Невинные убийцы

Обыкновенные шакалы Дерзкие прихлебатели

День клонился к вечеру, но солнце все еще пылало в небе, когда я ехал за парой обыкновенных шакалов, пробиравшихся рысцой след в след по низкой зеленой траве на равнине кратера Нгоронгоро. Самец, которого мы назвали Ясоном, поминутно останавливался возле какой-нибудь куртинки травы, поднимая лапу, как домашний пес, отмечал ее своим запахом и трусил дальше. А его самочка, Яшма, каждый раз, подбегая к такой куртинке, добавляла свой запах к запаху самца и пускалась его догонять.

Эта пара находилась в разгаре ухаживания, и, хотя тогда я еще не знал об этом, они отмечали границы своей территории — той территории, где позже будут выращивать щенят и где, весьма возможно, уже не раз выводили потомство. Вдруг я заметил, что Ясон застыл на месте, как изваяние, а шерсть у него на загривке, спине и хвосте встала дыбом. Яшма остановилась рядом; оба настороженно вглядывались в одно и то же место. Тут и я увидел третьего шакала — он лежал, свернувшись клубком, и, кажется, спал. Верхняя губа у Ясона приподнялась, и он, ощерившись, подошел и остановился в угрожающей позе над лежащим чужаком — спина выгнута дугой, голова и уши опущены, пасть открыта, белые зубы обнажены. Третий шакал, как мне показалось, прижался к земле.

Секунда — и они сцепились. Уследить за отдельными движениями было совершенно невозможно, противники метались как молнии, но когда чужак сделал попытку к бегству, Ясон кинулся на него и цапнул за шею; несколько секунд они стояли на задних лапах, стараясь укусить один другого за шею или за морду. Вдруг чужак сорвался с места и понесся прочь, а Ясон с Яшмой помчались за ним, но скоро остановились и только провожали его глазами, стоя плечом к плечу: очевидно, отступающий враг убежал достаточно далеко от их территории.

Через некоторое время Яшма поднялась на задние лапы, положив передние на плечи супруга, потом опустилась и принялась его вылизывать, начиная с уха. Спустя несколько минут Ясон успокоился, развалился на земле, полузакрыв глаза, а самочка приводила в порядок его золотисто-серую шерстку. Она вылизывала его двадцать пять минут, переходя с места на место и прерываясь лишь для того, чтобы почесаться самой или выкусить блоху из собственной шерсти. Когда же она кончила это занятие, Ясон минут пять наводил красоту на ней, а потом отошел, свернулся клубком и, видимо, заснул. Яшма посмотрела на него и тоже легла рядом.

У обыкновенных шакалов кратера Нгоронгоро был сезон спаривания, и следующие несколько дней я следил, как Ясон ухаживает за Яшмой — он подходил, отставив вытянутый хвост, распушив «воротник», насторожив уши. Но каждый раз, когда он пытался обнюхать ее сзади, она резко поворачивалась, щелкала зубами и отбегала от него рысцой. Обыкновенный шакал почти всегда охотится в одиночку, но в сезон спаривания самец и самка отдыхают и охотятся вместе. Так поступали и Ясон с Яшмой. Они очень часто вылизывали друг друга; Яшма обхаживала своего друга подолгу, но и он иногда тратил на это минут по пятнадцать, а то и больше. Когда они вдруг останавливались, вынюхивая что-то в траве, или «отмечались», или катались на какой-нибудь дохлой мыши или ошметке мяса, случалось, что кто-нибудь из них на минутку ставил передние лапы на плечи другому — подобное поведение я видел только в период ухаживания. Спаривание я наблюдал всего один раз, очень ранним утром, из чего заключил, что они предпочитают темное время суток.

В тот раз мы заехали в кратер совсем ненадолго, но через два месяца возвратились на полгода, захватив с собой двух студентов, которые должны были помогать нам в наблюдениях. Для того чтобы разбить лагерь возле хижины на речке Мунге, понадобились многочасовые и поистине титанические усилия. Нужно было разгрузить набитые до отказа машины, поставить палатки, разместить запасы продуктов. Освобожденный от груза прицеп стал у нас складом консервов, недоступным для шныряющих повсюду гиен, — как ни странно, эти животные почти никогда не прыгают вверх, оставаясь на земле все время, пока шарят по лагерю и ищут, чем бы поживиться. Но уж если предоставить им такую возможность, они утащат в зубах запаянную банку и изжуют ее до неузнаваемости.

Как всегда, Лакомка «помогал» нам по мере сил. И хотя он был всего-навсего десятимесячным ползунком, он все же ухитрялся просочиться в самые неподходящие места. Когда палатка разложена так, что ее остается только поставить, можете не сомневаться — Лакомка восседает в самом центре; стоит оставить на минутку тщательно запакованный ящик — и вы незамедлительно обнаружите, что Лакомка упаковался в ящик, а содержимое разбросано кругом по траве.

Но в конце концов все более или менее утряслось, и у нас осталось время, чтобы съездить до сумерек к гребню Когтистых скал. Этот невысокий холм в полутора километрах от хижины был для нас ни с чем не сравнимой наблюдательной вышкой на плоской равнине кратера. Солнце медленно опускалось, а стада гну черными вереницами все шли и шли мимо холма к ночным пастбищам. Несколько молодых гиен резвились возле своего логова; стая малых белых цапель устраивалась на ночлег на сучьях громадного сухого дерева; сквозь зеленые тростники на окраине болота неторопливо пробиралось к равнине небольшое стадо слонов. Мы сидели и смотрели, а небо наливалось золотым светом, потом заалело, и вот уже все вокруг покрылось тьмой.

Мне нужно было знать, как развиваются щенки шакалов и как меняются отношения внутри семьи по мере того, как они взрослеют. У Ясона и Яшмы, которых я наблюдал в период ухаживания, оказались щенки нужного возраста. Как говорится, это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Когда я выследил их в первый раз у самой норы, все четверо щенят были еще темными, почти черными, и я заметил, что они совсем неуверенно ковыляют на коротких лапках. Немного погодя я подъехал поближе — один щенок качнулся, ступил в сторону, налетел на второго, и они все друг за дружкой, как кегли, кувырнулись и посыпались вниз, в нору. Но мне недолго пришлось ждать, когда они появятся вновь. Глазки у них были еще мутновато-голубые и, видимо, открылись совсем недавно. Известно, что глаза у щенят шакалов открываются примерно на десятый день. Значит, этим четверым было недели две от роду.

Немного позже у логова появилась их мать, Яшма. Поначалу ее несколько смущал мой лендровер, и я отогнал машину подальше. Яшма постояла, не спуская глаз с машины, потом рысцой подбежала к норе, сунула в нее голову и несколько раз тихонько поскулила. Щенята мгновенно выскочили наверх, догнали Яшму и примерно в трех метрах от норы принялись сосать ее. Чтобы дотянуться до сосков, им приходилось вставать на задние лапы, опираясь передними о живот матери. Порой лапы у какого-нибудь щенка соскальзывали, и он повисал, изо всех силенок присосавшись к соску и отчаянно пытаясь нашарить ускользнувшую опору.

Я думал, что, пока щенята еще так малы, Ясон и Яшма будут по очереди нести вахту около них, но, хотя родители и лежали подолгу, свернувшись около норы, случалось, что малыши часами оставались совершенно одни. В первые дни наших наблюдений четверка большую часть времени сидела в норе. А когда щенки вылезали, то бродили вокруг, принюхиваясь к земле, или мирно играли, ползая друг через друга и слегка кусаясь. На третий день я заметил, как во время игры двое начали прыгать друг на друга. Им явно не хватало тренировки — они еще не умели рассчитывать не только расстояние, но и направление прыжка. Приземляясь, часто перекувыркивались и скатывались в нору. Зато, если им удавалось приземлиться на все четыре лапы, они стояли несколько секунд, не двигаясь, как будто ждали, когда же лапы снова начнут слушаться и можно будет отважиться на следующий шаг.

Ранним утром на пятый день после знакомства с щенками Ясона я впервые увидел, что к норе подбирается гиена. Щенки в это время сидели под землей, а родители спали метрах в двадцати от логова, свернувшись клубком, поодаль друг от друга. Гиена медленно направлялась к норе, время от времени останавливаясь и нюхая воздух. Подкравшись к самому входу, она сразу же сунула туда голову. Я представил себе, как в жилище щенят исчезают последние отблески дневного света и они чуют зловонное дыхание гиены. Интересно, будет ли гиена откапывать щенят?

Вдруг тишину разорвало громкое рычание. Гиена отскочила и, повернувшись, щелкнула зубами, отгоняя Яшму, которая примчалась на помощь и запустила зубы в торчащий из родной норы вражеский зад. Яшма прыгала, словно шарик ртути; метнувшись в сторону, она вдруг подняла морду к небу и испустила тонкий пронзительный вой. Гиена, внимание которой было приковано к самке, не заметила, что на этот зов на поле боя примчался Ясон. Спустя долю секунды самец уже вцепился в заднюю лапу агрессора. Гиена повернулась к нему, подставив свой тыл Яшме, которая молнией бросилась и цапнула ее за заднюю лапу. Шакалы непрерывно атаковали гиену, так что ей пришлось присесть «на корточки», чтобы прикрыть чувствительные задние лапы менее уязвимым крупом. Так, на полусогнутых лапах, она и отступала, а шакалы следовали за ней, то и дело кидаясь и кусая ее за круп, при этом гиена выделывала потешнейшие пируэты, обороняясь с двух сторон сразу.

Этот случай напомнил мне рассказ одного американского исследователя, который видел, как пара волков отгоняла медведя-гризли от своего логова точно таким же способом — кусая его сзади. И гиена и гризли довольно неповоротливые животные, а волки и шакалы разят молниеносно — они успевают цапнуть и отскочить, прежде чем более крупное животное удосужится повернуться. Должно быть, именно поэтому им и удается прогнать противников, которые весят раза в четыре больше, чем они сами.

Дни шли за днями, и нам уже не раз приходилось наблюдать, как Ясон и Яшма отгоняют гиен, так что гиены скоро стали пускаться в обход, явно стараясь миновать негостеприимное место. Я никогда не видел, чтобы гиена ела щенков шакала, — даже когда родителей не было поблизости, гиены только совали нос в нору да обнюхивали землю кругом. Правда, год спустя я видел, как гиена начала раскапывать обитаемую шакалью нору, но передумала и ушла; еще несколько раз я был свидетелем того, как гиены гонялись за молодыми шакалами. И я не сомневаюсь, — что в голодные времена гиены могут выкапывать и поедать щенков шакалов: тактика нападения у шакалов-родителей развилась, безусловно, по веским причинам.

Мало-помалу Яшма привыкла к машине, стоящей вблиз норы, и стала больше времени проводить со своими малышами. Она их непрестанно вылизывала. Ясон временами тоже «причесывал» первого попавшегося щенка, как и свою супругу, но ему было далеко до Яшмы — она занималась туалетом щенка с истинным фанатизмом. По многу минут подряд она осторожно выкусывала выпавшие волоски или грязь из шерсти малыша, а если щенку это надоедало и он вывертывался и убегал поиграть с остальными, Яшма настигала его, опрокидывала одним движением лапы и снова принималась за дело. Покончив с одним щенком, она начинала преследовать неотступными заботами следующего. Иногда она даже присоединялась к игре своих отпрысков, но цель у нее была одна — оттеснить кого-нибудь от остальных, припечатать его к земле и подвергнуть всестороннему вылизыванию. Как-то раз, немного пробежав рядом с щенком, догонявшим своего брата, она ухитрилась прямо на бегу что-то выкусить у него из шерсти.

Конечно, все самки шакала по-матерински вылизывают своих щенят, но нам ни разу не случалось видеть, чтобы хоть одна из них проделывала это так часто и так самозабвенно, как Яшма. У многих живых существ уход друг за другом превратился в социально значимый обряд, он не только помогает содержать в порядке шерсть, но и укрепляет связь и поддерживает общение между членами группы, делая более прочными отношения самцов и самок во время ухаживания. У обыкновенных шакалов этот обряд, несомненно, несет общественные функции. Ясон и Яшма гораздо дольше приводили друг друга в порядок в период ухаживания, чем когда-либо после, а своих щенят оба родителя вылизывали гораздо дольше, чем требовалось для простой очистки шерсти. А по мере того как щенята подрастали и в каждом из них проявлялась все более яркая индивидуальность, родители ухаживали за их шерстью чаще и посвящали этому гораздо больше времени.

Кратковременное вылизывание или даже отдельные его элементы часто демонстрируются при дружественной встрече животных данного вида, например во время церемонии приветствия. Ясон и Яшма, встречаясь после разлуки, почти всегда подбегали друг к другу и быстро покусывали один другого за морду и уши. И взрослый шакал низшего ранга при встрече с более сильным сородичем тоже зачастую опрокидывается на спину — принимает позу, свойственную щенку, который просит, чтобы кто-нибудь из родителей или однопометников его вылизал.

К тому времени, когда щенятам Ясона исполнился месяц, их темная окраска приобрела бледноватый оттенок выжженной солнцем травы — подобный камуфляж сослужил бы отличную службу малышам, рожденным в сухой сезон, но для большинства щенят, появившихся, как и наша четверка, среди яркой зеленой травы, он был совсем некстати. В это время мы уже стали свободно различать своих щенят, хотя вряд ли сумели бы узнать их вне привычной обстановки, кроме разве что Руфуса[3], у которого в раннем младенчестве кто-то откусил крохотный, почти незаметный кусочек уха. В своей компании все четверо различались не только внешне (одна самка была чуть светлее сестры, а у одного самца мордочка была немного длиннее, чем у другого), но и характерами, а следовательно, и поведением.

Одна из самок, Эмба, очень быстро превратилась в такую же страстную «парикмахершу», как и ее мать. Она неотступно преследовала своими заботами остальных щенят, хотя ей частенько не везло — подрастая, щенята становились все непоседливей и почти беспрерывно играли. Порой, заметив, что мать вылизывает какого-нибудь щенка, Эмба тут же включалась в дело; впрочем, она и сама любила, чтобы с ней повозились, и поэтому иногда протискивалась между Яшмой и вылизываемым щенком. Эта уловка почти неизменно достигала цели — второй щенок пользовался возможностью удрать от матери, и Эмба занимала его место. Несколько раз я видел, как Эмба втиралась между отцом и матерью, когда они вылизывали друг друга, в конце концов кто-нибудь из них принимался и за ее шерсть.

Самый маленький щенок, последыш Синда, был гораздо трусливее всех. Она ныряла в нору, как только тень от пролетавшей птицы или облака хоть краешком падала на нее, скатывалась туда вниз головой, напуганная внезапным раскатом грома. Она немедленно сдавалась, как только игра щенят становилась слишком грубой, а чаще всего вообще держалась от них подальше — лежала одна в сторонке, пока они носились как оголтелые. И все же более сильные щенки то и дело налетали на нее или сшибали ее с ног.

Руфус был ее полной противоположностью: с самого начала он был намного смелее и предприимчивей остальных; он первый отважился отойти от норы дальше, чем на несколько метров. Как-то раз, когда ему было еще меньше трех недель, я видел, как он стал ползком подкрадываться к египетским гусям, вперевалочку шествовавшим мимо норы, причем каждый из этих шестерых гусей был раза в четыре больше его самого. И чем ближе он подползал, тем быстрее ковыляли гуси, словно им было неловко подниматься на крыло из-за такого крохотного шакаленка. Руфус, судя по всему, был к тому же очень любознателен: если возле норы расцветал цветок, Руфус непременно должен был подойти и понюхать его; стоило птице обронить перышко, и Руфус тут как тут — он первый все замечал. Шакалята, как и многие детеныши млекопитающих, любят повторять действия друг друга. Когда Руфус принимался прыгать за насекомыми, остальные тоже прыгали вслед за ним. Когда Руфус отошел на пять метров от норы и стал с наслаждением уплетать дымящийся навоз носорога, к нему скоро присоединились и сестры с братом.

Его брат Слиток казался самым игривым из всей четверки. Он постоянно приставал к кому-нибудь из однопометников, подбегая к ним с характерным потряхиванием головой, что означало:

«Хочу с тобой поиграть!» Когда остальным надоедало с ним возиться, он продолжал игру в одиночку: потянет пучок травы, будто это хвост другого щенка, да и опрокинется навзничь, когда стебли порвутся. А то подкинет зубами камешек или кусок зебрового помета высоко в воздух и прыгает на него, как только тот коснется земли. Однажды он нашел высохший, жеванный-пережеванный кусочек шкуры с шерстью и не расставался со своей игрушкой больше часу — все подбрасывал и прыгал на нее. Временами он оставлял ее в покое, но когда ему нужно было перейти на другое место, прихватывал свое сокровище с собой и снова принимался играть. А один раз я видел собственными глазами, как Слиток тряс головой, приглашая поиграть… бабочку!

Игры щенят менялись по мере того, как они подрастали. Слабые покусывания и кувырканье постепенно сменились довольно серьезными укусами, потасовками и гонками. Часто двое играющих щенков обхватывали друг друга передними лапами за плечи и пытались укусить один другого за морду. Потом, потеряв равновесие, они валились на землю и продолжали играть уже лежа на земле — огрызались и отбивались задними лапами, как кошки. Нередко к двоим играющим присоединялись и остальные, так что все свивалось в один клубок из золотого меха, бьющих по воздуху лап и щелкающих зубов.

Когда мы научились различать щенят, нам стало гораздо интереснее наблюдать за их играми. Однажды Слиток нашел страусовое перо. Он осторожно принюхался к нему, а потом прыгнул на него и принялся трепать, как треплет тапочку домашний щенок. Увидев подбегающего Руфуса, Слиток подхватил перо и дал тягу; Руфус тут же кинулся в погоню, к нему присоединились обе сестры. Они носились и носились кругами, пока Руфус не настиг Слитка, и, грозно рыча, они начали вырывать друг у друга перо. Вдруг Эмба вцепилась в хвост Слитка и стала тянуть — любимый вид спорта! Слиток огрызнулся, и перо досталось Руфусу. Игра продолжалась больше часа, пока от пера не осталось несколько жалких пушинок.

В другой раз я видел, как Руфус и Слиток гонялись друг за другом вокруг небольшого участка высокой травы. Внезапно Руфус остановился, повернулся и, когда Слиток вылетел из-за угла со всей скоростью, на какую только были способны его короткие лапки, бросился на него в лобовую атаку. Затем Руфус снова кинулся бежать, но, пробежав немного, опять остановился и повернулся, поджидая братца, как в первый раз. Да не приметил головенку на вытянутой шее, которая глядела на него сквозь траву, а Слиток прыгнул прямо через заросли и приземлился на спину брата. Оба щенка встали на задние лапы, пытаясь укусить друг друга за морду. Но вот на поле битвы появилась Синда. Несколько секунд она присматривалась, а потом прыгнула и сшибла обоих с ног. Руфус вывернулся из свалки и принялся кусать Синду за нос, заложив уши назад. В этот момент выбравшийся из-под Синды Слиток толкнул Руфуса, и тот, хватив сам себя за круп, завопил и бросился бежать от Синды, от заморыша: ему, вероятно, померещилось, что это она так больно цапнула его.

Этот случай напомнил мне другой — когда Лакомку, всего шести месяцев от роду, укусила ручная мунго. Мы были приглашены на чашку чая к друзьям, и Джейн села на диван, держа Лакомку на коленях. В тот самый момент, когда хозяйка подсела к к ним, мунго подскочила, цапнула Лакомку за ногу и скрылась под диваном. Лакомка не успел ее заметить и был в полной уверенности, что его укусила дама, опустившаяся рядом на диван. Он начинал реветь, как только она пыталась подойти ближе, и это продолжалась весь вечер, до конца нашего визита.

Когда Ясон и Яшма попривыкли к нашим машинам, мы стали следовать за ними в дальние походы и постепенно определили размеры их гнездового участка и охотничьих угодий, а также выяснили, в каких они отношениях с другими шакалами, живущими по соседству. Насколько мы могли определить, они охотились на площади примерно в два с половиной квадратных километра, хотя многие обыкновенные шакалы, как мы увидим позже, владеют гораздо более обширными охотничьими угодьями. Поведение Ясона и Яшмы при встрече с другими обыкновенными шакалами в своих охотничьих угодьях не было стереотипным: иногда они прогоняли нарушителей, порой не обращали на них внимания, а подчас встречали их совсем по-дружески. Эти различия в поведении можно объяснить только после длительных наблюдений, но мы подозреваем, что некоторые из этих «чужаков» были родственниками. Иногда Ясон приветствовал кого-нибудь одного из пары, а Яшма не обращала внимания на обоих — очевидно, один из них был однопометником Ясона. В других случаях и Ясон и Яшма приветствовали одного из «нарушителей» — возможно, это был кто-то из их детенышей, ставших взрослыми.

Но даже если некоторые из соседних шакалов и были родственниками Ясона, они почти никогда не проникали в глубь его гнездового участка. Когда львы и гиены убивали добычу в охотничьих угодьях Ясона, то, как правило, ее остатками не кормился никто, кроме семейства Ясона. А в тех редких случаях, когда к ним жаловали один-два непрошеных гостя, из-за пищи завязывались горячие баталии. Точно так же и Ясон с Яшмой избегали добычи, убитой на гнездовом участке соседей. Но, судя по всему, гнездовые участки кое-где перекрывались, и если добыча оказывалась в таких местах, около нее могло появиться две пары шакалов. Однажды мы видели у добычи, находившейся приблизительно на стыке трех участков, Ясона и Яшму вместе с двумя соседними парами. Иногда Ясон и Яшма встречали чужих шакалов мирно; порой начинались препирательства и короткие схватки. Это зависело от того, какие именно соседи пожаловали к добыче.

Гнездовой участок шакала отличается от его территории. Территория — это относительно небольшое пространство, на котором шакал ухаживает за своей самкой и воспитывает щенков. Территория Ясона, насколько мне удалось определить, представляла собой узкую полоску на равнине примерно с километр длиной и около ста пятидесяти метров шириной. Я всего один раз видел, как чужой шакал проник на эту территорию, и Ясон с Яшмой яростно преследовали его, пока он не унес ноги подобру-поздорову.

Очень часто, когда Ясон или Яшма отправлялись на охоту, они некоторое время бежали рысцой вдоль одной из границ своей территории и примерно раз в минуту отмечали границу мочой. У обыкновенных шакалов и самец, и самка «поднимают ножку», только самка еще приседает, так что лапу она отрывает от земли всего на несколько сантиметров. Отметившись, оба — и Ясон, и Яшма — делали еще несколько «отбрасывающих» движений задними лапами, распространяя запах подальше. Иногда шакалы отмечали участки травы пометом, аккуратно располагая его поверх травинок. У шакалов имеются две пахучие преанальные железы и, очевидно, запах из них добавляется к запаху помета, подкрепляя «удостоверение личности» хозяина.

Норы, в которых обыкновенные шакалы выращивают щенков, конечно, находятся в самом центре такой тщательно отмеченной территории. Видимо, и «концерты» завываний, которые они порой закатывают, тоже происходят внутри территории. Во время такой церемонии все члены семьи, за исключением малышей двух-трехнедельного возраста, поднимают носы к небу и заливаются тонким пронзительным воем. Воют они, как правило, не в унисон, а постепенно, по одному присоединяясь к общему хору.

Когда вой одного семейства замирает, мелодию может подхватить соседнее семейство, и она разносится во все стороны, иногда на многие километры. В кратере подобные концерты происходили чаще всего по вечерам и на рассвете, а иногда и среди ночи. Вполне возможно, что эта церемония служит дополнительным заявлением прав на территорию, как утренние концерты гиббонов или территориальные песни птиц.

Когда мы прибыли в кратер (это было в январе), только что начались сильные дожди, и постоянные ливни поддерживали везде свежий, сочный травяной покров — обильную пищу травоядных. Мы ехали среди пасущихся гну, и повсюду встречались отяжелевшие перед отелом самки. Период размножения у гну наступил примерно через две недели после начала наших наблюдений за Ясоном и Яшмой. Однажды, уже повстречав множество совсем крохотных телят, неуверенно ковылявших на черных мокрых ножках, мы увидели молодую самку гну, которая вот-вот должна была отелиться. Она лежала на земле, и мы, подъехав, заметили, что брюшные мышцы у нее сильно сокращаются. Никогда еще мне не приходилось наблюдать более благополучного, быстрого и комичного разрешения от бремени; только потом я сообразил, что это, во всей вероятности, были ее первые роды. Когда теленок, высунувший головку из поблескивающего прозрачного мешка, шлепнулся на землю, его мать подскочила, словно подброшенная пружиной, извернулась в воздухе и грохнулась перед новорожденным детищем прямо «на колени». Мне вряд ли приходилось видеть животное, до такой степени потрясенное — у нее просто глаза на лоб вылезли. Когда теленок задвигался, мать отскочила и снова упала «на колени», не сводя вытаращенных глаз с маленького существа, откуда ни возьмись свалившегося у нее за спиной. Мы даже испугались, что она может бросить своего детеныша: каждый раз, когда он тянулся к ней, она в ужасе отскакивала. После получасовых тщетных попыток добраться до ее вымени теленок наконец начал сосать.

Нередко и опытная мать не дает новорожденному сосать в первые минуты после рождения. Раз за разом отодвигаясь от теленка, она заставляет его перемещаться — чем больше он двигается, тем быстрее обретает устойчивость на еще нетвердых ножках и тем больше у него шансов уберечься от хищников. Это настолько эффективный метод, что уже минут через десять после появления на свет теленок может довольно быстро бежать за матерью. Иногда к ним подходит другая антилопа и толкает лбом теленка, так что тот валится с ног, а когда он пытается подняться, снова сбивает его с ног, пока наконец мать с детенышем не обратятся в бегство. Один раз мы с Джейн видели, как целая группа гну гоняла новорожденного теленка — ноги у него подворачивались и расползались во все стороны, и, тем не менее, он ухитрялся удерживаться на них. С виду все это смахивает на жестокость, но, возможно, помогает сократить период полной беспомощности теленка.

Еще один защитный механизм природы заключается в том, что огромное большинство самок гну (как, впрочем, и других стадных животных) производят на свет телят приблизительно в одно и то же время. А это значит, что хищники быстро пресыщаются и оставляют телят в покое.

Как раз в начале периода размножения я следовал на машине за Ясоном, отправившимся в очередную охотничью вылазку, и был очень удивлен, когда увидел, как он подскочил к новорожденному гну, лежавшему возле матери, и схватил его за ногу. Мать мгновенно вскочила и, опустив голову, бросилась на Ясона. Шакал больше не делал попыток напасть на теленка, но все это меня озадачило: Ясон был бесспорно храбрым шакалом, но ведь даже ему не могло взбрести в голову охотиться на теленка гну, по крайней мере в три раза тяжелее его самого, да еще лежащего рядом с матерью. Вообразите нашу лисицу, нападающую на теленка, который стоит рядом с матерью, — разница только в том, что самка гну куда подвижнее коровы.

Через два дня я стал догадываться о возможной причине столь странного поведения Ясона. В этот день Ясон и Яшма отправились на охоту вместе — в первый раз после появления на свет щенков. Я уже говорил, что обыкновенный шакал, как правило, одинокий охотник. Пробежав немного рысью среди пасущихся гну, Ясон внезапно остановился, принюхался и — бок о бок с Яшмой — стал уверенно двигаться в сторону самки с крохотным теленком. Когда мать повернулась и, опустив рога, пугнула их, Ясон и Яшма отбежали, но тут же вернулись и потрусили за уходящей матерью с теленком. И полчаса спустя шакалы все еще следовали по пятам за этой парой, чем вызывали у меня все большее недоумение.

Вдруг самка гну забеспокоилась, легла, и у нее вышел послед. Значит, теленок, хотя он и успел обсохнуть, родился всего несколько часов назад. Ясон и Яшма знали — очевидно, по запаху, — что плацента еще не вышла, и их терпение было наконец вознаграждено.

Это помогло мне объяснить нападение Ясона на новорожденного теленка. Наверное, запах околоплодных вод был настолько силен, что на какой-то момент ввел шакала в заблуждение, и тот схватил за ногу теленка, решив, что это послед.

На протяжении следующих двух недель, в разгар периода отела, шакалы досыта наедались плацентами. Часто, наблюдая, как Ясон и Яшма отдыхают возле норы, я видел, что они внезапно настораживались и начинали вглядываться в небо. Потом и я замечал крохотный силуэт грифа, который все увеличивался по мере того, как птица снижалась. Установив направление полета птицы, шакалы во всю прыть неслись по равнине и прибегали порой с опозданием всего на несколько секунд, так что успевали отвоевать себе львиную долю последа.

Как раз вскоре после начала периода размножения у гну, когда щенкам Ясона было чуть больше четырех недель, они стали есть твердую пищу. Шакалы, как и гиеновые собаки, кормят своих детенышей отрыжкой: в первый раз мы увидели это, когда Ясон подбежал к щенкам, отрыгнул мясо на землю и стал есть вместе с ними. Спустя какое-то время точно так же поступила Яшма. Щенки, охотно поедавшие новую пищу, все же в первые дни оставляли часть ее на земле. В это время Яшма еще кормила их примерно три раза в день; проведя несколько ночных дежурств, мы поняли, что в темное время они кормятся еще раза два, хотя с уверенностью это нельзя было утверждать — луна то и дело скрывалась за облаками.

Дни шли за днями, и несмотря на то, что щенки регулярно получали молоко, они все более жадно поглощали отрыгнутое мясо и вскоре уже встречали возвращающихся к норе родителей, вскакивая, виляя хвостами и облизывая губы и морду взрослых, — так ведет себя взрослый шакал, приветствуя более сильного. Нам даже стало казаться, что родители отрыгивают мясо все с большим трудом — они отворачивались от назойливых детей, открывали рты, но щенки были тут как тут, прыгали и лизались. Родители вновь отворачивались: должно быть, щенки мешали взрослым опустить голову достаточно низко, чтобы можно было отрыгнуть. Я видел, как Яшма однажды крутилась волчком, отрыгивая мясо, и куски разлетались у нее изо рта, как искры от праздничной шутихи.

Если щенок продолжал приставать, выпрашивая добавки уже после того, как кто-нибудь из родителей раз или два отрыгнул мясо, случалось, что взрослый шакал, обернувшись, кусал юнца за нос — у всех трех видов шакалов, как и у гиеновых собак, это самая обычная форма наказания. Бедняжка Синда, как назло, чаще других подворачивалась под такие укусы, потому что при первой отрыжке ей удавалось пробиться к родителям только после того, как почти все мясо было съедено. И очень часто она, не получив ни крошки, утешалась тем, что вылизывала траву в том месте, где упало мясо.

Был период, когда возле логова Ясона появилось на свет довольно много телят гну — шакалы приносили куски последа в зубах. Вот тогда-то мы и оценили все преимущества отрыгивания как способа кормления щенят. Пять раз мы видели, как степные орлы пикировали на шакалов, несущих еду в зубах, и три раза птицы ударяли шакалов в спину когтями. Один раз Яшма, видимо с перепугу, бросила мясо и не успела обернуться, как степной орел уже схватил его и был таков. В другой раз Яшма выронила большой кусок мяса, когда за ней погналась гиена.

Случались дни, когда пищи хватало с избытком. Как-то раз Ясон, вернувшись к логову, отрыгнул не один, а четыре раза подряд. Щенкам просто не под силу было справиться с обедом «из четырех блюд», и они оставили на земле несколько кусочков недоеденного мяса. Вдруг все щенки разом кинулись в нору, а Ясон в тот же миг взвился в воздух, щелкая зубами, — над мясом снижался черный коршун. Меня это нисколько не удивило — эти коршуны хоть и невелики, но ужасно нахальны. В городах я видел, как они выхватывают кости буквально изо рта у собак: как-то раз, когда мама Джейн каталась на лодке по озеру Виктория, один из этих отчаянных смельчаков лихо спикировал вниз и вцепился в ее прическу — должно быть решил, что это какой-нибудь коричневый зверек. Ясон четыре раза подпрыгивал и щелкал зубами, пока птица не убралась. Меня во всей этой истории очень позабавил Руфус: преодолев первый страх, он осторожно высунул нос из норы, — надо же было узнать, что творится снаружи.

Шакалы обычно закапывают остатки пищи, как это делают лисицы, волки, медведи и многие другие хищники. Ясон и Яшма всегда зарывали каждый кусочек мяса отдельно, так что их «кладовка» занимала солидную площадь. Я понял, почему они так делают, увидев однажды, как гиена медленно и методично разыскивает маленькие кусочки мяса на одном из «складов» Ясона: когда мясо «рассредоточено», воровка может и проглядеть кое-какие куски. Лисице не приходится так осторожничать, и она обычно хранит свои припасы в единственном месте — на одном таком лисьем «складе» оказался заяц, куропатка и десяток мышей.

Период размножения гну — единственное время года, когда мы видели, что обыкновенные шакалы пищу больше подбирают, чем добывают охотой; в обычное время они пользуются чужой добычей, только когда более крупные хищники убивают жертву на их охотничьем участке. Именно эти случаи и дали мне возможность получше узнать характер Ясона — никогда не приходилось мне видеть шакала, который сравнялся бы с ним смелостью и агрессивностью при разделе добычи. Один раз я видел, как он выхватывает куски мяса прямо из-под локтя льва, улегшегося на своей добыче, а в другой раз он пытался вырвать кусок кишки из пасти гиены. Он бесстрашно прыгал на орлов и грифов, рвущих мясо, а однажды пробежал с километр, пока не прогнал громадного ушастого грифа, который осмелился отпугнуть Руфуса от куска мяса.

Но все же, несмотря на свою ловкость и удачливость при разделе чужой добычи, Ясон большей частью охотился и сам добывал пищу. Вот какая картина встает передо мной, когда я вспоминаю Ясона: весь напрягшись, он неподвижно застывает возле куртинки высокой травы и вдруг, словно незримая рука спускает тетиву, взвивается в воздух и, приземлившись, хватает — почти всегда без промаха — грызуна, которого, не видя, обнаружил своим острым слухом.

Я с моими помощниками сопутствовал Ясону и Яшме во многих охотничьих вылазках. Чаще всего они раскапывали землю или кучи навоза в поисках жуков-навозников и их личинок, термитов и прочей мелочи; подпрыгивая, хватали на лету жуков и ночных бабочек; прихлопывали лапами кузнечиков, сверчков и других насекомых, ползавших в высокой траве. Частенько они ловили мелких грызунов, а в некоторые сезоны успевали поживиться птицами, гнездящимися на земле, и их птенцами. Несколько раз я видел, как они ночью гоняются за долгоногами, а однажды утром щенки играли куском шкурки долгонога, но поймали ли его их родители, я не знал. Иногда мы видели, как Ясон и Яшма гонят зайца, но всегда безуспешно — чаще, спугнув его, шакалы останавливались и смотрели ему вслед, а потом рысцой отправлялись дальше, словно зная, что связываться с ним не стоит. Но даже в тех местах, где добычи меньше, чем в кратере, и где шакалы часто гоняют зайцев, мы ни разу не видели, чтобы они добыли или съели хоть одного.

Никогда не забуду, как я в первый раз увидел сражение Ясона со змеей. Я появился на поле битвы как раз в тот момент, когда Ясон отпрыгнул назад, а змея повисла у него на шее. Ясон яростно встряхнулся, и змеиные зубы соскользнули с длинной шерсти, защищавшей шею шакала. Через какую-то долю секунды змея уже была в зубах у Ясона. Он резко встряхнул ее и, выпустив из пасти, отпрыгнул назад. Змея упала на землю, мгновенно свернулась в клубок и выставила голову навстречу Ясону. Внезапно она метнулась вперед, и ее зубы сверкнули в лучах утреннего солнца. Но Ясон отскочил в сторону, затем молниеносно схватил змею и снова встряхнул. Шакал повторял свои атаки раз за разом, так что через несколько минут его противница лежала на земле и не могла шевельнуться. Тогда Ясон, начиная с хвоста и не торопясь, съел обмякшее пресмыкающееся.

В то время я еще думал, что сражения змей с шакалами — редкостное явление, но вскоре обнаружил, что змеи входят в состав обычного шакальего рациона. Один раз я видел, как Ясон поедает змею, даже не потрудившись ее прикончить, и с тех пор мне очень хотелось узнать, нет ли у шакалов способности инстинктивно отличать ядовитых змей от неядовитых. Первой его жертвой была песчаная змея — для людей она почти не опасна, но, возможно, достаточно ядовита для таких небольших животных, как шакал.

И еще один день запомнился мне надолго. Ясон и Яшма проходили среди пасущихся газелей Томсона, как вдруг Ясон остановился и начал всматриваться во что-то впереди. Яшма подошла и встала с ним рядом, и я, проследив за их взглядами, увидел крошечного газеленка, припавшего к земле. Мать паслась поблизости, еще не подозревая, что ее детенышу грозит опасность.

Мгновение спустя Яшма метнулась вперед, собираясь схватить малыша за ухо. Но мать не уступала шакалу в ловкости и тут же бросилась на защиту детеныша, опустив голову и нацелившись на хищницу маленькими острыми рожками. Яшма успела увернуться, газель погналась за ней, а подскочивший Ясон схватил детеныша. Газель мгновенно обернулась и погналась за Ясоном. По примеру Яшмы Ясон отпустил жертву и бросился бежать от матери. Газель много раз бросалась в атаку то на одного, то на другого шакала; ей даже удалось дважды наподдать рогами Ясона так, что он кубарем покатился прочь, но остался невредим. Минут через восемь Яшма все же унесла добычу и, чтобы не привлекать внимания матери, затащила ее в ближайшую нору. Как только малыш исчез из виду и его жалобного крика больше не стало слышно, газель отошла в сторону. Ясон не успел заметить, куда исчезла Яшма с добычей, и стоял, озираясь по сторонам, но вот Яшма вылезла из норы, таща мертвого газеленка. Вскоре они с Ясоном дружно уплетали свою добычу.

В последующие недели я несколько раз видел, как и обыкновенные, и чепрачные шакалы успешно охотились на детенышей газели Томсона, и каждый раз парами. Видел я и как газеленок сумел вырваться и удрать от пары шакалов, хотя они трижды его хватали, а один раз даже потащили в зубах! Малыш воспользовался тем, что мать напала на шакалов, отбежал, забился в самую середину группы самцов газели Томсона, бросился на землю и крепко к ней прижался. Шакалы некоторое время принюхивались, но, очевидно, потеряли след и побрели прочь.

Рацион каждого шакала, по-видимому, зависит в какой-то мере от его местообитания. Так, соседям Ясона, охотившимся в более холмистой местности с высокой травой, было легче ловить птиц, змей и даже грызунов, чем Ясону и Яшме, чьи охотничьи угодья располагались преимущественно на равнинах с низкой травой. В участки некоторых шакалов входили берега речки Мунге, и в сезон созревания фигового дерева они лакомились падалицей. Насколько я знаю, подобного деликатеса Ясону с семейством пробовать не доводилось — фрукты на его охотничьей территории почти не попадались, хотя шакалы с жадностью едят самые разнообразные плоды, если только сумеют до них добраться. Правда, в иные сезоны во владениях Ясона появлялось множество грибов, в то время как его соседи на холмах с высокой травой были лишены этого лакомства. Семейство Ясона питалось несколькими видами грибов. Однажды Руфус на моих глазах слопал такой гриб, который шакалы обычно не трогают. Что тут началось! Минут через десять он словно взбесился: стал носиться кругами, потом бросился в лобовую атаку на газель Томсона, затем — на самца гну! И оба животных поспешили убраться подобру-поздорову — должно быть, они были ошарашены не меньше меня. Может быть, гриб вызывал галлюцинации, и Руфус оказался под влиянием наркотика? Этот вопрос так и остался без ответа — мне больше ни разу не попадались такие грибы и определить их вид так и не удалось.

Тем не менее шакалы, очевидно, вполне благополучно существуют на хорошо сбалансированной диете — мясо, насекомые и немного фруктов. Мы еще не знаем, как формируется у молодых шакалов предпочтение, оказываемое определенным видам корма, и зависит ли оно от того, какую пищу приносят им родители. Меня нередко спрашивают, учатся ли маленькие шакалы охотиться, глядя на своих родителей. В отношении некоторых видов добычи этого утверждать нельзя. Руфус и его однопометники делали попытки охотиться за насекомыми, копаясь в траве и щелкая зубами, когда им не было еще и трех недель. Возможно, они реагировали на движения насекомых. В этом возрасте все охотничьи приемы щенят были просто игрой, настолько они были неловки, — мы почти не видели, чтобы малыши ели насекомых. И только позже, когда мать перестала кормить их молоком, они всерьез принялись ловить насекомых.

Яшма стала отучать щенят от молока, как только им исполнилось два месяца. Временами она позволяла им сосать, как раньше, а иногда вдруг отдергивала соски. Если малыши продолжали к ней лезть, она убегала, порой спотыкаясь о собственных детей. Время от времени щенки настойчиво пытались добраться до материнских сосков, и в наказание им доставался несильный укус в нос, но чаще Яшма принималась вылизывать неслуха — эта уловка нередко применяется шимпанзе и другими обезьянами и обычно отвлекает малышей от вожделенного молока.

Как только их отучили от молока, щенята сразу же стали гораздо более самостоятельными. Обычно под предводительством Руфуса они отходили от норы метров на двадцать, а то и дальше, охотясь за насекомыми или просто обследуя окрестности. Один раз Слиток наткнулся на лягушку. Он прыгнул на нее, но не успел приземлиться, как она скакнула вперед. Слиток прыгнул снова, и я расхохотался, глядя, как эти совсем непохожие друг на друга существа прыгают друг за другом. А когда лягушка наконец нырнула в лужу, Слиток застыл как вкопанный, и я увидел, что он уставился на свое отражение в луже. С превеликой осторожностью он потянулся носом к носу своего двойника, но, коснувшись воды, отскочил, чихая и тряся головой. Минуту спустя он снова ткнулся носом в лужу и опять отскочил. Когда он подбирался к воде в третий раз, к нему подошел Руфус, и оба несколько секунд созерцали свое двойное отражение. Потом Руфус решил потрогать лужу лапой и сбил так долго волновавшее щенков отражение.

Период прекращения молочного кормления совпал с первыми проявлениями агрессивности у щенков. Иногда, разыгравшись, Эмба кусалась так сильно, что Синда взвизгивала. А Руфус, свалив кого-нибудь из щенят, стоял над поверженным, как маленькая копия разъяренного взрослого шакала, — шерсть на шее и холке взъерошена, а хвост вытянут назад как палка. Щенята научились рычать и огрызаться — новые выражения в щенячьем лексиконе!

Руфус первый ввел в игры прием «удар задом». Этот прием наблюдается у взрослых шакалов во время драк, особенно тогда, когда им надо отогнать грифов или орлов от добычи. Нападающий стоит лицом к лицу с врагом и вдруг, перевернувшись на 180 градусов, изо всех сил наподдает задней частью тела по противнику, а часто еще и подпрыгивает вверх, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами. Этот прием особенно хорош для расталкивания грифов — он не только наводит на них страх, но и защищает глаза шакала от когтей и клюва врага. С течением времени все щенята научились применять в играх «удар задом», но при этом они боролись и кусались не всерьез, и только Руфус всегда старался взять верх, пользуясь малейшим предлогом, чтобы превратить игру в настоящую драку. Как и следовало ожидать, чаще всего все шишки валились на Синду, потому что она первая начинала праздновать труса: припадала к земле и старалась спрятаться даже в тех случаях, когда другой щенок на ее месте просто вступил бы в игру. Синда все больше и больше отходила, держалась особняком или лежала в стороне, пока ее братья и сестренка резвились.

Вполне возможно, что именно в этих детских играх шакалы, как и многие другие животные, стремятся выявить те общественные позиции, которые им предстоит занять в дальнейшей жизни, по крайней мере во взаимоотношениях друг с другом. И действительно, было похоже на то, что начиная с двухмесячного возраста каждый из них, за исключением Синды, пытался верховодить.

Слиток и Эмба во всем были равны, хотя в конце концов Слиток все же одерживал верх над сестрой. Но было очевидно, что над всеми будет царить Руфус — самый сильный, самый агрессивный.

Однажды — щенятам было в то время около десяти недель — старик Ясон прибежал к логову, таща в зубах заднюю часть новорожденной газели Томсона. Мы в первый раз видели, как щенята получают полноценный кусок мяса, с кожей и костями. Не успел Ясон выпустить добычу из пасти, как Руфус уже заявил на нее права: с яростным рычанием он обернулся к прибежавшим Слитку и Эмбе, норовя цапнуть их за нос, так что они отступили. Это напомнило мне, как преображался мой ручной большеухий лисенок, когда я давал ему мышь или другое мелкое животное целиком, в шкурке. В мгновение ока он превращался в разъяренного дикого зверя, и прикоснуться к нему в такой момент решился бы разве что сумасшедший. С Руфусом происходило то же самое. Эмба быстро прекратила всякие попытки добраться до еды, но Слиток все вертелся вокруг и каждый раз, когда Руфус бросался на него, в свою очередь щелкая зубами на Эмбу, изливая на нее враждебность, которую не смел проявить по отношению к брату.

Синда держалась от них подальше и потому раньше всех заметила, как примерно через час вернулась Яшма с головой газеленка в зубах. Впервые в жизни маленький заморыш пировал без помех. Синда все еще наслаждалась едой, когда Руфус спустя еще час отошел с набитым брюхом от остатков грандиозной трапезы. Только кости, несколько клочков шкуры да два маленьких копытца — вот и все, что он оставил Слитку и Эмбе. Внезапно Руфус застыл как изваяние, уставившись на Синду. Потом вперевалочку заспешил к ней и, когда она отшатнулась, поспешно уступая ему свой кусок, подхватил его и поволок прочь. Оттащив добычу метров на тридцать от логова, он закопал ее в куче зебрового навоза. Потом с самодовольным видом праведника шлепнулся рядом и уснул. Я не могу удержаться от смеха, наблюдал эту «собаку на сене», тем более что Синда успела спокойно и с удовольствием поесть, пока ей никто не мешал.

И в других отношениях щенята тоже взрослели. Когда Ясон или Яшма отправлялись на охоту, щенки отбегали от норы следом за ними сначала всего на двадцать метров, а потом с каждой неделей все дальше и дальше. Мы заметили также, что щенята стали чаще спать на земле, чем в темной норе. Однажды Слиток так крепко уснул в высокой траве, что не заметил, как его укрытие стал поглощать молодой гну. С минуту ничего не происходило, но когда нам уже казалось, что теленок вот-вот примется щипать соломенно-желтый мех Слитка, тот внезапно поднял голову. Гну на секунду окаменел с раскрытым ртом и выпученными глазами, а потом оба кинулись в разные стороны. И в этот раз, как и много раз впоследствии, меня поразило полное отсутствие настороженности у спящих молодых шакалов — уверен, что именно из-за этого многие из них погибают.

Когда щенкам было около десять недель, над семейством Ясона разразилась беда. Ясон лежал свернувшись около норы, а щенята бродили вокруг, охотясь за насекомыми. День был пасмурный, солнца, которое выдало бы опасность, отбросив тень, не было, и никто из нас не заметил черного силуэта на сером небе, пока орел не сложил крылья, входя в пике: мы услышали свист ветра, когда он несся к земле. Шакалы на миг окаменели, но раздался ужасный вопль Синды, бившейся в когтях орла-скомороха, и все бросились бежать — щенята к норе, Ясон к орлу.

Орел-скоморох медленно поднялся с вопящей Синдой в когтях, а Ясон бежал, подняв морду, не в силах помочь. Эта птица — не из крупных, и ей было трудно подниматься со сравнительно тяжелой добычей. Внезапно орел разжал когти, и Синда полетела вниз. Я был в полной уверенности, что она погибнет если не от ран, то от удара о землю — она падала с шестиметровой высоты.

Ясон мгновенно подбежал к тому месту, где упала Синда, — это был островок высокой травы. Когда он немного успокоился, я подъехал ближе, но Синды не было видно. Весь остаток дня я наблюдал за остальным семейством в каком-то отупении. Щенята почти все время лежали у входа в нору и два раза спасались в ней, когда над головой пролетали птицы. Ясон ушел на охоту, и вот наконец солнце закатилось. Ночью, пытаясь уснуть, я слышал свист ветра в сложенных орлиных крыльях и душераздирающий крик Синды; я видел маленькое золотистое тельце, низвергающееся с неба.

На следующий день жизнь шла своим чередом, как будто ничего не случилось. Яшма спала на траве, Руфус охотился за насекомыми, Слиток играл с камнем: опрокинувшись на спину, он придерживал камень передними лапами, а задними царапал, как кошка, играющая с клубком шерсти. Ясона поблизости не было, и я подумал, что он на охоте.

Прошло уже два часа, как я подъехал к норе, и вдруг из норы медленно вышло маленькое существо. Это была Синда. Движения у нее были скованные, и, рассмотрев ее в бинокль, я увидел, что под подбородком у нее большая рана. Других видимых повреждений я не нашел. Моргая от яркого солнечного света, она улеглась у входа в нору. Немного спустя Эмба стала ее вылизывать.

Рана Синды страшно воспалилась, и с неделю она еле таскала ноги. Яшма и Эмба часто лизали ее, и Синда постепенно поправлялась, а недели через три была совсем здорова.

Собственно говоря, Синде удивительно повезло. Несколько недель спустя я видел, как щенка одного из соседних шакалов схватил воинственный орел — гигантская хищная птица, которая часто уносит маленьких газелей, обезьян и других животных. Этому щенку спастись не удалось. В тот же год, позднее, один из студентов видел, как другой воинственный орел пытался унести почти взрослого чепрачного шакала. Но когда он поднялся уже довольно высоко, на него напал большой гриф (возможно, ушастый) и силой принудил его снизиться. Несколько минут орел старался отбиться от грифа, волоча по земле кричащую жертву, но в конце концов бросил ее, и шакалу удалось уползти. Хищные птицы, вероятно, представляют одну из главных опасностей для молодых шакалов: мы с Джейн нашли остатки трех шакалов у дерева, на котором было гнездо какого-то крупного орла или грифа. На шакалов часто охотится и другой хищник — леопард.

После того как я видел смертоносную атаку орла, я всегда с затаенной тревогой смотрел, как щенята Ясона играют или охотятся вдали от норы. Особенно я беспокоился, когда семейство совершало свои периодические «переезды» из одной норы в другую, а таких переездов к тому времени, когда щенятам исполнилось двенадцать недель, насчитывалось уже пять. Самое длинное расстояние между первыми четырьмя норами было семьсот метров, а вот пятая нора находилась в километре от четвертой. Последний переход — единственный, который нам удалось увидеть, потому что дело было днем. В это утро, вскоре после моего приезда к норе, Ясон и Яшма, лежавшие неподалеку, вскочили и быстрой рысью куда-то побежали. Трое щенят бросили охоту за насекомыми и пустились следом, только Синда осталась сидеть у входа в нору. Должно быть, у родителей есть какой-то сигнал, по которому щенята или остаются, или бегут следом, — иначе трудно объяснить, почему они незамедлительно последовали за взрослыми, хотя обычно возвращались, пробежав каких-нибудь двадцать метров. Как бы то ни было, они бежали за Ясоном и Яшмой, пока заросли не скрыли их от меня. Я поехал за ними, оставив Синду — крохотную фигурку на фоне зеленой травы, покрытой росой.

Старшие шакалы бежали не оглядываясь. Время от времени щенки поодиночке или вместе вырывались вперед, а иногда отставали, занятые обследованием местности, но в общем семейство бежало одной группой. Примерно в полукилометре от норы маленькая стая скрылась в зарослях травы, а когда они выбежали оттуда, я увидел, что с ними нет Эмбы. Я немного подождал, но она не показывалась, и я последовал за остальными — никто из них даже не оглянулся, не замедлил бега.

Почему Эмба отстала? Может быть, она испугалась незнакомой местности? До дома-то она сумеет добраться — свежий запах на росистой траве держится хорошо. Но меня тревожила мысль об опасностях, которые угрожают ей на пути: сможет ли она спастись, если встретит гиену или если на нее налетит хищная птица? Едва ли… Правда, везде были норы, куда она могла бы спрятаться, но что подстерегает ее в их непроглядной тьме? Мне очень хотелось разыскать Эмбу, но я боялся еще больше перепугать ее своим приближением — одна, вдали от родной норы, она в панике могла совсем заплутаться. И я поехал дальше, мысленно скрестив пальцы[4].

Пробежав еще с полкилометра, Ясон и Яшма улеглись, а Руфус и Слиток принялись с любопытством исследовать новое место. Они очень быстро отыскали нору, к которой их привели родители. У входа громоздилась свежевырытая земля: вероятно, Яшма этой ночью приводила в порядок новое жилище для своего семейства.

Немного погодя Яшма, а затем и Ясон отправились на охоту. Руфус и Слиток совершенно освоились на новом месте; тогда я оставил их и вернулся к четвертой норе. Там, свернувшись клубочком, на самом солнцепеке у входа в нору спали Синда и Эмба.

Ясону и Яшме ничего не оставалось, как присматривать за щенками в обеих норах, но на четвертый день я нашел все семейство возле нового логова.

Наблюдение за шакальей семейкой — это занятие, которое требовало всего нашего времени без остатка, и, если случалось пропустить хотя бы один день, кажется, что именно в этот день, без нас, произойдет что-то необычайно важное. Так что только неутомимое содействие студентов, особенно американца Бена Грея, дольше всех помогавшего мне в работе, позволило узнать кое-что о жизни других шакалов. Получилось так, что одному из нас иногда удавалось по нескольку дней, а то и недель наблюдать за шакалами, живущими по соседству, — кстати, я понял, как мне повезло, что главным объектом наблюдения я выбрал Ясона и его семейство. Ни в какой другой семье не оказалось столько щенят, оставшихся в живых в первые месяцы после рождения. У соседа Ясона поначалу было трое щенят; одного унес орел, а другой куда-то пропал, так что подрастал один-единственный щенок. В другой семье, состоящей из двух взрослых и шестерых щенят, двое малышей пропали, а третий увязался за отцом в трехкилометровый охотничий поход, и тот бросил его на берегу Мунге. В сумерках отец вернулся к месту, где восемью часами раньше оставил малыша, но его там уже не было, и мне он больше не попадался. В третьем семействе один из двух щенков исчез ночью; неподалеку от их логова мы обнаружили следы пиршества гиен, да и шакалы в эту ночь выли почти непрерывно, так что щенка, по-видимому, убили гиены. Сильнейший ливень, затопивший почти все дно кратера, должно быть, погубил и двух маленьких шакалят четвертого семейства: когда мы сумели добраться до их норы, там оставалось всего два щенка из четырех.

Потоп разразился после того, как необычайно сильные дожди нынешнего года достигли максимума. От потопа пострадали и мы. Это случилось ночью. Вечер был чудесный, небо сверкало звездами, ни тучки, ни отдаленного рокота грома, который предупредил бы нас о надвигающемся бедствии. Первым узнал о потопе я — обошел палатку и оказался по колено в воде. Я поднял тревогу, и когда наши студенты Паркер и Грей и двое африканцев вынесли лампы из столовой и кухни, расположенных несколько выше, глазам предстало печальное зрелище. Вода обступила со всех сторон хижину, тоже находившуюся на небольшом возвышении, и уже заливала три маленькие палатки, стоявшие ближе всего к реке. Мы бросились спасать постели и одежду. Яркий луч фонаря выхватил из темноты пару мужских кальсон. Раздался страдальческий вопль — кто-то наступил босиком на ядовито-жгучую африканскую крапиву и, согнувшись от боли, вывалил в воду всю постель. Заплакал Лакомка — как тут не проснуться, когда в хижину летят пропитанные водой вещи, охапка за охапкой! Голос американца в ужасе возопил: «Господи, помилуй!» — и секунду спустя: «Фу, да это просто лягушка!»

Вода продолжала подниматься, нужно было во что бы то ни стало спасти палатки. С двумя первыми мы справились почти без труда, а вот третья, с таким же вшитым наглухо полом, как и остальные, стояла еще ниже. Войдя в нее, чтобы выдернуть складной металлический шест, я очутился по пояс в воде. Вдруг послышался звук рвущейся материи — это шест пропорол брезент, — и палатка свалилась мне на голову; я почувствовал, что все сооружение вместе со мной куда-то поплыло в кромешной тьме. На минуту стало страшно — тяжелый брезент топил меня, прижимая к воде, — но Джейн, Паркер, Грей и оба африканца овладели положением, и мы даже ухитрились спасти палатку, хотя и порастеряли шесты и колышки.

Только в полночь, промокшие до нитки и предельно вымотанные, мы сели за стол выпить горячего кофе. Журчание потока, сбегавшего маленькими водопадами и ворчавшего среди корней, сменилось звуком, напоминавшим свист утреннего ветерка, — это вода текла сквозь высокую траву.

После неистовых ливней потоп пошел на убыль, и нам больше не приходилось выволакивать машины из бесчисленных ям и возвращаться домой по уши в грязи. Щенкам Ясона уже было почти четыре месяца, и они все меньше времени проводили в норе. Впрочем, завидев гиену, они обычно спешили к норе, но часто останавливались у входа и, обернувшись, смотрели, как родители отгоняют непрошеную гостью. Казалось, им нравилось смотреть, как гиена выделывает пируэты, увертываясь от острых зубов, с безошибочной меткостью хватающих ее за ноги и круп.

Однажды, когда Ясон и Яшма была на охоте, к логову стала неуклюже подкрадываться старая гиена. Я ее узнал — это была Миссис Браун, одна из гиен, которых мы к тому времени стали изучать. Руфус, Слиток и Эмба, свернувшись, лежали рядышком, а Синда, как всегда, в сторонке. Медленно, принюхиваясь к следам, Миссис Браун подходила все ближе. Вот она остановилась и замерла, открыв пасть от жары и глядя в сторону щенят; слюна тянулась длинной нитью у нее изо рта и стекала на землю. Как раз когда мне показалось, что она вот-вот увидит или учует спящих шакалов, ушки у Синды зашевелились. Не подозревая об опасности, она села, изловила допекавшее ее насекомое, а потом снова легла и закрыла глаза. Миссис Браун подкралась ближе. Синда еще раз щелкнула зубами, поймала насекомое и стала спокойно засыпать. Вдруг раздался вой — это взвыл Руфус, когда гиена бросилась вперед и ее челюсти чуть не сомкнулись на тоненьком тельце Синды. Тревога была поднята своевременно, и Синда, метнувшись в сторону, золотым шариком покатилась по траве. Миссис Браун проковыляла за ней метра три, но быстро отказалась от погони — Синда теперь бегала не хуже родителей.

Несколько дней спустя мы снова видели гиен, подбиравшихся к шакальей норе, но на этот раз маленькие хозяева их заметили и не стали убегать, а подошли к гостям на несколько метров, задрали носы к небу и испустили тревожный вой — сигнал опасности. Я с интересом наблюдал, как Яшма, которая охотилась или отдыхала неподалеку, со всех ног примчалась на этот зов, но остановилась, не добежав, окинула взглядом всю сцену, повернулась и ушла. Должно быть, оценив ситуацию, она поняла, что дети смогут сами постоять за себя.

В последние недели, проведенные в кратере, мы заметили, что щенки, которые стали ростом почти со взрослого шакала, гораздо меньше возились друг с другом, а если и принимались играть, то раззадоривались, и игра нередко кончалась дракой. Если потасовку начинали двое, на побежденного в конце концов налетали и остальные — нора в таких случаях по-прежнему служила хорошим убежищем для жертвы. А ею чаще всего, разумеется, оказывалась Синда. Большей частью мы заставали щенят, когда они охотились метрах в пятидесяти друг от друга или отдыхали, тоже отдельно. Хотя Ясон и Яшма еще подкармливали щенят, они проводили возле норы все меньше времени, и я понял, что семейство, которое казалось нам так крепко спаянным, начало мало-помалу распадаться.

Но вот наконец настал день и нашего отъезда — как бы мне ни хотелось продолжить наблюдения за шакалами, времени на это не оставалось, пора было приступать к наблюдениям за гиеновыми собаками. Правда, я собирался еще разок-другой ненадолго возвратиться в кратер на протяжении следующих восемнадцати месяцев, чтобы разузнать, как поживают Ясон и его семейство. Но так случилось, что, живя в лагере на озере Лгарья, мы узнали много нового и о шакалах, и теперь можем сравнить некоторые отличительные особенности поведения шакалов, обитающих в открытых равнинах и в кратере Нгоронгоро.

Первое различие — размеры охотничьих угодий. В кратере самый большой охотничий участок (из тех, которые я знал) занимал примерно пять квадратных километров, а более половины всех шакалов, и Ясон в том числе, охотились на вдвое меньшем пространстве. На равнинах с низкой травой в Серенгети большинство шакалов охотились на территориях от десяти до двадцати квадратных километров. Причина вполне понятна. В сухой сезон равнины, на которых не найдешь ни капли воды, превращаются в самую негостеприимную местность, и живущим там шакалам, чтобы обеспечить себя пищей, приходится охотиться на большей площади.

Я однажды видел, как шакал в разгар сухого сезона пробежал километра полтора, временами останавливаясь и что-то раскапывая, — и хоть бы какая-нибудь мелочь попалась!

И все же шакалы, которых я там встречал, выглядели вполне здоровыми даже в самые тяжелые периоды. Разбирая их экскременты, мы выяснили, что они поедали множество насекомых, особенно жуков-навозников и их личинки, ящериц, грызунов и изредка змей. В отдельные периоды их экскременты почти целиком состояли из остатков разных плодов. По мере того как я все лучше узнавал обыкновенных шакалов, росла уверенность в том, что они могут подолгу обходиться без воды, но, поскольку я не наблюдал за ними достаточно пристально, не могу категорически утверждать, что они ни разу не навестили какой-нибудь дальний водопой.

На равнинах с низкой травой гораздо чаще, чем в кратере, можно было встретить четыре, пять, а то и шесть шакалов возле добычи. То, что большую часть года пищи не хватает, видимо, заставляет равнинных шакалов, почуявших запах добычи, чаще и настойчивее нарушать границы чужих владений, чем на изобилующей пищей равнине кратера Нгоронгоро. Один раз, подъехав к мертвой зебре, мы с Джейн были поражены числом сбежавшихся к ней шакалов — их было четырнадцать. Правда, при ближайшем рассмотрении оказалось, что взрослых среди них только шесть, а остальные чуть поменьше и более легкого сложения; очевидно, это были щенята с родителями. Интересно отметить, что в такой толпе шакалов в каждый данный момент кормилось не более шести-семи, а среди них, как правило, было не больше трех вполне взрослых шакалов. Между взрослыми самцами то и дело вспыхивали яростные стычки.

Как я уже говорил, у озера Лгарья нам не пришлось подробно изучать обыкновенных шакалов, но все же я близко познакомился с несколькими парами, которые, как и шакалы в кратере Нгоронгоро, на протяжении года ни разу никуда не уходили из своего района. Я пока не выяснил, какова судьба их взрослых детенышей, после того как они в конце концов расстаются с родителями, и не знаю, отправляются ли они за мигрирующими стадами гну, зебр и газелей.

Но нам удалось узнать кое-что о повадках чепрачных шакалов. Когда мигрирующие стада скапливались возле нашего лагеря у озера Лгарья, везде, куда бы мы ни поехали, мы встречали чепрачных шакалов группами по шесть и более особей. Но когда мигрирующие стада тронулись дальше, большинство этих шакалов двинулось за ними следом, а возле озера осталось лишь несколько оседлых пар, которые охотились в прибрежных зарослях.

Ясно было, что какая-то часть чепрачных шакалов на несколько месяцев переходила к бродячему образу жизни, сопровождая мигрирующие стада по крайней мере на небольшом отрезке их ежегодного маршрута. Как правило, этими кочевниками оказывались одинокие взрослые шакалы или молодые особи обоего пола.

Возможно, здесь имеет место то же, что и среди львов: чепрачные шакалы, у которых уже есть свои владения, никогда их не покидают, а те, кто слишком молод или слаб, чтобы отвоевать себе собственную территорию, странствуют за мигрирующими стадами.

Нас с Джейн особенно заинтересовали некоторые черты группового поведения у этих кочевников. Надо полагать, что на своем пути такой шакал время от времени встречает бродячих сородичей — с одними он никогда не сталкивался прежде, с другими у него было, так сказать, шапочное знакомство. Вдобавок он еще вынужден то и дело проходить через охотничьи угодья оседлых чепрачных шакалов. Постарается ли он избежать встреч с себе подобными, и если он поневоле столкнется с ними возле добычи, то насколько серьезные драки возникнут при попытке каждого установить свое иерархическое положение?

Наблюдения за чепрачными шакалами только раздразнили наш аппетит — до чего же это интересные животные! Я отлично помню, как мы с Джейн впервые встретили двух таких бродячих шакалов. Довольно бледно окрашенный серебристо-серый самец, за которым мы следили, вдруг поднялся и сел, прижав уши и широко разинув пасть. Оглянувшись, мы увидели, что к нему бодрой рысью приближается другой самец, с гораздо более ярким мехом — хвост вытянут горизонтально, уши насторожены. Вся осанка и поведение выдавали зверя, который привык побеждать. Не исключено, что наш шакал уже встречался с ним, а если нет, то достаточно было этой самоуверенной манеры, чтобы убедить его в превосходстве противника. Когда явно доминирующий самец подбежал, подчиненный высоко поднял переднюю лапу и легонько тронул его за плечо, словно отстраняя. На мгновение пришелец застыл на месте, а потом, молниеносно развернувшись, ударил противника крупом. Два раза, один за другим, он повторил «удар задом», а напоследок еще и лягнул припавшего к земле задней лапой в плечо.

Затем он побежал рысцой и скрылся в кустах неподалеку, но через несколько секунд вернулся с комочком сухого навоза в зубах. Этот комочек он положил на землю перед поверженным самцом. Мы сразу вспомнили о ритуальных подношениях, встречающихся у некоторых птиц и пауков при ухаживании, и происходящее, по правде сказать, заинтриговало нас. Немного спустя — лежавший шакал так и не посмел принять дар — доминирующий шакал снова взял комочек в зубы и подбросил высоко в воздух. Когда тот упал, шакал подскочил и отпасовал его носом в сторону. Потом опять подбросил игрушку и на этот раз поймал ее на лету. Наконец подчиненный шакал вскочил на ноги, и мы с полчаса смотрели, как они играют: носятся в кустах, вырывают друг у друга ветку, прыгают один на другого с упавшего дерева. Подношение навоза оказалось приглашением поиграть.

В последующие дни мы видели, как эти два шакала встречались снова: почти всегда их приветствия начинались с «удара задом», а потом переходили в игру. Мы часто наблюдали встречи двух групп чепрачных шакалов, и почти всегда после разнообразных «приветствий», которыми обменивались шакалы, они весело играли все вместе.

Обряд приветствия, сопровождающийся неопасной формой агрессивности, легко понять и объяснить: несомненно, он позволяет двум незнакомым шакалам определить, кто из них сильнее или смелее, для этого достаточно вместо кровопролития «пустить пыль в глаза». А если им уже приходилось встречаться, приветствие напомнит подчиненному его место. И в любом случае этот обряд уменьшает риск настоящей драки, в которой один или оба противника могли бы серьезно пострадать.

Но нас гораздо больше озадачивали слишком частые и энергичные игры чепрачных шакалов. Раньше нам довольно редко случалось видеть, как играют шакалы — иногда родители (и у чепрачных, и у обыкновенных шакалов) возились с щенками, несколько чаще молодые шакалы затевали довольно буйные игры. А игры, которые мы наблюдали у странствующих чепрачных шакалов, включали подчас до шести участников и продолжались до получаса. Вдруг ни с того, ни с сего обычно не очень расположенные к играм взрослые звери начинали развиться, как маленькие щенята. Почему? Может быть, окружавшее изобилие пищи возвращало их к беззаботной поре детства? Возможно, и так. Но только отчасти. Скорее всего игры, которые начинались после обряда приветствия, помогали закрепить у каждого шакала сознание собственного общественного положения в группе незнакомых или почти незнакомых сородичей. И чем лучше он это запомнит, тем легче ему будет потом, когда он повстречает товарищей по игре у добычи: тогда уж он постарается не перечить тем, кто сильнее, и, таким образом, у него будет намного меньше шансов получить взбучку.

В кратере Нгоронгоро мы никогда не видели у чепрачных шакалов массовых игр и очень редко наблюдали обряд приветствия с использованием приема «удар задом». В кратере, как и на равнине, — у добычи собирались пятнадцать и больше шакалов, но, насколько нам известно, эти взрослые шакалы никогда не бродяжничали и, очевидно, были хорошо знакомы. Каждый прекрасно знал свое положение среди других, и потому не возникало необходимости ни в обряде приветствия, ни в играх.

Мне кажется, что одно из самых интересных наблюдений за обыкновенными шакалами на открытых равнинах — это их охотничьи приемы, которые нам впервые удалось увидеть после того, как мигрирующие стада гну и зебр покинули окрестности и на смену им пришли газели Гранта и Томсона. Я колесил по равнине, когда внезапно мое внимание привлекла группа животных, мчавшихся по степи. Они были примерно в километре от меня. Причудливое знойное марево превратило эту четверку в привидения, плывущие сквозь мираж, но я был уверен, что бинокль меня не обманывает и я вижу трех шакалов, преследующих взрослую газель Томсона.

Кажется, газель обернулась и пригрозила рожками шакалу, — который ее нагонял. Через несколько секунд она опять обернулась и бросилась навстречу ближайшему шакалу, но тот отскочил в сторону. Вот с ними поравнялись остальные трое, и на мгновение мне показалось, что все как сквозь землю провалились. Расстояние было слишком велико, да и струящийся жар так все искажал, что я не очень ясно видел, что там произошло. Включив мотор, я еще минуты две выискивал какую-нибудь примету среди этих безбрежных равнин, чтобы с некоторой долей уверенности вывести машину к нужному месту.

Когда я подъехал, все вокруг было совершенно так же, как и в момент нашего отъезда. Повсюду паслись газели, а под вечер некоторые из них разыгрались и гонялись друг за другом кругами. Немного присмотревшись, я решил, что мне померещилось, но все-таки поездил кругом, чтобы окончательно в этом убедиться. Через каких-нибудь двадцать метров словно из-под земли вынырнула измазанная кровью мордочка и снова скрылась. Я поспешно тронулся в ту сторону — и верно: за небольшим холмиком три шакала рвали тушу взрослой самки газели Томсона. Газель слабо дернулась, но это было ее последнее движение.

До сих пор, насколько нам было известно, ни один ученый не мог с уверенностью сказать, что шакалы в состоянии затравить взрослую газель Томсона, хотя этот вопрос часто обсуждался. А тут — шутка ли, увидеть все своими глазами! — я даже прервал на несколько дней наблюдения за гиеновыми собаками, чтобы как можно больше узнать об охотничьих приемах шакалов.

Мы нередко видели, как на такой охоте жертве удается уйти, и в двух случаях подоспели тогда, когда взрослая газель принимала последний бой, но нам никак не удавалось увидеть момент, когда шакалы хватают жертву. Однако, принимая во внимание то, что на морде и на шее жертвы никогда не было ни одной ранки, можно с уверенностью сказать, что шакалы, подобно гиеновым собакам, гиенам и волкам, убивают добычу, выпуская ей внутренности. Я с интересом узнал, что койот, во многом очень похожий на шакала, нападая на больных белохвостых оленей, всегда бросается к горлу.

Вскоре я заметил, что шакалы, охотясь за взрослыми газелями, почти всегда объединяются в группы от трех до семи особей. Но однажды я видел, что шакал отважился на такую охоту в одиночку. Он гнался за самкой газели больше трех километров, а потом оба, и охотник, и дичь, запыхавшись, снизили скорость примерно до резвой рыси. Газель в конце концов замешалась в стадо своих сородичей, а шакал — то ли потеряв намеченную жертву из виду, то ли просто от усталости — прекратил преследование.

В общем обыкновенные шакалы охотились «стаями», как гиеновые собаки или волки. Я далеко не сразу заметил, что эти сравнительно большие группы шакалов в отличие от тех, которые я наблюдал в кратере, состоят не только из взрослых особей; кроме самца и самки, в них обычно входили шакалы, казавшиеся немного меньше — почти наверняка детеныши этой пары. Но только длительное изучение равнинных шакалов покажет, правильно ли это заключение.

Лишь через четыре месяца после того, как мы расстались с семейством Ясона, нам с Джейн удалось ненадолго возвратиться в кратер Нгоронгоро, чтобы посмотреть, как там идут дела. Пока мы спускались с гребня по крутой дороге, дно кратера выглядело высохшим и лишенным жизни, но, как это бывало и раньше, на побуревшей траве паслись более многочисленные, чем мы ожидали, стада гну, зебр и газелей. Во второй половине дня мы подъехали к хижине на реке Мунге и быстро разгрузили машину. На этот раз мы устроились гораздо проще и, прихватив Лакомку, вскоре выехали на поиски шакалов.

Было очень приятно ехать по старому накатанному следу, но местность вокруг была столь же иссушена и бесплодна, как и только что покинутые равнины Серенгети. Перед нами расстилалась полупустыня, где жалкие остатки пересохшей травы вели явно безнадежную войну с пылью: она взлетала вверх, курилась в воздухе при малейшем ветерке и снова опускалась, толстым ковром покрывая все вокруг. Когда мы наконец подъехали к логову, где прежде жили шакалы с щенками, все было заброшено и безжизненно. Пыльная паутина клочьями болталась у входа в пятую нору. Поблизости валялся скелет гну, на его высохших костях кое-где еще держалась сухая шкура. Развевавшаяся на ветру борода как будто хотела отпугнуть от этих мест все живое, чтобы никто не вытаптывал землю, которая в один прекрасный день покроется травой и привлечет сюда сородичей погибшего гну.

На поиски оставалось часа два — не удивительно, что мы не нашли ни Ясона, ни его семейства, но я все-таки огорчился. На следующее утро я выехал один. Подъехав к месту, где родились когда-то щенки Ясона, я с величайшим облегчением увидел, что там бродят четверо взрослых шакалов. Ни один из них и ухом не повел, завидев машину, — ясно, что это кто-то из семейства Ясона. Собственно говоря, самого Ясона я узнал с первого взгляда, а остальная тройка была помоложе. Но не успел я разобраться, кто тут кто, как подбежал пятый шакал и сунул голову в нору.

Я глазам своим не поверил, когда из норы выкатились пятеро щенят, такие же маленькие, как Руфус и компания, когда я увидел их в первый раз. Малыши начали сосать; я понял, что это Яшма с щенками, и немало удивился, что она снова родила всего через шесть месяцев после того, как перестала кормить предыдущий помет.

Постепенно я определил всех шакалов, проверяя себя по крупным фотографиям, которые сделал перед отъездом из кратера: у каждого шакала усы образуют индивидуальный рисунок. Возле норы были трое взрослых детей — Эмба, Синда и Слиток. Слиток превратился в красивого молодого самца, но Руфус, подбежавший к норе в середине дня, совсем его затмил: ни разу в жизни я не видел такого великолепного шакала. Шерсть оттенка темного золота была испещрена красно-бурыми отметинами, а вокруг шеи топорщился пушистый, густой «воротник».

К концу дня у меня сложилось впечатление, что четверо молодых сейчас относятся друг к другу гораздо лучше, чем четыре месяца назад, когда мы расставались. Руфус не проявлял ни малейшей агрессивности к своим однопометникам — должно быть, он настолько прочно занял подобающее ему место, что уже ни к чему было нагонять на других страх. Синда тоже переменилась — она избавилась от прежней робости и бесстрашно ввязалась в довольно оживленную игру, которую затеяли остальные.

А вот Эмба почти не отходила от новых щенят — казалось, она в них души не чает. Когда они играли у норы, она неустанно наводила на них красоту, и я видел, как она подняла одного из них, ухватив зубами за шкурку, а потом опустила обратно в траву и крепко прижала к земле, положив ему на спину обе передние лапы, а сама тем временем все теребила зубами его короткую шерстку. В другой раз Эмба, заметив, что один щенок никак не может «оправиться» — наверное, у него был легкий запор, — подбежала к нему, ухватила зубами твердый шарик, вытащила его и бросила на землю, а щенок с видимым облегчением заковылял обратно к норе.

Меня очень позабавило, как Слиток стал подбираться к своим крохотным родственникам, тряся головой и приглашая их поиграть. Но щенята были еще слишком малы, совсем на это не реагировали, и Слиток, кажется, никак не мог решить, играть ему с ними или погодить. В конце концов он улегся поблизости и стал созерцать малышей, насторожив уши и склонив голову набок.

А когда я приехал на следующее утро, меня поджидало потрясающее зрелище: метрах в пятнадцати от вчерашней норы я увидел небольшую процессию — Ясон, Яшма и Эмба, а с ними четверо малюсеньких ковыляющих щенят! Они решительно направлялись к новой норе, до которой оставалось еще добрых десять метров. Я даже представить себе не мог, чтобы такие крохотные щенки могли передвигаться самостоятельно — они еще так плохо держались на лапках, то и дело теряли равновесие, наткнувшись на какую-нибудь сухую былинку. Два раза, когда я подводил машину слишком близко, Яшма захватывала пастью шею щенка, словно собираясь нести, но, когда я останавливал машину, она успокаивалась и предоставляла ему ковылять вперевалочку на собственных ногах. Все достигли норы без потерь и приключений, и щенята, путаясь в своих и чужих лапах, забрались в новый дом. Через час, когда они снова вылезли наружу, я опять насчитал только четырех. Может быть, пятый щенок остался в старой норе и его будут переселять немного позже? Но я так и не увидел его, хотя с моей стоянки у новой норы старая была прекрасно видна. Ни Ясон, ни Яшма тоже не подходили к той норе.

На следующий день возле норы ползали только трое маленьких щенят, и я почувствовал, что дело неладно. А когда поутру я увидел, что у входа в нору сидят двое малышей, я встревожился не на шутку. Мне даже показалось, что они какие-то вялые. Я был подавлен и расстроен, хотя все еще надеялся — не веря самому себе, что остальные трое должны быть в старой норе.

Наутро я подъехал к норе, когда солнце как раз выглянуло из-за гребня, ограждающего кратер. Золотисто-оранжевое сияние высветило предрассветный туман, расстилавшийся низко-низко над землей, — ночью прошел дождь. Неподалеку смутные силуэты газелей Томсона наклонились к мокрым стебелькам засохшей травы. Возле норы были все — Ясон, Яшма и четверо старших детей. Эмба обнюхивала вход в нору, Синда что-то грызла, забравшись в высокую траву. Остальные спокойно лежали вокруг. Эмба сунула голову в нору, и я услышал, как она поскуливает, вызывая щенят. Подняв голову, она стояла, глядя в глубину норы, но ни один щенок не вылез оттуда на расползающихся лапках. Эмба перешла к другой норе, рядом, и я снова услышал ее зов. Тогда позвала и Яшма, но ответа не было.

Внезапно Эмба, еще несколько раз негромко, жалобно позвав, подняла морду к небу и залилась воем. Остальные шакалы тоже подняли головы и стали один за другим подвывать ей. Слушая их, я вдруг понял, что больше никогда не увижу малышей. Для меня этот похоронный вой звучал, как последний призыв.

Когда все затихло, Синда сунула морду в траву и вытащила то, что ела, — маленькое мертвое тельце щенка. Она отнесла его в сторону и зарыла. Неужели она была убийцей в собственной семье? И это она убила своих маленьких сестер и братьев одного за другим? Вполне вероятно — многие хищники порой убивают и съедают животных своего вида. Но гораздо чаще такой каннибализм имеет место уже после того, как животное рассталось с жизнью. Шакалы подвержены многим болезням; вероятнее всего, щенки погибли естественной смертью. Я вспомнил, какими апатичными показались мне накануне два щенка и как часто все четверо спотыкались о сухие травинки, ковыляя к новой норе, — возможно, это был признак слабости.

Другой довод в защиту Синды — это то, что старшие детеныши шакалов, особенно самки, очень часто остаются с родителями и помогают им воспитывать следующий помет. Эти «нянюшки» отгоняют от норы гиен и других опасных гостей и почти так же часто кормят отрыжкой своих маленьких сородичей, как взрослые шакалы (хотя порой они вместе с малышами выпрашивают мясо у родителей и ухитряются перехватить кусочек). Но сверх этих обязанностей старшие детеныши почти все время резвятся вместе с малышами и подолгу их вылизывают.

После гибели щенят Ясон и его семейство перешли обратно к пятой норе, и я скоро выяснил, что это было место их условленных встреч — охотились они обычно порознь, а отдыхать ложились рядом с этой норой. И у волков тоже есть такие места встреч, где они собираются после того, как волчата выросли и покинули логово.

Вернувшись в кратер еще раз — шесть месяцев спустя — я поехал прямиком к этой норе, надеясь вопреки здравому смыслу найти кого-нибудь из семьи Ясона на прежнем месте. И действительно, у тростников на берегу лужицы свернулся клубочком шакал. Я подъехал поближе, рассмотрел, как у него растут усы, и понял, что это Яшма.

Я ждал возле нее около часа, и все это время она лежала не шевелясь, только слегка подергивала ушами, когда ей докучали мухи. Тут я увидел, что к ней подходит другой шакал. Добравшись до небольшого холмика примерно в шестидесяти метрах от Яшмы, он остановился и осмотрелся. От меня он был совсем близко, и я почти сразу узнал Ясона. Он явно не видел свою подругу — она все еще спала — и вдруг поднял морду и провыл пять раз подряд. Яшма тут же вскочила на ноги и завыла в ответ, а из камышей ей ответили голоса других шакалов. Немного погодя оттуда показались трое взрослых шакалов. Махая хвостами, они бросились к Ясону, все по очереди поздоровались с ним — сначала терлись носами и лизали его в губы, а потом повалились перед ним на бок, раскинув лапы и не переставая молотить хвостом изо всех сил. Ясон облизал каждого из них и потрусил к Яшме. Мне понадобилось несколько минут, чтобы определить молодых шакалов, и вскоре я уже совершенно безошибочно различал Синду, Эмбу и Слитка. В шестнадцать месяцев они стали совсем взрослыми, а Слиток был даже выше своей матери. Но, невзирая на это преимущество, Слиток все еще выказывал почтение к матери. Пока Яшма возвращалась к месту, где лежала, Слиток дважды шлепался у нее под носом, прося, чтобы она за ним поухаживала. Яшма, как видно, была не в настроении и не собиралась никого вылизывать, поэтому обходила его кругом, а на третий раз, когда он сунулся ей под ноги, огрызнулась и тяпнула его за нос, словно маленького. Тогда Слиток удалился с опасливо поджатым хвостом и оставил мать в покое.

Для работы в кратере у меня была всего одна неделя. Ежедневно я находил кого-нибудь из семейства Ясона на месте отдыха или встречал на охоте — каждый охотился самостоятельно, но в пределах участка Ясона. И хотя я еще несколько раз наблюдал, как родители и дети отдыхают вместе, Руфуса с ними я никогда не видел. Не случилось ли с ним чего? Может быть, он навсегда бросил свою семью? Остальные не расставались по-прежнему. Однажды мимо прошла пара чужих шакалов — очень близко от места отдыха. Ясон сразу же заметил их и бросился в ту сторону, оскалив зубы и ощетинившись. Во время драки с самцом подоспели остальные четверо и помогли ему прогнать чужаков за пределы своей территории.

В последний вечер я нашел на месте встречи только Синду. Когда солнце село, она вскочила и побежала рысцой, иногда приостанавливаясь, чтобы изловить насекомое. У границы гнездового участка семьи Ясона она улеглась, свернувшись и закрыв глаза, как будто собиралась соснуть. Через несколько минут она открыла глаза и огляделась. Внезапно она вся напряглась, и, проследив за ее взглядом, я увидел, что с юга к ней подходит другой шакал, самец, и шерсть у него стоит дыбом. Но Синда продолжала лежать, прижав уши и повернув морду в сторону пришельца.

Он приближался потихоньку, а затем стал обходить Синду, сужая и сужая круги. Через несколько секунд его шерсть улеглась, он быстро подошел к ней и обнюхал ее круп. Синда не шевелилась. Тогда чужак отошел, но только на десять метров, и улегся. Последние полчаса перед наступлением темноты я провел около них. Самец то и дело поднимал голову и бросал на Синду быстрые взгляды; она лежала, свернувшись, и притворялась, что спит. А когда он не смотрел на нее, украдкой подглядывала.

Ужасно обидно было уезжать на следующий день. Покидая кратер, я проехал по территории Ясона, но не видел ни Синды, ни шакала-самца, а до следующего визита прошло еще шесть месяцев. И сколько я ни обыскивал охотничьи угодья Ясона и прилегающие к ним участки, из всей семьи я встретил одну только Синду. Я находил ее на старом месте для встреч — и каждый раз рядом с ней отдыхал чужой самец. Собственно говоря, только для меня он был чужаком. Я не знал, тот ли это шакал, который начинал ухаживать за Синдой в последний раз, когда я видел ее, но это был красивый и сильный шакал, гораздо крупнее последыша Синды. Стоял ноябрь, и самец ухаживал за Синдой точно так же, как два года назад Ясон ухаживал за ее матерью.

Куда же девалась вся ее семья? Может быть, молодой и сильный супруг Синды напал на Ясона, отвоевывая себе право ухаживать за Синдой в ее родных местах, и прогнал старшего самца из его охотничьих угодий? Остальные молодые шакалы, возможно, тоже обзавелись семьями и теперь отмечали и защищали собственные владения. Я не терял надежды.

Когда я увидел Синду в последний раз, она лежала, свернувшись, в полутора метрах от супруга возле пятой норы — своего родного дома. Мы с Джейн видели, как успешно завершилось ухаживание — по крайней мере Синда продолжит род Ясона, передав его кровь потомству. Тропические сумерки уступали место тьме, и я собирался повернуть машину и отправиться в лагерь. Внезапно издали донесся вой шакала. К нему присоединился второй, третий голос. Когда трио замолкло, соседи подхватили странный, пронзительный зов, потом донеслись голоса шакалов с юга, еще два голоса — с запада. Наконец и Синда с супругом завыли, сидя бок о бок. И их дуэт — по крайней мере для меня — был завершающим.

Как трудно человеку, несмотря на все усилия, разгадать тайны животных, которых он изучает! Быть может, шакалий вой, разносясь во все стороны по просторам равнин, оглашал именно то, чего я так жаждал добиться: «Это я, Яяясон. И Яяяяшма со мнооой», — вот что мог значить зов с запада. Может быть, с востока откликались Слиток и его половина. Но я-то был всего-навсего человеком, и мне пришлось бы месяц за месяцем проводить наблюдения, чтобы собрать по кусочкам, как мозаику, ту информацию, которую Синда за эти несколько минут уложила в своей золотистой головке. Я слегка вздохнул и взял курс на наш лагерь.