Незавершенный роман студентки

ИДИЛЛИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

Отгоняя собак от девушки, Петр Чабан, видимо, уже догадался, что она из другой цивилизации. Но осознал это гораздо позже. А тогда лишь подумал про себя: «Наверное, она из другого ансамбля!…» Потому что в танцевальном ансамбле их Дома культуры таких богатых национальных костюмов не было. Да и во всей округе вряд ли встретишь такую красавицу.

Артистка испуганно подалась к нему, и Петр пришел в умиление при виде ее маленьких желтково-желтых башмачков. «Наверное, танцорка, – подумал он. – А может, певица. А может, и то и другое…» И в голове его зазвучали звуки известной народной песни: «Хороша девчонка, мама, и хорош ее наряд…»

Она тоже молча смотрела на него. Так они стояли, будто околдованные, пока Петр Чабан не вспомнил, что сам он выглядит не лучшим образом, и ему стало стыдно. Трехдневная борода, засохшая грязь на галошах, разорванный рукав куртки… Однако девушка улыбнулась и сказала что-то, что прозвучало гнусаво, словно у нее был насморк. Он молчал, и она забеспокоилась, понял ли он ее. Тогда она указала на землю у своих ног и спросила:

– Болгария?

И снова это прозвучало гнусаво.

– Болгария, Болгария! – усердно закивал головой Петр, и в следующее мгновение иностранка оказалась в его объятиях. Но причиной тому были собаки, которые снова накинулись на девушку с несвойственной им яростью. Уж не раздражали ли их ее пряжки, пендари [1], сережки и все это сверкавшее на ней золотое и серебряное великолепие? Или исходившее от нее какое-то неземное благоухание…

– Пошли вон! – крикнул Петр Чабан собакам и приобнял девушку за плечи, но уже в следующее мгновение убрал руку – чего доброго подумает, что он пользуется своим «служебным положением».

А собаки, загнав сверкающую дичь в силки своего хозяина, словно именно это и было их целью, тотчас же отбежали, довольно помахивая хвостами.

– Страшу сем зверем оужасным, – произнесла она гнусаво, посмотрела на него, куда-то ниже пояса, тронула за рукав куртки и снова прогнусавила: – Ты монж еси?

Ему показалось, что она спросила, мужчина ли он, и эта нелепость смутила его так, что он произнес слово «да» очень неуверенно.

– Ты еси монж красен и пресилен, – сказала она и погладила его по щеке. – Ой, как колюч еси!

– Небритый! Да и ради кого бриться, – сказал Петр, кивнув в сторону стада. – А вы откуда?

Она высвободилась из его объятий и спросила на хорошем болгарском, хотя и с сильным акцентом:

– А почему вы так говорите? Разве ваша речь не такая же, как в ваших книгах?

– Да кто же будет говорить так, как пишут в книгах? За чокнутого же примут! А вы откуда знаете болгарский? – вопреки своим заверениям он постарался говорить на «правильном литературном».

– Я есть болгарка! – ответила она, но тотчас же поправилась: – Значит, я могу сказать так: я – болгарка?

И уже не гнусавила.

– Да так и скажите, чего тут мудрить? А как звать вас?

– Циана.

– Цана… Красиво.

– Нет, Ци-а-на.

– А-а, понятно. Оно сейчас модно стало коверкать свои имена.

Она внимательно выслушала его, однако, по видимому, не все поняла, затем доверительно обратилась к Петру:

– То же самое я говорила профессору. Я говорила ему, что книжный язык – язык литературный, население же, наверное, говорит иначе. Но откуда нам было знать, как говорит население… И тем не менее, язык мало изменился! – обрадованно заявила она и снова прижалась к нему, поскольку несколько овец, задрав кверху морды, стали ревниво приближаться к чабану. – Сие животные не есть ли овцен? – спросила она.

– Овцы, овцы, – поправил он ее и снова не осмелился воспользоваться своим «служебным положением», чтобы обнять ее.

– Не поендайонт оне человека, не кусайонт? Петр подумал, что она ломает перед ним

комедию и, легонько оттолкнув ее от себя, сказал:

– Они не кусают, а я могу!

– Ха-хоо-хии! – звонко засмеялась она и довольно нахально смерила его взглядом с головы до ног, на которых красовались резиновые галоши, и тем самым окончательно утвердила Петра во мнении, что желает втянуть его в какую-то авантюру. – Ты монж краснолепный… Ой, извини, вы не так говорите! Но я столько времени учила именно этот язык!… Ну да ладно, ты красивый мужчина, и потом покажешь мне, как умеешь кусаться, а сейчас я нуждаюсь в твоей помощи. Ты можешь хранить тайны?

– Если надо, смогу, – осторожно ответил он.

– Давай пойдем в тенек. Здесь очень жарко. Сказать, что было так уж жарко, Петр не

сказал бы. Овцы еще не забрались в тень. Но Циана энергично двинулась к ближнему лесочку, и он вынужден был последовать за нею.

– Как чудесно у вас! Какая красота! – вертела своей красивой головкой иностранка, оглядываясь по сторонам, и золотые висюльки на лбу и пендари на груди позванивали нежно, как колокольчики.

Да оно ж – обыкновенная степь! – говорил себе мысленно Петр. – Но пойди пойми городского человека… Может, эта красавица и не разыгрывает его? Петр глядел на тонкую талию шагавшей впереди девушки, на талию, стянутую широким серебряным поясом, и ощущал, как в нем поднимаются темные силы.

Иностранка выбрала самое укромное местечко в кустах на опушке, сердце его окончательно замерло под напором темных сил, и он сказал себе с отчаянной храбростью: «А теперь, да храни их бог!» (Он имел в виду стадо.)

Садясь на траву, она потянула его за рукав, усадила рядом с собой и сказала:

– Но сейчас ты не будешь кусать меня, договорились? Ха-хоо-хии!

– Ну чего ты все выдрючиваешься? – не выдержал он и решил тоже обращаться к ней на «ты». – Думаешь, если я чабан, то можно и за человека не считать!

– Как это выдрючиваюсь? – насторожилась она, то ли не поняв смысла слова, то ли почувствовав в нем что-то оскорбительное.

– Ну что ты все смеешься не по-настоящему? Так женщины только в книгах смеются. Да и знаешь, я что-то не понял, откуда все-таки ты?

Она повела рукой, очерчивая пространство вокруг себя, указала на небо:

– Издалека.

Помолчала, прислушиваясь к чему-то, уловила спокойное мелодичное позванивание трех колокольчиков, донесшееся из гущи стада, восторженно простонала:

– Какая тишина!

Потому что воскресенье, подумал про себя Петр Чабан. Завтра тут тебе такое будет… Как заурчат трактора да загудят помпы водохранилища… Но его мысленная реплика была прервана ее совершенно невероятными словами:

– Если я тебе нравлюсь, если я тебе тоже нравлюсь…

– Петром зови меня, Петей! – подсказал он и задышал учащенно. – Так что, говоришь, если ты мне нравишься?

– Ты ведь никому ничего не расскажешь? – спросила она, прижавшись к его плечу.

Петра прямо-таки пот прошиб, градом покатившийся меж лопаток.

– Да я холостой. То бишь, хочу сказать, время самое оно… И если мы понравились друг другу, почему бы не сказать родителям?

– Нет, нет! – отрицательно покачала головой красавица, звеня пендарами. – Об этом не должна знать ни одна душа!

– Ну, если ты так хочешь… – вздохнул Петр, подумав, что это настоящее мучение: попалась такая красавица, а ты не моги никому похвалиться! И чтобы как-то утешить себя, обнял ее одной рукой за талию, а вторую положил на грудь – якобы любуясь пендарами. – Ну ты и вырядилась! Когда-то так наряжались невесты! Эх, если бы эти пендары были к тому же и золотыми.

– Золотые, – твердо произнесла она. Он же испугался: три ряда махмудий [2]. Отдельно ряд мелких монет надо лбом и еще в косичнике [3].

– Зачем ты навешала на себя столько золота? Кто-нибудь возьмет да задушит тебя из-за него!

– У вас что, много разбойников? – испугалась она.

Он засмеялся и, чтобы успокоить красавицу, обнял ее покрепче и сказал:

– Разбойников сколько хочешь, но ты не бойся! Раз ты со мной, все будет нормально…

– Ты будешь охранять меня, да, Петя? Пожалуйста, хорошо охраняй меня! Ведь я почти не знаю вашей жизни.

Он готов был уже сейчас вступить за нее в бой с кем угодно. Такая девушка попалась, к тому же с тремя рядами золотых махмудий на шее!

«Господи боже мой!» – мысленно взмолился он, хотя и не верил в бога.

– Ты так и не сказала мне, откуда ты?

– Из Болгарии. Но из другой Болгарии, совсем другой. Только поклянись, Петя, что никому ничего не скажешь. Перекрестись.

– Зачем креститься, я же не верующий? А потом, я дал слово.

Она озадаченно посмотрела на него и спросила:

– Ты еретик?

– Нет, комсомолец.

Ему показалось, что красавица не поняла его, так как стала смущенно ощупывать свою пряжку на поясе. Какое-то время она молчала, потом произнесла:

– А теперь, Петя, слушай! Я действительно болгарка. Только из иного мира. Того, что находится далеко отсюда, в будущем. Я из двадцать четвертого века. Прибыла сюда на специальной машине… Ты знаешь, что такое машина?

– За кого ты меня принимаешь?! – задело его за живое.

– Эту машину никто не должен видеть. Ты понимаешь, да? Иначе ее объявят изобретением дьявола. Поэтому мы должны ее немедленно спрятать!

Она вдруг вскочила и повела его за собой через кусты в глубь леса. Ветви кустарника силились приподнять полы ее сукмана [4], но они были тяжелы и неподъемны из-за многочисленных галунов и вышивок. Всего лишь однажды мелькнул соблазнительно пестрый чулок и оголилась сводящая с ума белая подколенная складочка. «Дай-то бог, чтобы это не было какой-нибудь антигосударственной акцией, – думал про себя Петр, идя следом за иностранкой. – Красавица, кажись, доступная вообще-то, а если к тому же оказать ей услугу, ей вовсе некуда будет деваться».

Вышли на полянку, находившуюся неподалеку от стоянки Петра, которая была знакома ему. Прямо по центру полянки возвышалась чудная машина. Она была блестящая, как скороварка, в которой фасоль варится куда как быстрее, чем в обычной кастрюле, да и по форме тоже напоминала скороварку. Или, скорее, громадное джезве.

– Что это? – спросил Петр.

– Машина для путешествия во времени. Я на ней прибыла сюда и только на ней могу возвратиться обратно.

Петр стал соображать, куда бы спрятать эту диковинную штуку. В летний передвижной загон, которым он располагал, постоянно таскался разный люд: жены пастухов, бригадиры, шоферня… Закопать ее, так замучаешься закапывать…

– Что ты думаешь по этому поводу? – подтолкнула его красавица, видимо засомневавшись в том, что он вообще способен думать.

– Пока обложу ее сеном, потом видно будет. А тебе не мешало бы переодеться во что-нибудь другое, так уже никто не ходит.

Она тотчас же нажала на что-то, и в металлической стене машины образовалось круглое отверстие – нечто среднее между дверью и окном. Красавица подпрыгнула, забралась вовнутрь джезве и через минуту-другую выскочила обратно, держа в руках заношенный, без каких-либо украшений сукман. Петр возмутился:

– Ты что думаешь, если село, так любая тряпка сойдет?. – Однако отразившееся в ее глазах непонимание было таким искренним и неподдельным, что Петр растрогался и простил: – Ладно, одень пока. Я потом раздобуду тебе какое-нибудь платье.

И она тотчас же стала переодеваться при нем, словно они были давними супругами. Ему стало неловко, и он отвернулся, но, естественно, время от времени поглядывал в ее сторону через плечо. Петр Чабан на самом деле был неверующим, но в данный момент повторял про себя, как творящий молитву: «Боже, какую красоту ты мне ниспослал, боже!» И невольно испугался, как бы кто не отобрал у него красавицу. А испугавшись, разозлился и сказал:

– А ну-ка спрячь все это золото и безделушки! (Иностранка и на поношенный сукман напялила дорогой пояс с громадными пряжками и пендари.

– Мне без них нельзя. Это не просто украшения, в них вмонтированы специальные аппараты, благодаря которым я изучаю нашу действительность.

– Да пойми ты, ни одна женщина уже так не одевается!

– Значит, наши историки все перепутали? – опустив бессильно руки, едва не заплакала она.

И Петр снова уступил:

– Ладно, принесу тебе какой-нибудь плащ, спрячешь безделушки под мим. Нет, плащ среди лета не годится. Надо будет поискать какой-нибудь фартук.

– Петя, только я прошу тебя побыстрей давай, а то кто-нибудь придет и увидит! – забеспокоилась вдруг красавица.

Он приказал ей спрятаться в кустах, а сам бросился к кошарам. Запряг в телегу осла, нагрузил ее сеном и быстро погнал осла на поляну. Однако одной телеги сена оказалось явно недостаточно, пришлось привезти еще шесть, пока машину не удалось наконец замаскировать под настоящую копну. Он подоткнул копну палками с нескольких сторон и, запыхавшись от спешки, стал любоваться творением рук своих. Такую красивую копну не каждый сложит, тем более за то мизерное время, что было у него в распоряжении. Иностранка восхищенно всплеснула руками – как артистка по телевизору, – вытащила из-за пазухи ажурный платок (из тех, что продают иностранцам в сувенирных магазинах) и осторожно вытерла у него пот со лба.

– Боже, какой ты мастер! – воскликнула она снова, и Петр окончательно запутался, что за человек эта красавица: то она говорит, что прибыла из далекого будущего, а сама восклицает «боже» и разбирается в копнах, то не знает, что такое собака и как она выглядит.

Однако одолевавшие его сомнения были сущим пустяком по сравнению с тем счастьем и блаженством, что выпали на его долю. Сомнения и тревога отодвигались куда-то по мере того, как он сначала вернул на место телегу, заметая следы своей воровской деятельности, а потом направился домой привести себя в порядок. Он побрился, вымылся по пояс, сложил в большую сумку все самое лучшее, что нашел в доме: свежую брынзу, суджуки [5], пачку лукума с орехами. Прихватил кувшин с кислым молоком. Набросил на плечи домотканый половик и одеяло и направился на поляну.

– Понимаешь, эту ночь мы должны провести здесь, – сказал Петр красавице сразу по возвращении. При этом он смотрел в сторону леса, пряча от красавицы глаза, потому что абсолютно не умел притворяться. – Могут прийти пастухи, а ты в такой одежде…

Это была своего рода проверка, Петр приготовился ко всему и к отказу тоже. Однако Циана, совсем как ребенок, снова пришла в восторг:

– Чудесно! Я никогда не спала на воздухе!

Они устроили свою постель у кромки леса, откуда Петр мог приглядывать зa стадом и наблюдать за кошарами, и как только опустились на одеяло друг возле дружки. Циане тотчас же положила голову на плечо Петра и сказала:

– Ты будешь моим настоящим другом, да, Петя? И защищать меня будешь, и учить, и помогать узнавать вашу жизнь.

Она произнесла все это так мимо, с таким очарованием, что темные силы, дававшие знать о себе время от времени, и вовсе утихомирились.

– Да жизнь как жизнь, что в ней такого особенного, – сказал он.

– Я историк, но пока еще очень неопытный, – начала Циана задумчиво – Ты, наверное, знаешь, что такое история

– Слушай, давай без ocкорблений, а?

– Знаешь, ты сразу показался мне очень интеллигентным парнем, обрадовалась вдруг неизвестно чему Циана – У тебя вон даже вшей нет! – ткнула она пальчиком и запотевшую его подмышку.

– А с чего они у меня должны быть? – возмутился было он, но потом засмеялся и добавил: – Это теперь у городских полно вшей.

– Ты, конечно же, гайдук [6]! – восхищенно и как бы по секрету шепнула она ему на ухо. Петр невольно отодвинулся, поскольку было щекотно, Циана дышала ему прямо в ухо. Видимо, это его движение заставило ее задуматься: – Постой-ка, гайдуки были позже. Ведь у нас сейчас тринадцатый век, так? И никаких турок пока нет, да?

Петру стало и вовсе весело. – Тринадцатый был в прошлом году, сейчас четырнадцатый.

– Разве? Ох уж эта мне машина, допускает такую погрешность во времени! – Она испытующе посмотрела на него, погладила по щеке, все еще пахнущей виноградным первачком (какой дурак будет одеколониться ради того, чтобы потом оказаться в кошаре) и спросила: – Чем это ты так хорошо побрился?

– Я пользуюсь только «жилетом»! – не утерпел он, чтобы не похвастаться.

– Покажешь мне завтра? Знаешь, я очень любопытная. Я именно поэтому и оказалась здесь… Ты просто чудный парень, – прижалась она к нему. – Богомил [7], да?

– Я же сказал тебе, Петр я, – ответил он, и темные силы снова стали подниматься в нем. Именно они поднимали вверх его руку, которая пыталась залезть за пазуху иностранки, но она остановила ее ласково:

– Я хочу есть, Петя. Что это там в кувшине?

Он дал ей попробовать прохладное молоко, и она обрадовалась пуще прежнего:

– Как здорово вы живете! И едите пока еще все настоящее!

– Да, – согласился Петр, расстилая скатерть и выставляя теперь уж поистине деликатесы: суджуки, локум. – А знаешь, какие деньги здесь зашибаем? Как вошла в моду эта шерсть, колючая… да и новый экономический механизм… А хочешь, включу музыку? – полез он за приемником в стоявшую рядом туристическую сумку. – Радио работает отлично, я недавно только сменил батарейки.

– Что это? – испуганно спросила она, когда он вытащил из сумки маленький транзисторный приемник. Может, ожидала увидеть кавал [8], но откуда ему взяться у современных пастухов. – Откуда это у тебя?

Довольный, что ему удалось удивить иностранку, Петр включил радио, и оно сразу же выдало что-то резкое против империалистов, чего кавал, естественно, не в состоянии сделать.

– У меня и телевизор есть, целых два. Большой цветной и маленький черно-белый. Говорю же тебе: мы здесь большие деньги имеем.

Она взяла приемник, сменила волну – послышались голоса, музыка. Побледнев и приняв какой-то абсолютно желтый оттенок, Циана спросила:

– Петя, какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот восемьдесят второй. А почему ты спрашиваешь?

– Но ведь ты недавно говорил, что четырнадцатый век?

– Четырнадцатый век болгарского государства; были праздники по этому случаю, торжества. А так – век двадцатый.

Она вскочила, схватилась за голову и запричитала гнусавым и монотонным голосом:

– О-о-о, и бондет плач и скрежет зомбов!…

Затем бросилась на поляну к машине. Когда Петр подбежал, иностранка уже убрала палки-подпорки и торопливо разгребала сено с одного бока машины для прохода.

– Постой, да что случилось?

– О-о, какая ошибка! – заливаясь слезами, рыдала она, а когда наконец разгребла сено, так же как и в прошлый раз незаметно открыла в машине не то дверь, не то окно. – О-о, и бондет плач и скрежет зомбов!

– Что-что?

– Ад. Настоящий ад ожидает меня в институте, Петя! А в одной из ваших книг именно так и написано: и бондет плач и скрежет зомбов.

Увидев, что он тоже готов заплакать, Циана бросилась ему на шею и стала утешать:

– Не сердись на меня, милый Петя! И забудь меня: совсем забудь, слышишь! И не говори Дикому обо мне, очень прошу тебя! Нам запрещено вмешиваться в ход истории, а что касается вашего века, в нем мы и вовсе не имеем права появляться! А теперь отойди немного в сторонку, а то как бы я не задела тебя машиной…

И исчезла в круглой дверочке-окошке, прежде чем он успел что-либо сказать. Напоследок лишь мелькнули ее пестрые чулки и желтково-желтые башмачки. Когда же он наконец пришел в себя и хотел было спросить Циану, что же все-таки произошло, то увидел, что машина, поднявшись в воздухе, буквально растаяла над верхушками деревьев. Не улетела, а исчезла…

С горя Петр Чабан съел и выпил все, что принес с собой. А к вечеру, заперев овец, спустился в село и – прямиком к директору школы. И сразу с порога ему: а есть ли такие машины, которые могут переносить человека из одного века в другой? И директор ответил, что такие машины существуют только в фантастических романах и что не следовало бы верить всему, о чем пишется в романах. И, посмотрев на Петра более пристально, добавил, что порой человек в состоянии видеть нечто подобное во сне, ему может пригрезиться такое, но все равно – не стоит верить своим глазам…

– И я так подумал, – сказал ему довольный собою Петр, поскольку он действительно уже верил, что ему приснилась и сама красавица, и ее машина.

Однако чуть позже, оказавшись на освещенной полной луной полянке, Петр спрашивал себя, почесывая затылок:

– Но тогда за каким лешим я таскал сюда это сено? Ведь теперь надо его обратно тащить.

Однако он не стал переносить сено обратно, и потому не стал переносить, что те же самые пастухи могли подумать о нем черт знает что. И он решил пригнать сюда на завтра овец, они и подберут сено.

Так и не сомкнув глаз, он едва дождался рассвета, потрясенный женской логикой. Значит, если бы он был из тринадцатого иска и полон вшей, тогда эта неземная красавица… а так, с транзистором и телевизором – нет! Потом чуть душу из овец не вытряхнул, загоняя их на поляну…

Однако сена там уже не было.

– Ну нет! А вот это уже – из нашего века! – простонал Петр Чабан. – Боже, сколько гайдуков развелось на свете!