Никогда не отпущу тебя

Холден не обратил никакого внимания на миссис Филлман, когда она набросилась на него за то, что он врезал Билли. Вместо этого он перевел свой взгляд на Гризельду. И внезапно все, что только что произошло с миссис Филлман и Билли, перестало иметь значение и потерялось за ее ласковым, спокойным, сострадательным взглядом. В мире, полном страданий, хаоса и совершенно чужих людей, она почему-то показалась ему родной. Она показалась ему лучом милосердия в немилосердном мире. Он не видел ничего, кроме ее доброго лица, чудесных волос, заплетенных в аккуратные косички, ее внутреннего родства с ним, ее поддержки. Впервые с тех пор, как умерла его бабушка, он почувствовал с кем-то подлинную связь, и чтобы Гризельда поняла, что его сердце признало в ней родственную душу, он ей подмигнул.

Снова переведя взгляд на дорогу, Холден невольно усмехнулся, вспомнив ее высокую, тощую фигурку и огромные глаза, с жадностью рассматривающие все вокруг. Как отчаянно он хотел быть с ней, что-то для нее значить, защищать ее — да все, что угодно, лишь бы только стать частью ее жизни. Немного негодования, приправленного состраданием, и он сразу же безнадежно влип.

Да он бы душу продал, чтобы только быть ближе к ней.

Ухмылка медленно сползла с его лица.

В некотором смысле, именно это он и сделал.

Но стал бы он что-то менять? Поступил бы он по-другому, если бы мог вернуться в тот день на обочину дороги, зная то, что знает сейчас? Предпочел бы стоять, прикованным к тротуару, в то время как она уезжала с Калебом Фостером?

Ответ был незамедлительным и окончательным: нет.

Он бы не изменил своего решения.

Он бы последовал за ней. Несмотря ни на что, он бы последовал за ней.

«Я бы пошел за тобой на край света… чтобы ты почувствовала мою любовь».

***

Когда они въехали на подъездную дорожку, Холден увидел впереди полуразрушенную ферму. Все двадцать минут, что длилась их поездка, Хозяин вел себя довольно спокойно, лишь пару раз бормотал что-то себе под нос, но Холден не мог разобрать, что он говорит. Что-то о “злодеяниях” и “коварных помыслах ”, один раз он злобно посмотрел на Гри, прищурив глаза и выплюнув “дорога в ад”, затем снова уставился своими бешеными глазами на дорогу.

Гри по-прежнему держала на коленях щенка, но больше уже не улыбалась. Она в отчаянии посмотрела на Холдена, в ее глазах плескался ужас и осознание огромной ошибки, которую она допустила, сев в грузовик. Обеспокоенный тем, как сильно она напугана, он собрал в кулак все свое мужество и подмигнул ей, а затем, чтобы она не заметила смертельный ужас, заполнивший и его глаза, выглянул в окно и сделал вид, будто любуется пейзажем.

— Мы дома. Выметайтесь.

Хозяин выхватил из рук Гризельды щенка, и тот сразу заскулил от такого грубого обращения. Когда Хозяин захлопнул дверь, на какое-то время оставив их наедине, Гризельда бросила косой взгляд на Холдена.

— Все б-б-будет хорошо, — прошептал он.

— Каким образом? — всхлипнула она.

— Мы будем д-д-делать, что он с-с-скажет, а потом, к-к-когда он заснет, сбежим.

Внезапно дверь со стороны Холдена распахнулась.

— Ты должен быть сильнее, братишка, — произнес Хозяин, метнув убийственный взгляд на Гризельду, затем снова перевел свои водянистые глаза на Холдена. — Не поддаваться на соблазны этой потаскухи.

— Д-д-да, с-с-сэр, — сказал Холден, спускаясь на пыльную землю, совершенно сбитый с толку словами Хозяина, но желая казаться милым.

— Моли Господа об избавлении от твоих грехов, — добавил он, оглядываясь на Гризельду. — И, может, он простит тебя.

— Да, сэр, — пробормотала она и шагнула вниз на подъездную дорожку рядом с Холденом. В ее голосе слышались слезы.

«Не плачь, Гри. Не плачь, пожалуйста».

— Вы будете жить в темноте, пока не очиститесь от своих пороков! Пока не станете достойны света.

Холден уставился на Хозяина, наблюдающего за тем, как летнее небо заволакивает серыми грозовыми тучами.

— Вы будете много работать, чтобы дьявол понял, что здесь больше нет места его играм.

Рука Гризельды коснулась руки Холдена, и, пока Хозяин пялился в небо, он сжал ее пальцы.

— В твоем раскаянии не должно быть сомнений! Ты слышишь?

Зажатый в его руках щенок снова заскулил, но, похоже, Хозяин совсем не замечал, как крепко стискивает маленького зверька.

— Ибо возмездие за грех — это смерть!

Холден услышал слабый звук льющейся на землю воды и, взглянув вниз, на расплывающуюся между пыльных кроссовок Гризельды лужу, увидел, что она описалась. И в тот же момент с неба посыпались крупные капли дождя, словно гневные тирады Хозяина обладали реальной силой, способной скрыть солнце.

Внезапно Хозяин посмотрел на них, и при виде их сцепленных рук бешено вытаращил глаза. Проступившая на его лице ярость была немедленной и страшной. Швырнув на землю щенка, он разорвал их руки, с силой отбросив их друг от друга, затем воззрившись на небеса, завопил:

— Извергни нечестивцев!

Его пальцы до боли сдавили им запястья, и он потащил их за собой к задней стороне дома. Открывая подвальную дверь, он на мгновение отпустил руку Холдена, и Холден стал быстро оглядывать лес, окружающий ферму со всех сторон, размышляя, а не попробовать ли ему сбежать. Но один только взгляд на Гризельду, по лицу которой катились слезы, окончательно отрезал ему путь к свободе. Он не сбежал. Через секунду Калеб Фостер снова схватил его за руку и поволок вниз, в темноту их первой ночи в аду.

***

— Как долго я спала? — спросила его Гризельда, внезапно проснувшись и обнаружив, что грузовик остановился.

— Не долго, — ответил Холден, бросив на нее быстрый взгляд, затем снова обернулся на лобовое стекло.

Он сделал глубокий, прерывистый вдох, потом выдохнул, слегка тряхнув головой, словно от чего-то отмахиваясь.

— Минут тридцать или около того.

Она потерла лицо ладонями, затем потянулась и сложила руки на груди. Они припарковались перед «Таргетом» (прим. Target — американская сеть магазинов розничной торговли).

— Где мы?

— В Мартинсбурге. Я подумал… ну, я охотно дам тебе свою зубную щетку, но ты такая худая, не уверен, что мои джинсы тебе подойдут.

Уголки ее губ слегка приподнялись.

— О! Ты одолжишь мне свои джинсы?

— Все, что мое — твое, — произнес он.

— Ты продолжаешь это повторять.

— Я продолжаю так думать, — ответил он, не глядя на нее.

— У меня нет денег, — вымолвила она.

Поскольку она всегда экономно обращалась с деньгами и вот уже несколько лет полностью себя обеспечивала, ей было неприятно в этом признаваться.

Она почувствовала на себе его взгляд.

— Что мое…

— Да поняла я, — сказала она, посмотрев на него и закатив глаза. — Но потом я верну тебе деньги.

Он покачал головой, улыбаясь ей.

— Все такая же упрямая, как черт.

— Я не дармоедка, мистер Крофт.

— Ладно, Мисс Гризельда. Прекрасно. Если Вы настаиваете, то можете вернуть мне деньги за несколько пар джинсов и рубашек.

— Мисс Гризельда, да?

— Ну, я не собираюсь звать тебя З-зельдой, — сказал он, повторив ее вчерашние слова.

Девушка открыла дверь и, выйдя из машины, снова потянулась. Она ощущала, как в их отношения постепенно возвращалась теплота и непринужденность, и ей это нравилось. Не то, чтобы у нее когда-нибудь был дом, который она действительно любила, но вот если бы был, то ей казалось, что именно это чувство испытываешь, когда возвращаешься домой.

Обойдя капот машины, он протянул ей руку, и она с готовностью приняла ее, позволив ему сплести их пальцы, пока они шли через автостоянку.

— Между тем, раз уж мы заговорили о Зельде, — произнес он с некоторым ехидством, и у нее замерло сердце, когда его пальцы нежно сдавили ей ладонь. — Почему бы тебе не рассказать мне о ней что-нибудь, чего я, эм, не знаю?

— Я думала, ты ненавидишь это имя, — сказала она.

— Может, оно мне больше понравится, если я узнаю её получше.

Когда он выпустил ее руку и протянул ей красную пластиковую корзину для покупок, Гризельда одновременно почувствовала и облегчение, и сожаление. Облегчение, потому что их физический контакт — чистая химия — был просто бешеным и безудержным, а сожаление, потому что безрассудная, импульсивная часть ее хотела провоцировать это, изучить, испытать и насладиться.

Она вздохнула. Когда они вошли в кондиционируемое помещение магазина, ее тело и разум находились в неразрешимом конфликте.

— Итак? — спросил он.

— Ладно. Зельда, — «ммм… Зельда хочет запрыгнуть на тебя как обезьяна и держаться что есть сил, пока ты…» — Она любит детей.

Холден промолчал. Тогда она подняла глаза и увидела, что он улыбается ей с таким ласковым выражением лица, что у нее ёкнуло сердце.

— Неудивительно, — произнес он. — Я всегда думал, что ты будешь замечательной мамой.

У нее в голове пронеслись его слова из далекого прошлого: «М-м-мы будем самыми лучшими p-родителями на свете, Гри», и она почувствовала, как по телу разлилось тепло. Она задела его свободной рукой, но не отошла, поэтому это происходило снова и снова, от чего у нее по руке каждый раз пробегала сладостная дрожь.

— Что еще?

— Я люблю свою работу.

— Расскажи мне о ней, — сказал он, его пальцы, словно дразня, слегка касались ее ладони.

— Я работаю с восьми до шести, с понедельника по пятницу. Дом находится в Джорджтауне, и он такой красивый, Холден — просто как из какого-то фильма. У нее в ванной комнате маленькие мыльца в виде птиц, и они пахнут… ну, как чистый свежий воздух и розы. Все идеально. Все восхитительно. Сабрина — она мой босс — почти каждый день в разъездах, и остаемся только мы с Пру. Я готовлю ей обед, вожу ее в парк, занимаюсь ее стиркой. Иногда я…

— Представляешь себе, что это твой дом и твой ребенок.

Гризельда улыбнулась и кивнула, отдавая должное его проницательности.

— Это ведь безобидно, верно?

— Ты всегда любила придумывать, Гри.

— Она такая счастливая малышка, и это не какие-то там фантазии, Холден. На свете действительно есть дети, которые растут в безопасных, прекрасных местах, и я это просто обожаю. Я обожаю смотреть, на что похоже настоящее счастливое детство маленькой девочки, — она сказала это безо всякой жалости к себе, но испугалась, что это прозвучало именно так. — Не то, что бы я… В смысле, мое могло быть еще хуже, я так полагаю. Ты получаешь то, что получаешь…

— …И не обижайся, — закончил Холден, удивив ее тем, что помнит фирменную фразу миссис Филлман. Словно прочитав ее мысли, он добавил: — Я н-не очень-то любил миссис Филлман.

Гризельда повернулась к отделу женской одежды, пробегая глазами по стеллажам со скидками в поисках шорт четвертого размера. Не поворачиваясь к Холдену, она спросила:

— Как думаешь, что было между ней и Билли?

Присмотрев три пары джинсовых шорт, она положила их в корзину и взглянула на Холдена. Его лицо помрачнело, на скулах заходили желваки. Прежде чем ответить, он пристально посмотрел ей в глаза.

— Она его совращала.

Гризельда вздрогнула. Она, конечно, догадывалась, но услышать подтверждение этому, было ужасно.

— Почему ты так в этом уверен?

— Потому что, когда это происходило, я притворялся, что сплю.

Она поморщилась и протянулась к нему, чтобы дотронуться до его руки. Он подошел к ней.

— Боже, Холден.

Ее пальцы скользнули по руке Холдена и сжали его ладонь.

— Пока я там жил, такое случилось всего один раз, — произнес он. — Но я там пробыл всего три ночи.

Его пальцы обхватили ее ладонь, и она сделала шаг назад, притянув его за собой в пространство между стеллажами футболок, которое создавало иллюзию более уединенного места.

— Мне так жаль.

— Н-не жалей меня. Пожалей Б-билли. Быть любимчиком — дорогое удовольствие.

— Он был подлым. Билли. Он был таким подлым, — сказала Гризельда, вспоминая восторженные взгляды, которые бросала миссис Филлман на Билли в зеркало заднего вида их микроавтобуса, и ей стало противно.

— Знаешь, что хуже всего, Гри? Я был рад. Я был так чертовски б-благодарен, что там он, а не я. Как, черт возьми, это звучит?

— Нет, — вымолвила она, сжимая его руку и подходя ближе к нему. — Нет, это не справедливо. Ты был маленьким ребенком. Ты не желал Билли ничего плохого. Ты просто хотел, чтобы тебя оставили в покое.

Холден опустил глаза и уставился в пол.

— Все эти годы, что мы провели вместе, и ты никогда мне не говорил, — тихо произнесла она.

— Я з-знал, что ты боялась Калеба, — сказал он. — Ну, знаешь, что он сделает с нами нечто-то подобное. Я не хотел давать тебе дополнительные причины для, эм, беспокойства.

Он защитил ее от этого. Точно так же, как неоднократно защищал ее своим телом, мужественно снося предназначавшиеся ей побои. Переполненная чувством благодарности, она выпустила из пальцев корзину и, притянув к себе Холдена, обняла за шею. Его руки, сильные и теплые, с готовностью обхватили ее, слегка прижав к груди, и он зарылся лицом ей в волосы. Она почувствовала, как его сердце бешено заколотилось напротив ее сердца, и не могла понять, являлось ли это результатом страшных воспоминаний или лихорадочного возбуждения от того, что они стояли, прижавшись друг к другу. Но объятие, изначальным мотивом которого было утешение, очень быстро поменяло для Гризельды свой истинный смысл, едва она прислонилась к его телу, буквально в один момент ощутив полную готовность и возбуждение.

Ее дыхание стало прерывистым, она сплела пальцы на горячей коже его шеи, почувствовав как рук слегка коснулись завитки его шелковистых темно-русых волос. Немного выгнув спину и сильнее прижавшись к его телу, она положила щеку ему на плечо, и ее теплое дыхание тронуло его шею.

— Никто и никогда не заботился обо мне так, как ты, — прошептала она совсем рядом с его ухом.

***

Холден задрожал, ее слова отдались у него в мозге искрами удовольствия, разливая по всему телу тепло. Его сердце билось у ее груди, и он с силой зажмурил глаза, борясь с волнами парализующих чувств и безрассудных желаний.

После такого длительного отсутствия сильных эмоций, его жутко пугал этот внезапно нахлынувший на него водопад чувств. Его пугало то, как сильно он ее хотел, в то время как понятия не имел, как она воспримет его попытку к сближению. Он безумно хотел ее любить. Он безумно хотел ее целовать. Но ни один из вариантов не был безопасным, поскольку в неподходящий момент, любой из них мог спровоцировать ее уход.

Он попытался сделать глубокий вдох, но собственное дыхание показалось ему неуверенным и рваным. Ее волосы пахли солнцем и мылом, а сладкие изгибы казались просто нереальными. Прежде, чем прошептать ему эти слова, она выгнулась, и ее груди уперлись ему прямо в грудную клетку, от чего его гиперчувствительное, перевозбужденное тело уже балансировало практически на пределе своих сил.

Открыв глаза, он отстранился от нее, осознавая, что у него пылает лицо, а глаза, наверное, потемнели до черноты. Руки упали вдоль тела, грудь поднималась и опускалась от прерывистого дыхания.

— Я, э-э, я пойду куплю бинты и все остальное, — задыхаясь, сказал он. — В-встретимся на кассе?

Она почти незаметно вздрогнула, проведя языком по сухим губам, ее большие голубые глаза испытующе скользнули по его лицу. Он прекрасно понял, что это означало: ее смутило его внезапное отторжение и потрясло то, что между ними произошло. Его кожа пылала и жаждала ее прикосновений, но что-то, как напоминание, кольнуло там, где на руке были разбросаны связки подсчитывающих знаков, поэтому он опустил глаза и отошел в сторону.

— Увидимся позже.

— Да. Конечно, — озадаченно сказала она.

Он поднял голову и поймал ее за тем, что она покусывает эту ее нижнюю губу, словно непреднамеренный вызов. Прежде чем передумает и, схватив ее, словно пещерный человек, отымеет прямо по середине «Тагерта», Холден развернулся и быстро ушел.

Дело в том, что в отношении женщин, Холдену практически никогда не приходилось прибегать к самоконтролю. Если ему нравилась женщина, а ей нравился он, то он ее трахал. Жестко, быстро, не спеша, обстоятельно. В мужском туалете. Стоя у стены. В чужой квартире. В кузове его грузовика. В зависимости от настроения его техника менялась, но терпение — нет. У него его почти не было. Ему оно почти не требовалось. У него было натренированное тело и привлекательная внешность, и что хуже всего, ему было абсолютно насрать на всех этих женщин, и видимо именно это влекло к их нему сильнее всего.

Держать Гри на расстоянии вытянутой руки стало для Холдена настоящим испытанием воли. Это вынуждало его развивать в себе целый спектр неведомых ему навыков: терпение и выдержку, чтобы дождаться женщину, которая была ему действительно не безразлична. Черт побери, женщину, которую он практически боготворил.

Он бросил взгляд в сторону женской одежды и с удовольствием отметил, что она не смотрит ему в след с оскорбленным видом, и пошел в аптеку через отдел канцелярских товаров. Вдруг что-то привлекло его внимание: слова «Литературный дневник», черно-белые на красном фоне. Взяв с полки записную книжку, он пролистал её, глядя на чистые, хрустящие страницы, и задумался, а записывала ли она когда-нибудь свои сказки. Сунув тетрадь подмышку, он стал просматривать ручки и выбрал пару из тех, что показались ему лучше и изысканнее остальных и стоили немного дороже. Взяв с собой записную книжку и ручки, он повернул назад в сторону средств первой медицинской помощи, спустя час грудь и бок снова заныли. По всей вероятности, с прогулкой по магазину он слегка переборщил.

Как только он добрался до стоек с пластырями, у него в кармане загудел телефон. Вытащив его свободной рукой, он взглянул на экран и поморщился. Телефон разрывался от звонков — одно за другим на него сыпались сообщения от Джеммы, и они были отнюдь не веселыми.

*БАНЫЙ СУКИН СЫН!

Сет, ты уехал из города, ни слова мне не сказав?

Со своей гребаной приемной сестрой?

Тебе лучше позвонить мне прямо сейчас и объяснить, что, черт возьми, происходит.

Нам НУЖНО поговорить.

Я не шучу.

Холден вздохнул, еще раз взглянул на телефон, затем отключил его и засунул обратно в карман.

Ему не хотелось заморачиваться, но присутствие Гризельды, уже что-то в нем изменило, и он был вынужден признать, что чувствует себя немного не в своей тарелке. Уезжать из Чарльзтауна, не поговорив с Джеммой было очевидной трусостью. Ему следовало остановиться у «Дэйри куин», чтобы порвать с ней и со всей ясностью дать понять, что между ними все кончено (прим. Dairy Queen — сеть закусочных быстрого питания).

Откровенно говоря, Холден понятия не имел, почему он не отшил Джемму гораздо раньше. Он ее не любил. На самом деле, она даже не особенно ему нравилась. В старшей школе, год или два, она была девушкой Клинтона, но у них там что-то не сложилось, и после окончания школы она уехала. Несколько месяцев назад, перед Рождеством, она вернулась домой и положила глаз на Холдена. Сначала Холден из уважения к своему другу держал дистанцию, но Клинтон поклялся, что эта история давно в прошлом, и он совсем не против, если Холден проведет с ней время. К тому же, она была настойчивой. И умной. Она быстро поняла, что если хорошенько вымоется, а во время секса будет помалкивать, то кончит раз в десять больше.

Но Холден и Джемма совершенно друг другу не подходили — у них не было практически ничего общего. Им обоим нравилось напиваться по пятницам и долго спать по субботам. У них были общие друзья, такие как Клинтон и несколько других его школьных приятелей, и они оба жили одной и той же ограниченной, скучной жизнью с дерьмовой работой и тому подобным. Но Джемма не знала, что в глубине души Холдену значительно больше нравилось рисование и чтение, а не тягачи и драки. Она не знала, что его вполне устраивала тишина и, чтобы ее заполнить, ему совсем не требовалось все время врубать громкую кантри-музыку. Она не знала, что он презирал постоянную болтовню реалити-шоу. И она не знала, что ему было глубоко насрать на ее волосы, ногти и одежду. Сказать честно, ему вообще на нее было глубоко насрать. Вот если бы она позвонила ему — прямо сейчас — и сказала, что встречается с кем-то другим? Холдену стало бы только легче.

И, как только бы он с ней порвал, она прочла бы все это в его глазах, обиделась бы, устроила сцену. В ближайшие несколько месяцев она ходила бы в «Мешок и утку» и рассказывала всем подряд, каким самовлюбленным ублюдком оказался Сет Вест. Ну, и? Какой нормальный мужик добровольно ввяжется в этот гребаный спектакль? Струсил бы он, коснись дело гнева Джеммы Хендрикс? Безусловно. Он бы просто стал ее избегать.

Если, конечно, его не захотела бы Гри

Если, конечно, Гри не захотела бы, чтобы он принадлежал только ей.

И тогда он сказал бы Джемме то, что должен сказать, и к черту все, что она там будет говорить или думать до конца его дней. Если бы Гри всецело принадлежала ему, остальной мир мог провалиться к дьяволу, и он бы этого даже не заметил.

Взяв Адвил, бинты, пластырь, антисептическую мазь и маленькие ножницы, он уложил все это на записную книжку и направился к кассе, ища глазами Гризельду.

Отыскать ее не составило большого труда.

Казалось, будто его сердце, тело, душа были так точно на нее настроены, что даже если бы она находилась где-нибудь в радиусе сотни миль, он бы ее почувствовал. Он бы просто почувствовал, и все в нем устремилось бы к мельчайшей ее частичке.

Она опасливо ему улыбнулась, от чего ему стало немного не по себе, но он посчитал, что даже если ему не суждено коснуться ее, поцеловать или заняться с ней любовью, просто находиться рядом с Гризельдой было на много приятнее, чем проделывать все это с любой другой женщиной. И это действительно было так.

«Вот дерьмо, — подумал он, ухмыляясь ей в ответ, — а ведь это, бл*дь, на самом деле так».

— Думаю, я все взяла, — сказала она, помахав корзинкой. Его глаза скользнули вниз и расширились, когда поверх футболок и шорт он заметил кучу пестрых лифчиков. Атласный ярко-розовый, черный кружевной, бирюзовый и белый. Белый с небольшим розовым бантиком посередине и — твою ж мать — такие же трусики.

Стиснув челюсти, он поднял на нее глаза и постарался вежливо улыбнуться, чувствуя, как в джинсах напрягся его член.

— Что там у тебя? — спросила она, двигаясь в очереди и не подозревая об овладевшей его телом химической реакции.

Холден взглянул на медицинские принадлежности, скрывающие под собой записную книжку. Внезапно он почувствовал себя неловко из-за своего подарка, словно какой-то двенадцатилетний пацан, влюбленный в красивую девочку. И это натолкнуло его на мысль, что когда-то давно он был двенадцатилетним пацаном, влюблённым в красивую девочку. Эту девочку.

— Ничего особенного. Так, по мелочам.

— Как загадочно, — сказала она, сверкнув глазами. — Не забудь, я верну тебе деньги.

«Нет, не вернешь», — подумал он, но, не желая с ней ссориться, просто кивнул.

Она протянула ему свою корзину.

— Ты не возражаешь, если я быстренько сбегаю в уборную?

— Иди.

Он забрал у нее корзину, и она улыбнулась ему, после чего направилась к сотруднику магазина, чтобы спросить, где находится уборная. Плавно покачивая бедрами, она поменяла направление и направилась к маленькому кафе. Он смотрел на нее, пока она совсем не скрылась из виду, во рту все пересохло, а сердце буквально выпрыгивало из груди. Он чертовски ненавидел выпускать ее из поля зрения.

— Сэр? Сэр, вы готовы? — обратился к нему стоящий за кассой мальчишка в красном комбинезоне.

Подняв глаза, Холден понял, что подошла его очередь, и выложил на ленту свои вещи, затем принялся за корзину. Он достал ее новое белье, стараясь не выглядеть странновато, держа его в руках, но не в силах подавить череду навязчивых образов, в которых все эти вещи касались ее сокровенных, скрытых мест. Бирюзовый — ее сосков, маленький розовый бантик — места, у нее под пупком, белый хлопок целует ее…

— Наличными или кредиткой?

— Что? А. Наличными.

— Восемьдесят шесть, пятьдесят.

Холден вытащил из заднего кармана бумажник, отсчитал пять двадцаток и передал их кассиру, когда тот закончил складывать вещи в пакеты.

— Ваша жена — просто красотка, — сказал парень, протягивая Холдену сдачу и указывая подбородком на идущую назад Гризельду.

— Моя…? — спросил Холден, в замешательстве переводя взгляд с Гризельды обратно на кассира.

— Ваша жена. Горячая штучка. Повезло.

Холден тихо рассмеялся, удивленный тем, как это звучит, и протянул руку, чтобы парень высыпал в нее банкноты с монетами.

Ваша жена.

Ваша жена.

Ваша жена.

Слова рикошетом отдавались в голове у Холдена. Совершенно ошарашенный, он с ухмылкой уставился на кассира, когда вдруг почувствовал, как рядом скользнула Гризельда, задев его своим бедром.

— У нас все в порядке? — прощебетала она, улыбаясь просиявшему парню и забирая у него два протянутых ей полиэтиленовых пакета.

Холден повернулся и посмотрел на нее, его сердце колотилось и рвалось из груди.

— Да. У нас все отлично.

Глава 18

— Сколько нам еще ехать? — спросила Гризельда, забравшись в красный грузовик и пристегиваясь.

— Минут сорок, плюс-минус, — ответил он, сев за руль и поморщившись от боли.

— Тебе больно.

— Я приму еще таблетку Адвила. Отдохну, когда приедем.

— Хочешь, я поведу? — спросила она, достав из пакета пузырек с Адвилом и открывая его.

Он покачал головой и, взяв с ее ладони две коричневые таблетки, проглотил, не запивая.

— Нет. Я справлюсь.

— Ладно.

Он взглянул на свой ремень безопасности, затем на лобовое стекло и, стиснув зубы, потянулся вперед, чтобы повернуть ключ в замке зажигания.

— Ты не пристегнут, — сказала она, и тут ей пришло в голову, что, фиксируя тело, ремень, скорее всего, тревожил его рану на боку.

— Я в порядке, — произнес он.

— Нет, не в порядке. Дай, я тебе помогу, — сказала она, отстегнув свой ремень безопасности, и скользнула по сидению, пока не прижалась ногами к его ногам. Опустив взгляд на их соприкоснувшиеся бедра, она услышала его почти беззвучный вздох, и от этого сердце забилось в два раза быстрее. Ее глаза метнулись вверх по его груди к совершенно каменному лицу, его неподвижные глаза смотрели прямо перед собой, все тело замерло, а мышцы напряглись. Ладони с силой сжали руль, ободранные костяшки пальцев побелели и застыли, и весь он сосредоточился и натянулся, словно к чему-то приготовился.

Или к кому-то.

«Боже мой, — подумала она. — Это я на него так действую?»

— Холден, — прошептала она.

Он к ней не повернулся. Его ноздри немого раздувались, он медленно сглотнул.

Потянувшись рукой к его ремню безопасности, она развернулась, задев своей грудью его рубашку и почти скользнув ухом по его губам. Гризельда склонилась над ним так близко, что услышала его тяжелое, прерывистое дыхание. Так близко, что уголком глаз заметила, как дрогнули его веки, когда его грудной клетки коснулся затвердевший сосок ее левой груди.

Она набросила на него ремень безопасности, слегка откинувшись назад, чтобы его пристегнуть. В кабине раздался громкий щелчок, но она не сдвинулась с места. Казалось, все пространство машины наполнилось жаром и электричеством. Словно единственной силой, препятствующей возгоранию, была их одежда, и если они случайно соприкоснутся кожей, то оба тут же вспыхнут.

— Гриз, — сказал он. Его голос был низким, лицо напряженным. — Если ты не отодвинешься…

— О, — пробормотала она, задыхаясь от накрывшего ее желания.

Наконец, он склонил голову и взглянул на нее, его потемневшие, неистовые глаза оказались близко, так близко к ее собственным, буквально обрушились на них.

— Пожалуйста, — попросил он ее.

Она скользнула языком по своим пересохшим губам, и его взгляд опустился на ее рот. Холден закрыл глаза и напряженно сглотнул.

— П-пожалуйста, Гри, — прошептал он. — У меня не осталось гребаных сил.

Прозвучавшее в его голосе отчаяние привело ее в движение. Пулей отскочив на свое место, она потянулась за своим ремнем безопасности и быстро его пристегнула, неотрывно глядя прямо перед собой, пока он завел грузовик и, не сказав ни слова, выехал со стоянки.

По дороге из Мартинсбурга между ними воцарилось напряженное и задумчивое молчание, и чтобы хоть как-то отвлечься, Гризельда опустила стекло и облокотилась на окно.

Когда этим утром она поцеловала его в шею, то почувствовала натянувшую его джинсы эрекцию, но он даже не попытался ее поцеловать, хотя она явно к нему подкатывала. Ей было стыдно, что она так поторопилась пообещать, что больше его не поцелует, а он снисходительно отшутился. Ей все время хотелось дотронуться до него, и она ничего не могла с этим поделать — когда они были в «Тагерте», она снова обняла его, прижавшись к нему всем телом. Было очевидно, что он среагировал на нее физически, однако и в этом случае, не воспользовался ситуацией. Более того, он ее оттолкнул и оставил одну посреди магазина. И вот сейчас опять, она могла поклясться, что его тело отозвалось на ее близость, но он снова оттолкнул ее, практически умоляя больше к нему не прикасаться.

И хотя Гризельда была твердо убеждена в том, что он питает к ней интерес и хочет провести с ней некоторое время, она заметила, что он с трудом себя сдерживает, практически боится до нее дотронуться. Ну да, они спали рядом, но, пожалуй, это было определенной данью их долгожданной встрече — в духе тех времен, когда они оба были детьми. Он, естественно, ничего не предпринял, а она была в его постели, черт подери. Он ведь мог.

Девушка тяжело вздохнула, вспомнив о ромашке у него на кухонном столе, и в голове мелькнуло лицо Джеммы.

«Он кричит во сне твое имя… Его девушка… Я с ним уже шесть месяцев».

«Возможно, в этом дело, — подумала она. — Его влечет ко мне, как, вероятно, влечет к каждым девяти женщинам из десяти, но он верен своей девушке».

«Тогда зачем он едет в уединенный дом, чтобы провести несколько недель наедине с тобой?» — в надежде вопрошало ее сердце.

«Потому что вы друзья детства, прошедшие вместе тяжелые испытания, — сыпал аргументами разум. — Потому что ему, точно также как и тебе, необходимо навсегда закрыть эту тему».

Дружба.

Закрыть тему.

Она отчаянно воскрешала в памяти события последних двух дней, но, несмотря на то, что их бешено влекло друг к другу, Холден не сказал и не сделал ничего такого, что выходило бы за рамки заветной дружбы к… чему-то большему. Он хотел узнать, что произошло с ней, он хотел, чтобы она узнала, что произошло с ним, он хотел узнать, счастлива ли она. Но, независимо от того, как сильно ей хотелось добавить в его слова определенный подтекст, на самом деле в них, по всей вероятности, не было ничего подобного.

Он просто держал ее за руку… совсем как тогда.

Он просто лежал рядом с ней… совсем как тогда.

И в то время как она в глубине души наивно надеялась, что он сможет увидеть и полюбить в ней женщину, на деле оказалось, что он видел и любил в ней лишь свою воскресшую приемную сестру, свою дорогую подругу детства.

Гризельда крепко зажмурила глаза, поморщившись от неловкости и разочарования.

«Несмотря на Джемму, его влечет к тебе, — твердил ей с левого плеча дьявол. — Ты могла бы ускорить ход событий. Более восьмидесяти зарубок у него на руке говорят о том, что он, в конце концов, сломается».

«Но он не твой, — возражал с правого плеча ангел. — Кроме того, если он тебе небезразличен, ты так с ним не поступишь. У него есть девушка. Он явно пытается остаться ей верным. Если он тебе действительно дорог, ты будешь его поддерживать. Ты сделаешь все, что только можно, чтобы помочь ему принять правильное решение».

Она взглянула в его красивое лицо, пытаясь сквозь синяки и раны разглядеть в сидящем рядом с ней мужчине мальчика, которого она любила. Может быть, он не мог стать ее мужчиной, но он хотел быть ее другом, и если это все, что он мог ей предложить, значит, она это примет.

***

Холден свернул на подъездную дорогу, ища глазами световые отражатели, указывающие на скрытый проезд к дому Квинта. Радуясь, что им не пришлось слишком долго трястись по ухабистой, грунтовой дороге, он подъехал к деревянному дому, стоящему посреди тихой, большой, утопающей в полевых цветах поляны, и заглушил двигатель.

Сам дом, построенный из бревен светлого дерева и украшенный зелеными ставнями, был совсем небольшим. В нем имелась крытая веранда, на которой по обе стороны от выкрашенной зеленой краской входной двери лениво раскачивались от полуденного ветерка два кресла-качалки.

До этого Холден уже пару раз приезжал сюда с Квинтом и Клинтоном, чтобы поохотиться по выходным, и он знал, что внутри дома есть общая гостиная с небольшой кухней, обеденным столом, дровяной печью, диваном и двумя стульями. В задней части дома находилась крошечная спальня с двуспальной кроватью и практичная ванная комната, без всяких излишеств. Грубая деревянная лестница вела из гостиной в мансарду, где лежали два запасных двуспальных матраса для непредвиденных гостей. Не смотря на то, что все пространство составляло, наверное, всего 80 квадратных метров, Квинт периодически сдавал дом в аренду компаниям до шести человек, но Холден не представлял, как шесть человек могут нормально перемещаться в таком тесном помещении.

В доме не было никаких электрических проводов — печь и холодильник работали на пропане, а генератор, рассчитанный на малогабаритные помещения, вырабатывал достаточно энергии для бесперебойной работы микроволновки, нескольких лампочек и пары розеток. Это место не было каким-то изысканным, но Квинт с Клинтоном поддерживали его в хорошем состоянии. Ему стало интересно, что думает о доме Гризельда, и первый раз после того, как она застегнула на нем ремень безопасности, он повернулся и посмотрел на нее.

Она разглядывала дом сквозь лобовое стекло грузовика.

— Он похож на кукольный домик… или заколдованную избушку. Я уж решила, что он сделан из конфет.

Он не мог сдержать улыбку, потому как Гризельда, разумеется, представила старый охотничий дом в романтическом духе и превратила его в нечто очаровательное и причудливое, вроде заколдованного кукольного домика.

Взглянув сквозь лобовое стекло, он увидел дом ее глазами: маленький и очаровательный, как будто из волшебной сказки.

— Возможно, — сказал он.

— Он мне нравится, — тихо произнесла она.

Девушка расстегнула ремень безопасности, но не двинулась с места.

После того, как она наклонилась к нему, чтобы застегнуть ремень, и он предупредил ее, что еще чуть-чуть, и он набросится на нее с поцелуями, она держалась от него на расстоянии. То, как она, словно ошпаренная, кинулась на свое место, могло говорить лишь об одном: он оказался прав насчет того, что она не желает ввязываться с ним в какие-либо отношения, и на счет того, что совсем отпугнет ее, если не будет и дальше проявлять терпение и самоконтроль.

И все же, у него оставалась последняя ниточка надежды. Утром она поцеловала его в шею, разве нет? Да. А в магазине обняла и прижалась к нему всем телом. Ее к нему влекло — в этом он был уверен. Но также она сказала ему, что совсем сбита с толку. И он не хотел еще больше все усложнять. Он хотел, чтобы ей было с ним комфортно.

«Время и терпение», — напомнил он себе и наклонился, чтобы тоже расстегнуть ремень безопасности.

— Что ж, думаю, нам надо…

— Да. Я возьму пакеты и продукты. Почему бы тебе просто не пойти и немного отдохнуть?

— Я могу помочь…

— Нет. Я настаиваю. Иди отдохни. Поспи. Через час я разбужу тебя, чтобы поесть хот-догов, — сказала она, подарив ему легкую улыбку.

— Ты уверена? Мне немного не по себе от того, что тебе придется заниматься всем одной.

— Я выгляжу так, будто имею что-то против? — поддразнила она.

«Ты выглядишь прекрасно. Ты выглядишь потрясающе. Ты выглядишь как девушка моей мечты».

— Не, — сказал он. — Ты выглядишь такой же решительной, как та маленькая девочка, которая каким-то образом перебралась через Шенандоа.

Она вздрогнула, судорожно глотнув воздух. Ее глаза в ужасе распахнулись, а губы приоткрылись от прерывистого дыхания.

— Холден…

Он немедленно понял свою ошибку. Они еще не говорили о ее побеге, и когда он так бесцеремонно упомянул об этом, то увидел всю беспредельность испытываемой ею вины, исказившей ее лицо.

— Я не имел в виду ничего плохого, Гри. Просто в последний раз я запомнил тебя именно такой.

У нее дрогнули губы.

— Я должна была… Я должна была остаться. Я должна была вернуться назад, — сказала она, и на ее глаза навернулись слезы. — Мне очень жаль. Холден, мне чертовски жаль. Мне не следовало убегать.

— Н-нет, — сказал он, протянув руки к ее плечам, и легким рывком развернул ее к себе лицом. — И н-не смей мне больше этого говорить. Никогда. Тебе удалось удрать. Да ты хоть представляешь, как я рад, что ты сбежала? Я каждый день до конца своей жизни буду благодарить Бога за то, что ты сбежала, выжила и снова меня нашла.

Слезы текли у нее по лицу и, сжимая пальцами ее плечи, он почувствовал, как в едином порыве с ней у него самого защипало в глазах.

— Я сказал тебе бежать, и ты убежала. Ты убежала, Гри, и я р-рад. Я счастлив, что ты это сделала. Мне н-н-не ж-ж-жаль, и мне н-н-не…

— Дыши, — сказала она, склонив голову набок и прислонившись щекой к тыльной стороне его ладони. Она закрыла глаза, вздохнув, наконец, полной грудью.

Холден смотрел на нее, наслаждаясь прикосновением ее нежной щеки к его коже. Потребовалась вся его сила, чтобы не скользнуть руками вниз и не притянуть ее к своей груди. Но он этого не сделал. Он будет ее ждать. Он готов ждать вечно, если это необходимо для того, чтобы она просила его прикосновений, жаждала их.

Наконец, Гризельда открыла глаза и, сделав глубокий вдох, улыбнулась ему. Она смотрела на него так, будто здесь только что произошло что-то волшебное, ее плечи немного подрагивали от легкого и счастливого смеха, и Холден мог бы поклясться, что отныне и до конца своих дней, в его жизни не будет ничего более прекрасного, чем улыбка Гризельды в этот миг.

— Спасибо, — прошептала она, слезы по-прежнему текли у нее по лицу. — Большое спасибо, Холден. Спасибо.

— За что?

— За то, что простил меня.

Он покачал головой.

— Мне не за что тебя прощать.

— Нет, — прошептала она, слегка повернув голову, чтобы прижаться губами к тыльной стороне его ладони.

— Гриз, — выдавил он из себя, в голосе послышалась боль и мольба.

Она подняла глаза, словно опомнившись, кивнула ему, затем оторвалась от его ладони, и он быстро убрал руки с ее плеч.

Сделав глубокий, прерывистый вдох, она вытерла лицо ладонями и повернулась к нему.

— Кукольный домик?

— Да, — сказал он, выудив из джинсов ключи и протянув ей. — Ты иди.

Она кивнула и вылезла из грузовика. А Холден смотрел ей вслед, моля Бога и всех ангелов на небесах подарить ему нечто большее, чем просто месяц с ней.

***

Холден лежал в дальней спальне, поэтому Гризельда могла не спеша распаковать продукты и разложить всю одежду на пустых полках бельевого шкафа, стоящего между спальней и ванной комнатой. Квинт купил им несколько совершенно роскошных излишеств — кроме молока, макарон с сыром и батона хлеба, он принес десяток яиц, свежие фрукты, упаковку куриных ножек и пачку замороженных котлет. К тому же, порывшись в кухонных шкафчиках, Гризельда нашла несколько основных продуктов, таких как мука, сахар, растительное масло и специи. Она усмехнулась, подумав, что может окунуть куриные ножки во взбитое яйцо и обжарить, обваляв их в муке. Это, конечно, не изысканный пир, но на много лучше, чем хот-доги, и если ей не изменяла память, Холден любил жареную курицу.

Поставив на кухонный стол контейнер с мукой, она порылась в шкафу рядом с газовой плитой в поисках сковороды. Наконец, отыскав одну, она победно водрузила ее на плиту. Ей хотелось петь, хотелось танцевать, хотелось жить. Хотелось жить.

Выглянув из расположенного над раковиной окна на поляну, полную душистых полевых цветов, она замерла и глубоко вздохнула, осознавая какой чудовищный и непосильный груз только что с готовностью и любовью снял с ее плеч Холден. Большую часть жизни ей не давали покоя две вещи, которые она сделала: села в грузовик Калеба Фостера и перебежала реку Шенандоа без Холдена. И сейчас, в считанные минуты, он освободил ее от этого бремени.

Ненадолго оставив сковородку, муку и курицу, она прошла через небольшую гостиную, направилась к входной двери и вышла на поляну. Она не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя такой беззаботной, чтобы получать удовольствие от чего-то такого пустячного и красивого. Поэтому, когда она наклонилась, чтобы собрать в пышный красочный букет васильки, лютики, рудбекии и белые астры, у нее из глаз потекли слезы. Поднеся к носу душистые цветы, она глубоко вдохнула их аромат, потом оглянулась на пеструю поляну, виднеющиеся вдали деревья и яркое солнце, сияющее на ее запрокинутое, блестящее от слез лицо.

— Спасибо, — прошептала она, наблюдая за тем, как плывущие облака разбавляют чистую синеву летнего неба густыми пуховками яркого белого цвета.

Возвращаясь к дому со своим букетом, она искренне жалела, что не может дать Холдену той братской любви, которой он от нее хотел. Она была вынуждена признать, что на самом деле никогда не видела в Холдене брата, для нее он всегда значил больше, чем просто друг. Любовь к нему была для нее необходимостью, а не роскошью. Она любила его, как прибой любит песок — связанные вместе так, что один без другого пропадет, они то отдалялись друг от друга, то приближались, но всегда были неразлучны. Она любила его какой-то глубинной и исключительной любовью, как будто Бог сотворил на небесах одно сердце, а затем разделил его между ней и Холденом, и обрек ее на бесконечное стремление быть с ним, либо на неполноценную жизнь без него.

Она села в одно из кресел-качалок, стоящих на небольшой веранде, положив ноги на перила, и задумалась, а чувствовал ли он когда-нибудь нечто подобное к ней или к Джемме, вообще к кому-нибудь? Был ли он способен любить кого-нибудь вот так? До семнадцати лет он жил с таким чудовищем, как Калеб Фостер, потом вернулся в Западную Вирджинию, туда, где их похитили и держали в плену. В какой-то момент, он устроился на работу, к которой, похоже, проявлял мало интереса, жил в квартире, больше напоминающую сарай, и избивал других мужчин за деньги. И еще эти подсчитывающие зарубки у него на руке. Она поморщилась, подумав о них, о том абсолютном и порочном одиночестве, вынудившем его так отчаянно все время искать кого-то, чтобы его развеять.

Проглотив вставший в горле комок, она закрыла глаза и позволила теплому полуденному ветерку охладить ей щеки, а запаху полевых цветов — смягчить ее душевную боль. Сегодня он сделал самый удивительный подарок, освободив ее от мучительных угрызений совести. Отчаянно желая отплатить ему за такую доброту, она снова поклялась не вставать между Холденом и Джеммой. Если Джемме удалось заполнить эту пустоту внутри Холдена, Гризельда была ей за это благодарна и не станет делать ничего, что могло бы подвергнуть опасности или поставить под угрозу его счастье.

***

Проснувшись от запаха жареной курицы и звуков чьего-то пения, Холден продолжал лежать с плотно закрытыми глазами, уверенный в том, что все еще спит, потому что у него не было никого, кто мог бы приготовить ему жареную курицу, а поющий голос удивительно напоминал голос Гризельды.

— Я живу, словно в грёзах… Нет никого счастливее меня.

Кто-то пел «Саму мысль о тебе», старую песню, которую очень любила бабушка Гризельды.

— И хотя это может показаться глупым… Для меня это всё.

Иногда, когда Калеб Фостер уезжал в «Рози», и они лежали бок о бок в темноте, она пела ему эту песню, и он помнил каждое слово.

— Всего лишь мысль о тебе…

— И я тоскую по тебе, — прошептал Холден. Поморгав, он открыл глаза, и окинул взглядом маленькую спальню, пребывая в полном замешательстве от событий, обрушившихся на него за последние два дня.

Он был в доме Квинта.

Гризельда, видимо, готовила жареную курицу.

И Гризельда пела.

— Ты никогда не узнаешь, как медленно тянутся минуты, когда я не с тобой…

На глаза навернулись слезы, он уставился в потолок и улыбнулся. Это было несбыточной мечтой: его янтарно-рыжая, голубоглазая девочка возвращается из мертвых и избавляет его жизнь от всех следов губительного одиночества, согревая его своим теплом, сказками и фальшиво распевая песни, пока жарит курицу на крошечной кухне удаленного охотничьего домика. Слишком нереально для правды. Слишком душераздирающе для реальности.

Осторожно сев, он с облегчением обнаружил, что после сна практически ушла боль в боку и груди, и даже лицо уже не слишком ныло. С сердцем все обстояло несколько иначе.

Теперь, когда они вдвоем оказались совсем одни, здесь, посреди этой глуши, держаться от нее на расстоянии будет гораздо труднее, чем раньше. Взглянув на лежащую на бедре руку, он вспомнил, как к его коже прижимались ее губы, и тихо застонал. В следующий раз, если она сделает нечто подобное, он просто возьмет и скажет: «Прекрати это делать, если не хочешь, чтобы я на тебя набросился». Потом она может убежать, но, по крайней мере, он своевременно предупредит ее о своих намерениях.

— Я вижу твое лицо в каждом цветке, твои глаза горят в звездном небе…

Эта девушка. Все в этой девушке заставляло его хотеть, жаждать, стремиться изменить свою жизнь, начать жизнь сначала, начать, наконец, жить, после целого десятилетия тупых механических телодвижений. Он хотел найти работу получше, чтобы заботиться о ней. Он хотел перестать драться, потому что она это не одобряла. Он хотел заработать столько денег, чтобы лазером свести со своей руки все подсчитывающие знаки. Он хотел своего рода гарантии, что она никогда, никогда больше от него не уйдет. И он хотел этого сейчас же. Вчера. Десять лет назад, и каждый день с тех пор.

Медленно поднявшись, чтобы тело привыкло к вертикальному положению, он не спеша прошел по коридору в ванную, а затем отправился в общую комнату.

Она стояла у плиты спиной к нему, босиком, с собранными в хвост волосами. Непередаваемый запах жареной курицы наполнял весь дом волшебством. Губы Холдена тронула улыбка. Скрестив руки на груди, он прислонился к стене и уставился на нее.

— И это только мысль о тебе — всего лишь мысль о тебе, любовь моя, — пропела она, подцепив вилкой поджаристую ножку, чтобы перетащить ее на накрытую бумажным полотенцем тарелку.

Когда она наклонилась вперед, чтобы выключить плиту, на нее брызнуло оставшееся в сковороде масло и обожгло ей запястье.

— Оу! — взвизгнула она. — Черт!

От внезапного выброса адреналина, Холден двумя шагами пересек кухню. Он включил кран и, схватив Гризельду за руку, подставил ее запястье под струю холодной воды. Держа руку под водой, он поморщился, глядя на постепенно проявляющееся на ее белой коже красное пятно. Когда он поднял глаза, она смотрела на него с удивлением и любопытством.

— Это всего лишь небольшой ожог.

Он пожал плечами, по-прежнему удерживая ее руку и глядя на обожженное место.

— Ты спал, — произнесла она.

— Ты пела.

— Слишком громко?

— Нет.

— Ты помнишь эту песню?

— Помню.

Он скользнул ладонью вниз по руке и обхватил ее запястье.

— Плита все еще включена, — сказала она.

Не выпуская запястья, он шагнул к ней, потянулся свободной рукой ей за спину и выключил конфорку.

— Я приготовила жареную курицу, — тихо вымолвила она, и ее щеки вспыхнули.

— Я это чувствую.

— Тебе нравится жареная курица. Я имею в виду… ты сто раз говорил мне об этом, когда мы были…

— Я по-прежнему ее люблю.

Какое-то время они оба молчали, и Холден знал, что должен отпустить ее руку и отойти от нее, но не мог. Она поранилась, стараясь сделать для него что-то приятное, и это просто разрывало ему сердце.

«Еще всего одно мгновение, — пообещал он себе. — Еще пару секунд ее подержу и потом отойду».

— Извини, что я пела, — прошептала она, не двигаясь с места, ее дыхание коснулось его шеи.

Он повернул голову и посмотрел ей в лицо, большой палец скользнул в ее ладонь, глаза впились в ее глаза, ища пощады.

— Мне понравилось, — пробормотал он.

Она шагнула вперед, одолев расстояние между ними, и когда она взглянула на него, ее губы приоткрылись, а груди слегка коснулись его через футболку.

— Холден, я…

Казалось, что каждый ее вздох все ближе притягивал его к ней, будто она дышала им, а не воздухом. Он наклонился вперед, к ней, потянувшись свободной рукой к ее руке.

— Г-гри…

Ее затуманенные темно-синие глаза метнулись к его губам, задержались там, затем скользнули вверх по лицу и впились в его глаза.

Его самообладание полетело к чертям.

В конце концов, он всего лишь человек.

Глава 19

Наклонив голову, он коснулся губами ее губ, скользнув пальцами сквозь ее пальцы, соединяя, сплетая их руки. Вынув руку из воды, она обхватила его за шею и зарылась мокрыми пальцами ему в волосы. Свободной рукой он обхватил ее за талию, прижал к своей груди и провёл языком меж ее губ. Гризельда раскрыла их ему навстречу и, коснувшись своим языком его языка, проглотила его стон, когда, стиснув ее пальцы, он прижал ее своим телом к кухонной стойке.

Выпустив ее руку, он поднял ее на столешницу рядом с раковиной и, быстро потянувшись ей за спину, выключил воду. Она развела колени в стороны, привлекая его к себе, его руки легли ей на бедра, пальцы настойчиво мяли ее кожу через плотную ткань джинсов. Обхватив его за шею, она сцепила пальцы и скользнла своим языком к бархатистому теплу его языка.

Он резко притянул ее к краю столешницы, вплотную прижавшись своей твердостью к низу ее живота. Приподняв ноги, она скрестила щиколотки у него за спиной, и тихо застонала, когда он стал посасывать ей язык.

Его крепкая грудь обрушилась на нее, с каждым глубоким, судорожным глотком воздуха сминая ей груди. Гризельда расцепила пальцы и в исступлении зарылась ими ему в волосы, пытаясь притянуть его ближе, ближе, как можно ближе. Неистово лаская ее язык своим языком, он проник ладонью ей под футболку, пальцы взметнулись верх по спине, чтобы расстегнуть лифчик.

Купаясь пальцами в шелке его волос, она склонила голову в сторону, направляя его губы к своему подбородку, и выгнула шею, когда он поцелуями стал прокладывать дорожку от губ к ее горлу. Его ладонь легла ей на ребра. Поглаживая грудь подушечкой большого пальца, он нашел ее сосок, и ласкал его, пока тот не стал болезненно твердым. Другая рука тоже дернулась вверх, накрыла ладонью ее грудь, перекатывая и дразня другой сосок большим и указательным пальцами.

— Холден, — прошептала она, выгнула спину, чтобы сильнее прижаться к его бедрам, и застонала, когда его пальцы настойчивее закружили по ее возбужденной коже. Он сдвинул вверх рубашку и лифчик, обнажив ее груди, и Гризельда подняла руки, помогая ему снять все сразу через голову.

Задыхаясь от желания, она опустилась ладонями к краю его футболки, потянув ее вверх по рельефным мышцам его торса. Он схватил футболку сзади и, рванув ее через голову, бросил на пол.

Они на мгновение застыли без движения, в первый раз в жизни представ друг перед другом полуголыми. Его обнаженная грудь едва касалась ее груди, при каждом вздохе задевая ее чувствительные, напряженные соски. Опустив руки и задержав дыхание, он пристально смотрел ей в глаза, вглядываясь в них, чего-то ожидая.

И тогда она поняла — каким-то образом догадалась. Он ждал её. Её разрешения.

— Да, — выдохнула она, обхватив ладонями его щеки и рывком приблизив его лицо к своему. Их зубы столкнулись, языки сплелись, жар его груди бросился в жар ее груди.

Неожиданно его руки оказались у нее под бедрами, с лёгкостью он поднял ее на руки, целуя так глубоко, бешено, безрассудно, словно, если он остановится, всему миру придет конец. И она запуталась пальцами в его волосах, прошлое и настоящее слились в момент, о котором она мечтала с детства. Крепко прижимая ее ноги к своей талии, он перенес ее из кухни в спальню и опустил на кровать, после чего последовал за ней, накрыв ее своим телом.

Ее руки пробежали по его телу, скользнув по ключицам, по глубокой бороздке позвоночника, по плотной связке мышц спины, напрягшихся от ее прикосновения. Она почувствовала под пальцами сотни шрамов, испещряющих его плоть, подтверждение гнева Калеба Фостера и готовности Холдена снова и снова ее защищать. В глазах все плыло от слез, когда она просунула руку под пояс его расстегнутых джинсов и под резинку трусов, ее ладонь легла на упругую, горячую кожу его задницы. Она провела ногтями по его натянутой коже, и он прерывисто вздохнул, забрав воздух из ее легких, и тихо засмеялся.

— Гриз, — произнес он, откинувшись назад и уперевшись локтями в матрас по обе стороны от ее головы. Нежно обхватив ладонями ее щеки, он заглянул ей в глаза. На его лице отражался целый комплекс эмоций: нежность, изумление, возбуждение…и тревога. Улыбка постепенно исчезла, и брови в беспокойстве нахмурились.

— Ты в этом уверена? О, Г-господи, Гри, я т-так… Я так сильно тебя хочу, но я не хочу причинить тебе боль.

Она знала, что все, сказанное им, правда, потому что Холден был единственным человеком в ее жизни, который никогда бы не навредил ей и не причинил бы боли. В то время как она, то и дело вредила ему. И вот теперь она лежит здесь под ним, толкая его на измену любимой девушке, когда он так старался остаться ей верным.

Она вытащила руку из его боксеров, на мгновение неловко задержав ее в воздухе, затем все же позволила ей опуститься ему на спину. Слезы хлынули у нее по щекам, и она отвернулась от его пытливых, доверчивых глаз.

— Г-гри? В чем дело? Гри?

Его пальцы ласково коснулись ее влажных щек, и она крепко зажмурила глаза, до боли закусив нижнюю губу.

— Я не хочу причинять боль тебе, — сказала она.

— Каким образом?

Открыв глаза, она обернулась к нему.

— Я тоже хочу тебя, Холден. Я так сильно хочу тебя. Такое чувство, что всегда хотела.

Его губы слегка изогнулись в улыбке, и встревоженные глаза смягчились.

— Тогда…

— Но у тебя своя жизнь. У тебя есть девушка, которую ты любишь.

На какой-то момент он растерялся, затем прищурил глаза.

— Джемма?

Она сглотнула, печально кивнув.

— Джемма.

Он уставился на ее подбородок, затем снова поймал ее глаза.

— Ты думаешь, я ее люблю?

Она облизнула губы, изо всех сил стараясь перестать плакать, потому что ей не хотелось еще больше все ему усложнять.

— Ты с ней уже шесть месяцев. Она спит в твоей постели. У нее есть ключ от твоей квартиры. Вы… вместе. Я не хочу все тебе портить. Я и так уже достаточно тебе навредила. Я не вынесу, если…

Холден медленно закрыл глаза и, убрав руки с ее лица, перекатился на спину и лег рядом с ней. У него вырвался громкий, низкий, едва контролируемый вздох.

Она больше не могла сдерживать слезы, потому что отчаянно в нем нуждалась, и это отторжение — даже при том, что она сама на нем настояла и спровоцировала — оказалось более болезненным, чем она предполагала. Слезы текли у нее щекам, пока она лежала, неотрывно глядя на грубый деревянный потолок и чувствуя себя совершенно несчастной.

Затем она неожиданно ощутила, как его пальцы прикоснулись, потянулись к ней, с легкостью переплетаясь с ее пальцами. Его ладонь подстраивалась, приспосабливалась к ее руке, пока их ладони не оказались тесно прижатыми друг к другу.

— Гризельда, — вымолвил он. — Я не люблю Джемму. Мне она даже не очень-то и нравится.

Чувство облегчения пронзило ее тело, плотина тепла у нее в животе прорвалась, наполняя все ее внутренности неземным ощущением свободы. Она облегченно выдохнула, сделав медленный, глубокий вдох и почувствовав, как расслабляются напрягшиеся мышцы.

— Ты ее не любишь, — выдохнула она, тихо застонав от удовольствия.

— Нет.

— Но вы вместе уже несколько месяцев.

— Мы просто трахались несколько месяцев. Вот и все.

— А, — вздохнула она, теплое и спокойное чувство облегчения сменилось зреющим, словно семя, предвкушением, которое стремительно росло и заставляло ее сердце забиться скорее, а плоть между ее ног гореть и пульсировать от желания быть заполненной им.

— Я не знаю… — он замолчал, неподвижно лежа рядом с ней. — Г-гри, я не уверен, знаю ли, что значит любить кого-то. Иногда мне кажется, что часть меня… умерла.

— Вовсе нет, — с уверенностью сказала она, перевернувшись на бок и оперевшись щекой на руку, посмотрела на его профиль. От острой потребности прикоснуться к нему, продолжить то, на чем они остановились мгновением раньше, у нее по коже пробежала дрожь желания, дыхание стало прерывистым, ритм и без того бешено колотящегося сердца участился.

— Откуда ты знаешь? — спросил он, в его голосе мелькнула надежда.

— Потому что знаю. Потому что я знаю тебя. Потому что я знаю твое сердце. Потому что эта часть тебя, возможно, где-то затаилась, но не умерла.

Теперь пришла его очередь поморщиться. Он потер лоб рукой.

— Ну а ты? Ты тоже не одна. Джона. Ты живешь с ним.

— Мне тоже он не очень-то и нравится, — сказала она, не задумываясь, облизывая губы и сосредоточив свое внимание исключительно на Холдене.

— Мы оба с людьми, которые нам даже не нравятся, — сказал Холден, прочитав ее мысли. — Ты хоть представляешь, насколько это хреново?

«Да. Но мы можем всё изменить. Начнем прямо сейчас».

— Я уже не с Джоной, — сказала она тихим и ровным голосом. — И никогда больше не буду с Джоной.

— Почему? — спросил Холден, повернувшись на бок и заглянув ей в лицо. Его голос был низким, в глазах плескалась ярость.

— Потому что всю оставшуюся жизнь, — ответила она, опустив глаза, чтобы собраться с духом, затем подняла подбородок и впилась в него своим взглядом. — Я хочу быть только с тобой.

***

От ее слов Холдену стало нечем дышать. Он резко вдохнул, потрясенно глядя на нее, и понимая, что она оказалась права: он еще вполне способен кого-то любить. Какая-то глубинная и скрытая часть его признала, что это правда, потому что чувство, закипающее у него внутри, было настолько больше, настолько шире и горячее, чем любовь, и наполнено таким благодарным, сильным изумлением, что у него не было слов, чтобы его описать.

Целовать ее несколько минут назад в первый раз, ласкать ее груди, скользя руками по теплому шелку ее кожи, было восхитительно, но, все же, он не мог отделаться от мысли, будто все это какое-то воровство. Он был невероятно возбужден, но в то же время испытывал неодолимое чувство вины – словно брал то, чего она ему не предлагала. И вот теперь она, девушка его мечты, говорит, что целиком и полностью принадлежит ему. Говорит, что всё то, что он хотел взять, уже давно его. Говорит, что хочет только его. Всегда.

— О, Боже, Гри. Я т-тоже, — произнес он. — Я порву с Джеммой, как только мы вернемся в Чарльстаун. Все кончено. Все закончилось сразу, как только ты вернулась в мою жизнь.

— Я не смогу полюбить никого, кроме тебя, Холден. И никогда не любила.

Он подумал о шрамах у него на спине и подсчитывающих знаках на руке, о тех бесчисленных ночах, проведенных в поиске противоядия от стальных оков, которыми Гризельда крепко держала его сердце, даже из могилы.

— Я т-тоже. Я не смогу полюбить никого, кроме тебя.

— Так что, попробуем? — спросила она, всматриваясь в его глаза с такой душераздирающей, полной надежды нерешительностью, что ему отчаянно захотелось ее успокоить, убедить в том, как глубоко и безмерно он будет любить ее до конца своей жизни, если она только удостоит его шанса — чести — быть с ней. — Быть вместе?

— Мы и так всегда были вместе, — с волнением прошептал он, потянувшись к ней рукой, его пальцы легли на голую кожу у нее на талии, привлекая ее ближе. Она была нежной, безумно нежной и горячей, и его сердце бешено забилось в предвкушении скорого обладания. — Даже когда мы расстались, мы все равно были вместе. Даже когда я думал, что ты умерла, ты все равно жила в моем сердце.

— Я никогда не теряла надежды, что найду тебя, — сказала она, прижав руку к сердцу, которое бешено билось ради нее.

— Были времена… — она поморщилась, с трудом сглотнув. — Были времена, когда это было единственным, ради чего я жила.

Ее признание просто свалило его наповал, потому что он и сам не понаслышке знал об этом отчаянии. Сдавленно выдохнув, Холден подался вперед и прислонился лбом к ее лбу, потираясь носом о ее нос, нежно касаясь губами ее губ.

— Это правда? — прошептал он, его взгляд стал затуманенным и жарким. — Неужели это, наконец, правда?

— Правда, — сказала она и, положив руку ему на щеку, притянула его ближе к себе, чтобы крепче поцеловать.

Она перевернулась на спину, и он устремился за ней, вдавливая ее в матрас своим телом, заводя их сцепленные ладони ей за голову и глотая ее стоны. Проникнув ей в рот, он принялся с нарастающей силой ласкать своим языком ее язык, от чего она выгнулась ему навстречу, и он ринулся к ней, прижавшись своей эрекцией между ее бедер и придавив ее груди твердыми мышцами своей груди. Его свободная рука метнулась вниз и накрыла ее грудь, Гризельде стало нечем дышать. Скользнув по ее телу, он поймал губами ее твердый сосок и закружил по нему языком, затем нежно всосал его в рот.

— Холден, — простонала она, резко зарывшись рукой в его волосы, пальцы дергали, закручивали его пряди, чтобы удержать его на месте.

Когда его зубы сомкнулись на ее нежной коже, она вскрикнула. Он выпустил ее руку, положив ладонь ей на грудь и медленно двигаясь ртом по разгоряченной коже, ища губами ее близнеца. Когда он стал дразнить её своим языком, Гри снова захныкала, ее тихие стоны наслаждения распаляли его еще больше, делали тверже, его член ныл от желания погрузиться в нее.

— Ты уже влажная, Гри? — прорычал он, дуя на ее соски и наблюдая, как ее вспыхнувшая, раскрасневшаяся кожа покрывается мурашками. — Ты уже влажная для меня?

Она всхлипнула, когда он скользнул рукой по коже ее живота и, одним быстрым движением пальцев расстегнув пуговицу у нее на джинсах, проник ладонью под эластичную ткань ее трусиков. Его пальцы скользнули по мягким завиткам волос, и он невольно представил, как они станут дразнить и щекотать его, когда он будет ритмично входить и выходить из нее. Стиснув челюсти, он проник средним пальцем между скользких складочек и, коснувшись напряженного бугорка разгорячённой плоти, почувствовал, как ее бедра оторвались от кровати, толкнувшись навстречу его прикосновениям.

— О, Боже, — пробормотал он, надавливая большим пальцем на комочек нервов у нее между ног и проталкивая два пальца в ее влажное тепло. Она была готова, буквально сочилась влагой, а они ведь только начали.

С ней ему не хотелось спешить — ему хотелось наслаждаться каждым моментом — но от того, как она под ним извивалась, как при каждом движении пульсировал его член, ему пришлось пересмотреть свой план. Она нужна ему, а он нужен ей. Романтика может подождать. Сейчас ему просто необходимо войти в нее.

— Гриз, я хочу тебя, — сказал он, лаская ее глубоко внутри, и взглянул вверх, чтобы понаблюдать за игрой наслаждения и возбуждения, отразившейся на ее красивом лице. Она была так дьявольски совершенна, что внутри у него все сжалось, а грудь разрывалась от всех тех чувств, что он к ней испытывал.

По-прежнему удерживая внутри его пальцы, она подалась вверх и, потянувшись руками к его джинсам, стащила их вниз на его бедра. Его член — длинный, толстый и твердый, как камень, — теснила эластичная ткань его боксеров, поэтому Холден вынул из нее пальцы, чтобы наклониться и освободиться от одежды.

Она сдавленно вдохнула воздух, то ли от того, что ее больше не ласкали его пальцы, то ли от того, что он, наконец, предстал перед ней обнаженным. Он поднял на нее глаза, наблюдая за тем, как в изумлении приоткрылись ее губы, когда она скользнула взглядом вниз по его телу.

— Холден. О, Господи…

Он был большим. Он знал об этом, не потому, что видел много обнаженных мужчин, с которыми мог бы себя сравнить, а потому, что такая реакция была для него совершенно обычным делом. Впоследствии она менялась от восторга до страха, но первоначальная реакция всегда была одной и той же — несказанное удивление.

Пока Гризельда его разглядывала, он всматривался ей в лицо, пытаясь прочитать ее реакцию, сердце забилось в надежде, затем преисполнилось облегчения, когда она взглянула на него затуманенными темно-синими глазами. Девушка облизнула губы и потребовала:

— Сними с меня джинсы. Сейчас же.

Она откинулась на спину, он протянул руку к молнии у нее на джинсах и дернул ее вниз. Подцепив пальцами пояс джинсов и трусиков, он одним рывком стянул с нее все, отбросив на пол.

Впервые в жизни они лежали вместе совершенно обнаженные. Снова опустившись на ее тело, Холден расположился так, чтобы их сердца бились совсем рядом друг с другом, его руки заскользили по простыни в поисках ее ладоней, чтобы сплестись с ней пальцами. Он заглянул глубоко ей в глаза, когда она раздвинула ноги, пропуская его к себе.

— Я проверялся полгода назад, — сказал он, ненавидя себя за то, что вынужден об этом упоминать, но стремясь показать ей, что ему не все равно.

— А Джемма? — спросила Гризельда.

— Мы пользовались презервативами. Но я… — он замолчал, почувствовав себя каким-то эгоистичным мудаком, ничего не спросив о ее условиях контрацепции. — Я не хочу использовать их с тобой. Мы м-можем… но, я просто…

— Я тоже не хочу. У меня спираль, — сказала она, подняв колени и скрестив лодыжки у него на пояснице. — Я хочу чувствовать тебя.

— Ты уверена, Гри? Бл*дь, я безумно х-хочу тебя прямо сейчас, больше всего на свете. Но если ты не уверена…

— Я не знаю, что будет потом, — сказала она, в ее темных глазах читалась нежность и нерешительность. — Что будет потом?

— Я заставлю тебя кончить. Я буду обнимать тебя, пока ты спишь. Я изменюсь для тебя. Я буду жить для тебя. Я никогда тебя не отпущу, — пообещал он, захватив губами ее верхнюю губу и целуя ее.

Когда он отстранился, она сжала его руки, ее глаза заблестели от слез.

— Обещаешь?

— Об-бещаю, Гри.

— Дыши, — сказала она, толкаясь в него бедрами, чтобы он понял, что она готова.

Он напрягся над ней и уперся в скользкий, пульсирующий вход ее лона, затем замер, неотрывно удерживая ее взгляд.

— Гриз, спроси меня, сломлен ли я или остался прежним.

Она ахнула, когда он медленно, дюйм за дюймом вторгался в блаженство ее горячей, влажной плоти. Жадно ловя губами воздух, она тихо выдохнула:

— Холден, ты… такой же… как прежде… или сломлен?

Он с силой зажмурил глаза, у него дрожали руки от того, как сильно он пытался себя сдерживать. Ощущение засасывающей его плоти было просто невероятным, но он двигался как можно медленнее, наслаждаясь каждым моментом их соития, моментом, когда он во всех смыслах становился с Гризельдой одним целым. Наконец, кончик его эрекции уперся в ее матку. Он вошел в нее полностью. Он стал единым целым с единственной женщиной, которую он когда-либо любил, мог полюбить и будет любить всегда.

Его член пульсировал, сердце бешено колотилось, Холден открыл глаза и увидел пронизывающий взгляд ее темно-синих глаз, полных такой нежности и доверия, что он дрогнул и чуть не прослезился.

— Я такой же, как прежде, — прошептал он. — Ты делаешь меня прежним.

Слезы заволокли ее взгляд и, выскользнув из глаз, покатились к ее волосам, она обхватила ладонями его щеки, в исступлении притянув его лицо к своему. Он вышел из ее тугой плоти, затем снова начал вторгаться в нее, двигаясь плавно и неторопливо, стараясь не причинить ей боли, упиваясь тем, как реагируют на ласки и поцелуи чуткие нервные окончания их тел, в то время как его губы с жадностью пожирали ее губы.

Пот выступил у него на лбу, когда он осторожно вышел, затем со стоном наслаждения скользнул в нее вновь. Она гладила ладонями его грубую спину, он почувствовал, как сжались у него на коже ее пальцы, и вздрогнул, когда она провела по ней ногтями.

— Хорошо, — задыхаясь, произнесла она, оторвавшись от его губ и выгибая шею, так что ее голова с силой вжалась в подушку.

Ее темные глаза метнулись к его лицу.

— Я не сломаюсь. Я хочу тебя, Холден. Ты мне нужен. Забери меня домой.

Он наклонил голову, его влажный лоб опустился ей на плечо, и он задвигался быстрее. От трения его движений и жарких стонов, раздающихся из глубины ее горла, его член внутри нее налился и стал еще больше. Она крепко обхватила его ногами и изогнулась, с каждым толчком все глубже и плотнее захватывая его. Он почувствовал горячий водоворот у себя под мышцами пресса, как сжался и натянулся каждый мускул, как внутри нее начал подрагивать его член. А потом она выкрикнула его имя, и стенки ее лона запульсировали вокруг него, как гребаный рай.

Глядя на исказившееся в экстазе любимое лицо, он вдруг ясно почувствовал все это — единение прошлого и настоящего, прогулка по проселочной дороге, сказки, рассказанные на тесной железной койке, ее глаза в лучах солнца, полуоткрытые губы, упрямое сердце, нежная душа. Лишь на мгновение он застыл над пропастью, и когда с его губ слетело ее имя, он шагнул вперед, в вечность, отпуская, раскрывая свое сердце и высвобождая тело, и сдался неизбежности, которой и была его глубокая и вечная любовь к Гризельде.

Глава 20

— Ты знаешь, что означает имя «Гризельда»? — спросил он, убирая у нее со лба спутанные волосы.

— Нет, — ответила она, поглаживая рукой его грудь и глубоко дыша. В маленькой комнате пахло сексом, и ей хотелось сохранить в памяти запах принадлежности ее тела его телу.

— У него есть два значения. Одно — «темная битва», а другое — «серая воинственная дева».

Поцеловав теплую кожу во впадинке между его грудными мышцами, она прижалась губами к крошечным ступням вытатуированного там ангела.

— Ты одновременно и то, и другое, — продолжил он, его пальцы неспешно двигались от ее виска до кончиков волос, затем обратно. — Ты выиграла темную битву, потому что ты воин.

Гризельда глубоко вздохнула и задумалась о его словах.

— Я не чувствую себя воином.

— Почему? Гри, я никогда не встречал женщины сильнее тебя. Никогда.

Положив руки ему на грудь, она прислонилась щекой к предплечью и пристально посмотрела на него.

— Моя жизнь… она вовсе не такая хорошая.

— Эй, — сказал он, нахмурив брови и скользнув ладонями ей под руки, притянул к себе. — Н-не говори так.

Она слабо ему улыбнулась.

— Я признаю, что за последние несколько дней она значительно улучшилась, но…

— Но что?

Она склонила голову на бок, улыбка медленно сползла у нее с лица.

— Я была в дерьмовых отношениях с совершенно ужасным человеком. У меня нет амбиций, нет будущего, нет образования, нет перспектив. У меня есть одна настоящая подруга, и она даже не подозревает о том…

— …что с нами произошло?

Гризельда покачала головой.

— Люди знают, только то, что писали в газетах. «Девочка сбежала от своего похитителя после трехлетнего пребывания в плену. Похищенный вместе с ней мальчик по-прежнему не найден». После того, как я сбежала, меня отвезли обратно в Вашингтон, но кроме примерного расположения фермы Калеба Фостера, я практически ничего не рассказала о том, как мы жили там все это время. Меня отправили к психотерапевту, но я просто… Мне не хотелось об этом говорить. Мне не хотелось снова все это переживать. А потом, когда они пришли и сказали, что вы с Калебом бесследно исчезли… Я больше об этом не заговаривала. Ни с кем.

— Почему? Возможно, тебе было бы лучше об этом поговорить.

— Я бросила тебя, Холден. Бросила тебя там. Я оставила тебя с этим чудовищем и убежала.

— Я сказал тебе бежать. Гри, я рад, что ты побежала, — Холден помолчал. — Он ведь стрелял в тебя, так?

Вспомнив об этом, на глазах Гризельды выступили слезы.

— Я сказала ему, что он отправится в ад. Он ответил: «Сперва ты, Рут». Я стала кричать ему, что ты — не Сет, а я — не Рут, но он поднял ружье и выстрелил… и я побежала.

— Так ты не убежала, когда я сказал тебе бежать?

Она покачала головой.

— Нет. Не сразу.

— Г-господи, Гри! Он мог бы…

— Я миллион раз об этом думала, Холден. Я не уверена, но полагаю, он не хотел меня убивать. Он никак не должен был промахнуться, когда стрелял. По-моему, у него просто была бредовая идея, что он может тебя спасти от меня, и ему нужно было убрать меня с дороги.

Холден глубоко вздохнул.

— Я все узнал. Ну, ты понимаешь.

— Сет и Рут?

Он кивнул.

— Да. Я сложил все воедино. Он часто говорил об этом, но уже не тот бред, что нёс тогда, когда мы были у него дома. Уже без Левита, — сказал он, тихо и горько засмеявшись. — В основном просто… свои воспоминания. У него все смешалось, однако, он и впрямь думал, что я Сет.

— Они были его братом и сестрой, да?

— Да, — ответил Холден. — На несколько лет моложе его. Близнецы. Когда мы уехали, он взял с собой старую коробку с фотографиями. Я часто просматривал их, сводя все воедино.

— Это были старые, прямоугольные фотографии приглушенных цветов. На них стояли даты семидесятых годов. Старший брат рядом с младшим братом и сестрой, ну знаешь, будто они собрались в церковь на Пасху или что-то вроде того. Три фотографии — на заднем дворе. На крыльце того дома. Калеб, самый старший и самый высокий, а рядом с ним стояли Сет и Рут, всегда держась за руки.

— Я кое-что заметил, Гри. На каждой фотографии между близнецами и Калебом всегда оставалось небольшое пространство, словно какая-то граница. И на каждой фотографии рядом с Калебом, в центре, стоял Сет, а Рут — никогда. Было несколько совместных фотографий Калеба и Сета, и на них Калеб выглядел совсем другим человеком… ну там, опирался локтем на голову младшего брата или обнимал рукой тощую шею Сэта, улыбался своему братишке, словно с гордостью и любовью. И знаешь, Сет тоже казался довольным. Не счастливым и, возможно, немного настороженным, но нормальным.

— Но, Гри, на фотографиях Сета и Рут… Когда Сет стоял рядом с Рут, он светился от счастья, его глаза лучились тайной, или обожанием, или чем-то таким. Они всегда крепко держались за руки, и в девяти случаях из десяти Сет улыбался Рут, а Рут улыбалась в камеру. Она была очень красивой. Как ты. Полной жизни и надежды, с большими распахнутыми глазами. Он был… без ума от нее.

Холден помолчал, пока Гризельда переваривала эту информацию.

— Ты думаешь, они…

— Да, — вздохнул Холден. — Я думаю, они любили друг друга. Я в этом уверен.

Гризельда поморщилась, когда до нее дошел смысл его слов. «Любовь между братом и сестрой? Это противоестественно. Неприемлемо. Как такое произошло? Или это тайна, которую им с Холденом никогда не разгадать?»

— К-калеб их застукал.

— Что? — выдохнула она, взметнув глаза на него и открыв рот от изумления.

Холден кивнул.

— Он застал их за тем, как они занимались сексом. Я не знаю, сколько им было…, думаю, подростки. Лет пятнадцать, может, шестнадцать. У них была очень набожная семья, истово верующие, строгие родители. Из того, что мне удалось узнать, я практически уверен, что он ничего не сказал об этом Сету. И думаю, после этого у Калеба внутри что-то сломалось. После того, как он увидел их вместе. Узнал об этом.

— И он их убил.

— Я не знаю, — пожал плечами Холден. — В коробке с фотографиями была старая газетная вырезка об этом. Помнишь тот амбар, где мы консервировали овощи? Он был построен после того, как сгорел старый. На пепелище нашли браслет Рут. «Они сгорели в огне преисподней».

Гризельда поежилась. На какое-то время глаза Холдена приняли отсутствующее выражение, после чего вернулись к реальности и сосредоточились на ней.

— Холден… ты сказал это прямо как он.

— Он все время это повторял, — пренебрежительно отозвался Холден.

— Он их убил, — произнесла она. — Я это знаю.

Она обняла его и положила голову ему на грудь, чуть пониже шеи.

— Мы были бы следующими.

— Может быть. Скорее всего. Вот почему я так рад, что ты убежала, Гри, — он наклонился, прижавшись губами к ее волосам. — Я просто чертовски б-благодарен тебе, что ты удрала.

Гризельда закрыла глаза и сделала глубокий, судорожный вдох.

— Он их убил. Он убил своих собственных брата и сестру, он убил бы и нас.

***

Когда она вновь устроилась у него на груди, Холден продолжил поглаживать ее волосы, вскоре дыхание Гризельды стало глубоким и ровным, и он понял, что она уснула.

От того, как девушка прижималась к нему своей теплой кожей, он снова ее захотел, но не стал будить. Ей необходимо поспать, а ему необходимо дать ей поспать, потому что он рассчитывал обладать ею снова и снова, до тех пор, пока не проникнет ей под кожу так глубоко, что в конце месяца она просто не сможет его оставить. По крайней мере, таков был его план.

Секс с ней перевернул его мир, сместив полюса и сделав его жизнь без нее мрачной и безжизненной, словно заброшенный сад. Она была его водой и светом — его поддержкой и надеждой, ему хотелось забыть все случившееся с ним после Шенандоа и до вчерашнего дня. У него все болело при мысли, сколько потеряно времени, когда он мог быть с ней. Поморщившись, он взглянул на свою руку и представил, как подсчитывающие знаки волшебным образом слетают с его кожи и рассеиваются, словно пыль на ветру, оставляя после себя лишь один — один единственный, который когда-либо имел значение.

Его бесило то, что до нее он со столькими делился этим переживанием и, тем не менее, каким-то странным и извращенным образом всегда связывал его с ней. Потому что она была той, кого он хотел, страстно желал, о ком мечтал. Он всегда мечтал о ней в тот момент, когда достигал высшей точки. И вот мечта стала явью. Это ее горячая плоть обволакивала его, ее губы двигались под его губами, ее мягкие груди вжимались ему в грудь. Она была настоящей, и она была его.

Гризельда застонала во сне, и его застывшая было рука, быстро взметнулась к ее макушке, ласково поглаживая золотистые волосы. Она прильнула ближе к нему, прислонившись согнутыми коленями к его бедрам и щекоча ему грудь своим дыханием.

Он ее любил.

Боже всевышний, как же он ее любил.

Дело было вовсе не в том, что он, по его собственным предположениям, не знал, как кого-то любить. Дело было в том, что ему некого было любить до тех пор, пока в его жизни вновь не появилась Гри. И теперь, когда он обрел ее, его единственным желанием было никогда с ней не расставаться.

Глубоко вздохнув, он задумался об их разговоре, сосредоточив свое внимание на ее словах — «он их убил, я это знаю» — и его разозлило, что в глубине души он испытывал весьма противоречивые чувства относительно такого вывода. Холдена смущало то, что он не мог просто так сразу и безоговорочно в это поверить. Калеб вполне заслуживал обвинений и ненависти — то, как он с ними обходился, подтверждало, что он способен на зверство. И все же Холден не был до конца уверен, убил ли на самом деле Калеб своих брата и сестру, или это их случайная смерть повергла его в безумие, из-за которого он уверовал, что они получили по заслугам за участие в инцесте. Это он устроил пожар? Или близнецы просто уснули в амбаре и погибли в результате несчастного случая, случайно задев ногой керосиновую лампу? Калеб умышленно их убил? Или страдал от чувства вины, храня в тайне истинную причину того, от чего они умерли? Холден не знал наверняка. Никогда не знал.

Он подумывал сказать обо всем этом Гризельде, но она бы никогда не поняла того, что его чувства к Калебу были совсем не такими однозначными, как ее. Конечно, он ненавидел Калеба, но помимо этого испытывал к нему какое-то ненужное сочувствие, которого отчаянно стыдился и казался себе извращённым, чокнутым и безвольным. Кроме того, он чувствовал по отношению к Калебу жалость, от которой также никак не мог избавиться. Она была затаенной, раздражающей, но постоянной. Он чувствовал себя виноватым за то, что ненавидит Калеба совсем не так, как он того заслуживает. Его тошнило от того, что он испытывал сострадание к человеку, который был похитителем и, по всей вероятности, убийцей. Ему было отвратительно, что в глубине души он чувствует себя в ответе за человека, который утверждал, что убил Гризельду.

И все же Калеб сохранил ему жизнь.

И как только они покинули Западную Вирджинию — как только Калеб понял, что Холден “спасен” — он больше не был суров с Холденом.

Да, Калеб был чудовищем, но он был чудовищем с твёрдыми принципами, от чего Холдену было трудно ненавидеть его слепой яростью Гри. Ему бы очень этого хотелось, потому что, в конечном счете, она уловила это его внутреннее противоречие. Она уже была расстроена его признанием, что он жил с Калебом до самой его смерти. Но это не самое страшное, поскольку она, видимо, решила, что его каким-то образом к этому принудили. Его никто не принуждал. Он остался, потому что ему больше некуда было идти и потому что его жизнь с Калебом оказалась совсем не такой плохой, какой могла бы быть.

Холден опустил руку на сердце. Он должен найти способ все ей объяснить, потому что если у него не получится, он, несомненно, ее потеряет.

Глубоко дыша, он закрыл глаза, сосредоточив свое внимание на тепле любимой женщины, прислонившейся к его груди, и молился, чтобы, когда придет время, у него получилось все ей объяснить.

***

— Сет, ты мне позвонишь?

Он застегнул молнию на джинсах и посмотрел на нее, пытаясь вспомнить ее имя. Бл*дь. Его член был еще скользким, а он не имел ни малейшего понятия, как ее зовут.

— Конечно.

Она натянула трусики, одернула платье и, подобравшись к краю кузова пикапа, протянула ему руки, будто хотела, чтобы он помог ей спуститься. Он отвернулся, и через минуту, она выбралась сама.

— На следующей неделе выпускной бал. Ты с кем-то идешь? — спросила она.

«Бл*дь, нет».

— Я, м-м, отвезу т-тебя домой, — ответил он, проигнорировав ее вопрос.

Двадцать минут назад она улыбнулась ему поверх стойки с чипсами, когда он заехал на автозаправку за пачкой «Camel». Ему стоило всего лишь призывно поднять брови, и она села к нему в машину, где они перекусили чипсами, а она рассказала ему историю своей жизни, после чего он оттрахал ее до потери сознания в кузове своего пикапа.

— А может, я еще не хочу домой, — заныла она. — Ты откуда вообще?

Он сел на водительское сиденье, открыл пачку сигарет и вытряхнул из нее одну. Зажав сигарету губами, он зажег ее, спалив две дерьмовые спички из круглосуточного минимаркета, затем откинулся на спинку сиденья, дав девушке несколько минут, чтобы она, наконец, решила, хочет ехать или нет.

Он взял грузовик со стоянки «Грэйдис», излюбленной забегаловки Калеба, и собирался вернуть его туда к одиннадцати, когда Калеб обычно выдвигался домой. Может сегодня, Калеб убьется на мосту, отправившись вечером назад в трейлерный парк к их двойному трейлеру, в котором они жили недалеко от города.

Как-там-её-звать все-таки решила, что хочет ехать, и когда она открыла пассажирскую дверь, Сет отвел взгляд, глубоко затянувшись сигаретой. Не важно, сколько девушек проводили с ним время в этой машине, лишь одна имела для него значение: самая первая девушка, которая сидела рядом с ним на переднем сиденье. У него перед лицом замелькали голубые глаза, и Сет поморщился, чтобы заглушить навязчивые воспоминания.

— Потом тебе нужно забрать своего брата из «Грэйдис»?— когда он не ответил, она решила его позлить. — Мой папа говорит, что он очень странный.

Холден повернул ключ в замке зажигания.

«К черту ее».

«И к черту Калеба».

— А ты не разговорчив, — вздохнула она, когда они выехали со стоянки магазина. — Здесь сверни налево. Но ты классно трахаешься.

Несколько минут Сет ехал молча, надеясь, что она заткнется на весь остаток поездки. Он чувствовал себя грязным и отвратительным, и пропасть у него внутри стала больше, чем когда-либо.

— Опять налево? — спросил он, остановившись у знака «Стоп» и ожидая, когда она скажет ему, как добраться до ее дома.

— Хочешь еще как-нибудь со мной потрахаться? — спросила она, проводя пальцем по его руке.

Честно? Ему было плевать. Будет это она или какая другая, и кем бы она ни оказалась, ему не было до нее никакого дела.

Он пожал плечами.

— Налево, — сказала она, в ее голос вкрались нотки раздражения. — Знаешь, я просто стараюсь быть дружелюбной. Ты появляешься здесь буквально из ниоткуда, в середине учебного года, ведешь себя очень тихо и слегка дебильно, живешь с братом, который больше напоминает твоего дедушку. Мог бы попытаться быть немного поприветливее. Я просто сказала.

Когда он не ответил, она тихо фыркнула, сложив руки на груди.

— Туда. Второй дом справа.

Сет подъехал к паршивому домишку, с тремя машинами перед входом и Рождественским оленем на поросшей кустарником придомовой лужайке, хотя был уже май. «Мать всегда снимала все украшения после Нового года», — вспомнил он, стиснув челюсти, и вытесняя из сознания образ ее красивого веснушчатого лица.

Девушка повернулась к нему, и ее глаза сузились.

— Знаешь, что? Я беру свои слова обратно. Ты трахаешься совсем не классно. Ты трахаешься слишком грубо, и у тебя слишком большой член. Ненормальный.

Затем она выскочила из грузовика, громко хлопнув дверью.

И Сет, единственным достоинством которого оказался лишь большой член, резко рванул с подъездной дорожки ее дома, ненавидя ее, ненавидя Калеба, ненавидя себя, ненавидя эту отвратительную насмешку, в которую превратилась его гребаная жизнь.

Он до упора вжал педаль газа, увеличивая скорость, не смотря на то, что редкие дороги в этом районе были узкими и извилистыми. Он пронесся мимо знака «Стоп» и вылетел на главную дорогу, сильнее вжимая педаль газа и наблюдая за тем, как стрелка спидометра движется к 75… 80… 85… Он никогда в жизни так быстро не ездил, и его губы скривились в улыбке. С обеих сторон мимо него с шумом проносились деревья, он опустил стекло, впустил в кабину влажный, холодный воздух Орегона и, затянувшись сигаретой, выбросил её в окно.

Стрелка спидометра продолжала двигаться… 90… 95… 100… Боковым зрением он уловил массивные деревья. Деревья, которые стояли здесь тысячи лет. Деревья, при столкновении с которыми, летящий со скоростью сто миль в час грузовик просто сомнет в лепешку, уничтожив весь жалкий хлам, что дышал у него внутри.

Он собрал все силы, на какие только было способно тело шестнадцатилетнего парня, и так яростно надавил на педаль газа, что у него заболела нога. Стрелка поднялась до 110. Он убрал руки с руля и закрыл глаза, им овладело сказочное, неземное чувство. Он возвращался домой. Через минуту, он снова будет с ней. С ней, и с матерью, отцом и бабушкой. Он хотел снова оказаться с ними. Он видел ее лицо, ясно, как божий день, чувствовал их переплетённые пальцы, слышал ее голос…

«Холден, ты такой же, как прежде или сломлен?»

«С камня на камень. Я прыгаю, ты прыгаешь».

«Держи руку на буквах».

Пронзительный рев сигнала грузовой фуры вывел его из оцепенения. Он мгновенно открыл глаза и, зажмурившись от ярких огней встречных фар, резко дал по тормозам. Сбросив скорость, грузовик дёрнулся и вздрогнул, потеряв управление и забуксовав на мокрой дороге, пока буквально в последнюю секунду Холден резко не выкрутил руль и не успел убраться с пути встречной фуры. Когда он остановился на обочине дороги, то был весь мокрый от пота и плакал, как ребенок.

После часа бессмысленных рыданий, он вернул грузовик на стоянку «Грэйдис» и зашел в расположенный по соседству тату-салон.

И в ту ночь, впервые за многие годы, он вновь заснул, держа руку на буквах.

***

Он медленно открыл глаза, и тут же сдавленно выдохнул, потому что — о, Господи! — его член был в чем-то теплом и влажном, и, черт возьми, ни от чего в жизни ему еще не было так хорошо.

Посмотрев вниз, он увидел разметавшиеся по его животу волосы Гризельды, золотистые и сверкающие в лучах пробивающегося сквозь окно полуденного солнца. Ее губы плотно держали его, в то время как язык ловко обрабатывал его кончик. Зажмурив глаза, он резко откинулся на подушку.

— Гриз, — простонал он.

Ее рот замер, и когда он взглянул вниз, она отвела волосы в сторону и с усмешкой смотрела на него, все еще держа во рту его толстый член.

— Расслабься, — сказала она, затем принялась целенаправленно всасывать, придерживая рукой его ствол.

Он пытался. Он действительно пытался. Потому что обычно, когда красивая женщина делала ему минет, он просто откидывался на спину и наслаждался, но как бы хорошо он сейчас себя ни чувствовал, чего ему хотелось на самом деле, так это снова оказаться внутри нее.

— Подожди, — задыхался он. — Подожди… мы можем…?

Ее рот соскользнул с его члена. Поймав его взгляд, Гризельда растерянно посмотрела на него и провела тыльной стороной руки по своим блестящим губам.

— Ты не хочешь, чтобы я это делала?

— Хочу, — быстро сказал он. — Вне всякого сомнения. Но мне не хватает тебя. Я хочу тебя чувствовать. Хочу обнимать тебя.

Она стояла между его ног на коленях, но тут же взметнулась вверх, оседлав его и обхватив коленями его бедра. От резкого движения ее полные груди слегка покачнулись, и он уставился на них, изнемогая от навязчивого желания снова попробовать их на вкус.

— Ты хочешь меня… сюда? — поддразнила она, все еще держа его твердый как камень член у самого основания. Непрерывно двигая рукой, она еще больше его распаляла, сводила с ума.

— Я хочу войти в тебя, — сказал он ей, не закрывая глаз, но чувствуя, что они вот-вот закатятся.

Она приподнялась на корточки, направив его эрекцию к своему лону, а затем опустилась и, издав нечто среднее между вздохом и стоном, полностью приняла его в себя.

— Я сделаю для тебя всё, — пообещал он, сверкнув глазами и потянувшись руками к ее бедрам.

Гризельда наклонилась вперед и поцеловала его, ее груди вжались в его твердые мышцы, и она скользнула своим языком ему в рот. Он прижал ее к себе, приподнимая бедра и вколачиваясь в нее, пока сплетались их языки, пробуя друг друга на вкус, глотая стоны. Когда она откинулась назад, Холден потянулся к ней и обхватил ладонями ее груди, наблюдая за тем, как дрогнули ее веки, и она закрыла глаза, когда он пощипывал ее соски, вколачиваясь в нее все быстрее и быстрее, наслаждаясь тем, как сбилось и сорвалось ее дыхание, став частым и прерывистым.

Почувствовав меж бедер нарастающее давление, он резко подался вперед, обхватив ее руками, и она скрестила щиколотки у него за спиной. Наклонившись, Холден захватил губами ее сосок и так сильно втянул его в рот, что она выкрикнула его имя, истекая влагой и жаром, ее плоть запульсировала вокруг него, крепко обхватывая, втягивая его все глубже. Крепко обняв ее, он прорычал ее имя в сладкую, взмокшую кожу ее шеи и кончил, долгими толчками выплескиваясь в нее.

— Гри… Гри… Гри…, — пробормотал он, целуя ее в шею, когда на него опустилось ее обессиленное тело. — Я и не знал, что это будет так.

— Я знала, — сказала она, наклонившись к нему и скрестив кисти рук за его шеей.

Он уперся лбом ей в грудь, крепко сжимая девушку в своих сильных руках.

— Я люблю тебя, — сказал он, слова слетели у него с губ, как благословение, как благодарственная молитва.

— Я знаю, — шепнула она срывающимся голосом. — Я тоже тебя люблю.

Он с силой зажмурил глаза, ошеломленный простой сладостью ее слов, их истинности, их покою, их правоте, их вечному «да».

Осторожно опустившись с ней на кровать, не разрывая их связи и по-прежнему оставаясь глубоко в ней, он убрал с ее лица прядь волос.

— Я всегда любил тебя, Гри.

— Я тоже, — тихо сказала она, но, конечно, ее глаз коснулась легкая улыбка. — Всегда.

— И ты не бросишь меня? — спросил он.

— Никогда.

— И мы будем вместе, — сказал он.

— Да.

— И поженимся.

Она кивнула.

— И у нас появятся дети.

Она снова кивнула, и у нее по щеке пробежала слеза.

— Ты хочешь детей? — спросила она, смеясь и плача одновременно.

— От тебя. Я хочу, чтобы наши дети были в безопасности. Я не хочу, чтобы кто-нибудь причинил им вред. Я буду неусыпно следить за ними, Гри. Я прослежу за тем, чтобы им было куда-то идти, если с нами что-нибудь случится. Я буду любить их так же сильно, как тебя. Я буду заботиться о них. Об-бещаю.

— Я тебе верю, — сказала она. — Холден?

— Мммм? — спросил он, неведомое ему доселе чувство удовлетворённости и безопасности, согревало его и вгоняло в сон.

— Я голодна.

— Кажется, недавно моя женщина приготовила мне жаренную курицу, — произнес он, нежно целуя ее в губы.

— Да, приготовила.

Она отстранилась от него, и он сразу же затосковал по теплу ее тела, как только Гризельда перекатилась к краю кровати и села к нему спиной.

Внезапно он почувствовал ее неуверенность и захотел ее успокоить.

— У нас все будет хорошо, Гри. Мы снова вместе, как и должно было быть всегда. Теперь у нас все будет хорошо.

Взглянув на него через плечо, она печально улыбнулась.

— Я надеюсь, Холден.

Потом она встала и, подхватив с пола джинсы, вышла из комнаты.

Глава 21

Гризельда выложила еду на тарелки, и они ели, сидя за кухонным столом, наслаждаясь холодной курицей с кусочками яблок и запивая их ледяной родниковой водой. И все это время они неотрывно смотрели друг на друга, обмениваясь осторожными, счастливыми, понимающими взглядами, затем отворачивались, качая головой и давясь тихим, смущенным смехом, оба совершенно очарованные и немного потрясенные тем, что только что между ними произошло, теми обещаниями и словами, что они только что произнесли.

На Холдене не было ничего, кроме расстегнутых джинсов, и Гризельда могла сколько угодно разглядывать его грудь — его сильные, красивые, рельефные мышцы, несущие на себе знак того, что он ее когда-то потерял. Она уставилась на него долгим взглядом, покусывая губу, и громко рассмеялась, когда он схватил ее в объятья и пригрозил, что если она сейчас же не перестанет, то он возьмет ее прямо здесь, на кухонном полу.

Его глаза лучились любовью, но все же были полны изумления, и с каждой минутой, что она проводила с ним, он все больше и больше походил на мальчика, которого она так хорошо знала и так сильно любила. Она бы с удовольствием смотрела на него всю жизнь. «Черт возьми, — подумала она, ополаскивая тарелки, — ведь именно таков и был их план, не так ли?»

Пока она стояла у раковины и мыла посуду, Холден вышел на улицу к грузовику. Когда спустя несколько минут он вернулся, Гризельда поставила чистые тарелки в сушилку рядом с раковиной и, обернувшись, чтобы взглянуть на его милую улыбку, заметила, что обе его руки спрятаны за спину.

— Что у тебя там за спиной, Холден Крофт? — спросила она, поддразнивая его глазами.

Немного смутившись, он протянул ей блокнот и три ручки.

Она бросила вопросительный взгляд на зажатые у него в руке вещи, затем снова на его лицо.

— Это подарок. Может, и-идиотский подарок, но я подумал… ну, подумал, что, пока мы здесь, ты могла бы записать некоторые из своих сказок.

К горлу немедленно подступил огромный ком. Пытаясь его проглотить, она отвела взгляд от лица Холдена, но тут же почувствовала, как в глазах защипало от слез. Он купил ей подарок.

Не отводя глаз от записной книжки и ручек, она дрожащими руками потянулась к ним, и в этот миг увесистая слеза скатилась к кончику ее носа и упала на обложку блокнота.

— Гри? — произнес он и, протянув руку, приподнял ее подбородок. — Ты в порядке?

— Они мне очень нравятся, — прошептала она, прижимая их к груди и пытаясь взять себя в руки. — Никто не… Я имею в виду, мне никогда не дарили подарков в…

Он дернулся, наклонился вперед и ласково ее поцеловал, затем притянул девушку в свои объятья, зажав записную книжку с ручками меж их колотящихся сердец.

Из-за своих слез она почувствовала себя полной дурой. Это был такой трогательный, заботливый жест, а она со своей жалостью к себе все испортила. Просто, кроме самодельной поздравительной открытки, что сделала для нее в этом году Пруденс, и прибавки к зарплате в пятьдесят долларов к Рождеству и ко Дню рождения, Гризельда никогда не получала подарков. Ни теперь. Ни когда-либо прежде. Ни от мамы, ни от бабушки, ни от кого из ее приемных родителей, ни от Майи, и уж, тем более, не от Джоны. Не считая дополнительных денег от Маклелланов, она не получала никаких подарков с тех пор как… ну, с тех пор как почти десять лет назад, на ее тринадцатый День рожденья Холден преподнёс ей букетик лютиков.

— Привыкай к этому, Гриз, — сказал он ей в волосы, все еще крепко обнимая. — Я буду делать тебе подарки всегда, когда захочу. К-когда мне заблагорассудится. Я подарю их тебе столько, что ты и не вспомнишь, каково это — остаться без подарков.

Она почувствовала, как он стиснул челюсти у ее виска, явный признак того, что он тоже разволновался из-за ее слез.

— Мой папа постоянно дарил маме подарки, — продолжил он. — Он всегда приходил домой с работы с цветком или шоколадкой. Иногда он собирал в магазине бесплатные образцы духов. У них было не так много денег, но они заботились друг о друге. Именно это я и собираюсь делать. Заботиться о тебе.

Каждой частичкой своего сердца Гризельда хотела ему верить, хотела верить в то, что после целой жизни, полной страха, одиночества и заброшенности, вполне возможно наконец-то стать счастливой. Но совсем как тогда, когда он сказал ей: «Теперь у нас все будет хорошо», что-то у нее внутри отказывалось в это верить. Какая-то часть Гризельды сомневалась, что она заслуживает счастья. Другая — настаивала на том, что, как бы ей ни хотелось верить в лучшее, все равно произойдет что-нибудь плохое, потому что именно так всегда и получается. В отличие от Холдена, в жизни Гризельды никогда не было хорошего примера любовных отношений. Она видела в них только потрясения, и как бы сильно ей ни хотелось обрести с Холденом что-то надежное и серьезное, она не совсем понимала, как это сделать.

— Так что ты об этом думаешь? — спросил он, слегка отстраняясь, чтобы посмотреть ей в глаза, и вытирая у нее со щек оставшиеся слезы. — Не хочешь записать несколько своих сказок?

— Ты напоминаешь мне миссис Маклеллан, — сказала она, громко шмыгнув носом, а затем улыбнулась ему.

— С чего бы? Она такая же красивая, как я?

— Много о себе думаешь.

— Сегодня самая красивая девушка в мире целый день провела в моей постели. Я имею право быть наглым.

Она демонстративно закатила глаза и потянулась к его руке, указав подбородком на террасу.

— Не хочешь немного посидеть на воздухе?

Она повела его за собой на улицу. Холден сдвинул вместе их кресла-качалки, и они уселись в них, откинувшись назад и закинув свои босые ноги на грубо обтесанные перила, подставляя свои лица под теплые лучи вечернего солнца.

Гризельда закрыла глаза, вдыхая аромат полевых цветов и свежего воздуха.

— Миссис Маклеллан хочет, чтобы я поступила в колледж.

— В колледж? — с удивлением спросил он. — В колледж. Вау. Гри, это было бы нечто.

— Я не могу себе этого позволить.

— Мы что-нибудь придумаем, — тихо сказал он, и она поразилась его словам, не в силах сдержать пугающий огонь надежды, охвативший ее душу, которая возликовала и запела: «Я не одна. Я больше не одна».

— Я скопила немного денег, — сказала она, сообразив, что теперь может потратить деньги, отложенные на поиски Холдена. — На колледж, конечно, не хватит… но почти тринадцать тысяч.

Не дождавшись ответа, она открыла глаза и повернулась к нему. Он в восхищении смотрел на нее.

— Да ты богачка, — сказал он.

— Это все было для тебя. Чтобы тебя найти. Я копила, чтобы нанять того частного детектива из Нью-Йорка. Он считается самым лучшим.

— Для меня? — спросил он, потом потянулся к ней и сжал ее пальцы. — А ты не сдавалась.

— Никогда.

— Ну, я думаю, ты должна пойти в колледж, Гри.

Она пожала плечами и опустила взгляд на записную книжку.

— Я не знаю. Знаешь, в некоторых колледжах есть писательские курсы. Для тех, кто любит сочинять рассказы. И миссис Маклеллан что-то говорила о стипендии. И все же, я не уверена. Кроме нее, я не знаю никого, кто бы ходил в колледж.

— Ты рассказывала ей о своих сказках? — спросил Холден.

— Я сочиняю их для Пру. Думаю, она подслушала.

Холден усмехнулся, снова сжав ее руку.

— Я их обожаю.

— Пру тоже.

Высвободив из его ладони свою руку, она раскрыла лежащий у нее на коленях новенький блокнот и щелкнула одной из ручек. Она перевернула обложку и в центре первой страницы аккуратно написала:

СКАЗКИ

Гризельды Шредер

Девушка посмотрела на свое имя и подумала, каково это в действительности увидеть напечатанную книгу своих сказок и при этом знать, что их читают на ночь детям, чтобы им приснились сладкие сны. Одна из ее приемных матерей, Кендра, говорила, что она хорошо ладит с малышами, а миссис Маклеллан уверяла, что у нее талант. Конечно, Холден, который всегда любил ее сказки, будет ее поддерживать. Майе, скорее всего тоже понравится эта идея. Но неужели и впрямь можно вот так круто изменить всю свою жизнь? Осуществить все свои мечты?

У нее сжалось сердце, и она закрыла блокнот, уставившись на цветы. Слишком уж много хорошего сразу. Ее это настораживало. Ей очень хотелось в это поверить, но она не могла. Новые начинания и счастливые развязки не для таких девушек, как Гризельда, — ей было на много безопаснее ожидать какой-то катастрофы, чем принять свалившееся на нее счастье. И все же…

Она повернулась и взглянула на Холдена, который сидел, закрыв глаза и откинув голову на спинку кресла. Со вчерашнего дня синяки у него на скуле и вокруг глаз выглядели уже не так пугающе. Синяк над веком уже совсем прошел, и хотя красно-черные пятна под глазами были еще видны, они уже начали желтеть. Скула все еще выглядела немного припухшей, однако с синяком дело обстояло уже лучше. Его губы — губы, которые так нежно ласкали ее весь день — были совершенными, а нос и щеки — усеяны веснушками. Прямо над верхней губой слева, ближе к ней, виднелась небольшая родинка, и вдруг ей жутко захотелось ее поцеловать, чтобы завладеть этой крохотной его частью на случай, если она вдруг потеряет все остальное.

— Холден? — тихо спросила она, по-прежнему глядя ему в лицо. — Почему ты так долго жил с Калебом Фостером?

***

Внутри у Холдена похолодело, он был безмерно счастлив, что у него закрыты глаза, и Гризельда ничего не сможет в них прочесть. Он знал, что рано или поздно она задаст этот вопрос, но боялся того, что ему придется на него ответить. Он и сам не мог до конца разобраться в тех противоречивых чувствах, что испытывал по отношению к Калебу. И он понятия не имел, как объяснить их Гри.

Он сделал глубокий вдох, повернулся к ней и медленно открыл глаза. От одного взгляда в её лицо, такое красивое в лучах вечернего солнца, его легкие сковало от страха и тоски, и, на мгновение задержав дыхание, он с шумом выдохнул.

— Я попытаюсь объяснить, — сказал он. — Ты попытаешься понять?

Она медленно кивнула и развернулась в своем кресле, чтобы быть лицом к нему. Его взгляд ненадолго упал ей на грудь, затем взметнулся вверх к ее губам, и он взмолился, чтобы после этого разговора все это навсегда не оказалось для него под запретом.

— Сначала п-поцелуй меня, — попросил он, почти задыхаясь от нахлынувшего на него чувства паники.

— Сначала расскажи, — ответила она, затем отвернувшись от него, снова откинулась в кресле и уставилась на поляну.

И он рассказал. Рассказал ей о своем пробуждении на крыльце Калеба, свежей могиле во дворе его дома, крови на рубашке Калеба.

— Он сказал мне, что ты умерла. Он изменил наши имена. Я р-расплакался из-за тебя, и он снова меня вырубил, — сказал он, неосознанно касаясь пальцами своего виска. — Когда я проснулся, было уже т-темно, и я сидел в г-грузовике. Не знаю, где мы были. Думаю, где-то в западной части Западной Вирджинии. Возможно, в К-кентукки. Первые несколько н-недель… Я п-плохо их п-помню.

— Мы все время ехали. Иногда с-спали в машине. Иногда он снимал номер в мотеле. Когда мы с-спали в машине, он пристегивал меня наручниками к рулю. Когда в мотеле, он пристегивал меня к кровати. Говорил, что меня необходимо приковывать, пока Р-рут не утратит надо мной своей власти.

— Холден, — тихо сказала она, и, повернувшись к ней, он увидел, что у нее по лицу текут слезы.

— Он много пил. П-почти каждый вечер. Где бы мы ни были. Сначала он приковывал меня наручниками, чтобы я не убежал, — он посмотрел на Гризельду, совершенно потрясенный силой обрушившихся на него воспоминаний, словно от воспоминаний о тех днях, к нему снова вернулось то опустошающее чувство, с которым он так долго жил. — Н-но я бы все равно не убежал.

— Почему? — спросила она, вытирая слезы. Ее лицо исказилось от недоумения.

Он хотел прикоснуться к ней, хотел обнять, но не осмеливался протянуть к ней руку. Ему было невыносимо трудно продолжать разговор, но он изо всех сил старался всё ей объяснить.

— П-потому что глубоко внутри… Я был м-мертв, — он нервно сглотнул. — Ты п-погибла. Мои р-родители и бабушка — д-давно умерли. Не имело никакого з-значения, что он со мной д-делал. Мне было все р-равно.

— Что… Что он с тобой делал? — спросила она испуганным шепотом.

— Он меня кормил, — сказал Холден, глядя на полевые цветы. — Давал мне крышу н-над головой.

Холден сглотнул подступивший к горлу ком.

— Никогда не п-приставал ко мне.

— Но он все еще тебя бил?

Холден стиснул зубы и покачал головой.

— Только к-когда я упоминал о тебе.

Она молчала, переваривая сказанные им слова.

— Он просто… перестал?

— Да, — кивнув, ответил Холден. — Он сказал, что в-вырезал из нашей жизни р-раковую опухоль, и теперь я с-спасен.

— Потому что я умерла.

Наконец, Холден повернулся к ней и прошептал:

— Да.

Она в недоумении нахмурила брови.

— Ты.. Боже, Холден, ты что… испытывал к нему какие-то тёплые чувства?

— Если в д-двух словах. Я его ненавидел.

— А если не в двух? — спросила она.

— Всё н-н-не так просто, — произнес он, и его сердце заколотилось еще быстрее, когда он попытался сообразить, как, бл*дь, ей объяснить его подлинные чувства.

— Мне нужно это услышать, — сказала она, низким, хриплым голосом, по ее лицу снова потекли слезы. — Я хочу понять.

Холден с трудом сглотнул и, сжав зубы, кивнул.

— В своём с-сознании… он считал, что я Сет. Он д-действительно в это верил. И он д-действительно верил в то, что убив Рут, спасет Сета, — взглянув на нее, он поморщился. — Я знаю, что это п-похоже на бред, но он по-своему з-защищал меня… мм, Сета.

— Когда мы заходили в закусочные, он заказывал себе еду, а потом поворачивался ко мне и спрашивал: «Ну а ты ч-чего будешь, б-братишка?» — весь такой д-довольный и г-гордый от того, ч-что я с ним. И официантки начинали п-поглядывать на нас, на такую очевидную разницу в в-возрасте, и иногда давились от с-смеха, и я ч-чувствовал…, — он ощутил, как в нем нарастает прежний гнев. — …Злость. П-потому, что он ведь просто п-пытался… ну, понимаешь…

Где-то на половине его воспоминаний она опустила взгляд на свои колени, но теперь снова взглянула на него, ее лицо было бледным и изумленным.

— Он не был, — она замолчала, сделав глубокий вдох. — Твоим братом. Он нас похитил. Он мучил нас.

— Д-думаешь, я этого не знаю? Гри, я там б-был, — внезапно он развернулся в своем кресле, продемонстрировав ей испещрённую жуткими шрамами кожу у себя на спине. — Ты д-д-думаешь я н-не помню? Я помню!

Он повернулся и увидел, что ее лицо вспыхнуло от гнева.

— Разве? «Вы будете жить в темноте, пока не очиститесь от своих пороков! Пока не станете достойны света». Помнишь это? «В твоем раскаянии не должно быть сомнений! Ибо возмездие за грех — это смерть!» Смерть! Моя смерть! — продекламировала она, слезы потоком текли у нее по лицу.

— Я з-знаю эти г-гребаные слова не хуже тебя!

— Тогда как? Как ты мог чувствовать к нему… симпатию?

— Да, бл*дь, это была не симпатия!

— Тогда что это было? Когда ржали эти официантки? Что это было? Что это было, когда ты считал, что он выстрелил мне в спину?

— Ненависть! — закричал Холден. — Г-гребаная ненависть!

Птицы, греющиеся на крыше под лучами солнца, вспорхнули вверх, их крылья забились о теплый летний воздух в поисках убежища.

— Хорошо. Но твоей чертовой ненависти было явно не достаточно, чтобы от него уйти.

— Мне было т-тринадцать лет, меня каждую н-ночь в течение двух лет моей с-сраной жизни п-пристегивали наручниками к кровати или рулю грузовика. Даже если бы мне удалось с-сбежать, куда, бл*дь, мне б-было идти?

— Вернуться в Вашингтон? — раздраженно предположила она.

— С-снова в систему патронатного воспитания, чтобы кто-нибудь вроде м-миссис Ф-филлман домогался меня, пока я сплю?

— Не все приемные родители растлители, — сказала Гризельда, но из ее голоса исчезла прежняя уверенность.

— Достаточно, — ответил Холден. — Или алкаши. Или они т-тебя избивают. Или забывают н-накормить.

— Прекрасно. Система патронатного воспитания — совсем не сахар. Но это лучше, чем жить с похитителем детей! Алкоголиком! Сумасшедшим, мать твою, психом!

— У меня в-внутри всё умерло. Все — все — кого я когда-то любил, были мертвы, — сказал он, его голос срывался, глаза горели. — Он меня не б-бил. К-кормил меня. У меня всегда было теплое место для сна. Когда мне исполнилось пятнадцать, мы поселились в Орегоне, и я пошел в среднюю школу.

— Как Сет Вест, — сказала она.

Холден кивнул.

— Ты взял его имя.

— П-прожив с ним два года? Какая уже, на хер, р-разница?

— Большая разница, потому что раньше тебя звали Холден. И если бы ты остался Холденом, может быть, я бы смогла тебя найти.

— Ты бы не смогла меня н-найти, Гри, потому что ты была мертва, черт возьми! — прокричал он. Она пристально посмотрела на него, и он сделал глубокий вдох, их взгляды застыли во взаимной блокировке.

Она встала, уронив на кресло записную книжку, у нее на лице появилось выражение отвращения, скорби и гнева.

— Я пойду прогуляюсь. Не ходи за мной.

— Черт возьми, Гри! Н-не уходи, поговори со мной!

— Я не могу, — сказала она, перекидывая через перила сначала одну ногу, затем другую, и у него сжалось сердце, поскольку это говорило лишь о том, что она боялась случайно прикоснуться к нему, проходя мимо его кресла.

— Пожалуйста, — тихо произнес он вслед ее удаляющейся фигуре, но она так и не обернулась.

***

Гризельда решительно шагала через поляну, намеренно не оборачиваясь, несмотря на его тихую просьбу, от которой у нее буквально разрывалось сердце.

Мало того, что он остался с Хозяином, у него к тому же сформировалась своего рода… что? Холден отказывался называть это симпатией, но чертовски похоже, что это была именно она! — мягкость к Калебу Фостеру. Как будто какая-то часть Холдена поверила, что он и правда Сет Вест и приняла покровительство Калеба Фостера, а когда над ними посмеивались ехидные официантки, даже отвечала ему тем же.

Это был человек, который их похитил, мучил и запугивал, который, как тогда полагал Холден, убил Гризельду, хладнокровно прикончил ее и похоронил. С момента ее смерти прошло всего два года, а Холден жил с Калебом на полную катушку, ел его еду, спал в отведенном ему Калебом месте, ходил в школу, так, словно никогда и не было этого кромешного ада в Западной Вирджинии.