Поужинав, товарищ Ковчегов снял шляпу, подстелил под голову кашне и лег спитой к огню.

Мы сидели тихо и некоторое время не могли понять, спит инженер или нет. Он начал было похрапывать и вдруг громко сказал: «Удивительно! Чорт знает что такое!» Похрапел еще немного, повернулся на спину и проворчал: «Формализм!»

Наконец мы поняли, что это он во сне. Оська отполз в сторону и поманил за собою нас.

— Здорово? — прошептал он.

— Здорово!

— Знаете, ребята, что это значит? — сказал Андрюшка, подняв указательный палец. — Это значит, что теперь он наш.

— Ага! Теперь его только сагитировать… Оська, ты завтра с утра валяй агитируй его, а мы будем работать.

Но председатель ответил, что агитировать он будет, когда мы приедем в город и у инженера исправится настроение.

Мы решили не спать и с зарей начать работу. Рассвет приближался. Небо над нами было еще темное, с яркими звездами и Млечным путем, но на востоке оно уже стало светлозеленым, и на этом посветлевшем куске резко выделялись черные ели.

— Опять подгорело! — огорченно пробасил во сне инженер.

Глава X. Путевой дневник Осипа Димина

Часам к девяти (вместо семи, по нашим расчетам) все двадцать бревен были готовы, еще часа полтора мы возились по пояс в воде, увязая ногами в тине, подгоняя тяжелые бревна друг к другу. Связанные веревками плоты получились хлипкими, каждое бревно болталось отдельно от остальных, но мы были довольны.

Мы всем вообще были довольны: и тем, что солнце успело обжечь нам спины, и тем, что от холодной воды кожа наша стала синей и пузыристой, как у общипанных кур, и тем, что все перемазались клейкой смолой и ободрались о многопудовые бревна, которые, стукаясь между собой в воде, всегда готовы были отдавить нам руки. Никому не хотелось спать, может быть от холодной воды, может быть от пахучего лесного воздуха.

Но вот у Гаврилы Игнатьевича (так звали инженера) настроение было неважное. Он встал рано и сразу насупился, узнав, что плоты еще не готовы, что их еще нужно вязать.

Он не спрашивал, зачем нам бревна, и мы ему ничего не говорили. Сняв пальто и шляпу, оставшись в темносером костюме, он то стоял неподвижно, исподлобья следя за нашей работой, то прохаживался по берегу, по-стариковски сгибая ноги и поглаживая рукой поясницу.

Но вот два плота были готовы. Капитаном большего из них мы выбрали Яшу, капитаном меньшего — Тимофея, который утверждал, что имеет большой опыт мореходства, потому что всю весну 1941 года плавал на оторванных воротах в Ершовом пруду.

Он назвал свой плот «Таран», а плот Яшки, на котором должен был плыть командир эскадры Оська, стал называться флагман «Варяг».

Яшка втащил на флагман большой чурбан — сиденье для инженера — и обратился к Гавриле Игнатьевичу:

— Пожалуйста, садитесь!

Инженер подвигал усами, помолчал.

— Не знаю… Пожалуй, мне все-таки лучше поездом. Я предполагал, что это действительно плоты, а это, знаете ли… — И он потрогал ногой крайнее бревно.

Мы принялись убеждать его, что плот очень прочный, что он лишь с виду такой хлипкий и что мы доплывем на нем до города часам к двум-трем дня.

Ковчегов постоял в раздумье и ступил на плот, который так и заходил ходуном. Ворча что-то себе под нос, инженер постелил на чурбан свернутое пальто и уселся на него, держа спину прямо и положив ладони на острые колени.

Все мы, вооруженные шестами, разместились на плотах.

— Давай отвязывай! — скомандовал Яшка.

Я отвязал веревку от куста, к которому был привязан «Варяг».

— Отдать концы! — закричал Тимошка.

Мишка Арбузов проделал то же на «Таране», стоявшем впереди.

— Толкани его на середку! — сказал капитан флагмана.

— Пр-раво руля, бом-брам!.. Пр-раво на борт! — завопил Тимошка.

Мы оттолкнули плоты от берега.

— Пошел помаленьку!

— Машина, полный вперед! Рр-руль под ветер!.. Оськ! Товарищ адмирал! Какой курс держать?

Оська достал компас и справился по нему, в какую сторону течет река.

— Курс норд-норд-ост!

— Есть курс норд-норд-ост! Самый полный вперед!

Мы заработали шестами, подгоняя плывшие по течению плоты. Сначала они плохо слушались нас: то становились к течению боком, то шли кормой вперед, то вдруг утыкались в берег, но скоро мы научились ими управлять. Плоты прибавили скорость, и листья кувшинок, росшие у берегов, ветки деревьев над нашими головами быстро поползли назад.

Сначала мы все, вплоть до адмирала, отталкивались шестами, но потом решили разбиться на смены. Пока одна смена отбывала вахту, свободные члены команды лежали на теплых клейких бревнах, между которыми хлюпала вода, и смотрели на дно мелкой речки, где бесшумно и, казалось, очень быстро проносились мимо темные коряги, вспыхивали и гасли белые половинки ракушек и бросались в стороны от плота едва заметные стайки рыб.

Однако Оська недолго дал нам бездельничать. Он придумывал множество всяких штук, которые мы должны были проделывать, чтобы как следует изучить речку Уклейку и потом опубликовать результаты научных трудов экспедиции в «Пионерской правде».

— Извиняюсь, Гаврила Игнатьевич! Лайте, пожалуйста, на минуту ваши часы, — обратился Оська к инженеру.

— Гм! Собственно, зачем вам часы?

— Скорость течения измерить. И скорость движения плота.

Гаврила Игнатьевич достал часы, но Оське их не дал.

— Часы эти, знаете ли, мне очень дороги. Скажите, когда будет нужно, я замечу время. А в руки… Гм! Не хотел бы.

Я читал, что лаг — это инструмент, который укрепляется на корме судна для определения скорости хода. Но Оська предложил мне самому сделаться лагом особой конструкции. Вернее, даже не лагом, а только одной его деталью.

Он достал катушку с ниткой, надел ее на палочку, чтобы она свободно вертелась, а конец нитки дал мне:

— Прыгай в воду и стой неподвижно!.. Гаврила Игнатьевич, засеките, пожалуйста, время, когда он прыгнет, и через пятнадцать секунд скажите «стоп»… А вы шестами не толкайтесь! Сейчас мы измерим только скорость течения.

Я бултыхнулся с кормы и стоял по пояс в воде. Нитка начала разматываться с катушки. Когда инженер сказал «стоп», я отпустил ее конец и, бегом догнав плот, взобрался на него. Оська измерил отмотавшуюся часть нитки и после долгих вычислений объявил:

— Скорость течения в этом месте 3781,9 метра в час.

После этого адмирал приказал снова работать шестами. Он стал измерять скорость хода «Варяга» при работе одного мотора (шеста) и при работе двух моторов, и не просто скорость, а скорость среднюю и предельную. Я прыгал, прыгал, весь посинел и наконец влетел в глубокий омут и чуть не утонул, потому что плаваю неважно.

Все, конечно, очень перепугались, увидев, что «лаг» исчез под водой и долго не появляется. Выбравшись из ямы, я увидел, что инженер стоит, широко расставив длинные ноги и подавшись туловищем к корме. Когда я взобрался на плот, он снова сел и спрятал часы.

— Однако, знаете ли, довольно! Тут — гм! — и до несчастья недалеко.

Но мы продолжали измерять скорость, вслух отсчитывая секунды, причем «лагом» теперь служили все по очереди, в том числе и адмирал.

Тимошка на своем «Таране» вел промеры лотом, то-есть измерял шестом глубину реки. Оська время от времени садился на чурбак рядом с инженером и делал записи в путевом журнале.

Сначала все шло хорошо. Даже Гаврила Игнатьевич выглядел уже не таким мрачным. Он, правда, ничего не говорил, но внимательно следил за всем, что мы делали, поворачиваясь всем туловищем то к одному, то к другому из нас, и пристально разглядывал каждого сквозь овальные очки. Иногда он хмыкал и потирал ладонями колени.

Однако наше плавание оказалось далеко не таким счастливым, как можно было предполагать. Вот записки из путевого журнала нашего начальника экспедиции. Написанные огрызком карандаша в тетрадке, пропитанной соленой морской[1] водой, они представляют для историков очень ценный документ.

Путевой журнал

29 мая 1943 года. 12 часов пополудни. Курс прямо на зюйд. Скорость течения 3518 метров в час. Скорость хода 5202 метра в час. Глубина фарватера от 50 до 120 сантиметров.

Берега лесистые. Настроение команды и пассажира бодрое.

13 часов. Курс норд-вест. По моим подсчетам, пройдено уже около двенадцати километров, но пока не замечено признаков близости города. Места незнакомые.

13 час. 35 мин. Курс прямо на ост. Лесистая местность кончилась. Плывем среди полей. Никаких признаков жилья, за исключением нескольких деревень на горизонте.

Испытываем жажду, но не рискуем пить сырую воду из-за борта. Ширина реки увеличилась втрое. Промеры лотом показали, что глубина не выше колена, а во многих местах — по щиколотку.

14 час. 15 мин. Курс норд-норд-ост. Произошло знаменательное событие. С борта «Тарана» раздался крик: «Человек!» На невысоком холме левого берега все увидели одинокую человеческую фигуру. Человек сначала стоял не шевелясь, наблюдая наши суда в бинокль, потом, с криками и размахивая руками, побежал к воде. Он оказался участником экспедиции Александром Ивушкиным. Идя по плану, нарисованному вчера капитаном Садиковым, он сбился с пути, всю ночь проблуждал в лесах и с рассветом достиг реки. Несмотря на голод и усталость, он решил выполнить свой долг до конца и итти по берегу к городу, чтобы предупредить родных и близких о задержке экспедиции. Это доказывает твердость его характера, но нам от этого не легче. Настроение команды упало. Все боятся, что задержка экспедиции вызовет в городе панику.

Ивушкина приняли на борт «Тарана». Он очень отощал и испытывает муки голода. Увы! У нас нет больше ни крошки продовольствия.

15 час. 5 мин. Курс зюйд-зюйд-вест. Пришлось пожертвовать ниткой для лага и сделать из нее лески для удочек. Крючками служат булавки, насадкой — мухи.

Время неизвестно. Курс норд. Не решаюсь спрашивать пассажира Ковчегова, который час, так как у него сильно испортилось настроение. Пассажир Ковчегов утверждает, что мы его завезем «чорт знает куда», потому что река очень извилистая.

Вся команда находится в тревоге. Курс беспрестанно меняется. Пройдено уже километров двадцать пять, но признаков города не видно и места попрежнему незнакомые.

Время неизвестно. Курс зюйд-зюйд-вест. Поймали одного пескаря. Изжарить его не на чем, разводить костер на берегу не имеет смысла. Капитан Садиков перебежал по реке на флагман, разделил пескаря на десять частей и предложил каждому съесть его сырым, утверждая, что всем путешественникам приходится питаться сырым мясом. Он предложил пассажиру Ковчегову самый большой кусок, но тот попросил оставить его в покое.

Другие члены команды тоже отказались от пищи. Капитан Садиков съел все сам.

Приблизительно через пять минут. Курс норд-вест. Вяжу на берегу деревню, сожженную фашистами. Одни только печные трубы да возле них — землянки. Но кое-где уже строят дома.

Отдал распоряжение причалить.

Приблизительно через полчаса. Курс опять зюйд. Продолжаем путь. Положение угрожающее. Деревня называется Ивановкой. Жители ее сообщили нам, что отсюда до города сушей двадцать семь километров, а сколько водным путем — неизвестно. Пассажир Ковчегов решил было итти на железнодорожную станцию, но оказалось, что до нее отсюда тридцать один километр. Произошел очень неприятный разговор с пассажиром Ковчеговым. Он сказал, что его теперь привлекут к ответственности за прогул и что нужно выжить из ума, чтобы на старости лет связаться с такими людьми, как мы. Он решил итти пешком в город. Капитан Садиков сказал пассажиру Ковчегову, что он не дойдет голодный и что пусть он лучше останется на плоту, так как плоты будут плыть всю ночь и к утру все-таки должны прибыть в город. Пассажир Ковчегов ничего не ответил, но на плоту остался.

Наблюдаю заход солнца. Снова плывем в лесистой местности. Ширина реки шесть-семь метров. Небо заволакивается тучами. Положение отчаянное. Большинство членов команды, измученные бессонной ночью и голодом, спят. Капитана Садикова сразило желудочное заболевание. Он командует «Тараном», лежа на спине и поджав к животу колени.

Солнце зашло. Пишу в сумерках. Все небо в тучах. Все спят, кроме капитанов, пассажира и меня. «Таран» плывет впереди, никем не управляемый. Капитан Садиков временами издает стоны, но не теряет бодрости духа. Он утверждает, что все болезни пройдут, как только переварится пескарь.

Пассажир Ковчегов оглашает воздух жалобами. Он говорит, что если бы он смог добиться в Пичужках транспорта для досок, то его опоздание на сутки можно было бы оправдать, но сейчас он возвращается ни с чем.

…Только что посоветовал ему доставить доски водным путем. Он как-то странно посмотрел на меня, ничего не ответил и впал в глубокую задумчивость.

Явно приближается шторм. Почти ничего не видно. Необходимо разбудить команду.

Совсем темно. Шторм вот-вот разразится. Слышу могучие раскаты грома. Вся команда работает. Флагман несется по очень узкому фарватеру со скоростью четырех-пяти узлов.

Капитан Садиков, превозмогая страдание, тоже принял меры: «Таран» ушел далеко вперед и скрылся во мраке. Пишу, стоя рядом с капитаном Кривохижа, на самом носу корабля, при свете прожектора, который хоть и очень слабо, но освещает нам путь. Фарватер узкий и опасный. Много подводных рифов (коряг). На «Таране» нет прожектора. Боюсь, что с ним произойдет ава…

Глава XI. Водный путь из Пичужек в Энск

На этом путевой журнал начальника экспедиции обрывается. Флагман налетел на что-то и резко остановился. Оська со своим дневником и Яшка с прожектором очутились в воде.

Ни фонаря, ни тетради они не потеряли. Но у динамки намокла обмотка, и она вышла из строя.

— Ничего! — бодро сказал адмирал, влезая на плот. — Пойдем в темноте. Слышите, как громыхает?.. Полный вперед!

Он сунул раскисший дневник в полевую сумку. Мы налегли на шесты, но плот не двинулся с места, а только повернулся.

— Крепко засел! — проворчал Яша. — Раздевайтесь!

Вся команда разделась и спрыгнула в темную воду.

Мы забыли про голод, про усталость — такая была кругом грозная и мрачная обстановка. Стоял кромешный мрак. Лишь когда сверкала молния, мы видели узкую полоску неба в низких тучах, ветки огромных ветел, висящие над головами, да темные заросли на берегу. Место было довольно глубокое — мне по грудь, и казалось непонятным, что задерживает «Варяга».

Мы кричали, толкали плот, раскачивали его. Даже инженер как-то оживился и встал со своего чурбана:

— Гм, поистине загадочный случай! Может быть, мне сюда перейти? Тогда тот край подымется…

Но мы уже нащупали корягу, торчащую из глубины, и наконец освободили флагман. Взобравшись на палубу, команда надела сухое платье. Только адмирал с капитаном остались мокрыми после купанья.

— Этак, знаете ли, простудиться можно, — сказал Гаврила Игнатьевич.

— Ничего! Сейчас все вымокнут под дождем. Полный вперед! Нужно догнать «Таран».

Оська был прав: скоро мы чуть не захлебнулись — такой на нас обрушился водопад. Узкая речка то и дело сверкала голубыми вспышками. Наверху гремело и рокотало, словно заградительный огонь зениток. Шум ветра и дождя походил на шипящий свист несущихся в небо снарядов. Фыркая и чихая, мы торопливо, вслепую ковырялись в воде шестами. И вот тут-то сквозь шум, грохот и плеск все услышали громкий бас:

— Гм! А вы знаете, это мысль!

— Что-о? — прокричал Оська недалеко от меня.

— Я говорю: это хороша я мысль, знаете ли… доставить доски из Пичужек водой.

Блеснула молния. Я увидел застывшие в разных позах фигуры ребят между светлыми нитями дождя. Через секунду где-то рядом так грохнуло, что, казалось, весь плот подпрыгнул.

— Их можно будет связать пачками, знаете ли… штук по пять. А пачки — в плоты… (Снова удар, от которого я чуть не оглох.) Нижний слой несомненно отсыреет, но это неопасно: погода жаркая.

Только Оська изредка растерянно поддакивал инженеру. Нам было не до того…

Гроза быстро прошла. Скоро от шума и грохота остались лишь звук падающих капель с деревьев да глухие раскаты вдалеке.

Промокшие насквозь, мы постукивали зубами.

— Вот, чорт!.. — раздался в темноте голос Тимошки. — Куда они делись? Стоп машина! Готовь причал!

Как видно, его пескарь уже переварился.

Мы окликнули «Таран» и тоже пристали к берегу. Плыть ночью в мокрой одежде было слишком холодно. Гаврила Игнатьевич первый сказал, что нужно развести костер.

Мы высадились на берег. И тут нам здорово повезло.

За деревьями раздался рев и вой автомобильного мотора. Мы пошли на этот звук и увидели пятитонку, застрявшую в грязи на проселочной дороге, а возле нее двух красноармейцев. С четверть часа мы помогали шоферу, рубя топорами слеги и подсовывая их под колеса. Когда же машина выбралась из грязи и ушла, вся наша экспедиция вернулась к реке в самом прекрасном настроении. Гаврила Игнатьевич держал в руках фетровую шляпу, полную грязной картошки, и гудел:

— Поразительная удача! Просто поразительная!

Столько же картошки было в кепке у каждого из нас. А у Якова в кармане лежали еще десять кусочков сахару. Их почти насильно сунул ему шофер, узнав, что мы не ели с утра.

На берегу, под густыми деревьями, нашлось сухое место для костра. Хворост, смоченный коротким ливнем, подымил, пошипел и наконец разгорелся ярким пламенем, и от всех участников экспедиции пошел пар.

В ожидании, пока наберется достаточно золы, чтобы печь картошку, мы держали над огнем промокшие пальто, подставляли к огню спины, бока и ноги и болтали так, словно не было бессонной ночи, целого дня голодовки и работы шестами.

— Теперь, Гаврила Игнатьевич, вы покушаете, обсохнете — и можно в город пешком, — говорил Тимошка.

Мы от шофера узнали, что до Энска по дороге не больше десяти-одиннадцати километров.

Товарищ Ковчегов сидел у костра, подставив к огню ноги.

— Гм!.. Нет. Пожалуй, лучше остаться. Полезно, знаете, лично проследить характер реки. К тому же завтра воскресенье.

Мы объяснили Тимошке, что Гаврила Игнатьевич собирается сплавлять доски по реке. Завснаб пришел от этого в телячий восторг, стал кричать, что это уже второй случай, когда взрослые перенимают его методы работы, я заявил, что если товарищу Ковчегову нужно, то строительство выделит ему рабочую силу для доставки досок.

— Гм! Благодарствуйте, — медленно сказал инженер. — А что это за строительство?

— Восстановление школы-семилетки. Знаете, которая сгорела.

— Угу! Сомнительно только, чтобы ваше руководство согласилось выделить рабочую силу. Вы какого ведомства?

— Да мы райкома комсомола ведомства. И все наше руководство тут: Оська — председатель, Яша — главный инж… ну, словом, вроде прораба, а я — завснаб.

Товарищ Ковчегов пристально посмотрел на Тимошку:

— Так-так! Значит, у школы небольшие повреждения?

— Вся насквозь сгорела. Только стенки остались.

— Гм!.. Ну, а техническое руководство кто у вас осуществляет?

— Вот в том-то и дело. Гаврила Игнатьевич, самим приходится осуществлять! Мучаемся, мучаемся, работаем, работаем, а руководства нет.

Андрюшка поднял глаза к деревьям, вздохнул и сказал:

— Да, товарищи! Если бы хоть какой-нибудь инженер согласился нами руководить! Хоть часочка по два в день. А то мучаемся, мучаемся…

Он опять принялся глубоко вздыхать, но тут Оська стал ползать за спинами у ребят и толкать их в бока.

— Бросьте свои намеки! — шептал он. — Рано еще. Познакомимся поближе, тогда уж наверняка!

Мы переменили разговор. У каждого мальчишки есть что рассказать у костра, пока печется картошка и закипает вода в котелке. Пошли рассказы о приключениях в пионерских походах, о происшествиях в деревнях, куда ребята ездили помогать колхозникам, о всяких случаях в эвакуации и во время боев за Энск.

Оська поведал о том, как у него вспыхнул в мешке самодельный, изготовленный с бертолетовой солью порох, когда он ехал под лавкой из Свердловска на фронт. А Тимошка рассказал о том, как во время первой воздушной бомбежки Энска он тайком от матери выбрался из убежища и пошел в штаб МПВО — просить, чтобы его приняли связистом. Боясь осколков зенитных снарядов, он надел на голову глиняный горшок. По дороге горшок съехал завснабу на лицо до самого подбородка, и как ни бился Тимошка, ему не удалось освободиться: мешали нос и уши. Была ночь, кругом грохали фугаски и визжали зажигалки, и Тимофей возился на пустой улице со своим горшком и даже колотился головой о стену дома. Потом его нашли санитары, отвели домой и там распилили горшок…

Картошка испеклась, вода вскипела. Все занялись едой.

Держа в одной руке дымящуюся картофелину, инженер жевал так, что усы его ходуном ходили под носом. Съев с десяток картошек, он обтер усы, взял кружку с кипятком и медленно оглядел всех нас:

— Да-а! У меня, знаете ли, был аналогичный случай. Только не с горшком, а с деревянной бадьей…

Мы даже есть перестали, чтобы лучше слышать.

— Как вам известно, существует утверждение, что из глубокого колодца можно днем увидеть звезды. Так вот, мы с братом вознамерились однажды проверить это положение…

— Гаврила Игнатьевич, — сказал Оська, — простите, пожалуйста, что я вас перебил! А сколько лет вам тогда было?

— Сейчас вам скажу… — Инженер откусил кусочек сахару, отхлебнул из кружки и задумался. — Было это в тысяча девятьсот первом году. Сейчас мне пятьдесят четыре. Следовательно, тогда мне было двенадцать, а брату — одиннадцать… Да-а! Пока я садился в бадью, брат кое-как еще удерживал ворот. А спустить меня плавно не смог. Так вот, знаете ли, такова была сила падения, что меня втиснуло в бадью. Плечи, ноги, голова — наружи, а все остальное — в бадье. Из колодца меня тут же извлекли. А из бадьи… знаете ли… Пришлось расшивать бадью.

— Д-да!.. — протянул Тимошка. — Это даже похуже моего. Расшиблись, небось, еще, да?

— Не сказал бы. Кожу на теле содрал, но ушибов не помню.

— А… а звезды так и не увидели? — спросил Саша Ивушкин.

— Звезды? Гм!.. Разумеется, не увидел. Позвольте еще полкружки!

Яшка, Толя и Тимошка вскочили, чтобы налить инженеру кипятку.

— Благодарю!.. — Гаврила Игнатьевич поерзал на месте, усаживаясь поудобней, и забасил уже громче и оживленнее: — А что касается побегов из дому, так в наше время все больше в Америку или в Африку. Разумеется, с тем же результатом.

— Ловили?

— Именно. Меня шесть раз ловили. Впрочем, однажды сами вернулись. У брата зуб заболел.

— Расскажите, Гаврила Игнатьевич!

И Гаврила Игнатьевич начал рассказывать. Странно было думать о том, что вот этот усатый, угрюмый дяденька был когда-то таким же мальчишкой, как мы.

А Гаврила Игнатьевич расходился все больше и больше. Он смотрел куда-то поверх наших голов, и в глазах его, совсем изменившихся, плясали красные искорки от костра, и такие же искорки плясали на стеклах его очков. Он весь как-то распрямился, казалось стал еще больше, чем прежде; все сильнее жестикулировал, и огромные тени его рук метались по соседним деревьям.

— Меня, знаете ли, вся улица боялась! — гудел он громким, гулким басом и рассказывал нам о подкопе под снежную крепость, о войне реалистов с гимназистами, о побегах в Северную Африку для охоты на львов и об исследованиях заброшенных склепов на кладбище, где, по словам суеверных старушек, таились привидения.

Одежда моя высохла. Я совсем согрелся и прилег, чтобы удобней было слушать. Но я слишком недосыпал все эти дни. Уже сквозь дрему до меня донеслось:

— А вот, знаете ли, еще случай… Был на озере, возле которого мы жили, остров. Так вот, мы с братом решили, что он отвезет меня туда и оставит одного дня на три в качестве Робинзона…

И последнее, что я услышал, прежде чем окончательно заснул, был шопот Тимошки:

— Свой! Да, Оська? Он совсем свой!

Проснулся я, когда солнце уже ярко светило. Все ребята еще спали, уткнувшись головами в животы друг другу, а от костра остались кучи золы и черных головешек да чуть заметный синий дымок.

Позади себя я услышал плеск воды и фырканье. Я обернулся. В мелкой речке, погрузившись по горло в воду, сидел Гаврила Игнатьевич. С усов его текла вода, волосы на голове прилипли к вискам и макушке. Он очень походил на моржа. Он посмотрел на меня:

— Присоединяйтесь! Знаете ли, освежает.

Проснулись и остальные ребята. Не разжигая костра, мы позавтракали оставшейся в золе картошкой, а потом Тимофей прокричал все морские команды, и «Варяг» с «Тараном» отвалили от берега.

После купанья Гаврила Игнатьевич остался в трусах. Он только надел на нос очки и повязал голову носовым платком, сделав четыре узелочка по углам.

Он уже не сидел на чурбане, а вместе с нами занимался промерами глубины, определял наглаз ширину реки и все время расхаживал по шатким бревнам.

— Так вы говорите, что до нас с вами никто не использовал эту реку как транспортное средство? Гм!.. Интересно! Возможно, что наша экспедиция действительно принесет реальную пользу. Я, знаете ли, внесу предложение в райсовет.

К полудню лес опять кончился, потянулись луга и поля. В одном месте у берега, среди желтых цветов одуванчика, лежал на боку фашистский танк, и по нему мы узнали знакомые места. До города оставалось не больше двух часов пути. На наших плотах поднялось такое ликование, какое поднималось на старинных кораблях при виде земли. Но оно длилось недолго.

Выйдя из леса, река широко разлилась. Повсюду желтела песчаные отмели, только слегка прикрытые водой. За какие-нибудь двадцать минут мы сели на мель три раза.

Гаврила Игнатьевич, высокий, худощавый, белокожий, вместе с нашей загорелой командой шлепал по воде, стаскивая плоты с отмелей, а когда они плыли, разглядывал реку и озабоченно хмыкал:

— Гм! Да, знаете ли… Можно сказать, решается судьба моих досок. Если эти последние километры непроходимы, то… Гм! Вон опять мель. — Он стал у переднего края плота, нагнулся, держась руками за колени. — Нет, пронесло. А вот слева опять… Правее держите! Право руля!.. Теперь можно полный вперед… А теперь лево руля!

Капитан флагмана Яшка почесал в затылке, озадаченно посмотрел на спину инженера и взял в руки свободный шест. Гаврила Игнатьевич еще ниже наклонился и весь подался вперед:

— Гм! Весьма опасное место! Тихий ход! Право руля! Еще правей!

Мы перестали гнать плот вперед. Теперь отталкивались шестами только те, кто стоял у левого края.

«Ррав!..» донеслось вдруг откуда-то с берега.

Я оглянулся. Над глинистым обрывом вышиной с человеческий рост стоял небольшой, похожий на овчарку пес. Он смотрел на нас и помахивал хвостом. Что-то знакомое почудилось мне в его ушах, из которых одно стояло, а другое висело. Но мне было некогда вспоминать. Гаврила Игнатьевич все время кричал то «право руля», то «лево руля», и мы едва успевали выполнять команду. Пес на берегу попрыгал боком не громким лаем куда-то умчался. В это время шедший впереди «Таран» сел на мель. Нас несло прямо на него.

— Левее! Еще левее! Лево на борт! — загремел Гаврила Игнатьевич.

Мы поняли, что нам грозит: если «Варяг» ударится о Тимошкин плот, он так засалит его на мель, что потом много будет возни. Мы стали отгонять «Варяга» влево, но там тоже оказалась мель.

— Стон! Право на борт! Стоп машина!.. Табань! Табань, говорю!

Мы толкнули плот вправо, потом уперлись шестами в дно, стараясь затормозить. Но течение на мелководье было быстрое. Нас волокло к «Тарану».

— Еще табань! Задний ход! — кричал Гаврила Игнатьевич таким голосом, что у меня отдавалось в темени.

Андрюшка и Оська соскочили в реку, сели на дно и уцепились за корму «Варяга». Но такой якорь не помог — их тоже потащило вперед. В суматохе я заметил каких-то людей на берегу, слышал какие-то голоса, но не обращал на них внимания.

— Чорт знает что такое!.. Полный назад! Полный назад!

Мы были уже в трех метрах от «Тарана». Но тут Тимошкина команда спрыгнула в воду, уперлась в «Варяга» спереди. Мы общими усилиями остановили флагман и осторожно посадили его на мель рядом с «Тараном».

Гаврила Игнатьевич выпрямился и повернулся к нам. Одной рукой он вытирал вспотевший лоб, а другой поглаживал поясницу:

— Да, знаете ли!.. Это была бы катастрофа.

— Осип! Ося! Отзовешься ты наконец или нет! — донесся женский голос с берега.

Все повернули головы. На берегу стояли Анна Федоровна, моя мама, Андрюшкина старшая сестра Вера и Платон Иванович, одетый в длинную толстовку из сурового холста и черные брюки. Он придерживал у носа пенсне.

— Так, так, Николай! — сказала моя мама. — Очень мило! Очень хорошо! — Она достала из кармана жакета платок и вытерла глаза.

— Ну, Адька, теперь тебе дома будет! — сказала Вера, качая головой.

Плот задрожал. Это прыгал на одной ноге Гаврила Игнатьевич, надевая брюки. Лицо и шея его были темнокрасного цвета.

— Иди сюда, негодный мальчишка! — приказала мама. — Похудел-то как за эти дни!

Один за другим мы побрели к берегу получать нагоняй.

— Ну, есть ли у тебя, Осип, что-нибудь, кроме ветра, в голове! — говорила Анна Федоровна. — Милицию на ноги поставили! Весь город в волнении был, пока эта ваша Галина не перестала врать, будто не знает, куда вы делись.

— Нехорошо, голубчики! Очень нехорошо! — твердил Платон Иванович. — Нужно более бережно относиться к своим близким. Особенно в наши тяжелые дни. И к вам, товарищ… простите, не знаю вашего имени и отчества… и к вам обращаюсь. Ну как, в самом деле, можно увозить детей на трое суток, не предупредив об этом родителей! Для меня это в высшей степени странно.

Гаврила Игнатьевич не перешел с нами на берег. Он надел брюки, плотно запахнул пальто на голой груди и хмуро смотрел на нас из-под полей шляпы.

— Да, товарищ Ковчегов! — подтвердила Анна Федоровна. — От кого, от кого, а от вас не ожидала такого легкомыслия. Мы две ночи не спали. А сегодня, вместо того чтоб отдохнуть в воскресенье, прошли восемь километров, разыскивая детей.

Гаврила Игнатьевич сунул руки в карманы пальто, поднял плечи.

— Я никакого отношения к этим детям не имел и не имею, — проговорил он прежним, ворчливым голосом.

Анна Федоровна удивленно уставилась на него:

— Никакого отношения не имеете, а, однако, возите их на этих плотах? Как же это так, товарищ дорогой? А потом, я сама видела, как вот он. Николай, выходил однажды утром из вашей комнаты! Он мне сам тогда сказал, что был у вас по какому-то делу. И, наконец, сейчас…

— Никакого отношения не имел и никакого отношения к этим детям не имею! — уже совсем сердито сказал Гаврила Игнатьевич.

Тут мы все наперебой принялись рассказывать о том, как встретили Гаврилу Игнатьевича в лесу, как приняли его за диверсанта, и как он опоздал по нашей вине на поезд, и как я залез к нему в окно…

Мамы наши сначала слушали серьезно, а потом стали смеяться.

Анна Федоровна то и дело повторяла:

— Только мой Осип может такое выдумать!

А моя мама твердила:

— Это только с Николаем подобное может случиться!

— Нда-с, голубчики! — сказал Платон Иванович. — Все это доказывает, что вы хоть и милейшие люди, но ветра в головах у вас хоть отбавляй. — Он повернулся к Ковчегову: — Вы уж извините нас, товарищ! Совершенно напрасно мы на вас набросились…

— Пожалуйста, — буркнул инженер.

— Ну, хорошо все, что хорошо кончается! — сказала моя мама. — Давайте трогаться в обратный путь.

Анна Федоровна сказала, что нужно сначала отдохнуть, что она уже ног не чувствует. Тимошка предложил всем плыть на плотах, и мы, конечно, поддержали это предложение. Учитель и мамы поколебались немного и согласились, но Вера заявила, что должна доставить Андрюшку домой как можно быстрей, и ушла с ним и очень веселым Корсаром.

Взрослые присели на траву, разулись. Засучив брюки и держа в каждой руке по ботинку, Платон Иванович первым направился к плоту.

— Оригинально! — бормотал он. — Впервые в жизни буду путешествовать подобный образом. Действительно, оригинально!

Мы перенесли на «Таран» чурбан и усадили на него обеих мам. Снять плоты с мели оказалось делом нетрудным. Мимо опять поплыли то глинистые, то песчаные берега, поля картошки, поля ржи и овса, по которым ветер гнал медленную зыбь.

Гаврила Игнатьевич стоял на плоту угрюмый, отвернувшись ото всех. Зато Платон Иванович, как видно, был очень доволен поездкой. Он непрерывно расхаживал по плоту, обо всем расспрашивал, а подойдя ко мне, сказал:

— Ну-ка, голубчик, одолжи на минутку твой шест. Интересно, что у меня получится.

Всех ребят это очень развеселило, и даже Гаврила Игнатьевич, стоявший до сих пор неподвижно, оглянулся на учителя, вынул руки из карманов, заложил их за спину и сказал: «Гм!»

Поработав немного шестом. Платон Иванович вернул его мне и как-то незаметно очутился рядом с инженером.

— Простите, товарищ… ваше имя и отчество? — сказал он, стоя боком к Ковчегову и искоса поглядывая на него.

— Гаврила Игнатьевич.

— Очень приятно! Платон Иванович Кудрявцев, преподаватель литературы.

Инженер что-то буркнул в ответ. Оба помолчали. Учитель достал пенсне из бокового кармана толстовки и начал протирать его платком.

— Если не ошибаюсь, вы, Гаврила Игнатьевич, инженер?

— Инженер.

— Строитель?

— Строитель.

— Так-так!.. — Платон Иванович надел пенсне, но тут же снял его и сунул в карман. — А мне, по правде сказать, даже несколько жаль, что вы не имеете никакого отношения к моим ребятам. Я… Я питал даже некоторые надежды на ваше участие.

— В чем, собственно?

— На ваше участие в восстановлении школы.

— Что-о?! — вскрикнул Оська. — Какой школы?

Платон Иванович улыбнулся:

— Нашей, нашей школы. А какой же, ты думал?

Все побросали шесты. Все окружили Платона Ивановича, засыпали его вопросами. Но он сделал серьезное лицо, захлопал в ладоши, возвысил голос:

— Уважаемые товарищи, приучайтесь вести себя, как цивилизованные люди, где бы вы ни находились: в классе или на плоту!

Мы сразу утихли. Помолчав немного, Платон Иванович серьезно, очень по-деловому заговорил:

— Видите ли. Гаврила Игнатьевич… Группа активистов-пионеров, учеников нашей разрушенной семилетки, задумала несколько фантастическое, на первый взгляд, предприятие: восстановить силами ребят сгоревшую школу. Взялись они за это дело с энтузиазмом. В райкоме комсомола об этом узнали и рассудили так: глушить подобную патриотическую инициативу было бы просто преступно. Вместе с тем ясно, что детям одним подобная задача, конечно, не под силу. Как же быть?.. Детям не под силу, но если взрослые им помогут — родители, сотрудники детских учреждений, комсомольцы, — то это уже будет нечто вполне реальное. Третьего дня в райкоме состоялось совещание инициативной группы родителей, педагогов и комсомольцев, на котором принято решение отстроить школу в этом году, дать детям возможность учиться нормально, а не в три смены.

Теперь уже Платон Иванович ничего не говорил о цивилизованных людях. Никогда я не думал, чтобы пятеро мальчишек могли так громко кричать «ура»! Яков стал на руки и начал болтать в воздухе ногами. На «Таране», шедшем в сотне метров впереди, заволновались. Тимошка принялся смотреть на нас в половинку бинокля. Скоро и с «Тарана» донеслось «ура», и капитан Садиков проделал такую же штуку, как Яшка. Наверное, мамы объяснили там, в чем дело. Сквозь шум и гам я услышал какие-то глухие кудахтающие звуки: это смеялся товарищ Ковчегов.

Но вот все утихли и повернулись к инженеру. Он сразу насупился. Мы ждали. Гаврила Игнатьевич с минуту рассматривал что-то на берегу и шевелил усами:

— Гм!.. А что, собственно, от меня требуется?

— Видите ли, вы человек квалифицированный, строитель. И если бы вы согласились помочь нам своими знаниями, опытом…

Платон Иванович умолк. И опять очень долго молчал Гаврила Игнатьевич.

— Гм!.. Свободное время у меня бывает. Если горисполком не будет возражать… Я, знаете ли, люблю молодежь. Она…

Он вдруг повернулся и с испуганным лицом уставился вниз по течению:

— Табань! Стоп машина! Табань!

Впереди, совсем близко от нас, сидел на мели «Таран». Нас несло прямо на него. Там ругался капитан Садиков, отчаянно суетилась команда и что-то кричали две испуганные мамы.