Невидимое дерево

Глава первая. Шур Шурыч и ворона Розалинда

Посреди площади, которая называлась Круглой, росла волшебная ёлка.

Волшебной она была по многим причинам и прежде всего потому, что была невидимой. Да, да, никто в городе уже много лет не видел ни самого дерева, ни тех вещей, которые, словно Новогодние украшения, висели на его ветвях.

Чего только там не было: зонтики, книги, корзинки, перочинные ножи, валенки, папки для бумаг, галоши, бинокль, картины, домашние туфли… Но больше всего было здесь шляп, кепок, ушанок и музыкальных инструментов — скрипок, флейт, барабанов, гармошек…

Невидимыми были и те, кто жил на ветках этого необыкновенного дерева. А жили на нём два старых приятеля: бывший домовой Шур Шурыч, который теперь поменял профессию и работал, как он утверждал, тренером по храбрости, а также его подружка — говорящая ворона Розалинда. Вот и все, кто жил на этом дереве.

Ворона Розалинда просыпалась раньше Шур Шурыча. Он ещё спал, а она уже отправлялась на поиски потерянных, забытых или просто выброшенных вещей, которые она приносила на ёлку и аккуратно развешивала на ветках. Это было её любимое занятие.

В этот день ворона задержалась дольше обычного и Шур Шурыч волновался.

Он сидел на широком, крепком суку и, приставив бинокль к глазам, внимательно высматривал свою приятельницу, ворча под нос: «И где это её нелёгкая носит… долетается… врежут ей из рогатки и чучело сделают».

Так вот, в это самое время на площади и появились экскурсанты, которые, как известно, люди очень любопытные и которых интересует абсолютно всё.

Экскурсанты расположились рядом с ёлкой, которую они, конечно же, не видели, повернулись к экскурсоводу и стали внимательно слушать.

Экскурсовода звали Ксенья Петровна, в руках у неё была указка, а на носу — большие тёмные очки с зеркальными стёклами, которые делали её похожей на инопланетянку.

— Товарищи, — обратилась экскурсовод Ксенья Петровна к туристам, — мы находимся с вами на площади, которая ещё вчера называлась просто Круглой.

— Неужели она сегодня называется уже Квадратной? — задал вопрос усатый экскурсант в кепке.

Ксенья Петровна этому экскурсанту ничего не ответила. Она на него только посмотрела, но посмотрела так, что тому стало неловко: он покраснел, закашлялся и спрятался за спину другого экскурсанта.

Убедившись в том, что провинившийся осознал свою ошибку и сейчас раскаивается, Ксенья Петровна продолжила свой рассказ.

— Так вот, — сказала она, — с сегодняшнего дня эта площадь будет называться площадью Двух Мастеров…

Честно говоря, Шур Шурыч экскурсоводов недолюбливал, и прежде всего потому, что, приходя на площадь, они обычно говорили: «На этой старой площади нет ничего интересного, поэтому задерживаться здесь мы не будем».

«Ну и не надо, ну и не задерживайтесь, — думал в таких случаях Шур Шурыч, — ну и шагайте с нашей площади. Сами вы неинтересные».

Но сейчас бывший домовой услыхал такое, что сразу отложил в сторону бинокль и стал внимательно слушать, о чём говорит Ксенья Петровна.

А говорила она вот о чём:

— Когда-то давным-давно жили в нашем городе два брата — два мастера.

Старший брат шил шляпы, кепки, колпаки, ушанки — одним словом, головные уборы, как теперь говорят. А второй был музыкальных дел мастером. А ещё жил с ними в доме домовой, и звали этого домового, как гласит легенда, Шур Шурыч…

Теперь-то вы понимаете, почему Шур Шурыч, открыв от удивления и неожиданности рот, стал слушать рассказ экскурсовода Ксеньи Петровны: говорили о братьях и о нём.

— Такое странное имя у домового было потому, — продолжала рассказывать Ксенья Петровна — экскурсовод, — что обычно домовые скрипят или в трубу дуют. А Шур Шурыч любил сидеть под столом и шуршать.

Но братья были, очевидно, люди с крепкими нервами. Я, например, терпеть не могу, когда под столом кто-то шуршит, у меня от этого мигрень начинается, а братья терпели…

«Вовсе и не терпели, им это даже нравилось», — подумал Шур Шурыч, но вслух об этом не сказал. Он даже на Ксенью Петровну не обиделся. Шур Шурыч её простил.

«Главное, — подумал он, — что у неё дикция хорошая, внешность внушительная и слушают её внимательно».

И он тоже стал слушать.

— Более того, — говорила Ксенья Петровна, — братья с этим Шур Шурычем даже советовались. Так, однажды они по его совету возле своего дома дерево посадили. Легенда говорит, что это была ёлка, но вы же знаете, — обратилась Ксенья Петровна к экскурсантам, — что ёлки в наших местах растут плохо и поэтому я думаю, что это была липа…

Тут Шур Шурыч не выдержал и громко сердито сказал:

— Сама ты — липа!

— Кто сказал «липа»? — строго спросила у экскурсантов Ксенья Петровна. — Я спрашиваю, товарищи, кто сказал «липа»? Это ужасно некультурно и, если вы сейчас же не признаетесь, я прекращу экскурсию.

И тут, к удивлению Шур Шурыча, вперёд вышла девочка с рыжими косичками, девочки тоже бывают участниками экскурсий, и сказала:

— Извините, пожалуйста. Я больше не буду. Рассказывайте дальше.

— Очень нехорошо! — сердито сказала Ксенья Петровна. — Пионерка, наверное. Моя дочка никогда бы себе такого не позволила.

Ксенья Петровна поправила очки и продолжила рассказ:

— Посадили братья по совету Шур Шурыча возле дома дерево, и не думали они, что однажды совьёт на нём гнездо необыкновенная птица.

— Соловей, — хором сказали все экскурсанты.

— Нет, товарищи, не соловей.

— Бе-е-е-ркут, — мечтательно сказал усач в кепке.

— И не беркут. На дереве свила гнездо ворона.

— Ворона, — огорчённо вздохнули члены экскурсии, а один из них, всё тот же усач, даже про себя добавил:

— Хоть бы уж попугай, а то ворона…

Но Ксенья Петровна его замечания, к счастью, не услышала и объяснила, почему ворона была необыкновенной птицей.

— Ворона, — сказала она, — была говорящая. И звали её, товарищи, Розалинда. Да, да, не удивляйтесь, именно Розалинда. Более того, она обижалась, если кто-то называл её просто Розой. «Имя — Роза, — говорила она, — больше подходит курам, но никак не такой воспитанной и интеллигентной птице, как я». И, нужно сказать, ворона Розалинда в самом деле была умной птицей. Именно она и посоветовала братьям повесить на дереве скрипки, флейты, гармошки, шляпы и кепки.

«Пусть, — сказала Ворона, — будет это дерево витриной».

Это была дельная мысль. Изделия мастеров теперь были видны издалека, потому что дерево стало самым высоким в городе.

«Вот это точно, — заметил шёпотом Шур Шурыч, — не было и нет дерева выше нашего».

Липа была очень высокой. И это возмутило правителя города, генерал-губернатора.

«Ничего не должно быть выше моего дворца», — рассердился генерал-губернатор и приказал спилить дерево.

«Ничего у тебя, генерал-губернатора, не выйдет. Не отдадим мы тебе наше дерево, — сказал старший брат — шляпных дел мастер и достал заветную шапку-невидимку.

Эту шапку он мастерил долгими зимними вечерами. Все уже давным-давно спали: и младший брат, и Шур Шурыч, и говорящая ворона Розалинда, — а он всё мастерил и мастерил свою волшебную шапку, вышивал на ней таинственные узоры, украшал северным речным жемчугом и красными южными рубинами. Ведь это была не обыкновенная шапка, а невидимка, и так просто её за час-другой не сделаешь.

Так вот, достал старший брат свою волшебную шапку и повесил её на дерево. И только он это сделал, как дерево сразу стало невидимым.

— Какая красивая легенда, — вздохнул усатый экскурсант.

— Да, — согласилась Ксенья Петровна, — красивая, но всего лишь легенда, сказка, хотя некоторые легкомысленные и суеверные жители нашего города утверждают, что здесь по-прежнему растёт волшебное, невидимое дерево, на котором якобы живут домовой и ворона. Но, — улыбнулась Ксенья Петровна, — вы понимаете, надеюсь, что ни домовых, ни говорящих ворон в реальной жизни нет, тем более невидимых. Это противоречит законам физики.

Тут разговорчивый усач опять сказал:

— А я на этой площади, когда маленький был, музыку слыхал. Очень хорошую музыку.

— Верно, товарищи, — кивнула головой Ксенья Петровна, — иногда на этой площади слышны странные звуки. Но это, товарищи, не музыка. Это своеобразный эффект, так называемая аэродинамическая труба, которая возникает…

Но когда возникает эта «аэродинамическая» труба, Ксенья Петровна договорить не успела. Шур Шурыч поднёс к губам висевшую рядом флейту и, закрыв глаза, заиграл мелодию песни, которую так любили когда-то петь братья.

Экскурсанты слушали открыв рот. Они были очень удивлены. Но Ксенья Петровна сказала:

— Вот видите, самая обыкновенная аэродинамическая труба. А теперь, товарищи, пойдёмте. Наша экскурсия ещё не закончилась.

Все ушли, а Шур Шурыч по-прежнему сидел на ветке и играл на флейте.

Шур Шурыч был так увлечён музыкой, что даже не услышал, как рядом с ним опустилась ворона Розалинда.

Розалинда укрепила на ветке свою новую находку — большую рыжую плюшевую обезьянку, а затем, приблизившись к Шур Шурычу, громко сказала:

— Крррещендо на флейте. Бррраво!!

Шур Шурыч от неожиданности уронил флейту и сам чуть было не полетел кубарем вниз, но его вовремя удержала ворона.

— Чего б это я над самым ухом каркал?! — сердито закричал он.

— Во-первых, я не каркала, — обиженно сказала ворона, — и, во-вторых, мне показалось странным, что вы вдруг ни с того, ни с сего занялись музицированием.

— Ни с того, ни с сего? Сама ты «ни с того, ни с сего»! Знаешь, какой сегодня день?

— Неужели работников торговли?! — ахнула ворона. — Обожаю этот день. Везде всего много. На раскладках пряники, кренделя — ешь — не хочу, и продавцы весёлые и, я бы сказала, даже вежливые.

— Ух, и обжора ты, Розалинда!.. Пряники, кренделя. Бери выше. Сегодня, Розалинда, нашу площадь переименовали. Во! И назвали её знаешь как?

— Крак?

— Площадью Двух Мастеров.

— Кракой подарок! Кракой сюрприз! — радостно воскликнула ворона. — Значит, братьев помнят, их не забыли. Кракая радость!

Она ещё долго восхищалась новостью, но Шур Шурыч её уже не слушал. Он смотрел на принесённую вороной обезьянку, и его настроение становилось всё хуже и хуже.

— Что это такое?! — прервал он восклицания вороны.

— Обезьяна.

— Вижу, что не павлин. Я спрашиваю, ты где её взяла? Ведь это же Викина любимая игрушка.

— Вы знаете хозяйку обезьянки?

— Конечно. Она живёт вон в том доме, — указал Шур Шурыч на серый девятиэтажный дом на противоположном конце площади. — Я к ней иногда прихожу. Шуршу у неё под кроватью. Пугаю. Чтобы она в конце концов перестала пугаться и стала смелой. Тренирую.

— Извините, но я, право, не знала, что это игрушка вашей знакомой барышни.

— «Барышня, барышня». Сама ты — барышня. И вообще при чём здесь, знакомы или нет. Ведь ты у ребёнка игрушку забрала. Стыдно…

— Вы ошибаетесь, — в свою очередь обиделась ворона, — я никогда ни у кого ничего не забираю. Все эти вещи потерянные, выброшенные или забытые.

— Вот именно: «забытые»! А вдруг человек вспомнит, будет искать, а вещи — нет. Что тогда?

— Крак что тогда, что тогда?! Я всегда оставляю записку, — ворона полезла в небольшую сумку, висевшую у неё на шее, и достала оттуда записку. Она развернула записку и стала читать. — «Записка. Потерявший пусть придёт к невидимому дереву и спросит ворону Розалинду. Вещь будет возвращена в целости и сохранности».

— А вдруг твою записку прочитать не смогут? У тебя же почерк неразборчивый. Да и кто увидит невидимое дерево? Нет, обезьяну придётся отдать, — упорно стоял на своём Шур Шурыч. — А потом, это не она её выбросила. Обезьянку выбросили Викины родители.

— Родители?! — удивилась ворона.

— Да, — кивнул головой Шур Шурыч. — Они считают, что Вика уже взрослая и ей нужны серьёзные игрушки. А она обезьянку любит. Я знаю…

— Пусть будет по-вашему. Вы меня уговорили, — сказала Розалинда, сняла с ветки обезьянку и полетела вслед за Шур Шурычем, который быстро шагал по площади, к дому, где жила девочка Вика и её родители.

Как только Шур Шурыч и ворона Розалинда покинули дерево, они тут же перестали быть невидимыми. Они стали обыкновенными. Обыкновенная большая чёрная птица и обыкновенный небольшой старичок в ушанке и валенках.

Невидимыми они были только тогда, когда находились на дереве.

Глава вторая. Тапочки

Вика сидела на полу и крутила большой разноцветный кубик Рубика. Кубик не складывался, и девочка была расстроена. Но дел было не только в этой игрушке.

Что кубик? Кубик — это мелочи.

Даже то, что мама забрала у неё любимую плюшевую обезьяну («Ты уже большая, — сказала она, — и хватит заниматься глупостями»), даже это можно пережить. Хуже другое…

Вика не любила, когда мама и папа ссорились. Ей тогда становилось так страшно, словно она заблудилась. А лес тёмный и незнакомый, и она из него никак не может выбраться, потому что никого, кроме неё, в этом лесу нет: ни людей, ни птиц, ни зверей — кругом один лес, чёрный, молчаливый, одинокий. Даже птиц нет. Жуть!

И зачем они только ссорятся?!

Раньше они, правда, тоже иногда ссорились. Но редко. Поссорятся, а потом сразу помирятся. Вика даже думала, что это игра у них такая — поссорились, помирились…

Это было раньше. А теперь… Как начнут… А потом молчат и друг с другом не разговаривают… как сегодня.

А тут ещё этот кубик… не складывается. Что делать?

Вика вздохнула и сказала сама себе:

— Мама — умная, старший экскурсовод. Папа тоже умный — старший инженер. А я, как говорит мама, — никаких талантов! Ни каких!

Последнее слово Вика сказала громко, и в комнату заглянул мама.

— Что ты говоришь? — спросила она у дочки.

Вика подняла голову, попробовала улыбнуться, но улыбка получилась печальная:

— Ничего, мамочка.

— А мне послышалось, что ты что-то сказала. Ну как, получается?

— Пока не очень, — призналась Вика и принялась изо всех сил вертеть кубик.

— А у Пети, сына моей сотрудницы, получается. Он, кстати младше тебя на два месяца, — сказала укоризненно мама и снова ушла на кухню.

Всё это видели и слышали стоявшие возле окна ворона Розалинда и Шур Шурыч.

— Это Викина мама? — спросила ворона.

— Да, мама — экскурсовод Ксенья Петровна, — тихо ответил Шур Шурыч.

Как только за мамой закрылась дверь, из своего кабинета вышел Викин папа — Артур Иванович.

Папа был обут в один тапочек. Второй он уже искал полдня. Из-за этого они с мамой и поссорились. Папа всегда что-то теряет. А мама говорит, что она дома только тем и занимается, что всё за ним подбирает…

— Малышка, — спросил папа у Вики, — как идут дела?

— Никак, — ответила Вика.

— А ты складываешь по системе?

— По системе. Но пока не получается.

— Ничего, получится, — сказал папа и поправил очки. — Запомни, — сказал он Вике самым серьёзным голосом: таким голосом он разговаривал по телефону со своими сотрудниками, — запомни, что в жизни самое главное — система и порядок. Если жить по системе, то многого можно добиться. Ты, кстати, мой тапочек не видела?

— Нет, — ответила Вика.

— Я тоже, — почесал папа переносицу. — Но ничего, это не самое страшное. Давай, малышка, трудись, — потрепал он её по плечу и ушёл обратно в свой кабинет.

— Тружусь, — прошептала Вика и снова начала вертеть кубик. И тут… вдруг… из открытого окна влетела и упала прямо ей на колени плюшевая обезьянка.

Вика на какое-то мгновение растерялась, а потом бросилась к окну. Она подбежала так стремительно, что Шур Шурыч и ворона даже не успели спрятаться. Вика во все глаза глядела на стоящих на подоконнике большую, чёрную птицу и невысокого забавного бородатого человечка.

Кожа у человечка на лице была тёмная, а глаза голубые и поэтому казались очень яркими.

Если бы Вике было года три-четыре, она бы наверняка решила, что это герои какой-то сказки. А теперь… теперь с каждым годом она всё меньше и меньше верила в сказки. То есть она любила их читать и смотреть мультфильмы тоже любила, но уже всё реже надеялась, что когда-нибудь к ней придёт добрая волшебная фея. И вдруг этот человек с птицей…

Шур Шурыч и ворона тоже были растеряны. Они никак не ожидали столкнуться нос к носу с девчонкой.

Первым нарушил молчание Шур Шурыч.

— Между прочим, меня зовут Шур Шурыч, — сказал он и двумя пальцами приподнял шапку.

— А меня, — приложила крыло к груди ворона, — все называют…

Но Вика перебила ворону, она вдруг вспомнила… Она вдруг догадалась… Неужели это те самые? Говорящая ворона Розалинда и Шур Шурыч, о которых ей когда-то рассказывала её мама. Без сомнения те самые! И Вика крикнула:

— А я знаю, я знаю! Да, да, вы — домовой Шур Шурыч, а вы — говорящая ворона Розалинда!

— Верно, — кивнула ворона, — но разрешите полюбопытствовать, откуда вам известны наши имена?

— Мне о вас мама рассказывала, — объяснила Вика. — Только она сказала, что всё это неправда и в жизни домовых и говорящих ворон не бывает. А зовут меня Вика.

— Нам ваше имя известно, — сказала Розалинда, — нам вообще многое известно. Мы с Шур Шурычем прожили столько лет… так что, поверьте нам и нашему жизненному опыту: есть и домовые, и говорящие вороны.

— Я-то вам верю и опыту вашему тоже, — вздохнула Вика, — а вот мама и папа — нет.

— Нам, домовым, — признался Шур Шурыч, — жутко обидно, когда в нас не верят. Ведь мы, домовые, — народ обидчивый.

Вика на мгновение умолкла, затем внимательно посмотрела на Шур Шурыча и спросила:

— Скажите, а это правда, что домовые счастье приносят?

— А как же… Только я этим делом уже давно не занимаюсь. У меня теперь другая, современная профессия. Я теперь по спортивной части, так сказать, тренер по храбрости. Вот залезу под стол и шуршу, шуршу — детишек пугаю. А там глядишь — и перестанут бояться. Очень серьёзное дело.

— Значит, это вы у нас дома под шкафом и под столом шуршали?

— Конечно, я. А кто же ещё? Поэтому мне и имя твоё, и все игрушки твои знакомы. Но только я к тебе, если честно сказать, с большой неохотой всегда хожу. У тебя, Вика, условия труда для меня плохие. Мне чем больше пыли — тем шуршать легче. А у тебя её совсем нету. Одно наказание. Тренировать тяжело.

— Всё-таки жаль, что у вас теперь другая профессия, — вздохнула Вика и вдруг почувствовала, как печаль и грусть снова возвращаются к ней.

— А чего жалеть, — продолжал рассуждать Шур Шурыч. — Приносить счастье — это дело, конечно, хорошее и нужное, да только…

Но тут Шур Шурыча прервала Розалинда. Она наклонилась и зашептала ему на ухо:

— У девочки, кажется, неприятности.

— Ты думаешь? — также шёпотом спросил Шур Шурыч и достал из кармана тонкие, в серебряной оправе, круглые очки.

— Кажется, ты права, — сказал Шур Шурыч, посмотрев внимательно на девочку.

Он спрятал очки в кармашек жёлтого жилета и, перепрыгнув через подоконник, оказался в комнате.

— Если разрешите, мы у вас немного погостим, — сказала Розалинда и вслед за Шур Шурычем перелетела в комнату.

— Славное у вас, барышня, жильё. Очень уютно, — тоном старой опытной хозяйки сказала Розалинда, оглядывая комнату.

Тут из-за двери послушался голос мамы:

— Вика, как успехи?

— Пока не получается, — ответила Вика и быстро спрятала под диван обезьянку, которую ей вернули ворона и бывший домовой.

Розалинда и Шур Шурыч тоже решили, что лучше будет не попадаться маме на глаза, и залезли под стол.

Сделали они это вовремя, потому что через мгновение в комнату вошла Викина мама, Ксенья Петровна. Она была одета в плащ и собиралась уходить. Ксенья Петровна подошла к девочке и громко, так, чтобы слышал Викин папа, сказала:

— Обед на столе. Я приду поздно. У меня конференция. Приду часам к семи.

В это время в комнату вошёл папа. Он тоже, судя по всему, собрался уходить.

— Скажешь маме, — сказал он так, будто бы мамы в комнате не было, — что я ушёл на собрание, тоже буду поздно. Может быть, в семь, а возможно, и в девять.

— Мама сказала, — дрожащим голосом прошептала Вика, — что обед на столе.

— Передашь маме, — сказал папа и надел шляпу, — что я сегодня сыт по горло.

Папа вышел.

Мама посмотрела вслед папе, передёрнула плечами и сказала:

— Папу не жди. Пообедай сама. Ужин приготовлю я.

Мама поправила плащ, накрасила губы своей любимой розовой помадой и тоже ушла.

Шур Шурыч и ворона вылезли из-под стола.

— Чего это они «передай папе, передай маме»? А? — спросил Шур Шурыч, кивая на захлопнувшуюся за родителями дверь.

— Поссорились, — ответила Вика и вдруг почувствовала, как слёзы ручейками побежали из глаз. Больше Вика терпеть уже не могла. Она шмыгала носом и одновременно говорила: — Они, когда ссорятся, всегда так друг с другом разговаривают, а мне плакать хочется, мне, мне…

— Во-о даёт! — всплеснул руками Шур Шурыч. — Под столом шуршал — не боялась, а теперь ревёшь. Стыд и позор!

Шур Шурыч достал из кармана огромных размеров цветастый платок и вытер Вике нос.

— Вам, очевидно, неприятно об этом говорить, — подала голос ворона, — но позвольте у вас спросить, отчего они поссорились?

— Из-за тапочка. Папа куда-то задевал свой тапочек. А мама говорит, что ей надоело искать его вещи. Вот из-за этого и поссорились, — развела Вика руками.

— А тапочек был, наверное, редкий? Антикварный? — спросил Шур Шурыч.

— Нет, самый обыкновенный, — ответила девочка и шмыгнула носом.

— Тогда не понимаю, — пожал плечами Шур Шурыч, — я бы из-за обыкновенного никогда не поссорился. Вот скажи, Розалинда, я с тобой когда-нибудь из-за тапочка ссорился?

— Вы всегда в валенках ходите, — ответила ворона.

— Вот видишь, из-за тапочек — никогда. Ладно, не огорчайся. Найдём мы твоему папе его тапочки.

— Не сомневайтесь. Обязательно найдём, — поддержала Шур Шурыча ворона Розалинда.

— Значит, так, — стал вслух рассуждать Шур Шурыч. — Тапочки обычно теряются где? Под диваном, — сам себе ответил бывший домовой.

— Вы в этом уверены? — заглянула под диван ворона.

— А как же! — опустился на колени Шур Шурыч, надул щёки и изо всех сил дунул. Из-под дивана вылетело небольшое облако пыли, и ворона с Викой стали дружно чихать.

— Совсем пыли нет, — сердито сказал Шур Шурыч. — И как так жить можно? В некоторых домах пыли — во! — показал он растопыренную ладонь, — пальцев на пять, а то и больше. А у тебя? Кот наплакал. Совсем пыли нет.

— А тапочка? — спросила Вика.

— И тапочка тоже нет, — поднялся с пола Шур Шурыч. — Может быть, за шкафом? — предположил он и принялся двигать шкаф.

— Помогите, — пыхтя от натуги попросил он, и Вика стала Шур Шурычу помогать.

Но шкаф не двигался. Он словно приклеился к полу.

— Всё ясно, — сказал Шур Шурыч, снял шапку и вытер со лба пот, — мы его не с той стороны толкали.

— По-моему, это не имеет никакого значения, — заметила ворона.

— По-моему, по-твоему, — передразнил ворону Шур Шурыч. — Тёмная ты птица, Розалинда, и в шкафах ничего не понимаешь. Давай, Вика, помогай.

Вика и Шур Шурыч теперь стали толкать шкаф в противоположную сторону.

— Раз-два, взяли, — командовал Шур Шурыч. — Ещё раз, взяли… Кажется, сдвинулся, — пыхтя от натуги, выдавил из себя Шур Шурыч.

— Ничего не сдвинулся, — сказала Розалинда, спокойно наблюдавшая за стараниями Шур Шурыча и девочки.

— По-мо-гай, — прохрипел Шур Шурыч.

— Всё равно нам с ним не справиться, — продолжала настаивать на своём ворона, но всё-таки тоже принялась толкать шкаф.

Они очень старались, особенно Шур Шурыч, и в конце концов шкаф отошёл от стенки.

— А вы говорили, — торжествующе сказал Шур Шурыч, заглянул в образовавшееся между шкафом и стеной пространство и вытащил оттуда тапок.

— Вот! — поднял над головой Шур Шурыч свою находку. — Я же говорил, что он за шкафом. Эх, мне бы образование: я бы директором трёх школ стал и одного детского сада.

— Ура! — закричали вместе ворона и Шур Шурыч.

Они радовались и кричали, но Вика почему-то не радовалась.

— Ты чего? — спросил Шур Шурыч.

— Это не тот тапочек, — вздохнула девочка, — этот папа потерял в прошлом году.

Все умолкли.

Шур Шурыч вздохнул и сердито бросил тапок обратно за шкаф. Даже Розалинда, которая не любила, когда бывший домовой вёл себя подобным образом, на этот раз промолчала. Она тоже была огорчена. И тут вдруг ей в голову пришла, как ей показалось, прекрасная мысль. Она подпрыгнула, взмахнула крыльями и стала кружиться по комнате.

— Вспомнила! — закричала ворона Розалинда. — Ждите меня здесь. Я скоро! Кракое прекрасное решение! — крикнула она и вылетела в окно.

Ворона улетела, а Шур Шурыч с Викой остались ждать. Они сидели, беседовали.

В основном говорил Шур Шурыч. Он рассказывал девочке о братьях-мастерах, о флейтах и скрипках, которые мастерил младший брат, о волшебной шапке-невидимке, сшитой старшим братом, о том, какие это были весёлые, добрые люди.

О любимых им братьях он мог говорить долго, без конца. Но сейчас долгий разговор не получился, так как в комнату через окно вдруг полетели тапочки. Большие и не очень большие, войлочные, кожаные, вязанные. Они шлёпались на пол, падали на стол. Вика и Шур Шурыч принялись их ловить, не понимая ещё, кто их бросает. Но вот в окне с торжествующим видом появилась ворона.

— Я принесла лучшее, что висело на дереве, теперь у твоего отца будет сколько угодно домашней обуви.

— Молодец, — похвалил ворону Шур Шурыч и запнулся. — Сколько угодно, — повторил он и хлопнул себя по лбу. — Идея! — закричал Шур Шурыч. — Больше твой родитель шлёпанцы терять не сможет. Я такое придумал! Всё-таки у меня голова. Жаль, образования не хватает. Но ничего… Значит, так, — обратился он к девочке. — Тащи молоток и гвозди.

Вика принесла всё, о чём ёё просили, и они пошли в коридор.

— Теперь шлёпанцы всегда будут на месте. Всегда, — опустился на колени Шур Шурыч и стал приколачивать гвоздём тапочек к паркету.

— Ещё гвозди, — командовал он.

Вика и ворона еле успевали подносить ему тапочки и гвозди.

— Кончились, — сказала Вика и показала пустую коробку.

— Что? — не понял Шур Шурыч.

— Гвозди, — объяснила ворона.

— Давай клей, — потребовал бывший домовой.

— У меня предложение, — подняла крыло Розалинда. — А что, если тапочки развесить на стенах, тогда они у вашего папы будут всегда на виду!

— Ну, Розалинда! Ты — тоже голова. Птица, а соображаешь, — поддержал Шур Шурыч ворону, и они стали все вместе приклеивать к стенам квартиры принесённые вороной тапочки.

Шур Шурыч приклеивал, а ворона и Вика говорили, выше или ниже. Наконец, когда все тапочки были развешены, Шур Шурыч отошёл в сторону, встал рядом с Викой и вороной, склонил голову набок и, любуясь, гордо сказал:

— Красота!

— Да, — согласилась ворона, — очень красиво. Крак в музее.

— Теперь твоему папе домашней обуви на сто лет хватит, — уверенно сказал Шур Шурыч.

— Теперь они у него всегда на месте будут, — поддержала бывшего домового Розалинда.

В это время часы громко пробили семь раз.

— Скоро мама и папа придут! — радостно воскликнула Вика. — Представляете: папа приходит после своего собрания уставший ищет тапочки, а они и тут, и тут — везде.

— Теперь ваши родители никогда ссориться не будут, — сказала Вике ворона.

— Конечно, чего им ссориться? Тапочки на месте, вокруг такая красота, как в музее, — согласился с вороной Шур Шурыч и незаметно толкнул её локтем.

— Вы зачем толкаетесь? — бросила на Шур Шурыча гневный взгляд ворона.

— Кто толкается?! Кто толкается?! Ишь, что выдумала! Ну ты Розалинда, и даёшь. Чего б это я вдруг… ни с того, ни с сего… начал толкаться? Я вообще толкаться не люблю. А если и толкаюсь то для этого причина должна быть уважительная, — громко сказал Шур Шурыч и дёрнул ворону за хвост.

— Крак вам не стыдно хулиганить? Солидный мужчина, называется! Хулиган!

— Ну кто хулиган?! Что ты, Розалинда, такое говоришь? Разве я хулиган? Просто я волнуюсь. У нас с тобой дел ещё непочатый край, и Викины родители должны с минуты на минуту вернуться. А ты говоришь — хулиган, толкаюсь, — сердито посмотрел на ворону Шур Шурыч.

— Какие ещё дела? — не поняла ворона.

— Какие, какие? Важные, — покрутил пальцем у виска бывший домовой и снова толкнул ворону в бок, а потом ещё и дёрнул больно за хвост.

Розалинда громко ойкнула, но наконец-то поняла, что обозначали все эти толчки и щипки. Дел, конечно, у них с Шур Шурычем срочных не было, просто Шур Шурыч не хотел встречаться с папой и мамой. И он, очевидно, был прав. Сейчас не стоило это делать.

— Да, да, — часто закивала Розалинда головой, потирая бок, — крак я могла забыть?! У нас в самом деле ещё столько дел…

— Причём важных и неотложных, — добавил Шур Шурыч, поспешно направляясь вместе с вороной к окну, так как во входной двери уже поворачивался ключ: кто-то из родителей возвращался домой.

— Мы придём завтра! — крикнул на прощание Шур Шурыч и перепрыгнул через подоконник на росший под окном раскидистый клён.

Спустившись по стволу на тротуар, Шур Шурыч отряхнулся и отправился на площадь Двух Мастеров. Туда, где находился его дом — невидимое дерево и где его уже ждала ворона Розалинда.

Глава третья. «Семейные песни»

В этот вечер Шур Шурыч улёгся спать раньше обычного и даже не пошёл шуршать — пугать ребятишек. Он забрался в гамак, закрытый со всех сторон лохматыми еловыми ветками, поворочался с боку на бок и вскоре крепко заснул.

Шур Шурыч во сне улыбался и, как ребёнок, причмокивал губами. Его баюкали тёплый ветер и прилетевшие к нему в эту ночь воспоминания. Ему снились далёкие времена, когда он был не тренером по храбрости, а домовым и приносил людям счастье.

Ворона в эту ночь тоже сладко спала. Ей снился большой деревянный дом, в котором они все когда-то жили: и братья, и Шур Шурыч; ей снился тёмный зимний вечер… братья сидят за длинным столом. Тут же за столом — ребятишки мал мала меньше. Все мастерят ёлочные игрушки. Скоро Новый год.

Она — Розалинда — тоже помогает: клювом протыкает в разноцветном картоне дырки, в которые детвора и Шур Шурыч продевают нитки. Время от времени Шур Шурыч залезает под стол и там шуршит: «шур-шур-шур-шур-шур!»

Проснулась ворона, когда солнце только-только выкатилось на голубое небо, разбрасывая вокруг тёплые лучи.

Розалинда открыла глаза, зевнула, затем, отряхнувшись, забралась на сухой сук и начала делать зарядку. Она поднимала, опускала крылья и одновременно громко пела:

Песня разбудила Шур Шурыча. Он вылез из гамака, уселся рядом с вороной и тоже стал поднимать и опускать руки. Но вскоре это ему надоело, и он сказал:

— Ну всё! Пошли!

— Куда? — спросила ворона, продолжая выполнять гимнастические упражнения.

— Как это куда?! К Вике и её родителям. Всё-таки я, Розалинда, молодец, — похвалил сам себя Шур Шурыч. — Здорово это я с тапочками придумал.

Ворона перестала делать приседания и рассерженно посмотрела на Шур Шурыча.

— Вы, может быть, и бывший домовой и когда-то, возможно, могли приносить счастье, — сказала она обиженным голосом, — но тапочки, между прочим, принесла я. Это была моя потрясающе гениальная идея.

— Гениальная, — перекривил ворону Шур Шурыч. — А кто их приклеил? Кто их гвоздями прибил? А?! Нечем крыть! То-то же, — в свою очередь обиделся Шур Шурыч. — Ладно! — махнул он рукой. — Пошли к Вике!

— В таком виде? — ворона протянула Шур Шурычу зеркало.

Шур Шурыч взял зеркало и сердито заворчал:

— Такой степенный мужчина и нечёсаный. Позор! Немедленно отправляйся приводить себя в порядок.

Умывался Шур Шурыч шумно: фыркал, пыхтел, и брызги летели так далеко, что вороне пришлось перелететь подальше на верхнюю ветку и оттуда беседовать с Шур Шурычем.

— Представляешь, — говорил вороне Шур Шурыч, вытираясь большим вышитым полотенцем, — мы приходим, а девочкины родители, как голубки, рядышком сидят и…

— Крак это прекрасно! Я так и вижу, крак они друг с другом беседуют и время от времени улыбаются и смеются.

— Ага, — кивнул головой Шур Шурыч, — смеются, потому что телевизор смотрят или друг другу анекдоты рассказывают.

— Почему обязательно анекдоты? Может быть, сказки или загадки, — предположила ворона.

— Ты ещё скажи — былины. Не-е-т, сейчас все в основном анекдоты рассказывают. Сами рассказывают, сами слушают и сами громче всех смеются. Совсем люди разучились развлекаться. Раньше в игры разные играли, загадки загадывали, песни пели. А теперь?

— Слушайте! — воскликнула Розалинда. — У меня есть предложение. Давайте подарим родителям девочки книжку песен.

— А что, можно, — согласился Шур Шурыч и снял с ветки большую книгу, на обложке которой золотыми буквами было написано «Семейные песни». — Ну вот, — сказал он, спрятав книгу за пазуху, — теперь, кажется, всё, теперь можно идти. — И он вместе с вороной отправился к Вике.

Вика сидела в своей детской комнате и снова вертела кубик Рубика. Мама Вике говорила, что этот кубик очень способности развивает. А Вике нужно, просто необходимо развиваться.

«Если я хорошенько разовьюсь, — думала Вика, — родители будут на меня глядеть, радоваться, и им даже ссориться перехочется».

И почему только они ссорятся?

Вот вчера, например, когда тапочки увидели… вместо того, чтобы помириться, очень друг на друга обиделись. А чего, спрашивается, обидного в том, что тапочки к стене приклеены, — непонятно.

Особенно папа обиделся. У него даже пот на носу от волнения выступил. Вика знает, это с ним происходит, когда он очень чем-то расстроен.

«И почему он так расстроился?» — вздохнула Вика и тут вдруг услыхала знакомый голос:

— Здравствуйте, пожалуйста. А вот и мы!

Через окно в комнату впрыгнул Шур Шурыч.

Вслед за Шур Шурычем влетела и ворона.

— Добрый день, милая де… — умолкла на полуслове Розалинда и застыла, широко открыв большой клюв.

Шур Шурыч был поражён не меньше своей подруги. Они стояли и в изумлении разглядывали стены. Те самые стены, на которых они вчера так тщательно укрепили тапочки.

Сейчас тапочки были сорваны вместе с обоями, к которым были приклеены, и по всей комнате белели рваные, некрасивые пятна.

— Что это? — растерянно спросил Шур Шурыч.

— Где комнатные туфли? — не понимая, что произошло, спросила ворона.

— Их сорвал и выбросил папа, — опустила голову Вика.

— Но зачем?! Зачем он это совершил?! — воскликнула ворона. — Они ведь так кра-кра-красиво висели. Я ведь принесла самые лучшие. Можно сказать, музейные экземпляры.

— Папа решил, что это мама сделала… ему назло. А мама, наоборот, что это папина работа, — объяснила девочка.

— Что же ты им не сказала, что это мы всё устроили. Надо было объяснить! — воскликнул Шур Шурыч.

— Я хотела, а мама сказала, что ей сейчас не до сказок. Ей нужно переднюю в порядок привести.

— Так она же была в полном порядке. Неужели и в передней оторвали? — с дрожью в голосе спросил Шур Шурыч и направился к вешалке. Но здесь тапочек тоже не было.

— Их оторвала мама, — прошептала дрожащим голосом. Вика.

— Сильная мама у тебя, — вздохнул Шур Шурыч, глядя на то место, куда он вчера прибивал комнатные туфли. — Жалко… хорошие гвозди были.

— Вам жалко гвозди, а мне тапочки. Вы знаете, барышня, вы уж меня извините, но мне кажется, что ваши родители в старинных комнатных туфлях не очень разбираются. Ведь здесь были туфли второй половины девятнадцатого века, а некоторые даже первой, — продолжала сокрушаться ворона.

— Что вы, — заступилась за родителей Вика, — они, наоборот, ужасно во всём разбираются. Папа — старший инженер, а мама — старший экскурсовод. Они столько всего знают, столько знают…

— Знают они, может быть, и много, но вот в старинных вещах и в разной другой красоте не очень разбираются. Нужно их, Вика, переучивать! Перевоспитывать нужно. Это я тебе точно говорю. Вот скажи, что они по вечерам делают? — спросил бывший домовой.

— Когда как.

— Ну вчера, к примеру: пришли они домой, тапочки поотрывали, друг на дружку недобрыми глазами поглядели, а потом что?

— Потом телевизор смотрели. Папа — соревнования по боксу, а мама — концерт.

— Простите, но мне не очень понятно, — перебила Вику Розалинда, — краким образом? Крак могли они одновременно смотреть разные телевизионные передачи?

— Так и могли. У нас два телевизора. Один маленький, переносной у папы в кабинете, а другой в гостиной.

— Во-о живут — два телевизора имеют и всё равно ссорятся?! — ахнул поражённый Шур Шурыч. — Нет, перевоспитывать их нужно — это точно. Да, если бы у меня два телевизора было, — размечтался Шур Шурыч, — никогда бы с Розалиндой не ссорился.

— А может быть, они от того и ссорятся, что телевизоры смотрят не вместе, — задумчиво предположила ворона.

— А что? — согласился Шур Шурыч. — Всё может быть. Хорошая мысль. Может, если они в эти ящики вместе по вечерам глядеть будут, то и помирятся. Знаешь, когда люди рядышком сидят, они хочешь не хочешь мирятся. Давай-ка мы из двух телевизоров один сделаем, — предложил он Вике.

— Это как? — недоверчиво спросила девочка.

— Очень просто. Тащи сюда шурупы, молоток, отвёртку, проволоку и фанеру. Знаешь, для меня из двух телевизоров сделать один — запросто.

— А мне кажется, что проволока в данном случае ни к чему. Мы один телевизор можем отнести к нам на дерево, а другой оставим здесь, — предложила ворона.

— Птица! — сердито крикнул Шур Шурыч и показал кулак. — Хватит всё на дерево тащить. Собственница! Это что ещё за на-на, — запнулся Шур Шурыч на трудном слове, но в конце концов выговорил, — на-на-накопительство.

— Так я же для общей пользы, — виновато опустила глаза ворона.

— Не оправдывайся. Давай, помоги лучше, — приказал Шур Шурыч, и они все вместе отправились в кабинет Викиного папы.

Шур Шурыч взял телевизор, Вика держала антенну, а ворона несла провод…

Поставив оба телевизора рядышком, Шур Шурыч отошёл в сторону, прищурил глаз, примерял, что к чему, затем достал из кармана складной метр и для верности измерил.

— Ясно, — сказал он сам себе, а затем, оглянувшись и увидев стоящих в стороне Вику и ворону, приказал: — Чего стоите? Проволоку несите, фанеру, шурупы. Быстро!

Проволоку и шурупы Вика нашла в шкафчике. Но вот фанеры — фанеры нигде не было.

Тогда Шур Шурыч отправился на кухню и взял там толстую, украшенную узорами доску для резки овощей. Вернувшись в комнату, он пристроил доску к телевизорам, узором наружу, и стал привинчивать её шурупами.

Он вкручивал в дерево шурупы и изредка, поглядывая на Вику и Розалинду, говорил:

— Красота? То-то же! А говорила, на ёлку отнести… думать надо…

Наконец, убедившись в том, что телевизоры скреплены, он отошёл в сторону. Склонив голову набок, Шур Шурыч стал любоваться фантастическим агрегатом, созданным им из проволоки, яркой доски и двух телевизоров.

— Во-о-о! — поднял он вверх большой палец. — Ручная работа. Теперь твои родители, Вика, хочешь не хочешь будут рядышком сидеть.

— А если не будут? — вдруг спросила ворона.

— Что не будут? — не понял Шур Шурыч.

— А вдруг им не захочется телевизор смотреть? Что тогда? — согласилась с вороной Вика.

— Как что? — не растерялся Шур Шурыч. — Да я, может быть, этому очень даже и обрадуюсь. У меня для них такое развлечение приготовлено! Гляди, Вика, — сказал Шур Шурыч и достал из-за пазухи книжку «Семейные песни».

— А если они и петь не захотят? — задала вопрос Вика.

— А мы им поможем, — не сдавался Шур Шурыч. — Ты им загадку загадаешь, кто не отгадает, тот и поёт. Тут они никуда не денутся. Проиграл — пой! Мы с братьями часто в это играли. Верно я говорю? — обратился к вороне за поддержкой Шур Шурыч.

Ворона утвердительно кивнула головой и тоже стала вспоминать, как они с братьями пели песни:

— Им из весёлых песен очень про гусей нравилась.

— Точно, — закивал головой Шур Шурыч. — Про гусей и бабусю. Как она там… — сказал бывший домовой и вдруг запел неожиданно звонким и чистым голосом:

Ворона Розалинда не выдержала и тоже стала подпевать:

В самых голосистых местах Шур Шурыч хлопал себя руками по коленям и громко вскрикивал. Делал он это так весело, так радостно, что Вика не выдержала, рассмеялась, и слёзы, которые у неё всё утро стояли в глазах, сами по себе высохли.

— Ну вот, — сказал девочке Шур Шурыч, когда перестал петь, — да от такой песни у твоих родителей все ссоры вмиг разбегутся. Я тебе и загадку посоветую хитрую.

Шур Шурыч наклонился к вороне и стал с ней шептаться, советоваться. Ворона молча слушала и только время от времени кивала головой.

— Да, — наконец заговорила ворона. — О-очень хорошая загадка. Спортивная. — И она обратилась к Вике: — Отгадай, что это такое: не квадратное, не зелёное, не пушистое и не прозрачное.

— А ещё по-французски не говорит и не продолговатое, — а затем, чтобы Вике легче было отгадывать, Шур Шурыч уточнил: — Зато прыгает.

Вика задумалась. Думала она долго. Но сколько ни старалась, ничего придумать не могла.

— Видишь, — обрадованно закричал Шур Шурыч. — Во-о, какая загадка! Ни за какие пряники не угадает её твой родитель. Сдаёшься?

— Сдаюсь, — сказала Вика.

— Так вот это… это футбольный мяч! — выпалил Шур Шурыч ответ загадки.

— Мяч?! — удивилась Вика.

— Конечно. Не продолговатый, по-французски не говорит, не квадратный, не пушистый и не прозрачный, не зелёный, но прыгает — что это? Мяч. Самый настоящий мяч, только, — уточнил Шур Шурыч, — футбольный.

— Да, — согласилась Вика, — хорошая загадка. Они её никогда не разгадают.

Шур Шурыч и ворона ещё некоторое время побыли у девочки, советовали, какие песни лучше петь, а затем отправились к себе на площадь Двух Мастеров.

Глава четвёртая. Проблемы

Вот уже второй вечер, Шур Шурыч не ходил пугать детишек. Сейчас он сидел на ветке, свесив ноги, и чинил валенок, ставил заплатку. Больше всякой другой обуви Шур Шурыч уважал валенки. Он их носил и зимой, и летом. Поэтому их ему часто приходилось чинить и они были украшены узорами разноцветных заплаток.

Ворона Розалинда, как обычно, по вечерам занималась хозяйством: чистила шляпы, сметала пыль с музыкальных инструментов, книг, зонтиков — всех тех вещей, которые висели на ветках ёлки.

На этот раз она не просто приводила в порядок вещи, но и громко говорила:

— А как вы считаете, Викины мама и папа сейчас телевизоры смотрят или песни поют? Я думаю — песни поют. А может быть…

Но Розалинда так и не успела договорить, что «может быть», потому что на площадь выбежала Вика.

Вика была огорчена: папа и мама совсем рассорились, когда увидели скрученные проволокой телевизоры, даже обедали врозь. Папа в кабинете, а мама в спальне. Потом папа ходил из угла в угол и сердито говорил: «Это уж слишком, телевизор мне вручили как победителю соцсоревнования, для меня это память».

Мама тоже была очень расстроена. Она даже плакала. Мама плакала и сама с собой говорила: «Я стараюсь, чтобы в доме всё было чисто и аккуратно. У меня две смены: первая на работе, вторая — дома. А он телевизоры — проволокой. Превратил дом в скобяную лавку».

Вика хотела было всё маме объяснить, она даже в дверь постучала и сказала: «Это не папа, это Шур Шурыч».

Но мама не дала ей договорить:

«Какой ещё Шур Шурыч? Ты всегда защищаешь своего папу! Ты меня совсем не любишь».

Это была неправда. Вика любила и папу, и маму и если защищала, то всех сразу. Поэтому она очень обиделась. Ей стало грустно и одиноко. Ей захотелось увидеть своих друзей — ворону Розалинду и Шур Шурыча. Она на цыпочках вышла из дома и побежала на площадь — туда, где росло невидимое дерево.

— Шур Шурыч, Розалинда, где вы?! — крикнула Вика, остановившись посреди площади.

— Вот тебе и мирно сидят, вот тебе и песни поют, — сказал вороне Шур Шурыч, натянул валенки и спрыгнул с ветки на землю.

Через мгновение рядом с девочкой опустилась и ворона.

— Здравствуйте, пожалуйста, — словно ничего не случилось, весело обратился Шур Шурыч к девочке. — Как дела? А я знаю, чего ты пришла. Ты хочешь к нам, на наше дерево.

Об этом Вика не думала. Но, услышав предложение Шур Шурыча, она на мгновение даже улыбнулась.

— А можно? — спросила Вика, и в её голосе послышались радостные нотки. Она подала Шур Шурычу и вороне руки и осторожно стала подниматься за ними.

Сначала Вика ничего не видела, всё было как в тумане. Но постепенно туман этот рассеивался, и она смогла различить ветки большой лохматой ёлки, на которых висели самые разные вещи.

Вика осторожно гладила скрипки и трубы, когда-то сделанные братьями, примеряла старинные шляпки и цилиндры, и постепенно её плохое настроение уходило.

Шур Шурыч смотрел на девочку и думал: «Что бы такое сделать? Чем развеселить Вику?» И, наконец, придумал. Он снял с ветки большую, обёрнутую серебристой лентой хлопушку и изо всех сил дёрнул за верёвочку.

Раздалось оглушительное «бабах!».

— Ой! — испугалась Вика и закрыла уши руками.

— Вы не в своём уме! — рассердилась Розалинда и стала вырывать у Шур Шурыча вторую хлопушку, которую он тоже снял с ветки. — Вы забываете, что у нас в гостях ребёнок и притом девочка.

— Ничего я не забываю, — пыхтел Шур Шурыч, отбиваясь от вороны, — у меня хорошее настроение — раз! — и не каждый день у нас гости — два!

— Повесьте хлопушку на место! Хулиган! — не сдавалась ворона.

— Птица, — тихо сказал Шур Шурыч так, чтобы не услыхала Вика, — сегодня праздник! Понимаешь, мы должны девчонке устроить праздник! — и он показал глазами в сторону Вики.

Ворона наконец-то поняла, что всю эту пальбу Шур Шурыч устроил ради девочки, и сама протянула хлопушку Вике.

Взяв хлопушку, Вика с силой дёрнула за верёвочку.

Раздался оглушительный взрыв.

— Здорово! — радостно воскликнула девочка. — Как на Новый год!

— Вот именно! Ура! — закричал Шур Шурыч.

— А где вы их покупали? — спросила Вика у Шур Шурыча.

— Кого? — не понял бывший домовой.

— Ну, хлопушки.

— А мы их не покупали, — объяснила Розалинда. — Мы сами их делали. Братья по хлопушкам были большие умельцы. К ним по вечерам детишки всегда приходили. Телевизоров тогда, конечно, не было. Ну, чтобы скучно не было, они с ребятами ёлочные игрушки мастерили.

— Или в лото играли, — добавил Шур Шурыч. — Меня с собой всегда приглашали. Сейчас, конечно, в каждом магазине игрушек полным-полно. И стеклянные, и пластмассовые, и из фольги. Каких только нету… Но всё-таки приятно, когда у тебя на ёлке висят игрушки, которые сделал сам.

Шур Шурыч снял с ветки большого из папье-маше клоуна, украшенного перьями.

— Вот, — протянул он игрушку Вике. — Сколько лет прошло? А до сих пор на нашей ёлке висит. Всё-таки не зря я тогда сказал, что лучше всего возле дома ёлку посадить. Старший брат сперва упирался. «Нет», — говорит и всё тут. Но мы всё-таки с младшим уговорили его. Ох, и весёлый был младший — музыкант! Он меня и поддержал. «Пускай, — сказал, — у нас в доме Новым годом пахнет». Так мы в конце концов и сделали.

— Да, — мечтательно сказала Розалинда, — вы мастерили, а я развешивала. Вы знаете, украсить ёлку — не так просто. Для этого нужно обладать большим вкусом. Братьям всегда нравилось, как я наше дерево украшала, — вздохнула ворона и умолкла.

Вика тоже притихла. Она вспомнила легенду о братьях, которую ей прежде рассказывала мама. Сравнивала то, что слыхала когда-то, с тем, что увидела сейчас. И тут вспомнила о шапке-невидимке, которую, как рассказывала мама, сшил старший брат, и ей стало интересно, где она — эта шапка.

— Шур Шурыч, скажите, — спросила Вика у бывшего домового, — которая из этих шапок — невидимка?

Шур Шурыч внимательно посмотрел на девочку. Его обычно весёлые глаза почему-то вдруг стали тёмными и печальными.

— Знаешь, Вика, — сказал он тихо и серьёзно, — есть на свете тайны, которые лучше не раскрывать: пусть остаются тайнами.

— Почему? — не поняла Вика.

Глаза у Шур Шурыча снова повеселели, и он закричал:

— А потому! Потому что, если все тайны раскрыть, со скуки умереть можно. А я скучать не люблю! Я люблю…

Но что он любит, Шур Шурыч сказать не успел, потому что в это время на площадь выбежала Викина мама. Она остановилась возле невидимого дерева и громко крикнула:

— Вика! Викочка!

Вика уже хотела было откликнуться, но Шур Шурыч приложил палец к губам: «Ш-ш-ш!» — и она не отозвалась.

— Надо же, когда тебя нет — беспокоится, когда есть — огорчает, — шёпотом сказал Шур Шурыч.

— Вика! — снова крикнула мама и уже собиралась было идти дальше искать дочку, но тут на площадь выбежал Викин папа. Артур Иванович не сразу заметил маму и тоже закричал:

— Вика!

— А вот и родитель твой, — тихо сказал Шур Шурыч. — Ишь ты. Тоже беспокоится. Любят они тебя, а неприятности доставляют. Как это понимать? Нет, нужно, Вика, их перевоспитывать, это я тебе точно говорю.

— Доченька! — дрожащим от волнения голосом ещё раз позвал Вику папа.

— Её здесь нет, — ответила мама.

— Ах, это ты… тоже ищешь?

— Ищу, — ответила мама.

— Я думаю, ничего страшного не случилось.

— Я тоже так думаю, — сказала мама, а потом через некоторое время добавила: — Всё-таки было бы неплохо, если бы ты уделял ей побольше внимания.

— Ты же знаешь, у меня сейчас много работы. Директор в отпуске, заместитель болен. Вот ты в самом деле могла бы…

— Ничего я не могла бы, — прервала мама папу, — тем более сейчас… Конец месяца, а у нас план по экскурсиям не выполнен.

— Это, конечно, проблема — «план по экскурсиям», — иронически заметил папа.

— Просто у нас с тобой разные проблемы, — печальным голосом сказала мама.

— К сожалению, ты права. У меня — одни проблемы, у тебя — другие, — вздохнул папа. — Вики здесь нет, — сказал он и медленно стал уходить с площади.

Мама смотрела вслед папе, а потом повернулась и тоже пошла. Они пошли в разные стороны.

Шур Шурыч обернулся, посмотрел на Вику и вдруг увидел у неё на глазах слёзы.

— Вот это зря, — сказал он.

— Что зря? — спросила Вика и шмыгнула носом.

— Вот это, — сказал Шур Шурыч и протянул Вике свой огромный носовой платок. — Плакать нечего. Причин нет. Я, Вика, всё понял. Твои родители просто больны.

— Больны? — не поверила Вика.

— А выглядят вполне здоровыми, — удивилась ворона Розалинда. — Надо же.

— Больны, — утвердительно мотнул головой Шур Шурыч. — У них очень редкая и опасная болезнь, и я хочу с вами посоветоваться, что делать.

— Опасная? — с дрожью в голосе переспросила Вика.

— Очень, — повторил Шур Шурыч. — Они сами об этом сказали. Проблемы — вот какая у них болезнь.

— Проблемы? — переглянулись Вика и ворона.

— Первый раз слышу о такой болезни, — неуверенно сказала Розалинда. — По-моему…

— По-моему, по-твоему. Скажи мне, когда у людей руки, ноги болят — это как называется? — спросил Шур Шурыч и сам же и ответил: — По науке это ревматизм называется — мудрёное слово. А народ об этом просто говорит — ломота. Так вот, — продолжал дальше рассуждать Шур Шурыч, — я думаю, что «проблемы» — название научное, а в народе это как-то иначе называется. Но дело, конечно, не в названии: самое главное узнать, как эту болезнь лечить.

— Да, — согласно закивала головой ворона.

— Тут, я думаю, просто доктором не обойдёшься. Тут фельдшер или, в крайнем случае, профессор нужен, — добавил Шур Шурыч.

— Бедные мои родители! — расстроилась Вика.

— Волноваться пока рано, — заметил Шур Шурыч.

— Медицина сейчас на высоте, — попыталась успокоить Вику ворона, — я думаю, против этих проблем наверняка антибиотики изобретены!

— Ещё как изобретены! — воскликнул Шур Шурыч. — Сделают им укольчик, куда положено, — и всё, здоровы твои родители. Но сейчас, — обратился Шур Шурыч к девочке, — ты домой иди. Им волноваться нельзя. Будь с ними повнимательнее.

— Конечно, буду, — закивала Вика головой. — Мне бы только чтобы они здоровы были и не ссорились, а уж я такая внимательная буду…

— Вот и хорошо, — сказали Розалинда и Шур Шурыч.

Они помогли девочке спуститься с дерева и проводили её почти до самого дома.

Глава пятая. Поликлиника

Вика ушла.

Шур Шурыч почесал затылок, достал из кармана часы на цепочке и огорчённо вздохнул:

— В поликлинику пора.

Розалинда молча кивнула.

— А я там никогда не был. Ни разу в жизни, — признался бывший домовой.

— Вы, кажется, боитесь? — спросила ворона.

— Я?! — расправил плечи Шур Шурыч.

Хотя, если честно, то, конечно же, бывшему домовому было немного не по себе. Ведь он в самом деле прежде в поликлинике не был. И что это такое, толком не знал. Болел он редко, а если и болел, то лечился домашними средствами. Пил чай с липовым цветом или калиной.

Да, в поликлинику идти ему не хотелось, но иного выхода не было. Не пошлешь же туда Розалинду.

«Нет, придется самому идти», — решил Шур Шурыч и, приказав вороне ждать его на дереве, отправился в путь к загадочному медицинскому учреждению.

В поликлинике Шур Шурыч сначала растерялся. Коридоров много. Дверей много. За каждой дверью сидят люди в белых халатах, а кто из них фельдшер или профессор — неизвестно.

«Эх, была не была!» — решил Шур Шурыч и вошёл в дверь, на которой красовался номер двадцать восемь.

В небольшом кабинете за небольшим столом сидел большой, крупный человек, с большущими длинными усами. Человек был одет в белый халат и белую шапочку. На стоящей в углу комнаты вешалке висели синий пиджак и серая кепка.

Кепка эта показалась Шур Шурычу знакомой, а всмотревшись в лицо усатого хозяина кабинета, Шур Шурыч вспомнил. Да, это был экскурсант. Тот самый, который задавал Ксении Петровне заковыристые вопросы. На Шур Шурыча Усач (так его назвал про себя Шур Шурыч) даже не взглянул, а только сказал:

— Садитесь, дорогой.

Шур Шурыч сел на небольшой стул.

Наконец Усач поднял глаза и спросил:

— А теперь, дорогой, скажите, на что жалуетесь?

Шур Шурыч покашлял в кулак, собрался с мыслями и быстро сказал слова, которые заучил напамять, когда шёл в поликлинику.

— Настроение у меня плохое. Со всеми ссорюсь… то мне не так и это — тоже. Проблемы замучили.

— Дальше не надо, — поднял вверх широкую, тёмную ладонь Усач, — всё понятно. Очень распространённая у вас болезнь.

Шур Шурыч часто-часто закивал головой: «Да, мол, распространённая», — и про себя подумал, что Усач скорее всего фельдшер.

— Посмотрите на меня, дорогой, — Усач-фельдшер встал, расстегнул халат и выпятил грудь так, чтобы видны были мышцы. — Видите, какой я сильный и здоровый. А почему? По утрам обливаюсь холодной водой — раз; бегаю трусцой — два. И ни-ка-ких проблем, дорогой, ни-и-каких… Будь здоров, — сказал Усач Шур Шурычу, проводил его до дверей и на прощание ещё раз крикнул: — Обливаться, бегать трусцой — и никаких проблем!

Ворону Шур Шурыч увидел возле выхода. Она сидела на скамейке и выглядывала своего приятеля. Она беспокоилась за Шур Шурыча. Как там ему, бедному, в поликлинике?

В другое время Шур Шурыч наверняка накинулся бы на Розалинду с упрёками: «Я, мол, тебя где просил ждать», — но сейчас он и не собирался ругать ворону. У него было прекрасное настроение. У него давно не было такого хорошего настроения. Поэтому уже издалека он начал громко сообщать вороне подробности своего визита.

— Всё в порядке! Фельдшер попался — во! — поднял, Шур Шурыч вверх большой палец. — Вежливый и грамотный. Я и заикнуться не успел. А он сразу — проблемы, говорит, очень распространённая болезнь…

— Чему же вы радуетесь?! Кракой кошмар! Бедные родители! — в ужасе подняла ворона вверх крылья.

— Ну чего ты, Розалинда, кричишь?! Ух ты и паникёрша! Фельдшер мне от проблем верное средство сказал. Так что сегодня, Розалинда, отдыхать будем, а завтра с утра сразу начнём родителей лечить. Вмиг здоровыми станут, увидишь.

Утром следующего дня, лишь зазвенели первые трамваи, Шур Шурыч и ворона Розалинда уже были на ногах. Наскоро умывшись и позавтракав, они отправились к Викиным родителям.

В квартиру им удалось пробраться тихо и незаметно. Убедившись, что все спят, Шур Шурыч и ворона направились в ванную. Там они открыли кран с холодной водой, наполнили ведро и небольшой эмалированный бидон, который ворона нашла на кухне.

— Ну вот, — тихо сказал Шур Шурыч. — Можно приступать к лечению.

Он вручил вороне бидон, себе взял ведро и на цыпочках пробрался в кабинет, где спал Артур Иванович, Викин папа.

Розалинда с бидоном направилась в спальню к маме.

Пока всё шло по плану.

Артур Иванович лежал на небольшой кушетке, накрывшись с головой и выставив наружу голые пятки. Шур Шурыч подумал, что голова для обливания более важная часть тела, и тихо, чтобы не разбудить, стянул одеяло с головы.

Бывший домовой посмотрел на спокойно спящего Артура Ивановича и прошептал:

— Теперь, кажется, всё готово.

Шур Шурыч взял ведро, поднял его над головой и тихо кашлянул, подал Розалинде знак. В ответ послышалось негромкое «кар» — ответ Розалинды.

Шур Шурыч начал считать:

— Один, два, три… десять, — сказал он и опрокинул ведро на улыбающегося во сне Артура Ивановича.

То же самое сделала в спальне ворона: вылила на маму находящуюся в бидоне воду.

— А! А! А! — закричал Викин папа и, пружиной слетев с постели, бросился вон из кабинета.

— Ай-я-яй! — ещё громче закричала мама и молнией выскочила из спальни. В коридоре они столкнулись лбами и побежали обратно в комнаты, чтобы узнать, кто их облил. Но в комнатах уже никого не было.

Сонная, ничего не понимающая Вика вышла из детской и с удивлением смотрела на своих родителей, которые бегали мокрые по квартире и стучали от холода зубами.

Шур Шурыч стоял на балконе за ящиками, в которых рос папоротник, и радостно наблюдал за мокрыми Викиными родителями.

«Всё в порядке: водой облились и трусцой побежали, — думал он. — Скоро станут совсем здоровы…»

Глава шестая. Опять ссорятся!

Шур Шурыч и ворона Розалинда надеялись, что теперь, после обливания холодной водой и бега, Викины мама и папа выздоровеют, у них исчезнет это загадочное заболевание — проблемы — и они перестанут ссориться. Шур Шурыч и ворона Розалинда ошибались.

Викины родители заболели по-настоящему!!!

После душа, который им устроили Шур Шурыч и Розалинда, они простудились, у них поднялась температура, и они слегли.

Шур Шурыч и ворона чувствовали себя очень виноватыми и, как могли, пытались загладить свою вину и помочь Вике. Шур Шурыч ходил в магазин за продуктами и в аптеку за лекарством. Ворона принесла старинную кулинарную книгу и выискивала там рецепты разных вкусных кушаний, которые Шур Шурыч и Вика пытались приготовить для больных родителей.

Если у них под рукой каких-либо продуктов не было, они не очень огорчались и находили им замену. Правда, это не всегда кончалось удачно, но иногда блюда получались вполне съедобными, тогда все радовались, и Вика бежала кормить маму и папу.

Шур Шурыч и Розалинда старались им на глаза не показываться.

Во-первых, честно говоря, боялись, что им может достаться за лечение холодной водой и, во-вторых, это, пожалуй, было главное — знали, что взрослые говорящих ворон и домовых иногда пугаются. А Викиных родителей сейчас пугать не стоило. Они болели, и всякое беспокойство им было противопоказано.

В этот день настроение у Вики и её друзей было получше. Здоровье родителей пошло на поправку. Температура с утра и у мамы, и у папы была почти нормальная — тридцать семь и один, на щеках появился румянец, и они попросили, чтобы дочка приготовила для них гренки.

Для гренков у Шур Шурыча, Вики и вороны Розалинды все продукты были. И вот вскоре на тарелках лежали поджаристые, загоревшие кусочки булки, которые Вика по совету вороны посыпала тёртым сыром и украсила петрушкой.

«Не гренки, а загляденье, и пахнут тоже вкусно», — сказала сама себе Вика и отправилась кормить родителей. Когда через полчаса Вика вернулась с пустыми тарелками, Шур Шурыч и ворона одновременно спросили:

— Ну как?!

— Всё съели! — радостно и гордо заявила Вика.

— Молодцы! — обрадовались ворона и Шур Шурыч.

— А температура? — спросил Шур Шурыч.

— У мамы тридцать шесть и семь, а у папы тридцать шесть и шесть. У обоих нормальная.

— Наконец-то, — облегчённо вздохнул Шур Шурыч и в сотый раз стал оправдываться перед девочкой. — Ведь я сделал всё, как этот фельдшер велел: и водой их облил, и трусцой они побежали… А может быть, он не фельдшер был? — задумался бывший домовой. — Хотя такой вежливый, «дорогой» говорил. И очень на фельдшера похож.

— Вы, Шур Шурыч, не расстраивайтесь, — попыталась в который раз успокоить огорчённого Шур Шурыча Вика, — вы же не со зла их облили.

— Не со зла, — закивал головой Шур Шурыч.

— Вы ведь хотели, как лучше?

— Как лучше, — ещё сильнее замотал головой Шур Шурыч.

— Вика, ты с кем разговариваешь? — донёсся из комнаты мамин голос.

— Я?.. — замешкалась девочка, не зная, что сказать. И тут произошло самое неожиданное: на кухне появилась сама Викина мама, Ксенья Петровна.

— Кто это? — спросила она, глядя широко раскрытыми глазами на Розалинду и Шур Шурыча.

Ворона Розалинда была не только говорящей, но и воспитанной птицей, поэтому она перелетела с кухонного стола на пол, приложила крыло к груди и, церемонно поклонившись, сказала:

— Разрешите представиться — говорящая ворона Розалинда.

— А меня звать Шур Шурыч, — смущаясь, сказал Шур Шурыч. — Вы про меня ещё на площади рассказывали… помните? Говорили, что домовых не бывает. А я вот он, есть.

— Вот он, есть, — повторила Викина мама, села на табурет и громко позвала: — Артур!

Через минуту на кухне стоял в одной домашней туфле Викин папа, Артур Иванович. Он был без очков и потому не сразу разглядел Шур Шурыча и Розалинду.

— Что случилось? — спросил он у Ксеньи Петровны.

— Разве ты не видишь? — дрожащим голосом спросила Ксенья Петровна.

Артур Иванович надел очки и теперь, удивившись не меньше жены, тоже воскликнул:

— Кто это?!

— Это — говорящая ворона Розалинда, а это — домовой, Шур Шурыч, — объяснила Ксенья Петровна.

— Домовой? — удивлённо спросил папа, но тут же уверенно сказал: — Чепуха какая-то. Быть не может.

— Как же не может, когда они так говорят, — голос у Ксеньи Петровны стал слабый и беззащитный.

— А ты не слушай, — посоветовал папа, продолжая внимательно разглядывать Шур Шурыча и ворону.

— Кого же мне тогда слушать?

— Меня, меня слушай. А то ты всегда всяких своих подружек слушаешь, и ничего хорошего из этого не получается.

— Мои подруги — не «всякие». У них у всех высшее образование. А Маргарита Ферапонтовна даже два института закончила и ещё польским и абхазским владеет, — обиженно сказала мама, став на защиту подруг и на время забыв о Шур Шурыче и вороне Розалинде.

— Твоя Маргарита Ферапонтовна знаешь кто?!

— Не трогай Маргариту Ферапонтовну! — покраснела мама, которая очень уважала свою подругу за знание языков.

— Они опять ссорятся! — испуганно воскликнула Вика, которая в душе тайно надеялась, что, может быть, после болезни выздоровевшие папа и мама станут другими, вернее, такими, какими они были когда-то: весёлыми, добрыми, радостными.

«Да, обливание не помогло. Они опять ссорятся», — смотрел, Шур Шурыч то на испуганную и огорчённую Вику, то на её родителей и вдруг решился. Голос его от смелости стал звонким и сильным. Да и сам он будто бы вырос.

— Так вы, значит, считаете, что мы — чепуха?! Слышишь, Розалинда, — вытянув руку, Шур Шурыч показал на Ксенью Петровну и Артура Ивановича. — Они считают нас чепухой, глупостью, ненужной никому выдумкой.

— Вика, мы — чепуха?! — громко спросил Шур Шурыч.

— Нет, — дрожащим голосом проговорила девочка, испуганно глядя на взъерошенного, размахивающего руками Шур Шурыча.

Ворона попыталась успокоить своего разбушевавшегося приятеля, но не тут-то было. Шур Шурыч разошёлся не на шутку.

— Не мешай, Розалинда! Ведь ты не знаешь самого главного. Не хотел я тебе говорить. Не хотел расстраивать. Викины родители считают, что и невидимого дерева тоже нет, что оно — выдумка. Ещё немного, и они скажут, что и братьев тоже не было.

— Что же тогда было?.. — сама себе тихо сказала Розалинда.

— Вот именно — «что»? Вика, скажи, есть дерево? — снова обратился к девочке Шур Шурыч.

— Есть, — кивнула Вика.

— Дочка говорит — есть, а вы говорите — нет. Значит, так. Я всё решил. Ведём их на наше дерево, — заявил Шур Шурыч.

— Но… — попыталась возразить ворона.

— Никаких «но»!

— Хорошо, — кивнула Розалинда, — я согласна.

Первые пять минут Артур Иванович считал всё происходящее странным сном. Но постепенно поняв, что не спит, он — старший инженер Артур Иванович — подумал: «А что, если это и в самом деле домовой?.. Почему, собственно говоря, и не пойти на это дерево? Почему? В конце концов с помощью математики всё можно объяснить». И он сказал:

— Я тоже согласен.

Ксенью Петровну сначала не очень привлекала прогулка, но она подумала, если это дерево в самом деле существует, то это может стать темой для специальной экскурсии. Она даже название придумала: «Вперёд, к невидимому дереву!»

Глава седьмая. Потерянные — найденные вещи

Если Вика залезла на ель легко, то Ксенье Петровне и Артуру Ивановичу это никак не удавалось. Всё-таки они были люди взрослые и на деревья уже много лет как не забирались. И тут ворона предложила спустить верёвочную лестницу, которую она когда-то нашла и тоже принесла на ёлку.

Первым стал взбираться Артур Иванович. Он поднимался всё выше, и с ним происходили удивительные вещи. Артур Иванович вдруг заметил, что он, старший инженер, стал свистеть и не продето свистеть, а насвистывать мелодию песенки, которую он давным-давно, как он думал, забыл. Но — надо же! Оказывается, помнил.

Викина мама, Ксенья Петровна, тоже обратила внимание, что её плохое настроение куда-то ушло. Ей было очень интересно разглядывать висевшие на ветвях ёлки старинные вещи. Ведь она была экскурсовод, историк по образованию и любила всё старое и древнее. А здесь были и граммофоны, и скрипки, даже шпаги висели на ветках этого волшебного дерева. Нет, конечно, тут было много и современных вещей, которыми и сейчас пользуются жители города, но они интересовали Ксенью Петровну меньше. Они её совсем не интересовали. Они её не интересовали до тех пор, пока она вдруг не увидела… Да, да, она увидела свой старенький шёлковый платок, голубой платок в белый горошек. Это было так неожиданно, что Ксенья Петровна даже вскрикнула.

— Что случилось? — спросил Артур Иванович, и голос его показался Ксенье Петровне каким-то странным, знакомым и незнакомым одновременно, как мотив той песенки, которую он только что насвистывал.

— Посмотри, — сняла с ветки платок Ксенья Петровна и протянула его мужу. — Ты помнишь?

— Конечно, помню, — улыбнулся Артур Иванович и погладил платок. — Ты в нём пришла на наше первое свидание.

— А потом он куда-то затерялся.

— Ксюша! — вдруг воскликнул Артур Иванович. — Да это же мой рюкзак! — и он показал на висевший вверху над платком рюкзак.

— Ты думаешь?

— Абсолютно точно.

Викины мама и папа уселись рядышком на толстой ветке и стали рассматривать рюкзак.

— Ты помнишь, как ты свалился с рюкзаком в реку?

— Да, — рассмеялся папа, — а ты бросилась меня спасать.

— А получилось наоборот — спасал ты меня, — улыбнулась мама. — Как давно мы не ездили в лес!

— И на речку тоже. Всё некогда.

— Да, давно не были. Но поедем обязательно. Тебе не холодно? — спросил папа и накрыл плечи Ксеньи Петровны платком, голубым платком в белый горошек.

— А где Вика? — оглянулась мама, высматривая среди густых, тёмно-зелёных ветвей дочку.

— Я здесь, — отозвалась Вика.

— Иди к нам, — позвал папа. — Я тут нашёл наш старый рюкзак. Помнишь, я тебе о нём рассказывал?

Вика стала перелезать к родителям и зацепилась за сучок.

— Осторожно, — помог ей папа и усадил рядом с мамой.

Папа стоял на ветке и казался Вике сказочным великаном, большим и могучим.

Артур Иванович с удивлением разглядывал висящие над головой вещи, ему вдруг показалось, что он уже когда-то здесь был, на этом чудесном дереве, которое пахло Новым годом. Но когда?! Артур Иванович не помнил. И тут он увидел книжку. Это были сказки. Да, да, те самые сказки, которые ему давным-давно в детстве читала бабушка. Он осторожно взял книгу в руки, опустился рядом с дочкой и женой, открыл пожелтевшую обложку и стал читать:

— «Было когда-то двадцать пять оловянных солдатиков, родных братьев по матери — старой оловянной ложке; ружьё на плечо…»

Артур Иванович читал сказки Андерсена. И хотя он читал негромко, Шур Шурыч и говорящая ворона Розалинда всё слышали. Они находились рядышком, но за густыми ветками их не было видно. Они сидели в гамаке. Гамак тихо поскрипывал.

Перед лицом Шур Шурыча качался на тоненькой невидимой нити золотистый паучок. Влево — вправо. Влево — вправо.

Шур Шурыч смотрел на Вику и на её родителей, слушал старую сказку и думал: «Быть тренером по храбрости — это, конечно, дело хорошее. Но и домовые, оказывается, до сих пор нужны. Ладно, — решил он, — по вечерам буду под столами шуршать — детишек пугать, а днём счастье приносить».