Ничего особенного

Ничего особенного

Володя Злобин

Ничего особенного

Контркультура. По страницам повести гуляет откровенный расизм. Здесь нет шаблонных телевизионных скинхедов и лозунга "Россия для русских". Герои ее, Россию, ненавидят. Вполне возможно, что мнение автора не совпадает с мнениями героев рассказа.

Приятного чтения.

Ничего особенного

Хач визжит как поросенок, и летает голова то вверх, то вниз.

Тюбик вообще-то не злой, он просто всех ненавидит. Мы зовем его Тюбиком, так как в юности он переболел туберкулезом, подцепленным от папаши-сидельца. Его характер — сдвинутая набекрень голова. Вчера он закинул под автомобиль какого-то гопаря, а перед этим вытащил из-под крыльца подъезда забившегося туда котенка. Тюбик старается попасть носком тупого форматного ботинка по хрупкому носу уже беззубого басмача.

Тот прилип к земле, как на шестую молитву. Мы, улица, резная осень, — всего лишь декорации, с претензией на золотую маску. Если первый актер труппы, Тюбик, комедиант и паяц, то

Минус как всегда умничает:

— Аллах пидарас!

Минус тощий, как жердь. Он первый по успеваемости в своем университете. Если его поставить на весы, заставить прижать к туловищу угловатые конечности, похожие на гигантские треугольники, которые учителя используют на уроках геометрии, то красная стрелка под мутным пластиком вряд ли убежит дальше шестидесяти килограмм. Долговязый минус набит костями и знаниями, торчащими из него, как из дырявого мешка. Минусу под двадцать лет.

Пойманными нами иждивенец запищал:

— Ой. Ой! Ой-ой-ой!

Я наиболее чувственная натура в нашем грандиозном трио. Мы гастролируем по городу раза три в неделю.

— Ой!

Что? Отзываться так о моей любимой музыке — это преступление. Молоток в пластиковом пакете то же самое, что и ледоруб под плащом. Я, не помня себя, в яростном берсеркерском забытье, обрушиваю тупую головку орудия на затылок басурманина. Я придаю его черепу полноценную форму. Я скульптур, в котором проснулся Да Винчи: пытаюсь исправить пародию на человека.

Одновременно с ударом очухивается ночь: визжат проносящиеся по дороге машины; фиолетовые краски удавились где-то над крышами пятиэтажек; охранник в аптеке напротив, глядя на нас, философски чешет бородку. Я думаю, он размышляет о дуалистичности бытия.

— Саныч, ты же его убил.

Да, у меня нет, и не было никакой клички, этой маски из пафосной компьютерной стрелялки и игр в террористов. Просто и без апломба на мировую революции. Сашка в училище. Санек — для моих знакомых гопников во дворе. Санечка для матери и, наконец, Саныч для еженедельного уличного террора.

— Саныч, ты ж его грохнул!

Нами хрустит облетающий палисадник. Мы как кости насаженные на ломаные вилки его ветвистых деревьев. Лунная тень бросает на вздымающиеся плечи скрещивающиеся тенеты, вышивает маленькими крестиками наши грудные клетки.

А я ведь только что впервые убил человека. И плевать, что сознание насквозь прошито идеями об избранности, исключительности и, наоборот, ничтожности, изначальной порочности некоторых рас. Всё равно, с гордостью и оглядывающимся назад страхом, на виске бьётся единственная мысль: 'Я убил человека'.

УБИЛ. Я? ЧЕЛОВЕКА!

Я мог начать хвастаться этим с шестнадцати лет. Не так уж поздно. Даже взбалмошный Тюбик — этот сумасшедший парень, с приклеенной на лице улыбкой маньяка, в черном бомбере отливающем смертью, поражен не меньше моего.

— А где Минус?

— Убёг, — шепчет мне на ухо, как любовник, пиплхейтер, — мы в разные стороны прыснули, как из члена, когда поняли, что ты сделал. А я потом на тебя наткнулся, ты что ли ничего не помнишь?

Я помнил. Многое помнил.

Моя первая акция на поприще национального движения произошла в алкогольной юности, от которой меня отделяли два долгих и насыщенных года. Четырнадцатый день рождение я, в компании единомышленников, решил отметить с помпой и размахом: разгромить вагончик с приезжими. Дело было под луною, градусом и в дачном подлеске. Первой жертвой моей неокрепшей национал-социалистической ярости пал уродливый, кособокий... сортир. Я зарядил в него ногой со всего разбегу, будто штурмовал крепостную стену и пытался тараном вышибить ворота.

Какого же было моё удивление, когда массивное конструкция немедленно завались в сторону, а я — эйнхерий четвертого Рейха, верный последователь излома спаренных серебряных молний — ухнул в яму с хачёвским дерьмом. Боги благоволили мне, и скверна не коснулась моего тела. Умереть, захлебнувшись дерьмом чурки, что может быть позорнее для национал-социалиста?Впрочем, наша ярость до вагончика тогда всё-таки дошла.

— Хрусть и пополам. Хрусть и пополам!

Псиной подвывает ветерок. Сумасшедший Тюбик пляшет вокруг меня, салютует мёртвому жёлтому солнцу и умудряется в своём идиотском вальсе отвешивать мне поклон. Я отвешиваю ему пинок. Несильный, шуточный.

— Хрусть и пополам!

Я чувствую, как он завидует мне. Завидует тому, что я первым убил человека. За мешаниной ушлых обезьяньих ужимок, моё естество прокалывают его серые, злые глазки. Позже эту зависть я читал во многих глазах, каким доверил тайну той кривляющейся осенней поры.

***

Пальцы вытягиваются на качающейся доске. Двуглавые мышцы дрожат от напряжения. Двуглавая — значит, крепится к бедренной кости в двух местах. Моя проблема: я всегда думаю не о том. Я, улавливая спиной холод воды в бассейне, раскачиваюсь на доске для прыжков в воду.Толчок. Нет, не тот, что я своротил в юности, а сильное отталкивание от доски. В полете нужно сложиться, как гимнаст, и попытаться дотянуться кончиками пальцев к вытянутым носкам, после распрямиться и без брызг войти в голубую воду, зарешёченную кафельным дном.

Не получается.

Тренер недоволен, для него я не национал-социалист, а подающий надежды молодой спортсмен.

— Санька, ну тяни ты руки к носочкам! Будь как пружина, умей прогнуться и распрямиться. Ты не успеваешь, поэтому в воду шлёпаешься, как мешок с говном.Никто из моих знакомых не знает того, чем я занимаюсь. Спортсмен, национальное достояние, сила тела! Для чего это? Для того, чтобы выиграть на соревнованиях медаль и поднять этим престиж улыбчивого убийцы — страны, которая уничтожает мой народ?

Спорт — отличный выход для энергии и создания образа добропорядочного подростка. Отсутствие вредных привычек, таких как алкоголь и курение, тоже придадут тебе имидж порядочного человека. Это очень пригодится, когда тебя будут судить. А тебя будут судить, если ты не сойдешь с пути революционера.

Как тут не сыграет на руку "дружба" с Авенесом Хачикяном, который сейчас пытается исполнить прыжок с двухметрового трамплина? После он выходит из воды весь в чёрных чешуйках, густые намокшие волосы уродливо облицовывают его плотное тело. Искупавшаяся обезьяна. Он дружелюбно скалится и говорит:

— Саня, вот так надо прыгать!

Я улыбаюсь и хвалю его. В голове роятся мысли о том, что я когда-нибудь отрежу ему дурную башку. Я вновь на трамплине, как смертник иду по раскачивающейся доске. Пираты заставляли прыгать несчастных мореплавателей в море с акулами, а я должен вновь залезть в воду, где только что обмыл свои гениталии и задницу Аванес Хачикян. О, боги, почему я не занялся, как хотел, боксом?Поворачиваюсь к бортику, на цыпочках раскачиваюсь на трамплине и ловлю скачущий пульс. Мощно взлетаю в воздух, складываюсь пополам, как ножницы, пытаясь достать пальцами вытянутые носки, раскрываясь в прямую линию, и с взрывом брызг вхожу в воду.

Прыжки тренируют координацию, ориентацию в пространстве, ловкость и гибкость. В драке пригодится не меньше, чем сила удара. Кроме того, мне кажется, что Авенес написал в воду. Это ещё и изрядно тренирует волю и мужество. Ради национал-социализма надо потерпеть.

Во дворе, в цитадели многоэтажек, я некоторое время сижу с местными хулиганами. Они принимают меня за своего, так как прежде чем я проникся идеей превосходства белой расы, я активно деградировал в их компании. На лицах восемнадцати лет — клеймо ZOG-а. Вовсю курят анашу и её сладкий, въедливый запах гонит к кадыку рвотные спазмы. Дворовые потаскухи, что уже с визгами мерят мои широкие плечи, делают минет сигаретам и ненавязчиво предлагают мне ту же самую услугу. Я неправильный человек, потому что при мысли о том, что мой член окажется в разработанной глотке, запачканной косметикой и расовым предательством с хачами, не испытываю никакого возбуждения. Я больше возбуждаюсь, когда слышу речи Геббельса, чем при виде русской шалавы. Удивительно, но когда осознаёшь всю гадость окружающего тебя мирка, начинаешь ценить свою девственность.

Или это обида?

Мне похуй.

Каждая шалава будет болтаться на фонарном столбе, качаться, как новогодняя игрушка, на ветках деревьев. Они будут удушены качелями с гремучими цепями. Посланы в поля копать картошку. Их пригодные органы, которые еще могут понадобиться, послужат спасением нормальным людям. Мы вырежем их без всякой анестезии. В любом случае, номинальная причастность этого биомусора к белой расе не спасет их от заслуженной и справедливой кары.

Почему же я до сих пор варюсь в этой компании? Если хочешь победить жажду, приходится пить из всех стаканов.

Гопники — это отличная маскировка и канал для добычи информации. Сколько раз я сливал нужным людям важную информацию о новых машинах оккупантов, их месте жительства и маршрутах передвижения! Кроме того, от любой шпаны всегда тянутся ниточки к более крупным бандитам, у которых можно купить огнестрельное оружие.

Вопрос всего-то в пятнадцать тысяч рублей.

Почему мы с ребятами до сих пор не накопили эти деньги?

Даже не знаю.

***

По телевизору говорят, что мы забыли о том, за что воевали наши деды. Это не вся правда. Мы не забыли, нам противно осознавать, что наши деды воевали за то, что получилось сейчас. А ещё говорят, что вся юношеская бравада в нас от плохого воспитания, экономических проблем лихих девяностых, неудовлетворенности и желания выделиться из толпы сверстников. Мол, выделываемся ради баб.

Так вот, в чём я согласен с Набоковым, так в том, что нужно перевешать всех последователей австрийского шаманизма, этих проклятых адептов Фрейда. 'Все есть секс' — правило и мошна для животных.

Мы действительно обижены. Мы злы и непримиримы. Революционеры по сути, по крови рабы. Ведь почти все мы потомки обычных русских людей, затравленных людоедскими законами и холопством. Империи строятся на крови, а управляются силой, что рождает народное противодействие. Тюбик, Минус и я именно такие гирьки на весах колеблющегося порядка. Чем сильнее сожмёте пружину, тем мощнее она распрямится.

Тюбик раздолбай и шизофреник. Его заветная мечта убить всех людей, так как мир с каждым днем все больше напоминает свинарник с нескончаемым потоком помоев из СМИ. Он дрочит на Пол Пота, Эржебет Батори, Карла Панцрама и даже гений Адольфа Гитлера с каждым днем меркнет в его серых глазах — слишком гуманен был. В чём причина огульной и тотальной ненависти? Ненависть это самый эффективный способ заявить о себе. Пиплхейтерство — реакция слабых. Наверняка Герострат думал также.Если случится национальная революция, то таких людей, как Тюбик, следует немедленно расстрелять. Гидра революции пожирает своих сыновей. Они будут бунтарями и несогласными при любой системе, пусть даже вся планета окажется населена голубоглазыми Евами Браунами, где как козлики будет скакать выводок Шикльгруберов.

Отец Тюбика сгорел в тюрьме, успев между ходками заразить парня туберкулезом. Мать его недавно умерла. Тюбик любил отвечать на этот вопрос следующим образом, пародируя первую фразу известной книги:

— Я не помню, когда мамка умерла. То ли месяц, то ли два назад.Если бы Тюбик в своё время не свелся с алко-скинами, то мутировал бы в уголовную урку, распальцованную и живущую по понятиям, да молился бы на какую-нибудь уголовную шишку, типа Деда Хасана.

С Минусом же иная ситуация. Он идейный национал-социалист, то есть пришёл к учению, читая работы Мигеля Серрано, Геббельса, Гитлера, Юлиуса Эволы. В нём что-то надломилось, когда он посмотрел фильм 'Das boot' про германских подводников во Второй Мировой. Перед ним распахнулся другой мир: мир чести, верности и бессмысленного подвига. Одиночества, бесконечной жертвенности светлых и чистых людей. Этими качествами потомки победителей всегда наделяют проигравших. Но как же это контрастировало с ублюдочной российской действительностью! Нацизм глубоко пустил корни в благословенные для него девяностые!

Минус обеспечен, снабжает нас деньгами, учится в университете, носит очки. У него полноценная семья, маленькая сестричка и гора железной арматуры, наваленной под кроватью. Он красив собой, умён и психически здоров, а главное не испытывает какой-то крайней ненависти, как я с Тюбиком.

Видимо, не правы Корчаки, Макаренки и прочие Занковы, утверждающие, что национал-социализм это прибежище для отчаявшихся психопатов, а достойного человека можно воспитать из любой социальной среды. Среди нас полно образованных, умных людей, которые не хотят мириться с действительностью.

Что касается меня, то я нечто среднее между Тюбиком и Минусом. Если они полярность одной и той же идеи, то я её экватор. Во мне собраны семейная трагедия Тюбика — я половинчатый ребенок, но вобраны и деньги Минуса — не бедствую. Во мне равно смешиваются любовь и ненависть. Я не так умен, как Минус, но храбрее него и никогда не утону в болоте обывательства. Вместе с тем, я не сгорю от ненависти дотла, как наш штатный сумасшедший.

Геометрическая золотая середина, на зависть Геронам, Эвклидам и Пифагорам.

Об этом я думаю, пока мы с камерадами насаживаем на ножи местного наркоторговца. Снабжал ядом ближайшую школу. Мы не согласны с формулой: 'Героин за год очистил мой район'. Если он что и очистил, так карманы обывателей и наполнил золотом сундуки цыганских баронов. А карманы и сундуки должны очищать исключительно мы.

Втыкается нож легко, кажется, что не больше, чем на два пальца. От каждого повреждения жертва дергается, как от удара током. Как зовут этого корчащегося под ударами недочеловека? Что за имя таится за смуглой разьетой ряхой?

Мне нет до этого дела.

История запоминает первооткрывателей и убийц.

***

Кто-то любит коктейль 'Секс на пляже'. Кто-то 'Сосни, лизни и откуси'. Нам чужды капиталистические изобретения загнивающего Запада, кроме одного коктейля финских героев — 'Коктейля для Молотова'. Настоящий национал-социалист любит только этот напиток. Ну, ещё медовуху.

Подобранная бутылка. Бензин, отлитый или купленный. Обязательно в канистре, так как вещество летуче. Смешать с ацетоном или растворителем. Можно растворить немного пенопласта. Пламя будет жарче и его труднее потушить. Перелить в бутылку, к горлышку примотать тряпку. Поджечь и запустить.

Всё это можно сделать с нуля в течение одного дня. Представляешь, ты, мой друг обыватель: наглый начальник, местный бандит, перед которым ты склоняешь голову, продажный мент, гопники, притон с шалавами двумя этажами ниже, всё то, против чего в душе ты бунтуешь, но опускаешь руки, может сгореть к чертям уже к вечеру?

Представляешь, унижение, страх, зависть, боязнь — сгорит бесследно через час-полтора после того, как ты об этом подумал?

Машина, квартира, магазин — всё дотла сгорит!

Подумай... как следует подумай: всего-то полтора часа.

Помню, как-то Минус с Тюбиком без меня спалили торговый павильон нерусей. Наутро вокруг него бегали плачущие чёрные владельцы, попеременно то возносящие руки к небу, то плюхающиеся на колени. Тюбик так хохотал, что прошедшая мимо женщина поинтересовалась, не может ли чем помочь.Аллах же пидорас, своим не помогает.

Почти никаких затрат, но как же полнится кровь эндорфинами, а жизнь смыслом! Если ты ещё здесь, обыватель, подумай о моём предложении. Может оно того стоит? Отомстить обидчикам ты можешь прямо сейчас. Главное не пропахни бензином, а там дело в шляпе.

Сейчас мы выходим на тропу войны. Худой и высоченный Минус, нескладная мишень для внимания гопников. Как же удивляются уличные шакалы, когда вместо того, чтобы отдать им деньги, беззащитный Минус бросается на них с ножом. Смех, да и только.

Не смотря на то, что Минус получает высшее образование, университетская бессмысленность пока ещё не пожрала его. Можно сказать, что престижная профессия, стабильная зарплата, жена и дети — лучший национализм. Основа обеспеченного общества. Хорошо, пусть так! Только и народа тогда не будет интересовать ничего кроме собственного брюха. Люди не могут понять, что государство предало вас, поставив высшую цель — экономическое благополучие над благополучием нации. Вы и нас не понимаете, не то, что государство. Нас не устраивает вся система в принципе, а не некоторые отдельные её элементы. Мы не такие люди, что удовлетворимся собственным покоем, когда по миру шествуют марши копрофилов и гомосексуалистов.

Печально, что жизнь, пусть даже сытого обывателя, может стать важней жизни революционера.

В моих глазах муть.

В глазах Тюбика орел и змея.

Нам нужен весь мир! Каждая Суассонская чаша!

Мы слепы или не видим окружающих из-за того, что наша цель пылает плазменным светом?

Я медленно схожу с ума. Возможно, в этом виновато то, что в детстве я ударился головой о батарею. Возможно то, что я вторично уебался о национал-социализм. Просто невозможно оставаться нормальным, когда совершаешь то, что делаем мы. Невозможно быть нормальным, когда ненавидишь цивилизацию. И норма — это придумка массы. Если ты нормальный, то ты один из них.

Я предпочту оказаться дураком в стране сумасшедших.

Отделение милиции окутано шарфом мрака. Ткань, повязанная на горле смертельно больного человека. Единственный способ лечения — лоботомия.

Я миную забор из вздыбленных прутьев. На ходу поджигаю смесь: в ночи вспыхивает пылающее око Мордора. Одновременно разбивается стекло — это Тюбик швырнул заранее приготовленный кирпич. Теперь греческий огонь выжжет не только подоконник с крестовиной рамы, а заполыхает весь кабинет. Оплавится оргтехника, сгорит документация. Какая оперативная комнатка станет недоступна для работы рабсилы. Едкий и гадкий дым пропитает здание с диалогами сотрудников на ближайшую неделю.Огненный снаряд залетает внутрь. Разбивается и подмигивает нам оранжевым маревом. Мы с Тюбиком бежим, отталкиваясь задниками кроссовок от асфальта. Минус остается снимать занимающееся пожарище. Совершить акцию и широко не осветить её — это сделать практически бесполезную работу. Ты не потешишь ничего, кроме своего честолюбия.

Желательно заслать свидетельство своей человеконенависти в осиный улей какой-нибудь либеральной газетенки. Например, 'Фонтанки'. Чем больше нас осуждают, тем больше к нам приходит. В России полно обиженных людей, которые ненавидят всё вокруг себя. По-большему счёту им плевать, каким образом мстить обществу, где они не смогли утвердиться. Им не хватает компании, которую мы с радостью предоставляем.

Слышишь? Приходи к нам, будет весело.

***

Автобус трясёт на ямах, но я не заказывал этого аттракциона. На стекле наклеен небольшой плакат про ВОВ. Помнить об этом в автобусе крайне необходимо. Так не думает здоровенный гоп, высунувший от удовольствия язык, и заклеивающий плакат самопальным объявлением о сдаче внаём квартиры.

Пассажиры косятся, но никто ничего не говорит.

Я безучастно смотрю, как плотная бумага окончательно закрывает мужественное лицо воина-освободителя. Любой воин бессилен, если за ним молчит его народ. Российский народ открывает свою пасть только на девятомай. Впрочем, раз пассажиры молчат, скажу я.Ненавижу ветеранов. Обрывки туалетной бумаги, которой можно подтереть задницу. Долг каждого мужчины защищать свое Отечество, какое бы оно ни было, так почему делать из их поступка какой-то сверхчеловеческий подвиг?

Зачем с обязательным обожанием нужно относиться к этим упырям, что подохли за счастье Кагановича? Это же мазохизм! Ветеран годен только на то, чтобы вытереть об него ноги. Бесполезные куски мяса в кольчужной броне из медалек-побрякушек. Каждый год, когда май переворачивает свою шестерку, и толпы живых мертвецов выползают погреется на солнышке у Мавзолея, моя мечта, чтобы по брусчатке Красной Площади прошагали штурмовики.

Хочу, чтобы лаяли овчарки, рвущие дряхлые ляжки плачущих ветеранов. Хочу, чтобы в небе сквозила двойная молния. Хочу, чтобы автоматы очередями отплатили старым носатым насильникам. Я бы украсил купола храма Василия Блаженного танцующими на ветру висельниками с табличками: 'Вытиран'. Я бы выпустил копаться в их останках свиней, в которых нынче превратились потомки 'освободителей'.

Да, всё так, если не хуже!

Быть может, я пишу эти строки, лёжа на диване, вкушая шоколадку и запивая ее чаем. В доме тепло, полно еды и я иногда почесываю себе пах.

Я смеюсь. Я знаю, как большинство читателей, что это прочтёт, проклянёт меня и моих предков. Пообещают вспороть мне живот. Некоторые уже бросили читать. Жалеют, что меня не сожрал (в отличие от их дедов) Сталин. Сейчас, на этом слоге, на этой букве, вы ненавидите меня жгучей, быстро воспламенившейся ненавистью.

А у меня рот перемазан в шоколаде и я с удовольствием слизываю чёрные, вкусные потеки с губ. Возможно, вы вырежете эту цитату и скажете: "Насосал у Гитлера?".

Тем лучше.

А на самом деле всё очень просто.

Я только что доказал, что вы в моей власти. Я легко, падким соединением букв, вызвал во многих из вас такой гнев, такую ненависть и негодование, что эту злобу трудно описать словами. Можно сравнить с неожиданно проснувшимся вулканом. Развёл вас, как шлюху, на эмоции. Вылил ушат дерьма, примитивно и в духе пачкателя заборов. А вы взывали, забили ножками, заголосили, когда лучшая реакция — не обратить на это внимания.

Вас, оказывается, очень просто использовать. Это даже неинтересно. Наверное, я не один такой хитрый, и кто-нибудь пользуется вашей любовью к ветеранам так же, как я пользуюсь вашей ненавистью ко мне? И тогда чего, слепые котята, стоит ваша любовь, не рожденная внутри, а искусственной инъекцией введенная в ваши тела? Это уровень инстинкта, примат животного. Моя же ненависть к вам исходит из самого сердца.

Тем не менее, я, в отличие от вас, всегда готов защитить юродивого.

Я отдираю объявление гопника и демонстративно превращаю папиросную бумажку в липкий комок. В глазах расклейщика вспыхивает и тлеет вопрос, который он немедленно изрыгает гнилым ртом. Удушливо запахло сигаретами. Обыватели смотрят в сторонку, но внимательно слушают.

— И чё, это, ты зачем сделал, на?

Мой голос почти срывается на крик, чтобы все, от мало до велика обратили внимание на происходящее:

— Так ты же наклеил объявление на... Великую! Отечественную! Войну!

Вот так и сказал, чтоб мне провалиться!

Под бурю народного возмущения, гопник неуверенно спрашивает:

— Эээ, и чё?

— Как что? Это же Великая! Отечественная! Война!

Потомки готовы наложить три дымящиеся кучи на эти слова. Впрочем, масса уже пришла в движение, осталось дать ей финальный эмоциональный пинок:

— Фашист! — обвиняю я опешившее тело, — за что воевали наши деды??? Сталина на тебя нет!

Выйдя на остановке, я с удовольствием наблюдал, как к гопнику подвинулись здоровые мужики, а бабки подняли такой галдеж, что кондуктор в панике закрыл уши руками и со злобой смотрел на меня, смеющегося, через мутное стекло уезжающей труповозки.Что и требовалось доказать.

***

Мне плохо, голова лопается как спелый арбуз.

Брежу.

Выебанная ночь стонет за углом. На плитке мостовой распят пьяница. Бутыль водки 'Новая Русь' лежит на боку. На виселичной петле горлышка застыла прозрачная капля. И все стонет, стекает, положено, подвешено. Едва слышно, как вдалеке грохочет нелегальная стройка, вгоняющая в язву города эрегированные фаллосы свай.

Я готов насмерть зализать пафосом ночь, в которой мы идём убивать.

Уродливая, изнасилованная машинами ночь. Я могу описать её так, чтобы незамедлительно напрягся член. Но мне хочется, чтобы вы все блевали, кривились, сжимали кулаки и срыгивали, как потревоженные свиньи. Ненавидели меня, такого непохожего, гадкого, чужого и властного над вашими жизнями.

Ведь вы, как и я, идёте поздно по улице. Вся разница в том, что вы бредёте с работы, а мы с парнями как раз на неё.

В канализацию стекает слизь, которую длинными языками не успевают слизывать дворники. Серые, тупые, бесформенные тучи насилуют в небе молодую луну. Воют машины, в воздухе что-то кипит, надувается и лопается как чирий.

Тюбик радуется:

— Какая чудесная ночь!

На углу уселась сидящая на игле шлюха. От неё берет начало новый ручеек. Он, с шумом брандспойта, бежит по асфальту и соскальзывает с бордюра, примешиваясь к слизи. Канализация, не насытившись, жадно пьёт волшебный нектар. Слышатся стоны кишечника, и прокуренная, растянутая членами глотка, протяжно булькает:

— Блеать!

Блевать!

Сегодня я хочу, чтобы город задохнулся в блевотине.

Пронырливой стаей пронеслись бродячие псы. Ободранные морды, ошпаренные бока. Шлюха уползает в сторону, оставляя за собой часть своих мозгов — жидкую кучу дерьма. Я вижу, как въедливо-коричневым запачканы ее белые трусы.

Тюбик с визгом отыскивает длинную палку, обмакивает ее конец в жидкий кал и скрывается за углом. Позже он с хохотом рассказывал, как тыкал палкой в рожу прохожим и пачкал им одежду. А овцы испуганно вздымали руки и что-то блеяли.

Не перевариваемая отрыжка. Отбросы.

Ненавижу?

Быть может.

Какие мысли скачут под большим черепом Минуса? Мне кажется, там поместилась целая вселенная, где каждой области человеческого знания заботливо приготовлена полочка: филология, чуть справа история, в самом низу, ближе к мозжечку — психология, этнология, социология с аккуратно запакованным Огюстом Контом. Мировая классика попала в мозг фашиствующего гения через его длинный язык: заглатывал всё, до чего дотягивалась рука. Энциклопедия по взрывчатке и оружию втиснуты в мозг Минуса через уши: об этом мы с камерадами знаем лучше. Но главное, что мозг Минуса поражен метастазами нацизма.

Это неизлечимо

Метастазы в голове заставляют нас хвататься за оружие пролетариата. Это я про газовые баллончики, которые покупал с такой ехидной улыбкой, что будь на месте продавца, ни в жизнь бы не продал перичный газ такому молодому бандиту.

Идея — это очень хорошее прикрытия для убийства, воровства и насилия. Дай мобилу на дело революции! На по щам, интернациональная крыса! Сука, гони бабло, а то RaHoWa никогда не наступит! Любую гадость можно облечь в меха священной идеи. Наверное, даже гопники живут по своим никчемным субкультурным понятиям из-за того, что не нужно заморачиваться, и искать оправдания своим действиям.

Идея и всё тут, хоть обосрись.

Под курткой новый молоток в целлофановом презервативе. У Минуса травматический пистолет, у Тюбика идиотское выражение лица и нож. Не все же зады в интернетах протирать, пора и революцию делать!

Впереди двигается инородное тело. Это издалека видишь, чуешь чужеродную ауру. Веет враждебной кровью, крылья носа рвёт звериный запах подзаборного волчка. На голове у оккупанта высокая, не по погоде, меховая шапка. Наверное, одел для того, чтобы покрасоваться перед побежденным и не сопротивляющимся народом.

Минус, по команде Тюбика, окольными тропами спешит во тьму. Если жертва вырвется и побежит вперёд, то долговязый расстреляет её в упор из травмата. Заодно и посмотрит, есть ли кругом нежелательные свидетели. Пока везде беспроглядная, библейская тишина, разве что едва слышно невидимую стройку.

Я вытащил молоток из пакета. Как только мы подошли к чурке, я резким рубящим ударом, с широким замахом молотобойца, вогнал молоток ему прямо по шапке.

Вдалеке по-прежнему ухала стройка.

Шапка осела вместе с шеей куда-то в плечи, покрытые дубленкой. Как дом с неправильно поставленной опалубкой. Хач медленно повернулся и уставился сначала на нож в руках улыбающегося Тюбика, затем на мой молоток, воздетый в позе рабочего из известной скульптуры. С секунду длилось молчание. Чурка вращал глазами по кругу, будто лототрон. Я, испытывая весёлую неловкость, поглядывая на молоток в руке, машинально сказал:

— Извините, пожалуйста.

Мы валялись со смеху не меьше пяти минут. Тюбик от хохота катался по умершей листве, давя погрызенную эрозией медь. Я чуть не обмочил себе штаны и вынужден был в конвульсиях криво опорожниться прямо на кривое деревце. Пока подошедший Минус, всё-таки подстреливший чурку, не увёл нас с места преступления.

***

Я всегда радуюсь первому снегу: снежные хлопья скрывают грязь и говно от беглого взгляда. Наша команда зимой редко акционируют, уделяя внимание саморазвитию и интернету. Разговоры стали реже, витамины колючей, а в спешащих прохожих не успеваешь различить унтера.

Правые команды выпустили новые человеконенавистнические альбомы. Идеологи составили статьи, захлебывающиеся от ненависти. В клозете интернета плавает видеобращение, где худой парень в маске обещает всех убить и остаться одному. Веганы спорят с мясоедами. Остатки исламонацистов онанируют на грозный Кавказ. Маститый писатель выпускает очередную нетленку, где тайное и сплоченное Сопротивление побеждает Систему. Во множестве статей говорится, что в моих жилах течет кровь венедов и викингов. Мои предки-ушкуйники плавали грабить Сарай, а совсем древние пращуры брали толерантный Константинополь. Я славянин, а не русский!

На деле в моих жилах течет кровь обычных русских людей. Я уверен, что такие же эритроциты бегают по голубым венам разных интернет-викингов. Как не парадоксально это признавать, но самые героические из известных мне предков — это те, кто погиб во время Второй Гражданской войны или те, кто прошел её до конца. Увы, ни про каких викингов я не в курсе. От викинга во мне то, что я однажды ограбил палатку, где торговали расфасованными трусами, да в юности напивался до потери памяти. Но, быть может, мы сами творим себе своих предков? Кто или что мешает мне верить в то, что Эрик Рыжий мой прямой пра-пра-прадед? Главное, окунаясь в прошлое, не забывать творить будущее.

За окном беснуется ветер, бросающий ледяную крупу в рыло спешащим обывателям.

Это все активизируется зимой. Уверен, из-за того, что зима в России такая длинная, в этот вынужденный период затишья, и формируется идея избранности НС и ненависть к собственному народу. В схожих условиях развивается тюремная феня — замкнутое пространство и бездействие формирует своеобразную субкультуру, которая недоступна для логического понимания стороннего человека.Если бы явью оказались одна десятая всех воспетых и описанных в песнях и книгах взрывов, то РФ давно бы развалилась.

По скайпу Минус и остальные ребята, к которым я питаю мало доверия, говорят, что я испытываю пораженческие настроения. Но я всего лишь пытаюсь мыслить здраво, без этого эйнхерийского пафоса. Подключившийся в конференцию Тюбик советует мне завести девушку или помастурбировать.Это не лишено смысла, хотя второе занятие нынче выглядит весьма проблематичным. В интернете одна межрасовая порнуха, белому революционеру и подрочить-то не на что! Не будешь же расслабляться, глядя на бабу, мучающуюся под ниггерским елдаком? Противно.

Неожиданно просыпается ненависть. Ненависть на себя, на соратников, на мир. Я готов залить сконцентрированной злобой, едкой, как муравьиная кислота, каждый квадратный миллиметр вселенной. Я даже готов набить морду моему тренеру, заставляющему повторять осточертевшие прыжки с вышки и наконец-то отпилить голову Хачикяну.

Почему я ненавижу все? Если можно было бы подвести под мою ненависть логическое обоснование, то я бы ответил примерно следующее: 'Потому что я ненавижу вас, свиньи!'.Моя золотая мечта, чтобы прилетел волшебник на голубом вертолете. Тогда я бы избил этого старого мудака, загрузил вертолет напалмом и на всех парах рванул бы к Кремлю.

Почему всё так хреново?

Не бесполезны ли наши усилия?

***

Ответ может дать только действие.

На совместной прогулке по заснеженному леску, где мы наполнялись кровоточащей светом энергией, а заодно собрали оставленный обывателями мусор, был принят план действий. Он заключался в том, что пока ничего не нужно предпринимать, а только тренироваться.Тюбик злится. В нас с Минусом просыпался обывательский крестьянский дух, от безделья всегда торжествующий зимой.

Внутри опустошение, как будто невидимый жид выпил естество через соломинку привычки. Курить, пить, сидеть 'Вконтакте', даже убивать — плохо, когда включено в методическую систему. Надо почаще перетрясать себя, как погремушку. Иначе подстроишься под обстоятельства, станешь бегать по кругу, пусть даже твоя цель — этот круг разорвать. Надо греметь, как кастаньеты и жалить как пчела.Поэтому в автобусе я всегда выхожу не через ту дверь, в которую вошёл. Иногда кладу в компот ложку сахара, а иногда две. И я давно избавился от молотка, окрепшая рука должна привыкнуть к другим вещам.

Тюбик и я сидим у меня дома. Клавиатура занята троллингом. Сколько помоев вылили на Рашку и русский народ! Ведь благодаря этим упырям мы можем спокойно сидеть в тепле квартиры, пользоваться интернетом и пить дешевый квас с медовухой. Стоит в интернетах написать: 'Ветераны должны быть повешены как преступники!' и поднимается такое возмущение, такой крик, что сразу становится понятным, как кремлевским свиньям удаётся легко управлять покорной российской ордой.

Это даже не смешно — страшно.

Хотя я давно не весел, стянут в путы сомнения. Спрашиваю у Тюбика:

— Знаешь, я всегда задавался одним вопросом. Почему, когда множество сайтов и форумов пестрит рецептами изготовления бомб, взрывчатых веществ, кисы... почему реальных взрывов единицы? Причем, чуть ли не ежедневно, вокруг рецептов по производству взрывчатки идут споры, люди массово благодарят выложивших рецепты, обещают использовать полученные знания, но больше — ничего? Почему на форуме, посвящённом изготовлению взрывчатки, зарегистрирована пара сотен пользователей, но взрываются только мусорные урны? Герои прошедших подрывов посажены. Почему так? Выходит, многие, кто причисляет себя к национал-социализму это лжецы и позеры? На основании одного только этого наблюдения можно заключить, что девяносто процентов наших радикалов это балласт. Причём самая хреновая разновидность балласта — дерьмо.

Тюбик посмотрел на меня без всякой удали и хмуро произнес:

— А разве мы сами не такие?

Ответить 'да' было бы слишком печально, поэтому я промолчал. Жаль, Минус готовится к сессии, иначе бы четко всё определил. А он всегда мог найти нужные слова, чтобы вдохнуть в меня веру. Слишком много фраз, начинающихся на 'А'. Это опасный симптом. Я спросил:

— А (черт!) ты никогда не задумывался, почему такой популярностью пользуются литературные произведения или фильмы на расовую тематику, где главные действующие лица — это тайная и секретная организация, а главный герой могучий и бесстрашный боец, каждый вечер попирающий систему?

Тюбик по-прежнему молчал. Сумасшествие ушло, как не бывало. На кровати сидела обесточенная кукла человека. Безрадостный манекен, оживленный идеей, в которую он, похоже, сам до конца так и не поверил. Видеть весёлого и крикливого Тюбика в охватившем его унынии было настолько непривычно, что я потупился и сбивчиво произнёс:

— Потому что никто не хочет считать себя дерьмом. Все хотят верить в победу. Иметь надежду. Вся хотят причислять себя к невидимому и масштабному сопротивлению, когда на деле существуют малочисленные группы разрозненных подростков. Мы похоже на комаров, пытающихся насмерть закусать слона.

— И что? — спросил Тюбик, и я вижу сталь в глазах, — что из этого? Наша борьба лишена здравого смысла по определению. Мы мстим. Мстим!

— А тот, кому мы мстим, — спросил я горько, — хотя бы знает о нашем существовании?Мы сидели и молчали. Даже визг патриотов в интернете больше не веселил нас.

— Что мы сделали? Одно убийство, несколько раз прыгали на унтеров, наносили им тяжёлые увечья. Подожгли кабинет ментовки. Занимались уличным террором. За это время жиды успешно подтолкнули наш род к краю пропасти ещё на пару шагов. Реальных группировок, которые делают серьезные дела по пальцам перечесть. Великие герои взяты в плен. Почему мы окупаем своё бездействие видимостью деятельности? Я более чем уверен, что обыватель, по молодости пришедший к НС и убивший человека, до конца своей жизни считает, что его долг по спасению расы выполнен.

На сей раз Тюбик ответил очень серьёзно. В последствие такой тон я от него услышал всего один раз:

— А кто или что мешает нам делать серьезные дела?

— Ничего.

— Значит дело за нами, а не за другими.

В тот вечер, наплевав на все убеждения, мы с Тюбиком перепились медовухой. Ограбили на улице какого-то пьяницу, а потом бегали и кричали, что алкоголь губит русский народ. Я блевал в кустах, вскидывая руку, и орал что-то про славу противной мне России.

Давала о себе знать боновская юность.

Лучше нам не стало. Хотя я, испытывающий внутренний голод и пустоту, не раз верещал, силясь что-то доказать или оправдаться:

— В пизду sXe, я ошибался!

***

Путём научного эксперимента установлено, что уличная витрина с заспиртованным в ней пивным плакатом имеет три формации. Первую, когда от знакомства с берцами она оседает водопадом острых осколков, способных пропороть ногу. Вторую, когда от удара в двустороннюю витрину распахивается дверца противоположной стороны. Третью, когда прочный пластик отдаётся в ноге гудящей болью.

У нас с парнями сегодня разгрузочный день: мы мчимся по улицам и устраиваем дебош. Позади курятся, как вулканы, мусорные баки, перхая чёрным, вонючим дымом. Рекламные стенды разбиты нашими мощными ударами. Плакаты, призывающие пить пиво, сожжены или порваны. На встречу попалась жирная мамаша с сыном, который глядит во все глаза на то, как мы сжигаем огромный плакат с какой-то сионисткой отравой.

— Что же вы делаете???

Эта свиноматка орёт, как бесхребетная корова. Пулемёт по производству рабов. Пуля из такого летит лет сорок, потом разлагается. И всё это время харкает, срёт, сопливет. Вот она, живородящая мусорка.Минус поправляет на носу очки и куртуазно отвечает:

— Не бойтесь, вашему сынишке алкоголя хватит.

Степными койотами подвывают сигнализации. Тонированным джипам не понравилось, что их дорогую обувь познакомили с острым маникюром стальных лезвий.

Проткнуть колесо очень просто. Главное бить по шине сбоку, а не сверху. Тогда она изойдёт атмосферами с кончающим стоном. Мы выбираем только дорогие машины, которые по улицам всегда прут напролом, не пропускают пешеходов и, вообще, размерами компенсируют малый член владельца. Как можно вложить в хромированный гроб на колесах тысячи долларов и прилюдно хвастаться этим? Нормальный человек выберет скромную, удобную и комфортную машину без излишеств. Ущербные люди всегда предпочтут понт здравому смыслу.

Обыватель, если ты всё ещё это читаешь, то я снова обращаюсь к тебе. Представляешь, как легко наказать обидчика, подрезавшего тебя на дороге? Возьми нож и проткни шины дорогой 'Альфа Ромео'. Ведь ты этого хочешь. Хочешь! Не меньше, чем соседку-блондинку! Вернее, в первую очередь ты хочешь себе такую же машину, а во вторую — уже отомстить тем, у кого она есть, поскольку у тебя, мой серый дружок, она вряд ли когда-нибудь появится.

Это простейший способ доставить неприятности богачу или милиционеру. Депутату единоросу. Прокурору и судье. А кто ещё может позволить себе автомобиль, который на официальную зарплату он смог бы купить только к годовище бриллиантовой свадьбы? Вот как они ценят твои проблемы! Так почему ты должен ценить их хамство?

Открой глаза! Отомсти за обиды и еще не нанесенные оскорбления. Почему ты должен быть молчаливой овцой, для крика которой милостиво выделили загон интернета? А!? Что тебе мешает сражаться? Что? Времени нужно меньше минуты. Только, прежде чем протыкать шины, убедись, что за тонированными окнами не скрывается владелец с хмурыми друзьями.

Тюбик так однажды опростоволосился. Его били гуртом три бычьих шеи и их хозяин, какой-то худющий, горбоносый, индюшачий еврей. Сейчас Тюбик с радостью закрашивает черной краской блатные белые номера. Завтра владельцев крутых иномарок будет останавливать ГАИ или они проведут утро, оттирая ацетоном загаженные номерные знаки.

Мстить системе, заставлять ее заходится, как пес в паршах, ненавистью, доводить до точки кипения, за которой произойдёт социальный взрыв, бывает очень просто.И весело.

В сразу трёх больших супермаркетах мы, незаметно разделившись, разбиваем несколько медицинских градусников. Завтра эти заведения не будут работать. Нарушится размеренная жизнь нескольких тысяч людей. Горожане пойдут в маленькие магазинчики, которые душат громадные супергиганты. Воротилы торгового бизнеса понесут небольшие убытки.Беспризорник, которого мы подманили за сто рублей, согласился позвонить с телефона-автомата и сообщить о бомбе, заложенной в глянцевом кинотеатре. Как награду сулим пареньку ещё сотку. Мы не против кино, но против того многобюджетного дерьма, что столовыми ложками пичкают зрителей с экрана. Литровыми банками этот гнусный понос продают на ДВД. Словом, когда-нибудь мы доберёмся и до насквозь либеральных СМИ. Без их поддержки или дискредитации никакая революция невозможна.

Парень с радостью хватает мятую бумажку и проделывает всё, как надо. Разумеется, второй стольник мы ему не отдаём. Зачем спонсировать наркомана?

Анонимным звонком подняты все городские спецслужбы. Центр гудит, как разгромленная гук-общага. Людей эвакуируют с любовного киносеанса, где красавец-негр не успел обрюхатить миловидную брюнетку. На воздух спускаются многие тысячи государственных рублей. И всё это за какую-то сотку данную беспризорнику.

Как это просто!

Но ты не делаешь даже этого.

***

А что делали мы, кроме этих детских шалостей?

Для начала мы решили обзавестись огнестрелом. Молоток и ножи — это легко и удобно, но для тех, кто называет себя террористами или революционерами несерьезно. Лучший способ добычи денег — это ограбление школоты. Во-первых, ты совершаешь богоугодное дело, учишь уму-разуму оболваненных потребительским дурманом малолеток. Во-вторых, это крайне безопасный способ, если грабить малышей третьего-пятого классов. И, наконец, зачем десятилетнему упырю многофункциональный органайзер за двенадцать тысяч, если он использует его только для того, чтобы покрасоваться перед друзьями, послушать музыку, да поиграть в игры?

Наша раса рано или поздно исчезнет — это, при политике, проводимой странами-гегемонами, очевидно. Соответственно, всякий, кто не тратит свои 'лишние' деньги на сопротивление и борьбу, а вкладывает их во всякие имущественные вибраторы, типа роскошной машины или дорогой квартиры, должен в первую очередь жертвовать на борьбу с системой.

Если обывателю такая логика покажется дикой и непонятной, то вот разным националистам, легальным национал-социалистам и прочим людям, близким к идее, трата финансовых средств рада удовлетворения собственных потребностей, а не для потребностей движения — непростительна.

Наш продразверсточный отряд с две недели ошивался возле разных пустырей, которые очень любят примыкать к школам. Мы высматривали богатеньких школьников, которые несут в руках целое состояние. Многие из них были нерусскими и обещали, что их папа нас изнасилует. Русские мальчишки такого не говорили, и во мне зародилась надежда, что наш народ ещё не до конца деградировал. План действий прост. Без всяких разговоров подходишь к малолетнему Рокфеллеру, выхватываешь из его лап дорогую технику, замахиваешься рукой, от чего тот сжимается в комок и быстро уходишь.

Всё проще пареной репы. Риска почти никакого. Выбрасывай сим-карту, закрывай лицо, да больше не появляйся в окрестностях. Барыги расхватали дорогие коммуникаторы как горячие пирожки. Таким образом наша ячейка обзавелась за очень короткий срок небольшой суммой денег. Через моих знакомых гопников мы вышли на бандитов, у которых был куплен пистолет Макаров с патронами. На оставшиеся деньги была снята однокомнатная квартира на окраине города, где орды приезжих и легионы спившихся коренных надежно укрыли наши дела от пристальных взглядов ментов.

Мы, хоть и не походили на пенсионеров-огородников, купили несколько мешков древесного угля, калийных и других фосфорных удобрений, а также сухого горючего. Ацетона, бензина и прочих полезных жидкостей. А ещё алюминия! Минус подрядился изготовить, путём перегона, взрывчатые вещества.

Пистолет опробовали в лесу: стреляли по стеклянным мишеням — бутылкам, которых в наше время под деревьями больше, чем грибов. Отдача от пистолета была, к моему удивлению, неслабой. Имея лишь теоретический опыт знакомства с оружием, я неправильным хватом взялся за пистолет и при отдаче затвор рассек мне кожу до мяса, между большим и указательным пальцем. Но оружие, всё-таки, было доверено мне, так как Тюбик был слишком сумасшедшим для подобных инсинуаций и перестрелял бы прохожих, а Минус уже имел опробованную в деле газовую штуковину.

После чего мы решили лечь на дно. Я возобновил походы в бассейн, где улыбался и здоровался с Хачикяном и пытался исполнить осточертевший прыжок. Тренер уже махнул на меня рукой и не ждал, что я смогу улучшить свою технику. Когда я шёл по раскачивающейся доске, то все мои внутренности от непонятного страха спекались и перемешивались, так что виноградинки альвеол торчали где-то в желудке. Хотя ничего серьёзного ячейка не совершила, но внутри неё носился тлетворный дух несовершенного преступления. Под боком (точнее у меня под рукой) находилось вполне реальное средство убийства, а также способ получить длительный срок.

Дух пораженчества мигом улетучился. Всего-то и нужно было, что купить пистолет.

***

Сегодня мы торжественно приобрели в магазине бутылку водки. Самое доступное счастье для бедных россиян. Устраивать пиршество очень любил Тюбик. У него с детства, из часоточной, не расселённой коммуналки, сформировалось стойкое неприятие к алкоголю. Ко мне это осознание явилось вместе с национал-социализмом. Твое тело — клеточка расы, и ты же не хочешь, чтобы она стала раковой?

Поэтому вопрос о том, хорошо ли или нет отравлять своё тело токсинами, стоять попросту не может.Мы проходим европейские улицы нашего азиатского городка. Меандровые узоры чугунных оградок, модные плащи, стеклянных смех из освещённых кафе. Я знаю, что нам троим хочется добавить сюда побольше огня. Спустить с неба огненную колесницу Перуна. Когда-нибудь этот благословенный богами день наступит. Не подумайте, я не всегда обиженный на жизнь мизантроп. Я мог бы добиться немалого в мире обывательских ценностей. Но я, хоть убей, никак не могу понять: какое в этом может быть удовольствие?

Какое?

В чём счастье управлять спортивной машиной? Мне было бы гораздо приятней разбить её кувалдой. Галдящей сцене кафе я бы предпочёл общество мудрой книги и огня в камине. Модному и красивому фильму в компании попкорна, чьи-нибудь вытекшие во дворе мозги. Ну, неинтересно мне знать, чьи звёздные трусы нынче полощет продвинутая девичья общественность. Я лучше поговорю о том, когда появился железный лемех у саргатской культуры. Обладать же этими штампованными куколками с оттопыренной попкой и нижней губой, вопрос всего лишь денег. Не понимаю заинтересованных взглядов прохожих, обращённых на таких дам. Это же обыкновенные шлюхи. Зачем они вам?

Я почему-то хочу их убить и расчленить. Не со злобы. Во мне сейчас нет глупой ненависти, какую обычно испытываешь к столу, о который ударился или косяку, больно задевшему плечо. Просто чудовищно жить скучной и сытой жизнью обывателя. Ещё чудовищней не понимать этого. Разве за этим вам была дана жизнь? Каждый из нас родился уникальным, так не завершите же свою жизнь копией.

Мы теряемся в злом сумраке проходных дворов и развалившихся хибарок. В стылое пространство поднимаются клубы белого пара. Под двумя огромными трубами, в обмотке теплоизоляции, лежит тандем бездомных. Брошенная на картонки блохастая карта валета. Грязные, вонючие, не желающие ничего менять алкоголики.

Тюбик с радостью подлетает к ним, будто бы только с ними и общается:

— Ба-а-а! Мужики! Гуляем!

Он трясет водкой и мне кажется, что бутылка похожа на гранату.

— А ты это... хта, кто?

Опухшие, вспучившиеся рожи. Похожи на корни деревьев, из которых сплели гротескную маску.

— Какая разница? Я вам, мужики, водяры принес. Мы что — не люди что ли? Человек человеку брат. Должны помогать друг другу, вдруг на вашем месте окажусь?

Трясущаяся рука принимает скромный подарок.

— Ну... пасибо, коли не шутишь.

— Да о чём разговор!

Тюбик паясничает, как заправской комедиант. Его приводит в возбуждение, что меньше чем через час бездомные умрут. Организм не выдержит смертельной дозы, всего-то грамм десять аконита, заботливо подмешанного в купленное поило.

В руках у Минуса камера. Он снимает пациентов до экзекуции. Студент похож на озабоченного профессора, которому попались прелюбопытнейшие шимпанзе. Бомжи неуверенно разливают водку в магически возникшие стаканы.

— За вас, благодетели!

Тюбик сияет:

— Лучше за здоровье выпейте, а, мужики? За здоровье!

Я смотрю в его серые, колючие глаза. Там неиссякаемый океан злобы, волчьего клокотания, свинца. Как же эти два опустившихся урода не могут заметить, что скрыто под маской радушия Тюбика? Это бы поняла и Красная Шапочка! Одно недолгое мгновение испытываю желание блевануть.

— За здоровье, спасители!

Через час мы фотографировались со вскинутой рукой над телами умерших бездомных. Я тоже был на снимке. Хотя мне бы доставило большую радость подлить водки тем жирным овощам, да сосущим сигареты дамам. Залить отравленым бухлом всю их сраную улицу! Какое вообще может быть дело до бездомных, если это всего лишь опарыши в теле огромной, ещё живой свиньи?

Но, что поделаешь, если бомонд и либеральная общественность не принимают с незнакомых рук граненый стакан?

***

Глотку крепят разговоры о способах борьбы с системой. Главная формула проста: раскачать лодку, чтобы она затрещала по канопатым швам, тем самым лишить обывателя спокойного существования и, когда власть падёт, подобрать её из грязи, как когда-то сделали большевики.Вообще Минус приводит много интересных примеров. К сожалению, специфика большевистского восстания больше применима к России, чем гордость национал-социалистического возрождения в Германии. Минус говорит, что всё решится в столице. Если кто-то хочет революции, то должен ехать в столицу. Всегда

всё решалось там, и всё будет решаться там нынче.Представьте только: создать транспортный коллапс, который лишит более десяти миллионов человек продовольствия, света, воды. Что начнётся в городе, в этой грязной мультирасовой помойке? Разумеется, оккупанты, живущие по законам сплочённого клана, быстро возьмут власть на местах в свои руки. Начнутся мародёрство, грабежи и локальные войны.

Что делать невооруженному, пассивному русскому человеку?

Надеяться на проклятых фашистов.

Как тогда обыватели воспримут сплоченную организацию национального толка? Как манну небесную! Да они наплюют на все свои убеждения, если мы предоставим им защиту от распоясавшихся зверей и быдла. Таким путём мы заимеем массу на своей стороне. А с ней взять власть вполне реально. И удержать тоже.

Только дебил мечтает о революции, которую он осуществит с десятком или сотней верных соратников. Это возможно в случае переворота, но в последнем всегда участвует элита, которую, опять же, продвинутые пиплхейтеры, типа Тюбика, считают мусором. Она и есть мусор, но нужный нам мусор.

Минус говорит, что вооруженное восстание в семнадцатом году удалось не из-за еврейского заговора, а потому что масса обманутых обывателей поддержала революцию, попавших на крючок лозунгов. Мы должны поступать по такой же схеме: дискредитировать власть, а затем явиться как спасители простого русского человека. Тогда, логично предположить, что никаких врагов нашей расы убивать нельзя, ибо они дестабилизируют систему, угнетая обывателей. Логический тупик.Чем хуже, тем лучше?

'Сытый обыватель это главный враг революции' — один из тезисов Ленина, изрекаемый через потрескавшиеся губы Минуса. Что же, нетурдно согласиться! Но как легко мыслить и решать в уме сложные логарифмические уравнения о том, как лучше взять власть!Тюбик ругается, орет, что мы должны всех убить, а на обывателей ему класть, ибо они ничем не лучше оккупантов. Русский народ делится на две составляющие: 99% быдло-алкашей и 1% расово-верных мизантропов. И вообще мы все левацкие жиды, предавшие идею. Смерть — единственный настоящий национал-социалист! Достаётся и мне:

— Саныч, на хер рузких людей, сами все просрали, а мы еще и спасать их будем?

Хотя я, вроде бы, молчал.

— Мы должны заниматься точечным террором, — авторитетно изрекает наш студент-учёный, — как Борис Савинков. Как левые эсеры. Как бланкисты во Франции! Как фашисты 50-хх годов в Италии.

Они же почти взяли власть в результате переворота!

— Точечный террор?

— Да, убийство ментов, политиков, шоу-менов, либерастов! Если мы будем так делать, то к нам ломанётся столько народу, что ни в сказке описать!

Я воодушевлённо кричу:

— Тогда вперёд!

Мы подлетаем к лотку какого-то дагестанца, торгующего фруктами. В дощатых ящичках персики, бананы, бордовая черешня. Всё позднее, несвоевременное, выращенное в китайских теплицах за городом. Под нашими ногами этот искусственный компост быстро превращается во фруктовый фарш. Тюбик ожесточенно танцует какую-то сицилийскую тарантеллу в ящике с зеленым виноградом. Кровь христова — мутная и черноватая, вытекает на асфальт. Продавец опешил от наглости местных абреков и даже не пытается нас остановить. Я кидаю в него тяжёлой жёлтой дыней и ору:

— Точечный террор, блеать! Точечный террор!

***

С соседями на новой квартире не повезло: за стеной вечный шабаш алкоголиков. Какая-то предприимчивая мать устроила из квартиры настоящий вертеп. Пятиэтажка кажется огромным пабом. Зато, когда выбирали конспиративную квартиру, владелице не понадобились мои паспортные номера.Минус, чтобы не слышать пьяных воплей из-за стены, работает с будущей взрывчатой в наушниках. Тюбик задумчиво поглаживает лезвие ножа и поминутно изрекает:

— Я могу представиться сантехником и их зарезать.

Качаю головой и смотрю в окно. Во дворе, который начинают тискать сумерки, гуляет одинокий малыш в замызганной одежде. По асфальту течёт сигаретная весна. Косметикой ей служит собачий помет.

— Я могу сказать, что я из милиции и их зарезать.

Малыш время от времени подходит к двери, даже в этой глухомани оборудованной домофоном. Как слепой щенок тычется в кнопки, и тогда, за визгом соседней клетки, я слышу, как там пищит телефонная трубка.

— В принципе, можно перелезть через балконы и всех из зарезать.

Тюбик довольно почёсывает ножом горло, будто представляя, что расписывается у них на яремных венах. Минус в холодной воде выделяет из сухого горючего полезные нам вещества. Работы слишком много на одного, она монотонна и скучна, и мы вынуждены помогать.

— Когда сменим квартиру, обязательно подорву этих свиней за стеной.

За окном малыш остановился и кричит снизу:

— Мама, впусти! МА-МА! ВПУСТИ! МАМА! Домой хочу!

Через две минуты постоянного крика заскрипело наше окно — это распахнулась рама соседней квартиры. Прокуренный голос, мешающий водку с любовью, проворковал:

— Сына, погуляй еще чуть-чуть!

Ребенок, любящий мать всегда, покорно побрёл к холодной и тёмной песочнице. Там описался апрель — стылыми, колкими лужицами. Одинокая фигурка, потерявшись, бродила среди синих бутафорских ракет, на которых невозможно было улететь куда подальше, к счастью или в тёмно-синий космос; малыш опирался на зелёную стенку для лазания, лишь первую ступеньку которой мог покорить. За перегородкой нелюди запели какую-то русско-народную песню, что идет на экспорт быдло-иностранцам. Фигурка растаяла в синем тумане неосвещённого дворика.

Быстро пересёк холодную пустошь черный кот.

Я поворачиваюсь к соратникам. Говорю твердо, сжимая кулаки:

— Мы просто обязаны уничтожить этот мир.

***

Я не считаю себя крутым революционером. Мало таких среди нас. Я не хочу опорочить память героев, которые смогли преодолеть свой страх и решиться на настоящие поступки... Но, всё-таки, любое движение, любую армию или группировку двигает именно масса, середняки. На одних героях борьбу не построишь. Герои нужны, чтобы вдохновлять массу, чтобы они следовали примеру своих кумиров и жертвовали собой, сражались, умирали! Герой — это одушевленная пропаганда. Их поступки бесполезны, если основное движение пассивно и трусливо. Наглядный пример даёт фашистская Италия: агрессивный и амбициозный Муссолини, и чахлые, вялые, отрешённые итальянцы, которых некоторое время били даже эфиопы. Лидер, пришедшийся не по нации.

Наша ячейка подбирается к реальным делам, но они принесут отдачу, если будут совершаться системно. Сила в концентрации. Я что-то стал слишком много сомневаться. Поугасло пламя нетерпимости. Болен или выздоравливаю?

Возможно, я недооцениваю наших возможностей, как многие недооценивают возможности обычного булыжника. По-прежнему спускаем шины дорогим авто-гробам. Минус работает катапультой и посылает каменные глыбы в тонированные лобешники. Хук в подбородок бампера! Простым движением можно нанести ущерб на десятки тысяч рублей! Прогнуты дверцы! Исчерчен царапинами синий металик! Я до конца жизни буду поражаться тому, как же это просто.

Возраст близится к порогу совершеннолетия. Удивительно, но самые серьёзные акции я совершил неоперившимся юнцом, а сейчас все мои достижения медленно катятся по наклонной. Самое поганое, что в этом никто не виноват кроме меня. Я больше добился в бессмысленных прыжках в воду, чем в борьбе! Мы словно выкупили ультра-насилием паевую собственность в общем деле революции и теперь можем развлекаться по маленькой.

Тюбик орет считалочку, только что им придуманную. Его пальцы указывают на машины:

— Раз-два-три-четыре-пятьНационал-социалист идет искать!Ищет чурку и жида,Хачика, afa, мента.Ищет крови, ищет дракНа костяшки новый знак.Не спасет вас крик и матКто не спрятался, тот и виноват!

Камень украшает лобовое стекло паутиной белых трещин. Близнецы дворников смотрят в раскоряку, как ноги кавалериста. Не скоро ещё местный криминальный царек сможет унижать прохожих своей задницей, передвигающейся на четырех колесах.И всё же мне грустно, когда мы рисуем свастики, грустно, когда громим какие-то витрины и обнимаемся

с березками, грустно пнуть под задницу опустившегося алкаша и отобрать у него немного денег.

Не то это! Не! И то! Нужно делать революцию, а не херней страдать!

Завтра же, обещаю я всем, завтра же встречаемся на конспиративной квартире.

***

Мальчика звали, как и меня, Сашей. Я углядел в этом волю богов. Воспитывать будущих воинов такая же почётная и нужная задача, как и убийство старых врагов. С виду мальчика ещё не коснулась скверна его родительской обители. Ему лет шесть. Чистый в лице, невинный, голубоглазый. Может посоперничать в ясности с Христом, разве что не семит. Когда он недоверчиво и тихо представился, я понял, что дома его не потчуют лаской и вниманием.

— А мама тебя бьёт?

— Бьёт.

— А ты её любишь?

— Да.

Поражающее свойство маленьких детишек: любить свою мать, даже если она дубасит тебя круглые сутки. И если Платон считал, что миром должны править философы, то я утверждаю, что этим должны заниматься маленькие дети.

На хате Тюбик с Минусом делают взрывчатку. Мы хотим разукрасить ночь салютом над зданием районного суда. Взрывчатка и таймер-замедлитель на основе электронного будильника, транзистора и батарейки, почти готовы. Осталось найти относительно безопасный способ доставки взрывчатки к зданию и оперативно скрыться.

Я думаю об этом, глядя в глаза ребенка. Сырые глаза, смоченные постоянными слезами. Так выглядит народная скорбь.

— А мама не говорила тебе, что нельзя разговаривать с незнакомцами?

— Нет.

Я дарю ему игрушечный пистолет и машинку. Купил в детском мире. В его глазах непонимание, что делать с этим пластмассовым чудом? Его маленькая ручка принимает большую шоколадку.

— Это шоколад. Он очень вкусный. Попробуй.

Он, одной рукой прижимает игрушки к себе, другой пытается справиться с оберткой:

— Я знаю, тётя Света приносит.

Тётя Света — это социальная работница. Если мне доведётся когда-нибудь разрушить до основания государственную машину этой страны, то, обещаю, тётя Света при этом не пострадает. А ребёнок не забыл поделиться черной плиткой со мной, что немало удивило.

— Спасибо, — говорю я дрогнувшим голосом.

Мы быстро подружились, и я проникся к Сашке тёплыми чувствами. Возможно, я увидёл в нём то, что невозможно ненавидеть — будущее нашего народа. Именно в таких обиженных, брошенных светлых и голубоглазых пареньках, что от недостатка любви, от экономической нестабильности и толп чёрных, рано или поздно примыкают к освободительному движению.

В том, как он держал драгоценный для него пистолет, так шумно стрелявший, я видел, как он будет разносить головы унтерменшам, продажным чинушам, министрам, а может и своей одряхлевшей мамаше. В том, как он с шумом катил машинкой по скамейке и подскакивал колесами на горках песка, мне виделось, как высокий красавец заламывает вбок руль чёрной машины и в клубах тротилового дыма теряются оставшие преследователи.

Нельзя сказать, что мои чувства были всего лишь прагматикой. Нет, я искренне полюбил этого ребенка. Я никогда не был... хотя, вру, был, но перестал быть пиплхейтером, как Тюбик и понимал, что ненависть это источник силы, который может исчезнуть, и тогда вся твоя борьба рассыплется, подобно карточному домику. Любовь постоянна. Поэтому я в первую очередь любил расу, а уже потом ненавидел ее врагов и систему.

— Давай поиграем, — предлагаю я.

Сашка соглашается:

— Давай.

А я долго думал, что все люди изгажены и испорчены потребительской чумой. Я осторожно беру его маленькую руку и вытягиваю её вперед, на уровень глаз.

— Сдвинь пальцы.

Он так и застыл, поражённый тем, что с ним играет кто-то кроме сверстников. Дрожит от любящего прикосновения. Если бы я провозился с ним ещё с пару дней, он бы стал называть меня папой. Сейчас Сашка выглядит серьезным, будущим воином освободительной войны. Он спросил, видимо чувствуя торжественность момента:

— Дядя Саша, а что ты делаешь?

— Я учу тебя быть воином.

— Кто такой воин?

— Тот, кто умирает стоя.

С несколько минут я поучал его простым истинам, пока к подъезду не подъехала милицейская машина и из неё не вышли два мента. Один с перевязью автомата на плече. Мои руки так и обвисли, наблюдая, как серые упыри заходят в подъезд.

Наш подъезд.

Где на пятом этаже наша дверь. За которой Минус и Тюбик варят взрывчатку.

Нашу взрывчатку.

— Дядя Саша, а руку можно опустить?

— Конечно, — шепчу я лихорадочно, — конечно.

Я нащупываю в кармане куртки пока что девственный пистолет и смотрю на Сашку, снова занятого своими игрушками. Когда-нибудь он точно станет воином. Увижу ли я это?

— Дядя Саша, а ты ещё придёшь поиграть со мной?

В его глазах вопрос, которому невозможно соврать.

— Да, обещаю.

Я непринуждённо иду к подъезду, думая о небесах. Там мы точно свидимся. И поиграем, Сашка, обязательно поиграем.

Я ведь пообещал.

***

Воздух слоёный, тёплый. В нём остывают гул шагов и кислый запах отдышки одного из полицаев. Лестница закручивается в винт, меня мутит и окна, располосованные синей изолентой, кажутся витражами церкви. Я хочу их разбить и глотнуть свежести. Да вот беда, на улице такое же дерьмо, как и внутри.

Рука потеет на холодном ложе пистолета. Кто-то нас сдал и вызвал наряд. Учуял запах или подсмотрел, как на балконе сушится порошок!? Взрывчатку приняли за наркотики. Какая глупая, дилетантская ошибка! Или Тюбик не выдержал и заявился к соседям, а те вызвали ментов? Ноги приходится подволакивать, в них, кажется, закачены литры молочной кислоты.

В голове ни одной мысли о том, чтобы убежать, предав соратников. Теплится надежда, что наряд вызвали не к нам. Но... с пятого этажа отчетливо слышен шум, и по мрачному колодцу дробится влажное, сразу плесневеющее эхо:

— Открывайте, вашу мать! Кому сказали?

Ждать больше нельзя, у товарищей нет оружия, кроме травматического пистолета и ножей. Я громадными скачками преодолеваю разделяющие нас ступеньки и выбегаю на промежуточную площадку. Вскидываю пистолет. Спиной к нашей двери стоят двое серых оборотней в погонах.Вечность между двумя быстрыми вздохами. Гадюкой шипит рация. Фуражки, опешив, смотрят на пистолет, словно в первый раз увидели женское влагалище.

— Ты кто такой, а?

До меня медленно доходит, что они пришли к соседям, видимо жильцов в очередной раз достали пьяные крики, и они вызвали наряд. То есть менты пришли вовсе не к нам! Хочется с улыбкой опустить пистолет, рассмеяться и даже дружески похлопать ментов по плечам. Но ведь... уже поздно. Служаки тупо смотрят на волыну в моей руке! Я всё испортил! Подобная нелепость чуть не приканчивает меня на месте. Я словно Антей, приросший к земле и атлант, которому на плечи свалилось небо. Из-за двери наконец выглянула взлохмаченная голова, но заметив меня с пистолетом, ойкнула и скрылась за дверью.

Погоны всё ещё непонимающе смотрят на пистолет, их рты раскрываются, будто у выброшенных на берег сомов, руки тянутся за оружием.

— СТОЯТЬ!

Я стрелял осточертело, впустив в тело дьявола. Набил свинцовым горохом голодные желудки свиней. Теперь они станут частью круговорота веществ в природе. На трясущихся ногах-ходулях я подтанцевал к дергающемуся и корчащемуся на полу мясу в берцах, машинально, как видел в фильмах, всадил им по пуле в голову.

Странно, но задумчивая отрешённость, как при первом убийстве, не пленила меня. Во мне играл преднамеренный расчет, а душа не испытывала никаких эмоций. Убить тех, кто защищает ненавистный порядок это не преступление, а подвиг.

Мандраж подкатил позже.

— Это я, Саныч! Открывайте!

Ошалелый Тюбик, рывком открыл дверь и сразу прыгнул вперед, готовый метнуться с ножами в гущу схватки. После, лаконично и строго, выступил Минус с травматическим пистолетом в худющих руках.

— Я не буду объяснять, как это вышло. Думал они к нам пришли. Собирайте вещи и валите отсюда в задницу.

У соседей умерли все звуки. Мне кажется, что весь мир звонит 02 и вызывает спенцаз. Тюбик, имеющий свойство превращаться в холодного и расчётливого человека, спросил:

— А ты как?

— Меня эта тварь за стенкой увидела. Следакам опишет так, что меня будут ждать на каждом перекрестке. А когда попаду к ментам, то запытают, мстя за своих, так что уж лучше сразу помереть.

— Не дури, — это, вы не поверите, говорит Тюбик! Да-да, я не вру — Тюбик, — Уйдём вместе. На хер здесь оставаться? Нас же никто не знает!

Я качаю головой в тяжелых пороховых газах:

— Уходите. Это вас никто не видел. Продолжите дело. Возьми автомат у этого упыря. Пистолет. Если уйдём все вместе, то будут искать по окрестностям, пока не поймают. А тут я выиграю время, вы уйдете.

— А как же ты?

— Я живым сдаваться не собираюсь. Сейчас сюда мчат все окрестные менты, думаю, с группой захвата. Вам автомат пригодится больше.

На пороге появляется Минус, сложенный в знак '>', так он нагружен мешками с революционным добром. Тюбик молча засовывает автомат в большой черный пакет. У нас всё было наготове. Мы заранее приготовили план отступления.

Прежде, чем они с грохотом сбегут вниз, я предупреждаю, что внизу ждет патрульный. Последний прощальный взгляд. Серые, побелевшие глаза Тюбика. Синие, льдистые зрачки моих очей. Красные от долгой работы и бессонницы белки Минуса.

— Мы все равно победим. ВСЁ = РАВНО.

Мы расстаемся навсегда, и только вскинутые руки напоминают о том, что боевая дружба будет жить вечно. В подвиге и самопожертвовании. Я рад, что скоро умру. Больше никаких сомнений. Никаких размышлений.

Только нацизм и пистолеты.

***

Мощным ударом ноги я с мясом вырвал замок соседской квартиры. Чеканным шагом русского штурмовика прошёл внутрь. Затхлость, тлен, известняковая мертвечина и ржавчина. Людей, теснившихся в гостиной, можно описать теми же словами.

Я хладнокровно расправился с мужиками, с отекшими синими лицами, более напоминавщими гнилые груши, чем людей. Сначала они матерились и пыжились, затем ползали в ногах, елозя отвислыми животами по грязному полу и показывая мне вытатуированные спины. И что? Если ты отмотал по лагерям десять лет, то я должен пасть перед тобой на колени?

Плевать на честных фраеров.

Несколько визжащих свиноматок с отвислыми выменем. Твари, рожающие несчастных детей. Моя ненависть накалилась добела, охладив меня до нордического, гестаповского спокойствия.

— Кто из вас мать Саши?

— Я... это я!

В ней было что-то похожее от него. Именно в ней — от него. Словно Саша был её отцом. Сквозь вспухшие подглазья еще можно было различить глазной лед.

— Замечательно.

Несколькими выстрелами я добил посетителей притона. Не вылезшие из этих раскуроченных влагалищ дети — благодарите меня. Скажите мне спасибо за то, что никогда не познаете от своих умирающих мамаш недостатка любви. Пойте осанну освобождения от наказания родиться в этом шарообразном дурдоме. Тремя смертями я спас с десяток невинных душ.

— Если снова выпьешь — мои друзья тебя убьют. Если ударишь своего сына — мои друзья тебя убьют. Если не вырастишь из него человека — мои друзья тебя убьют. Мне проще перечислить те способы, благодаря которым ты можешь остаться в живых. Способ один и он же последний, не загуби жизнь сына.

Мне до чесотки в руках хотелось убить эту склизкую женщину. Но я понимал, что ребенка тогда отдадут в детдом, а, когда он подрастёт, самой главной мечтой его детства, из которого ластиком памяти вытрется всё плохое, будет желание воскресить свою заботливую маму. Мама — это не няня, которую надо делить с остальными ребятишками. Мама — это родная кровь, какая бы она не была.

И тогда, рядом с этим неосуществимым желанием, у Сашки возникнет настоящая, вечная ненависть ко мне — убийце его матери, а вместе с тем и к национал-социализму, главная задача которого — преумножение и процветание собственного народа.

А так, возможно, когда он подрастёт, то подсыплет ей в водку аконита.Скорей всего, я брежу, и мои расчеты пригодны лишь для того, чтобы записать их на бумаге и подтереть задницу. Но у меня есть право поступать так, как я считаю нужным. Я сам его взял и не собираюсь никому отдавать. И тем более ни с кем не хочу что-то обсуждать и оправдываться.

Я ждал на лестничной клетке минут десять, когда, иногда хлопающую дверями тишину, разорвали вой сирен. И, если осмелевших соседей я разгонял по конурам окриком: 'А ну забежали обратно, а то застрелю на хер!', то приехавших ментов мои увещевания бы не впечатлили.Подумать только. В восемнадцать лет я, как весёлый германский варвар, приму бой с щитами обученных легионеров. Они уже стальным потоком ползут наверх, ко мне. Наверное, и снайперов понавезли.

Или пока не успели?

Оттянув крайнюю плоть Макарова я ощутил напряженный оргазм тугой скобы. Выстрелы! Металлическое семя понеслось вниз, откуда донёсся яростный мат человека, не ожидавшего, что я кончу, еще не начав. Группа захвата откатывается вниз, под навес четвёртого этажа. Оттуда доносится мощный офицерский рык:

— Сдавайся, тебе не уйти. Зато жив останешься!

Глупец. Мерит мою жизнь своими обывательскими рамками. МОЮ жизнь СВОИМИ рамками. Как будто главная задача моей жизни как можно дальше оттянуть момент смерти. Нет, моя задача, как можно ближе приблизить вашу кончину, свиньи. Моя задача спасти то, во что я верю. И мне накласть, что вы считаете это бредом. Важно то, как считаю я, ибо я принял вызов, и полностью разделяю ответственность за свои поступки. Вы, в силу трусости, не обладаете таким правом. И не можете меня осуждать.

Пока спецназ прятался под бетонным козырьком, я с улюлюканьем сбросил вниз тело одного из ментов. Его вес напрашивался на аллегорию с мешком дерьма.

— Мужики, — кричу, — не злитесь! Попомните мои слова, через полвека уже ваши дети и внуки полетят с крыш вверх тормашками. Вы же сраные рабы! Чё вам сказали, то вы и сделали! А если завтра скажут по своим же стрелять, выстрелите ведь, суки!

Рыкающий голос завопил:

— Ах ты, сука, зверьё говоришь? А сам ты кто? Говнюк малолетний. Молокосос!

Возможно, он изрыгал ругательства намеренно, с сочной матерщиной, чтобы отвлечь меня разговором, но никак не мог понять, что изучать национал-социалиста по логике обывателя — это ошибка. Примеряя лекало формулы пожрать-поспать, вы никогда не поймете ни моих мотивов, ни того, ради чего я готов умереть. Не являясь национал-социалистом не ищите мотива в моих действиях. Вы же не будете вникать в тонкости мышления физика-ядерщика, всю жизнь изучая паскудный менеджмент?Летят гранаты с газом, несколько омоновцев стреляют из автоматов, пытаясь напугать меня, и уже стучат по ступеням армейские берцы. Мой пистолет выплевывает вниз последние пули.

— Сдохните, — молю я неизвестно кого, — сдохните.

***

Через тьму чердака, где в косых солнечных колонах танцевали ворсинки пыли, я вылетаю на крышу. Небо режет по глазам голубой сталью, сзади лязгает саблями и кобурой погоня.Я гремлю подошвами по жестяным скатам. Снайперов нет, а то уже бы пристрелили. Выглядываю над горлом водосточной трубы: снизу находится автоматчик. У патрульной машины лежит, не двигаясь, окровавленный мент. Значит, друзья успели убежать! Вива Вальхалла! Но мне слезть по металлическому удаву не получится, попаду прямо в лапу псу, который, кстати, залаял:

— Стой сука!

Не работает твоя магия, легавый. Я быстро перебегаю по горбатой крыше на противоположную сторону. Под балконами оперативно бдит мент. Мы сходимся в поединки прищуренных глаз. Голубые против карих:

— Стой, сука!

У них что, нет других слов? Или это какая-то секретная магия восьмидесятого уровня?На крышу, из трюма, уже выплеснулись вооруженный и темно-синий ОМОН. Мое тело охватывают судороги. Волна мороза проходит от кончиков носков до паха, и, кажется, что ты вот-вот обмочишься от подступившей слабости. Какая же глупость была в том, что планируя отход через крышу, не позаботиться о том, чтобы вскрыть не только люк на нашей лестничной клетке, но и на соседних! Думали, уйдём налегке по пожарной лестнице, которая теперь надёжно охранялась.

— Стоять, будем стрелять!

Значит, я нужен живым. Естественно, изобьют и запрессуют так, что я расскажу всё и обо всех. Очерню снизу доверху всех своих друзей. Боль вытянет из меня любые признания. Это обычная практика правоохранительных органов, которая на моей памяти не раз применялась против соратников. СМИ сделают из меня маньяка, который не помнит того, за что сражались наши деды. Власть получит повод прокричать про то, что Россию вновь пытаются поставить на колени агенты западных спецслужб. А по мне, Россия из дерьма и не поднималась, и чем глубже она там застрянет, тем легче её будет утопить.

Во дворе собрались зеваки, ментов пока слишком мало, чтобы оттеснить интересующихся моей скромной персоной. У деревца я замечаю Сашку с моими подарками. Он смотрит на меня голубыми сверкающими звездами. Я красиво и чётко вскидываю руку, будто полководец, приветствующий собравшихся солдат.

Игрушки мальчишки падают из рук, и он неуверенно отвечает мне точно таким же жестом победителя. Пока неумело, но с огоньком. Это хорошо. Это замечательно. Ха-храх-ха! Это значит, будем жить! Я не умру, буду жить в нём, да-да, буду... буду жить!

— Повернуться лицом!

Я покорно поворачиваюсь спиной к пропасти и смотрю на медленно приближающихся чёрных жуков. Предатели и трусы. Ваших правнучек будут показывать в зоопарке орде черномазых. А вы думаете, что защищаете порядок? Чушь! Вы защищаете собственное уничтожение.О, боги, как можно быть настолько слепым?

— Поднять руки вверх и отойти от края!

Я прослыву предателем. Сдам Минуса, Тюбика, просто от невыносимой боли, когда в ФСБ будут подвешивать в наручниках к трубам и стегать по ребрам. Самое отвратное, что я никак не смогу сопротивляться издевательствам. Обычная практика, знакомые не раз через нее проходили. Я уже повторяюсь в своих словах?

Чудовищно страшно.

— Руки вверх и отойти от края!

Я покорно поднимаю руки, чувствуя, как напрягаются широчайшие мышцы. Пальцы расходятся волной и смыкаются в неделимый кленовый лист. Собранные ладони приветствуют солнце.

— Отойти от края!

Мент не матерится, так как уже приехали телевизионщики и мою повернутую к ним задницу ощупывает окуляр телекамеры. Чувствую, как напрягается двуглавая мышца бедра. Двуглавая, потому что крепится к берцовой кости в двух местах. Я знаю, что повторяюсь, но цыпочки уже чувствуют шаткий край обрыва, за которым бессмертная слава.

— Отойди от края!

Превратить тело в натянутую струну. Так, напряжённая душа, легче выскользнет из тела и молнией вознесется в небесные чертоги. Тело — это лук, в который вложена стрела души. Оттого, как сильно мы в предсмертный час натянем наш лук, зависит то, докуда долетит наша стрела. Я хочу попасть в небеса. Если уж не в Вальхаллу, то хотя бы в задницу какому-нибудь пернатому ангелочку.

Я отвечаю вспотевшему офицеру:

— Хорошо.

Сгибаю колени и прыгаю назад, к массе зевак, телерепортеров, ментов и карете скорой помощи. К открывшему рот Саше. Я напоминаю тугую булавку: складываюсь в полете, и прижимаю кончики пальцев к вытянутым носкам.

Грациозно распрямляюсь и лечу вниз, успевая понять, что впервые за долгое время у меня получился этот простой, но такой важный прыжок. Как красиво он будет смотреться по телевизору!

Жаль без брызг войти в асфальт никак не получится.