Естественное убийство. Невиновные

Глава пятая

Северный познакомился с Семёном Петровичем почти десять лет назад.

Как-то жарким-жарким июлем Всеволод Алексеевич шёл коридорами Министерства обороны по своим делам – вернее, по делам одного из чиновников данного ведомства. И в этот момент из дверей одного из кабинетов выскочил красный потный парень в синем деловом костюме, белой рубашке, скособочившемся галстуке и с портфелем.

– Блядь, если бы вы знали, какие они тупые!!! – прошипел он в лицо Всеволоду Алексеевичу.

– Они не тупые, молодой человек. Но некоторые из них очень удачно под тупых косят. Своего рода, если вам угодно, актёрское мастерство высочайшего класса.

– Я им битый час объяснял, что тендер на поставку реанимобилей дальше уже не пилится!

– Так то не от тупости, а от жадности… Но вы бы поосторожней, юноша. Выбегаете из кабинета и первому встречному рассказываете, мол, чиновники взятки берут. Может, я в доле?

– Это вряд ли, – усмехнулся молодой человек и завистливо оглядел Северного буквально с ног до головы. Всеволод Алексеевич был одет в майку-боксёрку, льняные штаны и теннисные туфли. – А кстати, как вас сюда пустили-то без костюма?

– А может, я тупой родственник тупого взяточника?

– Правда?

– Всеволод Алексеевич Северный. С кем имею честь?

– Семён Соколов. Семён Петрович! – Парень схватил руку Северного и долго и горячо тряс её. Немного испугавшись, но искренне. Северному это понравилось. Быть честным, но не чуждым хитринки – это не каждый может себе позволить.

Почему люди столько всего – от высококачественной поэзии до низкопробных песенок – посвятили любви с первого взгляда, а о таковой же дружбе информации ноль?

Забавный Семён Петрович очень заинтересовал Всеволода Алексеевича. И справедливо рассудив, что чиновник подождёт, потому что чиновников много, а такие экземпляры, как этот паренёк, судя по всему, большая редкость – не будь у него, Северного, наследственной мощнейшей интуиции Риты Бензопилы! – Всеволод Алексеевич пригласил эмоционального юношу в ресторан.

В заведении много выше средней руки Семён Петрович затребовал ведро пельменей – никуда не делись, исполнили. Не то слепили, не то до ближайшего продуктового магазина сгоняли, неизвестно. Но Всеволод Алексеевич старый клиент, да и хозяин кабака ему кое-чем обязан, так что ведро пельменей Соколову обеспечили. И под это ведро пельменей и шкалик водки парень вывалил на Северного не только презентацию реанимобилей с экрана извлечённого из портфеля лэптопа, но и всю свою жизнь. Благо её хватало пока только ровно на тот самый шкалик. Родился-учился. Окончил медицинский институт… Ну да, ну да… Где же ещё судьба может столкнуть двух выпускников – пусть и с разрывом в десять с гаком лет – медицинских вузов, как не в коридорах Министерства обороны?.. Затем – интернатура. Денег нет ни черта. Последние – на деловой костюм ушли, раскудрить его, этот дресс-код! Встречают по одёжке, пока ты не докажешь, что и в шортах, сука, умный. Квартира – съёмная. Жрать нечего. Перспектив в медицине никаких. Короче, ушёл в фирму, торгующую медицинской техникой. Хотя в фармацевтических зарплата больше была. Зарплата и всякие там машины-командировки. Но как-то таблетки-пипетки-флакончики – не то. Муторно и несолидно. Всё равно что презервативами торговать. Нет-нет, дело, разумеется, нужное. Куда же без презервативов? Но хотелось чего-то более значимого. Интеллектуально ёмкого. И даже значительного, чёрт возьми! Конечно, фармакологический бизнес тоже весьма интеллектуально ёмкий, но… Этих «но» у Семёна Петровича роилось во множестве. На самом деле торговать медицинской техникой ему казалось красивее… И вообще!

Мыслей в весьма неглупой, стоит отметить особо, голове Семёна Петровича роилось больше, чем пчёл на цветущем гречишном поле. Мысли его сталкивались друг с другом, противоречили друг другу, частенько страдали маниловщиной и были деятельны, как Чичиков в первые дни пребывания в губернском городе NN. И думал Семён Петрович преимущественно вслух. Для своего возраста Соколов был немного полноват, как-то рыхловат и бледноват – как и свойственно блондинам, ведущим преимущественно гиподинамичный образ жизни. Но при всём при этом вокруг молодого человека витала аура необъяснимого обаяния и тонкой интеллигентности. Последнее было особенно странно и непонятно, учитывая, что матерился Семён Петрович, как какой-нибудь забулдыга-сапожник из сильно прежних времён. Чёрт его знает! Граф Толстой тоже сапоги тачал, да. Но кто бы назвал его неинтеллигентным? К тому же чувствовалось, что этот самый Соколов, горячо осуждавший «распильщиков» из Минобороны, и сам, в общем-то, при случае сорвёт куш, ни на секунду не задумавшись. Но при этом – весь полон прожектов о честном, прозрачном, социально-ответственном бизнесе. И хочет на пустыре построить парк культуры и отдыха. Если, конечно, разбогатеет. А разбогатеет непременно! Хотя сейчас живёт в съёмном сарае и лопает пельмени и тушёнку. «Интересное дело!» – восклицал Семён Петрович, перед тем как пуститься в очередной поток взаимопротиворечащих и даже взаимоисключающих сентенций. А Северный любил интересные дела.

Всеволод Алексеевич и Семён Петрович как-то моментально стали «Севой» и «Сеней». И пару раз в месяц стали встречаться.

– Мы с тобой, как два старых пидораса! – орал Семён Петрович на весь зал загородного спортивного клуба.

– Почему как два старых? Опять у тебя проблемы с анализом и классификацией информации. Точнее было бы сказать: «Как старый и молодой».

– Да какой ты старый? На тебя девки вешаются, как игрушки на ёлку!

– Игрушки на ёлку, Сеня, не вешаются. Игрушки на ёлку вешают.

– Ну тогда они на тебя вешаются, как… Как…

– Учитесь, учитесь, друг мой, точно формулировать свои мысли! Это для бизнеса – самое оно.

– О'кей, о'кей, о'кей! – окейкал Сеня. – Сейчас, сейчас! Бабы на тебя вешаются, как зелёные мухи на говно!

– Ну, во-первых, зелёные мухи на говно не вешаются, а садятся. А во-вторых, точность формулировки не отменяет красоту и эстетику оной, – поучающе вещал Сева, легко разделываясь с другом на корте.

– Ещё одна попытка!!! Сейчас… Уф! – Сеня упругим киселём плавился, но не сдавался. – Сейчас я выдам!!! Девки на тебя вешаются, как… Нет, ракушки липнут к днищу корабля… Как пальто на крючки гардеробной во время аншлага!

– Пальто тоже вешают. Само ничто никуда не вешается, кроме девок и деток. Так что девки вешаются на меня, как девки, вешающиеся на меня. Я полагал, ты догадаешься. А ещё стихи пишешь!.. Всё, тебе хватит! А то до коллапса допрыгаешься!

Да, Семён Петрович писал стихи. «Стихи» – это, конечно, слишком громко сказано. Сенины рифмы были незамысловаты и писались только по поводу влюблённости или неизбежно следующего за влюблённостью разочарования в её объекте. «Что я могу тебе дать? У меня есть только старая кровать. Одинокой душе не прикажешь уже. Я жую свой пельмень – мне страдать очень лень…» – строчил Семён Петрович в свой ежедневник, заседая на статусном совещании у крупного дистрибьютора, не забывая изредка вставлять разумные комментарии по делу. Вскоре он уже возглавлял отдел комплексных проектов весьма солидной фирмы, торговавшей всем – от одноразовых перчаток до высокотехнологичного оборудования вроде компьютерных томографов и ядерно-магнитно-резонансных установок. У Семёна Петровича Соколова были несомненные организаторские таланты – он мог сводить воедино огромное количество входящих потоков информации и формировать из них все заинтересованные стороны удовлетворяющее предложение. На мониторе его компьютера было открыто одномоментно не менее пятнадцати окон – тут тебе и функциональные таблицы «Эксель» со скрытыми ячейками процентов «фантастической» маржи будущего миллионера Соколова, и договора на трёх языках, сканы сертификатов на оборудование, условия растаможки, сведения о предполагаемом поставщике и его ближайшем конкуренте, а также – обо всей линейке продукции всех известных производителей. Почта рабочая, почта личная. И – непременно! – сайт знакомств и ещё какой-нибудь чат. Семён Петрович мог разговаривать по нескольким телефонным линиям одновременно. И сразу же после бежать на балкон покурить с сервисным инженером. Чтобы узнать сплетни о бухгалтерше, попутно выяснив, что не так с поставленным туда-то и сюда-то оборудованием. Он был ярок и полон талантов, этот Соколов. Его метало, что называется, от края до края. И при этом – не рвало вдребезги пополам. Он был удивительно цельным.

Всеволода Алексеевича он просто обожал. Можно сказать, был влюблён в него, как маленькая девочка в киноактёра – платонически, пылко, неистово…

– Никогда не женюсь!!!

Кажется, это был один из тех редких дней, что у нормальных людей именуются «выходными». И у Северного не случилось никакой «сверхурочной» оказии. Он лежал на диване с книгой, но Соколову дверь открыл. Он любил своего молодого друга.

– Отчего же ты никогда не женишься? – лениво поинтересовался Всеволод Алексеевич. Сам он никогда и никому, включая себя самого, подобных заявлений не делал. Просто не женился. Как-то так.

– Все бабы – дряни!

– Какое свежее наблюдение! – Северный вытряхнул из пачки сигаретку и вытянул длинные ноги. – Что случилось?

– Случилась гонорея! У меня!!! У выпускника медицинского вуза, у почти уже топ-менеджера… Осталось подсидеть там одного, не важно… Он и так идиот. Сам спалится… Случилась гонорея!

– У идиота? – ехидно поинтересовался Северный.

– Нет, не у идиота. У меня! – Соколов запнулся. Хихикнул. – Да, я тоже идиот. Я трахнул какую-то тёлку в поезде.

– Романтика! – съязвил Всеволод Алексеевич.

– Сева, я трахнул её не просто в поезде, в поездном туалете! Я трахал тёлку в сральне паровоза! О-о-о!!! – завыл Сеня и схватил себя за волосы так сильно, как будто хотел содрать скальп.

– Виски, как я понимаю, тебе не предлагать? – уточнил Северный.

– Смеёшься, да? Издеваешься? Ты представляешь, что такое гонорея, а?! Это бесплодие, стриктуры уретры, сепсис, в конце концов!!! – Сеня упал на колени и стал биться головой о толстый ковёр. Не слишком сильно, но, как всегда, вполне искренне.

– Ты что, не собираешься её лечить? – спокойно спросил Северный, вернувшись на диван со стаканом виски и взяв в руки книгу.

– Собираюсь, конечно! Я её уже лечу – вот, посмотри схему. Там всё правильно? Ты же действующий врач, а я врачом-то так никогда и не был толком, интернатура по терапии не в счёт.

– Сеня! – Северный и не подумал отложить книгу и стакан. – Я не венеролог. И даже не уролог. Я, Сеня, судебно-медицинский эксперт. Мои «пациенты» как-то не слишком беспокоятся на предмет своего мочеполового здоровья. Равно как и нездоровья.

– Да? – совершенно серьёзно переспросил Сеня, неуверенно глядя то в бумажку с расписанной ему схемой лечения, то на Всеволода Алексеевича.

– Друг мой, ты уверен, что у тебя всего лишь острая гонорея, а не, к примеру, третичный сифилис? Потому как первая, насколько я помню, на интеллект особо не влияет, в отличие от второго.

– Сева, но что же делать, что же делать?!! – возопил Соколов с ковра, на коленях подполз к дивану и, обессиленно прислонившись к нему спиной, заплакал.

– Фу! Тебе двадцать восемь лет! А ты плачешь, как маленький мальчик, из-за какой-то острой гонореи!

– Я плачу из-за того, что я занимался половой еблей в санузле поезда! – тут же перестал плакать Сеня. – Никогда не женюсь! Все они – суки. И бляди.

– А ты, поди, принц на белом коне?.. Так, не мешай мне пить, закусывая духовной пищей. Холодильник и софа в дальнем углу в твоём распоряжении… И не вздумай вытираться моим полотенцем, сопляк! – опершись на локоть, проорал Всеволод Алексеевич в спину помчавшегося на кухню Сени.

– Северный!!! Я с такой девкой познакомился, отпад!!! – проорал ему в ответ уже грохочущий кастрюлями Соколов. – Только я её тебе не покажу. Я как только тебе кого-то покажу – всё. Они меня уже не хотят – они тебя хотят! Так что фигу тебе… Я сейчас кошу под высокодуховного юношу. Типа, на первом свидании не целуюсь, с места в карьер не совокупляюсь. Надо поближе узнать друг друга, акт физической любви сакрален и подобная хрень. Она вся так и млеет… Северный, а когда гонорея уже перестаёт быть заразной?

– Гондон! – донеслось до Соколова.

– Ты чего обзываешься?! – опешивший Сеня подбежал к дивану поближе, размахивая мокрыми руками.

– Уйди, тварь неряшливая! – рявкнул Северный, прикрывая книгу от брызг. – Я не обзываюсь. Я рассказываю тебе, взрослому дяденьке, каковое средство является не столько барьерной контрацепцией, сколько способом предохранения себя и партнёрши от заболеваний и инфекций, передающихся половым путём. Кстати, где в поезде твоя голова была?

– В отключке. Я был на конференции по аппаратам искусственной вентиляции лёгких и кардиомониторам. Ну и, там, прощальный банкет, и сразу на поезд, и в вагоне-ресторане…

– Понятно. Продолжение банкета. За столиком – очаровательная фея, и Сеня уже достаёт свою волшебную палочку из штанин… Ты уже написал оду на это событие? – Всеволод Алексеевич отложил книгу, щедро отхлебнул из стакана, нахмурил брови и, откинув голову на подушки, с пафосом продекламировал:

– Очень смешно! – обиделся Сеня. Но тут же завистливо заметил: – Крут ты, Севка, стихи ваять! Эх, мне бы так, экспромтом, на любую тему…

– Это не стихи, балда! Это низкокачественное рифмоплётство.

– Но как ты их молотишь! Ух… Не буду тебя со своей новой дамой знакомить.

– Ты сперва гонорею вылечи, рыцарь! – засмеялся Северный и вернулся к книге.

– Сева, кроме шуток, я так недоволен тем, что случилось!..

Всеволод Алексеевич понял, что Семён Петрович ему покоя не даст, встал с дивана, поставил книгу на полку и даже, кажется, ласково погладил её. Как погладил бы, наверное, любимую, уснувшую в спальне после любовных утех. Если бы у него была настолько любимая женщина, что ей бы позволялось засыпать в Севиной спальне-нише, не рискуя вызвать при этом его недовольство.

– В этом основная проблема живых людей – они всегда чем-то недовольны. Ты недоволен тем, что подцепил спьяну гонорею, я недоволен тем, что ты отвлекаешь меня от хорошей книги.

– Ну, ты, брат, сравнил!

– Вот-вот! Именно об этом я и говорю. Люди всегда – всегда! – чем-то недовольны. Ты недоволен моим сравнением. А кто-то сейчас недоволен тем, что скончалась его любимая кошка. Или отошла в мир иной бездетная тётя, оставив домик в Тверской губернии почтительно здоровавшемуся с ней сельскому почтальону, а вовсе не единственному племяннику. Именно в это мгновение кому-то наступили на ногу – и этот кто-то недоволен. Недоволен и тот, кто наступил, – на него, видите ли, криво посмотрели. А кому-то минутой прежде сообщили результаты биопсии опухоли. «Простите, батенька, злокачественная…» И «батенька» недоволен. Причём недоволен не только результатами биопсии, но ещё и тем, как именно ему об этом сообщил врач. Кто-то прямо сейчас крайне недоволен тем, что ему паяльник в жопу суют…

– Северный, это уже не модно!

– …а кто-то недоволен именно тем, что совать паяльник в жопу – уже не модно. Люди всегда чем-то недовольны. Чего не скажешь о книгах или, например, о трупах. Собственно, это одна из причин, по которым я всё ещё не женился. Я постоянно был чем-то недоволен. Даже во время занятий любовью, я уже помолчу про после.

– Сева, но чем можно быть недовольным во время занятий любовью?!

– Чем угодно. Занимаешься ты, к примеру, любовью в поездном туалете. И даже получая некое сомнительное нехитрое удовольствие, ты недоволен тем, что стучат. Или ботинки жмут. И в голове твоей постоянно семафорит недовольная мысль: «Зачем я это делаю посреди чужого дерьма?!»

– Не мог не укусить?!

– Видишь? Вот ты и снова недоволен. Между тем я вовсе не кусал тебя, а просто взял самый близкий пример. Но если ты недоволен, то вот тебе другой: занимаюсь я, к примеру, любовью с прекрасной почти юной девой на белоснежных шёлковых простынях. И страшно недоволен идиотом, придумавшим шёлковые простыни, и толпой его последователей, вбивших себе в голову, что для секса нет ничего лучше, чем разъезжаться во все стороны при попытке зафиксировать ускользающую партнёршу. Недоволен чёртовой юной девой, которая ни хрена ещё не соображает в искусстве любви, но не хочет в этом признаться. И на мои ласковые прикосновения – по сути ещё прелюдию прелюдии – стонет и плачет, как будто её бьют о борт корабля, и симулирует оргазм. Который ещё не умеет симулировать. Потому что, для того чтобы симулировать оргазм, надо его хотя бы пару раз испытать. Что имеем? Я недоволен всем от и до. От простыней до девы. Ну, или от девы до простыней – как тебе угодно. Я даже своим оргазмом недоволен, потому что акт на шёлковых простынях был, по сути, так же механистичен и бездушен, как и твои экзерсисы в поездном санузле под перестук колёс.

Соколов всегда знакомил Северного со своими пассиями. Как будто похвастаться хотел. Причём не перед ним. А Севой – перед ними. И пассии тут же переключались на так расхваливаемого Сеней Всеволода Алексеевича. Если они были ничего себе, то… Нет-нет, ничего такого Северный себе не позволял. Если они были ничего себе, то Всеволод Алексеевич вполне мог позволить себе поддержать застольную беседу. Иногда девушки продолжали с Сеней встречаться, но лишь для того, чтобы: «Когда же мы ещё раз встретимся с твоим другом?» «Никогда!» – бурчал в ответ умный и благоразумный Сеня.

Но однажды Семёном Петровичем заинтересовалась девушка и сама вполне умная и благоразумная. Сеня тут же потащил её ужинать с Севой. И она не обратила на Северного никакого внимания!

– Сеня, женись! Заведи детей. Эта Леся – именно то, что тебе надо.

– Вот ещё. Никогда!.. Я – как и ты – никогда не женюсь!

– Я никогда не говорил, что никогда не женюсь. Я просто никогда не женился – вот и вышло, что я не женат. А ты говорил, что никогда не женишься. Мысль изречённая есть ложь. Поверь классику русской поэзии. Я же, поскольку поэтического дара лишён, поработаю пророком: ты – женишься на этой девушке. И отчего бы тебе не жениться? Ты на двенадцать лет моложе меня – и значит, на двенадцать лет уживчивее. Она – самое то!

– С чего ты взял? Это потому, что она не уставилась на тебя взглядом восторженного щенка?

– Ну отчего же – не уставилась? Уставилась. Просто у неё хватило ума этот взгляд скрыть. Из чего я делаю вывод, что она умна. Умная женщина – большая редкость. Впрочем, как и умный щенок. Женись на ней, Сеня!

Семён Петрович не послушался своего старшего друга. И целый год пытался не жениться на девушке Лесе. Но ровно триста шестьдесят пять дней спустя Северный был приглашён свидетелем на свадьбу. Откуда невдолге ретировался по-английски, чтобы его не разорвали в клочья многочисленные подружки невесты.

И вот спустя каких-то смешных десять лет Семёну Петровичу уже тридцать восемь и у него четверо детей. Вместо рыхлой подкожной клетчатки – плотное солидное пузо. Вместо позиции топ-менеджера – свой бизнес. Парк культуры и отдыха он пока не воздвиг, но приличную детскую площадку справил. И вовсе не для того, чтобы уклониться от налогов, а по доброте душевной и сильно заводному характеру. Поехал к товарищу в гости, увидел, посреди чего играют дети на улице… И, психанув, обустроил горками-качелями-песочницами совершенно чужой ему двор, где в мусоре, как на окраинах Каира, забавлялись чьи-то человеческие детёныши. Не вынесла душа поэта. Вот так-то! Не ошибся Северный, не пройдя мимо незнакомого юнца чиновничьими кабинетами. Много ли лиц при должностях за свои кровные, или хотя бы за попиленные, детские площадки хрен знает где и неизвестно зачем справляют? Почти не осталось их, мальчиков с большой душой. И бог с ним, с солидным пузом.

Семён Петрович к настоящему моменту времени был отнюдь не беден, хотя привычка к пельменям осталась. Сейчас он строил дом – но Всеволод Алексеевич заранее знает, что и там, как и в нынешней немаленькой квартире, будет царить бардак, и никакая прислуга или бронированная дверь в собственный флигель в собственной крепости не поможет. Но ещё Северный знал, что посреди этого беспросветного бардака, как и прежде, будет царить счастье, а на совместном счету Сени и его жены – благополучие и процветание. Жена его друга – Олеся Александровна – женщина, как и прежде, очень умная. Что большая редкость. Кроме того, только она может справиться с перенапряжением в ментальной и психической энергосети своего благоверного. При этом супруг её наивно полагает, что глава семьи – именно он. Соколов ездит на роскошном белом авто. Жена его ездит на роскошном белом авто. И они оба, как и прежде, смотрят на Всеволода Алексеевича взглядами восторженных умных щенков. Просто она это умело скрывает.

А в жизни Северного за истекшие десять лет почти ничего не изменилось, разве что библиотека стала полнее. Ему всего лишь пятьдесят. Выглядит он максимум на тридцать пять – причём изнутри: по результатам тестов и анализов. Что снаружи – его мало волнует. Зато волнует юных и не очень дев. Что касается машин – он просто меняет предыдущий «Дефендер» на последующий. В классическом «болотном» окрасе.

И ещё… Пару лет назад с лёгкой Сениной руки он оказался вовлечённым в некую авантюру – и с тех самых пор в свободное от основной работы время изображает из себя не пойми что… Решателя ребусов. Чёрт бы побрал этого Соколова! Хотя решение ребусов неплохо оплачивается, да и фокусником-одиночкой себя не назовёшь. Потому что многие помогают, и тот же Сеня каждый раз под ногами вертится, пыля хвостом и кидаясь на каждую бабочку и даже тень от бабочки. Как у него на всё энергии хватает? И почему никуда не девается пузо?! Но это не ребус. Счастье полнит.

Всеволод Алексеевич нажал на кнопку дверного звонка. Выждал – и нажал ещё. Тишина.

– Ну, разумеется. Было бы странно, если у Соколова работал бы звонок. Разве может в доме хоть что-то работать, когда там четверо детей, у папы руки, в отличие от головы, растут из жопы, а голова занята такими глобальными проблемами, что подумать о том, чтобы вызвать специально обученного чинить звонки специалиста – некогда! – пробурчал себе под нос Всеволод Алексеевич, доставая мобильный.

– У тебя звонок не работает три года. Так же, как и ручка на двери тамбура. Ты – идиот! В каком-то Люмпен-сити ты оплатил целую детскую площадку! А в собственной квартире три года как не можешь починить звонок!

– Сева, ты уже здесь?! Сейчас открою!

– Будь любезен. Я выпил слишком много кофе под задушевные рассказы одного милейшего олигарха.

Через минуту в коридоре тамбура послышались шаги, дверь распахнулась, и Всеволоду Алексеевичу в глаза ударил свет яркого налобного фонарика.

– Извини, извини! – Сеня изменил угол падения света, крякнув вращательным механизмом. – Просто у нас тут лампочка перегорела, и я…

– Скажи мне, отчего я не удивляюсь тому, что у тебя лампочка перегорела? И скажи мне, как такой полный бытовой кретин может нормально вести серьёзные дела, а? Последнему я очень удивляюсь…

– Дядя Се-е-е-е-ева!!! – кто-то с боевым кличем вынесся из тамбура и врезался Северному крепкой башкой прямо в полный мочевой пузырь.

Кофе! Кофе и пробки…

– Дарий, скотина, тебе конец!!! – рявкнул Всеволод Алексеевич и схватил пацана за шиворот.

Тот в ответ лишь залился счастливым смехом:

– Дядя Сева, расскажи страшную историю!

– Жил-был маленький мальчик. Его звали Дарий. Однажды он лёг спать и не проснулся.

– Почему? – заинтересованно уточнил детский голосок.

– Синдром внезапной детской смерти![5] – страшно пробасил Всеволод Алексеевич.

Дарий испуганно взвыл. Что-то упало. Сеня разразился потоком идиом в адрес того, что упало, а вовсе не по поводу текстов Северного, как сделал бы любой порядочный родитель.

– А мораль той страшной истории такова, – зловеще продолжил Северный, извлекая восьмилетнего Дария из-под рухнувшего на него велосипеда, – синдром внезапной детской смерти, причём в иных случаях – насильственной, может наступить в результате того, что чей-то папа вовремя не вкручивает лампочки и ставит велосипеды прямо поперёк захламлённого сарая, что по какому-то недоразумению именуется «тамбуром». – Он взял мальчишку на руки. – Ну что, испугался?

– Не-а! – помотал головой мальчик со странным именем и крепко-крепко обнял Всеволода Алексеевича за шею.

– От тебя пахнет какой-то кислятиной! – сказал пацану Северный.

– Я тебя очень люблю, дядя Сева, – ответил ему Дарий.

– Алёна, открой дверь, она захлопнулась! – вдруг заорал Сеня и заколотил в дверь собственной квартиры.