Нейлоновая шубка

Глава четвертая

Василий Петрович Сугоняев был своего рода известностью в юридической консультации. Он слыл великим докой по части жилищного права. Он на память знал все законы, касающиеся этого в высшей степени тонкого предмета. К тому же он был дьявольски красноречив. Даже самые черствые судьи и народные заседатели не могли устоять перед железной логикой и гражданским пафосом его речей.

Василий Петрович мог запросто отсудить жилплощадь. Он мог разделить квартиру и изъять внутрикомнатные излишки. Превратить жилое помещение в нежилое и наоборот. Поставить на место наймодателя, осадить зарвавшегося съемщика. Он все мог!

Сугоняев был мастером перегородочных дел. Так на профессиональном языке некоторых адвокатов назывались дела, рожденные перегородкой, жилищной теснотой, перенаселенностью. Василий Петрович поднаторел в разборе коридорных баталий и кухонных свар. Он преуспевал.

Его жена Инга Федоровна слыла одной из самых элегантных адвокатских жен. Это была яркая губастая блондинка, выглядевшая значительно моложе своих лет. Она считала себя неотразимой. Василий Петрович побаивался жены. Ему было за пятьдесят. Как говорят поэты: «Холодные ветры старости коснулись его своим крылом». Побаливало сердце, хрустели суставы, и по утрам во рту было так погано, словно всю ночь он жевал паклю, вымоченную в солидоле. На фоне этих неприятных симптомов жена казалась ему вдвойне молодой, обаятельной и желанной для посторонних мужчин.

Инга Федоровна и ее старшая сестра Милица разжигали в адвокате страстную недоверчивость и мучительные сомнения. Они недвусмысленно намекали, что акции Василия Петровича падают с каждым днем. Василий Петрович страдал и озлоблялся. Положение осложнилось еще и тем, что в последнее время заработки Сугоняева резко снизились. Деловая конъюнктура складывалась явно не в его пользу. Время работало не на адвоката.

Ежедневно с большого строительного конвейера сходили огромные жилые корпуса. К новым домам стягивались рычащие грузовики. Шумное племя новоселов с сервантами на плечах врывалось в светлые квартиры с окнами в полстены. Солнце беспрепятственно входило в дома. Новоселы были откровенно счастливы. Они не хотели судиться.

Один из лучших умов консультации, адвокат Тарабрин, сказал как-то Василию Петровичу:

— Сейчас москвичей можно разделить на три категории: на тех, кто: а) получил квартиры, б) дожидается, в) не надеется получить сам, но знает, что ее получат соседи. Эти люди навеки потеряны для перегородочных дел. Это необратимый процесс, Сугоняев. Мой совет: переквалифицируйтесь, пока не поздно. Перекуйте адвокатский меч на орало.

— На забрало! — глупо сострил Сугоняев и добавил: — На мой век клиентов хватит.

— Наивный вы человек, — сказал Тарабрин. — Я намного старше вас. На моих глазах погрузились в пучину небытия прекрасные адвокатские специальности. Какие, скажем, были мастера по бракоразводным делам! Короли! Вы уже не застали их. А богатейшие тяжбы со страховыми обществами? Золотые возможности! Клиенты вчиняют иск «Саламандре». «Саламандра» не хочет платить. «Саламандра» считает, что клиент сам поджег свой дом. Сколько было таких поджигателей, и всем им требовались адвокаты. А процессы о наследствах? Боже мой, это же был адвокатский Клондайк! Алмазные россыпи Гвианы! И это все кануло в Лету!

— Но тогда произошла революция!

— А что сейчас происходит в стране? Жилищная революция! В нынешней семилетке страна получит столько новых домов, что из них можно воздвигнуть больше десятка таких городов, как Москва! А ведь наша столица строилась свыше восьмисот лет! Попомните мои слова, Сугоняев: «Очень скоро адвокат-перегородочник станет такой же музейной редкостью, как извозчик-лихач!»

Такие речи все чаще раздавались в юридической консультации. Заработки упали не только у Сугоняева, но и у других адвокатов. С народными судами все больше конкурировали суды общественные. Даже за бесплатными советами приходило все меньше клиентов.

Этой новой ситуации не учитывала Инга Федоровна. Она вынашивала далеко идущие планы мебельной реконструкции семейного гнезда, а также выработала широкую программу повседневного обновления своего гардероба. Сугоняев отчаянно сопротивлялся. В этой борьбе численный перевес был не на стороне адвоката. Ингу Федоровну поддерживала Милица.

Милица Федоровна целыми днями просиживала у окна. Она со скрупулезной точностью вела учет всему, что приобретали жильцы пятиэтажного дома. Фиксировались все покупки, начиная от эмалированной миски и кончая мебельным гарнитуром, чтобы впоследствии оповестить о них дворовую общественность.

Вечерами, когда Василий Петрович мечтал об отдыхе, начинался ненавистный разговор об удачливых добытчиках и чужом процветании. Милица Федоровна, пощелкивая отстающим, плохо подогнанным зубным протезом, сообщала младшей сестре о новых приобретениях соседей. Свою информацию она сопровождала сентенциями вроде: «Живут же люди!», «Мы так жить не будем», «Достают же люди!», «Мы не достанем», «Есть же мужья!» и т. д. и т. п.

Адвокат вскипал.

— Мне дадут покой в этом доме?! — кричал он.

— А кто тебя трогает? Разве нельзя поговорить с родной сестрой?

После незначительной паузы снова доносилось щелканье прыгающего протеза. Милица Федоровна изготавливалась для очередного удара.

— Еще одна новость! — говорила она. — Самородовы стали кинолюбителями. Они купили немецкий узкопленочный аппарат и уже накрутили чудесный фильм из своей личной жизни. Они засняли на пленку свою поездку в Крым и на Кавказ. Они засняли буквально все: и как они садятся в машину, и как Сергей Федорович держит руль, и как они завтракают на автостанции, и как жарят шашлык в ущелье под Гагрой, и как моют в Черном море виноград «изабелла», и как обедают в Ялте, Сухуми и Алуште, и как ужинают на озере Рица… Очень содержательная картина, я смотрела ее с захватывающим интересом!

— Люди бесятся с жиру, — вздохнула Инга Федоровна. — Нам так не придется…

— Поставь точку, Инга! — попросил адвокат.

— Поставь запятую, — возразила Милица.

— Так в жизни всегда бывает, — продолжала Инга Федоровна. — Одни швыряют деньги на ветер, в то время, как другим нечего надеть, нечем прикрыть тело…

— Кому это нечем прикрыть тело? — дрожа, словно заведенный мотор, спросил адвокат.

— Тебя это очень интересует?

— Да, очень!

— Не разговаривай с ним, Инга. Он еще нагрубит тебе.

— Нет, я хочу знать: кому нечем прикрыть тело?!

— Как это унизительно! — сказала Инга Федоровна голосом Виолетты, умирающей от чахотки.

— Что унизительно?

— Умоляю тебя, не отвечай. Потерпи! — воскликнула старшая, и по ее лицу покатилась слеза.

— Ты плачешь? Милая, хорошая моя, — простонала Инга Федоровна и смахнула пальчиком слезу с морщинистой, загрунтованной кремами щеки старшей сестры.

— Комедиантки! — вскричал адвокат.

В два прыжка он очутился у платяного шкафа.

— Комедиантки! Кто здесь гол как сокол?! — завопил Сугоняев на всю квартиру.

Справедливости ради следует отметить, что длинный и вместительный, как товарный вагон, шкаф был до отказа набит туалетами Инги Федоровны. Лишь в самом углу висел прижатый к стенке один-единственный парадный костюм Сугоняева.

Сестры даже не взглянули в сторону Василия Петровича. Милица Федоровна взяла из аптечки скляночку с валидолом. Она капнула на сахар лекарство и подала сестре. Валидол вернул младшую к жизни.

— У меня нет даже зимнего пальто, — чуть слышно сказала она.

— А в чем ты будешь ходить? — участливо спросила старшая.

— Не знаю…

— Возьми мое! — великодушно предложила Милица.

Адвоката затрясло.

— А это что? — заголосил он, срывая с вешалки пальто. — Тряпка? Хламида? Рубище?! Я заплатил за него три тысячи в прошлом году!

Сестры не удостоили адвоката ответом.

— Если бы ты знала, как мне порой бывает здесь душно, — сказала младшая.

— Тошно, — подсказала старшая.

— И тошно, и душно, и совсем нет воздуха…

— Атмосферы нет, — уточнила старшая.

— Каждый день втаптывают в грязь твое я, твой интеллект…

— Ай, ай, держите меня! — сказал адвокат. — Наш интеллект! Опомнись! Какой интеллект! Ты же пустая! Внутри у тебя ничего нет! Ты пустая, как брошенная консервная банка!

— И так каждый день! — сказала младшая.

— Каждый час, — добавила старшая.

— Еще немного — и я потеряю здесь свою индивидуальность, свое мировоззрение…

— Мировоззрение! Господи! Да какое у тебя мировоззрение? Шкаф с тряпками — вот твое мировоззрение. За такой шкаф ты продашь меня, семью, любовь! За два шкафа я куплю у тебя солнечную систему, нашу Галактику, Млечный Путь!.. За три шкафа…

Адвокат не успел закончить тираду. Инга Федоровна величественно поднялась с тахты. Она молча подошла к шкафу и начала раздеваться. Она стащила с себя платье и осталась в одной комбинации. Ее стройная, не по годам сохранившаяся фигурка с отлично сформированной грудью была еще очень хороша. Невольный вздох вырвался у адвоката. Инга Федоровна стыдливо прикрыла декольте ладошкой. Правой рукой она сняла чулки и надела туфли на босу ногу.

Сугоняев, недоумевая, ждал дальнейшего разворота событий. Скандалы в их доме кончались по-разному. В этом отношении Инга Федоровна проявляла недюжинную изобретательность. Но сегодняшний финал не был похож ни на один из предыдущих.

Между тем Инга Федоровна выбрала в шкафу из четырех летних и демисезонных пальто самое плохонькое и надела его на комбинацию. Она застегнула пуговицы до самого горла и, чуть покачивая бедрами, пошла к выходу.

— Идем! — приказала она старшей сестре, не оборачиваясь.

— Ты спятила! — крикнул адвокат.

— Идем! — повторила Инга Федоровна. — Оставим этому мещанину его шкаф, его тряпки и его попреки!

Сестры вышли.

Василий Петрович помешкал немного. Когда он выбежал на лестничную площадку, сестры были уже на первом этаже. Адвокат перегнулся через перила и крикнул вдогонку:

— Ариведерчи! Счастливого пути!

Глава пятая

Василий Петрович вернулся в свою комнату. «Ушла… Главное не паниковать, — думал он. — Не подавать виду, держать себя в руках. Не подавать голоса, признаков жизни. Ты умер. Умер для нее и для ее фокусов. Туфли на босу ногу — пошлый трюк. Пальто на комбинацию — дешевка. Цена три копейки в базарный день. Главное — не поддаваться, не сгибаться. Она придет. Как миленькая. Придет, никуда не денется!»

Адвокат убрал в шкаф платье и чулки. Он успокоился. Ему захотелось есть. Он запер квартиру и, как в далекие, беззаботные времена молодости, пошел в шашлычную. Он выпил задиристую рюмку водки, съел огнедышащее харчо и цыпленка-«табака». Ему стало весело. От нечего делать он сел в речной трамвай и поехал в Парк культуры и отдыха.

В парке он катался на «чертовом колесе», бил молотом по наковальне, чтобы испытать силу своих рук, и ел вафельные трубочки с заварным кремом.

Он пришел домой поздно вечером. В комнате было тихо. В комнате было необычно уютно. Чувство свободы с новой силой овладело всем его существом. Пренебрегая былыми запретами, он съел кусок жирной ветчины без хлеба и лег в постель, не вымыв ног. Он поставил на полированный финский табурет настольную лампу и начал читать.

Вскоре он заснул, не потушив света. Ему приснился дивный сон. Ему привиделось, будто он уже не адвокат-перегородочник. Он ученый. За работу «Имена-отчества в эпоху матриархата» ему дали докторскую степень. Он обнаружил, что в те далекие времена наименования давали не по отцу, а по матери. Мужчин тогда величали Степан Марусевич, Иван Катевич, Илья Наташевич. Это открытие принесло адвокату мировую славу. Шестнадцать академий выбрали его своим почетным членом. Английские коллеги вручили ему горностаевую мантию. Ее немедленно отобрала жена, чтобы сшить из нее шубку. Но это даже не огорчило Сугоняева. Он улыбался во сне.

Утром он встал свежий, словно младенец, вынутый из купели. Он походил в кальсонах по комнате, насвистывая марш из кинофильма «Цирк». «Черт возьми, получается не так уж плохо, — подумал он. — Жить можно!»

Завтракал он в комсомольском кафе. Ему подавала милая официантка, с виду совсем подросток. Она обслуживала его с трогательной заботливостью и отказалась от чаевых. Он опять вспомнил жену. Заспанная и злая, она вставала утром с постели, чтобы в сердцах швырнуть завтрак на стол. Она подавала еду с полузакрытыми глазами, словно боялась разогнать сон. Потом валилась на кровать, и, когда адвокат уходил на работу, вдогонку ему доносился извозчичий храп.

В консультацию Василий Петрович явился раньше обычного. Он дал несколько бесплатных советов и принял любопытное дело о самовольной постройке мезонина.

Обедал адвокат в шашлычной «Эльбрус». На этот раз он съел грандиозный фирменный шашлык и выпил три большие рюмки коньяку. Из «Эльбруса» он, не раздумывая, пошел в кино.

Показывали картину из жизни одного заграничного тенора. Красавец тенор менял костюмы, влюблялся заочно в девушек и временами морально переживал. Все герои, несмотря на разные там неудачи и душевные травмы, безудержно веселились. Они пели и плясали в роскошном особняке, где полы были выложены черно-белыми плитами, такими чистыми и блестящими, что в них можно было смотреться, как в зеркало.

И одеты были герои по самой что ни на есть последней моде, и ужинали они при свечах, хотя и была электрическая проводка. И все они были красивые, сытые и вежливые; только один раз некий красавец джентльмен дал красавцу тенору по скуле так, что певец отлетел в другой конец зала. Но тенор тут же поднялся, такой же красивый, как и был: волосы гладко причесаны, галстук на месте и белый платочек в боковом кармане. Он поднялся с пола, подошел к красавцу джентльмену, смахнул мизинцем пушинку с лацкана его пиджака и вдруг дал ему по зубам так, что того перенесло через стол… Нет, что бы там ни говорили, просто замечательная картина, весело смотреть… «Алло, алло, я вас люблю, алло, алло, я вам пою…» И песня замечательная… «Алло, алло, со мной всегда, алло, алло, моя звезда…»

В зале зажегся свет. Адвокат поднялся с места. От музыки и выпитого коньяка его сильно пошатывало.

«…Алло, алло, моя звезда…» Он приехал домой на такси и лег на тахту… «…Алло, алло, со мной всегда…»

Василий Петрович проснулся поздно вечером. Коньяк и фирменный шашлык сделали свое черное дело. Страшная изжога раскалила его внутренности. «Не надо было есть чесночного соуса, — сказал он себе. — Ты же знаешь, тебе нельзя. И коньяк не надо было пить! — Он начал искать соду. — И шашлыка не надо было жрать, идиот паршивый!» Соды нигде не было. Он опять лег на тахту. И тут его так схватило, так сжало сердце, что он со всех ног кинулся за валидолом.

Он запихал таблетку под язык, сел на стул и нашел пульс. «С пульсом хреново», — констатировал адвокат.

В эту ночь Василий Петрович спал плохо. Утром он едва собрал себя по частям. Он не пошел в кафе. Он пожевал сухарик и запил его плохо заваренным чаем.

На работе Сугоняев чувствовал себя вялым и разбитым, словно его измочалил в драке красавец джентльмен.

Вечером ему стало еще хуже. Болело сердце. Боль отдавалась под лопаткой. Ныла рука. «Так можно угодить в урну», — с тоской подумал адвокат. Он вспомнил о жене, заботливой и нежной в дни его болезней.

— Инга! Ингушонок! — прошептал Сугоняев, отвернулся к стене и заплакал.

В эту ночь адвокат натерпелся страха. Утром из зеркала на него глянуло испуганное лицо. Под глазами висели большие мешки. Старческая тара! Лицо было бело-серое с желтыми разводами у глаз. «Нет, с таким рельефом долго не протянешь!» — сказал себе адвокат и снял трубку.

Василий Петрович позвонил жене.

— Инга. Ингушонок! — жалобно позвал он.

Жена не ответила. Она передала трубку Милице.

— Что там еще у вас случилось? — спросила старшая.

— Мне очень худо.

— Ему худо, — передала старшая младшей. — Вам морально нехорошо? — спросила у адвоката Милица.

— И морально и физически.

— Так вам и надо, бабник несчастный, — мстительно сказала старшая.

«Почему бабник?» — подумал Сугоняев, но не стал возражать. Все его существо жаждало покоя.

Инга Федоровна приехала через полчаса. Ни одного упрека не слетело с ее подрисованных губ. Она только сказала:

— Видишь, тебе без меня плохо.

— Очень плохо! — согласился адвокат.

— Тебе без меня нельзя!

— Никак нельзя!

— Без меня ты умрешь.

— Обязательно загнусь!

Инга Федоровна проветрила комнату. Она положила на тахту туго накрахмаленную, негнущуюся простыню. Она заставила Василия Петровича побриться, напоила душистым чаем. Когда он лег, посвежевший, благоухающий шипром, свершилось чудо. Безжалостная лапа убралась восвояси, и сердце забилось ровно и ритмично.

— Присядь, крошка, — попросил адвокат.

Инга Федоровна опустилась на тахту. Он погладил ей руку.

— Ингушенция, родная моя, — сказал Сугоняев.

— Ты мне никогда не будешь больше хамить? — спросила Инга Федоровна.

Адвокат склонил голову на гордую грудь жены.

Зазвонил телефон. Инга Федоровна сняла трубку.

Послышался голос Матильды Семеновны.

Рассказ о нейлоновом диве потряс жену адвоката. Эмоциональная буря, разыгравшаяся в душе Инги Федоровны, с необычайной пластической силой отражалась на ее лице. Оно изображало то восхищение, то восторг, то сожаление, то надежду, то скорбь.

— Нет, не могу, — наконец сказала Инга Федоровна. — Безумно хочется, но не могу. Нет денег. Спасибо.

Изнемогая, она повесила трубку.

— С кем это ты? — спросил Василий Петрович.

— Да так, ничего… звонила Матильдочка из комиссионного. Предлагает шубку из нейлона. Редкий случай. Но у нас нет денег.

— Сколько?

— Всего за пять тысяч. Буквально даром…

— А размер твой?

— Мой, — вздохнула Инга Федоровна. — Но я не хочу тебя разорять!

— Бери шубку! — сказал разомлевший адвокат.

Инга Федоровна влепила мужу головокружительный кинопоцелуй.

— Нет, не могу, — сказала она. — Надо жить скромно.

— Пес с ними, с деньгами, — сказал адвокат. — В могилу их все равно не утащишь!

Инга Федоровна наградила мужа еще одним затяжным поцелуем и отбыла в сберкассу.