Никогда не отпущу тебя

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления!

Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения.

Спасибо.

Кэти Регнери

«Никогда не отпущу тебя»

Серия: Современная сказка (книга 2)

Автор: Кэти Регнери

Название на русском: Никогда не отпущу тебя

Серия: Современная сказка (книга 2)

Перевод: Татьяна Соболь

Редактор: Татьяна Соболь

Обложка: Таня Медведева

Аннотация

Раскаяние, предательство, похищение, потеря, безумие, насилие, страсть, любовь.

В этой современной версии известной сказки о Гензеле и Гретель, тринадцатилетние приемные дети Гризельда и Холден бегут от своего похитителя после трех лет жестокого плена и пытаются пересечь вброд реку Шенандоа. К несчастью, только один из них спасается, бросив другого на произвол судьбы.

Спустя десять лет парень Гризельды тащит ее в бойцовский клуб на матч-реванш, и весь ее мир переворачивается с ног на голову, когда она видит, как на ринг выходит Холден.

Между ними бешеная связь, между ними — горькое сожаление, кипящий гнев и целый клубок физических и эмоциональных ран, таких же опасных, как белые воды Шенандоа.

«Никогда тебя не отпущу» — это история о страхе и надежде, поражении и спасении, о двух, однажды серьезно сломленных людях, которые понимают, что любовь — это единственное, что может помочь им стать прежними.

ПОБЕГ

Холден

— Вставай, Холден! — шипела она него, неистово размахивая грязной рукой перед его лицом. Его глаза находились на одном уровне с ее босыми грязными и поцарапанными ногами, сквозь покрывающий их слой пыли и пятен грязи сочилась ярко-красная кровь.

С каждым мучительным вздохом Холден слышал, как они приближаются, подходят все ближе и ближе, но у него горели ноги, а ступни были разодраны в клочья.

Гризельда наклонилась, схватила его за волосы и резко приподняла голову.

— Я серьезно. Сейчас же!

Он приподнялся из мутной лужи, в которую, оступившись, упал, и протянул к ней руку.

— Беги! — потребовала она, рванув с места и волоча его вниз по неровной грунтовой дороге, кончик ее косы цвета янтаря то и дело хлестал его по лбу, пока они пробирались все ближе к безопасности высоких побегов кукурузы.

— Я знаю, что тебе больно, Холден. Мне тоже больно, но не останавливайся!

Чтобы за ней угнаться, он принялся вдвое усерднее работать своими истерзанными ногами, и почувствовал, как у него по щекам катятся слезы.

— Г-г-гри, — прорыдал он, уставившись на ее спину в грязном, рваном, желто-белом ситцевом платье. — Я подвернул лодыжку.

— Не думай об этом. Продолжай бежать, — сказала она, не оглядываясь, и безжалостно сжала его руку. — Мы почти на месте.

Откуда-то сзади до Холдена донесся мужской голос.

— Черт, кукурузные поля! Не дай им проскользнуть между рядами, а то мы их упустим, Каттер!

Слова звучали громко и неразборчиво, и лай самой злобной на свете собаки отвечал на команды своего хозяина.

— Ты слышал? — Гри жадно ловила воздух между словами. — Быстрее, Холден!

Удивительно, но она побежала быстрее, волоча его за собой, двигаясь так стремительно, насколько могли позволить ноги тринадцатилетней девчонки. Холден едва касался ступнями земли, не чувствуя острых колючек молочая, впившихся ему в ноги, пока они с Гри босиком неслись по полю.

— По кукурузным полям и через реку. По кукурузным полям и через реку.

Он слышал, как она шепчет это себе под нос, как мантру, и хотя Холден больше не чувствовал своих ног, он ее не бросит. Почему-то его ноги продолжали двигаться, несмотря на боль.

«Ты с этим справишься, — подумал он. — Борись, черт возьми!»

Рывком она со свистом метнулась вместе с ним в ближайший ряд кукурузы, свежие зеленые стебли хлестали им по лицам, а мертвые коричневые листья внизу впивались в их голые ноги и ступни словно лезвия.

Холден заскулил от резкого удара, но сдержал звук своего голоса, чтобы его не услышали. Его пальцы онемели от железной хватки Гри, а запястья ныли от того, как она рванула его за руку, когда потащила его за собой. Он посмотрел вниз на свои ноги и увидел внизу пятно бурого цвета. Он понятия не имел, выберутся ли они отсюда, но одно он знал точно: без нее у него не было шансов.

— С-с-слава Б-б-богу, что ты такая ч-ч-чертовски упрямая.

— Почти на месте, — сказала она, отважившись быстро оглянуться назад, и даже успев подарить своему другу легкую, ободряющую улыбку.

Холден хотел улыбнуться в ответ, но прошлой ночью ему разбили губы, и улыбаться было слишком больно.

— Взять их, Каттер!

Мужской голос раздавался все ближе, а они добрались только до половины кукурузного поля. Катер с удовольствием гавкнул, и звук ударом отозвался в худом теле Холдена.

— Не сегодня, Катер, — огрызнулась Гри, рванувшись направо и пробежав два ряда кукурузы, прежде чем снова направиться налево, к реке.

— Д-д-думаешь, у нас получится, Гриз?

— Не останавливайся, — задыхалась она. — Мы почти на месте.

Наконец, он услышал шум воды, и когда взглянул вверх, прямо за Гри, то увидел их — берега реки Шенандоа.

— Запомни, Холден. Не оглядывайся назад, не смотря ни на что. Наши ноги меньше, чем у него. С камня на камень. Я прыгаю, ты прыгаешь. Если мы пройдем полпути, он за нами не погонится.

«Мы проделали полпути и все еще можем умереть», — подумал Холден, глядя на то, как вода белой пеной несется по камням, с болью осознавая, что он не умеет плавать.

— Я слышу, что ты думаешь, Холден Крофт, — сказала она. От того, что она запыхалась, ее слова получались прерывистыми и краткими, — просто дождя не было девять дней. Вот почему сегодня. Вот почему сейчас.

Наконец, они промчались через остаток кукурузного ряда, их ноги вышли на мягкую траву, которая тянулась вдоль берега реки. Холден ничего не ел со вчерашнего утра, ему было дурно, и кружилась голова, он не знал, как ему удержать равновесие, если они хотябы на секунду не остановятся, чтобы передохнуть. Добравшись до кромки воды, Гри, у которой, должно быть, голова кружилась не меньше, чем у него, выпустила его ладонь и, уперев руки в свои костлявые коленки, наклонилась, чтобы отдышаться.

Зловещий вой Каттера, становился все ближе, и Холден поднял голову и увидел, как за двадцать ярдов от них колышутся стебли кукурузы, Хозяин стволом винтовки ворошил их золотые кисточки. Когда Холден повернул голову, то оказался в плену небесно-голубых глаз Гри.

— Вот и все. Ты готов?

Холден посмотрел на раскинувшуюся перед ними реку. Гри была права, вода не выглядела такой глубокой, как в последний раз, когда они ее видели, почти три года назад, но и безопасной она не казалась. Из самой глубины торчали скалы, острые и зазубренные, и вода белой пеной с шумом неслась по камням.

Гриз взяла его за руки, ее проницательные глаза метались взад-вперед, ловя его взгляд.

— С камня на камень. Я прыгаю, ты прыгаешь.

Холден резко повернул голову и увидел, как из кукурузы выпрыгнул Каттер и, заметив на берегу двух жавшихся друг к другу детей, испустил гордый вопль.

— Сейчас! — закричала Гри.

Потянув Холдена за руку, она с плеском шагнула вперед, и Холден последовал за ней. Холодная вода одновременно сковала и успокоила его раздробленные ноги. Гри отпустила его руку, чтобы удержать равновесие и начала прыгать с камня на камень. Холден уставился на ее ноги, как делал всякий раз, когда они тренировались в сыром, темном подвале. Когда она перепрыгивала с камня на камень, вода омывала ей ноги, пока они не стали белыми и блестящими, с глубокими царапинами и рубцами. Скачек, осторожно. Прыжок, остановка.

Его глаза были так прикованы к ее ногам, что он не знал, оглядывалась ли она, чтобы убедиться, идет ли он следом за ней. Его сердце выпрыгивало из груди, при мысли, что в любой момент Каттер может броситься в воду, или Хозяин схватит Холдена сзади за потертую серую футболку и протащит его обратно к берегу, прочь от Гри.

Холден услышал сзади громкий всплеск, по звуку было похоже, будто о воду одновременно ударилась пара мужских сапог, но Каттера поблизости слышно не было. Его лай доносился с берега реки, где он, по-видимому, носился туда-сюда, метался и выл, не желая следовать за своим хозяином в холодную, бурлящую воду.

— Рут! — крикнул Хозяин Гризельде. — Сейчас же остановись, девчонка, или я исполосую тебе плетью всю спину. Я это сделаю, и сам дьявол меня не остановит!

Дыхание Хозяина было уже совсем недалеко. Не так близко, чтобы почувствовать его запах, но, как у того дракона из сказки, что рассказывала Гри, оно было обжигающим и полным ненависти, ревущим и низким, вселяющим в Холдена ужас. Он боролся с искушением повернуться назад, чтобы взглянуть на чудовище за спиной, но он слышал звучащий в голове голос Гри: «Не оглядывайся, не смотря ни на что. У нас маленькие ноги. С камня на камень. Я прыгаю, ты прыгаешь».

Он рискнул поднять взгляд вверх, Гри уже приближалась к середине, но поглощённая процессом, она больше не оглядываясь назад. Расстояние между ними постепенно увеличивалось, хотя Холден изо всех сил старался за ней угнаться.

— А ты, ничтожный недоумок, я вышибу тебе мозги, Сет, и закончу работу, которую начал дьявол.

Холден сжал кулаки, услышав позади громкий всплеск, сопровождаемый злобными ругательствами.

«Мы пройдем полпути, и он за нами не погонится…»

Скачек, осторожно. Прыжок, остановка. Скачек, осторожно. Теперь вода мчалась по скалам, делая их более скользкими, чем у берега, и у Холдена перехватило дыхание, когда он чуть не соскользнул с покрытого мхом камня, но удержался, наклонившись всем телом назад, потом вперед, чтобы обрести равновесие.

— Ты еще со мной, Холден? — прокричала Гри.

— Я еще…

Приклад Хозяйской винтовки протаранил ухо Холдена резким, мощным ударом, отчего половина его лица взорвалась от боли, и он упал с камня в реку. Дезориентированный и сбитый с толку, он услышал сквозь шум бегущей между ними воды крик Гризельды:

— Холден!

Хозяин стоял по пояс в бушующей воде, схватив Холдена за ворот его футболки. Одним рывком он вытащил его из воды на соседний камень, как тряпичную куклу.

— Я поймал тебя, болван…

Холден закашлялся и поперхнулся водой, поверженный, он скорчился на скале, ворот его футболки почти душил его из-за крепкой хватки Хозяина. Ему стоило огромных усилий поднять голову и отыскать глазами потрясенное лицо Гриз буквально в десяти шагах от него. Она прыгнула обратно, приблизившись к нему на один камень, ее глаза отчаянно метались с Холдена на Хозяина, туда и обратно, ее лицо исказилось от мучительной боли, когда она поняла, какой выбор ей предстоит сделать.

— О, Холден, — зарыдала она.

— А теперь, пошли со мной, девчонка. Ты же не оставишь его совсем одного. Да?

Холден услышал, как с берега до них донесся победный вой Каттера, когда рука Хозяина скрутила и крепче затянула футболку Холдена, практически перекрыв ему кислород.

— Оставь его в покое! Отпусти его! — приказывала она ему срывающимся, гневным голосом, маленькие ладони сжались в кулачки. Она бросила полный отчаянья взгляд ее голубых глаз на Холдена, затем снова обернулась на Хозяина.

— Твою. Мать, — произнес он, растягивая слова. — Ты пойдешь с нами, Рут. Сейчас же!

Холден помотал головой туда-сюда, быстрее и быстрее. Когда он взглянул на нее, в горло врезалась стянутая вокруг шеи ткань. Он почувствовал на щеках горячие, влажные, унизительные слезы, но он решительно сжал челюсть, поджал губы, его глаза горели благодарностью, сожалением и любовью.

«Спроси меня, остался ли я прежним… Спроси меня…»

— Г-г-гри, — прохрипел он. Затем, собрав в своем маленьком теле последние силы, и пробиваясь сквозь пелену слез, страха и усталости, он заорал. — Б-б-беги!

Тыдыщ!

А потом была лишь темнота.

Глава 1

10 лет спустя

Гризельда

— Нет, Джона. Я не могу этого сделать. Я не буду.

— Ты не любишь меня, детка?

Гризельда перевела взгляд от лобового стекла на красивый профиль своего парня, пробежалась глазами по его густым, каштановым волосам, орлиному носу и полным губам. Он поймал на себе ее взгляд и игриво ей подмигнул, затем снова вернулся к дороге.

— Конечно, я-я забочусь о тебе, — уклончиво ответила она.

Он фыркнул, качая головой и так сильно сжав руль, что у него побелели костяшки пальцев.

— Я не спрашивал, заботишься ли ты обо мне, Зельда. Я просил, любишь ли ты меня.

Она услышала предостережение в его голосе и незаметно скрестила пальцы на коленях.

— Конечно, я люблю тебя. Но причем здесь моя любовь?

— Знаешь, иногда мне кажется, что тебе нравится прикидываться дурочкой, просто, чтобы меня выбесить. Он взял с колен бутылку «Снепла» и прижал ее ко рту. Она смотрела, как струйка темно-коричневой слюны побежала вниз ко дну бутылки. Когда он к ней повернулся, его нижняя губа блестела от оставшейся на ней влаги.

— Если ты кого-то любишь, то хочешь сделать его счастливым.

— Делая то, что, как мы оба знаем, неправильно?

— Неправильно? — снова фыркнул он, вытирая рот тыльной стороной руки. — Единственное, что сейчас неправильно, милая, это то, как ты на это смотришь.

— Как это, Джона? Как может быть правильным то, что я ограблю своего работодателя?

— А так, что тогда мы с тобой сможем провести милые выходные с нашими друзьями. И твой Джо-Джо будет счастлив. А тот, кто счастлив, всегда прав.

Гризельда покачала головой, отворачиваясь от него и опираясь локтем на окно. Она очень мало знала о счастье, но версия Джоны ее не устраивала.

— Тебе же нравятся Шон и Тина, — не унимался он.

Она его проигнорировала.

— Выпьем пива? Хорошо проведем время?

…которое, скорее всего, закончится тем, что Джона и Шон, его друг из кабельной компании, где он работал, надерутся в хлам и до рассвета будут палить по пивным банкам, как быдло.

— Я даже не сказал тебе, куда мы поедем, — сказал он, так сильно пихая ее в бедро, что это уже не напоминало шутку.

Она неодобрительно покосилась и бросила на него усталый, раздраженный взгляд.

— Меня так и тянет надавать тебе по губам, когда ты смотришь на меня так безобразно как сейчас, Зельда.

Она вздрогнула, прежде чем выдавила из себя быструю, едва заметную улыбку.

— Вот это моя девочка, — сказал он, снова сплюнув в бутылку. — Шон знает парня, который владеет роскошными хатами в паре часов отсюда. Где-то в Пенсильвании. Он сказал, что мог бы снять одну для нас.

— Где?

— Нет, не так. Не в Пенсильвании. Э-э, кажется, в Западной Вирджинии.

У Гризельды перехватило дыхание, но Джона уставился в лобовое стекло и не заметил этого.

— В этом проклятом городе всегда до фига проклятых пробок, — ворчал он, вливаясь в плотный поток машин округа Колумбия, пока они пересекали мост, чтобы попасть в тихий район Джорджтауна. Одним из скромных преимуществ знакомства с Джоной было то, что он каждое утро отвозил ее на работу, а это означало, что ей больше не нужно было добираться туда на автобусе.

— Почему ты не можешь найти работу в семье поближе к дому?

— В городе больше платят. А где именно в Западной Вирджинии? — спросила она, делая глубокий вдох и пытаясь унять бешеное биение своего сердца.

Глаза Джоны забегали туда-сюда, высматривая благоприятную возможность вклиниться в поток машин, наконец, он повернулся к ней. Голос его был рассеянным.

— Я не… э-э нет, мне кажется, где-то у реки.

У нее дрожали пальцы, пока она судорожно перебирала в памяти названия, молясь, чтобы это место не оказалось тем самым, куда она снова и снова возвращалась в своих снах, в своих кошмарах.

— Какапон?

— Нет, не то.

— Один из Форксов?

— Нет.

— Чит?

— Ты это только что придумала, детка? — он быстро взглянул на нее, сузив глаза в упреке (прим. игра слов: название реки Cheat-обман, мошенничество (англ)).

— Нет, — покачав головой, сказала она. — В Западной Вирджинии есть река Чит. Честно.

— Ну, в любом случае, это не она.

— Не… — она крепко стиснула зубы, прежде чем выплюнуть это слово. — Шенандоа?

Он подъехал к особняку сенатора Макклеллана и повернулся к ней.

— Ты только посмотри на себя, да ты пипец какая умная. Да. Река Шенандоа. Именно она.

Гризельда сделала еще один глубокий вдох и кивнула, глядя вниз на свои колени, ее мозг перестал функционировать, когда она вспомнила, как в последний раз чувствовала на своей коже воду Шенандоа. Она поежилась, пытаясь выкинуть эту мысль из головы, но не смогла. Потрясение от услышанного названия реки уже вызывало в ее сознании образ мокрого, грязного лица Холдена, его прилипших ко лбу волос, мокрых от воды ресниц, охваченных ужасом серых глаз, которые каким-то неведомым образом успели сказать ей, как сильно он ее любит, даже не смотря на то, что она… она…

Джона больно схватил ее за подбородок и с силой обрушился на ее губы, целуя ее грубо и настойчиво. Когда он отстранился, то снова сузил глаза.

— Ты же знаешь, как я ненавижу, когда ты уходишь в себя.

— Прости, Джона, — сказала она. — Я просто задумалась.

— Если я когда-нибудь заподозрю, что ты думаешь о другом мужчине, то…

Она покачала головой.

— Нет никого, кроме тебя.

Он ухмыльнулся, снова целуя ее, по-прежнему грубо, но уже не так яростно, и ей стало стыдно, что горький привкус его губ действовал на нее так успокаивающе.

— Теперь скажи мне, что ты это сделаешь.

— Сделаю это?

— Деньги. Возьмешь браслет или что-то в этом роде. Я это продам. Она никогда не заметит.

— Она может. И я потеряю работу.

— Вот теперь, детка, ты и впрямь меня бесишь, — сказал он, вцепившись пальцами в ее подбородок чуть повыше шрама, до боли зажимая ей кожу.

Гризельда протянула руку и накрыла ею его пальцы, нежно поглаживая их, чтобы его успокоить.

— А мы не можем вместо этого подождать до следующих выходных? В следующую пятницу я получу зарплату…

— Нет, — его пальцы, только начав расслабляться, снова напряглись. — Шон уже обо всем договорился. Я хочу поехать завтра, и он должен за нас сто пятьдесят баксов. Это роскошные дома, Зел. Роскошь стоит недешево.

— Завтра? Не знаю, смогу ли я поехать завтра. Возможно, мне придется работать в эти выходные, или…

Его большой палец слегка сместился, впиваясь в мягкую плоть у нее под челюстью, и она поморщилась.

— Тебе не нужно будет работать. Она всегда предупреждает тебя заранее. А теперь послушай меня, Зельда. Ты крадешь кольцо или браслет, чего миссис Ути-Пути даже не заметит. Когда я заеду за тобой в семь, ты отдашь его мне, и завтра с утра пораньше мы с Шоном и Тиной поедем в Западную Вирджинию.

Его голос был низким и угрожающим, а большой палец так сильно давил ей под подбородком, что она стиснула зубы и перевела дыхание. Ей было больно, но ей это даже нравилось, и она старалась не думать о том, какой больной и извращенной это ее делало. Боль была тем единственным, что мешало ей вспоминать эти испуганные серые глаза.

— Поняла, детка?

Гризельда кивнула, и Джона усмехнулся. Ослабив пальцы, он наклонился и ласково ее поцеловал. Он с нежностью коснулся ее своими губами, слегка покусывая и облизывая ее губы, он заставил их раскрыться и стал жадно искать своим языком ее язык. Его вкус мяты и табака заполнял ее ноздри, вызывая тошноту. Задержав дыхание, она перестала дышать через нос и, когда он, наконец, оторвался ее рта, почувствовала легкое головокружение.

Когда он отстранился, его взгляд был тяжелым и собственническим. Он совершенно определенно заявлял ей: ты можешь уйти прямо сейчас, но ты не свободна. Ты у меня в кулаке, нравится тебе это или нет.

Она сделала глубокий вдох, глядя на него и гадая, поцелует ли он ее еще раз, и, ненавидя себя за то, что ей этого хотелось.

— А теперь, беги, — сказал он, резким движением головы указав на особняк и отмахнувшись от нее.

Беги. Пока она открывала и захлопывала дверцу машины, это слово эхом отзывалось в ее голове. Последние следы огорчения вытеснил панический шквал мучительных мысленных образов. Она шла вверх по лестнице к черной глянцевой двери с блестящим латунным дверным кольцом. Вынув из сумочки ключ от дома, она повернула замок и вошла внутрь.

В чем дело? Всё верно, Гризельда сбежала, но она не спаслась.

***

— Зельда? Пруденс легла спать? — спросила Сабрина Макклеллан, заходя на кухню, где Гризельда загружала в посудомоечную машину разноцветную пластиковую чашку и миску для хлопьев.

— Да, Миссис Макклеллан. Она спит.

— Замечательно, — отпивая кофе из прозрачной стеклянной кружки, хозяйка Гризельды оперлась локтями на черную мраморную столешницу кухонного острова, и тепло улыбнулась своей работнице. — Ты так хорошо с ней справляешься.

— Мне с ней легко.

— После системы патронатного воспитания, ты, должно быть, считаешь, что заботиться только о ком-то одном — это просто.

— Да, мэм, — ответила Гризельда. Как всегда, она почувствовала себя неуютно от случайного упоминания миссис Маклеллан о годах, проведенных Гризельдой в приемной семье, хоть и знала, что хозяйка не хотела сделать ей больно.

Во всех трёх приемных семьях, в которых она жила после разлуки с Холденом и до своего восемнадцатилетия, было более четырех детей, и уход за младшими всегда оставляли на старших девочек, таких как Гризельда. Она никогда не возмущалась по этому поводу. Ей было жаль самых маленьких, попавших в приют в четыре или пять лет и ничего не знавших о нормальном детстве. В этом смысле, они были очень похожи на Гризельду.

Она закрыла дверцу машины, нажала кнопку на дисплее, протерла полотенцем столешницу и повернулась к миссис Маклеллан. Заметив, что хозяйская кружка уже наполовину пуста, Гризельда взяла с плиты теплый чайник и долила ей кофе.

— Ого, спасибо, — ее хозяйка оторвала взгляд от «Вашингтон пост» и растерянно улыбнулась, прежде чем снова опустить глаза.

В тридцать три года, Сабрина Макклеллан была всего на десять лет старше Гризельды, но они жили в совершенно разных мирах. Дочь разбогатевшего в девяностые годы венчурного инвестора, Сабрина Белл закончила превосходный колледж в Ньюпорте, где она встретила своего будущего мужа, Ройстона Макклеллана, отчаянного студента-юриста из Брауновского Университета. Они поженились сразу после колледжа, но создали настоящую семью только после того как Рой был избран в Сенат. Малышке Пруденс сейчас было почти четыре.

Три дня в неделю Сабрина работала в общественной организации «Няни на девятой», которая устраивала подростков из системы воспитания в приемных семьях на работу по уходу за детьми в штате Вашингтон. Собственно, так они и встретились. Третья приемная мать Гризельды, которая была не лучше и не хуже остальных, однажды небрежно заметила, что Гризельда — единственная из всех ее подопечных, кто серьезно относится к своим обязанностям по уходу за детьми. Гризельда, которую никогда не баловали комплиментами, очень дорожила этими словами, и после окончания средней школы, по рекомендации ее завуча обратилась в «Няни на девятой».

Ей никогда не забыть тот день, когда она вошла в светлое, чистое помещение на первом этаже магазина с небольшой игровой зоной в передней, чтобы занять малышей, пока их матери заполняли заявления о предоставлении им услуг по уходу за детьми. В тот день Гризельда сильно волновалась, и чтобы казаться старше, потратила все свои скромные карманные деньги на покупку прямой синей юбки и белой блузки, как у деловых женщин по телевизору, и собрала свои волосы цвета меда в скромный пучок.

Ее усилия не прошли даром. В тот день Сабрина Макклеллан, которая тогда была на восьмом месяце беременности, наняла Гризельду, чтобы та помогала ей обустраивать детскую, предварительно выстирать ползунки и детские вещи и выполняла все ее поручения вплоть до появления на свет Пруденс-Анны, самого прелестного ребенка, что Гризельда когда-либо видела.

Гризельда работала у Макклелланов четыре года, и Пруденс полностью покорила ее истерзанное сердце.

— Ты еще не думала о тех курсах, которые мы обсуждали? — спросила миссис Макклеллан, все еще глядя в свою газету.

После того, как однажды вечером она подслушала сказку, которую Гризельда придумала для Пруденс, укладывая ее спать, миссис Макклеллан заявила, что, возможно, у Гризельды есть писательский талант и спросила, не задумывалась ли она когда-нибудь о том, чтобы поступить в колледж.

— Я никогда не слышала эту историю, — изумленно сказала она, когда Гризельда закрыла дверь детской и вышла в коридор второго этажа. — Она просто восхитительна! Кто ее написал?

— О, — сказала Гризельда, слегка покраснев. — Ее н-никто не написал. Мне нравится иногда придумывать истории. Для Пру.

— Ну, это было просто замечательно, — восторгалась миссис Макклеллан, наклонив голову в сторону, словно увидела Гризельду в новом свете. — Скрытые таланты.

Несколько дней спустя, в пятницу вечером, когда Гризельда уже собиралась уходить, миссис Макклеллан остановила ее в прихожей. В одной руке она держала желтый конверт, а в другой — бокал вина.

— Ты знаешь, Зельда, что только в Вашингтоне есть более двадцати колледжей и университетов?

— Нет, мэм, — ответила она, задаваясь вопросом, ждет ли ее на улице Джона. Она получала извращенное удовольствие, заставляя его ждать, даже зная, что это его бесит, даже зная, что в наказание за это он грубо схватит ее за руку или слишком грубо поцелует. Это была справедливая цена за маленькую победу — рассердить его.

Миссис Макклеллан протянула ей конверт. Гризельда заглянула внутрь и удивилась, обнаружив, что он набит брошюрами колледжей.

— Во многих из них есть курсы писательского мастерства для подающих большие надежды сказочников. Она сверкнула своей изысканной улыбкой, затем игриво пожала плечами. — Посмотришь их для меня?

Гризельда подавила чувство гордости, вспыхнувшее было от такого комплимента. Мало того, что колледж был роскошью, которую она не могла себе позволить, к тому же ей туда ни за что не попасть. Колледжи не горят желанием пополнить свои ряды такими девушками, как Гризельда.

— Это очень мило с Вашей стороны, но у меня нет денег на…

— Там есть множество стипендий, — возразила миссис Макклеллан, пренебрежительно взмахнув рукой и делая глоток вина. — Взгляни. Тогда и поговорим. Ладно?

— Ладно, — ответила Гризельда, поспешно завязывая на шее шарф и стараясь поскорее выйти к Джоне, прежде чем он начнет сигналить.

Это было шесть месяцев назад, и хотя она не раз фантазировала о возможности поступления в колледж, она не позволяла себе взглянуть на брошюры. Ее сбережения предназначались для кое-чего другого. Чего-то важного и не подлежащего обсуждению. Ей необходимо работать, а колледж будет съедать все ее рабочее время. Работа означала деньги, а деньги нужны Гризельде для единственного шанса на искупление. Формула была проста, и отступать от нее не имело смысла.

— Ты еще не думала о тех курсах, которые мы обсуждали?

— Нет, мэм, — тихо сказала она, беспокоясь о том, что ее хозяйка этого не одобрит.

— Я слышала, как вчера вечером ты рассказывала Пру другую историю. Я на самом деле считаю, что у тебя талант, Зельда.

— Спасибо, миссис Макклеллан.

— Обещаешь мне хорошенько над этим подумать? — спросила она с легкой улыбкой, и Гризельда кивнула, задаваясь вопросом, каково это, поступить в колледж, чтобы научиться писать свои рассказы на компьютере, и может быть, однажды даже зарабатывать этим на жизнь — писать рассказы и продавать их.

Она быстро прекратила свои фантазии, спустившись с небес на землю. У нее был план, и колледж в него не входил.

Работа, деньги, искупление.

— Ну, я пошла, — сказала миссис Макклеллан, набросив ветровку поверх спортивной одежды и схватив сумку с кухонного стола, где она занималась счетами по хозяйству.

— Я поеду в спортзал, потом в клуб на ленч, затем на несколько часов задержусь в «Нянях на Девятой». Вернусь домой к пяти. Нужно сложить чистое белье Пру, и я купила Грюйер, так что можешь приготовить ей жареный сыр. Никакого телевизора, Зельда. Она почти к нему приросла. Если понадоблюсь, звони.

— Хорошего дня, миссис Макклеллан.

— Тебе тоже!

Как только дверь захлопнулась, Гризельда закрыла глаза и в тишине убранной кухни прислонилась к столешнице. После минуты покоя, она налила себе чашечку кофе, подключила радионяню к поясу своих джинсов и вышла в небольшой, но очень красивый внутренний дворик с садом позади особняка. Гризельде повезло, что Пруденс, в отличие от других детей, все еще спала днем. Как только она бросит это занятие, у Гризельды больше не останется этого небольшого перерыва для самой себя, и хотя Гризельде следовало тратить это время на складывание белья, вместо этого, она позволяла себе редкие минуты спокойного размышления.

Вот только на этот раз со спокойным размышлением у нее возникли серьезные проблемы — ее мысли сразу же заняло нечто малоприятное: требование Джоны, чтобы она украла что-нибудь у Макклелланов.

Это хорошо, что он по-прежнему убежден в том, что им нужно воровать, чтобы быстро достать 150 $. Это означает, что он не узнал о накопленной ею небольшой, но значительной сумме на личном сберегательном счете.

Когда она начала работать у Макклелланов, они предложили ей вариант прямого зачисления средств дважды в месяц и попросили у нее номера раздельных счетов. Забавная просьба, поскольку у Гризельды вообще не было счета. Она пошла в ближайший к дому Маклелланов банк и сотрудник банка из лучших побуждений посоветовал ей открыть сразу два счета: один текущий, другой — накопительный. Хотя она перечисляла на свой накопительный счет всего двадцать процентов, она редко его трогала, и теперь на нем хранилось несколько тысяч долларов, предназначенных для одного очень особенного дела. Остальная часть — почти все до цента — уходила на аренду, коммунальные услуги, повседневные расходы, они же, содержание Джоны.

Вернувшись в дом, Гризельда поднялась наверх. Бесшумно открыв изысканные французские двери, ведущие в спальню Макклелланов, она прокралась через комнату, утопая босыми ногами в роскошном кремовом ковре. Остановившись у туалетного столика миссис Макклеллан, она робко провела пальцами по паре золотых сережек в виде колец и такому же браслету. Не было сомнений в ом, что они настоящие и, скорее всего, стоят гораздо больше 150 $, необходимых Джоне.

Убрав руку, она прошла обратно по комнате, закрыв за собой французские двери. Она не будет воровать у Макклелланов в ответ на их доброту. Гризельда пережила много страшного и отвратительного, и в итоге много чего натворила, но она не воровка. Ни тогда, ни сейчас.

У нее не оставалось другого выбора. Сегодня, когда они с Пруденс пойдут в парк, ей придется зайти в банк и снять 150 $ со своего накопительного счета. Она так сильно прикусила нижнюю губу, что почувствовала во рту вкус крови. Больно, что деньги пошли вразрез с тем, что ей на самом деле хотелось, но другого выхода она придумать не смогла. Потом, когда Джона заедет за ней, она скажет ему, что украла серьги с браслетом и продала их во время обеденного перерыва. Он на это купится. Он обрадуется, что ему не придется проделывать это самому.

Она спустилась по лестнице и взяла с кухонного стола оставленную там кофейную чашку. Упершись ладонью в саднящий подбородок и проглотив стоящий в горле ком, она обдумывала свои планы на выходные, и вспоминала тот первый и единственный раз, когда она попала в Западную Вирджинию.

4 июля 2001 года

Гризельда

Зажатая в задней части пропахшего плесенью фургона между своей приемной сестрой Марисоль, и новым мальчиком, Холденом, десятилетняя Гризельда Шредер чувствовала, как у нее с шеи по спине прямо в ямку между ягодицами стекают капли пота. С другой стороны от Марисоль сидел Билли. Ему было четырнадцать лет, и он жил с Филлманами дольше всех остальных. Тот факт, что Гризельда ненавидела Билли, был равносильен утверждению, что бараны ненавидят волков. Конечно, они их ненавидят, но они и до смерти их боятся.

Когда год назад к ним переехала шестнадцатилетняя Марисоль, это стало для нее неожиданным счастьем, потому что она, так или иначе, взяла подрастающую Гризельду под свое крыло, называла ее «младшей сестренкой», заплетала ей волосы и показывала Гризельде, как пользоваться косметикой. Марисоль была старше Билли, и, когда ей этого хотелось, практически такой же несносной, поэтому мальчишка предпочитал с ней не связываться. Ему стало значительно сложнее мучить Гризельду, хотя он все равно находил способы ударить и унизить ее. В конце концов, Марисоль была уже достаточно взрослой, чтобы ходить на вечернюю работу — она просто физически не могла все время находиться рядом с ней.

Холден присоединился к ним три дня назад, прибыв в дом Филлмансов с синяком под глазом, разбитой губой, и слишком завышенным самомнением. Ему было десять лет, как и ей, он был меньше Гризельды, но жутко драчливым, и в самый первый день очень тихим. Она быстро поняла, в чем причина: он заикался. Сильно.

В самый первый вечер, когда Холден появился у Филлманов, Гризельда, предварительно убедившись, что в коридоре никого нет, побежала наверх к общей ванной комнате, чтобы почистить зубы, и обнаружила там сцепившихся между собой Билли и Холдена. Билли, новый сосед Холдена, стащил из скудного вещевого мешка младшего мальчишки бейсболку с логотипом Балтимор Ориолс и стал дразнить Холдена, задрав ее высоко у него над головой. Холден несколько раз подпрыгнул, пытаясь достать кепку, но в третий раз Билли ударил его свободной рукой под дых, и Холден упал на пол, схватившись за живот.

Глядя на Билли яростными, взбешенными глазами, Холден потребовал:

— От-т-дай м-м-мне её!

Застыв на мгновение, Билли потрясенно уставился на Холдена, а потом покатился от зычного, грубого хохота.

— Твою мать! — произнёс он, задыхаясь от громкого, надрывистого смеха. — Да ты дебил!

Продолжая следить за ними из своего укрытия в коридоре, Гризельда чувствовала, что бессильна помочь Холдену и была жутко зла на Билли, поэтому она с определенной долей удовлетворения заметила, как глаза Холдена расширились от гнева. Он вскочил на ноги и, замахнувшись обоими кулаками, стал яростно колотить Билли туда, куда только мог дотянуться. Драка была такой ужасной, что мальчики опрокинул на пол стол, и через несколько минут миссис Филлман уже растаскивала их в разные стороны. Как только они разошлись, она позволила Билли подойти и ударить Холдена по лицу. Сильно.

— У нас не было никаких проблем, пока ты сюда не приехал! — завопила она, больно сжав ухо Холдена мертвой хваткой. — Извинись перед Билли.

Когда Холден оглянулся на Билли, его губы были плотно сжаты в жесткую, бледную линию. У Билли из разбитой губы шла кровь, но он одарил Холдена высокомерной, выжидающей ухмылкой. Гризельда была просто очарована, поражена выражением лица Холдена, когда он посмотрел на Билли. У него был прищуренный открыто непокорный взгляд, ноздри раздувались с каждым вздохом, небольшие кулаки крепко сжаты. Миссис Филлман дернула его за ухо, и он едва заметно вздрогнул, сменив выражение своего лица на полное безразличие.

— Извинись, или я позвоню твоему соцработнику, чтобы тебя забрали.

Холден продолжал смотреть на Билли. Тот скрестил на груди руки, и улыбка медленно исчезла с его лица. Билли с неохотой пришлось признать, что этот мальчишка, меньше и младше его, добился своего. В конце концов, отвернувшись от Холдена и миссис Филлман, Билли выдохнул:

— Он, вроде как, дурачок, миссис Филлман. Он не может нормально говорить.

Миссис Филлман, которая питала слабость к красавчику Билли, и за шесть лет, что они прожили вместе, успела к нему привязаться, опять дернула Холдена за ухо.

— Посмотри на меня.

Наконец, Холден отвел глаза от Билли и, повернувшись, взглянул на миссис Филлман.

— Еще раз полезешь в драку, уедешь отсюда. Ясно?

В ответ Холден с минуту смотрел на нее долгим, напряженным взглядом и, в итоге, кивнул. Миссис Филлман выпустила ухо Холдена, уперла руки в свои мясистые бока, скрытые испачканным домашним платьем, и улыбнулась Билли, показав свои пожелтевшие зубы.

— Не забудь, в воскресенье мы все едем в тот парк в Западной Вирджинии, — сказала она, и ее голос поменялся с надменного на льстивый и заискивающий. — Особенная прогулка на берегу реки. Ты же знаешь, не у всех приемных детей есть такие хорошие родители.

— Жду не дождусь, — ответил Билли. Он отпрянул назад, когда миссис Филлман, наклонившись, взъерошила ему волосы, и, чтобы это как-то загладить, натянуто ей улыбнулся.

— А тебе лучше не делать глупостей, — сказала она, обращаясь к Холдену. Ее толстый палец застыл буквально в миллиметре от его носа. — Ты получаешь то, что заслуживаешь, и не обижайся.

Он снова ей кивнул. Коротко. Не говоря ни слова.

Выходя из комнаты, миссис Филлман проворчала:

— Прекрасно. Еще один со странностями.

Увидев Гризельду, она раздраженно поджала губы и направилась вниз.

Глядя вслед своей приемной матери, Холден неожиданно перевел свой взгляд на Гризельду, так легко и непринужденно, будто знал, что она все это время стояла там. А затем, совершил поступок, покоривший своей смелостью ее десятилетнее сердце. Он подмигнул ей, и один край его губ дернулся в легком подобии улыбки.

После этого она так и не набралась смелости заговорить с Холденом. Два вечера подряд Холден сидел напротив нее на ужине, пристально глядя на нее, и Гризельда обнаружила, что тайком посматривает на него и постоянно о нём думает. Ей было интересно, когда он, в конечном счете, со всеми уживется, и в тайне от самой себя она надеялась, что он мог бы стать ее другом. Больше всего — больше всего на всем белом свете — Гризельде хотелось иметь друга.

Она обернулась на сидевшего рядом с ней в машине Холдена, глядя на его темно-русые волосы, немного отросшие и завивающиеся на концах. Под глазом у него все еще виднелся синяк, но губы за последние три дня почти зажили.

Он повернулся к ней неторопливо и непринужденно — так же, как когда она стояла в коридоре и, не говоря ни слова, поднял бровь, и его губы снова изогнулись в едва заметной улыбке. У застуканной с поличным Гризельды бешено забилось сердце. Она судорожно тряхнула головой и уставилась вниз на свои колени. Скрестив свои потные руки, она пообещала себе больше на него не смотреть.

Он немного откинулся назад, ровно на столько, чтобы его плечо прижалось к задней части винилового сиденья и оказалось рядом с ее плечом. В течение ближайших минут пот их тел смешивался, пока они не прилипли друг к другу, но Гризельда даже не помышляла о том, чтобы пошевелить рукой в ближайший миллион, триллион лет. То, как он нежно к ней прикасался, было слишком прекрасно, слишком хорошо для слов. Ее сердце заколотилось с благодарностью, и она крепче сжала пальцы на коленях.

Глядя прямо перед собой в окно, она увидела большой сине-зелено-желтый знак с надписью «Добро пожаловать в Западную Вирджинию».

Глава 2

Гризельда

— Осторожно, детка, — крикнула Гризельда с парковой скамейки, наблюдая за тем, как Пруденс в четвертый или пятый раз штурмует детскую горку. Майя, лучшая подруга Гризельды, сидела рядом с ней, пока ее подопечный, Найл, который был такого же возраста, что и Пруденс, составлял Пруденс компанию.

— Хорошо, Зельда, — сказала Пруденс, одарив Гризельду широкой беззубой улыбкой, прежде чем продолжить свой подъем.

— Так, ты едешь? В Западную Вирджинию? — поморщив нос, спросила Майя. — Я тебя не понимаю.

— Что здесь понимать? Он устроил поездку на выходные и хочет, чтобы я поехала вместе с ним.

— Но ты явно не хочешь. В смысле, да ладно, Зи, Западная Вирджиния? Из всех возможных мест?

Гризельда вздохнула.

— Я ничего не говорила по этому поводу. В любом случае, все будет хорошо.

— «Хорошо». Ты обожаешь слово «хорошо». Просто помни, я-то тебя знаю, девочка. Я давно тебя знаю.

Помимо того, что они с Майей полтора года жили в ее второй после Холдена приемной семье, они с девятого до выпускного класса вместе учились в старшей школе, что было довольно необычно для детей из системы воспитания в приемной семье. Когда переезжаешь из дома в дом, приходится часто менять школы, но Гризельду перевели в приемную семью из того же школьного округа. Они дружили уже почти десять лет, Майя была для нее самым близким человеком, но даже Майя не знала всего. Никто не знал всего, кроме Холдена.

— Я тебя знаю, но я тебя не понимаю, — продолжила Майя, покачав головой с множеством каштановых косичек с разноцветными бусинами на концах, позвякивающих при каждом движении.

— Да, ну… Бесполезно раскачивать лодку.

— Конечно, если не хочешь как следует получить.

Гризельда бросила на Майю взгляд, велящий подруге заткнуться.

— Думаешь, я не вижу эти свежие синяки у тебя на подбородке? И вот еще новости, Зельда… ты носишь одежду с длинными рукавами в середине июня. Дерьмо. Я видела все это тысячу раз, начиная с моей мамы. Я просто не понимаю, почему ты с этим миришься.

«Потому что такой человек, как я, не заслуживает лучшего».

Гризельда ненавидела об этом говорить и по опыту знала, что лучший способ поскорее все это прекратить — хранить молчание.

— Ты красивая, Зи…

Гризельда закатила глаза и громко усмехнулась, ее пальцы потянулись к шраму на подбородке.

— Не говоря уже о том, что ты при деньгах, — продолжила Майя, имея в виду секретную заначку Гризельды. — Подыщи себе отдельное жилье. Скажи Джоне, чтобы проваливал. Найди того, кто будет хорошо к тебе относиться.

«У меня не может быть ничего хорошего, пока я не буду знать, что у Холдена тоже все хорошо».

Она откашлялась.

— Я не притрагиваюсь к этим деньгам, и ты это знаешь.

— Да. Но я не понимаю, почему. Разве ты их откладывала не для того, чтобы сделать свою жизнь лучше?

Сделать свою жизнь лучше? Теоретически, наверное, существовало, много способов изменить ее жизнь к лучшему, но только три из них действительно имели значение: найти Холдена, помочь Холдену, снова быть рядом с Холденом.

У Маклелланов Гризельда зарабатывала 640 $ в неделю, что составляло 33 280 $ в год, 6000 $ из которых вернулись к дяде Сэму. Оставалось 21 824 $ на повседневные расходы и 5 456 $ в год — на ее накопительный счет для Холдена.

В первый год, она потратила несколько тысяч долларов на частного детектива, но деньги быстро закончились, и детективу, чей бизнес закрылся через несколько месяцев после того, как Гризельда отдала ему чек, удалось мало что узнать. Он выяснил, что Хозяин, который удерживал их в подвале, Калеб Фостер, родился в 1961 году. На момент похищения Гризельды и Холдена, ему было сорок лет, он был последним, оставшимся в живых из его семьи, переживший своих родителей и младшего брата с сестрой, которые трагически погибли в результате несчастного случая где-то в семидесятых.

Несмотря на ее постоянные попытки отыскать Калеба Фостера с помощью библиотечного компьютера в публичной библиотеке Лорел, она так и не нашла ничего стоящего. Когда она вводила его имя в поисковик, Гугл выдавал тысячи совпадений, но ни одно из описаний не совпадало с тем немногим, что она о нем знала. А когда она искала «Холдена Крофта», то не находила ничего, кроме новостей об их похищении. Никаких совпадений. Ни одного. Это всегда делало ее горе острее и мучительней, потому что заставляло ее непрестанно думать, может, Холден мертв, тогда, как он умер и когда. Ему было страшно? Он был совсем один? Думал он о ней в последние минуты?

Самым мучительным и изнурительным испытанием в жизни Гризельды было не терять надежды, что Холден еще жив. Но она не могла — не хотела — отказываться от него, пока не будет полностью уверена в том, что он мертв. До тех пор она будет продолжать поиски… потому что она в долгу перед ним, потому что когда-то в прекрасное и тяжелое для них время, она любила его, а он ее.

Интернет поиски наконец-то привели ее в компанию «Браун и Касл» в Нью-Йорке, одно из лучших частных детективных агентств в стране. И Гризельда решила больше не выбрасывать все деньги на мошенников, а заказать их услуги, как только сможет. В чем подвох? Предварительный гонорар составлял 5 000 $ авансом, которым она располагала, но сумма почасовой оплаты варьировалась от 40 $ до 100 $. Если Калеб Фостер ездил с Холденом по всей стране, на то, чтобы разыскать их след и узнать, что в итоге с ними случилось, могло уйти несколько недель и даже месяцев. Гризельда полагала, что прежде, чем она могла бы воспользоваться услугами «Браун и Касл», ей понадобится около 20000$, и на данный момент ей не хватало более 5000 $. Поэтому она работала. И ждала. И надеялась, что в следующем году у нее будет достаточно денег, чтобы найти Холдена, помочь ему, сделать абсолютно все, чтобы загладить свою вину за то, что бросила его там или, по крайней мере, узнать, что с ним случилось.

И в то же время, у нее разрывалось сердце всякий раз, когда она давала Джоне по 100 $ то тут, то там, потому что каждый цент, который она выбрасывала на Джону, еще на час отдалял ее от Холдена, единственного человека на свете, который вне всяких сомнений по-настоящему ее любил.

Сделав глубокий вдох, Гризельда искоса взглянула на Майю, которая все еще ждала ответа.

— Милая, не виляй…

— Чужим хвостом, — закончила за нее Майя, цитируя свою приемную мать, Кендру, с которой они жили в течение первых двух лет старшей школы. — Черт, как же она любила это повторять.

— Да, любила.

— Ты заслуживаешь гораздо большего, чем Джона.

«Нет, — подумала Гризельда. — Нет, я не заслуживаю».

— Почему, Зельда? Почему ты не уйдешь от него?

«Потому что я была обязана вернуться с Холденом, но вернулась без него. Потому что мы должны были сделать это вместе, но один из нас вновь оказался в аду. Потому что жизнь можно терпеть только когда в ней больше плохого, чем хорошего».

«И, — добавило ее сердце виноватым шепотом, — Потому что, когда Джона затыкается и засыпает, обнимая меня своими теплыми и крепкими руками, я иногда могу обмануть себя, думая, что это кто-то другой».

— Забудь о том, что я спрашивала, — сказала Майя, тяжело вздохнув. — Это не мой хвост.

Гризельда кивнула, наблюдая за тем, как Пруденс бежит от горки назад к лестнице.

— Ты знаешь, Джона не всегда такой грубый.

— Да, иногда он спит.

— Иногда он бывает со мной очень милым.

— Он достаточно груб, достаточно часто. Немного милоты ничего не меняет, — сказала Майя, внезапно выпрямившись и отвернувшись. — Найл, не хватай эту девочку за косички! Сейчас же оставь ее в покое!

Она повернулась обратно к Гризельде.

— Большую часть дней я не уверена, благодарна ли я тебе за то, что получила эту работу.

— Ты благодарна.

Гризельда помолчала, думая, насколько лучше были бы эти выходные, если бы с ними поехали Майя и ее друг Теренс. Она не имела ничего против друга Джоны, Шона и его девушки Тины. Она показалась Гризельде довольно приятной в тот единственный раз, когда они познакомились. Но все же, они были практически чужими людьми.

— Неужели вы с Джоной не можете быть друзьями? — спросила она.

— Этому не бывать, Зельда. Мы с ним как масло и вода, черт, как масло и спички.

Майя усмехнулась, покачав головой.

— Я бы хорошенько его отдубасила, если бы он обошелся со мной так, как позволяет себе обращаться с тобой.

«Ты бы проиграла», — подумала Гризельда, и у нее заныло предплечье, усыпанное черно-сизыми синяками от его пальцев. Вчера вечером она обменялась любезностями с кассиром в «Шопрайт», и как только они сели в грузовик, Джона схватил ее за руку и обвинил в том, что она с ним заигрывала.

Неподвижно глядя вперед на детей, Майя ласково произнесла:

— Ты когда-нибудь расскажешь мне, Зельда? Что с тобой произошло? Я имею в виду, помимо старых новостных сообщений, которые я могу прочитать в интернете?

Гризельда повернулась к подруге, Майя смотрела ей в лицо. Шоколадно-коричневая кожа, переливающаяся на солнце, как атлас, и полные сочувствия темно-карие глаза.

Прежде чем Гризельда в сумерках добралась до шоссе, ей пришлось пол дня пробираться босиком через лес. Ее подобрала пожилая женщина, и, серьезно отчитав ее об опасностях автостопа, высадила у дверей офиса шерифа Чарльзтауна. Гризельда как сумасшедшая ворвалась в здание, выложив всю свою историю первому же встреченному ею человеку, и в завершении потребовала: «Пожалуйста! Вы должны его найти!»

Сержант, работающий у стойки информации, минуту пялился на нее, затем позвал женщину-офицера, и она отвела Гризельду в маленькую комнату для допросов. Они отыскали на кухне бутерброд, пол пачки печенья «Орио» и две баночки шипучки и поставили перед ней. Кто-то раздобыл одеяло, которым офицер осторожно укутал плечи Гризельды. И хотя она умирала с голоду, Гризельда не притронулась к еде, пока не рассказала все, что только могла знать: имена и фамилии своих приемных родителей, как их с Холденом похитили, общее расположение места, где их держали в плену, и как именно она сбежала. Гризельда умоляла их бежать в дом Хозяина, и только когда офицер заверил ее, что две машины уже на пути туда, она положила голову на металлический стол, заплакав от страха, облегчения и изнеможения.

Как заманчиво было рассказать Майе всю правду. Все равно, что броситься с края бассейна в теплую воду, свободно паря, с головой погружаясь в сострадание подруги, а потом утонуть, когда она столкнется с ужасной правдой о том, что произошло.

Она шумно и глубоко вздохнула.

— Нет, Майя.

Гризельда оттолкнулась от скамейки и, подойдя к детской горке, изобразила на лице улыбку.

— Пора обедать, малыш, — позвала она Пруденс. — Время для игр окончено.

***

— Зельда, ты не знаешь, где моя удочка? — спросил Джона, заглядывая в спальню.

Гризельда посмотрела на него с края кровати и, покачав головой, повернулась к телевизору.

— Ну же, детка. Неужели ты не можешь выдавить из себя улыбку? У нас год не было отпуска.

На самом деле у них вообще никогда не было отпуска. По крайней мере, за тот год, что они жили вместе. Они познакомились, когда кабельная компания направила Джону в ее дом проверить надежность соединения. Он позвонил в ее квартиру вместо квартиры коменданта, и хотя она почувствовала, что он очень жестокий, в тот же вечер они начали встречаться. В самый первый раз, когда они занимались сексом, он был с ней очень груб. Ей это не понравилось, но потом, когда он уснул, то крепко обнял ее, и это было так приятно, что она не попросила его уйти. По большей части, она ненавидела его за жестокость и ненавидела себя за то, что так любила моменты, когда он был нежным.

Что касается вопроса Майи, Гризельда просто не позволяла себе быть с кем-то добрым и достойным. Она считала, что пока жизнь Холдена, по всей вероятности, сущий ад, она не заслуживает счастья. В их отношениях с Джоной ей приходилось очень дорого расплачиваться за каждое объятие, за каждое ласковое прикосновение. Она не могла расслабиться и потерять бдительность. Как бы ласков он с ней не был, все это непременно компенсировалось его жестокостью, и это было единственной причиной, почему она это допускала.

Иногда, когда ей по несколько дней не перепадало от Джоны ни доброго слова, ни прикосновения, она почти сравнивала проведенное с ним время с искуплением грехов. Покаяние — дело выбора грешников, не так ли? Это было наказанием, платой за грех. Она была рада расплачиваться за свою вину, потому что это приближало ее жизнь искуплению, хотя наказание по своей природе причиняло боль.

Но этот вечер? С обрушившимися на нее выходными в Западной Вирджинии? У нее просто не осталось сил на его оскорбления.

— Может быть, мне остаться дома, Джона? Я просто не думаю, что я…

Он в одно мгновение пересек комнату и встал перед ней, уперев руки в бока.

— Ты не хочешь провести время со мной и нашими друзьями?

Она откинулась на руки и, взглянув на него, скрестила пальцы один за другим.

— Я хочу. Конечно, я хочу.

— Тогда в чем проблема?

Она попыталась придумать убедительное объяснение своему нежеланию ехать в Западную Вирджинию.

— Разве не лучше поехать вдвоем? Только ты и я?

— Звучит пиз*ец как скучно, — сказал он и, достав из заднего кармана смятый кисет, открыл его и зажал между пальцами щепотку коричневого табака (прим. Кисе́т — небольшой мешочек для хранения вещей, затягиваемый шнурком. Часто в кисете хранят табак).

Она взглянула на него, чувствуя, как ее глаза вспыхнули редким проявлением обиды.

— Я не знаю, почему мы вместе, — пробормотала она, презирая его. И еще больше презирая себя.

Запихнув табак между зубами и нижней губой, он ухмыльнулся ей как гребаный бабуин.

— Потому что ты прелесть, Зельда. Ты заботишься обо мне. Черт, да ты х*й сосешь лучше всех девчонок, кого я знал.

Как и ее прежний мучитель Билли, Джона был хулиганом. Он был единственным ребенком престарелых родителей, которые души в нем не чаяли, и, судя по тому, что Гризельде удалось выяснить, большую часть своего детства и юности он шел по ним паровым катком. Пару раз он попадал в неприятности из-за мелких правонарушений — порчи имущества, пьянства и хулиганства, о чем рассказывал с особой гордостью, — но его родители постоянно нанимали ему хороших адвокатов, и Джоне всегда удавалось уйти от наказания.

Гризельда никогда не видела его мать и отца, они умерли за два года до того как она встретила Джону. Но когда она с ним познакомилась, он просто транжирил оставленные ими сбережения, и дом, за который два года не платил налогов. Таким образом, дом был возвращен в собственность банка. Джона был очень красив и держал себя в хорошей физической форме. Его шутки были грубыми, что нравилось его друзьям из кабельной компании, но ей пришлось признать, что он мог быть просто очаровательным, хотя, если не добивался своего, становился эгоистичным и жестоким. Но когда его руки не били и не хватали ее, они могли быть теплыми и нежными. И когда посреди ночи он прижимал ее к груди, она могла закрыть глаза и, засыпая под успокаивающий шепот его горячего дыхания на своей шее, притвориться, что это не он.

Не желая попадаться на эту удочку, она опустила голову и проглотила это, соглашаясь с его мерзкими словами и чувствуя себя такой грязной, как он и хотел. Она посмотрела на свои узловатые коленки, едва прикрытые ее не по размеру большой футболкой.

— Зачем ты заставляешь меня говорить тебе такие вещи? — спросил он. — Вот, что я тебе скажу… ты сегодня капризная, Зельда. Это миссис Ути-Пути на тебя так влияет?

Она не ответила. Девушка стиснула челюсти, зная, что сейчас произойдет.

Он схватил ее за волосы и рывком задрал вверх ее лицо.

— Я задал тебе вопрос.

— Я просто устала, — она вздохнула, глядя в его злые зеленые глаза. Он бы ударил ее, если бы она не сказала ему того, что он хотел услышать, а сегодня вечером она была не в настроении терпеть дополнительную порцию боли. Ожидание поездки в Западную Вирджинию уже было достаточно болезненным.

— Я с нетерпением жду завтрашнего дня.

— Так-то лучше, — кивнул он ей, улыбаясь и ослабляя хватку. — Теперь я чувствую себя гораздо лучше. А ты разве не чувствуешь себя лучше?

Она кивнула, заставив уголки своих губ приподняться.

Руки Джона потянулись к его ремню, и от звука звякающей пряжки у нее как всегда кровь застыла в жилах.

— Ты такая красивая, детка. Помнишь, что я сказал раньше? Это был комплимент. Ты самая лучшая, детка. Я серьезно. Лучшая. Как на счет…

У нее скрутило живот, когда вдруг раздался звонок его телефона. Поморщившись от досады, Джона застегнул ширинку и достал из заднего кармана свой телефон. Его лицо сразу же просияло.

— Шон! У нас все готово на завтра, х*есос?

Гризельда смотрела, как Джона развернулся и, не взглянув на нее, вышел из комнаты. Глубоко и неровно вдохнув, она откинулась на кровать. Она смотрела на потолочный вентилятор, медленно вращающийся над головой, и в глазах у нее стояли слезы.

***

— Детка, прости, если прежде разозлил тебя. Я не должен был грубить тебе.

Гризельда быстро открыла глаза и с удивлением обнаружила, что лежит в постели, под одеялом, телевизор выключен, свет погашен. Она заснула, уставившись на вентилятор, и Джона ее укрыл. Теперь он нежно держал ее сзади, ласково шепча ей на ухо.

— Я без ума от тебя, Зельда. Иногда мне кажется, что я без тебя умру.

Она сосредоточилась на его нежном объятии и попыталась воспрепятствовать его голосу и словам, не давая им проникнуть в уши.

— Ты не хочешь ехать в Западную Вирджинию, детка? Ты когда-нибудь там была?

Она сглотнула вставший в горле комок. Ей снова снился Холден. Это случалось почти каждую ночь, и во сне она возбужденно шевелила ногами под одеялом. Она практически ощущала, как сухая земля Западной Вирджинии просачивается меж ее пальцев. Они наблюдали за мамой-оленихой и ее пестрым от веснушек олененком. «Она уж-ж-жасно красивая, да, Гри?»

В голове стучало, и она со всей силы зажмурила глаза.

— Все будет хорошо.

— Я так возбужден, — прошептал Джона, твердея у нее за спиной. — Я хочу тебя, Зельда.

— Разве нам не нужно выспаться?

— Это не займет много времени.

Он стянул с нее трусики, толкнул немного вперед, схватил за бедра и вошел в ее неподготовленное тело сзади, без разрешения и предупреждения. Она стиснула зубы и закрыла глаза, пока он хрипел, долбясь в нее, до боли растирая ее нежную кожу. Через несколько минут он вскрикнул, его лоб уткнулся сзади ей в шею, и его жадные пальцы ослабли. Она почувствовала, как он кончил в нее, горячо и влажно пульсируя, и прошептал:

— Так хорошо. Так хорошо. Так хорошо, Зельда.

Он вышел из нее и перевернулся на спину. Не прошло и минуты, как комнату наполнил рокот его храпа.

«Я тебе не ответила», — подумала она про себя. Перевернувшись на спину и обхватив грудь руками, она почувствовала, как стекает на простынь его сперма.

«Нет, я не хочу ехать в Западную Вирджинию».

«И, да, я уже была там раньше».

4 июля 2001года

Гризельда

Мистер Филлман подъехал к кемпингу «Медвежонок Йоги», но оказалось, что Фриллманы не зарезервировали места заранее, и все кемпинги были заняты из-за выходных. Дежурная сообщила им, что сразу вниз по дороге, они найдут областной кемпинг.

— Он не такой хороший, — сказала она, глядя на их ржавый, отживший свое фургон и шмыгая носом так, будто что-то жутко воняло, — но для них будет достаточно места.

«Сразу вниз по дороге» превратилось в путешествие длинною еще в несколько миль, с дымом от сигарет миссис Филлман, доносящимся до заднего сиденья и горячим воздухом, дующим из окон. Они проехали загородный рынок, находящийся по левую сторону, где стоял покосившийся и облупившийся рекламный щит, сообщивший им, что «Лагерь Шенандоа» находится в полутора милях отсюда.

И, несмотря на то, что пришлось сидеть в жуткой тесноте и на раскаленном заднем сиденье, Гризельду мгновенно охватило чувство глубокой грусти, потому что когда их фургон остановился, Холден должен был выйти из машины и убрать руку с того места, где он еще прижимался к ее руке. Она дала себе секунду, чтобы заранее поскорбеть о своей потере, а затем постаралась поднять себе дух. Это была первая приемная семья, которая взяла Гризельду с собой в поездку, и она чувствовала томящее взволнение. Да, на обед по-прежнему будут бутерброды из залежалой колбасы и сыра, которые утром упаковала Марисоль, но они будут есть их в новом месте. И хотя Гризельда не умела плавать, она представляла себе, как прозрачная вода охлаждает ее ступни и ноги. Под свой лимонно-желтый ситцевый сарафан она надела выцветший, розовый сдельный купальник, который был найден миссис Филлман в куче старых вещей и ранее принадлежал одной из ее предыдущих подопечных. Гризельду не волновало, что он был чужим или блеклым и старым. Сегодня он был ее.

Мистер Филлман подъехал на автостоянку, и Гризельда вытянула шею, чтобы посмотреть в окно рядом с Холденом. Здесь было гораздо более многолюдно, чем они могли вообразить со слов дежурной «Медвежонка Йоги». За машинами всех форм и размеров, зажатыми на аккуратных площадках, и далее на зеленой полоске травы у реки, она увидела семьи на одеялах, маленьких детей в купальниках и несколько собак на поводках. Из динамиков автомобиля гремела громкая рок-музыка, и Гризельда почувствовала запах хот-догов на гриле. Она ощутила незнакомый прилив надежды. Все это было похоже на праздник, на что-то нормальное и веселое, и она не могла сдержать улыбки предвкушения, появившейся у нее на лице.

Все еще наклоняясь над Холденом, она почувствовала на себе его взгляд и, повернувшись, посмотрела на него. Он не глазел на стоянку, семьи и детей с яркими надувными кругами на животах. Он смотрел на Гризельду и улыбался той самой однобокой ухмылкой, которая начинала ей очень нравиться.

Она хихикнула, улыбнулась ему и прошептала:

— Похоже, тут весело!

Его улыбка стала шире, немного сгладилась, но он не ответил. Он просто кивнул.

— Я буду загорать весь день, — сказала Марисоль, громко вздохнув.

— Сначала ты поможешь мне приготовить обед, — сказала миссис Филлман, гася сигарету в переполненной окурками и пеплом пепельнице автомобиля.

— А почему Билли не может помочь? — заныла Марисоль. — Или малыши?

Миссис Филлман повернулась и пригвоздила Марисоль сердитым взглядом суженных глаз.

— Во-первых, не дерзи мне. Во-вторых, самая старшая девочка помогает с едой. Таковы правила.

Марисоль опустила глаза на колени и проворчала: «Хорошо», а Билли рядом с ней захихикал.

— Думаю, это я буду загорать, — сказал он, толкнув Марисоль в бок.

— Ох, Билли, — сказала миссис Филлман. — Загар не сделает тебя еще красивее.

Гризельда заметила глаза миссис Филлман в зеркале заднего вида, как они смягчились, остановившись на лице Билли, глядя на него совершенно ненасытным взглядом. Переведя глаза на склоненную голову Марисоль и посмотрев на Билли, Гризельда увидела, как он, тяжело дыша и плотно сжав челюсть, отвернулся от пристального взгляда их приемной матери.

— Я полагаю, что Билли и Холдер могут помочь мне разгрузить машину, — сказал мистер Филлман.

— Холден, — тихо сказала Гризельда.

— Что такое? — спросил мистер Филлман.

— Холден, — снова сказала Гризельда. — А не Холдер.

— Да, ты права, — рассеянно произнес мистер Филлман, заглушив мотор и открывая дверь машины.

Четверо детей последовали за ним, скопом вылезая из фургона, и Гризельда жадно вдохнула теплый, свежий воздух. Даже со стоянки ей было слышно быстрое течение реки, и ее пальцы ныли от желания ощутить блаженную прохладу.

Мистер Филлман стоял у машины, вытянув свои тощие руки над головой, и смотрел на реку, затем он повернулся к жене, которая вытаскивала из багажника холодильник.

— Сэди, у тебя еще остались те родственники, которые здесь живут?

— Джим и Мелоди? Думаю, да. Если еще не умерли.

— Может, тебе стоит им позвонить? Попросить их, чтобы привезли холодильник с пивом, немного с нами посидели.

Миссис Филлман пробормотала что-то про никчемных родственников, вручив Гризельде раскладной стул, и махнула рукой в сторону поросшего травой клочка земли у реки.

Через пятнадцать минут они расстелили на траве старое одеяло, поставили два стула для взрослых, и миссис Филлман попросила Марисоль открыть холодильник. От запаха протухшей колбасы и прокисшего майонеза Гризельду чуть не вывернуло.

— Черт, — сказала миссис Филлман, сверля взглядом Марисоль. — Неужели ты настолько тупая, что забыла накрыть бутерброды льдом? Они два часа жарились в этом багажнике!

Марисоль, поморщившись, посмотрела на бутерброды.

— Простите, миссис Филлман.

— Ничтожество. Такое же ничтожество, что и твоя мать-наркоманка. Не знаю, зачем я вообще стараюсь.

Глядя вниз на холодильник, Марисоль опустила голову и медленно его закрыла.

Встав и уперев руки в свои широкие бедра, миссис Филлман посмотрела на мужа, потом на Билли.

— У двух мужчин есть какие-нибудь идеи? Я хочу есть, и теперь, благодаря ребенку наркоманки, у нас нет обеда.

— По пути назад был магазин, — сказал Билли.

— Если мы поедем в магазин, то потеряем место на парковке, — ответил мистер Филлман, усевшись на один из двух стульев и скинув свои черные ботинки, но оставив черные носки.

— Тогда кто-то должен туда сходить. В первую очередь тот, кто допустил ошибку, — сказала миссис Филлман, уставившись на Марисоль, которая все еще стояла на коленях на одеяле, склонив голову над закрытым холодильником.

Гризельда подумала обо всех тех вечерах, когда Марисоль расчесывала ей волосы, рассеянно заплетая их, как она рассказывала Гризельде, что мечтает однажды стать парикмахером. Она думала о том, сколько раз Марисоль вступалась, когда Билли щипал или мучил ее. Все чего хотела Марисоль, это посидеть сегодня на солнце. Что ж, Гризельда может помочь этой мечте осуществиться.

— Я схожу, миссис Филлман, — предложила она. — Я не против пройтись.

— Что? — фыркнула ее приемная мать, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Гризельду со смесью досады и удивления. — Ты сходишь, да?

— Да, мэм, — сказала она. Магазин был всего в полутора милях отсюда. Это было не слишком далеко. Она могла сходить туда и обратно за час и еще целый день полоскать свои ноги в Шенандоа.

Марисоль посмотрела на Гризельду глазами, блестящими от слез, и произнесла одними губами: «Спасибо, малыш».

Гризельда кивнула подруге, затем повернулась к Филлманам. Под мистером Филлманом заскрипел алюминиевый стул, и он вытащил из кармана свой бумажник. Пятидолларовая купюра, которую он вручил Гризельде, была мятой, теплой и мягкой.

— Батон хлеба, колбасу, сыр, — давала указания миссис Филлман. — Если останутся деньги, возьми майонеза. Поняла?

— Снова колбасу? — запротестовал мистер Филлман, накрывая свое лицо листом газеты.

— Ты получаешь то, что получаешь, и не обижайся, — отрезала миссис Филлман, затем повернулась обратно к Гризельде выжидающе глядя на нее.

— Хлеба, колбасы и сыра, — резюмировала она. — И, если будет возможность, майонез.

— И если будет возможность, майонез, — собезьянничала миссис Филлман, подгоняя Гризельду рукой. — Иди-иди. Не теряй времени.

— Я, э-э, т-т-тоже пойду.

Гризельда повернулась туда, где прямо позади нее стоял Холден. Она удивилась, услышав его голос, удивилась, что он заговорил, удивилась, что захотел пойти с ней.

— Хорошо, — сказала миссис Филлман, расположив свой солидный зад на одеяле рядом с Билли, который глазел на трех загорающих рядом девочек-подростков. Она положила руку на голое бедро Билли и сказала:

— Поторапливайтесь. Мистер Филлман будет очень голоден, когда проснется.

— Да, мэм, — сказала Гризельда. Ее глаза еще на мгновение задержались на руке миссис Филлман, и она повернулась, чтобы уйти вместе с Холденом.

Глава 3

Гризельда

Сидя на заднем сидении Форда Эскейп Шона и опустив окна, чтобы поскорее высохли только что накрашенные ногти Тины, Гризельда испытывала огромное облегчение от того, что та не собиралась с ней разговаривать. Тина казалась вполне нормальной, но с каждой милей они все дальше углублялись в Западную Вирджинию, и страх Гризельды разрастался. Ее желудок никак не мог успокоиться, и пальцы дрожали так, что ей приходилось сильно обхватывать ими колени. Вести светские беседы было невыносимо, если вообще возможно. Пытаясь обрести хоть немного покоя, она оперлась локтем о подоконник, закрыла глаза и подставила свое лицо под напор теплого ветра.

Как ни старалась, она не могла думать ни о чем, кроме своей печальной истории, случившейся с ней в этом уголке мира и, наконец, предалась своим воспоминаниям. Какой счастливой она была, когда она вошла в офис шерифа Чарльзтауна десять лет назад. Какой отчаянной. Какой глупой.

К тому времени, как полиция прибыла к тому дому, Холден и Хозяин были уже далеко, но Гризельда об этом еще не догадывалась. Она с облегчением наблюдала за тем, как полиция объявляла Холдена Крофта в розыск, как две полицейские машины, сорвавшись со стоянки, направились к дому Хозяина. Ее уставшие ступни взвыли от боли, когда она придвинула кресло вперед и потянулась за печеньем, наслаждаясь его первым кусочком после целых трех лет каши на воде и сырых овощей.

После того, как Филлманы потеряли двух своих воспитанников за границей штата, их исключили из системы патронатного воспитания, поэтому Гризельду отвезли обратно в Вашингтон в первую из трех приемных семей. Там она и встретила Майю, свою новую соседку по комнате, которая сразу напомнила Гризельде Марисоль.

В течение следующих трех или четырех дней ее зачислили в соседнюю среднюю школу, и полиция много раз допрашивала Гризельду о Холдене и Хозяине, однако их визиты быстро прекратились. Несколько дней спустя, она узнала, почему.

Через неделю после побега к ней приехала ее новый соцработник и поделилась плохими новостями — когда полиция добралась до дома, он был пуст. Ни Хозяина. Ни мальчика. Только собака с простреленной головой, закопанная в неглубокой яме на лужайке перед домом.

— Каттер, — выдохнула она и содрогнулась, когда подумала, что, возможно, из того же пистолета убили и Холдена.

Полиция Чарльзтауна целую неделю обыскивала этот район, но так ничего и не обнаружила — ни следа Холдена или Хозяина, которого, как тогда впервые узнала Гризельда, звали Калеб Фостер. Соцработник спросила, не знает ли случайно Гризельда, куда бы они могли отправиться, но она понятия не имела. Кроме сарая, сада и подвала ее с Холденом не пускали никуда и уж точно не в хозяйский дом. И за три года, что они с Холденом там прожили, они ни разу не выходили с фермы. Она почти ничего не знала о нем. Она понятия не имела, куда он мог пойти. Она знала только, что во что бы то ни стало должна вернуться в тот дом и попытаться в этом разобраться.

В ту ночь она впервые попыталась убежать, тупо голосуя в конце улицы, недалеко от дома ее приемной матери, где ее и забрала полиция по подозрению в проституции. После этого приемная мать на ночь запирала ее в спальне, и Гризельда больше не пыталась убежать. Но когда наступила весна, она с таким неистовством тосковала по Холдену, что совсем лишилась сил и по утрам не могла дышать. Во второй раз она убежала в июне и добралась уже чуть дальше, но исполненный благих намерений дальнобойщик сообщил по рации о ее местонахождении, и ее снова забрала полиция. Ее перевели в другую приемную семью. И опять строгая изоляция, и опять поражение. Она снова попыталась сбежать в июне следующего года, но когда ее, наконец, нашли около Лисбурга, соцработник сказала ей, что, если она снова попытается это сделать, то ее отправят в колонию. Кроме того ее перевели в самую плохую и строгую из всех трех ее приемных семьей, разлучив с Майей. В этом доме она жила в одной комнате с двумя другими девушками, которые также пытались убежать. На окнах были решетки, и каждую ночь их запирали на дверной засов.

Угроза тюрьмы не напугала Гризельду. Она просто заставила ее стать умнее. В тот год она не убегала. В тот год она сообразила, что к чему, и придумала план: Заслужить доверие. Устроиться на работу. Заработать деньги. Купить одежду. Перекрасить волосы. Сесть на автобус и вернуться в Западную Вирджинию. Выяснить, что случилось с Холденом.

Холденом. Холденом. Холденом. Холденом.

Когда наступил август, прямо перед выпускным классом, она привела свой план в исполнение. Работая летом в «Вендис» ей удалось скопить 200 $. Это означало, что у нее было достаточно денег, чтобы сесть на автобус из Вашингтона до самого Харперс Ферри в Западной Вирджинии.

Ее план сработал. Никто не докучал молодой женщине в бейсболке, сидящей в утреннем автобусе и мирно размышляющей о своих делах. Она добралась до Харперс-Ферри за два с половиной часа, натянула на спину рюкзак и пошла на запад по маршруту 340 в направлении Чарльзтауна. Через семь миль и три часа она остановилась у закусочной, где купила сэндвич с тунцом и сверилась с маршрутом. До фермы Калеба Фостера оставалось еще четыре часа пешком по дороге Кэйблтаун. К тому времени, как она туда пришла, солнце было уже совсем низко.

Когда она сошла с дороги на пыльную тропинку, то сразу поняла, что в этом месте уже много лет никто не живет. Все заросло высокой травой, а краска на доме и сарае облупилась еще больше, чем три года назад. Но, что важнее, в этом месте царила атмосфера смерти: ни животных, ни людей, ни страха, ни надежды, ни жизни. Пустота. Как в вакууме.

Подойдя к заброшенному дому, Гризельда увидела, что в нескольких окнах были выбиты стекла, а на крыльце в углу просел пол. Прямо там, где в тени на табуретке сидел Калеб Фостер, снова и снова зачитывая вслух своим громовым, вселяющим ужас, голосом Левит и Второзаконие, пока Гризельда и Холден часами работали в саду под палящим солнцем.

«Он открыл наготу сестры своей: грех свой понесет он… Проклят да будет тот, кто ляжет с сестрою своею…»

Ей было отвратительно, что она знала эти слова наизусть. Ей было отвратительно, что они автоматически пронеслись у нее в голове, как только она посмотрела на крыльцо. Ей было отвратительно, что ее сознание уже никогда от них не освободится.

К входной двери и двум столбам на крыльце были приклеены уведомления о торгах, которые легко подрагивали на теплом полуденном ветру. У основания столбов лежали две длинные, ржавые металлические цепи, их концы были спрятаны где-то под крыльцом. Гризельде не требовалось видеть эти цепи, чтобы знать, что у них на концах. У нее дрогнули лодыжки от воспоминания о тесных металлических кандалах, которые она должна была носить в дни работы в саду — кандалы, которые держали ее на привязи у крыльца.

Взглянув на маленький садовый участок, где впервые рассказала Холдену о своем плане побега, она вздрогнула. Теперь там не было ничего, кроме мертвой, сухой земли, хотя она все же разглядела несколько десятков грядок, которые они кропотливо создавали и возделывали. Она практически слышала звон длинных-длинных металлических цепей, который в самом начале казался почти мелодичным. Он звучал при каждом их шаге, как рождественские колокольчики. Как надежда на спасение.

— О, Холден, — заплакала она, опускаясь на нижнюю ступеньку крыльца. У нее ныли ноги, и жгло глаза от слез. — Холден, мне так жаль.

Что она ожидала здесь найти? Поджидающего ее шестнадцатилетнего Холдена? Веснушчатого, высокого и здорового, с улыбкой машущего ей рукой? Глупая девчонка. Они сказали ей, что его там нет, и его нет. Нет. Проделать такой долгий путь, только чтобы ничего не найти.

Она бросила взгляд на заднюю часть дома, представляя себе двери в подвал. В конце дня, когда они должны были возвращаться в темную яму, Калеб Фостер в одной руке держал их цепи и открывал все наружные двери. Старые, добротные двери скрипели и гремели, и только перед тем, как они начинали спускаться по крошащимся цементным ступенькам, он расстёгивал на их лодыжках кандалы. После того, как он запирал Гризельду в ее камере, он уходил — на некоторое время, по меньшей мере, до утра — хлопнув над их головами двумя дверями, и повернув в замке ключ.

И она осмелилась вернуться туда, где испытала так много боли?

И хотя Гризельда не хотела вспоминать самые неприятные моменты ее детства, удивительное противоречие ее жизни состояло в том, что мрачные времена были также и одними из самых лучших и светлых, потому что Холден проживал эти темные моменты вместе с ней. Как искра света во тьме, как надежда в разгар глубокого, страшного отчаяния, он был ее единственной радостью, ее основным источником утешения, силы и смысла. Она изо всех сил старалась не забыть его. Даже когда это причиняло столько боли, что внутри все пылало и пульсировало, а ее горе было столь неодолимым, что ей хотелось умереть, она все равно старалась не забыть тысячу ночей в подвале Калеба Фостера. Она старалась не забыть звук голоса Холдена, цвет его глаз, прикосновение его пальцев к ее лицу, его дыхание на своей коже. Она продолжала жить, только потому, что вполне возможно, он тоже еще жив.

Потянувшись к покосившимся дверям подвала, она с удивлением обнаружила, что цепь и навесной замок исчезли. Осмотревшись, она их нашла. Цепь, как ржавая змея, гнила в высокой траве рядом с погребом, там, где она бросила ее после того, как в то утро спустя три года взломала замок.

Это говорило ей кое о чем, чего не узнала полиция: после побега Холдена не запирали в подвале. Калеб Фостер с Холденом сразу же уехали. Скорее всего, они уехали отсюда даже задолго до того, как Гризельда добралась до Чарльстауна.

Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, и открыла сначала одну прогнившую деревянную дверь, затем другую. Страх сковывал ее движения, однако, мельком взглянув на заходящее солнце, она медленно спустилась по лестнице.

Добравшись до нижней ступени, Гризельда глубоко вдохнула, давая глазам привыкнуть к тусклому свету, струящемуся из открытой двери за ее спиной. В подвале стоял до боли знакомый запах земли и плесени. У нее комок подступил к горлу, когда она шагнула в небольшое помещение с низким потолком. Ноги на что-то наткнулись, и оно с грохотом покатилось по слежавшемуся грязному полу, и, когда она поняла, что это была жестяная миска Холдена, из глубины ее горла вырвался слабый звук, похожий на надрывистый всхлип. Она наклонилась и подняла ее. Теребя пальцами края миски, она прижала ее к груди, как талисман.

Слева от нее стояла старая железная койка с тонким матрасом в коричневую полоску, на котором спал Холден. Осторожно шагая по комнате и все еще сжимая в руках миску, она остановилась рядом с ней, по лицу текли слезы. Она немного отодвинула койку от стены, и там, едва заметно, так, чтобы не увидел Хозяин, были нацарапаны буквы Г+Х.

***

— Холден, расскажи мне про твоих маму и папу, — прошептала она в абсолютную, холодную тишину.

Хотя она чувствовала, как его грудь слегка давит на ее, как каждые пять секунд или около того, его дыхание согревает ей шею, она ничего не видела. Вокруг было чернее черной ночи, такая всепоглощающая и кромешная тьма, что можно было подумать, что весь мир исчез.

Они оба очень устали после целого дня работы в саду под надзором пронзительных глаз Хозяина, следящих за каждым их шагом. Они быстро усвоили, что если рука Холдена коснется руки Гризельды, или ее взгляд дольше обычного задержится на Холдене, это непременно повлечет за собой побои. В зависимости от настроения Хозяина, который мог просто вырубить на несколько часов, или заставить тебя весь оставшийся день корчиться от боли. В первый раз, на то, чтобы зажили разбитые ребра Холдена, ушло несколько недель. А у Гризельды на подбородке до сих пор был виден след, оставшийся у нее после того как Хозяин спустя несколько дней разбил ей лицо. Он не очень удачно зажил. Когда она проводила по нему пальцами, то чувствовала неровный, бугристый шрам, который теперь, скорее всего, останется навсегда.

Гризельда сосредоточилась на дыхании Холдена, на теплой, успокаивающей руке, лежащей у нее на бедре. У нее слипались глаза, с Холденом было на много теплее, чем в ее собственной кровати, но она знала, что это лучше, чем поддаться усталости и уснуть вместе. Если такое когда-нибудь случится, Хозяин обязательно их убьет.

Холден задержал дыхание.

— Т-т-ты это слышала?

Гризельда перестала дышать, все ее тело напряглось, готовое скатиться на пол с кровати Холдена и быстро переползти к обшитой панелями стене, которая разделяла их камеры. За два месяца их заточения Холден обнаружил в стене плохо закрепленную панель, и Гризельда научилась мастерски скатываться, ползти, без малейшего скрипа сдвигать незакрепленную панель и возвращаться в свою комнату.

Пока что Хозяин никогда не заставал их вместе, и за последние два года это стало для них единственным спасением, каждый вечер перед сном обретать покой в объятиях друг друга.

Она услышала низкий вой за дверью в верхней части лестницы.

— Каттер, — прошептала Гризельда, прислушиваясь к звуку его когтей, цокающих по полу наверху. Как только они услышали, что шаги удаляются, оба с облегчением выдохнули. Это был не Хозяин, готовый спуститься вниз, чтобы преподать свои “уроки”.

Холден прижал Гризельду ближе к себе и сделал глубокий вдох, прежде чем тихо произнести слова, те же слова, что он повторял каждый вечер.

— М-м-мою мать звали К-корделия, но отец звал ее К-кори.

— А твоего папу…

— З-з-звали Уилл.

— Кори и Уилл Крофт.

— Верно.

— И в один прекрасный день, я стану Гризельдой Крофт, — сказала она, быстро меняя тему, потому что услышала слезы в его голосе.

— Да. Ты и я. М-м-мы должны оставаться вместе.

— Холден, — сказала она, переворачиваясь на бугристом, грязном матрасе, чтобы быть лицом к нему. Она его не видела, но чувствовала его дыхание на своих губах. — Когда ты не торопишься, ты не так сильно запинаешься.

— З-з-заикаешься, — в тысячный раз поправил он ее.

Она уткнулась головой ему под подбородок, прильнув к нему немного ближе. Он поправил руку, лежащую у нее на талии, обхватив пальцами ее тело, и ее грудь прижалась к его груди. Прислонившись лбом к изгибу его шеи, она на мгновение закрыла глаза и сделала глубокий вдох, забывая о запахе плесени и грязи, и открывая аромат Холдена — теплой кожи, любимого мальчика и солнечного света. Месяц назад ей исполнилось двенадцать, и она знала без малейшей тени сомнения, что каждую ночь и всю оставшуюся жизнь хочет засыпать с этим запахом. Однажды им не придется расставаться, пожелав друг другу спокойной ночи. Однажды Холден будет всецело принадлежать ей.

— Холден?

— Д-д-да, Гри?

— Я найду способ. Я обещаю тебе, что найду. Через несколько месяцев наступит лето, и я найду способ вытащить нас отсюда.

— Я знаю, — сказал он, но его голос был расстроенным.

— Не сдавайся, Холден.

— Я не сдамся, — его пальцы выскользнули из-под нее, и губы на несколько долгих минут прижались к ее волосам. — Т-т-теперь, ложись спать, Гри. Н-не за-засыпай здесь.

Она стиснула зубы, ее глаза жгло от почти невыносимой скорби. Как всегда в этот самый ужасный момент каждой ночи.

— Держи руку на буквах, — тихо сказала она, отрываясь от тепла его тела и радуясь, что в темноте не видно ее слез бессилия.

— Буду держать, — сказал он, поворачиваясь к стене, и хотя в подвале было так темно, что она не видела даже своих рук, она знала точно, какого места на стене он касается, когда засыпает.

Она бесшумно пробралась через панель и залезла на свою кровать с другой стороны стены, прижавшись пальцами к точно таким же, аккуратно вырезанным буквам, пока, наконец, не заснула.

***

Когда Гризельда отошла от маленькой койки, по ее лицу текли слезы. От воспоминаний у нее одновременно пульсировала и кружилась голова. Невыносимая скорбь, которую она каждый день испытывала от потери Холдена, здесь, где они провели вместе столько времени, почти парализовала ее своей бешеной силой. Она повернулась лицом к комнате и заметила, что инструменты Хозяина до сих пор аккуратно висят на колышках над его верстаком. Ей пришло в голову, что она может взять любой из этих инструментов — молоток, отвертку, пилу, что угодно — и прямо сейчас положить конец ее жалкой шестнадцатилетней жизни.

Было очень заманчиво умереть здесь, где она пережила самые лучшие и худшие моменты жизни. Вполне возможно, что Холден уже мертв, а это означает, что если она себя убьет, то воссоединится с ним. Она шагнула в сторону верстака, но ее удержали собственные слова.

«Не сдавайся, Холден».

Шепот рикошетом пронесся сквозь мертвое, беззвучное пространство, будто она произнесла это вслух.

— Я не сдамся.

Все еще сжимая в руках миску Холдена, она резко отвернулась от инструментов и поднялась по цементным ступеням в сумерки раннего вечера. Она с громким стуком закрыла двери подвала, затем повернулась спиной к темному, мрачному месту, где была в плену до того самого дня, пока не выбралась на другой берег Шенандоа. Одна.

После захода солнца, она пешком вернулась обратно в Чарльзтаун, добравшись туда, когда уже совсем стемнело, и остановилась в мотеле, в котором согласились принять наличные от подростка.

Уставшая и совершенно отчаявшаяся, она наполнила ванну, разделась и легла в воду.

Именно тогда на нее обрушилась неизбежная истина: Холден исчез.

Три года назад, ей сказали, что он исчез, но она никогда по-настоящему в это не верила. Как будто, она не сомневалась, что Холден все это время прятался где-то в этом подвальном фильме ужасов, и в момент ее появления он непременно выйдет из своего укрытия — серые глаза смягчены облегчением и любовью — раскрыв ей объятия и зарывшись губами в ее волосы цвета янтаря.

Но теперь она своими собственными глазами увидела заброшенную ферму. Он исчез, скользнул в ночь за компанию с чудовищем, а Гризельда, рыдая в ванной отеля, задавалась вопросами, жив он или мертв, задирист ли он по-прежнему, заикается ли он, думал ли он когда-нибудь о ней и ненавидит ли ее за то, что она его бросила. Ее сердце сжималось, задыхалось и молило о смерти при мысли о такой ненависти к ней, но она уже приняла решение жить.

Ее силы иссякли. Дух сломлен. Надежда разбилась вдребезги. Но она же говорила ему не сдаваться. Она приказывала ему не сдаваться. И до тех пор, пока она не убедится — своими глазами, ушами, сердцем и душой — что он умер и ушел с этой земли, у нее нет выбора. Она тоже не хотела сдаваться. Вся сила, дух или надежда, оставшаяся в ее опустошенном теле, принадлежала Холдену. Ничего не осталось, даже для себя.

В действительности боль и пустота были на самом деле столь глубоки, что она поняла: жизнь — это самое лучшее наказание из всех. Жить с болью и разбитым сердцем было именно тем, чего она заслуживала. Она обещала спасти его, а спасла только саму себя.

Внедорожник Шона наехал на выбоину, и Гризельда судорожно вздохнула, очнулась от воспоминаний, а потом поежилась от затянувшегося чувства отчаянья.

— Слишком дует, милая? — спросила Тина, одарив ее доброй улыбкой, и попросила Джону включить музыку.

— Все в порядке, — ответила Гризельда и, сморгнув слезы, повернулась к окну.

Сейчас они были почти в Харперс-Ферри. Арендованный ими дом на реке находился всего в тридцати минутах езды к югу отсюда. Она посмотрела по карте, от их дома до фермы Калеба Фостер было не более двадцати минут. Место, откуда удалось сбежать ее телу. Место, где во мраке с сероглазым, сладко пахнущим мальчиком осталось ее сердце.

4 июля 2001года

Гризельда

Не проселочной дороге не было тротуара, но на обочине оставался небольшой участок земли, поросший коричневой травой и кустарником. Его было вполне достаточно, чтобы Холден и Гризельда могли идти рядом друг с другом. Они вышли из кемпинга и направились в сторону магазина, который проезжали на машине.

— Почему ты вызвался пойти со мной? — спросила она, наблюдая за тем, как с каждым шагом ее стоптанные кеды становились все более пыльными.

Холден пожал плечами.

— Очень д-д-долго сидел, э-э, в м-м-машине.

— Да. Там было тесновато.

Солнце жгло шею, и она почувствовала, как от уха по горлу стекла большая капля пота.

— Жарко сегодня, — сказала она.

— Ага.

— А ты неразговорчив.

— Т-т-ты бы тоже б-была т-т-такой, если бы з-з-заикалась.

— Я думала, ты просто запинаешься.

— З-з-заикаюсь.

— А. Ты не против поговорить?

— С тобой — нет.

Ее щеки вспыхнули от удовольствия. Гризельда редко чувствовала себя особенной и важной, и слова Холдена показались ей бесценными. Ей хотелось еще.

— Почему? Во мне нет ничего особенного.

— Ты, э-э, н-н-не злая.

— Откуда ты знаешь? — спросила она, повернувшись и с ухмылкой глядя на него. — Может быть, я сначала вся такая милая, а потом нападаю.

— Н-н-нет. Я знаю людей. Ты не злая, и ты очень к-к-красивая.

Красивая? Красивая! Совершенно не привыкшая к комплиментам, она всем своим существом потянулась к этому слову, как подсолнухи поворачиваются к солнцу.

— Спасибо.

— Это правда.

— Эй, ты только что говорил без запинки, — сказала она, улыбнувшись ему.

— Становится л-л-лучше, когда я не не в своей тарелке.

— Итак, — спросила она, все больше удивляясь этому мальчику, который в одиночку справился с Билли и, теперь проявляет такую слабость по отношению к ней. — Где ты был до Филлманов?

— В д-д-другой приемной семье.

— Ничего не вышло?

— Они б-б-были п-п-пьяницами.

Гризельда кивнула. У ее предыдущих приемных родителей тоже были проблемы из-за злоупотребления наркотическими веществами. Ей всегда казалось странным, что ее забрали из квартиры матери, чтобы поселить в новом доме с похожими проблемами. Когда социальный работник нагрянул к ним без предупреждения и изучил ситуацию, Гризельду перевели к Фриллманам.

— Они били тебя, да?

Рука Холдена инстинктивно дернулась к глазу, который теперь стал менее фиолетовым и более зеленовато-желтым. Он не ответил, только при следующем шаге пнул ногой землю, подняв облако светло-коричневой пыли.

— Твои родители в тюрьме? — спросила она.

Он метнул в нее свирепый, яростный взгляд.

— Н-н-нет. Кон-нечно же, н-н-нет!

— Ой, — сказала она, жалея, что задала вопрос, от которого он стал заикаться намного сильнее.

— Я спросила только потому, что моя мама, скорее всего, в тюрьме. Наверное. Я не знаю. Я пять лет ее не видела. Когда моя бабушка умерла, у меня никого не осталось, поэтому меня определили в первую приемную семью.

Холден долго молчал.

— М-м-мои умерли.

— Мне очень жаль, — сказала Гризельда.

Холден ничего не ответил, но и не пинал землю, и несколько минут они шли в тишине. Шею, руки и ноги Гризельды покалывало от смеси пота и пыли, и она тяжело вздохнула, размышляя, зачем она вызвалась на эту прогулку в тридцатиградусную жару. Она предположила, что сейчас они примерно на полпути к магазину, но было просто адски жарко, и черт, обратно им еще придется тащить тяжелые сумки с продуктами.

Она так углубилась в свои мысли, полные жалости к себе, что очень испугалась, когда прямо перед ними на обочине неожиданно замедлил ход и остановился помятый красный грузовой пикап. Она мгновение помедлила, затем медленно двинулась дальше по направлению к грузовику. Она бросила на Холдена взволнованный взгляд, когда вдруг со стороны водителя из машины вышел человек и повернулся к ним.

— Я ищу вас двоих.

— Нас? — Гризельда посмотрела на незнакомый красный грузовик и заметила щенка, с восторгом скребущегося в заднее стекло. У Гризельды загорелись глаза, и она взглянула на Холдена, чтобы посмотреть, обратил ли он внимание на то, что она увидела.

— Щенок!

Лицо Холдена было мрачным и жестким, глаза уставились на приближающегося мужчину, который остановился перед ними, уперев руки в боки. На нем был джинсовый комбинезон и знававшая лучшие времена фланелевая рубашка. Его лоб блестел от пота, волосы и борода выглядели нечёсаными и неопрятными, наверное, когда-то они были коричневыми, но теперь скорее серыми.

— Теперь пошли за мной, — сказал человек. — Родители послали меня, чтобы я вас забрал.

— Филлманы? — наморщив лоб, спросила Гризельда.

— Приемные, — пробормотал человек.

— А, — сказала Гризельда. Их приемные родители. Ну, это имело смысл. Вроде как. Потом она вспомнила, как мистер Филлман спрашивал миссис Филлман о каких-то живущих неподалеку родственниках. — Вы родственник?

— Брат, — ответил он.

Да. Ну, если у миссис Филлман здесь жили родственники, может быть среди них был и брат. Звучит вполне логично, разве нет?

Гризельда посмотрела на него: густые брови, губы напряжены от недовольства и раздражения. Если честно, он выглядел злым и немного пугающим, но она полагала, что родственник миссис Филлман и должен выглядеть немного пугающим. И, рассуждала она, если миссис Филлман не посылала его их забрать, как он узнал, что Филлманы ее приемные родители?

Но Холден все еще упирался, настороженно глядя на мужчину. Выражение его лица заставило ее помедлить. Прежде чем садиться в его машину, она должна еще раз проверить, кто он такой.

— Вы говорите, что знаете наших приемных родителей?

— Приемных, да. Теперь, хватит играть в игры. На это нет времени. Нужно отвезти вас двоих обратно к вашим предкам, — сказал он, махнув на пассажирскую дверь грузовика.

Гризельда двинулась вокруг грузовика к двери, Холден молча последовал за ней, потом остановился.

— Но мы еще не купили хлеба и колбасы, — крикнула она мужчине.

— У нас полно еды, — нетерпеливо ответил он.

«Сэди, у тебя еще остались те родственники, которые здесь живут? Попроси их, чтобы привезли холодильник с пивом и немного с нами посидели».

Слова мистера Филлмана еще вертелись у нее в голове, и Гризельда перевела глаза на заднюю часть грузовика и разглядела в кузове большой, изрядно потрепанный красный холодильник, перевязанный веревкой.

Мужчина прищурился, глядя на Гризельду поверх капота грузовика.

— Время уходит, девочка. А теперь садись в этот чертов грузовик!

Гризельда посмотрела на щенка. Он заскулил, бросившись на окно, и как безумный заскользил своими маленькими лапками по стеклу.

— У Вас очень забавный щенок, — сказала она.

— Да, хорошо.

— Можно, пока мы едем, она посидит у меня на коленях?

— Он. Каттер, — мужчина пожал плечами. — Думаю, да.

Гризельда повернулась к Холдену и пожала плечами, затем потянулась к дверной ручке.

Холден схватил ее за руку и, не спуская глаз с брата миссис Филлман, наклонился к ее уху.

— М-м-мне это н-не н-н-нравится. Она нич-чего не г-г-говорила, о т-т-том, что н-н-нас заб-берет ее б-б-брат.

— Неужели ты собираешься идти пешком до магазина, потратить деньги мистера Филлмана, потом тащиться всю дорогу обратно, чтобы просто получить взбучку за то, что мы впустую израсходовали деньги и надерзили ее брату?

— Мы д-д-даже не знаем, кто он такой.

Гризельда обернулась к мужчине.

— Мистер, Вы сказали, что Вас послали наши приемные родители, верно?

— Черт побери. Я ведь уже сказал тебе, полоумная. Приемные. Верно. И они вам хорошенько наваляют, если вы и дальше будете впустую тратить их время. И мое!

Он рывком распахнул дверь и сел на водительское сиденье, потом громко ее захлопнул и завел двигатель.

— Видишь? — сказала она, закусывая нижнюю губу, — Мне взбучка не нужна. Я только хочу окунуть ноги в реку… и погладить этого щенка.

— Г-г-гри, н-н-нет, — сказал он, все еще отступая назад, когда она потянулась к дверной ручке.

— Тогда можешь со мной не ходить, — она сунула руку в карман и вытащила пятидолларовую купюру, вручив ее Холдену, когда брат миссис Филлман посигналил из машины, — Иди, купи еды. Потрать их деньги. Но потом получишь ты, а не я.

Она открыла дверь и сделала шаг вперед, но он схватил ее за плечо.

— Н-н-нет. П-п-пожалуйста.

— Холден, он знает наших приемных родителей. И ты слышал миссис Филлман. Она сказала, что здесь неподалеку живут ее родственники. И у него есть щенок, ради Бога. Кто-то со щенком не сделает нам ничего плохого. Я поеду.

Она залезла в кабину грузовика, и щенок бросился к ней на колени, радостно облизывая ей лицо. Она посмотрела вниз на Холдена, он поджал губы и тяжело вздохнул, затем медленно покачал головой.

Когда она потянулась к дверной ручке, чтобы закрыть дверь и оставить его там, он внезапно отшвырнул ее руку и забрался в грузовик, слегка отпихнув ее, чтобы сесть рядом с ней. Как только грузовик тронулся с места, щенок переключился с Гризельды на Холдена, принявшись с ликованием облизывать его щеку, и Гризельда засмеялась. Но Холден, кажется, даже не заметил щенка. Он пристально смотрел Гризельде в глаза, будто знал какую-то страшную тайну, и хотя она не совсем поняла почему, это ее напугало, и ее смех прекратился.

Он поднял глаза на мужчину, который смотрел прямо на дорогу, и до Гризельды вдруг дошло, что он не развернулся. Он ехал прочь от кемпинга, а не возвращался к нему.

— Сколько можно ждать, Сет, — сказал мужчина. — И Рут. Если ты снова заставишь меня столько ждать, я сдеру с тебя шкуру.

Глава 4

Гризельда

— Вот это жизнь! — воскликнул Джона, рухнув на кровать в их комнате и положив руки под голову. — Иди, ляг рядом со мной.

Он поднял руку. Сделав глубокий вдох, Гризельда посмотрела на Джону и легла рядом с ним. Это было довольно неплохое место — в гостиной новая деревянная мебель, роскошный диван и камин из природного камня, на кровати — плисовое одеяло. Плюс, их с Джоной комната была оборудована отдельной ванной, и там, как в отличном мотеле, стояли маленькие бутылочки с шампунем и кондиционером.

Забросив их сумки с вещами на верхнюю полку шкафа, Джона открыл одно из двух небольших окон.

— Здесь слышно шум реки, детка. Классно, да? Эти сто пятьдесят баксов нашли хорошее применение, верно?

— Да.

Теперь она лежала на его согнутой в локте руке, прислушиваясь к Шенандоа. Воспоминания стали такими сильными и мучительными, что она не знала, как ей выдержать следующие два дня. Девушка прикусила щеку, пока не почувствовала во рту вкус крови, и ее крепко стиснутые пальцы медленно разжались.

— О, и вот еще что! На той бензоколонке, где мы заправлялись. Шон случайно услышал разговор двух парней о каком-то бойцовском клубе сегодня вечером неподалеку от Чарльзтауна. В захолустье, у черта на рогах.

— Бойцовский клуб?

— Да, какое-то реальное деревенское дерьмо в поле. Двое парней становятся в ринг, окруженный связками сена на кукурузном поле, и в течение часа выбивают друг другу мозги. Когда один из них не встает, все кончено. Никаких правил. Довольно омерзительная хрень.

Гризельда поморщилась. После полного побоев детства — от ее матери, различных приемных родителей и Калеба Фостера — она совсем не горела желанием идти и смотреть, как двое взрослых людей тупо избивают друг друга.

— Я туда не пойду, — тихо сказала она.

— Ты пойдешь, черт возьми. Это местная достопримечательность, детка.

Гризельда повернулась на бок, лицом к нему.

— Джона, я не хочу на это смотреть. Ты знаешь, я выношу вида крови.

— Вы с Тиной можете встать подальше от ринга и говорить о своем девчачьем дерьме. Мы с Шоном хотим немного повеселиться. Я не собираюсь возвращаться сюда после обеда, только чтобы привезти домой твою жалкую задницу. Господи, именно поэтому мы и здесь! Чтобы повеселиться!

Джона повернулся на бок, оперся на локоть и уставился на нее. Он провел пальцем по ее шраму, который тянулся от основания подбородка до нижней губы. Его голос стал низким, а глаза злыми, когда он добавил:

— Ты пойдешь, Зельда.

Она сделала глубокий вдох и кивнула, раскрывая губы под давлением его пальца, проникающего ей в рот. Глядя как она его сосет, Джона наклонился вперед и прижался лбом к ее лбу.

— Вот это моя девочка, — сказал он, потянувшись к ее бедру, и в его голосе зазвучали резкие нотки, — И, кстати… Ты же моя девушка, не так ли?

Ее руки были зажаты между ними, но ей все же удалось скрестить пальцы.

— Мм-хм.

— Хорошо. Так, я давно хотел спросить… Кто, бл*дь, такой Холден?

Имя пронзило ее, словно пуля из дробовика, разорвав мягкие ткани и пробив безобразную дыру, отозвавшись адской болью. Она распахнула глаза. И стиснула зубы.

— Твою мать, Зельда! — сказал он, вырвав палец у нее изо рта.

— Извиняюсь, — сказала она, с трудом втягивая воздух, чтобы наполнить ее внезапно опустевшие легкие.

— Еще бы. Прошлой ночью ты произнесла во сне его имя, — сказал Джона, прищурив глаза и впиваясь в нее пальцами. — Кто, бл*дь, он такой?

Никогда, ни разу за весь год, что она была с Джоной, такого не случалось. Она не произносила вслух имя Холдена с того самого дня, как семь лет назад разрыдалась на крыльце заброшенной фермы Калеба Фостера. Она запрятала это дорогое ей имя так глубоко, что ее губы привыкли к тому, что его запрещено произносить, даже в бессознательном состоянии. Должно быть, из-за предстоящей поездки, прошлой ночью оно всплыло на поверхность, когда она, засыпая, вспоминала обнимавшую ее тонкую руку, его губы, припавшие к ее волосам, его пальцы, касающиеся их инициалов на стене. Холден. Его имя являлось для нее священным, и слышать его из уст Джона было кощунственно, нечестиво и гадко для ее ушей.

У нее бешено забилось сердце, совершенно не так как обычно, и она сразу узнала это чувство, которое уже почти забыла: ярость. Оно поднялось в ней, кипя и выплескиваясь, как лава, готовая в любой момент извергнуться из вулкана. И она поняла еще кое-что: прямо сейчас, в эту минуту, она ни капли не боялась Джоны.

«Кто, бл*дь, он такой?»

— Никто, — сказала она, в голосе читалось предостережение, и она откинулась назад от лица Джоны.

— Кем-то он должен быть. Ты во сне никогда не шепчешь «Джона», — пальцы Джоны скользнули по ее бедру, чтобы ущипнуть ее, а голос приобрел насмешливую интонацию. — Скажи мне, кто он, этот… Холден.

Гнев Гризельды кипел и нарастал, потому в ответ она уставилась на Джону, кипя от смелой, бесстрашной ярости, которую никогда раньше не проявляла.

«Ус-с-спокойся, Гри. Ус-с-спокойся».

— Перестань повторять его имя, — выдавила она из себя, протягивая руку к его запястью и с удивительной силой срывая его пальцы со своего бедра. Она отодвинулась, чтобы не касаться его, перевернулась на спину и уставилась в потолок.

От удивления Джона тихо заржал, а потом резко остановился.

— Да вы только посмотрите. У милой маленькой подлизы Зельды подо всей этой мягкой шерсткой на самом деле есть коготки, — он оседлал ее бедра, грубо схватил за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. — Думаешь, ты вправе указывать мне, что делать? Я, мать твою, перестану, когда буду готов, когда подобрею и захочу, сука. Холден… Холден… Холден… Кто он? Ты с ним трахалась?

Все застил белый цвет. В глазах белым-бело. Перед ним белым-бело. Там, где мгновением раньше над ней нависало лицо Джоны — белым-бело. Слепая, жгучая, дикая, неистовая ярость. Ей было плевать, когда он издевался над ней, бил, трахал, использовал ее. Но Гризельда провела единственную черту. Единственную. И Джона только что ее пересек.

«Перестань повторять его имя!»

Ухватившись руками за одеяло, откинув голову назад и уперев ее до отказа в мягкую подушку, она сделала рывок шеей, стремительно взметнувшись вверх, и со всей силы ударила Джону в нос своим лбом. Когда он закричал от боли, она извернулась и соскочила с кровати. Девушка стояла рядом с ним, уперев руки в бока, и глядела на то, как Джона, зажимает обеими руками истекающий кровью нос.

— Какого хрена, Зельда?! — он склонился лицом к коленям, и капли крови забрызгали его белые нейлоновые шорты. — Дубина. Дерьмо. Чокнутая!

— Я попросила тебя по-хорошему, — тихо огрызнулась она сквозь стиснутые зубы, потом открыла дверь и вышла из спальни в большую комнату коттеджа. Она стояла посреди комнаты, переводя дух.

— Эй, Зел, — позвала Тина слева из открытой кухни, — Я делаю мохито… Не хочешь?

Гризельда свернула на кухню, взяла открытую бутылку рома и запрокинула ее себе в рот. Несколько секунд она с жадностью глотала ее содержимое, потом с грохотом поставила бутылку на столешницу. Вытерев губы тыльной стороной руки, она покачала Тине головой.

— Нет, спасибо.

Затем направилась прямиком к выходу, вышла из дома и захлопнула за собой дверь.

***

Наверху захлопнулась дверь, и она услышала, как щелкнул замок. Гризельда с облегчением опустила плечи, потому что звук закрывающегося замка предвещал безопасность… по крайней мере, на некоторое время. Это означало, что теперь они с Холденом будут в подвале одни, наверное, — хотелось бы надеяться — до утра.

Сдвинув панель в сторону, она проползла по полу. Благодаря тусклому свету сумерек, проникающему сквозь щель подвальной двери, ей было видно только его фигуру, скорчившуюся под верстаком в углу комнаты.

— Холден, — сказала она и поморщилась, опустившись перед ним на колени и нежно взяв его лицо в свои ладони. — У тебя уже опух глаз. Зачем ты это сделал, Холден? Почему? Никогда больше так не делай. Никогда.

— Я н-н-ненавижу, когда он з-з-зовет тебя Р-р-рут. Ты н-н-не порочная. Н-не п-п-порочная! — торопливо прошептал Холден, одернув голову из ее рук и обессиленно склоняясь вперед. Она увидела в его глазах слезы. Ему уже исполнилось тринадцать, и он чувствовал себя очень неудобно, когда она видела, как он плачет. Поэтому она не пыталась снова поднять его лицо, чтобы посмотреть. Он сидел, положив голову на колени, которые все еще крепко прижимал к груди, словно защищаясь.

— Н-н-не смотри на это. Ты ненавидишь кровь.

Она придвинулась к нему и села рядом с ним у каменной стены под верстаком, ее бедро прижато к его бедру, ноги вытянуты вперед.

— Зачем ты это сделал?

— Я же тебе сказал, — произнес он, уперев лоб в колени, из-за чего его голос стал нечетким. — Это, э-э, н-н-не твое имя.

— Ты же знаешь, почему он зовет нас Рут и Сет.

Гризельда и Холден буквально по кусочкам собрали историю близнецов Рут и Сета, младших брата и сестры Хозяина. Из того, что они смогли понять, брат и сестра вступили друг с другом в преступную связь, из-за чего Рут стала “грязной соблазнительницей”, а Сет “слабым плотью”. Насколько они могли судить, Хозяин похитил Холдена и Гризельду, потому что считал, что они — его давно пропавшие брат и сестра, и был одержим идеей их перевоспитать… на этот раз.

“На этот раз” потому что — читая между строк его напыщенные тирады, которые были непредсказуемыми, но довольно частыми, — Гризельда был абсолютно уверена в том, что, в конце концов, Хозяин убил Рут и Сета за их грехи. Она и Холден ужасно боялись, что в один прекрасный день он решит повторить эту часть истории.

Холден посмотрел на нее, на его грязном лице виднелись дорожки от слез.

— Он с-с-сумасшедший.

— Я не против, Холден, — сказала она, неуверенно положив голову ему на плечо, и очень обрадовалась, когда почувствовала, как он нежно прислонился щекой к ее волосам, — Неважно, что он зовет меня Рут.

— Я против. Ты не Р-р-рут. Ты не г-г-грязная. Т-т-ты к-к-красивая.

Холден долго молчал, затем выпрямился и повернулся к ней, нахмурив брови и плотно сжав губы.

— Однажды он убьет нас, как и их.

— Я не позволю этому случиться, — отчаянно прошептала она. — Я тебе обещаю. Я найду способ выбраться отсюда.

Она коснулась его волос, благодарная за то, что он ей это позволил.

— Но ты должен прекратить с ним спорить. Ты должен прекратить сопротивляться, — Гризельда шмыгнула носом. — Он намного больше. Он тебя сломает.

Холден нахмурившись, повернулся к ней, челюсть плотно сжата, сопли под носом смешались с кровью и грязью.

— Так спроси меня, с-с-сломлен ли я или остался п-п-прежним, Г-г-гризельда. Н-н-ну же, д-д-давай спроси меня. Спроси меня! — потребовал он, и его опухшие глаза светились и блестели от невыплаканных слез.

Она не заплачет. Она не имеет права. Если он может это вынести, то и она вынесет. Но ее голос дрогнул, когда она спросила его: «Ты, такой же, как прежде или сломлен?»

— Я такой же, как прежде, — сказал он, проводя рукой по носу и пристально глядя своими серыми глазами в ее голубые глаза в разреженных и угасающих сумерках. — Я такой же, как прежде, потому что я с тобой.

***

«Я такой же, как прежде, потому что я с тобой».

Не далеко от коттеджа Гризельда нашла тропинку, и целый час шла одна вдоль берега Шенандоа, и обратно. Она почти не сомневалась, что находится совсем недалеко от того места, где десять лет назад перебралась через реку, оставив Холдена — истекающего кровью, избитого, измученного и напуганного — в полном одиночестве с Калебом Фостером.

Из-за жгучих слез у нее все плыло перед глазами, когда она смотрела на воду — ту же воду, которая разлучила их, разорвала их на части, расколола их на что-то незначительное, что-то незавершенное, что-то, что никогда не станет цельным и навсегда останется разбитым.

— Холден, — прошептала она, сдерживая рыдания, пока слезы текли у нее по щекам. — О Боже, Холден, что с тобой случилось?

Единственным ответом ей был шум воды, легкий ветерок летнего дня и плач ее изможденного сердца. Река ей не ответила, как не стала решением их проблемы десять лет назад. Река их предала. Она резко отвернулась от Шенандоа и направилась обратно в коттедж.

Вернувшись, она обнаружила Джону, Шона и Тину, сидевших на веранде коттеджа, они смеялись и разговаривали над опустевшим кувшином мохито. Подойдя поближе, она заметила в носу у Джоны засохшую корку крови, хотя он сменил рубашку и шорты. Его глаза сузились, но он ей улыбнулся.

— Ну что, избавилась от херни, что заползла тебе в задницу?

Лицо Тины, сидевшей между двумя мужчинами, раскраснелось и расплылось в широкой глянцевой улыбке, она игриво ударила его по руке.

— Она же не нарочно, красавчик.

— Это верно, она не нарочно. Ты, ведь не нарочно, Зельда?

Гризельда скрестила в кармане пальцы.

— Я слишком быстро села. Это был просто несчастный случай.

— Мы думали поужинать в местной забегаловке по пути в Чарльз-Таун, — сказал Шон. — К западу отсюда на 340 шоссе есть одно место, называется…

— «Рози», — сказала Гризельда, садясь на свободный стул напротив Тины.

— Точно, — сказал Шон. — Ты знаешь это место?

Она быстро покачала головой, даже слишком быстро для проницательных глаз Джоны, которые сверлили ее, пристально всматриваясь ей в лицо.

Она быстро придумала оправдание.

— Я где-то видела их рекламу. Наверное, пока гуляла.

Правда заключалась в том, что Калеб Фостер постоянно наведывался в «Рози», после чего часто приходил домой пьяным и рассерженным, топал по ступенькам в подвал, чтобы наказать ее и Холдена. Она никогда не была в «Рози», но название впечаталось ей в мозг.

— У них должно быть хорошее барбекю, — заметила Тина. — Дорогая, ты любишь барбекю?

— Конечно.

— А затем мы пойдем в тот бойцовский клуб, — сказал Джона, провоцируя Гризельду на спор.

— Хорошо, — отпарировала она, отвечая взглядом на его взгляд.

Что-то между ними кардинально поменялось, после того как она ударила его головой, и Гризельда понятия не имела, что это означает сейчас и чем это обернется позже. Джона прекрасно знал, что она намеренно врезала ему и никогда бы не ответила на его вопрос о том, кто такой Холден.

Она поняла, что он провоцирует ее на ссору, но все же сбит с толку внезапной переменой в ее поведении. За год, что они были вместе, она никогда не поднимала на него руку, редко с ним спорила и безропотно мирилась практически со всем, что он скажет. Она чувствовала, что он смотрит на нее новыми глазами, будто пытается понять ее, будто больше не был абсолютно уверен, кто она такая.

Он сделал глубокий вдох, и прежде чем от нее отвернуться, скривил губы в ленивой победной улыбке.

— Мальчишки бьют мальчишек. Им что, больше нечем заняться? — спросила Тина. — Я постою с тобой в сторонке, ладно, Зельда? Мы не будем смотреть.