Николайо Андретти

37

Обиды — для тех, кто настаивает

на том, что им что-то причитается;

прощение же — для тех, кто достаточно

серьезен, чтобы двигаться дальше.

Крис Джами

НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ

— Знаешь что? Да. Я сломлен, — признаю я. Я даже не пытаюсь скрыть это, не желая делать этого после того, как Винсент, как никто другой, указал на это после того, как я, блядь, испачкал свой кулак его кровью. — Но и ты тоже, Минка. И в этом нет ничего плохого.

Она насмехается.

— Слезь со своей высокой лошади, Николайо, — говорит она, и я думаю, не подходим ли мы друг другу.

Может, и так. Может быть, мы оба это знаем. Но даже если так, наши сердца не слушаются. Мое болит по ней так, как я и не подозревал, и я знаю, что она чувствует то же самое. Я уверен в этом. Я вижу это по ее глазам, по тому, как вспыхивают ее глаза каждый раз, когда я приближаюсь, даже если это гнев, досада и разочарование.

Она не выносит меня, но и не может терпеть, когда я отдаляюсь от нее.

— Твои поступки имеют последствия, — говорит она, обращаясь к Винсенту, и меня это не беспокоит, потому что я знаю, что ей больно. Что она просто пытается вывести меня из себя. Оттолкнуть меня, как она делает со всеми остальными, кроме Мины.

Нет, Мину она пытается притянуть к себе.

Слишком близко.

— Вот в чем твоя проблема.

В ее глазах соблазнительно вспыхивает гнев, и мой член встает на дыбы. Чертовски хочется злого секса, но я не могу. Не с ней. Не сейчас, когда все так чертовски сложно. Я могу вожделеть ее, конечно; я могу жаждать ее, да; я могу помочь ей встать на правильный путь, безусловно; и я могу поцеловать ее, возможно.

Но я точно не могу ее трахнуть.

Не тогда, когда я знаю, что не смогу отпустить ее после этого.

— У меня нет проблем, — протестует она.

— Есть. Это то, чем ты живешь, беспокоясь о последствиях.

Она рычит.

— Я не собираюсь слушать твои советы. Тебе было плевать на последствия, а теперь на тебя заказали убийство, и это сделала семья Андретти, твой собственный брат. — Она насмехается. — Если этого недостаточно, чтобы подтвердить достоинства моего образа мышления, то наша с тобой дискуссия бессмысленна.

Мне не следовало говорить ей об этом. Я не должен был рассказывать ей о своем прошлом, о своей семье. Я не знаю, почему я это сделал. Иногда мне кажется, что я ее ненавижу. Как будто я ненавижу ее так чертовски сильно. Как она смеет говорить мне такие вещи? Как она посмела говорить правду? И почему я хочу быть рядом с ней, если я так ее ненавижу?

Но в глубине души я знаю, что это потому, что я ее не ненавижу.

Просто она слишком реалистична со мной, слишком стремится противостоять моим самым темным демонам. Она всегда была такой. И, черт возьми, это пробуждает во мне все эмоции — и хорошие, и плохие. Она пробуждает во мне монстра. Она поднимает зверя. И тут меня осеняет, что она хочет меня таким. Она хочет, чтобы я злился на нее, чтобы я забыл о том, из-за чего мы спорим, и сосредоточился на ярости.

Она знает, как это сделать, потому что мы оба одинаковы.

Мы оба животные, всегда поддающиеся ярости. Неумению прощать.

Но не сегодня.

Сегодня я не позволю ей оттолкнуть меня.

И когда она выбегает из склада, практически испепеляя все вокруг, я следую за ней. Я чувствую, как от нее исходят волны гнева, и все же решаю следовать за ней. Я выбираю преследовать эту женщину, которую я хочу больше, чем когда-либо хотел чего-либо еще. Больше, чем мне нужен мой следующий вздох.

Когда она видит, что идет дождь, а на ней только ее крошечные спальные шорты и футболка — Господи, моя футболка, — она даже не останавливается. Она продолжает идти по аллее, открывая рот, поворачиваясь ко мне лицом и крича:

— Просто остановись, Николайо. Не сегодня. Ты не выиграешь этот бой.

Но она стоит там, открыв свой слишком умный для собственного достоинства рот, дождь стекает по ее волосам, лицу, телу, и я ненавижу ее. Ненавижу то, что она делает со мной. Я ненавижу то, что это борьба, в которой либо мы оба победим, либо оба проиграем. И, конечно, я хочу, чтобы мы оба победили…

Я хочу, блядь, поцеловать ее.

Она видит мой взгляд — дикий, звериный, безумный. И она не отстраняется от меня.

Она. Не. Отходит. От. Меня.

Я не знаю, кто двигается первым, но через несколько секунд ее губы оказываются напротив моих.

Сердитые. Жестокие. Воюющие.

И такие чертовски вкусные.

Твою мать.

Я целую ее.

Я целую Минку.

Я прижимаю ее к стене склада, одновременно благодарный и взбешенный тем, что мы так далеко от цивилизации. Животное во мне хочет трахнуть ее о твердый металл, чтобы все видели. Чтобы все увидели, как я присвою эту красотку себе. Но здесь нет зрителей. Только она, я и этот удивительный магнетизм между нами.

Ее язык ныряет за мои губы, прижимаясь к моим. Дважды. В третий раз я исчезаю. Я теряюсь в волшебстве, которое есть она. Ее губы. Ее волосы. Ее кожа. Все это поглощает меня, пока моя рука не обхватывает круглые шары ее попки и не поднимает ее в воздух, а ее ноги обхватывают мою талию.

Она прижимается к моей эрекции, стонет и издает сексуальные звуки мне в рот. Мои губы переходят от ее нижней губы к шее, где я покусываю чувствительную кожу, стараясь быть нежным, но не очень хорошо справляясь. Особенно когда она снова трется о мой член, пытаясь трахнуть меня через штаны.

— Я принимаю таблетки, — шепчет она мне в рот, и это лучшее приглашение, которое я когда-либо слышал.

Я уважаю эту женщину. Очень сильно. Я считаю ее сильной женщиной, сильнее, чем любая другая, которую я встречал, но сегодня я не собираюсь с ней так обращаться. Я собираюсь доминировать над ней, трахать ее так, как хотел с тех пор, как встретил ее.

Я немного отстраняюсь и заставляю ее полные вожделения глаза сфокусироваться на моем лице, когда предупреждаю:

— Я собираюсь трахнуть тебя сейчас. Это будет жестко, грубо и больно. Но я обещаю, что тебе будет приятно. Твоя киска так сильно обхватит мой член, что я не смогу пошевелить им, так как стенки твоей маленькой тугой киски будут сжимать меня. Хорошо?

Ее губы приоткрываются, глаза стекленеют от возбуждения, но мне нужно, чтобы она кивнула головой. Чтобы она дала мне свое разрешение.

— Как ты хочешь меня? — спрашиваю я, надеясь, что она позволит мне доминировать над ней, потому что, черт возьми, мне это нужно.

— Жестко. Грубо. — Ее голос понижается, и она трется своей киской о мой член, наши тела разделяет чертова одежда. — И безжалостно.

Я рычу от пошлости ее слов и доверия ко мне, которое они открывают. Мои пальцы проникают в ее крошечные шорты, которые я начинаю любить, и мне жаль, что приходится срывать их с нее. И я срываю шорты и ее сексуальные кружевные трусики одновременно, пока она не оказывается передо мной обнаженной, ее красивая киска блестит в лунном свете.

Я даже не утруждаю себя снятием всего остального, оставляя футболку на ее торсе, потому что хочу, чтобы она помнила, что она моя.

Моя рука опускается в штаны, обхватывая пальцами член. Я погладил его один раз и застонал, когда она взяла мою нижнюю губу в рот и присосалась к ней, обхватив ее зубами, прежде чем отпустить. Я сжимаю член в кулак и провожу им по ее щели, смачивая его своей влагой, которая оставила след на внутренней стороне ее бедер.

Она стонет мне в рот, и я без предупреждения вгоняю свой член в ее ждущую киску. Она вскрикивает от прикосновения, ее рот перемещается на мое плечо, и она сильно вгрызается зубами в мышцы. Ее ногти впиваются в мою спину, но мне наплевать.

Доминируя и контролируя, я повелеваю ее телом, используя ее киску как средство передвижения для своего удовольствия. Я вбиваюсь в нее, не останавливаясь, пока она выкрикивает мое имя, словно молитву. Каждый толчок моих бедер вдавливает ее сильнее в стену, но она не жалуется, принимая все, что я ей даю, и отдавая это в ответ на каждый мой толчок. Мои губы опускаются к ее соскам, и я грубо посасываю один из них через футболку, которая на ней надета, прикусывая затвердевший бутон и наслаждаясь дразнящим запахом обоих наших ароматов, смешанных вместе.

Я чувствую, что помечаю ее. Притязаю на нее. Делаю ее своей. Но мне нужно больше ее, больше этого. Я грубо разминаю ее задницу руками, а затем перемещаю их на узкую талию и захватываю кожу там. Я хватаю ее за талию и насаживаю на свой член, встречая каждый мой жесткий толчок. Потребность кончить сейчас непреодолима, но я отказываюсь отпускать ее, пока она не развалится на моем члене.

И когда мои пальцы касаются ее клитора, она начинает биться в спазмах вокруг меня, и только тогда я опустошаю себя в нее, плотно сжимая ее стенки, высасывая из меня каждую каплю. Когда мы кончаем, я не выхожу из нее. Я не думаю, что смогу.

— Это было…, — обрывает она, пытаясь подобрать нужные слова.

Но их нет, поэтому я просто говорю:

— Да, — соглашаясь с ней.

Я держу ее на руках, пока несу внутрь склада и заношу в свою комнату. Я неохотно выхожу из ее киски и кладу ее на кровать. Я сажусь позади нее, обхватываю ее своим телом и натягиваю на нас простыни.

Наверное, мне следует вымыть ее, но я не хочу этого делать. Я хочу, чтобы часть меня была в ней, даже когда я вытаскиваю себя из нее, и это должно меня пугать, но не пугает.

Боже правый, кажется, я наконец-то готов к этому.

К нашим отношениям.

На следующее утро мне нужно сделать миллион дел, но я не могу не разбудить Минку своим ртом на ее сладкой киске и зубами на ее клиторе. И боже мой, когда она оседлала мой язык, сильно кончив, я чуть не выплеснул свою порцию на простыни, как гребаный подросток.

— Не думаю, что когда-нибудь привыкну к этому, — говорит она, на ее красивых чертах появляется сияние блеска.

Я ухмыляюсь, но ничего не отвечаю, потому что планирую будить ее подобным образом так часто, как только смогу. Мы все еще не разрешили вчерашний спор, но я знаю, что она примет слова Мины, когда будет к этому готова. И я буду рядом с ней, когда это произойдет.

А пока я планирую показать ей, что в этом есть и положительная сторона. Пока она принимает душ и готовится к утру, я готовлю завтрак и упаковываю его в корзину для пикника вместе с одеялом. Когда она закончила, мы выходим на улицу, и я устраиваю пикник перед рекой, не обращая внимания на ее ухмылку, наблюдающую за тем, как приручается пантера, которая раньше была мной.

Когда мы закончили есть, я пристально посмотрел на нее и сказал:

— Проклятие.

Ее глаза расширяются, застигнутые врасплох необычным требованием.

— Что?

— Это то, от чего ты отказалась много лет назад ради своих поисков. Но теперь тебе это не нужно.

Она беспокойно смотрит на меня.

— Если я не подаю на опекунство над Миной, это не значит, что я должна перестать стараться быть для нее примером для подражания.

— Верно, но то, как ты решишь быть хорошей ролевой моделью, будет на твоих условиях. А не потому, что ты думаешь, что социальная служба услышит твои ругательства и заберет ее у тебя.

Она открывает свой красивый рот, несомненно, чтобы оспорить мое заявление, но тут же закрывает его, когда понимает, что я прав. По ее глазам я вижу, что она уже испытывала этот страх. На самом деле она, вероятно, провела последние четыре года, опасаясь, что любой ее поступок в любую секунду может привести к гневу социальной службы.

И теперь, когда у нее больше нет этих опасений, я надеюсь, что она чувствует себя свободной, не привязанной к обязанностям, которые тяготили ее прекрасную душу.

Она откидывает голову назад и кричит воде:

— Блядь, блядь, блядь!

Мои глаза на мгновение расширяются. На секунду я не подумал, что она действительно это сделает. Мой рот растягивается в ухмылке, и, хотя это звучит нелепо, я кричу вместе с ней:

— Блядь, блядь, блядь, блядь!

— Нахер!

— Ублюдок!

— Дерьмо!

И потому что я хочу рассмешить ее, я кричу:

— Засранец!

Меня награждает ее смех, и мы с Минкой все утро ругаемся на Гудзоне, пока у нас не перехватывает горло, а лица не болят от улыбок, и она шепчет:

— Я влюбляюсь в тебя, черт возьми.