НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 21

ВЛ.ГАКОВ “Феномен Крайтона”, или как фантасты прозевали проблему

Американский еженедельник “Паблишерс Уикли” по праву называют законодателем мод на книжном рынке. И тот факт, что в 1969 году список бестселлеров, постоянно печатающийся на страницах журнала, несколько месяцев подряд возглавлял роман мало кому известного молодого автора, не мог не привлечь внимания Автора звали Майкл Крайтон[12], а роман был озаглавлен “Штамм “Андромеда”. Издательство “Кнопф” не снабдило книгу никакими ярлычками, указующими на ее жанровую принадлежность, однако по краткому пересказу содержания на суперобложке создавалось впечатление, что речь шла о научной фантастике. Это-то и было самым фантастичным… О популярности жанра научной фантастики в США долго распинаться не стоит, достаточно цифр — около 1000 изданных книг в одном только 1976 году. Но чтобы научно-фантастический роман новичка долго лидировал в “общем” списке бестселлеров, оттеснив серьезную прозу, мемуары знаменитостей, поваренные книги и сексуально-сенсационную “клубничку”!.. Такого еще не бывало.

Роман переведен на русский язык[13], и пересказывать его нет надобности. Лаконичный язык, интеллигентность и эрудиция автора, безусловная компетенция в вопросах, которых он касался. Плюс четко вычерченный сюжет да искусно поддерживаемое до самого финала напряжение. Больше никакими литературно-художественными откровениями роман не отмечен. На какой же струнке в душе массового читателя сыграл Крайтон, чем захватил читательское воображение? Полетом фантазии, невероятными приключениями, интригой? Да нет, в том же году вышли куда более захватывающие и оригинальные книги

Объяснение пришло позднее, когда повалила волна коммерческих подделок “под Крайтона”. Оказывается, успехом роман был обязан столь неприметной в фантастике составляющей — актуальности. Даже можно употребить это слово: “сегодняшность”. Ведь то, о чем поведал читателю Крайтон, иначе как “предвосхищением настоящего” не назовешь, и в этом смысле осторожность издательства, отнесшего книгу к разряду “просто романов”, кажется оправданной. Ситуация, описанная в “Штамме “Андромеда”, уже потенциально существовала в реальности, массовый читатель психологически был к ней подготовлен.

Судите сами. Спутник, запущенный по сверхсекретной программе Пентагона с целью поиска эффективных средств ведения бактериологической войны, занес на Землю невидимую глазу смерть, первыми жертвами которой стали ничего не подозревавшие мирные американцы. “Джинн”, выпущенный учеными, работающими на военно-промышленный комплекс, оказался неуправляемым и стал угрожать всему человечеству. Это — “фантазии” Крайтона. А через год после выхода романа в свет четыре сотни бетонных контейнеров с нервно-паралитическим газом были затоплены недалеко от берегов Флориды И как знать, не происходит ли до сих пор утечка газообразной смерти в океан, омывающий берега трех континентов Это уже из газет. Если еще учесть, что события в романе происходят… в 1967 году, то задача определения жанра, в котором написана книга, становится и вовсе не разрешимой.

И все-таки ясно, что книга Крайтона как-то связана с научной фантастикой Все говорит за это: детали, общий настрой, постановка проблемы. Да и читательская интуиция прочно закрепила роман за ведомством фантастики. Если говорить точнее, мы имеем дело с “романом об экологической катастрофе” — эти-то магические слове и принесли начинающему автору невиданный успех.

“Роман о катастрофе”… Удивительно емкая “этикетка”, мгновенно подготавливающая читательское восприятие. Иной критик тут же задаст язвительный вопрос: что же это за такое литературное произведение, которое исчерпывается столь лаконичной аннотацией? Можно ли вообще говорить в этом случае о каком-то художественном уровне?..

Согласны, процесс “навешивания ярлыков” никогда не пользовался доброй репутацией у литературоведов и прибегали к нему в тех случаях, когда ни о какой литературе речи быть не могло Но почему же тогда многие авторитеты (назовем самого известного — Станислава Лема) ничтоже сумняшеся делят асю современную научную фантастику на такие вот выделенные, выраженные одним словом темы — “катастрофа”, “вторжение” “контакт”, “Роботы” “утопии” и “антиутопии”? Причем это отнюдь не пренебрежение к разбираемому материалу: в раздел “катастроф”, оказывается, попал Уиндэм, а в раздел “роботов” — Азимов. Не говоря уж о тенях великих — Уэллса и Чапека

Значит, “ярлыки” в фантастике еще не свидетельствуют о недоброкачественности литературного материала. И прежде чем продолжить разговор о Крайтоне и иже с ним, стоит остановиться на этом вопросе поподробнее.

Вот, например, “семейная сага”. Стоит только читателю услышать эти два слова — и он уже эмоционально, психологически подготовлен, знает, о чем пойдет речь на страницах еще не прочитанной книги. И это априорное ожидание знакомого, эту предрасположенность (или, наоборот, антипатию) не изменить теми конкретными впечатлениями, которые будут накапливаться по мере чтения.

В том-то и специфика литературного “жанра”[14], что одно упоминание о нем мгновенно рождает в мозгу читателя набор условностей, заранее принятых “аксиом”. Если вы любитель “семейного эпоса”, то окажетесь подготовленными к чтению книги независимо от того, чье имя прочтете на обложке — Золя, Голсуорси или Фолкнера. Ну, а понравится роман или нет, зависит от личного вкуса и от самого писателя — кто-то из авторов окажется более созвучным вашим настроениям, кто-то менее.

Сложнее обстоит дело с научной фантастикой, которую когда-то по недомыслию назвали “жанром” да так и привилось. Именно по недомыслию, ведь с самого начала было ясно, что фантастик — великое множество утопическая, сатирическая, популяризаторская, социальная, прогностическая и прочая и прочая.. Есть, в частности и “фантастика о катастрофе” — со своей историей, своими “правилами игры”, своим героем, своими возможностями, с недостатками и пределами. И, прочитав на обложке “роман о катастрофе”, поневоле тоже подготавливаешься ко вполне определенному типу литературы.

Разумеется, как только речь заходит о писателях уровня Брэдбери или Воннегута, никакие “микроаннотации” не помогут. Но все читавшие “Штамм “Андромеда”, вероятно, согласятся, что Крайтон — не Брэдбери. Его, Крайтона, роман действительно характеризуется (и даже исчерпывается) всего двумя словами: “экологическая катастрофа”.

Попробуйте восстановить в памяти облик, имена, черты характеров героев. Можно держать пари — ничего у вас — не получится. Люди не вспоминаются, память подсказывает лишь аморфные собирательные образы-штампы “ученых”, “политиков”, “военных”. Кто-то там из них “прогрессивный”, кто-то “реакционный”… Все, дальше память буксует. Герои в книге — лишь функциональные винтики. Винтики, а не рычаги. Зато подлинный герой — проблема — вспыхнет в мозгу тотчас же.

Проще всего списать художественные недочеты романа за счет “второсортности”, “ущербности” научной фантастики как литературы. Многие критики, презрительно относившиеся к ней, поспешили так и сделать. Однако назвать роман “Штамм “Андромеда” пустой, развлекательной поделкой, сказать, что книга скучна, что в ней полно “ляпов”, что она антихудожественна и ми рассчитана на обывателя — такие слова были бы не просто обидными, они оказались бы незаслуженными.

По критериям “высокого” литературоведения роману действительно недостает психологизма, глубины, запоминающихся характеров. Но давайте задумаемся вот над чем: а может быть, сам век нынче такой, что столкновение двух обобщенных ос образов — абстрактно-собирательного “человечества” и таких же абстрактных “бомб”, “вирусов”, “электронных интеллектов” и прочих героев-тем научной фантастики — захватывает не меньше, чем конфликт двух индивидуальных психологии?

Автор уже слышит обращенный к нему вопрос: так что же, снова набившее оскомину противопоставление “литературы идей” “литературе людей”? О противопоставлении никто и не говорит, речь идет, наоборот, о взаимном дополнении, о союзе этих двух составляющих современной литературы.

Никто также не станет утверждать, что традиционная психологическая литература вышла из моды: огромные массы читателей по-прежнему зачитываются и сопереживают книгам, в которых вновь и вновь ставится проблема проблем, не решенная и, вероятно, не решаемая в принципе — “Он, Она и Некто третий”. Но выяснилось, что переживаниями только такого плана в наш век духовно сыт не будешь, и современника столь же остро волнуют конфликты совсем иного порядка. Изменилось и разграничение литературы на “массовую” и “элитарную”: то, что в прошлом веке давало пищу уму сотни–двух интеллектуалов, в XX веке начинает волновать миллионы читателей.

При художественной обрисовке конфликта “человечество против опасности”, ясно, не до психологических нюансов, и можно наверняка утверждать, что слава “Штамма “Андромеда” не переживает и двух десятилетий, не говоря уж о конкуренции Эсхилу или Шекспиру. Но и эта литература доказала свою жизнеспособность, свое право называться литературой, ничем не хуже других отражая окружающую жизнь. Быстроизменчивую, парадоксальную, стремительную, чреватую неожиданностями на каждом своем повороте — словом, обыкновенную жизнь эпохи НТР. Когда кажущиеся “за горизонтом” абстрактные проблемы вдруг пребольно ударяют нас по затылку своими конкретными преломлениями.

Конфликт двух природ человеческого окружения — исконной и “второй”, технологической — никому не грезился даже в фантазиях во времена Эсхила. От литературы же нельзя требовать отражения того, чего не существует и в потенции. В наши дни эта проблема, увы, превратилась в реальность, стала одной из ее граней. Что ж тут удивительного, что писатели пытаются отразить эту “грань”, да какую — угрожающую самому существованию реальности.

Те, кто отрицает “литературу идей”, сводя ее к переживаниям индивидуума, забывают (или не знают) об одной существенной детали: эмоции, психология, чувства и переживания тоже производные среды, окружающего мира. Долгое время этот “мир” казался неизменным, а потом словно сорвался с цепи, и, как точно заметил французский ученый Филипп Сен-Марк, намекая на фатальное воздействие загрязнения на организм человека, “тоску сегодня вызывает, как правило, не метафизическая грусть, а плохое санитарное состояние физической среды”. Вот почему интересен феномен “экологической фантастики”, и, занимаясь “наклеиванием ярлыков”, следует все-таки объективно отметить его место в современной литературе.

Другое дело — место “Штамма “Андромеда” и ему подобных в самой же системе отсчета научной фантастики. Здесь возникают вопросы другого порядка. Предугадали ли фантасты экологический кризис? Привлекли ли вовремя внимание к этой проблеме, “обратили” в нее широкие читательские массы (как не раз делали до того, например, в книгах, посвященных освоению космоса)? Забили ли вовремя в набат, предложили какие-то пути решения?

А вообще была ли такая “экологическая” тема в научной фантастике! Вот это-то мы и попытаемся выяснить.

Еще одна, последняя остановка, перед тем как отправиться на Машине Времени в прошлое этой литературы. Автор явственно слышит возражения оппонентов, а должна ли вообще научная фантастика что-то предсказывать? Или, сняв категорию долженствования, а может ли?..

Чтобы не мучиться с формулировкой ответа, предлагаем контрвопрос: а предсказали ли фантасты освоение космоса? Точные детали, этапы, сроки — практически нет[15]. Зато налицо другой, бесспорный результат воздействия этой литературы на целые поколения читателей: выйдя в космос, совершив гигантский прыжок в своей эволюции, человечество, в общем-то, не удивилось. В каких-то особых измерениях массового сознания космос был уже обрисован и обжит, к нему — как к символу, как к философской и обыденной категории, как к источнику проблем — привыкли…

А роботы? Ведь с 1818 года, когда вышел в свет “Франкенштейн” Мэри Шелли, самые жгучие проблемы, связанные с вторжением в жизнь человека его механических двойников, весь спектр социальных последствий такого вторжения впервые обсуждались фантастами, а уж затем — специалистами… А демографический взрыв? А вопросы, связанные с урбанизацией современной жизни?

Нет, что и говорить, фантасты все-таки славно поработали за последнее столетие! Если они и не были в состоянии соперничать с учеными по части деталей (да и кто призывает к такому соперничеству?), то уж по части предчувствий, социального осмысления проблем, создания у читателя “настроения грядущего” не знали себе равных.

Во многих вопросах так оно и было. Во многих, но не в тех, что были связаны с экологией.

Конечно, неразумно утверждать, что взаимоотношение человека с природой совсем не отражено в художественной литературе. Впервые над проблемой соотношения цивилизации с тем, что может дать ей природное окружение, задумался один из героев еще древневавилонского эпоса “Сказание о Гильгамеше”. Это было давно- почти четыре тысячи лет тому назад… И позже, куда ни кинь взгляд, на какой исторический отрезок развития мировой литературы, всюду — от античности до Мелвилла и Фолкнера — мы легко проследим эту нить, накрепко связавшую человека с окружающим его миром природы

Отдала дань этой теме и ранняя научная фантастика. Не обошлось без крайностей, бурный расцвет пережили две ее “составляющих” — утопическая, описывающая патриархальный рай на лоне природы, и пессимистическая, пугающая всевозможными ужасами нарушения природного равновесия с глобальной катастрофой в финале. К началу XX века вышли десятки романов, в которых были описаны различные природные катаклизмы — землетрясения, наводнения, нашествия болезней, встреча с кометой и тому подобное. Это естественно — вплоть до изобретения самоубийственных технических средств склонное к мрачным раздумьям человечество возлагало роль всадников Апокалипсиса как раз на процессы стихийные.

Но ранние писатели-фантасты недосмотрели-таки один существенный момент — возможность природной трагедии, разыгранной по невольному сценарию человека. Точнее, человечества.

Почему этот вопрос прошел мимо внимания традиционной литературы, легко сообразить. Может быть, дело как раз в этом самом “человечестве вообще”. Что это за аморфный герой среднего рода, как с ним “работать”?..

Поэтому, например, канадский исследователь Джозеф Микер в своей книге “Комедия выживания” (1972) выдвигает предположение, что тема экологической катастрофы долгое время игнорировалась литературой именно ввиду отсутствия индивидуума-виновника. “Эдип своим греховным браком и убийством отца осквернил Фивы, но кто виноват а засорении[16] Нью-Йорка? Гниль датского королевства взялся излечить Гамлет, но кто понесет ответственность за гниющий мусор в Чикаго?..” Традиционную литературу очень уж смущал такой необычный, уникальный “герой” (или “злодей”, что все равно). Но ведь научной фантастике не привыкать иметь с ним дело, кому, казалось бы, как не фантастам браться за подобные проблемы!

Нельзя сказать, что до середины XX века таких произведений не было вовсе. Они появились еще веком раньше, когда ощутимо стал набирать обороты мотор научно-технического прогресса. Однако мало кто заметил эти первые сигналы об опасности. Да и малочисленны были эти первые сигналы…

Подписчики старейшей английской газеты “Тайме” были немало Удивлены, развернув один из январских номеров за 1862 год. Цифры, значившиеся под заголовком, “№ 55, 567. 1962 год” трудно было отнести за счет оплошности корректоров: опубликованные номере материалы были один фантастичнее другого. Шуточный выпуск газеты “отражал” один день будущего — мир удивительных механизмов, шокирующих мод и невероятных политических событий. И среди всей этой совершеннейшей в глазах англичан того времени фантастики была коротенькая заметка о том, что Темза, наконец, очищена от грязи и промышленных отходов. “Наконец” — это в 1962 году, через сто лет! Значит, не столь юна наша тема, как могло показаться на первый взгляд.

А вот и другие примеры, тоже англоязычные. Роберт Барр в романе “Лицо и маска” (1895) рисует картины будущего Лондона задыхающегося от удушья: смесь угольного дыма и тумана оказалась более эффективным убийцей, чем кровожадные уэллсовские марсиане, “свалившиеся” на город двумя годами позже. В ханжеской прокапиталистической утопии Мэри Гриффит “Через триста лет” (1836) загрязнение окружающей среды даже и не вызывает удивления, а воспринимается, как непреходящее свойство общества частного предпринимательства. И наоборот, в одной из бесчисленных в те времена социалистических утопий, романе “Шаг за шагом” (1873) Э.Мейтленда Лондон благополучно очищен от смога…[17]

Книги, подобные описанным, сейчас могут взволновать сердца разве что библиографов и не стоят большего, чем те строчки, которые мы им посвятили. Единственным примером, оказавшим значительное воздействие на современников (среди которых был и молодой ученый-биолог Герберт Уэллс, пробующий себя и в журналистике), был вышедший в 1885 году толстый роман в двух томах, озаглавленный “После Лондона”. Написал его известный английский натуралист Ричард Джеффрис и написал не по-научному ярко, даже лихо. Вероятно, этот роман и заслуживает печального титула “первой книги, в которой художественно впечатляюще описаны картины загаженной Земли”. Но пример, повторяем, был единственным…

Писатели-фантасты века промышленной революции завораживали читателя увлекательными перспективами освоения космического пространства, чудесными изобретениями, призванными коренным образом изменить быт людей, сценариями будущих политических событий. Технологический “Золотой век” оптимистов чередовался со сценами, нарисованными воображением скептиков — именно в начале прошлого века были заложены основы двух главных, по мнению Станиславе Лема, “проблемных полей” западной фантастики: конфликт человека и робота и цивилизация перед лицом катастрофы (причем рождение обоим дал один писатель[18]).

Удивительно, но в потоке “романов о катастрофе” мы снова не найдем искомого, сами катастрофы выходили одна другой эффектнее, но так и не нашелся писатель, рискнувший взвалить вину ев них на человечество.

А поезд прогресса уже летел вперед на всех парах. К середине двадцатого столетия появились другие проблемы, другие моды. Взрыв над Хиросимой 6 августа 1945 года подтолкнул мысль и воображение писателей-фантастов в ином направлении: стали появляться роман за романом, живописующие ужасы грядущей термоядерной бойни. Разные цели двигали писателями, от чисто коммерческого чутья до библейского предостерегающего гнева, но уже к середине шестидесятых количество неизбежно обернулось качеством: ядерным “грибком” стало трудно кого-либо удивить…

Менялись времена, и новые магниты притягивали авторов научной фантастики: перенаселение, государство-компьютер, параллельные миры, генная инженерия, А вполне реальная опасность необратимого засорения планеты, опасность, которую уже можно было разглядеть воочию, по-прежнему оставалась для фантастов в “слепой зоне” поисков, Вот уж воистину, чем славна история этой литературы, так это своими парадоксами!

Лишь в считанных книгах проскользнуло облачко тревоги. Мелкие, но эффектные штрихи встречаются в известном у нас романе Фредерика Пола и Сирила Корнблата “Торговцы Космосом” (1953; в русском переводе — “Операция “Венера”). Но лишь штрихи — волновали писателей, как мы знаем, вопросы совсем другого плана… За десяток лет до выхода в свет романа Кита Педлера и Джерри Дэвиса “Мутант-59”, также известного нашему читателю, английский писатель Джон Блэкберн описал первого “пожирателя пластмасс”, выпущенного на волю ученым-маньяком, бывшим нацистом (роман “Запах скошенного сена”, 1958). А в сатирическом произведении американца Уорда Мура “Зеленее, чем ты думаешь” (1947) новый тип удобрений вызывает нежелательные мутации; появляется “чертова трава”, уничтожающая все живое на Земле. До середины шестидесятых годов такие примеры можно было пересчитать по пальцам.

Произвели эти книги потрясение в умах? Вызвали тревогу у общественности, ученых? Нисколько. Даже известный роман патриарха английской фантастики Джона Уиндэма “День триффидов” (1951) был по инерции воспринят как еще один “роман о катастрофе”, явление, что и говорить, в британской литературе ординарное А ведь в книге была описана беда, явившаяся не стихийно, а вследствие слепоты человечества (в данном случае и в прямом и в переносном смысле)

Роман не был забыт: триффиды потрясали читателя художественно, книга была написана мастером и переиздается по сей день Однако тему никто не подхватил, и еще полтора десятилетия она будет пребывать на заброшенной периферии научной фантастики.

Тем временем отнюдь не периферийное место заняла проблема в реальной жизни. Джинн был выпущен из бутылки и принялся яростно мстить тем, кто по неразумению освободил его. Слово “природа” не зря женского рода — женщины не прощают безразличия. И восстают против насильников

Произнося сейчас слово “экология” (а ему уже более века), мы меньше всего склонны представлять себе продуманную, многосвязную и идеально функционирующую фабрику Природы, организованную миллионами лет поисков и экспериментов. Где каждый агрегат, самый последний винтик на своем месте и не способен выполнить полагающейся ему операции без тесного взаимодействия со всеми остальными. Где человек — мудрый, рачительный хозяин, ведущий учет каждому узлу, каждой детали.

Это видится в идеале, в какой-то розоватой дымке “Оперативная память” подсказывает другие видения.

Висящие над западными городами клубы смога. Чайку, а исступлении бьющую крылом… по воде — по нефтяной пленке, покрывающей океанские воды. Медицинские диаграммы, свидетельствующие о непрерывном притоке канцерогенов в океан, в атмосферу, в грунтовые воды, в пищу. Древесный срез, пролежавший в конверте с фотобумагой, на котором траурным кольцом отмечен 1945 год: деревья всего мира, оказывается, “помнят” первый ядерный взрыв.

Драматизм нынешней ситуации в том, что человечество уже не может полностью посвятить себя абстрактно-теоретическим исследованиям в экологии — молодой, бурно развивающейся дисциплине. На повестке дня срочные, требующие безотлагательного решения вопросы. Как приостановить процессы разрушения среды обитания, зашедшие в ряде случаев слишком далеко? Как спасти то, что еще можно спасти? Потому-то, произнося “экология”, мы все чаще подразумеваем совсем иное словосочетание — “экологический кризис”. А то и “катастрофа”.

Что толку теоретизировать о месте и значении для общего экобаланса планеты простенькой птицы — голубя перелетного, огромные тучи которого еще не так давно закрывали собою солнце? Выводов такого исследования уже не опровергнешь и не подтвердишь их практике — нет больше такого вида на Земле. И никогда не будет. Точно так же перешли в разряд “палеонтологии” олень вапити, желтоклювый дятел, луговой петух и десятки других видов. Бывших видов… И если не 1800 лет нашей эры в столетие исчезло о среднем две вида млекопитающих, то между 1800 и 1900 годами один вир исчезал раз в полтора года, а начиная с XX века — ежегодно. И столетий не понадобилось “прогрессу”, чтобы уничтожить то, что неторопливая, не упрямая эволюция лепила миллионы лет.

Экология сейчас означает все. Засоренный, становящийся ядовитым воздух. Планомерно уничтожаемый биофонд Мирового океана, фрукты и овощи, обработанные пестицидами, которые не только убивают вредителей прямо на глазах, но, возможно, незаметно от взора — наших детей и внуков. Один американский публицист горько сыронизировал по этому поводу, оказывается, уделять серьезное внимание экологическим проблемам стало первое поколение землян, в костях которого есть стронций-90, а в тканях — ДДТ…

Экология — это и разрастание оврагов, и истощение природных ресурсов. Хищническое вырубание древесины и смерть целых биологических видов. Это радиоактивные отходы, сбрасываемые куда угодно, и постоянный шум, травмирующий нашу психику, и гигантские свалки мусора — спутники любого крупного города. Человечество, не стоит забывать об этом, уже вмешалось в процессы, носящие глобальный характер, — так, например, по одним подсчетам средняя температура на Земле (высчитывается и такая!) лишь за семьдесят лет XX века поднялась на 1°С. Немного? Однако еще двух градусов окажется достаточно для того, чтобы начали таять полярные шапки. И прощай тогда Голландия и другие приморские страны[19]…

И если в будущем ужасные картины погружения Японии, описанные фантастом Саке Комацу, обернутся реальностью, это не будет просто природной трагедией — это будет преступлением.

Так что же — выхода нет? Действительно, катастрофа? Ведь не уничтожать же заводы и фабрики, всю нашу машинную цивилизацию, не возвращаться же в пещеры? Многие, впрочем, именно это и предлагают.

Панические настроения в последнее время даже приобрели оттенок моды. Паниковать, как известно, проще всего; сложнее, хотя и важнее, разобраться. А разобраться во многих вопросах просто необходимо. Дело в том, что после признания” экологической темы западным книжным рынком тема эта превратилась в источник самой беззастенчивой спекуляции. С одной стороны, многие опасности заведомо преувеличиваются — читатель, как известно, любит страшненькое. А с другой — традиционный буржуазный оптимизм пытается убедить перепуганного обывателя в мощи науки и техники, которым будет под силу справиться с любой опасностью (о социальном аспекте, естественно, предпочитают помалкивать).

Экологический кризис в какой-то мере явился объективным следствием научно-технической революции, и закрывать на это глаза не следует. Многое, вероятно, можно было предвидеть, кое-что свалилось как снег на голову. Однако кризис — это еще не агония: после кризиса может наступить катастрофа, но может начаться и медленный процесс выздоровления.

Экологический кризис превращается в экологическую катастрофу не везде и не с необходимостью, а только тогда, когда осуществляется планомерное уничтожение природы, когда отдельные группы людей, от которых зависит уничтожить природу или окружить ее заботой, более пекутся о вполне весомых прибылях, чем о каком-то там эфемерном экобалансе. Имеют ли смысл многочисленные мероприятия американского правительства по охране окружающей среды, раз влиятельное лобби нефтяных, горнодобывающих, химических концернов в состоянии торпедировать любой законопроект, направленный прямо или косвенно против их хозяев? И торпедируют. Сказал же один из авторов нашумевших книг по экологической опасности: “Охрана природы — это юридический некрополь. Был бы сделан огромный шаг вперед в деле охраны нашей естественной среды, если бы только выполнялись законы, которые ее охраняют”.

Вот мы и пришли к тому, что не “человечество вообще” несет ответственность за совершающееся преступление, вероятно, тяжелейшее в истории. И не рок это судьбы, не трагическая слепота, а в значительной мере и политика. И достаточно вдуматься в название книги Филиппа Сен-Марка — “Социализация природы”, чтобы заключить, что эта мысль уже не претендует на оригинальность.

Читатель, вероятно, заметит, что сфера нашего внимания практически ограничена англо-американским материалом. Дело даже не в том, что фантастическая литература Англии и США ввиду своей многочисленности — идеальный материал для подобных тематических изысканий, и именно в американской фантастике тема экологической катастрофы проявилась на редкость ярко. Причина такого ограничения другая.

Экологическая проблема не знает государственных границ Но именно в США тупая и самоубийственная война, объявленная человеком природе, приняла особенно яростные формы. По современным подсчетам, на долю США приходится больше трети мировых загрязнений, а американцы составляют всего 6% мирового населения Это уже не секрет ни для кого — ни для ученых, ни для общественности, ни даже для государственных чиновников. И конечно, наиболее ярко откликнулись писатели. Не где-нибудь, а в США пользуются наибольшим успехом книги английских и американских писателей, разошедшиеся по свету миллионными тиражами: документальные произведения Джералда Даррелла, Джой Адамсон, Рэйчел Чарсон, которыми в наши дни зачитываются как беллетристикой; пламенные трактаты в защиту природы Барри Коммонера, Рене Дюбо; философские притчи-фантазии Ричарда Баха и Ричарда Адамса. Что же, как говорится, “у кого что болит”…

Как же произошла катастрофа? И когда?

Американский фильм “Зеленый Сойлент” режиссера Ричарда Фляйшера, снятый в 1973 году по роману Гарри Гаррисона, начинается удивительным кинопредисловием. На экране под аккомпанемент неторопливой, приятной мелодии выцветшая от времени фотография. Семейный портрет конца прошлого века: дамы в кринолинах, мужчины лихо подкручивают усы. Благословенная викторианская пора!.. Еще один долгий стоп-кадр: фотография одного из первых автомобилей. Еще одна фотография, потом еще и еще… Кадры бегут все быстрее, кое-где перемежаясь кинохроникой: прогресс! Меняется и музыка, становится резче, но для тревоги пока еще нет оснований. Станки, первые аэропланы, извозчики на улицах сменяются редкими, в диковинку, авто. Растут города. Гуще, чернее дымы от заводских труб…

Вот уже машины в городах мельтешат как муравьи. Растет количество потребителей мясных консервов и пива а банках — и громоздятся хеопсовы пирамиды из пустых жестянок. Меняется мода на автомобили — и растут, закрывая собой небо (уже не безоблачно ясное, а бурое, тяжелое), знаменитые автомобильные кладбища И когда от неспешной, бесхитростной мелодии не осталось и следа, когда ее сменила какофония из звона, скрежета, грохота — начинается вакханалия, валтасаров пир прогресса…

Пройдена вторая мировая война, расцвела химия, и пошло! Яды, ртуть, вредные фосфаты, радиоактивные отходы, токсичные кислоты, мусор, ДДТ и гербициды — все это течет в океан из заводских труб, выбрасывается в атмосферу, распыляется с воздуха на землю, проникает в грунтовые воды, впитывается в почву… Рядом — кадры варварской бойни, но не на полях сражений, а на обычных полях, в лесах, на реках и озерах. Сотни трупов животных, горы загубленной древесины, разлагающаяся пленка тухлой рыбы на поверхности водоемов. Стали, бетона все больше — а биосфера тает на глазах

Уже в невероятном темпе сменяются кадры, ритм жизни растет, и постепенно утрачиваешь значение самого этого слова — “жизнь”. И вдруг — резкий обрыв. Опять чередуются долгие стоп-кадры, на этот раз — в гробовом молчании.

Мир начала третьего тысячелетия, конечная остановка поезда прогресса. Безлюдные, безжизненные пустыни. Кладбищенский вид — обрубки деревьев, словно кресты, протыкают серое небо. Нью-Йорк, миражем просвечивающий сквозь мутное марево Покрытые липкой нефтяной кашицей воды океана — они накатывают на берег, на сотни метров вымазанный ядовитой тиной из химических отходов. И ни одного живого существа, хроме людей с землисто-серой кожей, забившихся в свои ненадежные отныне крепости-города.

Удивительный, трагический переход: человечество из агрессоре превратилось в обороняющегося. Бывший насильник теперь затравленная жертва. Без пищи, без воздуха, без жизни рядом с собой. А сам переход от идиллического спокойствия к кошмару почти неразличим. Копилось постепенно, а когда прорвало, то уж сразу отовсюду.

Эта экспозиция в фильме пока еще, к счастью, фантастика. Тревогу все-таки забили; случилось это раньше, чем такие вот кадры обрели черты реальности. В преддверии семидесятых годов критичность положения стала очевидна — и в 1969 году в США был принят закон о национальной политике в области охраны окружающей среды. Крупнейший астрофизик и писатель-фантаст Фред Хойл предположил, что причиной такого “взрыва ответственности” послужили цветные фотографии земного шара снятые американскими астронавтами. Возможно… ведь впервые человечество увидело свою планету извне — и испугалось.

В последующие годы охранительные законы посыпались один за другим — об охране воздуха и рек, об охране лесов, об охране девственных земель, об охране животных об охране горожан от шума. Экология превратилась в серьезный козырь на выборах в мощный рычаг политики. В начале семидесятых были созданы министерства по охране окружающей среды в Великобритании, Франции и других странах.

Однако законы-то приняли, да что толку! Трагическая ирония: американский законопроект 1969 года скреплен государственной печатью с изображением птицы — эмблемы Соединенных Штатов. Так вот, едва ли следующее поколение американцев увидит свой символ даже в зоопарке, орлан белоголовый уже сейчас занесен в разряд вымирающих видов.

А научная фантастика? Увлекшись страшными картинами реальности, мы как-то забыли, что существует литература, которая всегда претендовала на роль “индикатора опасности”. Так что же фантасты?

Увы, “экологическая катастрофа” как проблема научной фантастики так и останется для этой литературы проигранным шаром. Как проблема, которую могли бы исследовать загодя, но не исследовали. Прозевали… А когда спохватились, было поздно: предупреждений уме не требовалось, нужны были реальные меры. “Экологическая катастрофа” перешла в ведение документальной прозы.

“Бум” экологической тематики в западной фантастике начался в конце шестидесятых, когда отсутствие фантазии с лихвой искупала простая наблюдательность. И хотя сюжеты обычно отсылались в Будущее, где можно было сгустить краски, что-то поэффектнее преувеличить, ошеломить новизною было трудно. В “гонке с преследователем” в лидерах шли ученые и публицисты, а писатели-фантасты лишь старались по мере сил угнаться за ними.

Перед нами тринадцать научно-фантастических романов английских и американских авторов. “Чертова дюжина” неоднородна — тут и сильные произведения и посредственные, нацеленные в далекое будущее и посвященные событиям сиюминутным, мрачно-пессимистические и сохраняющие проблеск надежды. Некоторые, как “Штамм “Андромеда”, даже не снабжены ярлыком “научная фантастика”. Все они вышли в период с 1964 по 1976 год, в год по книге. Все вызвали определенный интерес у читателей, да иначе и быть не могло — фантастическая “хроника экологического конца света” звучала в унисон с реалистической. Итак, тринадцать лет — тринадцать книг.

1964. Пленка образовавшаяся в воздухе в результате выделения промышленных отходов, воспрепятствовала естественному испарению водоемов. Мир обезвожен, планета превращена в выжженную пустыню (Джеймс Боллард “Сожженный мир”),

1965. В “недрах” городской канализации скопились огромные запасы различных минеральных веществ, содержащих энергию, достаточную для проведения практически любых химических реакций, — остатки мыльной пены и детергентов, лекарств, красителей чернил, косметических средств, отбеливающих веществ, резины, катализаторов и ферментов. В таком химическом “винегрете” случайно зарождается жизнь — чужая и смертоносная (Теодор Томас и Кейт Вильхельм “Клон”),

1966. Нью-Йорк 1999 года — не город, а смердящий, разлагающийся труп. Не осталось ни листика, ни капли неучтенной воды Среди множественных неизлечимых недугов, подтачивающих этот колосс на глиняных ногах, — и засорение города мусором, и уничтоженная живая природа (Гарри Гаррисон “Подвиньтесь! Подвиньтесь!”[20]).

1967. Еще один смертный приговор океану, казавшемуся неисчерпаемой кладовой органической жизни. Химические отходы уничтожили аквасферу — единственный к описываемым временам источник пропитания для перенаселенной Земли И если в фильме “Зеленый Сойлент” люди превратились в каннибалов неосознанно и даже не подозревают об этом, то в книге, о которой идет речь, каннибализм — единственный выход. Другой альтернативы голодной смерти нет (Ирвинг Гринфилд “Воды смерти”),

1968. Мало суши, мало океана? Принимаемся за горные породы. Разлом Сан-Андреас на западном побережье США, о котором пишут газеты уже сейчас, разошелся, и часть Калифорнии погрузилась в Тихий океан. И в отличие от ситуации, описанной Саке Комацу в романе “Гибель Дракона”, в американском варианте ответственность за трагедию несут не только слепые и неуправляемые геологические силы но и власти штата, в течение десятилетий покрывавшие беспрепятственное уничтожение природы Калифорнии (Пол Джентри “Последние дни великого штата Калифорния”),

1969. Напряжение нарастает, нарастает и опасность. Наконец, тема достигла своего пика. И в год появления американского законопроекта об охране окружающей среды появился роман Крайтона — удивительный “аккорд”!..

Вот и замкнулась петля, приведя нас вновь к “Штамму “Андромеда” Однако теперь читателю по крайней мере ясно, в какой обстановке родился “феномен Крайтона”, какие живительные соки питали его Это отнюдь не самая сильная книга из “чертовой дюжины”, просто в ту пору сработал стихийный механизм рынка: тема налилась соком, превратилась в моду. А книга — в бестселлер. Последнее подтвердили два с лишним миллиона американцев, раскупивших роман за первые полтора года со дня его выхода в свет Крайтон оказался пионером, напавшим на “золотую жилу”, но стоило событию состояться, как потянулись и другие “золотоискатели”.

1970. Атмосфера планеты загублена вконец, и даже первичное с момента рождения, право человека — право дышать — жестко регламентировано. Кислород выдается по карточкам (Йан Хартридж “Земной чехол”). Фантастика? Ведь уже сейчас 250 миллионов автомобилей в мире “пожирают” столько же кислорода, сколько все население Земли (данные 1975 года).

1971. Топливные ресурсы на исходе, началась эксплуатация недр Земли, использование ее подземного тепла. Однако решив проблему энергоснабжения, человечество выпустило на волю очередного (которого же по счету?) “джинна” — бесцветный газ, от которого все население Земли погружается в сон (Гордон Диксон “Мир сомнамбул”).

1972. Наметились первые признаки того, что тема начинает выдыхаться- меньше оригинальных произведений, больше повторов. И тут английский писатель Джон Браннер словно решает положить ей конец, собрав все возможные экологические напасти, которые могут угрожать человечеству, воедино — так родился роман “Взирают агнцы горе”. Живи Иероним Босх в наши дни, он несомненно изобразил бы нечто подобное.

Америке, утверждает Браннер, хватит года (если вовремя не попридержать “вожжей”), чтобы из состояния относительно радужного, каким оно видится иным оптимистам, прийти к агонии. В финале книги Америка умирает, а ядовитое облако ветры гонят через океан. Невольно вспоминаются кадры фильма Стэнли Крамера “На берегу”: такая же невидимая и безжалостная смерть, которая подкрадывается отовсюду — из воздуха, из океанской волны, из дождевой капли. Но у Браннера это не радиоактивность, а химия; не вражеское, а свое собственное. Не во время войны, а в мирные дни. И на все это понадобился год.

Ну а потом, как и положено, налетели “мародеры” от литературы. Обывателю нужно сделать “красиво”, так жутко, чтобы мороз по коже? Отлично. Раз инопланетные чудища да злодеи-роботы больше не в чести, поищем чудищ другого плана. Больших и микроскопических. Живых и неживых. И уже не взрывы галактик, не звездные войны и не приближение кометы сладко щекочут нервы читателя, а такие, казалось бы, маленькие и внешне “неэффектные” вирусы, микробы и насекомые.

Причем “космический вестерн” в наши дни не проходит, времена не те. Гвоздь сезона — все по науке, и бойкие сочинители бестселлеров начинают залпом поглощать популярные журналы и энциклопедические справочники. Приложения научно-популярного толка, ссылка на реальные заметки в периодических изданиях, строгая детализация, аккуратность в обращении с научной терминологией, и даже научная библиография в конце романа[21] — все это разумеется, накладно и трудоемко, но… Часы, проведенные в библиотеке над подшивками “Сайнс Дайджест” или “Нейчур”, не пропадут даром! Ибо теперь роман “про экологию” автоматически становится вероятным претендентом на верхнюю строчку в списке бестселлеров. Издатели чутко уловили “феномен Крайтона”, и отныне на обложках не редкость встретить надпись типа: “Самое потрясающее со времени “Штамма “Андромеда” — и в том же духе”.

Наша экологическая летопись тем временем пополняется новыми записями. 1973. В середине 80-х годов XX века несмотря не переход автотранспорта с бензина на пар и электричестве воздух не только не очистился, но, наоборот, смог стал вечным спутником города. Над Чикаго постоянно желто-серое “небо”, в Лос-Анджелесе Луну можно увидеть только на экранах телевизора. “Выход”, предложенный монополиями, прагматичен и прост: новое устройство “фрэш-эр” будет очищать воздух внутри помещений; что до остального мира за пределами собственного дома-крепости, то пусть катится в тартарары. (Дин Маклафлин “Кто кличет грозу”).

1974. Безответственные генетические эксперименты в Южной Америке вызвали к жизни огромных пчел-убийц Объединенные в идеально организованные и практически неуязвимые “штурмовые колонны”-рои, пчелы атакуют Нью-Йорк… Кошмарные фантазии! Но роман открывается реальными газетными заголовками наших дней — там о подобной опасности вещается в колонках научной хроники (Артур Херцог “Рой”[22]).

1975. В некоем “желтом тумане” сходят с ума и гибнут тысячи англичан наших современников. И это не козни пришельцев и не потусторонняя мистика, это даже и не фантазия — ведь не фантазия же те бетонные контейнеры с нервно-паралитическим газом, что были опущены на дно океана в 1970-м! Так много ли усилий стоит вообразить, что произойдет, окажись какой-то из контейнеров с течью (Джозеф Херберт “Туман”)

В этом нагнетании беспросветности случались и относительно светлые полосы, кто-то что-то предлагал позитивное но… то был глас вопиющего в пустыне. Массовый читатель требовал ужасов, причем не сверхъестественных, а по последнему слову науки (в эти годы били все кассовые рекорды такие фильмы, как “Челюсти” и “Ад в поднебесье”), да и саму науку казалось весьма соблазнительным ангажировать на роль виновника-злодея. Раз не смогла она сыграть роль “палочки-выручалочки”, пусть сыграет другую роль — мрачного демона века, стихии, более бесчеловечной, смертоносной, чем стихии природные. И как-то так получилось, что ответственность под шумок переложили на плечи ученых, а главный виновник не только остался в тени, но оценив ситуацию, прибавил свой веский голос к хору, воспевающему анафему науке.

Правая рука проталкивала в законодательных органах предложения, выгодные монополиям, которым экологический баланс был “до фонаря”. Левая в то же время создавала бешеную рекламу таким боевикам, как “Челюсти” или “Рой”.

Находились, впрочем, трезвые умы и среди писателей-фантастов. Трезвые, потому что видели не один только кошмар, но и его причину. Не только пугали, но и искали модель спасения.

Завершает наши тринадцать кругов экологического ада роман дебютанта — “Эффект Святого Франциска” (1976) Зэка Хьюза. Роман прост, даже схематичен, однако привлек внимание, и вот почему.

Во-первых, прозрачен его символ. Производя добычу руды в океане, американская компания “вытягивает” драгой на белый свет очередного невидимого убийцу. Вирус, мгновенно уничтожающий всю влагу в организме человека, столетия пролежал на дне морском законсервированным. Страшная болезнь быстро распространилась по Земле и чуть было не подвела черту человеческой цивилизации. Итак, вторгаясь в природу, всегда ждите неожиданного, отмечает автор. И, вероятно, опасного, добавляет он.

Впрочем, сказав “а”, он находит нужным сказать и “б” (ведь не отказываться же по этому поводу от каких бы то ни было исследований вообще?). А коль скоро такие исследования ведутся и не вестись не могут, то неусыпный контроль за ними должны осуществлять ученые, и не одной страны, а представляющие все человечество, — таков второй вывод романа. Третьим, самым важным является социальный акцент книги.

В романе Хьюза опасность стала по-настоящему смертельной прежде всего из-за политиков, военных, промышленников, не допустивших вовремя на зараженный остров международную комиссию врачей. Сам вирус представляется автору детскими игрушками по сравнению с другими, социальными “вирусами”. Вирусом алчности — когда интересы человечества оказываются слишком легковесными, чтобы перетянуть другую чашу весов, на которой интересы весомые, собственные. Вирусом подозрительности — когда любая международная инициатива, направленная на объединение усилий исследователей из разных стран, наталкивается на неистлевшие еще рогатки времен “холодной войны”. Вирусом рутины — когда сигнал об опасности гасится в правительственных учреждения” “защитным бастионом” из бумаг, циркуляров, инструкций. И против этих заболеваний в обществе Хьюза лекарства пока не найдено.

Один мудрец сказал: “Стоит ли пугать людей грядущими бедами, если неспособен указать спасение?” А другой ответил: “Если как следует не испугать, то ничто не заставит людей готовиться к отражению беды”. Тогда опять спросил первый мудрец: “А испуг — разве не подавляет он, не парализует воли человека? Испугавшийся — плохой боец”. И ответил второй: “Когда человек видит перед собой смерть, сил и разума у него прибывает вдесятеро Опасно, когда человек беспечен в минуту опасности, и смерть застанет его врасплох..” А правы оба, каждый по-своему.

Изрядно напугав своих читателей, западные фантасты почти не видят да и не ищут выхода. Разве может называться выходом бегство на океанское Дно, когда окончательно осквернена суша. А именно это и предлагает Д.Т.Басс в романе “Бог-Кит” (1974) впрочем, тут же и показывая, что это будет лишь отсрочкой конце, а не отменой его. Ну а когда придет черед всей планеты, то куда бежать — в космос, как это изображено в романе Филиппа Дика “Снятся ли роботам электроовцы?”[23] (1968)? И даже если средство будет найдено, как, например, в повести Дина Маклафлина, то не породит ли такое “открытие” еще больших проблем? Пока все останется по-старому в мире, о котором пишут западные фантасты, останется и проблема — частные решения лишь отодвинут неизбежный конец.

Представить же себе иную социальную среду, в которой было бы гарантировано сохранение природной, буржуазные писатели не в состоянии.

Эта статья не случайно начиналась с упоминания о бестселлере. В мире, о котором шла речь, практически все является предметом купли-продажи. В том числе и проблема, А экологическая проблема сейчас — бестселлер номер один, и пишут на эту тему в большинстве своем не из-за каких-то высоких соображений гуманизма и социальной ответственности за будущее, а просто потому, что за это платят. И притом недурно.

Встречались, правда, и отдельные счастливые исключения, но основной вал такой фантастики повторил в своем развитии все этапы развития экологической темы в документалистике. Сначала не заметили, потом, спохватившись, принялись пугать впоследствии попытались приукрасить бодро-оптимистическим глянцем, а в конце концов плюнули и с покорностью отдались стихии рынка.

А животных и птиц все меньше, реки все опаснее для здоровья и даже жизни, в воздухе все меньше кислорода, в городах все выше уровень шума, теснота, грязь. А Земля-то у нас одна. Выдержит ли?..

И.В.БЕСТУЖЕВ-ЛАДА Как люди вовремя разглядели опасность

На протяжении всей истории человечества, вплоть до самых последних лет, люди большей честью относились к породившей их матери — земной природе как неразумный ребенок к злой мачехе. Они боялись ее, униженно молили ее о милости, а где могли — торжествовали над ней свои маленькие победы. Справедливости ради надо сказать, что и природа далеко не всегда баловала людей своими поблажками. Нередко она беспощадно стирала с лица земли целые села и города, целые племена и народы. С другой стороны, можно перечислить примеры любовного, даже самоотверженного отношения человека к земной флоре и фауне. Но все это были исключения, подтверждавшие правило. А правилом были страх вражда.

Это только для нас сейчас лес — отрада души, “легкие”, которыми дышит планета, бесценное “зеленое золото” мира. Только для нас степь — дивное раздолье с пахучими травами чуть ли не в рост человека, с “черным золотом” плодороднейшей почвы. Только для нас болото — экзотический уголок на туристском маршруте, кладовая торфа, регулятор водного режима для зелени целой округи. Только для нас реки, озера и моря — прелесть отдыха на воде сложнейшая “фабрика-кухня” мировых масштабов, где тот или иной “кухонный комбайн” легко вывести из строя при варварском обращении, а также “котлы” и “трубы” системы “центрального отопления” земного шара, от которой полностью зависит земной климат жизнь и смерть всего живого на Земле. Только для нас заяц и лиса, медведь и тигр, волк и олень, змея и крокодил, утка и орел — исчезающие на глазах чудеса природы, важные достопримечательности планеты Земля, “санитары леса”, предметы дивной роскоши, если относиться к ним разумно. И так далее. Иными словами, только для нас земная флора и фауна, вся земная природа — бесценное материальное и духовное благо само по себе.

В глазах подавляющего большинства людей минувших веков все это выглядело совершенно иначе.

Конечно, лес — кормилец и крепость, в которой можно спрятаться от врагов. Но он и сам оплот бесчисленных врагов, грозящих гибелью. А главное — он прекрасное удобрение для почвы не целых несколько лет, если его спалить и вспахать прозоленную землю. Да и лесов было вокруг невпроглядь по всей планете, каждая отвоеванная у леса поляна — победа. Ну и само собой трофеи: избы, дрова и пр.

Конечно, степь — приволье для стад. Но если ее вспахать — получишь в несколько раз больше продовольствия. Да и сколько можно вспахать сохой? Долю процента степных просторов.

Конечно, болото — это влага и торф. Но когда кругом все болото и болото, то каждая осушенная пядь — победа. Да и много ли можно осушить лопатой? Долю процента.

Конечно, река и море — это уха и дорога. Но уха — неисчерпаемая, сколько ни черпай, дорога — не изрытая, сколько по ней ни езди. И вместе с тем очень удобная помойка: сколько ни плескай, вода все смоет и унесет. Поэтому бери из этого колодца, сколько влезет, и плюй в него, сколько плюется. Благодать? Но много ли можно было взять ручным неводом? Много ли можно было наездить под парусами и веслами? Много ли нечистот могла спустить в реку самая большая и самая зловонная кожемятная мастерская ремесленника совсем недавних времен?

Конечно, всякий зверь — живое существо. Но если он нападает на человека, режет домашний скот и птицу, представляет смертельную угрозу самому существованию людей, то чего же с ним церемониться? Да и охота на зверя — важный промысел, подспорье в не бог весть каком обильном пропитании. И сколько ни убивай на охоте — это лишь доля процента от обычного улова хищников.

Напомним, что до самой середины нашего века, т.е. всего каких-нибудь четверть века назад, городское население мира состав-пяло менее четверти всего народонаселения. Да и здесь удельный вес крупных городов, в свою очередь, был ничтожным, а в малых городах жизнь людей в бытовом отношении мало чем отличалась от сельской. Даже в крупных городах было немало домов, где хозяйство велось, как при дедах и прадедах. Крошечные островки многоэтажных зданий в крупных городах окружало безбрежное море поселений сельского типа, где господствовало веками установившееся равновесие человека и природы — своеобразный экологический баланс.

Все чаще и все сильнее этот баланс нарушался — и, разумеется, не в пользу природы. Но это было не глобальным, а локальным явлением. Где-то химический завод начинал отравлять воздух окрест, но можно было переселиться подальше. Где-то другой завод начинал спускать в реку ядовитые отходы производства, и рыба, а также купающиеся отплывали подальше. Где-то начинали один за другим подниматься терриконы отработанной породы, но вокруг оставалось много цветущей земли. Какой-нибудь галантный кавалер подносил даме букет цветов, а спустя некоторое время завядшие цветы шли на корм скоту. Несколько сот семейств какого-нибудь города устраивали для своих детишек новогодние елки, а через несколько дней елки пылали в печи как дрова. Какая-нибудь компания выезжала за город на пикник, а после ее отъезда сельские ребятишки подбирали пустые бутылки, банки, бумагу — в крестьянском хозяйстве все сгодится. Птицы, собаки доканчивали объедки — и через неделю место пикника готово было принять новых гостей. А в самой деревне кругооборот “окружающей среды” был установлен веками. Не пропадали даром даже черепки разбитого горшка.

И вот всему этому однажды пришел конец. Сразу после второй мировой войны, со второй половины XX века мировой научно-технический прогресс стал ускоряться невиданными прежде масштабами и темпами, причем все чаще это сопровождалось качественными изменениями нарастающих масштабов. Началась научно-техническая революция наших дней с далеко идущими социально-экономическими последствиями.

Помните древнюю индийскую легенду об изобретателе шахматной доски который попросил в награду у раджи, чтобы на одну клетку шахматной доски было положено одно зернышко риса, на другую — два, на третью — четыре, на четвертую — шестнадцать и т.д. Раджа обрадовался возможности дешево, как ему казалось, отделаться от просителя. Но радовался зря: всех зерен мира не хватило бы, чтобы исполнить просьбу. Такие процессы стремительного, лавинообразного роста называются экспоненциальными: 1–10–100–1000–10 000 и т.д. И именно такие процессы оказались наиболее характерными для научно-технической революции, когда многие показатели промышленного роста начали удваиваться за считанные годы.

Там, где дымила одна заводская труба, где обдавал людей пылью и бензинным смрадом проезжающий автомобиль, стали дымить десятки, а потом и тысячи труб несоизмеримо большей мощности и ядовитости, помчались миллионы автомашин, поднимая над городом тучи ядовитого смога. Там, где в реку или в море сбрасывались нечистоты из одной трубы, появились сотни и тысячи труб также несоизмеримо большей мощности и ядовитости, и целые реки, целые цветущие участки морских побережий превратились в зловонные лужи, в которых гибнет все живое. Там, где возвышался один террикон, земля на десятки верст округ превратилась в подобие лунного ландшафта. Там, где валилось под топором одно дерево, бензопила и трактор завалили бревнами реку до дна на сотню верст вниз по течению.

И это еще не все. Когда-то, во времена оны городские обыватели с возмущением просыпались вдруг от грохота проносившейся пролетки лихача, от ссоры под окнами загулявшей пьяной компании или от кошачьего концерта. Просыпались, бормоча про себя ругательства, и он а засыпали мертвым сном в мертвой тишине. А если компания не угомонялась, выходил дворник, и через минуту все затихало. А теперь рев моторов и скрежет тысяч автомашин с утра и до утра превратили улицу в шумный цех завода. Запущенные на полную мощность телевизор или радиола оказались в состоянии довести до исступления не только соседей, но всех жителей соседних домов — население города средней руки в прошлом веке. Открылась угроза не только воздушного, водного и ландшафтного, но и шумового дискомфорта, причем в степени, чреватой опасностью для физического и психического здоровья населения. А затем открылась угроза радиационного загрязнения, теплового загрязнения и т.д. и т.д.

И это еще не все. За город на пикник двинулась уже не одна компания, а тысячи и тысячи еженедельно. И выбранная ими поляна оставалась захламленной, а новые компании искали все новые и новые поляны, опушки, пляжи. Сотни тысяч “кавалеров” возвращались воскресным вечером с охапками цветов — и вот уже все труднее оказывалось сыскать за городом очей очарованье, а завядшие букеты забивали мусоропроводы. Не сотни, а миллионы семей устраивали новогодние елки, истребляя окрестные леса, — и вот уже пылали во дворах несчастные деревца, мстя за свою гибель выделением канцерогенных дымов. Миллионы ружейных стволов нацепились в последнего перепуганного зайца. Миллионы моторных лодок превратили речные, озерные и даже морские заводи в далеко не дружеский шарж на городские автомагистрали. Этот перечень можно продолжать без конца.

И самое главное: все это нарастало из года в год. И природа, казалось, сдалась на милость победителю-человеку.

Поначалу победители торжествовали. На протяжении второй трети XX века рос поток книг, статей, брошюр, в которых диктовались условия безоговорочной капитуляции “побежденной”, разрабатывались планы окончательного “покорения природы” и даже полной “реконструкции земной поверхности”: перегораживания морских проливов гигантскими плотинами, поворачивания рек вспять, “упразднения” тайги и джунглей, пустынь и болот и т. д., вплоть до покрытия Мирового океана густой сетью плавучих островов-городов и “замены” естественной атмосферы планеты новой, синтетической, “более эффективной”.

Сразу оговоримся, что во всей этой кампании (в которой в свое трем? принял посильное участие и автор этих строк) имелись определенные рациональные зерна конструктивные стороны. Некоторые проекты имеют важное народнохозяйственное значение, мало того, без их осуществления невозможно дальнейшее развитие экономики целых регионов, и первые из этих проектов (например, поворот на юг, к Каспийскому морю и в Среднюю Азию части стока северных рек СССР) уже начинают претворяться в жизнь. Речь идет о другом, о том, что авторы многих глобальных проектов не задумывались, каким будет ответ природы и как будет выглядеть с этой точки зрения “большая эффективность”.

Торжество продолжалось недолго. Надо отдать должное: среди “победителей” нашлись и такие, которые с честью оправдали хвастливое самоназвание земного народонаселения “гомо сапиенс — человек разумный” и всерьез заподозрили, что экспоненциальные процессы в весьма ограниченных земных условиях не то что без конца, но и вообще сколько-нибудь длительное время продолжаться не могут, что “покорение природы” наблюдавшимися масштабами и темпами ни к чему, кроме скорой глобальной катастрофы приведет.

Первые соображения на этот счет звучали довольно робко. Их авторы больше упирали на различные безобразия местного масштаба. О неприятных последствиях говорилось сугубо предположительно, а об угрозе человечеству в глобальных масштабах вообще помина не было. Но прискорбная действительность не скупилась на факты, один другого поразительнее, и тон тревожных сообщений фронта противоборствования с природой сначала год от года, а затем и месяц от месяца становился все более категорическим. Примерно со второй половины 60-х годов ударил настоящий набат тревоги, а к началу 70-х годов сделалось яснее ясного: так дальше продолжаться не может, ибо над человечеством нависла угроза экологической катастрофы, если не удастся свернуть с рокового пути и восстановить равновесие с природой на новом уровне, соответствующем достигнутому уровню развития производительных сил человечества.

Сейчас трудно, может быть даже совсем невозможно, установить, кто первый сказал “а” в развернувшейся экологической кампании. Да и неважно, кто первый, потому что в разных странах, в разной социально-экономической обстановке это самое “а” прозвучало по-разному, а за ним последовали “б”, “в” и прочие буквы всех земных алфавитов. Тут смотря что считать началом: первое (может быть, даже устное) выступление в защиту природы, против какого-нибудь конкретного, пусть даже незначительного по масштабам, безобразия в этой области (такие выступления звучали и в 50-х годах и раньше), первое организованное выступление общественности на страницах печати или с трибуны собраний, первая научная констатация тревожных фактов и первый научный прогноз их катастрофических последствий или первое правительственное постановление по развертыванию борьбы с надвигающейся катастрофой.

Гораздо важнее установить другое: фундаментальные факты новейшей истории человечества. А факты эти говорят о том, что на протяжении второй половины 60-х годов прогрессивная мировая общественность, наконец, осознала серьезность экологической опасности в глобальных масштабах и что в начале 70-х годов с помощью самых совершенных электронно-вычислительных машин было досконально установлено и десятки раз перепроверено: если загрязнение природной окружающей среды и впредь будет продолжаться в масштабах и темпах 60-х годов, то самое позднее на протяжении первой половины XXI века оно примет необратимый характер, т.е. спастись от катастрофы будет все труднее. Третий и пожалуй, самый важный из важнейших, фундаментальный факт заключается в том, что наука не ограничилась анализом, диагнозом и прогнозом тревожного явления. Она разработала в общих чертах научные рекомендации по преодолению критической ситуации и решению этой сложнейшей проблемы. В предельно кратком и схематичном виде эти рекомендации сводятся к следующему.

1. Постепенный перевод возможно большего числа производственных предприятий на замкнутый, безотходный цикл производства, подобный тому, какой устанавливается для космических кораблей: каждая капля воды, выделенной предприятию, должна пройти очистные сооружения и быть доведенной до такой степени чистоты, чтобы ее можно было снова и снова запускать в промышленный оборот, — то же самое надлежит предпринять в отношении промышленных дымов и газов; любой отход производства, будь то шлак, пустея порода, опилки и пр., должен немедленно и эффективно утилизироваться на том же или смежном предприятии с целью получения той или иной промышленной продукции.

2. Многократное использование возможно более широкою круге пригодных для этого ресурсов. Не только каждое отработанное железное изделие должно идти в переплавку для изготовления нового, но и каждый флакон, каждая тряпка, каждый клочок бумаги. Стоимость изделия должна определяться не только по экономическим, но и по экологическим критериям. Например, предметы одноразового пользования, столь любимые писателями-фантастами (вплоть до платья посуды и пр.), вряд ли получат большое распространение если выяснится, что обычные, моющиеся обойдутся человечеству дешевле в экологическом отношении, с точки зрения расходе энергии и других ресурсов на их эксплуатацию

3. Любая тара, от картонного или деревянного ящика до стеклянной или жестяной банки, пластикового мешочка и пр., должна быть либо повторно утилизируемой возможно большее число раз, либо сравнительно быстро саморазлагающейся на безвредные сырьевые элементы, либо на худой конец, способной послужить хорошим топливом для тепловых установок. Никаких бытовых отходов и вообще городских свалок в принципе быть не должно: каждый недоеденный кусок должен направляться на корм скоту, всякий горючий хлам — в тепловые установки, всякий прочий хлам — на предприятия переработки вторичного сырья.

4. В топливно-энергетическом балансе все более значительный удельный вес постепенно станут занимать так называемые “чистые” источники энергии: солнечная, гидравлическая, ветряная, геотермическая (подземное тепло), гидротермическая (разница температур в верхних и нижних слоях морской воды), гидромеханическая (энергия волн), космическая (солнечная, передаваемая на Землю из космоса) и пр. В наши дни становится ясным, что топить дровами, нефтью, газом, углем, торфом — значит сжигать даже не просто ассигнации, как говорил в свое время Д.И.Менделеев, а прямо-таки бесценные сокровища. Ну а там, где пока еще неизбежна по разным причинам работа тепловых электростанций, все они постепенно должны быть преобразованы в такие теплоэлектроцентрали, в которых ни одна калория не пропадала бы даром, не выбрасывалась в атмосферу зря, увеличивая тепловое загрязнение планеты и усугубляя опасность перегрева земной атмосферы, таяния полярных льдов, подъема уровня Мирового океана на десятки метров, затопления миллионов квадратных километров материковых островных территорий и т.д.

5. Все двигатели внутреннего сгорания постепенно будут преобразованы в электрические, эффективность которых должна определяться также и по разным экологическим критериям: насколько загрязняется окружающая среда. Здесь также целесообразно максимально использовать все мыслимые вспомогательные энергетические ресурсы: подзарядка в часы наименьшей нагрузки электростанций, использование энергии торможения и пр.

6. Расселение людей разумно осуществлять таким образом, чтобы по возможности избежать “противоестественного скопления гигантских масс людей в крупных городах” (В.И.Ленин) и транспортных перегрузок, стараясь располагать возможно большее число мест работы, учебы, закупок, бытового обслуживания, отдыха (в том числе и выход “на лоно природы”) в пределах пешеходной или велосипедной доступности.

7. Возможно большую часть деловых и развлекательных поездок стоит заменять телеконтактами с помощью средств связи нового типа (видеофон, кабельное телевидение и пр.).

8. В общественном производстве и потреблении нужно постараться свести на нет удовлетворение псевдопотребностей людей, на которые ныне тратится значительная доля сил и средств. Что именно относить к категории псевдопотребностей — это все еще предмет научной дискуссии.

9. Чтобы не сдерживать дальнейшее развитие научно-технического прогресса, его отдаленные перспективы необходимо связать с выносом особенно энергоемких и материалоемких производств в космическое пространство, за пределы земной атмосферы. Кстати, в этом — жизненно важная роль для судеб человечества развертывающихся ныне космических исследований.

10. Наконец, в дополнение к обычной этике, обычным правилам добропорядочного поведения людей, в современных условиях обязательно должна быть разработана и добавлена новая, непривычная, во многом странная для обыденного сознания нынешнего человека экологическая этика, экоэтика, правила добропорядочного поведения при общении с природой. Поскольку это непосредственно касается нас с вами, мы специально коснемся этого вопроса несколько ниже.

Разумеется, перечисленными пунктами не исчерпываются современные научные рекомендации преодоления глобального экологического кризиса. Перечень и здесь может быть продолжен[24]. Но не в количестве пунктов дело. Каждому ясно, что все только что сказанное очень дорогостояще, требует даже не миллиардных, а триллионных (в масштабах десятилетий и в масштабах всей планеты) затрат. Пока что таких средств в большинстве случаев взять попросту неоткуда. Расходы на очистные сооружения и другие нужды экологического характера составляют ныне большей частью всего несколько процентов общих капиталовложений Между тем они должны быть уже сейчас по меньшей мере на порядок, т.е. вдесятеро, больше. И они будут возрастать все значительнее. В более отдаленном будущем расходы на нужды экологического характера, возможно, составят львиную долю капиталовложений, подобно тому как это имеет место в настоящее время с расходами на военные нужды. Сегодня странно представить себе промышленное предприятие, большая часть себестоимости продукции которого — издержки на очистные сооружения и другие экологические нужды. Но такое предприятие должно стать реальностью если не XX, то XXI века — это вопрос жизни или смерти человечества.

Каждому ясно также, что все сказанное начисто исключает вздорные, реакционные лозунги типа “долой научно-технический прогресс!”, “назад к природе!” и пр. Назад к природе — это значит назад к тому состоянию, когда в среднем выживал лишь один ребенок из четырех родившихся, когда люди систематически голодали и бедствовали (и такие бедствия далеко не изжиты в ряде развивающихся стран Азии, Африки, Латинской Америки), когда миллионы людей гибли (и гибнут поныне) от голода и болезней Не назад к природе, а на единение с природой, к сыновней и дочерей заботе о матери-природе с помощью всех средств, которые дает человеку научно-технический прогресс, — вот как должен ставиться вопрос.

Наконец, каждому ясно, что все сказанное может и будет претворяться в жизнь совершенно по-разному в разных социальных системах мира, при капитализме и при социализме.

При капитализме голоса в защиту природы долгое время оставались гласом вопиющего в пустыне, пока не представили определенного социально-экономического и социально-политического интереса для правящих кругов. Как только выяснилось, что экологические вопросы могут сыграть роль козырной чарты в предвыборных кампаниях, как только выяснилось, что одна монополия, протащив тот или иной закон об охране природы, может “утопить” конкурента и нажить миллиардные прибыли — тут, конечно, пошло-поехало…

Не следует представлять дело односторонне, будто все кампании в защиту природы на Западе — происки монополий. Как раз в этих вопросах голос прогрессивной западной общественности звучит особенно веско. Там закидают тухлыми помидорами и стащат с трибуны любого оратора, если он вздумает призывать к “покорению природы” языком 50-х–начала 60-х годов. Такое выступление сочтут просто-напросто глумлением над человечеством, оказавшемся в серьезной опасности. Но нельзя забывать и того, что для финансово-промышленных монополий Запада (особенно для так называемых многонациональных корпораций, не очень-то считающихся с правительствами отдельных капиталистических стран) главное — прибыли и сверхприбыли любой ценой. И если они во имя этого, не колеблясь, идут на человеческие жертвы, то дрогнет ли у них рука, когда жертвой еще и еще раз окажется природа? Словом, передовой общественности Запада предстоит тяжелая и сложная борьба в защиту природы с собственными правящими кругами и стоящими за ними монополиями.

Качественно иное положение в странах социализма. Здесь цель экономики — не прибыль любой ценой, а максимальное удовлетворение потребностей трудящихся. Здесь коммунистические партии и правительства сразу откликнулись на сигнал об экологической опасности и разработали ряд практических мероприятий по преодолению назревавшего кризиса. В частности, ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли целый ряд постановлений, направленных на охрану природы. Аналогичные постановления приняты в других социалистических странах СЭВ.

Это не означает, конечно, что вопросы охраны окружающей среды решаются при социализме автоматически, в силу одних лишь преимуществ социалистического общественного строя самих по себе. Нет, здесь тоже необходима активная работа, напряженная борьба, но совсем иного плана, чем при капитализме. И здесь встречаются люди, не успевшие еще преодолеть “психологический барьер” традиционного отношения к природе как к объекту покорения, завоевания любой ценой. Лишь бы на “нашем” предприятии была чистая вода и чистый воздух, а соседям — что останется! И здесь встречаются люди, способные ради премиальной десятки загадить и лес, и реку, и всю землю вокруг. И здесь пока еще встречаются дельцы, норовящие обойти государственные законы, народный контроль, элементарные порядки человеческого общежития. Поэтому охране природы — дело буквально каждого гражданина страны. И здесь мы снова возвращаемся к вопросам экологической этик о которых упоминалось чуть выше.

Никто не должен оставаться в стороне от борьбы с преступлениями против природы, как с тягчайшими в современных условиях преступлениями против человечества. Никакой поблажки ответственным за загрязнение природной среды! Честь и слава тем работникам, которые сделали асе возможное, чтобы рекультивировать воздух, воду, землю!

Ну а как обстоит дело с борьбой против так называемого бытового загрязнения природы?

Езда на мотоцикле без глушителя, включение на полную мощность телевизора, радиолы, радиоприемника не только поздним вечером, но и днем, гвалт и пляски ночью в квартире или на дворе — это акты варварства, равноценные в современных условиях злостному хулиганству. Чрезмерный шум — такое же загрязнение природной среды, как и всякое иное. А любой костер в городе — не просто тепловое загрязнение, но еще и повышенная опасность заболевания раком десятков людей. Срубленное дерево, засоренная поляна или пляж охапке сорванных полевых цветов — такие же акты варварстве, достойные не просто общественного порицания, а строгого взыскания. В городе ныне каждый зеленый листочек должен быть на вес золота. Наступить на травинку, а не то что загадить газон или целый сквер при современной ситуации — все равно что наступить на ногу человеку. Хочешь доставить радость любимой — посади цветы под ее окном. Хочешь порадовать ребятишек новогодней елкой — посади ее у своего дома, ухаживай всю жизнь как за любимым псом и води вокруг нее хороводы в новогоднюю ночь. Признаюсь мне и самому непривычны такие требования. Но как быть? Если мы и впредь будем продолжать рвать и рубить, что на глаза попадет, то к 2000 году для семи миллиардов таких любителей ни цветов, ни елок не хватит. Будут рассказывать о них детям, как нам о динозаврах.

Наконец, спортивные охоте и рыболовство в современных условиях мыслимы только в рамках хорошо налаженных, полностью хозрасчетных хозяйств Как в тире; свалил зайца — из-под земли достань, а поставь нового. Иначе и зайцев постигнет судьба динозавров. Только на сей раз по вине человека.

Новое время — новые правила поведения в отношениях с природой.

“За десять с лишним лет в нашем сознании произошел переворот, — написал недавно в “Литературную газету” один из ее корреспондентов. — Мы стали особенно болезненно переживать… все беды природы, которые прежде казались малозначительным происшествиями”. Этот нравственный переворот в сознании людей — лучший залог того, что в условиях социализма человек одолеет угрозу природе. Рациональное природопользование — вот что становится ныне на повестку дня человечества. И эта книга, в частности, как смог убедиться читатель, познакомившись с ее рассказами, — тоже один из многих, пусть очень скромных, “пунктов” такой “повестки”. Люди вовремя разглядели экологическую опасность. Теперь дело за тем, чтобы выйти победителями в борьбе не с природой, а за природу.