Никто и звать никак

В дверь поскреблись. Именно поскреблись, стук чересчур резок и бесцеремонен, он говорит, что за дверью чужой, а тот, кто скребётся, по крайней мере, не хочет быть навязчивым. Сонечка вскочила и, как была, в трусиках и майке, открыла дверь.

— Я что подумал, — сказал дед Савва. — У тебя, наверное, ничего нет. Так я тебе подушку принёс и одеялко. Они чистые.

— Подушка у меня есть, — сказала Сонечка, не желая обижать мишку. — А за одеяло — спасибо.

Под тонким приютским одеялом упругий пластик уже не казался таким жёстким. Сонечка доплакала своё и уснула.

Всё оказалось на удивление просто. В Центр Психологического Здоровья пришла девочка и сказала, что потеряла свидетельство о рождении. Вообще-то, с такими вопросами должны приходить не дети, а родители, но родителей своих дитя назвать отказалось. В таких случаях инструкция требовала выяснить, чей ребёнок, и как следует штрафануть родителей. Анализатор в приёмной почему-то не сработал, чиновник, вторая ипостась которого работала здесь же ремонтником на полставки, подключился к анализатору, проверить, что заело в отлаженной программе, после чего что-то «заело» в его голове, так что, никого не оштрафовав, дежурный выписал девочке свидетельство о рождении на имя Софьи-Софии Сониной. Фамилии родителей Сонечка решила не светить. Точно таким же способом Сонечка устроила себя в школу на два класса старше родных братьев. А что делать, в свидетельстве о рождении Сонечка приписала себе два года, и в дальнейшем с этим пришлось считаться. Впрочем, учиться было не трудно; уроки отца и деда Саввы даром не пропали.

Вроде бы и документы появились, хотя и фальшивенькие, и всё, как у людей, а всё-таки фальшь чувствуется. Никто, это тот, кто вне общества, даже если он и пролез туда тихой сапой.

Странным образом Витькаля, обнаружив, что Сонечка учится на два класса впереди него, начал относиться к своей двойняшке словно к старшей сестре и требовать от неё чуть ли не покровительства.

— Турчин Егор задаётся всё время, а сам ни черта не умеет. Его сотельник Васька, чемпионат в городки выиграл, а Егор хвастает, будто бы это он.

— И что?

— Ты его напугай до полусмерти, чтобы его вредный язык отнялся.

— Так и у Васьки тоже отнимется, а может, он и вовсе помрёт.

— Ты не до смерти, а просто, чтобы напугать…

— Витькаля, ты же помнишь, как это было? Ты единственный видел это, и теперь снова хочешь из-за такой ерунды?

— Тебе ерунда, а мне из-за этого Егора житья нет.

Так и закончился разговор ничем. Витькаля остался недоволен и едва ли не обижен.

Родители очень быстро научились делать вид, будто привыкли, что взрослая дочь живёт отдельно. Сонечка приходила на выходные, но никогда не оставалась ночевать. Остальные дни она звонила в условленный час и коротко сообщала, что всё в порядке.

Витькалю папы по-прежнему забирали после продлённого дня и за руку вели домой, а взрослая Сонечка, которая на самом деле была на четверть часа младше братьев, сразу после уроков в гордом одиночестве отправлялась по своим делам. Дела, по большей части, заключались в том, что Сонечка бродила по городу и вспоминала чужие жизни. Причём, интересовали её не Вичка с Агнешкой и не чадолюбивый владелец скотобоен, а тётки-бомжихи, на людей вовсе не похожие. Ведь не с самого рождения оказались они бомжихами, была у них и человеческая жизнь, надёжно забытая с течением лет. По мере того, как эти убогие сущности скатывались в трущобы, всё меньше оставалось в них собственного, и тем сильнее выпячивалось то немногое, что удалось сохранить. Когда-то они были нормальными, в общем-то, людьми, а к концу жизни оставалась от них одна навязчивая функция. Аннушка и в детстве любила покушать, а к старости в ней оставалось единственное желание жрать. Лизка, любвеобильная и в девушках, обомжившись, ни о чём кроме оргазма не думала. Тётя Полина, мать-командирша, давно уже ничего не могла и не умела, но в мечтах оставалась рачительной главой дружной семьи.

Ни на секунду Сонечка не раскаивалась в сделанном и готова была всё повторить, но горький, рвотный вкус убийства преследовал её, не давая покоя. Хотя и день нынешний редко потчевал сладостью крахмальной патоки. В многомиллионном городе каждый день бесследно пропадали десятки людей. Самой желанной добычей были дети десяти-четырнадцати лет от роду. Случалось их вырывали прямо из рук родителей и увозили неведомо куда. Полиция непременно заводила уголовные дела, которые с завидным постоянством не раскрывались. Разумеется, в этих условиях девочка, в одиночку разгуливающая по городу, рисковала более всех прочих. Просто удивительно, что следующее покушение произошло через два с лишним года.

Когда вечером Сонечка не позвонила, что могли сделать встревоженные матери? Бежать в полицию? — знаем, проходили… а Сонечкин телефон молчит, как убитый, и где его хозяйка, можно только догадываться.

Ответил телефон только под утро.

— Что ты, мамочка, со мной всё в порядке, — бодро ответила Сонечка и вдруг громко всхлипнула, совершенно, как мама Юляшка. — Только можно я к вам сейчас приду? Вы ведь не спите?

Ещё бы они спали!

Сонечка появилась через час, видимо, дела её были не так далеко от дома. Витькаля к тому времени уже встал и собирался в школу. Сонечке тоже надо было бы идти в свой старший класс, но об этом никто и не заикнулся. Завтракать Сонечка отказалась, Юленька-Юляшка, не настаивая, увели дочь в детскую, уложили на нижний ярус двухэтажной кровати, уселись рядом. Сонечка была послушной и непривычно вялой.

— Что это? — испуганно воскликнула Юленька, увидав свежий, припухший рубец на виске дочери.

— Это так, я сама попросила. Не обращай внимания.

— Как это, не обращать внимания? Я даже не знаю, что с тобой приключилось…

— Что со мной может приключиться? Украли меня. Схватили прямо на улице, запихнули в машину и, знаешь, куда отвезли? В Косметологическую клинику на Садовой улице!

— Зачем?

— А затем, что там салон красоты и косметическая хирургия только для вида, а на самом деле там убивают людей, чтобы продать их тела.

— Почему у тебя шрамы, что они делали с тобой?

— Да не обращай внимания, это я сама. Через неделю пройдёт, следа не останется. Я заставила доктора вживить мне контакты под кожу, чтобы никогда не снимать анализатор. Доктор опытный, он такое умеет, там же пластические операции делают, и официально, и чтобы украденные тела было труднее узнать. Он хорошо операцию сделал… и ты знаешь, у него семья: жена, сын — один мальчик в одном теле. А второго он стёр, едва тот родился. Зато оставшегося он любит без ума. И жён своих любит, и друзей у него много. И при этом, знаешь, сколько он людей убил? Сотни! Он уже сам не помнит, сколько. Знаешь, говорят: «нечего нищету плодить», — так он на самом деле так считал. Но при этом столько бомжей сотворил, страшно представить! Бывает человека за долги или налоги невыплаченные заставляют своё тело продать или насильно подсаживают к нему других таких же должников. Ты, наверное, слыхала про такие случаи… так эти операции делают в Институте Косметологии. И знаешь, что было, когда он понял, что его ждёт? Он не за себя испугался, а за семью, что они теперь тоже в нищету скатятся. Жена и сын, которые не догадываются, чем их папочка занимается. Его жёны, их две в одном теле, верят, будто бы им повезло, что у них один сын. Они не знают, что второй сын убит родным отцом. Дуры, их даже жалко.

— Ты убила этого врача?

Сонечка рассмеялась неживым трескучим смехом.

— Я их всех придушила, всех, кто там был, кроме уборщицы, которая мыла унитазы. Молодых, старых… всех! То-то появится свободных тел! Теперь спрашивается, чем я лучше их? Такая же убийца.

— Никуда ты больше не пойдёшь! — твёрдо сказала Юляшка. — Будешь жить здесь, спать вот на этой кровати, ходить в школу, благо что теперь можно. Папа перед работой будут отводить тебя в школу вместе с Витькалей, а вечером забирать с продлённого дня. А все ужасы пусть будут где-нибудь, но не у нас. Я правильно говорю?

— Точно! — подтвердила Юленька.

— Мамочки, миленькие! Поздно меня спасать. Даже если бы я раньше была, то теперь меня точно нет. Сканеры и анализаторы не смогли меня сжечь, а тухлые мысли сгноили без остатка. Нет меня и звать никак. Я теперь заразная. Витькаля уже просил, чтобы я с кем-то из его одноклассников посчиталась… Ты знаешь… — Сонечка резко замолкла и добавила спокойно: Что-то меня на слово «знаешь» заклинило. Не нравится мне это.

Спокойная, отстранённая и очень взрослая фраза, наблюдение дипломированного психолога, разом расставила всё по местам. Дочка большая, дочка выросла стремительно и безжалостно. Её можно любить, можно жалеть и переживать за неё, но не в маминых силах помочь, защитить, укрыть.

Утро обрушило на ошеломлённый город сенсацию. Чудовищный по жестокости теракт в Институте Косметологии. Убиты двадцать сотрудников самого безобидного городского учреждения, причём преступники воспользовались волновым оружием, уничтожающим личность, но оставляющим в целости тела погибших. Эксперты, которых сразу обнаружилось великое множество, авторитетно утверждали, что нападение на Институт Красоты — всего лишь репетиция перед серией настоящих терактов. Нападающие будут переписывать личности своих сотельников в захваченные тела, так что агрессия начнёт распространяться со скоростью пожара. А Институт Косметологии был выбран для пробного нападения, потому что у преступников там имелся сообщник. Это неопровержимо доказывается тем, что все записи от камер наблюдения оказались уничтожены. Это, несомненно, затруднит работу следователей, тем не менее, преступление будет раскрыто и виновные наказаны. Дело взято на контроль генеральным прокурором, уже арестованы и дают признательные показания первые подозреваемые, имена которых не называются в интересах следствия.

Юленька-Юляшка с ужасом выслушивали сообщения и не знали, чему верить.

Средства массовой информации умалчивали об одной весьма важной подробности: уничтожены были не только записи камер наблюдения, но и компьютерная база данных. На экранах красовалась надпись: «Воровать нехорошо». Те, кто знал, чем занимаются в самом безобидном учреждении, сделали правильные выводы. Охрана уцелевших безобидных учреждений была усилена, а похищения детей сократились едва не на порядок. Тем не менее, год спустя была уничтожена университетская лаборатория психотехники. И вновь визитной карточкой на экранах убитых компьютеров плавала надпись: «Воровать нехорошо».

В криминальном бизнесе началась паника. А нападения, как нарочно, прекратились. Эксперты ломали головы, но никто не догадывался, что в городе всего лишь реже стали пропадать подростки. Да и Сонечка подросла и вышла из самого лакомого для похитителей возраста.

В пятнадцать с небольшим лет, а по документам в полных семнадцать, Сонечка поступила в университет. Разумеется, опять пришлось кое-что подправлять в придуманной биографии, ну да проторёнными дорожками ходить не трудно. Витькаля в это же время безо всякой внешней поддержки выиграл чемпионат школы по городкам.

Казалось бы, всё говорило за то, что Сонечка должна поступать на психфак, но на самом деле это только казалось. Отвлечённые проблемы психологии Соню не слишком интересовали, а что касается собственной особы, то она хорошо усвоила уроки деда Саввы и знала, что если человек пошёл учиться психологии, желая разрешить собственные проблемы, то ничего он не разрешит, а только усугубит, доказывая во всеоружии полученных знаний правомерность своих ошибок. Сонечка пошла на исторический, а там быстро прибилась на кафедру древней литературы — изучать Чехова и Помяловского.

Народ в университете учился не бедный, на каждом факультете насчитывалось всего по десять казённокоштных студентов, остальные были из тех, чьи родители способны платить за обучение отпрысков. Среди студентов считалось неприличным спрашивать однокурсников о состоянии предков и количестве сотельников. Сонечку это устраивало как нельзя лучше.

Некоторые выводы о том, кто есть кто, можно было сделать, наблюдая за поведением молодёжи. Одни своё свободное время проводили в библиотеке, вход в которую для студентов был бесплатным, другие предпочитали университетские бары и кафе, где за вечер можно спустить месячный заработок Сергея. Сонечка бывала и там, и там, считаясь своей и среди высоколобой нищеты, и среди прожигателей жизни. Поначалу было неловко заходить в дорогие кафе, но постепенно всякое неудобство изныло само собой, а быть может, сработали привычки Виктории-Агнессы. Пошла бы Сонечка учиться психологии, наверняка придумала бы какое-нибудь убедительное объяснение той лёгкости, с которой тратились незаработанные деньги. А так… родителям Сонечка подбрасывала ровно столько, на что Юленька с Юляшкой были согласны. О прочем же старалась не думать и денег не считать.

Чаще всего по вечерам Сонечка заходила в кафешку под неожиданной вывеской: «Никто и звать никак». Помимо названия, почти родного, Сонечку влекло сюда ещё и то, что в этом кафе традиционно предписывалось соблюдать инкогнито, называясь причудливыми псевдонимами. Для кого-то — развлечение, для Сонечки — возможность побыть собой.

Обычно Сонечка заказывала кофе с молоком и буше со взбитыми сливками. С ростом благосостояния вкусы меняются быстро, и лакомство детских лет: соевые блинчики с патокой, уже не казались чем-то волшебным.

Сонечка осторожно откусила от второго пирожного, а, подняв глаза, увидала, что напротив сидит молодой человек и внимательно смотрит на неё.

— Я не первый раз вижу вас здесь.

— Возможно. Хотя, скорей всего, это была одна из моих инкарнаций, — ответила Сонечка в стиле местных завсегдатаев.

— Меня зовут Ринат.

— Меня — Рита.

— Меня действительно зовут Ринат. Вторая буква — «и».

— В таком случае, меня зовут Соня.

— Скажите, Соня, вам тоже очень одиноко?

— Почему — «тоже»?

— В это кафе регулярно ходят только одинокие люди. Название располагает, и традиции.

— В наше время трудно быть одиноким. Для этого надо быть очень богатым.

— Бывают исключения. У моего отца, например, сотельник умер в детстве, а я с самого начала оказался один, хотя мамы у меня две. Уникальный случай.

— А что по этому поводу сказали в Центре Психического Здоровья?

— Ничего не сказали. Что такое Центр? Пугало для бедных, а мы в ту пору считались зажиточной семьёй, так что мне выписали документы безо всякого дополнительного обследования.

— И кого записали в мамы?

— Обеих. Имя я у них одинаковое, фамилия — взята мужа. А психологические характеристики родителей в свидетельстве о рождении не пишут. Я и сам не разбираю, кто из моих мам кто.

— Слипания личностей не происходит? — поинтересовалась Сонечка, отхлебнув кофе.

— Не знаю. Чтобы в этом разбираться, надо специалистом быть.

— А вы… то есть, ты — с какого факультета?

— Менеджмент.

— О, факультет дипломированных мужей! А говоришь, не из богатеев… У вас стоимость обучения впятеро против нашего. А казённокоштных студентов у вас и вовсе нет.

— Это всё в прошлом. Я не о факультете, а о семейном капитале. Отец как знал, что жить ему не долго, и всё, что мог откладывал на чёрный день. Мы теперь остаточки доскребаем, и мама всё вбухивает в моё образование. Я хотел медицине учиться, как и отец, но мама ни в какую. Она и настояла на менеджменте. А отец медиком был, занимался косметической хирургией. Его убили несколько лет назад во время теракта в институте Косметологии. Может быть, слышали, громкое дело было…

— Да, я читала, — произнесла Сонечка.

Психология всё объясняет: и отчего случаются неслучайные встречи, и почему несуществующая Софья-София либо проходит мимо кофейни, либо непременно берёт два пирожных. Но иногда случаются сбои, оба пирожных оказываются съедены, и сиди, верти в пальцах пустую чашку.

— Чему учат на факультете менеджмента? — спросила Сонечка, мысленно отхлебнув выпитый кофе.

— Толком — ничему. Готовят управленцев, но главное там не учёба, а знакомства, налаживание связей. Хочешь попасть в обойму — изволь участвовать в общих увеселениях, выходках, студенческих шкодах, иной раз очень небезобидных. Зато потом бывшие однокурсники будут тебя узнавать, назначать на должности, продвигать по службе. А я, как невмоготу становится, убегаю сюда, кофе попить. Ещё здесь коктейль подают «Слеза дьявола». Он не крепкий, но едкий до жути. Пьёшь и плачешь. И никто не знает, от коктейля ты плачешь или на самом деле.

— Это удобно, — согласилась Сонечка. Она прекратила мучить чашку, поднялась из-за стола. — А я на историческом учусь. Хорошая наука история, учит как жить, чтобы потом не пришлось плакать. К несчастью, уроки её обычно запаздывают.

Лекции профессора Малова, посвящённые эпохе потребления, были популярны не только среди историков. Слушатели приходили со всех факультетов, и каждый находил что-то своё. Особенно привлекали слушателей подробные перечисления: что и как потребляли предки. Как говорилось в старинной речёвке: «Не едим, так поглядим».

Малов осторожно ставил под сомнение постулат, что феномен сверхпотребления был вызван стрессом, который поголовно мучил одиноких людей. Либерализм на грани пропаганды разрушительных идей — такое дозволялось только в университете.

Сонечка оторвала прилежный взгляд от конспекта и увидела, что рядом сидит Ринат и разглядывает её профиль.

— Зачем ты здесь? — спросила Сонечка шёпотом.

— Увидеть хотел не только в кафе, но и какая ты в жизни.

— Смотри, — Сонечка демонстративно вернулась к конспекту.

Лектор наполнял аудиторию хорошо поставленным баритоном:

— Широко распространено мнение, будто обращение на «вы», существовавшее задолго до появления возможности совмещать несколько личностей в одном теле, было попыткой уменьшить страдания одинокого человека. Между тем, известно, что на «вы» обращались не к одиноким, а к уважаемым и богатым людям. Что же касается самоидентификации, то себя во множественном числе именовали только царственные особы. «Мы, султан турецкий…» А царственные особы были людьми меньше прочих страдавшими от одиночества. Думается, обращение на «вы», столь неожиданное в древние времена, подчёркивает высокий статус адресата, его способность потреблять за несколько человек. Лишь в наше время к обращению вернулось его подлинное значение. Одна личность — «ты»; две и более — «вы».

Возвещая конец лекции, мягко прозвучал электронный гонг.

— Я даже не знаю, на «ты» или на «вы» мне обращаться, — сказал Ринат, дождавшись, когда Сонечка захлопнет конспект.

— Если судить по нормам потребления, то на «ты».

— У меня есть два билета на премьеру в «Театр живого общения».

— С ума сошёл! Премьера, это же бешеные деньги! Через месяц то же самое втрое дешевле будет.

— И что? Дорогие билеты — высокий статус потребления и, значит, это будем «мы» во множественном числе, а не «я» и «ты» по отдельности.

Сонечка рассмеялась и согласилась пойти на премьеру, хотя «Театр живого общения» не слишком ей нравился.

Главным в ожидаемой премьере было не само действие, а часовой антракт, во время которого будущие хозяева жизни демонстрировали сами себя. И, разумеется, дамские наряды.

С нарядами у Сонечки было не богато: пара костюмов, которые, в лучшем случае могли считаться приличными и годились, чтобы бегать в них на лекции. Ещё было «платье абитуриентки», из тех, что шьются на один раз, а потом больше никогда не надевются. Платья эти отличались единообразием: непременно светлых пастельных тонов, безо всяких украшений, длинные, почти до полу. После торжественного приёма новых студентов, для которого и шилось платье, его можно было носить с брошками и прочей бижутерией разной стоимости, только кто станет это делать? Хотя украшений у Сонечки было больше, чем нужно; впору обвешивать себя, что новогоднюю ёлку. Дело в том, что от одного из заказчиков кроме секретных счетов Сонечке досталась банковская ячейка с огромной коллекцией драгоценных камней.

К сожалению, и ювелирка не могла спасти положение. Многие миллиардерские сыночки приходили на подобные мероприятия с любовницами, о которых дамы бомонда презрительно отзывались: подставка для бриллиантов.

Ринат, по-видимому, был не в курсе этих тонкостей и не догадывался, какую задачу поставил перед Сонечкой. Проблему Сонечка решила просто. Надела платье абитуриентки, закрепив внизу на подоле семь крупных бриллиантов. Знала, что у каждой второй дамы в веере, лорнете или заколке скрыт крошечный спектрометр, позволяющий отличить сияние бриллиантов от блеска стразов и феанитов. Природные алмазы, брошенные практически на пол, должны были произвести впечатление. А платье абитуриентки показывало, что перед собравшимися не чья-то метресска, а скромная студенточка.

Расчёт оказался верен, такого наряда больше ни у кого не было, и перепутать Сонечку с содержанкой тоже было невозможно. Сонечка ловила на себе любопытные взгляды, несколько раз ничем не примечательные молодые люди кивали Ринату, и по тому, как Ринат напряжённо вздрагивал, можно было заключить, что здоровались те самые будущие олигархи, знакомство с которыми следовало сводить небогатому студенту дорогого факультета. Самой Сонечке такое внимание было смешновато, но хотелось помочь человеку, который ни в чём не будучи виновен, изрядно пострадал, когда Сонечкины пути пересеклись с дорогой его отца. Конечно, вина лежит на папашке, а не на Сонечке, но Рината всё равно жалко.

— Куча народа спрашивала, кто ты такая и откуда взялась, — сообщил Ринат во время их следующей встречи.

— Откуда? От верблюда! — ответила Сонечка, которая как раз начала слушать курс древней детской литературы.

Разговор происходил в знакомом обманном кафе, где можно вперемешку врать и говорить правду, так что Сонечка чувствовала себя легко и спокойно.

— Я знаю, ты не говоришь о себе правды, — очень спокойно произнёс Ринат. — Помнишь на вечере к нам подходил невысокий юноша в сером костюме?

— Нет.

— Неважно, его никто не запоминает. Он, как и я, из бедных богатеев. Но у него всё схвачено, он всем нужен. Не человек, а сыскная контора. Народ заинтересовался, кто ты такая, так он принялся о тебе справки наводить.

— И много он выяснил?

— Прежде всего, среди богатых семей Сониных нет.

— Значит, я из небогатой семьи, либо родители дали мне не свою фамилию.

— И ещё он выяснил, что в твоём личном деле адрес фальшивый.

— Врёт. Я давала настоящий адрес.

— А Вовик говорит, что по этому адресу никакого дома нет, там находится трущобная ночлежка.

— В ночлежках, что, не люди живут?

— Ну, ты скажешь… Хотя, мне нравится, что ты такая засекреченная. Мы куда пойдём в следующий раз?

«Мы» прозвучало так естественно, что не было никакого желания оборвать нахала. Пришлось шить платье, достаточно дорогое, достаточно простое и невообразимо элегантное, чтобы можно было появляться на сборищах университетской аристократии, не заставляя краснеть своего кавалера. Честное платье даже не пыталось взрослить Сонечку, её шестнадцать лет были видны всякому внимательному взгляду. Но ведь всё равно, никто не поверит своим глазам; сказано — восемнадцать, значит, так оно и есть.

Зачем понадобились подобные ухищрения, Сонечка ещё сама не понимала. Просто хотелось не подвести Рината, а что он значит для неё, как-то не думалось.

В следующий раз они собрались на студенческую Ассамблею. Несмотря на демократическое название, вход на Ассамблею был настолько дорогим, что лишь немногие из студентов могли туда попасть.

Сонечка договорилась встретиться с Ринатом в одном из кафе. До сих пор они встречались исключительно на нейтральной территории, не торопясь узнать друг о друге больше. Ринат запаздывал. Сидеть в бальном платье под любопытными взглядами посетителей было неуютно, но Сонечка старалась не обращать внимания на такие мелочи. Наконец, появился Ринат. Вид у него был не ассамблейный. Огромные чёрные очки не могли скрыть багровой опухоли, заливавшей пол-лица. Левая бровь и скула были рассечены, судя по всему, одним ударом, покрасневший глаз чуть заметно поблёскивал среди вздувшейся плоти.

— Где это тебя? — испуганно спросила Сонечка.

— Так получилось. Я пришёл извиниться. Мне в таком виде на Ассамблею нельзя.

— С билетом на Ассамблею можно в любом виде. А просто так даже бомж по морде не получает. Давай, рассказывай, что у тебя стряслось.

Ринат прикрыл лицо ладонями и глухо сказал:

— Это Вовик. Никогда ему не прощу.

— Вы что, подрались? Так кулаком не расквасить, это доской надо. Студенты называется… у бездомных бродяг и то такого не бывает.

— Никто не дрался, — Ринат оторвал руки от лица и здоровым глазом поглядел на Сонечку. — У нас был междусобойчик, и мы заспорили, у кого выше толерантность к спиртному. Кто сколько может выпить и не опьянеть.

— Тоже мне, достоинство! — фыркнула Сонечка.

— У мужчин такие споры часто бывают. Начинают выяснять, кто кого перепьёт, упиваются в хлам, и попробуй уклонись от попойки.

— Теперь понятно, чему учат на факультете менеджмента…

— Я же рассказывал, что у нас главное — корпоративные отношения. А я пить не могу, у меня желудок болит. Вот я и придумал соревнования, чтобы на равных. Каждый должен сколько-то выпить, а потом переписаться в трезвое тело и пройти по гимнастическому бревну.

— Погоди, — со злым прищуром спросила Сонечка. — Где вы тело свободное берёте?

— Никакого тела не надо. Просто один остаётся трезвым, а остальные пьяные по очереди в него переписываются и ходят по бревну. Я пить не могу, вот и предложил, чтобы ходили в моём теле.

— С ума сошёл! — с видимым облегчением воскликнула Сонечка. — Это же вредно. Тут такие искажения психики могут быть…

— Это же ненадолго. Ничего не будет. У парней столько развлечений связанных с переписью индивидуальности… И телами меняются на время, и чего только не делают. Одна игра в бомжа чего стоит…

— Это как? — удивилась Сонечка, знавшая о бомжах больше всех прочих.

— Соберётся человек десять, запишутся в одно тело и толкаются, кто кого в гипоталамус загонит.

— Понятненько… — кивнула Сонечка, живо вспомнив любимое выражение обитателей Семейного.

— Ну вот, закупили ящик рома и отправились в спортзал. По стакану приняли и по очереди в моём теле по бревну прошлись. Я сидел тихо, не вмешивался, но всё видел. Тело трезвое, а личность пьяная — удивительные вещи получаются. Потом выпили по второму стакану и снова начали ходить. И тут Вовик нарочно сорвался и моим лицом о бревно! Хорошо ещё зубы не вышиб или глаз. И смеётся, сволочь: «Ах, я такой неловкий, такой нетолерантный!» Ему смех, в своё тело вернулся, и не болит ничего, а мне теперь как? Я ему этой подлости никогда не прощу…

Казалось, Ринат готов заплакать, а, впрочем, оно и не казалось.

— Не переживай, — сказала Сонечка. — До свадьбы заживёт. Вставай и пошли на Ассамблею. Хочу посмотреть на твоих однокашников.

— Куда я в таком виде? — возразил Ринат и послушно поднялся со стула.

— А что? — Сонечка взяла Рината под руку и повернулась к зеркалу. — Чем мы не пара? У меня грим хороший, хочешь я себе тоже фингал нарисую?

Сонечку отметили ещё с прошлого раза и могли оценить если не элегантность, то стоимость платья. Тех, кто помнил о бриллиантах, брошенных едва не на пол, не могла обмануть искра единственной брошки. Ринат с багровым украшением на физиономии изящно оттенял Сонечкин наряд.

Почти сразу к ним подошёл ничем с виду не примечательный юноша.

— Ну, Ринат, ты, я вижу, стал ещё красивей. У врача был? А то заживёт неправильно — шрам останется.

Ещё по дороге в студенческий клуб Сонечка потребовала, чтобы Ринат неприметно указал ей подлюгу Вовика. Сейчас Ринат ощутимо напрягся, но никакого знака не подал. Значит, это не Вовик, а один из будущих хозяев жизни, расположения которых следовало добиваться.

Сонечка улыбнулась и процитировала:

— Шрам на роже, шрам на роже для мужчин всего дороже.

Всё-таки замечательная штука история литературы! В древнем фольклоре всегда можно подобрать подходящее к случаю высказывание.

Миллиардерский сынок окинул Сонечку оценивающим взглядом. Молодого человека явно учили, как следует общаться с незнакомыми. Взгляд не липкий, а равнодушно-доброжелательный; сначала на лицо и лишь потом вниз по фигуре, нигде особо не задерживаясь. Нормальный взгляд, но всё же не избавиться от ощущения, что тебя оценивают. Результат оценки был не утешителен: использовать можно, но не более того. Оставалось, правда, лёгкое удивление: Сонечка была явно не по рангу Ринату, которого знатный студент считал полным ничтожеством. На дерзкий взгляд можно было бы ответить колкостью, но Сонечка не хотела вредить Ринату, который мечтал о дружеских отношениях с этим типом.

Мечты, мечты, где ваша сладость? Какие уж тут дружеские отношения? Держат за клоуна — и то спасибо.

По счастью, именно в эту минуту к Сонечке и её кавалеру подлетел ещё один студент из тех, кто мог выложить за билет на ассамблею месячный заработок папы-Серёжи. Невысокий, коренастый, с широчайшей дружелюбной улыбкой, с быстрыми, но не суетливыми движениями; удивительно симпатичный парень. Но пальцы Рината сжали Сонечкин локоть, предупреждая, что это и есть Вовик, от которого каждую секунду следует ожидать подлянки.

— Мадмуазель! — возгласил Вовик. — Я счастлив видеть вас! Скажите, куда подевались адаманты с вашего подола? Впрочем, я знаю это и так. Они оборвались, а поднимать с пола упавшее, ниже вашего достоинства. Иначе не может быть, ведь вы — лучший из адамантов!

Пышная тирада, обращённая к Сонечке, но адресованная Ринату, содержала оскорбление, понятное лишь аристократу или тому, кто изучал психологию под руководством деда Саввы. Обращение на «вы», подразумевает, что собеседник мультиличностен и, значит, к сливкам общества не относится.

Сонечка изобразила презрительную гримаску и, повернувшись к Ринату, произнесла:

— Сюда разве пускают подобные личности? Ты меня не предупредил… К тому же, этот господин пьян. Несёт от него, как из клозета.

Улыбка сползла с лица Вовика. Зато миллиардерский отпрыск, который тоже был не особо трезв, ибо пил с Вовиком наравне, хохотал от души:

— Ну, Вовичек, тебя укушали! Теперь тебе осталось в клозете утопиться. Мадмуазель, я восхищён!

Сонечка потупила глазки и сделала книксен. Как в школе учили.

Студенческая ассамблея, а на деле — танцулька для тех, кто побогаче. Только и есть радости, что живая музыка и пошловатый конферанс. При первой же возможности Сонечка ушла с праздника, который ничуть её не радовал.

Они шли по улице, под руку, словно продолжали дефилировать по ярко освещённому залу. Собственно, никаких улиц в студенческом городке не было, здания стояли каждое само по себе, в окружении старых деревьев. Как это было непохоже на скученный, грязный город! Конечно, и в городе имелись элитные районы, отгороженные от черни непроницаемыми заборами и суровой охраной. За такой же оградой прятался и оплот учёности, где высокопоставленные детки и немногие счастливцы из простых, развлекались, радовались жизни и порой чему-то учились.

— Странно мне это, — говорила Сонечка. — Сидите за стеной, запершись от мира, и ужасно этим гордитесь. А в городе в любом ночном клубе, куда вход в пятьсот раз дешевле чем на вашу тусовку, веселья в пятьсот раз больше.

— Ты в этих клубах бывала?

— А ты думал, я с Луны свалилась? Моя фамилия — Сонина, а не Армстронг.

— Я, пока в университет не поступил, жил в городе. В приличном районе, хотя и не в коттедже за высоким забором.

— И в школу до самого десятого класса тебя водили за руку, а потом встречали после занятий.

— Так делается во всех нормальных семьях.

— В результате твои же однокурсники считают тебя ничтожеством. А мне обидно, ты ведь лучше их, и Вовика, и второго, который меня по-хозяйски оглядывал.

— Ты о Захаре? Знаешь, чей он сын?

— Чей бы ни был, кроме папиных миллионов за ним ничего нет.

— Зато миллионов много.

— Сколько бы ни было… Миллионы решают не всё.

— Иногда ты говоришь ужасные вещи. Тогда мне кажется, что ты не девушка, а хозяйка душ или кто-нибудь ещё хлеще.

— Что за зверь? Мы на фольклористике такого не проходили.

— И не пройдёте, это новодел, легенда нынешнего века, а верней, самого последнего времени. Лет тому пять назад была уничтожена криминальная группа, которая похищала детей для перезаписи. Обычная разборка со стрельбой и кучей трупов. Стрельбу услышали, полиция приехала быстро, но, как всегда, опоздала. Единственное, что они смогли сделать — снять посмертный спектр с одного из убитых, кому не досталось пули в голову. Там сохранился постмортальный образ — десятилетняя девочка, которая превращается в чудовище и пожирает душу. Явный бред. Девочка там была и даже не одна, поскольку там готовились к перезаписи личности в украденное тело, а вот монстров обнаружено не было. Тем не менее, истории о хозяйке душ, которая умеет принимать облик маленькой девочки, среди соответствующих специалистов ходят.

— Прямо жаль, что я не чудовище, не маленькая девочка или ещё кто-нибудь похлеще.

— Девочка подросла.

— Всё равно, не бьёт. Если всё так, как ты говоришь, то твоей красавице сейчас должно быть пятнадцать, на крайняк — шестнадцать лет. А мне малость побольше.

— Я и сам понимаю, что всё это чушь. Вообще-то лектор рассказывал не о легендах, а об уничтожении террористами организаций по пересадке личности. Одни бандиты бьют других. По его словам получалось, что подпольные психологические группы орудовали и в Центре Психологического Здоровья, и у нас в университете, и даже в Институте косметологии. А уж этого быть не может, я это точно знаю, у меня там папа работал.

Сонечка послушно кивнула и, уводя разговор в сторону, сказала:

— Бог с ней, хозяйкой душ. Я о другом хочу. Вот этот парень, миллиардерский сынок…

— Его Захаром зовут.

— Хорошо, пусть Захар, от этого ничего не меняется. Он даже не презирает тебя, для него ты никто и звать никак. Ты никогда не сможешь стать его однокашником и сделать через него карьеру.

— С чего ты решила?

— Это видно. Ты для него — мальчик для битья, и таким останешься. Переломить ситуацию можно единственным способом: не участвовать в междусобойчиках и демонстративно заниматься учёбой. Все идут на вечеринку, а ты готовишься к коллоквиуму или пишешь доклад.

— Ботаников все презирают.

— А тебя, что, сильно уважают? Взгляни в зеркало и вспомни, как все смеялись, когда Вовик едва не выбил тебе глаз. А так, во всяком случае, тебя запомнят, как знающего и старательного человека. Это уже немало. Кстати, ты знаешь, что каких-то двести лет назад у слова «ботаник» было совсем иное значение, чем сейчас? Ботаник, это учёный, занимающийся растениями. Жаль, что на вашем факультете растения не изучают.

— Я консультируюсь у одного из лучших психоаналитиков, — с некоторой обидой возразил Ринат, — и он советует поступать наоборот. Больше бывать в компании, участвовать во всех развлечениях, а на выходки вроде Вовиковой не обижаться, а смеяться первым.

— Как знаешь, — тихо сказала Сонечка. — Но я бы в следующий раз пошла бы просто гулять по парку. В университете — прекрасный парк, городской ему в подмётки не годится. Сейчас листья с клёнов опадают; самое красивое время.

— Я зайду за тобой завтра.

— Послезавтра. Завтра я буду готовиться к коллоквиуму. Да-да, безо всяких шуток. И можешь, если угодно, считать меня ботаничкой.

Багряно-жёлтый ковёр опавших листьев — прекрасно до пошлости и настроение навевает лирическое до невозможности. Молодые люди шли по дорожке, пустынной в это время дня. Ринат осторожно ступал по золоту листьев, Сонечка загребала листья носками туфель, прислушиваясь к осеннему шороху. Ещё немного — пойдут дожди, золотой ковёр слипнется, и в листья уже нельзя будет играть.

— Как твой коллоквиум? — спросил Ринат.

— Превосходно. Мне пришлось очень постараться, чтобы препод не заметил, что я знаю материал лучше, чем он.

— Как это? — искренне удивился Ринат.

— Занятия были по истории языка, так там есть теория, что слова, ставшие анахронизмами либо вообще исчезнувшие из литературного языка, могут неопределённо долго сохраняться в говорах и жаргонах. В частности, когда-то существовало слово «дремота», означавшее состояние полусна у моноличностных индивидов. Сейчас такое редко встретишь, как правило, один сотельник спит, а второй активен. А прежде дремота была обычным явлением, его даже персонифицировали в пантеоне малых богов: «по улице ходили Зевота и Дремота». Теперь эти слова забыты, зато в жаргоне городских низов есть слово «задрёма». Так наш препод, слыхал звон, да не знает, где он, объявил, что задрёмой называют бомжа, в котором столько сотельников, что он уже не может нормально действовать и сидит как пришибленный в полусне. А на самом деле всё наоборот! Задрёма это состояние, когда большинство сотельников засыпает, и оставшиеся могут осмысленно действовать. Бомж может и не помнить, что делал, пока был задрёмой, но уж на месте не сидел, это точно.

— Ты-то откуда это знаешь?

— Я же там живу и задрём видела больше, чем ты миллиардерских сынков.

— Но это опасно!

— Ничуть. Если задрёма агрессивен, надо завизжать погромче, остальные сотельники проснутся и дурака утихомирят.

— А, по-моему, ты мне голову морочишь. Прочитала где-то про задрёму и рассказываешь, будто это с тобой было.

— Может и так, — согласилась Сонечка. — Я ботаник с историческим уклоном, мне положено всякие разности знать. Вот, например, парк, где мы гуляем, это не просто парк, а ботанический сад. Здесь собраны редкие растения, большинство в дикой природе уже не встречается, только здесь. Между прочим, сберегли их ботаники, настоящие, а не жаргонные.

— Ещё какую-нибудь разность расскажи.

Почему-то в этих словах Сонечке почудилась насмешка, и Соня рассказала то, о чём потом жалела.

— Вот тебе ещё слово, которое изменило значение: «Стерх». Была такая птица, а быть может, и сейчас есть. Она замечательна тем, что каждый год самка стерха высиживает два яйца. А птенчики, когда вылупляются, начинают пихаться, пока один не выкинет брата из гнезда. Так что, каждая из этих прекрасных птиц — братоубийца, конечно, если не вмешаются люди, но уже не ботаники, а орнитологи. Но так было раньше. Сейчас стерхами называют младенцев, которые, едва родившись, давят своих сотельников. Причём, это почти незаметно. Ну, беспокойный ребёночек, газики мучают, а на самом деле внутри война.

— Но ведь это не обязательно, — на Рината было жалко смотреть. — Ведь один из братьев может и сам погибнуть из-за каких-то других причин.

— Так обычно и бывает, — соврала Сонечка, — хотя в диагнозе, как правило, пишут: «стерх». Такой диагноз освобождает человека от налога на роскошь. К нему невозможно сотельника подселить. На самом деле стерхов единицы, а по документам… думаю, все твои приятели числятся стерхами.

— Понятно, — с облегчением выдохнул Ринат.

Они подошли к выходу из парка.

— Вот здесь я живу, — произнёс Ринат, указав на один из общежитских корпусов. — В гости зайдёшь?

— Если чаем напоишь, то почему нет?

— Чай у меня есть, — подтвердил Ринат.

Все в городе знали, что студенты университета живут в общежитиях. Никто, разумеется, не воображал, будто на закрытой территории располагается клоака, наподобие Семейного Дома. Представлялось нечто приличное, вроде Молодёжного-2, где жили Сонечкины родители до того, как получили муниципальную квартиру. Чистые спальни на сто тел, непременные ширмы и тумбочки у кровати, санузел и общая кухня на каждом этаже… Но оказалось, что даже жилище в многоквартирном доме, которым так гордились Юленька с Юляшкой, смотрелось сущей трущобой рядом со скромным общежитием, где ютились дети миллиардеров. По меркам рядового горожанина Ринат один занимал двухкомнатную квартиру. И даже — трёхкомнатную, ведь была ещё ванная комната, где дозволялось нелимитированное потребление воды.

Беспорядок в квартире царил ужасающий, что и неудивительно. Сонечка недоумённо оглядывалась. Она впервые видела такое дорогое и такое запущенное жилище. Да будь у неё дома подобный бардак, для людей просто места не осталось бы. Теснота и бедность приучают к аккуратности.

Потом Соня никак не могла вспомнить, что хотела сказать в эту минуту, потому что Ринат совершенно неожиданно притянул её к себе и поцеловал в губы.

Уж Сонечка в своей жизни навидалась и наслушалась всякого. И когда ещё в школе, ничуть не элитной, одноклассники, полагавшие себя опытными и умудрёнными жизнью, лезли с поцелуями, а то и более решительные шаги предпринимали, то получали от Сонечки такой отлуп, что потом и вспоминать стыдились о таковой любовной неудаче. Никаких особых свойств Сонечка обнаруживать не приходилось, хватало презрительного взгляда и уничижающего смеха. Но сейчас всё оказалось иначе.

— Погоди, Ринат, не надо…

Какое, там, «не надо»…

Медовый месяц Сонечка с Ринатом провели в университетских аудиториях. Настояла на том Сонечка, а Ринат не возражал. Встречались после занятий и очень редко ходили куда-нибудь. По выходным Сонечка непременно отправлялась к родителям, и Ринат скучал в компании развесёлых однокурсников. Мамам Сонечка ничего не сказала об изменениях в своей жизни. Вовремя вспомнила, что хотя и учится на втором курсе, но на самом деле ей лишь недавно стукнуло шестнадцать, и мамы наверняка будут переживать по поводу слишком раннего замужества.

Зато все ночи принадлежали им. В своём убежище в Семейном Сонечка появлялась набегами, исключительно днём, а вечером уже была у Рината в его шикарной общежитской квартире, которую постепенно привела в божеский вид, создав подобие уюта.

Сам Ринат был удивительно разным, то резким и напористым, то застенчивым и чуть ли не робким. Ни одна ночь не была похожа на другую.

Они лежали в постели, чересчур широкой даже для семейной пары, Сонечка проводила пальцами по груди Рината и тихо говорила:

— Какой ты молодец, что тогда настоял на своём. Жила бы сейчас и не знала, что бывает такое счастье.

— Хорошо… — блекло произнёс Ринат.

— Что-то не так? — всполошилась Сонечка.

— Всё так, только мы уже третий месяц вместе живём, а ты всё засекречена, словно фонд передовых технологий. Я даже не знаю, где ты живёшь. Не в ночлежке же, в самом деле, которая у тебя в документах указана.

— И это всё? Так давай завтра после занятий пойдём ко мне. Только учти, кровать у меня узкая, там и одной тесно, а вдвоём просто не поместимся. И ещё… оденься поскромнее, всё-таки, район бедный, не стоит дразнить гусей.

На следующий день, выйдя с последней лекции, Сонечка увидела Рината. Он был наряжен словно для пикника на природе и явно волновался. Сонечка улыбнулась и взяла его под руку.

— Идём.

— Такси разве не будем вызывать?

— Зачем? Тут недалеко, полчаса хорошего хода, а если прогулочным шагом, то минут сорок — сорок пять.

Университетский комплекс когда-то располагался за городом, но уже полтораста лет, как город дотянулся до приюта учёности, а затем и поглотил его. Когда-то здесь был элитный район, но всё в мире ветшает и превращается в трущобы. Всего сильней это касалось «Семейного Дома» здание которого некогда было украшением района. Его обшарпанная громада по-прежнему бросалась в глаза, поражая уже не красотой, а уродством.

Обширный вестибюль был разгорожен на несколько жилых помещений, только при входе оставалось место для стеклянной будки вахтёра. Юленька с Юляшкой давно не работала здесь, в будке восседал пожилой, строгого вида дядечка и увлечённо играл в го сам с собой. На входивших в здание он не обращал ни малейшего внимания.

На Рината было жалко смотреть, он не ожидал ничего подобного и теперь озирался с растерянным видом.

— Привет, Сонечка! — крикнули из дальнего угла огромной, на сотню мест палаты.

— ЗдорОво!

— Сонечка, привет! Ты инспектора привела? Скажи, чтобы содержание нам увеличили, а то ведь сдохнем все.

— Это не инспектор. А инспектору всё передам.

— Ты действительно здесь живёшь? — шёпотом спросил Ринат. — Среди этих? Посмотри, они не люди, они хуже животных.

— Это люди. Я выросла среди них, и они любят меня. Каждый из них мечтает, что сумеет вырваться из уготованного ему круга. А я — живое воплощение этой мечты. Я сумела вырваться из нищеты, и поэтому у них есть надежда.

Саша-дурачок вперевалку подбежал к идущей паре.

— Пливет! Севодня поиглаешь со мной?

— Извини, Саша, сегодня я не могу. В следующий раз.

Заставленный койками коридор, обширная спальня у хозяйственного блока и гладкая дверь без ручки, почти незаметная на фоне стены.

— А вот здесь я живу. Милости прошу.

Сонечка коснулась замка, дверь мягко приоткрылась, под потолком засветились диодные лампочки.

Ринат замер на пороге.

— Карцер, — сказал он. — Вот, что это такое. Тут даже окна нет.

— Не надо так говорить, — возразила Сонечка. — У меня одной во всём общежитии отдельная комната. Заходи и садись.

Четырёхметровая комнатка давно уже не напоминала берлогу бабы-Леры, разве что узкая пластиковая койка оставалась на прежнем месте. Она была аккуратно застелена, и плюшевый мишка сидел на подушке. Письменный столик втиснут вплотную к койке, так что работать за ним можно только сидя на постели. Под койкой угадывалась укладка с каким-то имуществом, над койкой почти у самого потолка прилеплена вешалка, и там на плечиках выгуливались нарядные платья, с подола одного из них до сих пор не были спороты пресловутые бриллианты. На столе — единственный признак беспорядка: пара раскрытых тетрадей, планшетка и непременный комп. А над столом красовалась вещь редкая и неожиданная. Там к стене лепилась небольшая полка, а на ней с десяток бумажных книг. Вперемешку старинные издания и новые книги, которые за баснословные деньги мизерными тиражами печатают для немногих любителей.

Ринат осторожно снял с полки здоровенный том с золотым тиснением, вслух прочёл название: Силантий Возный «Введение в курс общей психологии».

— Ты, что, это читаешь?

— Конечно. Откуда я про стерхов знаю… их как раз Возный изучал. И, вообще, в наше время и в нашем обществе без психологии — никуда.

Ринат раскрыл том. Титульный лист украшала надпись, сделанная выцветшим маркером: «Моему деятельному альтер эго от ленивого теоретика». И подпись: «С.Возный».

— Такие предметы, — тоном знатока пояснил Ринат, — можно купить только на аукционе книжных раритетов. Причём, сделать это анонимно не удастся, там каждая покупка отслеживается налоговыми органами. Уж такие вещи нам читали.

— Я её не покупала. Это подарок от сотельника Силантия Возного. Он живёт здесь, в Семейном. Так что, не надо отзываться об этих людях свысока.

— Поразительно, — произнёс Ринат сдавленным голосом.

— Вот оно как, — Сонечка покачала головой и присела на край заправленной койки. — Теперь видишь, что я тебя не обманывала? Я не заморская принцесса, нет у меня ни знатной родни, ни богатого наследства. Я девчонка из трущоб, которой удалось вырваться. Ты огорчён?

— Нет, почему же… Это даже забавно.

— Ну ты и слово подобрал, это ж как тебя на твоём факультете для богатеньких покалечили. А нам уже не о забавах думать надо, — Сонечка притянула к себе Рината, прижалась лбом. — Ведь у нас с тобой малыш скоро будет.

Какой угодно ожидала Сонечка реакции, но не той, что последовала.

Мама Юляшка, ударяясь в воспоминания, рассказывала порой, как Антон разиня рот спросил: «У кого, у нас?» Но там можно было понять: две мамы, двое пап. Именно это воспоминание заставило Сонечку произнести не какое-нибудь другое слово: «сын» или «ребёнок», а именно «малыш». А Ринат, словно пародируя давний разговор, спросил с невозможной интонацией: «У кого, у нас?», — а потом вдруг захохотал, громко, с привизгом, освобождаясь от долго сдерживаемого чувства:

— Ой, не могу!.. У нас будет малыш! Вот умора!.. Вовик, ты гений! Никогда так не смеялся… У нас будет малыш, у всех семерых… А как эта фря трущобная стонала: «Единственный мой!» — я уже тогда еле от хохота сдержался! Малыш-то, малыш! Представляю, какой монстрик родится от семи мужиков сразу! Вы гляньте, девочка-то какова! Как смотрит… Белоснежка и семь громов!

Сонечка медленно поднялась. Серые глаза наливались грозовым мраком.

— Погоди, я всё объясню… — прорезался голос Рината.

— Не надо. Я уже поняла.

Чтобы войти в чужой мозг хозяйке душ не нужно даже касаться лба, но Соня впилась скрюченными пальцами в лицо Рината, и тело безвольно осело на койку.

— Говорите, Белоснежка и семь гномов? За гномов вы, пожалуй, сойдёте, а вот я в Белоснежки не гожусь. Так что придумаем другую сказочку: «Волк и семеро козлов». Как волки с козлами поступают, вы, наверное, догадываетесь. Кто я, вы уже поняли, те, кто лекции не мотал. Повелительница душ, это от слова «душить». Сейчас увидите, как это будет. Мне не впервой, справлюсь. Только когда я бомжих давила, я каждой дала высказаться или, хотя бы, провизжать напоследок. А вы умрёте молча, последнее слово для вас непозволительная роскошь. Даже не верится: всю жизнь купаться в роскоши, а под конец — такое. Прониклись, козлята? Тогда, приступим. Ты, смешливый, без тебя остальные ещё долго могли бы дурить голову влюблённой девчонке, ведь я и подумать не могла, чтобы копаться в мыслях любимого. Ты и будешь первый. Первому легче, у него ещё надежда жива. Опять же, маеты меньше, казни ждать не долго. Иди ко мне, чего стесняешься? В постель лезть не стеснялся. Вот так, был дрянной человечешко, осталась просто дрянь.

Сонечка судорожно сглотнула, подавляя рвотный позыв. Сейчас блевоты не будет, всё должно быть чисто и элегантно, как полагается в высшем обществе. Потом физиология возьмёт своё, но это будет потом.

— Вовик, твоя очередь. Ведь это же ты придумал небывалое развлечение. Креативщик… такая карьера коту под хвост! Был Вовик — и нету. Кто следующий? Пусть будет нетерпеливый. Ты сорвал поцелуй прежде, чем за нами захлопнулась дверь. Поторопись и сейчас. Четвёртым пойдёт Захар. Настоящий мужчина, уложить в койку глупую девчонку для него раз плюнуть. Видали, даже сопротивляться пытается! А я, когда ты меня брал, не сопротивлялась. И плевать мне, чей ты отпрыск, сколько миллиардов наследства тебя ждёт. Не дождётся, под каблуком самый мускулистый червяк бывает раздавлен. Вот так. Кто там ещё остался? Этот из нуворишей, детство провёл с сотельником, а потом на день рождения ему преподнесли ворованное тело. Не страшно жить, зная, что прежний хозяин убит? А самому умирать, тоже не страшно? Вот и умирай. Последнего даже смотреть не буду; придавить и дело с концом.

Сонечка обвела смутным взором комнатку, где всё казалось на удивление мирным, и снова погрузилась в чужой разум.

— Что ж, Ринат, теперь мы остались вдвоём. Первый раз наедине с первой брачной ночи. Приятели твои знали, что на тебя нельзя положиться, и кто-нибудь непременно контролировал наши встречи. Хочешь сказать, что ты меня любил? Если это называется любовью, то, наверное, любил. Но когда Вовик предложил повеселиться за мой счёт, ты согласился. Покобенился для порядка несколько минут и согласился. Ах, ты не думал, что приятели так решительно распорядятся моей судьбой! А о чём ты вообще думал? Конечно, первые несколько дней было неловко, а потом ты привык делить меня с другими. Вот и вся любовь. Но ты не расстраивайся, я ведь тоже не сразу влюбилась. Поначалу странно было, что всё так складывается, и жаль тебя. Ведь твоего папаню, о котором ты столько рассказывал, тоже я прибила. Было за что… всё, что вам на лекции про Институт Красоты сообщили — правда. Папа твой был не доктор, а убийца, можешь не вздрагивать. И стерхом он был законченным, уж это я знаю. Он очень жалел, что его дети живут мирно, стерха среди них нет. Вот ведь досада какая — папочка ждёт смертоубийства, а ты с сотельником лежите в кроватке и носом молочные пузыри пускаете. Пришлось папане самому вашу судьбу решать. Лично он вас не убивал, есть железное правило: доктор своих близких не лечит, а палач — не казнит. Он отнёс вас в Центр Психического здоровья, там у него знакомый был, Лев Валерьевич. Тоже живодёр изрядный, но деньги для него было не главное, он ради науки старался, прах её разнеси. До года в психику ребёнка вторгаться нельзя, но ведь научный интерес свербит. Вот Лев Валерьевич одного из вас и выскоблил. Когда я его давила, я ничего об этом не знала. Девчонка-восьмилетка, что я могла понимать? Да и душила я его чужими руками, чтобы памятью его не грязниться. И всё же фактики его биографии выныривают, никуда от них не деться. А знаешь, что меня в этом радует? Что все эти скоты друг на дружку завязаны, и в целом их очень мало. Большинство, всё-таки, нормальные люди. Зачем я это рассказываю? Оно меня мучает, мне выговориться надо. Если хочешь, оборви меня. Можешь говорить, я разрешаю.

Ринат молчал.

— Какая пошлость, исповедоваться человеку, которого сейчас убьёшь. Хотя ненависти у меня к тебе нет. Обида есть, но за обиду не убивают. Я тебя убью, потому что ты и без того не живой. Наверное, Лев Валерьевич, когда твоего сотельника уничтожал, и тебя задел ненароком. И, вообще, с какой стороны ни погляди, ты уже мёртв. Приятелей твоих хватятся завтра, тела найдут сразу, ведь вам не впервой проказничать в одном теле. И, конечно, возьмутся за тебя, единственного изо всей компании, кто выжил. И как думаешь, сумеешь ты запираться хотя бы две минуты? Выпотрошат тебя за милую душу. Работать будут специалисты, речь-то идёт о наследниках огромных состояний. Шансов остаться в живых у тебя не будет ни малейших. Ты уже труп, не я, а ты — никто и звать тебя никак. Прощай, любимый.

Ринат молчал, лишь пискнул в тот миг, когда сила, с которой неосторожно взялись играть его хозяева, раздавила его вслед за остальными.

Человеку, изучающему старинную литературу, многое видится странным. Скажем, детективы минувших эпох… Сидит преступник и гадает, куда девать тело жертвы. Нам бы их проблемы.

Сонечка вышла из комнатушки в общий зал. Дед Савва сидел на краешке койки и, как всегда, что-то мастерил. Последнее время он сильно сдал, хотя кроме Сонечки этого не замечал никто.

— Деда Савва, мне нужна помощь, — тихо сказала Сонечка.

Старик поднялся и, подчиняясь молчаливому кивку, проковылял в Сонечкину каморку. Склонился над телом Рината, пощупал на сонной артерии слабый пульс, приподняв веко, заглянул в невидящий глаз.

— Сюда он сам пришёл?

— Сам. Деда Савва, ты же понимаешь, что так просто я бы не стала стирать, что там было.

— Это я понимаю, — голова старика то и дело кивала; то ли он соглашался с тем, что ему сказано, то ли не мог сдержать старческий тремор.

— Это тебе новое тело. Твоё уже дряхлое, да и не твоё оно, а Семейного Дома. Пора менять.

— Это я тоже понимаю. А вот что мне неясно, так это твоя судьба. От бабы-Леры, от Лёвки с его живодёрками ты просто отбивалась. Твоей вины там ни малейшей, хотя аукаться эти случаи будут тебе всю жизнь. Потом что-то ещё было, не знаю толком. Там ты тоже была загнана в угол, хотя, что к чему, должна была соображать.

Сонечка молча кивнула.

Старик примостился на краешке койки, ещё раз проверил пульс у бесчувственного тела.

— Я опасался, что ты вздумаешь устанавливать социальную справедливость. Такие вещи не приводят ни к чему, кроме лишних смертей. Пока существует спрос на обезличенное человеческое тело, эта торговля будет процветать, сколько ни убивай подпольных дельцов.

— Лабораторию в университете я уничтожили именно так, — призналась Сонечка. — Тогда меня никто не воровал, я сама их нашла, выяснила, чем они занимаются, и всех перебила.

— Главное, что ты не сделала убийство своей профессией, вот чего я боялся больше всего. Но есть на твоём пути ещё одно великое искушение: использовать свой дар для решения собственных проблем. Одно дело, когда ты устраиваешься в университет в обход юридических рогаток, совсем иное, если в результате образуются молодые и красивые трупы.

— Больше не повторится, — хмуро сказала Сонечка. — Наелась по гроб жизни.

— Эк ты по-детски — я больше не буду. Ладно, сделанного не воротишь. Тело я возьму, хоть оно и криминальное. Сильно его искать будут?

— Сильно. Там пятеро золотых наследников было с факультета менеджмента.

Дед Савва фыркнул, пытаясь, наверное, присвистнуть.

— Крутенько ты налетела. Слыхал я о таких развлечениях, когда богатеи в одно тело вселяются и вместе приключений ищут, но лично не сталкивался.

— Эти приключений нашли. Искать начнут завтра или послезавтра, и за это время надо успеть пластическую операцию сделать. Адрес я дам и позабочусь, чтобы в клинике никаких записей и снимков не осталось.

— Что пластика… искать будут по коду ДНК.

— Это тоже не страшно. Код ДНК — в банке данных, а любые банки где-то выходят на человека. Значит, информацию можно сжечь или подправить.

— Я вижу, у тебя всё продумано. Долго готовилась?

— Экспромт. И богатый опыт тех, кто прежде через мои руки прошёл.

— Ладно, не думай об этом. Но тут есть ещё одна загвоздка. Тело я возьму, но не для себя.

— Деда Савва, не надо никого третьего вмешивать!

— Он и так в курсе. Силушка, молчальник, откликнись!

— Тут я, — произнёс дед с чуть иной интонацией.

— Деда Савва, у тебя, что же, сотельник есть?

— Есть, Сонюшка, как не быть. Помнишь, я говорил, что тоже у Лёвки в подопытных хожу? Так вот, лет двадцать назад, мне уже было за девяносто, а телу этому порядком за восемьдесят, пришёл ко мне Лёвка и предложил записать в мой мозг личность только что родившегося младенца. Эксперимент мерзкий, жестокий и, главное, как есть бессмысленный. Не выживет младенец в таких условиях. Я всё по-хорошему объяснил, а Лёвка говорит: «Или соглашайся, или я этот материал сотру». Для него — материал, а ведь там живой человек. Пришлось соглашаться. Где только мерзавец младенца достал? Там же личности ещё нет, всё в потенции…

— Мало ли, где можно достать. Например, пришёл к нему папа-стерх, женатый на нормальных женщинах, и попросил одного из сотельников новорождённого сына удалить.

— Знаешь?

— Только что придумала.

— Понятно… Так вот, пришлось мне на старости лет нянькой заделаться. Ребёнок ручками-ножками пытается сучить, а у меня они не детские, слушаются плохо. Помогал ему, как мог, ценный опыт накопил, об этом отдельную статью писать можно. Он в рот, что ни попадя тащит, а попробуй вмешаться — задавишь младенца. Он ходить учится, потом бегать-прыгать, а люди говорят: «Старик в детство впал». С ним играть надо, а как? Нашёл ассистента — Сашеньку-дурачка. В барашки с ним не поиграешь, он удержу не знает, и себе, и мне голову разбить может. А в ладушки очень неплохо получалось.

— А я гадала, откуда в нём страсть к ладушкам.

— Я научил, откуда же ещё. Так и вырос мой названый брат, без детства, без юности. Я уж думал подобрать ему бомжовое тело, где не слишком много сожителей, а то ведь этому недолго дотлевать осталось.

— Так, может, вы оба в новое тело перейдёте?

— Я в старом останусь. Силушке жить надо, а мне даже не доживать, всё дожито. Нынешнему телу сто восемь лет, а я его постарше буду. Ты книгу с полки сними, там в предисловии сказано, когда мы с Силантием родились. Нынешнего моего сотельника тоже Силантием зовут, я и назвал, мне так привычнее. Силушка, скажи что-нибудь, а то Соня решит, что я тебя придумал.

— У вас уже всё сказано, — отозвался тот же старческий голос.

— Верно, — согласилась Сонечка. — Давайте за дело браться. Нехорошо, если тело долго без человека лежит.

— У меня есть кое-что из приборов, — предложил дед Савва, — или ты сама?

— Сама. Вы только слушайтесь и не пугайтесь.

Казалось бы, ничего не происходит. Сонечка приблизила лицо к деду Савве, едва не коснувшись его лбом, затем повернулась к телу Рината. То, что час назад было Ринатом, а теперь стало Силантием, открыло глаза.

— Сразу не вставай, — предупредил дед Савва. — Голова закружится.

Но Силантий уже поднялся на ноги одним рывком.

— Какое лёгкое тело. Кажется, сейчас подпрыгну — и в потолок головой!

— Не достанешь, — возразила Сонечка. — Здание старое, потолки высокие, к тому же, первый этаж. Тут больше четырёх метров. А ты как, деда? — повернулась она к старику.

— Пустовато малость, — улыбнулся Савва, — но жить можно.

— Вот и славно, — Сонечка говорила нарочито бодро, стараясь заглушить нарастающее чувство тошноты. — Я у Силантия в памяти кое-какую информацию оставила: где пластику сделать, чтобы приватно, и деньги, чтобы всё это оплатить.

— Деньги у меня есть.

— Он мастер отличный, — с гордостью сказал дед Савва. — Последние два года, считай, только он и работал. Анонимно. А теперь может и раскрыться, если захочет.

— Замечательно. Документы я сделаю и пришлю на твой анонимный адрес. Фамилию тебе какую проставить?

— Савин, — быстро сказал Силантий. — В честь дедушки.

— Значит, Силантий Савин. Имя популярное, фамилия тоже в глаза не бросается. Иди. Операцию надо сделать сегодня же, чтобы перед камерами слежения не светиться. А сегодня на всех камерах города случится сбой. Вот они, недостатки централизации.

Молодой человек встал и быстро вышел.

Сонечка присела на его место, рядом с дедом Саввой, закрыла лицо ладонями.

— Видел, какая я?

— Видел.

— Страшная?

— Изувеченная. Мёртвого в тебе много, а живого человека — чуть. Тебя я не испугался, мне за тебя страшно.

— Ничего, выкарабкаюсь. А если что, ты, ведь, мне поможешь?

— Боюсь, я уже никому не смогу помочь. Донёс я свой крест. Впору говорить: «Ныне отпущаеши». Знаешь, что значат эти слова?

— Нет.

— Желаю подольше этого не знать. А сейчас, прости, устал я. Пойду, полежу.

Дед Савва вышел, аккуратно прикрыв дверь. Сонечка осталась одна.

Вот и всё. Осталась щепоть дел: выправить документы Силантию, озаботиться камерами слежения. Тривиальные задачи, которые решаются на автомате. И ещё есть одно дело, последнее испытание чуть живой души. Как проблеял кто-то из сегодняшних козлов: «Представляю, какой монстр родится от семи мужиков и бабы, которой нет», — так, кажется? Бывает, мать, доведённая до отчаяния собственным отпрыском, восклицает: «Знала бы, что такое вырастет, в колыбели бы придушила!» А тут и знать нечего. Сейчас внутри никто и звать его никак, а вырастет — чудовище. Душить его надо сию минуту, не дожидаясь колыбели.

Как тошнит, сил нет… Гной, оставшийся от семерых, рвётся наружу, а к этому добавляется токсикоз. Грядущий монстр вкладывает свою долю.

Всего одно движение, короткий спазм… так легко раздавить недоношенный эмбрион. Потом она позволит себе расслабиться, выблюет горькую слизь прошлого и… дальше неведомое.

Недаром деду Савве было страшно за неё. Ей тоже страшно, но последний шаг должен быть сделан.

Ну, где ты там?

Время шло. Сонечка сидела, обхватив руками ещё не начавший разбухать живот, готовая сжать его смертельной конвульсией и не могла этого сделать. Сидела, слушая, как из глубины ей навстречу поднимается волна полная тепла, доверия и той силы, которую пока рано называть любовью.