Нина Горланова в Журнальном зале - 2013

Monday, December 9th, 2013

Нина Горланова в Журнальном зале - 2013

http://magazines.russ.ru/authors/g/gorlanova/

Нина Викторовна Горланова23.11.1947

Род. в дер. В.Юг Пермской обл. в крестьянской семье. Окончила филол. ф-т Пермского ун-та (1970). Работала лаборантом в Пермском фармацевтическом ин-те (1970-71) и Пермском политехническом ин-те (1971-72), младшим научным сотрудником в Пермском ун-те (1972-77), библиотекарем в школе рабочей молодежи (1977-89). Методист в Доме пионеров и школьников.

Печатается как прозаик с 1980: журнал "Урал". Автор кн. прозы: Радуга каждый день. Рассказы. Пермь, 1987; Родные люди. М., "Молодая гвардия", 1990; Вся Пермь. Пермь, фонд "Юрятин", 1997 (предисл. М.Абашевой); Любовь в резиновых перчатках. СПб, "Лимбус Пресс", 1999; Дом со всеми неудобствами. М., "Вагриус", 2000.. Печатает прозу и стихи в ж-лах:: Любовь в резиновых перчатках. Рассказ. - "Октябрь", 1993, №3; Великий пост. Трехстишья. - "Знамя", 1994, № 3; Учитель иврита. Повесть (в соавторстве с В.Букуром). - "Звезда". 1994, № 5; Его горький крепкий мед. Роман. - "Урал", 1994, № 6; Стихи. - "Волга", 1995, № 2/3; Роман воспитания. - "НМ", 1995, №№ 8-9 (в соавторстве с В.Букуром); Тургенев - сын Ахматовой. Повесть - "Октябрь", 1998, № 5 (в соавторстве с В.Букуром). Печаталась также как прозаик в ж-лах "Даугава" (1990, № 3). Произведения Г. переводились на английский, испанский, немецкий, польский, французский языки.

Член СРП (1992).

Первая премия Междун. конкурса женского прозы (1992), спец. премия американских ун-тов (1992), премии журналов "Урал" (1981), "Октябрь" (1992), "НМ" (1995), Пермской обл. (1996).

Замужем за писателем В. Букуром. Живет в Перми.

Источник: Словарь "Новая Россия: мир литературы" («Знамя»)

http://magazines.russ.ru/ural/2013/8/12g-pr.html

Опубликовано в журнале:

«Урал» 2013, №8

Нина ГОРЛАНОВА

Место таинственной силы

В день рождения «нашего всего» пригласили нас всех — писателей из регионов — посмотреть места таинственной силы в Перми, а потом об этом рассказать, спеть или сплясать.

— Да пусть вы даже хокку сочините! — щедро предположил наш рулевой.

И все отправились. Потому что верили Пушкину: мы рождены для наслаждений, для звуков сладких и молитв.

В этот день потомок варяга Кобылы был непредставимым образом во всех точках России.

— Куда же нас повезут? — спрашивала я мужа. — За город, если советовали брать резиновые сапоги.

— За город, и с пяти часов до десяти… Наверно, нас повезут на тайное собрание по переименованию Перми в Юрятин. Во Всеволодо-Вильву — по пастернаковским местам… Во Франции давно переименовали Ильер в Ильер-Комбре — в честь романа Пруста…

— Какой там Юрятин! На одном форуме требуют вернуть Перми историческое именование — Молотов-Риббентроп… А еще Всеволодо-Вильва — это и чеховские места! Мне говорили: Нинон, если ты выйдешь не за этого молдавского гастарбайтера, а за меня, я тебе подарю подлинное письмо Антона Палыча.

— Не шути так колониально! Был я не гастарбайтер, а простой советский чел.

— А вдруг повезут в Чердынь? О Мандельштаме-то мы уже написали.

Ни секунды не сомневаясь, я вспорхнула, полетела (поглядите на меня: разве я не могу порхать?):

— Пора, пора продвигать мою идею памятника Осипу Эмильевичу. Он будет сидеть, подперев щеку. В стиле «пермских богов». В полосатом больничном халате…

— А если по местам ссылки Шаламова?.. У нас ведь много сидело.

— Да, Пермь такая гостеприимная.

Хокку:

О, укажите мне

Таинственные места Перми!

Буду их обходить.

Подъехал наш автобус. Муж мне говорит:

— Напиши картину: все мы в окнах микроавтобуса, а над ним — маленькие ангелочки. Как колибри.

Одна из участниц экскурсии подошла к нему:

— Как вы устроились?

— Хорошо устроился. Уже сорок лет здесь живу. Я ведь из туземцев.

— Слава, молчи!

Муж в ответ пригорюнился:

— А вдруг нас в рабство повезут? — Недаром внуки в него: они говорят, что если будут молчать, то у них в животе заболит.

— В сексуальное рабство, надеюсь? — оживилась смуглая красавица. — Вот повезло!

— Кто выживет, тот получит приз.

— А если на органы нас везете сдавать, — вскинулся муж, — то чур я весь больной!

Въехали на камский мост.

— Кама — от камлания. По берегам реки жили колдуны и шаманы (конечно, муж).

Саша К. возразил:

— Нет, Кама — это бог любви у древних индусов. Вспомните Камасутру. Это река любви!

— Кама с утра — не Камасутра, — возразил Слава Курицын.

— Почему? А вдруг кто-то в прибрежных зарослях постигает сладостную древнеиндийскую науку?

— С утра по холодку трудно постигать…

Мой Слава закончил этот экскурс бореальным братством, которое включает-таки в себя индоевропейские языки.

Хокку:

— Далеко, далеко от Камушки

Энта самая Камасутра, —

Вкурившись, сказал шаман.

Нам пообещали показать девять загогулин Перми. За мостом ехали, ехали и подъехали к железнодорожному узлу. Выделялся ярко-синий киоск, почему-то веселя душу.

— В этом киоске кое-что нужное продается, имейте в виду, — намекнули всем региональным писателям.

— Когда мы пройдем трудный путь от писателей до маргиналов, будем сюда наведываться, — сказал муж.

— Слава, молчи!

Но уже через полчаса, озябнув под дождем, я сама попросила его побежать к синему сиянию. Увы, там оказалось только пиво, и за «Беленькой» пришлось идти за угол.

Рекламная пауза. Кстати рекомендуем. Очень бореальный напиток. Иллич-Свитыч одобрил бы!

— Это началось двадцать лет назад, — сказал Володя Абашев. — Была конференция о пермской поэтосфере…

— Та самая конференция, где чуть не подрались насчет судеб России? — вспомнила я.

— А все конференции завершаются судьбой России. Драку заказывали? — И понеслось!

…Подъехали к памятнику «П» — из бревен, уходящих в небо. Муж не промолчал:

— К этой П не хватает через черточку Ц, и тогда бы этот памятник символизировал состояние Пера-маа — Дальней Земли.

— Слава, молчи!

На одном бревне было написано: «Если ты не голубой, нарисуй вагон другой», — и изображен целый состав. Дальше надпись: «Я БАБА», и еще ниже: «А Я ГОЛУБОЙ». Невдалеке от этой пикировки явный гетеросексуал нацарапал: «Я имел (слово заменено. — Н. Г. ) Наталию». Другим почерком: «Я поддерживаю».

Нас это очень вдохновило: постоянно идет самозарождение литературного процесса. Если вдруг вся литература исчезнет (вместе с критикой), то она возродится, как Феникс, из таких вот мест. Опять вместе с критикой.

Вы, конечно, знаете, что самое прекрасное в мире?! Да разговоры о литературе! Так вот, мы этого счастья хватили в жизни шестого июня 2013 года, пока наш автобус прорывался от одного места тайной силы к другому!

— А от некоторых строк Набокова у меня дыхание останавливается!

— А у меня завтра в Москве презентация книги о Набокове — двадцать лет писал!

— А почему Чехов после рассказа «Припадок» продолжал ходить в публичный дом?

— А что ему оставалось делать!

— Меня сейчас не интересуют бездны зла, меня волнует преображение людей. Как узнала, что директор нашего кукольного сделал за свой счет операцию кукольнику, который ходил с куклами по деревням…

— В Перми ходил кукольник? В двадцать первом веке?!

— В Перми вообще много чудес!

Впереди еще ждал соловьиный вечер у маленькой речки в Мотовилихе, но у нас на Липовой свои соловьи! Так что мы отправились домой, усталые и довольные, как гласит классика.

Хокку:

Щелкает хор соловьев.

Коршун кружит.

Заслушался.

И снится мне: написала большую картину — жар-птицу, совсем золотую. А в это же время еще одна жар-птица прилетела и села с той стороны окна на антенну — и поет, поет! Во сне я говорю мужу: «Впервые убеждаюсь, что искусство влияет на жизнь». Проснулась, Слава спрашивает:

— Слышала, как металлически прекрасно трубил ворон, пролетая? Наверное, еще не нашел пару.

— Скорее беги — заплати за коммуналку! Сегодня последний срок.

Слава понял, что он нашел свою пару, и молча стал надевать сапоги — ведь идет дождь. И вдруг подошвы запели и защелкали! Я зачарованно слушала этот щебет, а муж вдруг перешел на научный волапюк:

— Подошва представляет из себя замкнутую полость, воздух входит и заходит под давлением моего тела через микроскопическое отверстие, образуя чарующие звуки.

— Нет! Эти звуки — потому что мы посетили места тайной силы!

(Слава в сапогах прохаживается по паркету того зала, где проходят чтения рассказов о Перми, чуть ли не звеня шпорами. Сапоги поют. А если перестанут петь, то нужно сказать:

— Сила временно покинула это место — она где-то на подзарядке.)

http://magazines.russ.ru/volga/2013/9/2g-pr.html

Опубликовано в журнале:

«Волга» 2013, №9-10

Нина Горланова, Вячеслав Букур

Белый кофе

Рассказ

Нина Горланова родилась в деревне Юг Пермской области. Окончила филологический факультет Пермского университета (1970). Работала лаборантом в Пермском фармацевтическом и политехническом институтах, младшим научным сотрудником в Пермском университете, библиотекарем в школе рабочей молодежи. Методист в Доме пионеров и школьников. Автор многих книг прозы и публикаций в толстых литературных журналах («Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Урал», «Волга» и др.). Замужем за писателем В. Букуром. Живет в Перми.

Вячеслав Букур родился в 1952 году в городе Губаха Пермской области. Окончил Пермский университет (1979). Работал редактором в Пермском издательстве, сторожем. Сотрудник газеты «Губернские вести». В соавторстве с Н. Горлановой пишет прозу, публикуется в толстых литературных журналах. Член Союза российских писателей. Живет в Перми.

Меж лиловых миров декораций они встретились: Георгий и Марта, главреж и будущий завлит. Кружево репетиции рвалось поминутно.

– Сцена – мировая гора, актеры на ней – боги!

А «боги» слушали и тряслись с похмелья.

Георгий сплетал рукой какое-то напряжение, будто хотел вытянуть из них вредные окислы:

– От вас должна идти сила к смертным!

– А в зал идет сила – я чувствую, – сказала Марта.

Знаю я. Отчасти ты, может быть, стукач. А другой частью ты хочешь ко мне прислониться.

Он вывел Марту на веранду – захотелось воздуху, после больницы часто кружится голова; через буфет, мимо Анны Феофановны, развертывающей перед внимательной гардеробщицей свою пьесу:

– С утра была я на изгаляции…

На воздухе – носом в небо – соловьино зарокотал о непросто-алкоголиках:

– …Широков, который Макбет, широк – я бы сузил! Брал он отгулы на два дня, чтобы прочесть том Стругацких – в эти дни не ел… Зато леди!.. Так играет Аркадину! Задыхается от невозможности вернуться в молодость. Петров – который полный, даже с грудью – гениальный комик! Мой сын его в первый раз когда увидел – смеялся так, что порвал рот.

Пора брать быка за рога.

– Марта! Был я на могиле Пастернака. Небо сожгло сосну возле могилы! Молния ударила в подслушивающее устройство!

Она прошептала:

– Я из семьи сосланных.

Это ей велели сказать? Или, наоборот, надо радоваться? Или телефонная трубка наскрипела ей про мое письмо Солженицыну?

– Вас будет атаковать драматург с запоминающейся фимилией: Недопил! У него ремарки во всех пьесах: «медленно седеет», «медленно бледнеет». Говорите, что…

– Что мммедленно седею…Ничего не значит ни ее юмор, ни евразийство в лице, а вот крылышкует в каждом движении – не оторвать глаз…

А сегодня видел во сне, как сошел с ума – оказался босиком на снегу и без голоса… Однако, вернемся к этому сну после, через сорок лет, когда Георгий вспомнит его в подробностях.

А пока идет семьдесят советский год. Читатель, если ты еще существуешь, вот что мы тебе скажем: ты снова попал в Фиалохолмск.

Наш Георгий Быков уже написал письмо Солженицыну! В это время власть всею своею силою кащеевой напала на Александра Исаевича. И главреж написал ему: предлагаю место завлита. «Прежний ушел в Псково-Печерский монастырь, пока послушник Ярополк – редкостное событие по нашим временам, но в Фиалохолмске вообще случается… Картошка у нас своя, мед дешев. Если тушенка Вам надоест (11 ящиков), привезу свежатины: у премьерши двоюродный брат в деревне».

Письмо, конечно, перехватили. Реакция была поэтапной. Сначала Георгия вычеркнули из очереди на машину, затем – из очереди на расширение жилплощади и выкинули из планов Фиализдата его книгу о житье-бытье городского театра …

А через неделю на Георгия с той же силой кащеевой напали «хулиганы» – у входа в театр, очень какие-то крепкие и плечистые. Они избили его назидательно. После удара и звона в голове все прочитанные книжки пробежали перед глазами: самиздатский Авторханов, кодекс строителя коммунизма, опять-таки самиздатский «ГУЛАГ», ну, и так далее…

В больнице не мог ничего вспомнить… например, перед тем, как написать письмо … что-то было… было… но что? Наконец всплыло: к нему из Алма-Аты приехала жена друга-казаха, который сделал карьеру, и тут ему предложили быть осведомителем. Он сошел с ума. Говорил загадочными фразами.

– Например? – спросил Георгий.

– Холодец улыбнулся.

Всю неделю Георгию снилась розовая глина потрескавшихся губ гостьи-одноклассницы…

После больницы в театр повалили завлиты. Они выглядели еще более нормальными и советскими, чем все советские люди, и Георгий поэтому их узнавал. Это длилось полгода. Сейчас он принимает на испытательный срок Марту с ее прекрасным заиканием.

В тот вечер в Фиалохолмске драматург Недопил отмечал юбилей. После ресторана вся писательская братия почувствовала, что недопила, и завалилась в театр. Выделялась пятерка потомственных бражников: поэт-почвенник Сухих (он рифмовал: бывалыча – Макарыча), поэт-модернист (орхидея – сверхидея), фантаст с псевдонимом Уфошин, детский писатель в резиновых сапогах и кроссвордист Липов (Тройной набор зубов – вот эти зубы я бы взял на роль Сейтона, оруженосца Макбета).

В писательских очах таилась хитреца, которая образовалась от битвы с государством. И только Липов настораживал: смотрел прямо и говорил все, что думает.

Анна Феофановна вплыла с подносом, а на нем – трепетные бутерброды, на которых укроп еще помахивал перышками. Пожилая краля пропела:

– От нашего буфета – вашему.

У Марты такие полные губы, что перышки укропа прилипают.

– Гуманоиды хочут стаканоиды! – азартно левитировал фантаст.

Сначала шла водка, а потом вошел поэт-сатирик с коньяком «Белый аист». В советское время у него всегда был поднят воротник пиджака, а в постсоветскую эпоху он станет ВАЖНЫМ лицом, и сразу последуют перемены: идет – лицо, как асфальт…

А пока у него было жаждущее нормальное лицо. Мало ли в Фиалохолмске таких лиц!

Юбиляр – в его чертах запечатлено, что в юности перед ним маячил вопрос: выбрать бурную жизнь бандита или честного человека – говорил громко, как на площадях:

– Наше время настанет! И пьесы полетят по белу свету, как сейчас этот «Белый аист» полетит.

– До полного разбегания галактик! – царапал воздух фантаст Уфошин.

Все перекинулись на коньяк, как пожар.

И «Белый аист» полетел, слегка царапая пищевод и неся на молдавских крыльях застарелый спор: плазменная дуга между сценой и зрителем… нет, литература важнее, потому что читатель – он и актер, и режиссер!

– А театр первичнее, потому что у костра с каменными топорами пели…

Это уже набежали актеры с наклеенными злодейскими бровями и актрисы с изредка встречающимися элементами одежды (они были ведьмы на спектакле). Им махали:

– Сюда, сюда, пузыри земли!

Марта впитывала все до последнего атома.

– Играй старушку-рассыпушку! – напомнил Георгий актрисе с тайной. – А ты много бегаешь по сцене, бесцельно размахивая харизмой! (уже красотке с челюстью).

Почвенник «Бывалыча-Макарыча», влагой напоен, изронил слово заветное:

– Ваш формализм уже вот где! Денег-то в театральной кассе нет!

Затем он время от времени доставал из кармана какие-то железяки и произносил:

– Вот у меня в кармане оказалось два болта. Если болтов не делать, то как жить?!

Иногда он поднимал еще одну тему: «Надо робятам платить»…

Георгий его отстранял: «Не мешай». Галстуки у всех «робят» уже были на боку.

Актриса с тайной взяла гитару и запела «Отчего судьба…», Липов сразу:

– Это не вопрос!

– Помните, на девятой странице у Станиславского…

– Не помню!..

А «Орхидея-сверхидея» – волосатый корнеплод поэт-модернист – вжимает красотку с челюстью в стену и читает ей: «Ты помнишь форель из озера Рица?»

Она думает: ну, наконец-то нашелся один страстный! Но потом поймет свою ошибку.

Георгий вспомнил, что он не только участник пития, но и режиссер. И гаркнул:

– Хватит за галстуки таскать друг друга! Оставьте в покое художника сцены!

– Да, я гений пространства!

Гения звали по отчеству – Измайлович (прозвище: Изнанович) , столько стекол перебил, наконец раму к стеклу подтесал, но оно треснуло. Я хотел уволить, но Недопил вспомнил, что в его деревне в окнах много треснутых стекол, декорации будут в духе жизни. У гения сцены такие разговорчики: все книги пишутся на Лубянке, этот чай делали на Лубянке… и понять нельзя, что это – провокация или юмор.

– Хотел повеситься, когда начал лысеть, – открыл сокровенное Липов… – Георгий, сколько ты будешь ставить эту ерунду – Шекспира?!

Для тебя Шекспир – ерунда, потому что там нет кроссвордов, вот если б после каждого акта прилагался кроссвордик… «Утопшая безумная девушка – шесть букв… Косящий под дурака принц – тоже шесть букв…»

Последнее, что помнил Георгий: третья ведьма (Валюня) танцевала фламенко с веером… под щелканье заводного черепа (его подарил подарил глава местного союза писателей, который побывал в Венгрии, и ему подарили танцующий череп там). А фантаст фантазмировал о своих похождениях, называя их адюльтерчиками. Секс – всему голова, твердил Уфошин.

Нет! Еще вспомнил предпоследнее – кто-то сел на косметичку Марты и раздавил ее.

– Разбился ацетон для снятия ллллака – вся косметика расссстворилась.

Георгий очнулся в кабинете, и словно растворенная косметика жгла его изнутри… на полу валялся разбитый бюст Станиславского… А ведь врач при выписке предупреждали: алкоголь исключить!

Братия парила в облаке сигаретного дыма и искала понятно что. Видимо, от этого и пострадал классик театра. Уцелевшая половина лица его говорила: «Все еще не верю».

– И поднял он голову из залежей икры… (шутка советских времен).

– От этого «Белого аиста» сушняк бьет.

Георгий вспомнил про бутылку сухого за диваном.

– Ссяку не пью! – (Бывалыча).

О сухом вине слишком по-бахтински! А попробую-ка прийти в себя… так, не получилось…

Ничего более в режиссерском логове не нашлось. Дожить до открытия живительных вино-водочных отделов? Как?! Время открытия этих оазисов сияло где-то в прекрасном, но недостижимом будущем.

Сухих (Бывалыча) бубнил невнятно:

– Я от мачехи ушел, я волков видел – стаи!

– Ты, Мокрых, не туда рулишь! – и сатирик захохотал как очумелый.

Наши почвенники думают, что народность – это много выпить… Но… на себя посмотри!

Зато Уфошин залетал, когтя в разных направлениях:

– Едем в цирк!

– Да, в цирк! – вскинулись все, кроме Георгия. – В буфет! В буфет!

– Зачем?! Сейчас все закрыто.

– Открыто с пяти утра! Всегда есть белый кофе!

– Водка в кофейных чашках – так называется для маскировки.

Вызвали два такси. Георгия под белы руки закинули на заднее сиденье. Пока ехали, главный режиссер спрашивал, не разыгрывают ли его – чтобы в пять утра можноопохмелиться… у Гегеля об этом не написано…

И в самом деле – буфет в цирке работал! Белый кофе оказался в счастливом наличии. Они все как-то нехорошо воскресли, хотя захорошело. Опохмел – замена ожидания рая ощущением ложного бессмертия. Чего там ожидать: выпил – и на какое-то время бессмертен.

Плавно тронулся и начал набирать скорость разговор, хотя еще руки двигались какими-то юзами, поднося ко рту приобщение. Но ничего, что руки беспорядочно ходят: это биение самой жизни.

Липов повторял:

– Ну что, театральная нахалень, повеселели?!

Детский писатель с трудной фамилией и судьбой (Закоротных? Межгородных? что-то такое) снял резиновые сапоги и поднял руку, как на собрании:

– Представляете: когда Христос ворвался в этот темный мир со своей идеей добра и любви, какое это было необыкновенное событие! – (В наше время он известныйдетективщик Громокубов).

– А я на днях листал «Чукоккалу»… Суки, какую страну загубили! – «Орхидея-сверхидея» пустил ароматную слезу (Позднее станет скандально знаменитым фиалохолмскимпорнобароном. Его издательство так и будет называться, без всяких причуд: «Заветные сказки»).

– В Дремучинск поеду, маму давно не видел! – Это сатирик, он всегда называл родной Гремячинск – Дремучинском. (Напоминаем: станет важным политическим веществом.)

– Мы теленка у коровы зарезали, а она учуяла и погналась за мной. Ревет! Я на стог сена, а она вокруг бегает, – (Бывалыча. Останется самим собой).

– В картишки? – подплыл Уфошин.

– Дурак, песню испортил.

Георгий сел на своего конька: у Вяча Иванова прадед – казах и надо проверить: у князя Игоря мать – не половчанка ли? А половцы – это пра-казахи.

Все переглядывались: крепко у него в голове поселились тюркские тараканы! В то же время многие уже привыкли, что Георгий – это сложное сочетание ума, таланта ипридурковатости. Знает пять языков: якобы учитель у них в Казахстане сказал шестиклассникам, что некоторые так способны, так способны… что выучат по три языка, некоторые по пять, а парочка ребят одолеет семь.

– По слухам, у Пушкина няня Арина из кипчакских кровей. А ведь ба-альшое влияние оказала на Пушкина.

– А у тебя, Георгий, сколько казахской крови?

– Осьмушка.

– А как же ты говорил, что в четыре года играл мальчика на Урале в Кировском – в «Чио-Чио-сан»? Когда они были в эвакуации.

– Так родителей арестовали, я у тети жил… а потом маму выпустили после смерти усача – мы вернулись к ее родне в Казахстан.

Сам не знает Георгий, что его толкнуло позвонить в газету «Местный вариант»! И зачем он рассказал про цирковой буфет в пять утра, про белый кофе! И закончил железно:

– Константин Васильевич, пора прикрыть этот рассадник!

Константин Васильевич долго чесал репу, похожую на редиску. Во-первых, он парторг. Во-вторых, этот чудак на букву М, по слухам, послал письмо Солженицыну… или Сахарову? А тут, того и гляди, стукнет в «Народный контроль».

Назавтра вышла статья. Начало смелое: «Любимые вопросы: что делать, кто виноват, можно ли есть курицу руками»… В конце получился вывод: если не убрать один буфет в цирке, в городе возникнет алкоголизм

Подписано неким Пустосмеховым! Ясно: редактор газеты сам посещал буфет в цирке и не мог подписаться серьезно. Этакий элегантный кукиш.

Через день «Белый кофе» закрыли… а потом много раз, мучаясь по утрам, Георгий хвостато клял себя за это!

Уже на другой вечер в театр заявилась писательская братия. Недопил вручил ему заводной прыгающий череп:

– Мементо мори – и не болтай лишнего!

–Тыква ты перекошенная! – нелюбезно сказал сатирик. – Я не говорю, что ты дурак, но ты сам это знаешь. Был мужчина, а стал мужчинка… Фрр!

Странные междометия: фрр, а также нро и цым.

– Музу обменял на пузу! – начал детский писатель и говорил еще долго.

После всех этих обвинений Георгий попытался унять накал страстей:

–Можно без пафосятины? – он замахнулся, словно горящей головней против волков. – Накурили!

Сигаретный дым, настоянный по-платоновски (не Андрей Платонов, а философ Платон!), аж до самой идеи смрадности, едва просекался лучами света. И тут примчаласьВалюня, гоня перед собой волну морозных духов. За нею в кабинет стройно вошли артисты. Третья ведьма из «Макбета» посмотрела на главрежа – словно на полметра в землю вогнала. Потом артисты с писателями запереглядывались: кто же даст пощечину. И даже как-то друг друга поощряли взглядами: мол, пора нам возвратить достоинство! На этих взглядах все устали и иссякли…

Правда, ходили потом по городу слухи, что кто-то дал по морде кому-то. Оказалось, что это жена мужу, но не Георгию и не за то.

…Да, у Георгия была, разумеется, жена. Он звал ее дорогая, а еще Нежданно-Негаданно (Надежда Геннадиевна). Она украинка, и как пройдет – будто галушками одарит (кацапская актерская шутка), но носила русские шали, рассказывала про себя – почти как поэт-почвенник Бывалыча:

– Я на фольклорной практике в красных носках вышла черемухи поесть, а бык за мной погнался…

Неужели и жена посмотрит так, словно я чуж-чужанин?

В тот вечер он пришел домой со слипшимися пельменями, протянул ей:

– Вот, Нежданно – моя-Негаданно…

Жена сразу стала их тушить в сметане. А что еще можно сделать с ними? Заявила она нежданно-негаданно:

– Я тебя понимаю! Ты об артистах думал – все просчитал, они и без того много пьют, а теперь, когда узнали про буфет… теперь еще сильнее могла грянуть буря, то есть запои.

Георгий сначала отнекивался:

– Дорогая, это не я все просчитал, это подсознание.

Восьмилетний Леша уже спал, но услышал голоса и вышел на кухню.

– Знаете что – а мы в Солнечной системе живем! – сказал он.

Отец обнял сына:

– А сейчас спать.

Да, помнить про солнце, есть жизнь, впиться в нее и дальше ставить, ставить… Булгакова!

Жена достала домашнюю вишневую настойку.

…и ставить Чехова, его «Вишневый сад»…

– Так выпьем же за то, чтоб в нас всегда находили, что любить! – Георгий поднял бокал, но не чокнулся (жена верила в приметы: денег не будет, если с мужем чокаться… хотя они годами экспериментировали: и чокались, и не чокались, а денег не прибавлялось, но и не убавлялось).

В общем, он ухватился за слова жены и стоял на этом потом годами! Якобы думал об артистах. Но однажды устыдился и сам себе сказал: не думал ты о них – ничего не просчитывал. Бухгалтер Солнечной системы…

Кстати, на сторону жены встал Липов. И с ним Георгий сделался потом не разлей вода.

Надолго все это обрушилось. Но со временем презрение артистов полиняло, и из него выползло сочувствие:

– Тебя сломали… после письма Солженицыну!

– Да поймите вы: ради театра я… чтоб артисты меньше пили! Меня когда ставили главным – говорили: верят – я добьюсь трезвости…

– А людям что делать – как быть без белого кофе?

– Привыкнут!

– Как можно привыкнуть?

– Привыкли же к тому, что с семнадцатого года нельзя поехать в Париж! – повторил Георгий чьи-то слова.

– Если б привыкли, не пили бы все, – парировал сатирик.

Орхидея-сверхидея добавил:

– Как сейчас помню: на втором курсе в распивочной я встретил преподавателя по истории КПСС. Он приветствовал студента ленинским стилем: «Что, товарищ Черепанов, винца решили выпить? Очень правильное решение!»

И лишь буфетчица Анна Феофановна красиво колыхнулась:

– Я черного слова не слыхала от мужа, потому что не пил. «Ой, шут возьми!» говорил – вместо «черт». И вам, Георгий Валерьевич, ничего не скажу никогда…

И она еще раз колыхнулась, веря, что кто-нибудь обратит внимание на залежи страсти и заботы, которые до конца не успел разработать покойный муж. А уж если обратит внимание, то позабудет навсегда о смертельной жидкости. Милый Петенька позабыл, пока жил!

С детства у Георгия было ощущение, что он больше мира, что из него высовывается, не вмещается… сбоку еще что-то торчит… и даже после нападения «хулиганов»! А теперь стал мал, словно усох внутри себя…

Кажется, это всем видно.

Пришло в театр анонимное письмо: «Водка сейчас – наша национальная идея!»

Да, Георгий понимал, водка – в подтексте «живая вода», которая воскрешает.

– Артисты на сцене должны быть трезвыми, – продолжал твердить он.

– Сейчас я такое скажу, что ты сразу протрезвеешь! – в ответ закричал художник и нехорошо улыбнулся. – Художнички думали-думали и надумали: ты не буфет закрыл! Ты закрыл нам жизнь.

Пробрало до яиц.

– Это уж слишком! Ты точно Изнанович! Глаза подернулись пленкой агрессии, – пробовал бороться за себя Георгий. – Остановись.

Но не помогло. Измайлович-Изнанович продолжал:

– «Мастера» поставить мечтаешь? А кто у нас дьявол? Падший ангел… Сначала ты на подвиг пошел, написал Солжу, а потом донес на бар… закрыл нам опохмел…

«Не все ангелы пали», написала в своем ежедневнике Марта. Зачем? А тоже искала ответ: почему ее шеф так поступил. Некрасивый, но прекрасный – нос длинный, бородкабеспорядочно-клочковатая… а вместе получалось что-то возвышенное, зверски-интеллектуальное выражение лица было у него. И вдруг поблекло, стали зубы выделяться – они живут своей жизнью…

В этом платье она походит на расширяющуюся вселенную: струи дымчатого газа несутся во все стороны от талии и плеч.

Почти месяц Георгий носил руку на перевязи, чтобы ни с кем не здороваться. А то что выходило: он руку протягивал, а в ответ – презрение… Потом актеры как-то устали и сами стали прорастать рукопожатиями навстречу.

Я все чаще стал на сцене отделять монологи друг от друга вспышками темноты. А тон всезнающий оставил. «Так нельзя!» – не говорю. А уже обтекаемо: «Ты вытворяешь, а нужно играть».

Но еще год и даже больше ему все напоминало скандал. На двери соседнего подъезда кто-то мелом написал: «Здесь живет черный пионер».

Хорошо, что не «черный режиссер».

Когда Георгий стал думать, что эпизодишка уже позади, к нему из пединститута гриновед пришел… когда-то он играл у Георгия в народном театре.

В те годы за мейерхольдяйстство Георгия гоняли из клуба в клуб. Вызывали на заседания отдела культуры райкома, и красавица – идол комсомольский с говорящей фамилиейБурева – цыкала жемчужным зубом и медленно говорила:

– Это модернизм. ЦЫК. Этот Мейерхольд… ЦЫК.

Через год он выпустил спектакль по Островскому «Мудрец и простота» – победил во всесоюзном конкурсе, и ему предложили возглавить городской театр.

Слышал: не так давно гриновед защитил кандидатскую. С годами лицо его настоялось, как хорошее вино. Был с робкими глазами, переходящими в слабоумие, поэтому думал, что работает под Смоктуновского. Впрочем, небездарен. И ничего хорошего это лицо не предвещало. В каждом глазу по оптическому прицелу:

– Я сейчас член городской комиссии по культурному наследию…

– Интересно, когда человек говорит о себе, что он – член…

– Не перебивай. Ты историческое место закрыл!

– А помнишь: один раз ты посоветовал Валюне выпятить челюсть, изображая страсть? Так вот не надо ничего изображать!

– Это ты изображаешь… у кого кольцо серебряное с надписью «Искусство жить – это искусство»?

– А твоя жена! (Ну что я несу, при чем тут она?) Причесывается просто, но, как знаток античности, я-то понимал, что под Венеру Милосскую.

– Ты кончился, Георгий! Я пришел сказать тебе… Скорее ставь Вампилова или «Поутру они проснулись»… что-то по-мейерхольдовски… ты стал пошляком, пойми!

– Когда Маяковский подал Шостаковичу два пальца, тот в ответ подал один. Так вот: я протягиваю тебе ноль пальцев! И до свидания.

Театр выехал на гастроли по райцентрам, и это отчасти помогло Георгию развеяться. Про жену его артисты говорили: смотрите, чтоб она не купила шаль. Зашли в магазин, аНежданно-Негаданно сразу:

– Смотрите – какая шаль!

Купила шаль. Типичная украинка…

И тут машина, резко затормозив, мяргнула, как мартовская кошка. Чуть не сбила.

– Ездюки, – обругал кто-то водителя.

У Георгия слетел берет.

Вечером был день рождения Широкова. Именинник произнес тост:

– За простые слова и простые радости, которые не так уж и просты.

– Медленно бледнею, – пошутил Георгий и начал немедленно седеть.

Через месяц он попросил Марту найти ему у Данте цитату про любовь. Она зашла к нему через час:

– Любви у меня столько!

Он закрыл дверь кабинета изнутри и стал жалобно целовать ее руки… о чем рассказал после Липову:

– Проблемы встают в полном смысле этого слова…

– Рафаэлески – соблазнительный тип женщин, – ответил тот.

Хотя он по-лошадиному перебирает губами, но как кроссвордист знает почти все.

Вначале Георгий обдуманно скрывал измену. Он с работы всегда приходил слева. Так взял за правило вообще всегда с левой стороны приходить, даже из магазина, который расположен справа от окна. Затем сломал пылесос, чтобы в воскресенье выносить ковер хлопать и там из автомата перекидываться с Мартой по телефону.

Вдруг ему приснился сон: мама наряжает елку для… пассажирского поезда, который ходит мимо ее дома. Он позвонил. Маму на скорой увезли в больницу. Она успела сказать только:

– Бронхитище у меня.

Он полетел домой, но опоздал.

Эх, мамочка, говорила бы «бронхитик», чтобы болезнь знала свое место…

На кладбище мужчина с индийским лицом подошел к Георгию:

– Ирусик пальцы с инструмента снимает – словно звуки музыки вытягивает!

– Вытягивала…

Да, многие звали ее так: Ирусик. Музыка, как жирный фломастер, подчеркивала все в доме – словно он жил в голливудском фильме. С тех пор в спектаклях мало использовал композиторов. Но это ничего не меняло: музыку не очень любил, а мать любил за высокие стремленья и жалел за земное заточенье… Говорила бабушка, что отец упал в обморок, когда увидел ее – Ирусика – красоту… потом оправдывался, что просто был с похмелья тогда…

На поминках показывали документальный фильм: Ирусик играла (Рахманинова, конечно) в городском саду. Потом – все кричали, хлопали, плакали, и она вся в кипении сирени на фоне чугунной решетки… На ее лице читалась беспрерывная внутренняя жизнь: вот она ушла в себя, вот она выглянула из себя и обрадовалась тому, как хорошо ее слушают… А ее лопатки, как две боевых секиры! Вспомнилось: когда ее довели в консерватории, она послала директора на три буквы. Тогда и уволили ее на пенсию…

Приехав домой, Георгий все рассказывал не жене, а Марте. В ответ она про могилу своей матери:

– Пришла и повстречалась с дятлом. В июне. Была годовщина. В глубине кладбища разрослись деревья, тенисто и хорошо… Вот я сижу за столиком и слышу стук. Подняла голову, а дятел рядышком на дереве стучит клювом. Красавец – в красной шапочке. Так мы с ним вдвоём и поминали маму ещё с полчаса.

Вечером Нежданно-Негаданно спросила:

– Ты в порядке?

– «Никогда Штирлиц не был так близок к провалу»… В наклоне головы у жены что-то упрямое, а не кроткое. А что, если уйти совсем?..

На другой день он переехал к Марте. Они оба тайно крестились и обвенчались.

И снова к нему приходил гриновед. Блестя бледным черепом, говорил все то же:

– Вместо того, что поставить Шукшина, ты ушел от жены! – еще он изобразил руками весы.

– Злая шея тебя выдает.

Эта волшебная мешковатость костюма не покупается в магазине. Сшито у дорогого портного. Зачем он ходит? Завидует?

– После свадьбы фатами не машут, – загадочно закончил гриновед и ушел, не прощаясь.

Тут с Нежданно-Негаданно произошло нежданное и негаданное: на даче крот вырыл царские золотые. Раньше кротов не было, а вдруг появились… соседи ставили ветряки, чтобы распугать их, а она – в печали после развода – не поставила ветряк. Все кроты сжались на ее участок и наградили. Много они золотых вырыли! Столько, что выплаты изумили всех. На эти деньги Нежданно-Негаданно купила квартиру в Москве, а потом с сыном эмигрировала в США. К иным светилам, так сказать… сын ведь был помешан на идее свободы! Он в пять лет спрашивал:

– Что такое свобода, папа? Это когда можно воздухом дышать?

А в четыре года сказал:

– Свобода – это когда тебя освободят из плена.

От Марты Георгий тоже однажды попытался сбежать – к одной манекенщице. Она такая высокая, что взгляд уставал скользить по ней. Плотные коротышки вроде Георгия чувствовали себя с ней альпинистами перед восхождением.

И тут ангел-хранитель повел себя совсем не как ангел: развернулся и как даст в ухо светоносным кулаком! Голова у Георгия загудела, как мотор. Это был микроинсульт.

Потом еще Липов заметил про манекенщицу:

– Из ее рта можно четыре сделать… если с холодной тыквой посмотреть.

И как отрезало.

Каждый раз, когда Георгий хотел согрешить, голова начинала гудеть, как будто по ней опять хватили. Так прошло еще два микроинсульта.

В эпоху перемен из режиссеров Георгий ушел. В правозащитники. Это случилось после встречи с Солженицыным. Тот заранее дал телеграмму в Фиалохолмск. Рейтинг Георгия повысился – он стал баллотироваться в гордуму. На встрече с избирателями рассказывал о переписке с Александром Исаевичем. Тут врывается полубомжовый интеллигент:

– Не слушайте его! Этот подлец написал донос! Статью в «Красные холмы»!

– В «Местный вариант»!

– Неважно. После этого кафе-бар в цирке закрыли. Эту точку мы называли «Белый кофе»! Она спасала нам рассудок! Потом нельзя стало грамотно опохмелиться, и возникли сложности биографии.

Из зала закричали:

– А теперь еще этот сухой закон!

– Все против человека!

И не прошел Георгий. Его соперник – гриновед – успешно был избран.

Марта преподавала для души в институте культуры, а деньги зарабатывала тем, что писала книги за других – купила новую квартиру. Правда, в банке она ничего не понимала – во время сделки.

– Последний раз так я чувствовала себя на уроке физики.

Юристка повторяла:

– Вы нас загоняете в угол, вы нам руки выкручиваете.

Риэлтор кивал на Марту: да посмотрите на эту женщину, она литературовед, специалист по Эрдману – разве она способна вас кинуть! У той в глазах запрос: многих ли кинулЭрдман?

Перед последней реанимацией Георгий ворвался на заседание врачей, выломав дверь:

– Суки, вы будете меня лечить или нет?!

И упал, облив все кровью…

В новой квартире Марта наглухо блокировала Георгия: к телефону не зовет, друзей домой не пускает. А он уже стопроцентно слепой, сам никуда выйти не может, ослабел. Но и Марту тоже можно понять: случись что на улице – как его тащить домой? Да еще выпивает с приятелями. Но ему-то как терпеть такую жизнь растительную? Когда он уходил от первой жены к молодой, думал, что сорвал банк: красивая. И на вид, и на ощупь приятная. А теперь он ее не видит, да и с ощущениями проблемы.

Липов и Широков долго наблюдали за передвижениями Марты. Составили график, она, на счастье, очень пунктуальная. И когда она пошла на два часа в парикмахерскую, они позвонили в дверь, взяли Георгия под руки и увели в кафе. Хотели, чтоб он встретился с Нежданно-Негаданно. Она приехала в гости и хотела со всеми увидеться. Была с мужем Рустамом.

– Сколько зим, сколько лет!

– А так же часов и минут!

– А уж сколько секунд…

– Эмигранты о наших именах: имеются Шурик и Евсей, но по убеждению эмигрантов, это не имена, а варианты чихания. Говорят: не совсем удачная попытка удержаться: А-а-ап-шурик! И чих на полную катушку: Е-ффф-сей!

Липов после каждой фразы Нежданны приговаривал:

– Человеческая комедия.

– Как Ваня?

– Он теперь Доктор Ну, так его в школе зовут, всех понукает. Живет в Питере, физкультуру в старших классах ведет. И ба-альшой знаток женской красоты!

Жена, жена, я опоздал на целую жизнь…

– Бок затек, – стонал Липов, но держался залоб.

– Бокал – от слова «бок»? – спросил Широков.

– Муха летает, – говорит Рустам официанту.

– А что я могу сделать?

– Снайпера вызвать, – подсказал Георгий.

Внезапно жена стала говорить, что в России жизнь лучше.

– О чем ты говоришь! Одеваемся из секонд-хенда…

– У нас все «зеленые» так одеваются, это называется винтаж. Депутата Европарламента показывают, как он покупает в секонде, а потом в этом костюме – на депутатской трибуне.

– Ну и как устрицы? – спросил Липов.

– Как вкусные сопли.

Направляема тихим лучом – бывшая жена – вспомнила обратное: за все время в эмиграции ни разу не отключали в доме воду. А здесь в гостинице два пьяных слесаря в три ночи сбивают кувалдой подвальный замок – ключом не могут открыть. Отключали всякую воду за сутки два раза….

– Одноклассница из Испании приехала. Они там на природу выбрались – музыку громко включили. Домов вокруг нет, откуда полиция узнала? Но примчалась и сказала: «Здесь пролетают дикие утки, сейчас у них период размножения. Вы можете их спугнуть» (Широков).

– Да… Трудно представить, чтобы наши милиционеры озаботились утками. Разве что в смысле закуски, – острил Георгий.

– А Марта как?

После минуты молчания Липов решил отчасти ответить:

– Свою книгу кроссвордов принес ей подарить, а она ее пролистала и как на пол бросит! Она редактировала пару страниц, а я не упомянул ее фамилию.

– А ты – Георгий? Казахов продолжаешь искать?

– Когда еще видел… изучал, есть ли у Корнилова казахские корни… у генерала Лавра Георгиевича Корнилова. Он – родом из Карагандинской области, мать – казашка!

Рустам внимательно слушал.

Завелся спор о менталитете.

Рустам говорил, что все – из истории народа.

– А я думаю: тайна есть… как и в личности – тайна выбора много значит. Почему русские режут хлеб к себе? Какой историей можно это объяснить?! – горячо возражал Георгий.

Почему я донес на «Белый кофе»? Мировая история молчит…

Друзья подарили Георгию очередной мобильник – там вбит только один номер – Липова. Натренировав друга, они смело повели его навстречу грозе. Из-за двери доносились молнии голоса Марты.

16 сентября 2013 г. http://magazines.russ.ru/ra/2013/10/13g-pr.html

Опубликовано в журнале:

«Дети Ра» 2013, №10(108)

ПЕРЕКЛИЧКА ПОЭТОВ

Нина Горланова

День воскресный

Стихотворения

Нина Горланова — поэт, прозаик. Родилась в деревне Юг Пермской области. Окончила филологический факультет Пермского университета (1970). Работала лаборантом в Пермском фармацевтическом и политехническом институтах, младшим научным сотрудником в Пермском университете, библиотекарем в школе рабочей молодежи. Методист в Доме пионеров и школьников. Автор многих книг прозы и публикаций в толстых литературных журналах («Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Урал», «Волга», «Дети Ра» и др.). Живет в Перми.

* * *

Счастья нет по определению:

Мир сей грешен,

Но отдых после утомления —

День воскресный —

Состоит отчасти

Из воспоминания о счастье…

* * *

За прозу пили стоя,

За поэзию — сидя,

За драматургию — лежа…

* * *

Афанасий Фет

Плевал на университет

Из окна своей кареты.

Я люблю его за это.

* * *

Сверчки поют,

Как в то лето,

Когда изменил муж…

* * *

Вот и Мандельштама уценили

До тридцати рублей!

Когда бы грек увидел наши игры!

В этой стране засыхают стихи,

Пока не засохнут до дна.

Сердце мое — эта страна…

* * *

Ангел-Хранитель,

Ты — мой читатель,

Ты же и критик.

* * *

Внук нарисовал

Зеленый дождь,

И я заплакала…

* * *

Земля родная — насмотреться

Хоть из вагона на тебя!

Все скоро скупят — огородят,

Нам не оставят ничего,

А только небо, только звезды —

Ну, что ж — немало,

Хватит на века.

* * *

Такая грязь на улице,

что завидую ангелам.

Может, для того и грязь?

* * *

К моим ногам дурной сосед привязан.

Нет, к горлу, к сердцу прямо!

К солнцу! Заслоняет...

* * *

Плывем по морю

Русского языка

В радости и горе.

Sent on Mon, Dec 9th, 2013, via SendToReader

Books of the day

The Boy from Reactor 4 (by Orest Stelmach)

A top-notch, fast-moving thriller with gripping authenticity from Stelmach's knowledge of politics, history, and crime in Eastern Europe and America.

The Husband's Secret (by Liane Moriarty)

"The Husband's Secret is so good, you won't be able to keep it to yourself." — USA Today

City of Ashes (The Mortal Instruments) (by Cassandra Clare)

Clary Fray just wishes that her life would go back to normal. But what's normal when you're a demon-slaying Shadowhunter, your mother is in a magically induced coma, and you can suddenly see Downworlders like werewolves, vampires, and faeries? If Clary left the world of the Shadowhunters behind, it would mean more time with her best friend, Simon, who's becoming more than a friend. But the Shadowhunting world isn't ready to let her go -- especially her handsome, infuriating, newfound brother, Jace. And Clary's only chance to help her mother is to track down rogue Shadowhunter Valentine, who is probably insane, certainly evil -- and also her father.