Нигер. История жизни одной собаки

Смерть Нигера

Так жил да жил Нигер и прожил более двадцати лет – век для собаки не маленький.

Много он приносил пользы. Охранял и пестовал нас, детей. Помогал караулить ночью сторожу нашего квартала. Ходил на почту и на рынок. Провожал нас в школу и встречал, когда мы возвращались оттуда. Ездил на охоту вместе с папой.

Один раз, когда мы жили на даче, у нас потерялась корова, и он ходил вместе с людьми, искал её и очень много помог, как говорила потом мама. Много раз он носил письма дяде Феде на пасеку, когда надо было что-нибудь срочно сообщить ему. Надо сказать, что он сильно привязался к дяде Феде, чуть ли не так же, как к нам, и, случалось, без приглашения бежал к нему в гости. Десять вёрст для Нигера были не околица. Принимали его там – лучше не надо. Самая вкусная косточка – всегда ему. Молока пей сколько хочешь.

А когда бывали гости у нас, Нигера тоже обязательно пускали к столу, и каждый из присутствующих гладил и угощал его: кто даст кусочек сахару, кто – пирожок. А когда гости расходились, Нигер вместе с нашими родителями провожал их до ворот.

Под Новый год и рождество у нас в доме устраивали ёлку. Вечером, когда на ёлке зажигались маленькие восковые свечи, взрослые и дети брались за руки и водили вокруг неё хороводы, пели песни, плясали, играли в разные игры. И Нигер веселился тут же вместе со всеми, перебегая от одного к другому, норовя каждого радостно лизнуть в лицо, точно ёлка устраивалась и для него.

Иногда его и Лёшу ставили в круг. Теперь она была уже не такая малявка, как когда-то, и ему, чтобы дотянуться до её лица, приходилось вставать на задние лапы. Он клал ей передние лапы на плечи, а она обнимала его, и так, обнявшись, они начинали кружиться, а мы водили хоровод вокруг них.

И вот так дожил он почти до двадцати пяти лет и стал такой старый и слабый, что уже не мог ходить. Всё время болел. Звали ветеринара, чтобы помочь собаке, да какие тогда в такой глуши были ветеринары. «Я, – говорит, – ничего не могу сделать. (Впрочем, теперь Нигеру, наверное, не смог бы помочь и врач с высшим образованием.) Поздно, – говорит, – конец...»

А тут ещё отнялись у Нигера ноги, и он ослеп от старости. Весь он покрылся болячками, есть не мог, так как зубы у него выпали, – ну, просто одна развалина. Мама давала ему самую размельчённую пищу, но и то он ел с трудом. Рану его обмывали карболкой, однако он не поправлялся и продолжал страдать.

Между собой долго думали старшие, что делать. Вылечить его при такой старости уже нельзя. Видеть такие страдания – сердце кровью обливается. Так и порешили, что как это ни тяжело, остаётся одно – пристрелить или отравить.

Но никто из домашних не брался за это. Тут как раз погостить приехала к нам тётя из другого города. Она служила в аптеке и животных не любила, никогда не держала их. Она сама достала яду, стрихнин или мышьяк, взяла кусочек мяса, запрятала в него отраву, подошла к Нигеру и позвала его в сад... Как она потом сама говорила, взгляд собаки преследовал её много лет после этого. Нигер как бы снова вдруг начал видеть. В саду она протянула ему мясо, но он не стал есть, только ещё раз посмотрел на неё, а затем заплакал, опустил голову, и медленно ушёл.

Тётя уверяла, что она отчётливо видела, как текли слёзы из его глаз, полных грусти и упрёка. «За всю мою верную службу...» – говорили эти глаза. Повторить всё снова тётя не могла. И вообще после этого она даже изменила своё отношение к животным.

Но что же всё-таки делать? Мучается собака, истощала так, что только кожа да кости... Оставалось – пристрелить.

Отец сам не мог, попросил одного знакомого, чтобы тот сделал, а сам ушёл далеко в горы, чтобы не видеть и не слышать.

Когда потом мы говорили с этим знакомым и он вспоминал Нигера, он всегда говорил:

– Вот ведь какой умный пёс, и слепой, и глухой, и параличный, а как начал я подходить к нему, так он словно почувствовал, что к нему смерть идёт, пытался подняться и убежать от меня... А потом сел, уши свесил и глядит, укоризненно так глядит: «Что ж, дескать, делай, стреляй, коли взялся...»

Охотник этот убил за свою жизнь много медведей и волков. А сколько дичи – глухарей, тетёрок, рябчиков, вальдшнепов – не перечислить. Но и у него не поднялась рука на Нигера. Нет, не поднялась. Опять Нигер поднял свои полуслепые глаза, и такая в них была тоска и печаль, что у охотника, как он говорил в своё оправдание, не хватило духу спустить курок.

Дома у нас в это время стоял страшный плач, так всем было жаль Нигера, навсегда расставаться с ним. И вдруг глядим, идёт этот охотник обратно, а позади тащится наш Нигерушка. Ноги заплетаются, пошатывает всего то в одну сторону, то в другую, а всё равно тянется домой... Куда же ещё? Ведь он прожил тут всю жизнь...

Уж как мы были рады, что ещё раз увидели его, что жив он, жив! Нет, невозможно было убить Нигера!.. Ведь он вынянчил всех нас: и меня, и Лёшу, и Жучка...

Но смерть всё равно уже была близка.

Утром мама услышала, что Нигер царапается в дверь, просится во двор. Она выпустила его, он стал спускаться с крылечка, оступился и покатился кубарем, потом с трудом поднялся, упал снова (ноги уже не держали его) и пополз к сараю. Мы хотели помочь ему, но папа остановил нас:

– Не надо. Животные не любят, когда их тревожат в последний час. Не надо мешать природе, она мудрей нас...

Когда мы, спустя два часа, пришли в сарай, Нигер был мёртв.

Мы похоронили нашего старого верного друга в саду, сами сделали ему памятник – сложили камни конусом, сцементировали их глиной с известью. У нас в доме как раз шёл ремонт, и мы оттуда всё натаскали. Кругом разделали цветничок, посадили кусты сирени и жимолости и выложили на грядках разноцветными стёклышками слово НИГЕР.