Ничего особенного

Стеклянный пруд

Не помню, в каком году это было, но удивительная в тот год выдалась осень. Конец ноября, а снега нет. Ночью крепко подмораживает, а днём — лето. В такую погоду долго в комнате не усидишь.

Пошёл тропинкой по лесу. Опавшие листья под ногами, как бумага, шуршат. Вышел к пруду — и увидел прямо-таки чудо.

Солнце золотое, небо синее, трава на берегу зелёная, а пруд стеклянный. Лёд. Будто среди зелени большое неподвижное зеркало лежит.

Когда я летом к этому пруду купаться ходил, то всегда плоские камешки вдоль воды бросал. Бросишь камень — он летит над водой, потом об воду ударится, подскочит, ещё немного пролетит, опять ударится и опять подскочит, ещё пролетит и ещё подскочит, и так раз пять-шесть, а то и больше. Потом прямо по воде скользнёт и утонет.

А сейчас воды нет. Один лёд. Интересно, будет сейчас камешек прыгать или нет?

Я выбрал самый плоский и со всей силой бросил вдоль льда. Он пролетел чуть не до середины пруда, ударился со звоном об лёд, высоко подскочил, полетел дальше и снова — длинь, и снова подскочил, и опять — длинь, а потом раз десять подряд: длинь, длинь, длинь, длинь… — и покатился через весь пруд до другого берега.

Ну, я, конечно, стал камешек за камешком бросать, и они звенели гулким стеклянным звоном, будто я на каком-то музыкальном инструменте играю.

Наигрался я так вдосталь, а потом решил посмотреть: видно сквозь лёд что-нибудь или нет? Оказывается, видно, да ещё очень интересно!

Я про это и раньше знал, только видеть-то ни разу не видел. А тут гляжу и сквозь лёд вижу, как на самом дне приготовились зимовать лягушки.

Так же, как и рыбы, лягушки хладнокровные. У них кровь всегда той же температуры, что и воздух или вода, в которой они находятся. И какая бы холодная вода ни была — им всё равно.

На зиму они укладываются на дно речки или пруда. Кровь у них становится всё холоднее и холоднее, сердце бьётся всё реже и реже. Еды им уже никакой не нужно. И дышать тоже не нужно. В воде всегда есть тот самый кислород, что и в воздухе. И попадает он в их кровь через кожу. Много-то ведь кислорода им и не надо. Раз они прямо как неживые.

Две группки лягушек, которых я сквозь лёд увидал на самом дне, забрались под гнилые листья, прижались друг к другу и лежат почти не шевелясь. Аккуратно лежат, будто их кто-то укладывал. И ещё не совсем замёрзли: то одна лягушка лапой пошевелит, то другая переползёт немножечко.

Вдруг слышу: «Га, га, га, га». Это гуси кричат вперемешку. Спускаются с горки по зелёной траве. Цепочкой идут. Два больших, толстых — впереди, а штук шесть потоньше — сзади. Наверное, мать с отцом и взрослые дети.

К пруду идут. Подошли. Два больших на лёд ступили, остановились и замолчали. Дети тоже остановились и тоже замолчали. Большой гусь стукнул клювом по льду, и тогда все опять загоготали и заспешили на лёд. Шлёпают лапами по стеклянному льду — вероятно, никак не могут понять, почему воды нет.

Разбрелись по пруду. Большой гусь остановился прямо над тем местом, где на дне лягушки скопились, и стал клювом по льду стучать. В первый раз, наверное, в его жизни такое. Столько лягушек сразу видит, и ни одну схватить не может.

Ушли гуси такой же белой цепочкой. Поднялись по зелёному косогору, всё время о чём-то разговаривая:

«Га, га, га, га, га, га!»

А я остался сидеть на пеньке. Уж очень было хорошо! Солнце чуть пригревало плечи, а небо и весь воздух были такие прозрачные, будто тоже стеклянные.

Как пруд.