Незабвенная. Избранные стихотворения, истории и драмы

Длинные теплые вечера эпохи капиталоцена

Новая книга стихотворений Арсения Ровинского – «Незабвенная» – замечательна, прежде всего, тем, что, органично продолжая ряд линий и сюжетов, уже присутствовавших в предыдущих сборниках («Extra dry», «Зимние Олимпийские игры», «Ловцы жемчуга»), одновременно заставляет нас пересмотреть поэтический проект автора в целом. Собственно, понимание важности «Незабвенной» напрямую следует из понимания того, как реализуется и что подразумевает этот «пересмотр».

Ровинский все дальше и все смелее уходит от так называемой «постакмеистической» поэтики (этой «столбовой линии русской поэзии», по мнению Леонида Костюкова[1]), в рамках которой он изначально формировался[2],[3]. «Акмеизм» здесь следует понимать как явление очень местное, даже местечковое (в отличие, например, от символизма или футуризма) – как знаменитую российскую «тоску», томление горстки интеллектуалов с мировой полу-периферии по блестящим достижениям центра капиталистической мир-системы. Успешное преодоление этой местечковой тоски (и, соответственно, постакмеизма) отчетливо коррелирует со все увеличивающейся глобальностью поэтического ви́дения Ровинского. Дмитрий Кузьмин еще в 2004-м году отмечал у поэта «особую оптику – взгляд как будто сверху, с высоты птичьего полета»[4]; и, кажется, пристрастие автора «Незабвенной» к такому панорамному взгляду на мир с тех пор лишь усилилось. В книге Ровинского читателю встречаются Прага и Гданьск, Виннипег и Воронеж, Нью-Йорк и Новосибирск, Фонтанка и Темза, бухта на берегу Индийского океана и одесский завод ЖБК, вашингтонские бéлки и васюганские болота, ближнее и дальнее зарубежье, тихоокеанское и средиземноморское побережье, Швеция, Италия, Ирландия, Колумбия, Марокко, Афганистан и так далее. Перед нами воспроизводится именно глобальная панорама современного мира – и сам факт существования такой панорамы вынуждает поставить под вопрос устоявшуюся традицию чтения стихотворений Ровинского. Если говорить очень коротко, это традиция, которая может быть названа россиецентризмом.

Действительно, по мнению большинства читателей, поэзия Арсения Ровинского посвящена рефлексии о судьбах России[5], о распаде СССР[6], о последних судорогах советской империи[7]; «о чем бы ни писал Ровинский, он пишет о Родине. Впрочем (казалось бы) – о чем еще писать эмигранту?..»[8] Однако высокомерие метрополии («о чем еще писать эмигранту?»), уверенной, что весь мир вращается вокруг нее, давно не имеет под собой никаких оснований. И что, если дело обстоит прямо противоположным образом: возможно, для продуктивного чтения стихотворений Ровинского следует признать, что тексты поэта, уже почти тридцать лет живущего за рубежом (в Дании), имеют в виду вовсе не российскую, но именно мировую, глобальную повестку дня.

Родина интересна поэту гораздо меньше, чем хотелось бы думать его российским читателям; что же касается Сочи, Челябинска и Уренгоя, регулярно встречающихся в текстах Ровинского, то они давно стали метонимиями не одной конкретной страны, но всей планеты. Ирония ситуации, однако, заключается в том, что именно с глобальной точки зрения обстоятельства этой планеты все более походят на обстоятельства позднего Советского Союза. Чуть менее десяти лет назад (в 2008-м году) капиталистическая мир-система вступила в свою очередную фазу, которую Майк Манн называет «Великой рецессией»[9]. Успешные нарративы прогресса, экономического роста и увеличения благосостояния для всех и каждого, поддерживающие гегемонию капитализма, внезапно оказались поставленными под сомнение: capitalism doesn’t work, как убеждали мир протестующие на Уолл-стрит в 2011-м. Если формулировать это немного иначе, к людям пришло понимание того, что капитализм ведет себя подобно еще одному экстрактивному экономическому институту (по Дарону Аджемоглу[10]), основывающему свое влияние на извлечении и реализации (ограниченным кругом лиц) некоего уникального ресурса; но, в отличие от, например, габсбургского серебра или путинской нефти, для мирового капитала таким ресурсом стала экосфера всей планеты. Собственно, ограниченность этого уникального ресурса и находится сейчас в центре глобальной повестки; мир занят обсуждением проблем капиталоцена[11], шестого (инициируемого человечеством) великого вымирания видов[12], совершаемого элитами экологического предательства[13] и так далее.

Постепенно сложившееся понимание ситуации примерно таково: ввиду того, что ресурс земной экосферы практически исчерпан, нас с высокой вероятностью ожидает мрачное и злое будущее, более турбулентное и более бедное; и нам уже сейчас надо учиться жить на развалинах и руинах капитализма в мире без экономического роста. Что любопытно, кажется, именно эту невеселую перспективу исследуют (в типичной для них «тихой» манере) последние стихотворения Арсения Ровинского.

Речь здесь даже не о том, что Ровинский рисует нам мир, полный региональных конфликтов, полувоенного выживания и повсеместной разрухи; мир, где кто-то штурмует Москву, кто-то ест жареного варана, а кто-то пугает на пляже ча́ек. Скорее, куда более важно общее ощущение растерянности и бессилия, проницающее тексты поэта.

Стихотворения Ровинского и являются в первую очередь такими рывками (речи) и лоскутами (текста); их важнейшая стилистическая особенность в том, что они очень маленькие, они никогда не могут вырасти – ибо эпоха роста осталась позади.

Лишь один характерный пример:

Бóльшая часть этого стихотворения – переиначенная строфа из Сергея Гандлевского («”Пидарасы”, – сказал Хрущев. / Был я смолоду не готов / Осознать правоту Хрущева, / Но, дожив до своих годов, / Убедился, честное слово»[16]