Невзгоды по наследству

Глава 5

Мурманск встретил бывших курсантов неприветливо. Северный ветер швырял в их лица мокрый снег, заставляя инстинктивно прикрывать глаза и двигаться почти вслепую. При сильных порывах прибывшие моряки поворачивались спиной к ветру и какое-то время шагали к вокзалу задом. Ещё в поезде старшина команды распорядился отвязать от вещмешков бушлаты и надеть их при выходе из вагона, хотя в такую погоду следовало быть в шинелях. Белая черноморская роба и бескозырки с белым чехлом придавали нелепый вид и бросались в глаза встречным прохожим. Они с любопытством таращились на прибывших, потом радушно махали руками, на их лицах появлялись приветливые улыбки.

Встретивший пополнение мичман в отличие от гражданских лиц был суров и немногословен. На перроне он представился лейтенанту, сопровождавшему выпускников школы до места назначения, небрежно козырнув ему, и без лишних слов повёл группу на привокзальную площадь. Там с правой стороны вокзала их уже ждал крытый брезентом «Урал» с работающим двигателем.

Через десять минут матрос-водитель нажал на педаль газа, мотор грозно рыкнул и мощный грузовик повёз черноморскую команду в неизвестность.

Парни сидели вдоль бортов и тихо перешёптывались. Почти все они были уроженцами южных широт, и первое впечатление от северной погоды подействовало на них удручающе.

Мишка Кацапов забрался в кузов последним и устроился у заднего борта. Он смотрел на заснеженные сопки и мысленно сравнивал их с невысокими уральскими горами.

Общего между ними было мало, разве что сопоставимы были размеры и высота. Сопки с редкими карликовыми деревцами выглядели лысыми, в то время как горы в его родных местах были сплошь покрыты густыми зарослями елей и пихт.

Картина уральских гор, естественно, больше радовала его глаз, нежели эти угрюмые сопки, однако, здешняя природа и климат всё равно казались Мишке более близкими сердцу, чем жаркий и душный Крым.

Сам не зная почему, он с большой радостью и даже с некоторым ощущением душевного облегчения уезжал из тёплого края, где уже цвели яблони и ярко светило солнце. Возможно, такое чувство появилось по той причине, что Севастополь дважды обошёлся с ним неласково. Возможно, ещё и потому, что за полгода службы Мишке так и не удалось обзавестись хорошими друзьями, он до самого отъезда держался особняком, к нему прочно приклеилось прозвище «волчара». Прибыв на север, Мишка вдруг ощутил в себе чувство пьянящей свободы. Казалось, будто и дышать стало легче, словно он покинул душную прокуренную комнату и, наконец, вздохнул полной грудью свежего морозного воздуха. В нём появилась надежда на крутые перемены.

О настоящих друзьях в школе связи он даже не помышлял. Слишком мал срок для того, чтобы съесть пуд соли. Курсантов он сравнивал со случайными попутчиками в поезде. Обучение в школе, как и пребывание в вагоне, быстро закончится, каждый из них выйдет на своей станции и зашагает дальше указанной ему дорогой, которая уже никогда не приведёт в отправную точку пути.

Мишка давно установил для себя некоторые критерии, по которым ориентировался в выборе настоящего друга. В первую очередь это был человек, с которым у него имелись общие точки соприкосновения: схожие интересы, увлечения, взгляды на жизнь, одинаковые принципы и мораль. Среди тех, с кем ему довелось прослужить полгода, таковых не нашлось.

Во всём взводе у Мишки не было даже земляков. Так уж случилось, но представителем огромной территории Урала во всей роте он оказался один. Основная масса курсантов – украинцы и жители прилегающих территорий: Ростова, Белгорода, Краснодара. Многие были из одного города или района, знали друг друга ещё до призыва и всегда держались вместе. Между собой украинцы изъяснялись на том наречии, к которому привыкли дома. Их речь состояла из гремучей смеси русских и украинских слов с характерным произношением буквы «г». Мишка среди них был чужим, уже через неделю эти бесцеремонные «парубки» стали его раздражать. Кацапова просто коробило, когда он видел, как «хлопцы» на камбузе набивали карманы брюк кусками хлеба, а потом перед отбоем с чавканьем поедали их с салом, невесть откуда появляющимся у них в кубрике.

К этому времени Мишка сумел подружиться с тремя кавказцами, кровати которых были в одном кубрике с ним. Они были разных национальностей: грузин, армянин и азербайджанец, но, к удивлению, общались друг с другом очень дружелюбно. Эти парни призвались из глухих горных селений и недостаточно хорошо владели русским языком, отчего учеба давалась им с великим трудом. Всякий раз глядя на то, как те бессмысленно смотрят на сложные электрические схемы, Мишка задавался вопросом: кому из военных начальников пришло в голову направить малограмотных ребят в школу связи? Мишке жаль было этих скромных ребят, и он ненавязчиво стал помогать им в изучении схем и инструкций. В начале горбоносые парни отнеслись к нему насторожённо, но уже через несколько дней оценили его бескорыстную помощь и приняли в свою дружную компанию.

Больше двух месяцев они вчетвером проводили свободное время, которого было совсем немного.

У представителей Кавказа всегда имелись карманные деньги, они часто посещали чайную на территории части, почти силой затаскивая туда с собой и Кацапова.

Мишка чувствовал себя неловко, поскольку не привык в своей жизни получать какие-либо блага за чужой счёт и поэтому противился каждый раз, вызывая недовольство гостеприимных горцев.

– Слушай, Мишико, – рассердился однажды азербайджанец Октай-ага-Гусейн-оглы, в очередной раз пытаясь затащить Кацапова в чайную. – Кончай, ну?

– Что это значит? – рассмеялся Мишка.

– То и значит: кончай, ну? Ты – помощь, мы – помощь, да? Не обижай, друг. Ты хочишь, чтобы я перестал подавать тебе руку, да? Ты этого хочишь, ну?

– Конечно, нет.

– Тогда заходи, дарагой, будем пить чай. Это кавказский обычай, от которого не принято отказываться.

Они зашли в чайную, набрали сладостей, взяли по два стакана чаю и устроились за столиком в углу небольшого зала. В этот день угощал грузин.

– Э-э, разве так угощают у нас в Грузии? – с сожалением проговорил Зураб. – Вот закончится служба, Мишико, приглашу я тебя к себе. Накрою такой стол, чтобы всё на нём было: и шашлык, и вино, и фрукты. Ты знаешь, какое у нас вино делают? Э-э…Нет, ты даже не представляешь. Приедешь, попробуешь и узнаешь. Потом будешь пить только грузинское вино, да.

– Ара! Что ты такое говоришь, а? – не выдержал Мартиросян. – Разве можно сравнить ваше вино с нашим «Арени»? А коньяк «Арарат? Это тебе не грузинская чача!

И тут произошло то, чего Кацапов не ожидал. В спор немедля включился Октай Гусейнов, из его уст посыпались названия азербайджанских вин и кушаний, о которых Мишка никогда не слышал. Представитель Азербайджана говорил громко, цокая языком, распаляя этим Зураба и Мишико ещё больше. Так как запас русских слов был ограниченным, а чувства гордости за свою родину переполняли душу каждого из них, все они незаметно для себя принялись добавлять слова на родном языке. Понимали ли они при этом друг друга, гортанно вскрикивая на родном наречии, – Мишка не знал, но для себя сделал вывод: надо срочно успокоить разгорячившихся горцев. Ему показалось: ещё мгновенье и эмоциональные парни выхватят спрятанные под робой кинжалы и начнут резать друг друга.

Продавщица чайной испуганно смотрела в их сторону. Мишка взял пустой стакан и что есть силы стукнул донышком по столу:

– Кончайте вазьгать, петухи кавказские!

Парни замерли на полуслове с открытыми ртами, не понимая, что потребовал от них Кацапов.

– На губу захотели, едришки-шишки? – прошипел он со злостью. – Быстро встаём и уносим ноги, пока дежурный наряд не нагрянул.

Про наряд кавказцы поняли мгновенно. Зураб ухватил одной рукой пакет с конфетами, другой вцепился в пачку с печеньем и первым выскочил из чайной. За ним без промедления двинулись Мишико и Октай. Мишка вышел последним, извинившись перед продавщицей.

До ротного помещения друзья дошагали молча, и только в кубрике, остывшие горцы стали допытываться, что он им прокричал в чайной.

– Чтобы не кудахтали и не трясли попусту губой, – пояснил им тогда Мишка язвительно. – Одним словом – не моросили. У меня от вас башка затряслась.

Кавказцы переглянулись между собой, ещё сильнее запутавшись в значении слова, однако переспрашивать больше не стали.

Вспомнив про этот курьёзный случай, Мишка грустно улыбнулся

Идиллия просуществовала недолго. Из-за неспособности к обучению друзей Мишки в феврале отстранили от занятий и в скором времени отправили служить куда-то во вспомогательные подразделения флота.

Мишка опять остался один, хотя к нему в кубрик сразу перевели трёх курсантов, койки которых были неподалёку от входных дверей и кому-то помешали. Эти три курсанта переместились к Кацапову, а их койки разобрали и унесли на склад. Парни были из Ужгорода и Мишку ничуть не интересовали. Они не соответствовали его критериям дружбы. Он ещё больше замкнулся, попал в немилость к Тарасенко и стал получать многочисленные наряды, пока не сжёг ботинки.

Потом, после разговора с Ольшанским, служить стало полегче. Мишка попытался сблизиться с Колей Мокроусовым, на котором продолжал срывать своё зло Тарасенко. Но опоздал. Коля по всей видимости окончательно впал в отчаяние и решился на безумный шаг.

На занятиях по набору кодов на блоках шифратора и дешифратора, Коля спрятал листочек с секретным кодом в карман. Во время перекура вынес на улицу и незаметно сжёг.

Чтобы не сдавать секретные документы в секретную часть перед каждым перерывом, инструктор Тарасенко нашел выход из положения. Перед тем, как открыть комнату и выпустить курсантов на перекур, он шёл по рядам и спешно собирал листочки с кодами, лежащими на краю письменного стола, складывал стопочкой и убирал в свою папку. Затем папку опечатывал и забирал с собой.

Коля подметил, что Тарасенко никогда не пересчитывает количество листочков, которых выдавалось на взвод около десятка. Коды по нескольку раз переходили из рук в руки и определить, на каком этапе листочек мог исчезнуть, было невозможно. На блокнотике, из которого инструктор вырывал листочки, стоял гриф «Совершенно секретно». Шифр был реальным, действовал на всех флотах, им пользовались связисты кораблей и лодок. Курсанты в обстановке реального времени отрабатывали вхождение в связь в закрытом режиме. После истечения суток листочек сжигался в тигле, о чём составлялся акт с подписями двух присутствующих лиц.

Мокроусов знал всю процедуру обращения с шифрами и решил воспользоваться удобным случаем, чтобы отомстить инструктору за все причинённые обиды.

Никто из курсантов, получая маленький листочек бумаги, не расписывался за него, за сохранность секретных документов отвечал лично Тарасенко перед секретной частью.

Пропажа обнаружилась после занятий. Как всегда, Тарасенко собрал листочки с суточными кодами, открыл дверь комнаты, выпустил курсантов, приказав построиться внизу и ждать его, пока он сдаёт документы в секретной части.

Время шло, а Тарасенко не появлялся. Курсанты слонялись у здания, гадая, что могло произойти со старшиной. Без сопровождения инструктора передвижение по территории части было запрещено.

Наконец, в дверях появился Тарасенко в сопровождении незнакомого офицера.

– Взвод, строиться! – гаркнул Тарасенко. На нём не было лица, он был чем-то разгневан.

Когда курсанты построились и замерли по стойке «смирно», незнакомый офицер в звании капитан-лейтенанта заговорил:

– Товарищи курсанты! В вашем взводе произошло «ЧП». Сегодня на занятиях кто-то из вас похитил шифр для набора кода на шифраторе аппаратуры ЗАС. Всем вам известно, что шифр действующий, поэтому поступок является преступлением перед родиной и квалифицируется как раскрытие государственной тайны.

Капитан сделал паузу, о чём-то размышляя. Потом прошёлся вдоль строя, пристально вглядываясь в лица курсантов. Вернувшись к середине строя, он остановился и вновь заговорил:

– Предлагаю тому, кто это сделал, передать шифр старшине второй статьи Тарасенко немедленно. С своей стороны гарантирую не передавать дело в Особый отдел. Этот курсант понесёт только дисциплинарное взыскание в пределах прав инструктора взвода.

Капитан-лейтенант вскинул руку, посмотрел на часы, добавил:

– Даю одну минуту. После этого времени курсант будет считаться уже преступником, его дело будет рассматриваться в военном трибунале. Всё. Время пошло.

Мишка сразу догадался, кто похитил маленький листочек с кодовыми знаками.

Коля Мокроусов стоял в первой шеренге, и Мишка видел лишь его затылок и спину. В первые секунды ему даже показалось, будто спина похитителя дрогнула, и тот вот-вот сделает шаг навстречу инструктору.

Строй замер, курсанты устремили свои взгляды в асфальт и боялись шевельнуться.

Прошла минута, никто из них не вышел из строя.

– Всё, время истекло, – громко произнёс капитан-лейтенант. – Командуйте, старшина.

Тарасенко с бледным лицом и подрагивающими руками, выдавил из себя:

– Вывернуть карманы, головные уборы предъявить к досмотру.

Предварительный досмотр не дал результатов. Потом старшина заставил всех тут же раздеться до трусов. И эта процедура была напрасной. Листочек не обнаружился. Взвод завели обратно в учебный класс и закрыли на замок.

Вскоре прибыл представитель особого отдела и начал вызывать курсантов по одному в соседнюю комнату.

Дознание велось два дня. Некоторых курсантом приглашали к дознавателю по нескольку раз. Поиски пропажи велись повсюду.

Кто-то предположил, что шифр мог быть выброшен в наружный гальюн рядом с учебным корпусом. Тут же пригнали штрафников с гауптвахты и заставили ковыряться в отходах.

Колю Мокроусова арестовали в конце третьего дня. Утром в часть приехал какой-то психолог в гражданской одежде, ознакомился с материалами опроса курсантов и вычислил похитителя.

Всю ночь у кровати Мокроусова стоял конвой. Утром его увезли в неизвестном направлении.

Мишка за два дня ни разу не подошёл к Мокроусову и старался не попадаться ему на глаза. Он почему-то был уверен, что если преступление раскроют, то Николай, конечно же, подумает о нём, как о доносчике. Мишка был единственным человеком, которому Мокроусов однажды признался, как сильно ненавидит инструктора.

Это произошло во внеочередном наряде. Они в тот день несли ночное дежурство по охране периметра школы. Двигались в разных направлениях и встречались на пирсе. Было очень холодно, на какое-то время они укрылись от ветра за стопой перевёрнутых вверх днищами шлюпок. Тогда и состоялся этот разговор об издевательствах Тарасенко.

Мишка понимал, что Мокроусов совершил преступление, что это очень мерзкий поступок, недостойный военного моряка. О сохранении военной тайны и исключительной преданности Родине им твердили почти на каждом политзанятии. Поступок Николая постоянно крутился у Мишки в голове, он оценивал происшествие с разных сторон, но даже в мыслях ни разу не рассматривал возможность высказать вслух свои соображения кому-нибудь из курсантов. Он умел молчать и в душе очень надеялся, что преступление не смогут раскрыть.

«Не передал же Коля шифры какому-нибудь шпиону? – размышлял он. – Скорее всего сжевал и проглотил, а значит, и доказательств его вины не отыщется. Только бы сам он ненароком не выдал себя».

От такой мысли ему становилось легче на душе, он как бы оправдывал поступок Мокроусова и своё молчание.

Когда Мокроусова уводили, Мишка подошёл к нему ближе и тихо произнёс:

– Ты держись, Коля, не отчаивайся. Не думай обо мне ничего плохого.

В глазах Николая он не увидел презрения. Они даже на секунду вспыхнули благодарностью и тут же потухли. Увидев взгляд обречённого человека, у Мишки сжалось сердце от жалости…

Сейчас все эти события остались в прошлом. Матрос Кацапов ехал к новому месту службы и был полон уверенности в том, что на подводной лодке не найдётся такой гниды, как старшина второй статьи Тарасенко. По крайней мере, он на это очень рассчитывал. А пока в его сопроводительных документах значились тринадцать неотработанных внеочередных нарядов. Но это уже ничуть не омрачало его жизнь.

Тяжёлый «Урал» двигался по заснеженной и раскисшей дороге с небольшой скоростью, но судя по времени, половину пути до Североморска они уже проехали.

«Должно же когда-то и мне повезти в жизни, – подумал Мишка, глядя на уплывающие вдаль сопки. – Не всю же жизнь должна быть только непруха и невезуха».

Ему вспомнился последний разговор с отцом. Это было накануне отправки на службу.

В тот день отец неожиданно предложил:

– Давай, Мишка, притулимся в летней кухне. Мать там сегодня протопила. Посидим вдвоём, потолкуем. Должен же я родительский наказ проговорить перед твоим отъездом, верно? Завтра соберутся твои друзья, и тебе будет не до меня. Сейчас нам с тобой никто не помешает.

– Пошли, притулимся, – Мишка неопределённо пожал плечами. – Отчего не поговорить?

Они ушли в летнюю кухню. Несколько лет назад, когда родители ликвидировали в доме всю живность, отец на месте конюшни возвёл небольшое помещение из брёвен. Летом это помещение занимала мать, называя его летней кухней, а в зимнее время туда вселялся отец. Там он всегда что-нибудь мастерил: плёл корзины, чинил обувь, строгал, пилил, лудил, паял.

Отец прихватил с собой бутылку «Портвейна» и два гранёных стакана, Мишке было приказано взять нехитрую закуску.

– За удачную службу, сынок, – произнёс отец, чокаясь с Мишкой стаканом, наполненным на четверть. – И чтобы не было войны. Это главное.

Они выпили, выдохнули, закусили.

– Я вот что хотел сказать тебе, Мишка, – вытирая вино на усах заскорузлым указательным пальцем, продолжил он. – Ты парень горячий, гордый и драчливый, точь-в-точь, как я в молодости. Поэтому хочу дать тебе несколько советов, чтобы ты не наломал дров в поиске справедливости. Не хочу, чтобы ты по глупости порушил себе жизнь и испортил её близким людям, как сделал когда-то твой дед Марк. Он тоже хотел справедливости, но вместо правды получил десять лет лагерей. Вот к чему может привести непокорность. Нельзя повторять ошибок, если их можно избежать.

– Продолжай, батя, – широко улыбнулся Мишка. – Поучи жизни несмышлёного сына. Я обязательно прислушаюсь к твоим советам, если посчитаю их полезными.

– А ты не смейся, – недовольно пробасил отец. – Мотай на молодой ус, советы могут пригодиться.

– Ладно, не буду.

– Тогда послушай родовую притчу.

– Валяй, послушаю, – усмехнулся Мишка.

– Мой дед – твой прадед, значит, был неграмотным человеком, но мудрейшим мужиком. На каждый вопрос у него был обстоятельный ответ. Так вот, однажды я, тогда ещё несмышлёный пацан, спросил его, что такое жизнь? Помню, он задумался, а потом доступно объяснил, сравнив жизнь человеческую с ездой в телеге. А что? Очень даже правильное сравнение. Катится себе телега и катится по дороге. Крестьянин сидит в ней, поглядывает на яркое солнышко, песенки распевает, размышляет о выручке, которую получит на ярмарке и как потом ею распорядится. Едет беспечно и совсем не задумывается, что может не доехать до конечной точки маршрута. Почему, как ты думаешь?

– Разбойники нападут по дороге и отберут коня, – высказал своё предположение Мишка.

– Не угадал, – улыбнулся отец. – Виной всему может стать обыкновенное колесо, которое крестьянин не проверил перед выездом. Колесо – это судьба человека. В любой момент оно может отвалиться, телега опрокинется и весь товар мужика улетит в придорожную канаву. И выручке-то, тю-тю! Разобьются все крынки и горшки, вытечет молоко и сметана, вываляются в грязи остальные товары. Жизнь крестьянина, конечно, не остановится после такой аварии. Поставит он колесо на место, воткнёт новый шплинт взамен изношенного и отправится обратно восвояси. А вот ту радость и счастье, которые ожидали его впереди, ему уже не вернуть. Каково будет мужику глядеть в глаза родственникам, когда он вернётся с пустыми руками? Разбитые горшки уже не склеить, битые яйца не собрать, молоко в землю утекло. Баба и ребятишки остались без денег и подарков. Жизнь вроде как продолжается, а вот назвать её счастливой после случившегося – язык не повернётся. Осадок-то из души уже не выскрести. И всё из-за глупого недосмотра.

– К чему такое длинное и примитивное сравнение? – усмехнулся Мишка.

– К тому, сын мой, чтобы ты знал: твоя телега, на которой тебе предстоит ехать дальше, должна быть постоянно под твоим пристальным вниманием, чтобы не опрокинуться в одночасье. Ты должен стать бдительным и придерживаться трёх принципов.

Отец замолчал, упёрся ладонями в колени, и уставился в потемневшее окно, будто забыл названия этих принципов и усиленно пытался их вспомнить.

– Каких принципов? – не выдержав паузы, спросил Мишка.

– Очень простых: не верь, не бойся, не проси. Народ в армию собирается со всех уголков страны, по сути, как и осужденные стекаются в лагеря отовсюду. Люди разношёрстные, у каждого в голове свои тараканы. Каждому второму из этой массы хочется заполучить кусок послаще, работу полегче, а постель помягче. Поди, распознай сразу, кто чего стоит. Кто держит камень за пазухой, а кто готов снять с себя последнюю рубаху и отдать ближнему. Одним взглядом тут не оценить, у кого душа добрая, у кого с гнильцой, а у кого она отсутствует совсем.

– Ты, батя, не волнуйся. Разберусь я как-нибудь в людях. Жизнь уже кое-чему научила меня.

– Маловато пока она тебя поваляла, сынок. Пока ещё ты едешь на своей телеге по ровной дороге, без колдобин.

– Далась тебе эта дурацкая телега! – поморщился Мишка.

– Твоя школа ещё вся впереди, – продолжил отец, словно и не расслышал слова сына и не усмотрел гримасы недовольства на его лице. – Тебе предстоит познавать мир не только широко открытыми глазами, но и видеть весь этот мир через закрытые веки, чувствовать каждое его дыхание. И ещё я тебе советую: не распахивай свою душу нараспашку перед каждым встречным и никогда не проси его о каком-нибудь одолжении. В этой жизни даром ничто не даётся, за всё приходится оплачивать сполна, рано или поздно. Будь то спичка для костра или маленький сухарик для утоления голода. Помни об этом всегда.

Закончив свой монолог-наставление, отец поднял стакан с вином, для чего-то прищурился и выпил залпом до конца. Потом сунул в рот солёный огурец, громко хрустнул.

– Не распахивать душу – это как? – спросил Мишка, потянувшись за куском мяса.

– Держать личную жизнь в тайне от всех, чтобы ни один любопытный нос не проник в твое нутро. Понял? Ни слова лишнего сверх того, что записано в твоём личном деле. На твоих родителях, как ты знаешь, власть не проставила знака качества, не удостоились мы такой щедрости от неё. Зато она проштамповала нас другой печатью.

– Ах, вот ты о чём! – криво усмехнулся Мишка. – Беспокоишься, что я могу нечаянно сболтнуть, что являюсь потомком врагов народа, а мой отец, вместо битвы с фашистами, с 41-го по 45-й годы провёл в колонии строгого режима?

– Да, именно это я и имел в виду! – выпалил отец, почувствовав нехорошую иронию в голосе сына.

– Батя, ты не парься. Мне кажется, сейчас уже никому нет дела, кто чьим потомком является. Ушли в далёкое прошлое те времена, когда люди подслушивали, подглядывали, а затем доносили друг на друга в правоохранительные органы. Культ личности Сталина разоблачён, Берия расстрелян, соблюдается свобода слова и вероисповедания.

– Это только так кажется, сынок. В школе, где тебя учили, другого суждения и не могло быть. В действительности всё обстоит иначе. Пакостные люди были, есть и останутся, пока существует сам человек. Они присутствуют везде: на заводах, в колхозах, в армии и во власти. Среди нас всегда найдутся люди, которые завидуют чужим успехам и счастью, зарятся на чьё-то добро. Для них не существует границ для достижения корыстных целей.

Мишка хотел поспорить с отцом и высказать ему, что все его утверждения – это отпечаток суровой лагерной жизни, где человек человеку волк, и там действительно лучший закон для выживания – не верь, не бойся, не проси. Что жизнь не стоит на месте, всё в ней меняется: и законы, и правила поведения, и взгляды. Однако, взглянув в глаза отца, вдруг понял: перед ним человек преклонных лет, разница их возрастов составляет сорок три года. Это, можно сказать, целая эпоха и вступать в полемику с ним – тухлое дело. Главное, в этом нелёгком споре с упёртым отцом можно и поссориться ненароком. Такого финала допускать было нельзя.

В тот вечер они просидели допоздна. Встревоженная долгим отсутствием мать заглянула к ним, но отец тут же отправил её обратно в дом, сказав, что она здесь лишняя, поскольку он дает наказы сыну, а это совсем не женский удел соваться в мужские дела. Мать внимательно посмотрела на хмельного отца, покачала укоризненно головой, и, не сказав ни слова в ответ, ушла.

Всё это сейчас вспомнилось Мишке. Тогда он скептически воспринял советы отца. Ему показалось, что подвыпивший родитель наговорил ему много лишнего и ненужного. Захмелев, отец сыпал многочисленными примерами из лагерной жизни, из его уст выливались неизвестные пословицы и поговорки, которые, вероятнее всего, вышли из жизни уголовного мира.

И в тот же вечер Мишка впервые услышал неизвестные подробности о жизни матери и деда Марка. Ранее эта тема была под запретом, на неё все эти годы было наложено негласное табу. Большим открытием для Мишки стало известие о том, что дед Марк в первую мировую войну за храбрость в боях с австрийцами был награждён георгиевским крестом, и мог быть произведён в чин офицера царской армии. Генерал Брусилов, якобы, лично дал ему рекомендацию для обучения в школе прапорщиков. И отец оказался храбрым воякой, о чём Мишка даже не подозревал. За бои в Монголии его представили к награждению орденом Красной Звезды. И батя получил бы свою Звезду, если бы нелепый случай с японским смертником. Ещё большее удивление вызвал тот факт, что отец, оказывается, встречался с осужденным дедом Марком, будучи у него мастером на строительстве железной дороги в Монголию. Это была не мимолётная встреча, а длительный период. Отец рассказал, как жил и работал в заключении дед. И вообще, Мишка узнал столько невероятных эпизодов из семейной жизни, от которых голова шла кругом.

– Почему ты рассказал это мне именно сейчас? – спросил в конце разговора Мишка.

– Вчера было ещё рано, а через три года может быть уже поздно, – замысловато ответил отец, не удосуживаясь разъяснить подробнее.

Полгода спустя прежний скептицизм у Мишки исчез. Неся многочисленные наряды в полном одиночестве, у него было предостаточно времени, чтобы обмозговать каждое выражение и даже каждое слово отца.

Сейчас, вспоминая в очередной раз отцовские наставления, Мишка окончательно утвердился в том, насколько они просты и правдивы, как пригодились в первые месяцы службы, и, безусловно, пригодятся ещё не раз. У Мишки не было никакого сомнения на этот счёт. Но главная ценность советов отца – они взяты из реальной жизни, из его собственного опыта, приобретённого в жестокой борьбе за выживание.

«При чём здесь разность возраста и времён? – подумал Мишка. – Чушь собачья. Отношение к негодяям одинаковое у любого здравомыслящего человека, независимо от возраста и национальности. Хорошо, что понял это сейчас, а тогда хватило ума промолчать. А ведь хотел было использовать эту нелепую мысль, как аргумент в споре с отцом, на кончике языка она уже висела. Как же, самолюбие из юнца попёрло наружу, уверен был, что «жизнь уже кое-чему научила меня». Максималист хренов! Если бы ввязался в тот спор, страдал бы три года без писем от отца из-за собственной дурости и амбиций, совесть бы загрызла. Не простил бы он мне оскорбительных слов. Только сейчас и начала жизнь валять меня по-настоящему. Как прав был отец! А какими словами выражался! Откуда только они у него брались? Словно по книге шпарил! Мудрёные и красивые высказывания, будто он философское образование получил где-то, а не пробежался по четырём классам церковно-приходской школы.

В голове у Мишки опять завертелись выражения отца, которые врезались в память: …разноцветная жизнь… жизнь без права на счастье… стон души… очутиться на отмели жизни… непокорность по наследству… жизнь порой бывает страшнее смерти… смерть приходит к человеку по востребованию…НКВД обладает способностью сеять хаос в людских душах…человек с вулканом в сердце сам рубит просеку счастья… ад первой степени… жить надо, Мишка, чтоб душа трепетала от счастья…

«Да, чтоб душа трепетала от счастья, – подумал Мишка. – Только когда же она у меня затрепещет? Пока эта невидимая сущность лишь болит и страдает. Да и затрепещет ли вообще? Судя по всему, я приобрёл мятежную душу по наследству, которой не суждено получить право на это самое счастье.

Философские размышления Мишки прервались из-за остановки машины. Впереди послышались голоса, потом к открытому заднему борту подошёл матрос в шинели и шапке, на плече висел автомат. Он заглянул в кузов, пересчитал людей, отошёл в сторону и крикнул кому-то впереди:

– Открывай!

«Урал» фыркнул, выпустив клубок дыма и медленно въехал в ворота воинской части с двумя большими якорями на створках. Бывшие курсанты прибыли во флотский распределитель Северного флота.

– С прибытием на Северный флот, братва! – раздался чей-то восторженный голос в углу.

– Чему радуешься, дурачина? – отозвался какой-то матрос с противоположной стороны.

Ответа не поступило.

Через пару минут грузовик остановился, водитель заглушил мотор. Послышался звонкий голос лейтенанта:

– Выходи из машины! Построиться у правого борта!