22 Незаконный наследник

Как раз когда Грейс убирала на кухне, зазвонил внутренний телефон. Она прикрыла дверь кладовки и нажала на кнопку.

— К вам гость, — объявил Хосе.

— Спасибо, — сказала Грейс. — Впустите его, пожалуйста.

Рождественская елка сияла в гостиной, а лазанья со шпинатом, накрытая фольгой, стояла на буфете, готовая к тому, чтобы ее сунули в духовку. Грейс пригладила волосы и, чувствуя себя как на экзамене, пошла открывать дверь. Она несколько раз прорепетировала свое приветствие перед зеркалом и решила остановиться на дружелюбном, но небрежном «здравствуй», как будто бы была чем-то занята, а не ждала несколько часов появления Гриффина. Грейс распахнула дверь и с удивлением увидела Кейна с двумя оранжево-белыми пакетами от Ситареллы.

— Кейн? — взволнованно произнесла она.

— Рада меня видеть, я надеюсь. — Он так и остался стоять в дверях, пока к Грейс не вернулось самообладание и она не попросила его войти.

— Просто я тебя не ждала.

Щеки Кейна от холода горели румянцем.

— Вижу. Сегодня утром я столкнулся с твоей матерью, которая покупала сигов. Она сказала, что ты себя неважно чувствуешь. Я принес немного ячменного супа. Почему ты ничего не сказала вчера вечером?

— Ты же знаешь мою мать, она вечно преувеличивает, — ответила Грейс, беря у Кейна контейнер с супом. — Спасибо. Но я в полном порядке. Отец был с ней?

— Он сидел в машине на улице. Я поздоровался с ним, когда выходил.

— Он хорошо выглядел?

— Да, только что-то бормотал насчет того, что надо задраивать люки.

— А, это он волнуется из-за снежной бури.

Притворяться перед Кейном было трудно. Грейс ужасно тянуло рассказать ему о метотрексате, Дэмиене Херсте и его инсталляции, лампочках «дюро-лайт», Гриффине и странном мистере Дубровски. И, конечно, о Лэзе. Кейн был единственным, кто бы все понял.

— Что-то не так? — спросил он.

— Нет, все нормально, — ответила Грейс, пряча глаза. Она чувствовала себя как бутылка содовой, которую взболтали, но не откупорили. Кейн поставил свои пакеты рядом с дверью и прошел в гостиную. Грейс незаметно бросила взгляд на часы. Случайная встреча Кейна с Гриффином в ее гостиной казалась ей немыслимой и небезопасной.

Кейн подошел к елке и дотронулся до одной из ее ветвей. Блестки засверкали.

— Красиво смотрится.

— Спасибо. — Кейн собирался сесть на кушетку, но Грейс проводила его к окну, прежде чем он понял, что случилось, и посмотрела в окно, чтобы убедиться, что Гриффин не входит в дом.

— Грег и я сегодня встретимся за ланчем. Были бы рады, если бы ты к нам присоединилась. Соберется небольшая компания.

Грейс старалась не смотреть ему в глаза.

— Спасибо, но у меня куча дел, — ответила она, пытаясь соображать быстрее. — В пятницу мы едем в Чикаго, а у меня еще ничего не сделано.

— Повидать Хлою? — спросил Кейн.

— Да. Ее мать недавно умерла, — ответила Грейс.

— Жаль.

— А у Лэза конференция, — добавила Грейс.

— Так ведь у тебя в субботу день рождения. — Про это Кейн всегда помнил.

— Да. — Она разволновалась при мысли о грядущем торжестве. Потом, как не раз случалось за последние пять недель, едва почувствовав себя приободрившейся и настроенной на оптимистичный лад, Грейс поняла, что попала в одну из собственных, тщательно замаскированных ловушек. Кейн полез в карман, достал канареечно-желтый конверт и вручил его ей.

— На случай, если не увидимся.

— Так мило с твоей стороны, — сказала Грейс, беря у него открытку. Затем взяла Кейна за руку и провела в гостиную с намерением естественно и без хореографических изысков продолжить движение по направлению к входной двери. Когда они проходили через кухню, она понадеялась, что Кейн не заметит накрытую фольгой лазанью.

— Кого-то ждешь?

— Сегодня вечером играем в скрэббл, — рефлексы Грейс работали как хорошо смазанный механизм. По правде говоря, она совершенно забыла об игре, но это беспокоило ее меньше всего. Отвертеться от игры в скрэббл было детской забавой.

— Любопытно, мне показалось, твоя мать сказала, что скрэббл отменяется, потому что Франсин нужно подготовиться к поездке.

— Могли бы сказать и мне. Ну ладно, у тебя, наверное, еще масса дел. Спасибо, что заглянул. — Грейс подождала, дабы убедиться, что намек понят и Кейн уйдет.

— Жаль, что ты не можешь прийти. Грег действительно хочет с тобой познакомиться.

— Когда вернемся из Чикаго. И если вам этого и вправду хочется. Договоримся о встрече, — пообещала Грейс.

Кейн сунул руки в карманы.

— Грейс… — нерешительно начал он.

— Что?

— Да так, ничего. Удачной поездки. Позвони, если что-нибудь понадобятся.

— Позвоню.

— Я имею в виду — в любом случае, — ответил Кейн, нагибаясь за своими пакетами.

— Даже чтобы заменить лампочку? — пошутила Грейс, хотя для нее самой это не позвучало как шутка, учитывая непредсказуемость «дюро-лайт».

— Это становится одной из моих специальностей, — сказал Кейн.

— Ты — первый, кому я позвоню, если мне что-нибудь понадобится, — ответила Грейс, хотя знала, что, скорей всего, не позвонит никому.


Закрыв дверь за Кейном, Грейс прошла в гостиную и бессильно опустилась на кушетку. Сердце ее бешено колотилось. Она по-прежнему держала в руках желтый конверт и, не в состоянии ждать до субботы, вскрыла его. Оттуда высыпались множество узких полосок бумаги, газетные вырезки и предсказания китайской гадалки.

Грейс подняла одну из бумажных полосок и прочла: «Стрелец. Парад планет, настало время получить то, чего вы всегда хотели. Попробуйте. Закройте глаза. Загадайте желание. Откройте глаза. Сбылось?» Грейс перевернула бумажку. На оборотной стороне ее было частное объявление из журнала «Тайм-аут», которое Кейн вырвал в тот день, когда они ездили за елкой. Грейс почувствовала, что у нее гора свалилась с плеч: как она могла быть такой дурой и предположить, что Кейн просто мотался без дела? Кейн всегда останется самим собой — надежным и последовательным. Она прочла предсказание: «Жизненные трудности исчезли с вашего пути». Если бы только Кейн знал, с какой иронией это звучит! И согласился бы он с тем, что одна из трудностей — Лэз?


Час спустя Грейс поняла, что пора чем-нибудь заняться, и решила позвонить и подтвердить свой заказ на авиабилеты. Она набрала номер авиакомпании и подождала, пока оператор возьмет трубку. Хлоя порекомендовала авиалинию — маленькое транспортное агентство, осуществлявшее перевозки на Среднем Западе и пользовавшееся хорошей репутацией.

— Спасибо, что звоните в «Хайленд-эйр». Чем могу вам помочь?

Грейс не переставала удивляться тому, что люди могут быть такими милыми и приветливыми. Ей часто говорили, что она не похожа на жительницу Нью-Йорка, но стоило ей встретиться с кем-нибудь не из трех центральных штатов, как она чувствовала, что необходимо с аварийной срочностью менять манеры. Как бы она ни старалась, ее вежливость не могла соперничать с непринужденной учтивостью на другом конце провода.

— Я звоню, чтобы подтвердить свой заказ.

— Если вы дадите мне свой номер, буду рада вам помочь.

Грейс сообщила оператору информацию и стала ждать, прислушиваясь к «Временам года» Вивальди.

— Простите, что заставила вас ждать. Да, заказ на ваш полет подтверждается. Два билета первым классом до Чикаго, пятница, десять утра. — Грейс моментально заметила ошибку.

— Мне казалось, я заказывала два места в туристическом классе, — сказала она.

— Вы переоформили заказ.

— Неужели? — сконфуженно спросила Грейс.

— Мэм, передо мной два билета первого класса до аэропорта О’Хара с обратной датой — воскресенье, час дня. На обед вы просили специальные вегетарианские блюда — паровую спаржу и суп мисо, а также по вашему выбору — темпех или бургер по-деревенски.

Грейс не выносила, когда ее называли «мэм», однажды перепутала темпех с кухонной губкой, но больше всего ее озадачило, откуда оператор знает, что она вегетарианка.

— Бургер по-деревенски, пожалуйста, — ответила она.

— Вам понадобятся наземные перевозки, когда вы прибудете в О’Хара? Пассажирам вашего рейса дополнительно предоставляется лимузин. — Грейс почувствовала себя размякшей, охваченной какой-то овечьей покорностью.

— Да, спасибо. — Повесив трубку, она все еще пребывала в недоумении. Но после минутного раздумья поняла, что единственное возможное объяснение состоит в том, что билеты первого класса — заранее преподнесенный ей ко дню рождения подарок Хлои.


Было уже далеко за полдень — и никаких признаков Гриффина. Грейс собралась убить время с помощью вязания, но потом вспомнила, что забыла подрезать амариллис. Однажды она слишком долго продержала в земле луковицу ириса, и на следующий год растение не цвело, только выбросило несколько тонких, похожих на траву листьев, которые в конце концов побурели и завяли.

Грейс достала из кладовки с инструментами садовые ножницы и пошла в столовую. Определенно растение переживало не лучшие времена — его листья развернулись и поникли. Она обрезала стебли в двух дюймах от луковицы и поставила горшок в большой магазинный пакет, для надежности прихватив его сверху клейкой лентой.

Самым прохладным и темным местом в доме была кладовая за дверью черного хода. Окно выходило на аллею, и прямой свет сюда не попадал. Иногда сквозняк доносил из соседней кухни звуки поющего голоса. Грейс хранила здесь в металлических корзинах лук, картошку и чеснок. Батарея в кладовке не работала с тех самых пор, как они переехали, от замерзшего окна с кривой рамой дуло. Грейс засунула пакет под подоконник и с чувством выполненного долга снова принялась ждать Гриффина, занявшись мытьем квартиры и водворением всех вещей на их законные места после предпринятой Долорес перестановки.


Наконец, примерно в половине пятого, зазвонил домофон, и Грейс побежала открывать. Не в силах сдерживаться, она ждала у дверей, пока не услышала, как лифт остановился на их этаже. Звонок в дверь. Грейс перевела дух, прежде чем широко распахнуть ее. В передней стоял Гриффин в серой с белым вязаной шапочке, черной лыжной куртке и джинсах. На плече у него висел небольшой туристский рюкзак.

— Я уже начала думать, где ты, — сказала Грейс. Все ее приготовления к сдержанному приветствию словно ветром сдуло, и она чувствовала себя самой что ни на есть обычной перенервничавшей родительницей.

— Кажется, я перепутал время, — ответил Гриффин, снимая шапочку и рукой приглаживая волосы. Его желто-коричневый полотняный рюкзак был как две капли воды похож на тот, который Грейс носила в старших классах. С той лишь разницей, что рюкзак Грейс был изукрашен автографами, символами мира и цветами, нарисованными фломастером, а на этом красовались наклейки «Перл джем» и «Нью одер». С обтрепанной лямки свисал брелок для ключей в виде доски для сноуборда. Грейс заметила и проглаженную заплату, изображавшую самолет, нацеленный на красное сердце. Она задумалась: может быть, это символ его поездки в Нью-Йорк для поисков отца?

— Проходи, — сказала она Гриффину, — я покажу, где ты можешь положить свои вещи.

Гриффин последовал за Грейс, которая повела его по коридору в кабинет Лэза. Он шел медленно, то и дело останавливаясь, чтобы повнимательнее разглядеть висевшие на стенах фотографии и эстампы. Казалось, он старается запечатлеть в своем сознании каждую мелочь. Когда они дошли до кабинета, Гриффин снял рюкзак. Грейс разглядела там пару хоккейных коньков, точно таких же, какие были на женщине в «Скай-ринке». Когда Гриффин подошел к ореховому столу у окна, Грейс сообразила, что сталкивалась с его матерью лицом к лицу уже дважды. Гриффин сел в кожаное крутящееся кресло Лэза. Под его весом сиденье сжалось, издав звук, очень похожий на один из долгих вздохов ее отца, словно бы кресло тоже испытало облегчение от того, что в нем наконец кто-то сидит.

Окно выходило на север, открывая вид на крыши богатых особняков. Грейс настолько привыкла к тому, что во время работы Лэз подолгу смотрит в окно, что не однажды путала раздутые ветром легкие занавески с его силуэтом. На какое-то, пусть очень короткое время эти призрачные образы смягчали острую боль, причиняемую его отсутствием.

Гриффин чувствовал себя в этой комнате как дома. Сложив руки на груди, он откинулся на спинку кресла, потом улыбнулся Грейс.

— Вы не могли бы показать мне какие-нибудь фотографии? У меня есть только один снимок родителей, — сказал он, вынимая фотографию из рюкзака. — Ему уже по крайней мере лет двадцать. — Грейс посмотрела на снимок. Если бы она ничего не знала, то подумала бы, что перед ней Гриффин. — У мамы нет более поздних снимков отца.

Потребовалось время, чтобы Грейс смогла до конца проникнуться смыслом произнесенных слов. «Более поздних снимков». Как будто, глядя на них, она могла каким-то образом ближе почувствовать Лэза, но, увы, на ее фотографиях он был не более доступен, чем на той, которую держал в руках Гриффин. Правда была в том, что Лэз все сильнее отдалялся от нее. День за днем, несмотря на то что она со всеми ухищрениями кудесницы заклинала его вернуться в ее жизнь, она одновременно отталкивала его, отправляла в изгнание, сравнимое только с его собственным, в реальности существующим уходом.

Грейс вытащила альбом в матерчатом переплете с узором из чайных роз, где хранились фотографии их медового месяца, и села на пол. Гриффин сел рядом. Грейс смотрела, как он переворачивает страницы — вот Лэз по пояс в голубой воде; Лэз на крыльце их крытой соломой хижины; Грейс с Лэзом на пыльной горной тропе машут руками, как будто хотят остановить машину, прежде чем обезьяны сгонят их вниз, — образы, настолько живо запечатлевшиеся в памяти Грейс, что она почти и не смотрела на фотографии.

Гриффин закрыл альбом и положил его на колени.

— Похоже, вы действительно счастливы вместе, — сказал он.

— Да, мы счастливы, — ответила Грейс, не в силах игнорировать выбранное ею настоящее время. Правда кружилась вокруг нее, как пылинки. Мы счастливы. Мы были счастливы. Мы снова будем счастливы. Но когда?

Гриффин поднялся с пола и поставил альбом обратно на полку. Он взял резную овальной формы медную дверную ручку, выкрашенную под серебро, которая переехала сюда из старой квартиры Лэза. Лэз снял ее с входной двери и заменил похожей, купленной на блошином рынке.

Когда Грейс упаковывала вещи перед переездом, Лэз появился с набором отверток и отвинтил одну из граненых дверных ручек. Он проделал это как нечто привычное, само собой разумеющееся, с тем же небрежным видом, с каким мать Грейс в ресторане складывала к себе в сумочку луковые булочки или тарелку бискотти или когда она прихватывала в качестве сувенира гостиничную пепельницу. Тогда это казалось странным, но теперь, когда Гриффин касался очертаний цветочного узора и на глазок оценивал вес ручки, Грейс поняла, зачем Лэз делал это. На полке лежали все прочие дверные ручки, которые он собирал в квартирах, где жил в разные годы, и она словно видела их впервые, гадая, чьи руки поворачивали их, какие двери они открывали и не было ли случайно среди них ручки из квартиры, где Лэз жил с матерью Гриффина.

Гриффин положил ручку обратно и кончиками пальцев пробежался по корешкам книг — так, словно читал книгу для слепых. Грейс много раз видела, как Лэз проделывал то же самое в букинистических магазинах, словно рассчитывая добыть таким образом какие-то сведения о прежних владельцах. Гриффин открыл сборник стихов и начал читать заметки, оставленные Лэзом на полях. Потом поставил книгу на место и стал обходить комнату, беря в руки и разглядывая разные мелкие вещицы: серебряную зажигалку с выгравированным на ней мифологическим сюжетом, деревянный ящичек с головоломками, пепельницу из пражской гостиницы, нож для разрезания бумаги с ручкой из слоновой кости.

Все, чего бы ни коснулся Гриффин, казалось, внезапно оживает, насыщаясь новым смыслом. Исследовательский азарт оказался заразительным, и Грейс почувствовала неудержимое желание показать Гриффину все-все-все. Она пошла в кладовку и зажгла там свет. В кладовке пахло корицей — запах свечки, которая когда-то лежала здесь. Расталкивая по пути нераспакованные коробки, Грейс отыскала среди них металлический ящик, набитый письмами. Прижав ящик к груди, она принесла его в кабинет и поставила на стол.

— Он обычно любил писать письма, — сказала Грейс Гриффину. Наверху лежала перевязанная шелковой лентой пачка писем, которые Лэз посылал ей даже в то время, когда они жили вместе. Грейс часто перечитывала их, особенно когда Лэз начал отдаляться. Иногда она даже сохраняла его сообщения на автоответчике, чтобы прослушивать их, когда Лэз будет в отъезде.

В металлическом ящике хранились письма, посланные им домой из лагеря, интерната и колледжа, а также письма, которые он на протяжении нескольких лет писал отцу и которые возвращались нераспечатанными. Однажды мать Лэза, одержимая приступом «чистолюбия», наткнулась на ящик. Когда она спросила, что с ним делать, Лэз сказал, чтобы она его выбросила, но Грейс спасла ящик от этой участи и, ничего не сказав Лэзу, принесла домой. Вынимая письма из ящика, Грейс и Гриффин хранили молчание. Синие, зеленые и оранжевые конверты рассыпались по столу.

Гриффин взял одно из нераспечатанных писем и сжал конверт ладонями. Все письма были толстые, в несколько сложенных листов. Почерк Лэза был виден сквозь конверт. Не обмолвившись ни словом, Грейс и Гриффин собрали письма и сложили их обратно в ящик. Впереди у них еще куча времени, чтобы вскрыть их, если они почувствуют в этом необходимость.

Гриффин засунул руки в карманы. Грейс пошла в кладовку, отодвинула магазинные мешки и поставила ящик обратно на полку. Уже собираясь закрыть дверь, она увидела запечатанный пластиковый мешок, хранивший кусок глины. Возможно, он пролежал здесь несколько лет. Встав на колени, Грейс вынула глину, положив ее на пол. Глина оказалась на удивление холодной и влажной.

— Совсем про нее забыла, — сказала Грейс. Она легко представила себе, как разминает глину руками и как сухая, шелковистая пыль останется на кончиках пальцев еще несколько дней.

Грейс посмотрела на часы. Было почти семь. Она настолько увлеклась изысканиями, что даже не предложила Гриффину выпить или перекусить.

— Есть хочешь? — спросила она.

— Жутко.

Грейс уже собиралась предложить ему шпинатовую лазанью с начинкой из тофу, которая дожидалась на кухне, когда Гриффин сказал:

— Страшно хочется мяса. С тех пор как я здесь, только и ем одни овощи. — Мгновенно войдя в роль Франсин, Грейс решила заморозить лазанью на будущее.

Единственным «мясом» у нее в доме были дюжины две контейнеров с фрикадельками в кисло-сладком соусе. Грейс взяла на заметку мысль позвонить мяснику и пошла на кухню, с благодарностью задержавшись на миг, чтобы произнести: «Ужин будет готов через десять с половиной минут».

Франсин была права — фрикадельки оказались такими же свежими, как в день, когда были приготовлены, сколько бы времени ни минуло с этого дня. Грейс положила на кухонный стол две плетеные подставки, матерчатые салфетки и поставила приборы, сделанные по рисункам Уильяма Морриса, которые они с Лэзом купили в музее Виктории и Альберта в Лондоне. Образ Франсин в продуктовом супермаркете все еще стоял у нее перед глазами. Это была странная встреча, почти такая же неловкая, как те давние случаи, когда Грейс подростком сталкивалась в Ист-Вилледже с родителями, одетыми в такие же домашние хлопчатобумажные костюмы, как и у нее. Отец до сих пор ностальгически поминал эти домашние костюмы, мечтая о былых временах. Франсин сегодня явно была не в себе, как будто ее поймали за чем-то компрометирующим.

Помешивая фрикадельки, Грейс вдруг вспомнила о книге мистера Дубровски, которая, вероятно, все еще валялась на полу видеосалона, — и в тот же момент зазвонил телефон. Включился автоответчик, и она услышала голос мистера Дубровски: «Миссис Брукмен, мне жизненно необходимо с вами поговорить…»

Сразу же вслед за этим на кухню вошел Гриффин, и Грейс опрометью бросилась убирать громкость. Голос мистера Дубровски стих. Грейс вытерла руки бумажным полотенцем, усадила Гриффина за стол и поставила перед ним миску с дымящимися фрикадельками. Зачерпнув, он положил почти половину содержимого миски себе в тарелку. Едва Грейс успела откусить второй кусочек своего поджаренного на гриле растительно-соевого бургера, Гриффин уплел все подчистую.

— Просто удивительно. Что вы в них такое кладете? — спросил он. И снова она не могла ничего объяснить ему, даже если бы захотела. Франсин никогда не разглашала своих кулинарных секретов, как бы ни очаровывал ее отец Гриффина.

— Попробую достать для тебя рецепт, — соврала Грейс. — Я не сама их готовлю.

— Но получается просто объедение, — повторил Гриффин, придвигая к себе миску. — Вы еще будете? — Грейс отрицательно покачала головой, и он выловил все оставшиеся фрикадельки.

— Что собираешься делать завтра? — спросила Грейс. — Я могла бы поводить тебя по городу, если хочешь.

Гриффин потянулся за куском крестьянского хлеба.

— Звучит здорово, но я собираюсь на парочку дней в Вермонт покататься на лыжах.

Грейс проследила за тем, как он толстым слоем намазал хлеб маслом, посолил и откусил здоровенный кусок.

— Один?

— Нет. Одна девушка, которую я тут встретил, пригласила меня. Она ходит в театральную студию в нашем доме. Они небольшой компанией отправляются утром и спросили, не хочу ли я поехать с ними.

Грейс видела молодых людей из театральной студии в доме Лэза. Они всегда ходили в черном и таскали за плечами большие мешки.

— Когда вернешься? — спросила Грейс, надеясь, что вопрос прозвучит не слишком навязчиво, но вдруг ощутив степфордовское покровительственное чувство по отношению к Гриффину.

— Наверно, в четверг поздно вечером.

— В пятницу мы уезжаем в Чикаго, — сказала Грейс. Гриффин отложил свой бутерброд и посмотрел на нее. Грейс знала, о чем он думает. Прежде чем сказать, она перевела дух: — Но Лэз летит прямо в О’Хару.

Выпалив это, она замолчала, пытаясь вспомнить хоть кого-нибудь, кому бы не лгала за последние шесть недель, но оказалось, что, не считая Пита, бармена из «Бочонка», она лгала всем.

Выпечку и ромашковый чай Грейс подавала в гостиной. Гриффин восторженно оглядел елку со всех сторон, как ребенок, заблудившийся в планетарии.

— Шоу ледяного света, — сказал он. Грейс устроилась на кушетке, подобрав ноги и мелкими глоточками прихлебывая чай.

— Я рада, что тебе нравится, — ответила она.

* * *

Рано утром Грейс пошла приготовить Гриффину завтрак и нашла на кухонном столе записку. Он не захотел будить ее. Батарея шипела и погромыхивала, как будто кто-то в нее стучался. Грейс обошла квартиру, заглянула в маленькую спальню, высматривая следы пребывания Гриффина — хоть какое-то доказательство, что он действительно был здесь. Он мог бы, например, оставить хотя бы недопитый стакан воды на ночном столике, или книгу в бумажной обложке, или мокрое полотенце на дверной ручке. Мог, но не оставил. В этом отношении Гриффин ни капельки не походил на отца, который оставлял за собой следы, даже если его не было в квартире. Гриффин, казалось, просто испарился. Постель была застлана так, будто никто на ней не спал. Даже коврик, который они с Лэзом привезли из Марокко, постоянно сдвигавшийся на несколько дюймов к окну, расправленный, лежал на своем месте.

В ванной горел свет. Грейс зашла погасить его и увидела на раковине косметический набор Гриффина. Футляр был открыт широко, как рыбья пасть, готовая заглотнуть крючок, и Грейс рассмотрела все его содержимое: тюбик зубной пасты, бритвенный станок, дезодорант, шелковая зубная нить, щипчики для ногтей и шампунь. К счастью, ничего незаменимого там не оказалось, тем более «к счастью», учитывая близящуюся снежную бурю, способную помешать любой замене. Она уже собиралась застегнуть футляр на молнию, когда заметила высовывающуюся из него знакомую белую карточку. Достав ее и прочтя имя мистера Дубровски, Грейс сунула карточку обратно, выключила свет, как если бы хотела погасить саму память о случившемся, и выбежала из ванной.

Позже тем же утром она позвонила в видеосалон, однако — как если бы там работали сознательные сообщники Грейс — ей поклялись, что никаких следов «Обломова» среди кассет не обнаружено.

Загрузка...