Niro. Сборник рассказов.

1.

Я хочу начать разговор с мысли, к которой пришел не сразу. Я пробивался к ней сквозь преграды, многочисленные запреты и разрешения, через любовь и ненависть, сквозь жизненные бури и виртуальные радости. Я обрел это знание — настолько, насколько вообще человек может обладать какой–либо истиной. Я ощутил всю философскую глубину своей мысли совсем недавно, а уж поделиться ею с вами всеми я захотел всего несколько секунд назад. Это решение пришло довольно внезапно — но оно лишний раз доказывает то, что я СОЗРЕЛ. Я впитал в себя то, о чем хочу поговорить с вами и со всем миром. Вы еще не видите того, что уже прошло через меня — как в прямом, так и в переносном смысле. Я же увидел все это — и в зеркале отразились седые волосы, которых прежде никогда не было. Увидев и не поверив, я взглянул еще раз — и в ход пошли антидепрессанты, ибо та всепоглощающая, всеуничтожающая и как еще вам угодно сила не просто оставила след во мне. Она подхватила меня и понесла, как пушинку. Подо мной проносились страны и моря, люди и звери, радости и беды, праздники и катастрофы — но я не замечал этого; я внимал гласу бездны.

Хочется заметить, что недаром слово «шизофрения» означает «рваное мышление». Моим мыслям тесно в рамках тех слов, что составляют мой словарный запас — даже несмотря на два высших образования. Кто–то уже хмыкнул и отошел — что же, значит, он будет следующим. Каждый, кто избегнет общения со мной, получит сполна все то, что испытал я сам — чуть попозже. Мне так и хочется остановить всех, кто в эту секунду поворачивается ко мне спиной — не делайте этого, друзья! Не оставляйте после себя незачищенных уровней (меня поймут те, кто, как и я, проводил часы и дни за вечно любимым «Diablo»).

Ну, что же, простимся с ними, ушедшими в свою собственную жизнь, делающими судьбу такой, какой она ложится на плечи, без купюр и подделок. Но не завидуйте им — это не только бессмысленно, но и противоестественно. Ведь я еще не сказал самого главного — а значит, они не умели слушать.

Не торопите меня, я прекрасно понимаю, что интриговать можно лишь непродолжительное время; потом человек устает, степень концентрации его внимания уменьшается, стремится к нулю. Нужно ударить по нервам. Я готов. Вы — готовы?

Я вижу миллионы согласных кивков и миллионы скептических усмешек. Я вижу горящие глаза и горящие города. Я вижу руки на клавиатурах и пальцы на курках. Я чувствую ветер перемен и ударную волну. Я слышу Монсеррат Кабалье и крики «Хайль!!!» Я вдыхаю Шанель №5, но из–за спины доносится запах синильной кислоты. Я прикасаюсь к коже, но ладони примерзают к металлу.

Единство и борьба противоположностей. Вас — поровну. На той стороне и на этой. ЛОЖЬ, ЧТО ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ БОЛЬШЕ. НО ЛОЖЬ И ОБРАТНОЕ. Так было всегда.

«Когда вы всматриваетесь в бездну, бездна всматривается в вас». За один этот эпиграф стоит полюбить Камерона. Наплюйте на «Титаник», на всех его «Терминаторов» с «Чужими» — но оставьте себе тот кадр из «Пропасти», где на черном фоне можно прочитать великие слова. Ведь несмотря на сам факт существования бездны, приятно осознавать, что есть кто–то, заглядывающий за край — пусть со страхом, пусть из звериного любопытства…

Я заглянул. Я ВИДЕЛ.

Поверьте мне — она действительно СМОТРИТ.

И вот теперь, когда я хоть чуть–чуть, пусть самую малость, но сумел привлечь к себе внимание, я скажу то, ради чего, собственно, и начал этот разговор. Я произношу это вслух.

ИНТЕРНЕТ — СУЩЕСТВО АГРЕССИВНОЕ.

Пауза.

Главное, чтобы эта пауза не слишком затянулась, чтобы все мы внимательно рассмотрели мое заявление которое я попытаюсь запихать примерно в пятьдесят тысяч знаков с пробелами.

Слышу, слышу — «Не надо наделять Сеть чертами, присущими разуму!» А разве я об этом?

Никакого разума (в смысле, у Сети).

ТОЛЬКО МЫ С ВАМИ. ВЫ И Я.

Сколько у вас в «Избранном» закладок? Десять? Двадцать? Сто? Я сомневаюсь, что больше. Либо вас самих можно заносить в «Избранное».

Сколько времени вы проводите в Сети? Час? Два? Сутки? Не пора ли писать письмо Гиннессу?

Насколько велик ваш контакт–лист ICQ? Там один ваш близкий друг из Нью–Джерси? Может, их трое — Крэйзи из Тамбова, Джад из Майами и некий «Мюллер» из Гамбурга? Или все–таки там около двадцати плохо читаемых ников, две трети из которых сами не знают, с кем общаются в настоящий момент?

Я уверен, что вы с трудом вспомните, где лежит пульт от телевизора, ибо с некоторых пор он отнесен в разряд вещей ненужных и бесполезных. Факт, что вы печатаете быстрей, чем пишете (ну, уж я–то точно). Кстати, вы заметили, что я не против всего того, о чем говорю, и не противопоставляю себя вам? Я такой же, как вы.

Количество сайтов, посещаемых мной за один заход, намного больше, чем количество газет и журналов, которые я реально могу выписать и прочитать. Экран я протираю чаще, чем чищу обувь. И вообще, мой компьютерный стол — это моя квартира в миниатюре. Вот тут, справа, где стоит телефон, у меня столовая; там и сейчас лежит бумажный пакет с чизбургерами. Слева, на сканере, у меня книжная полка — правда, там не пахнет Тургеневым и Ахматовой, но многие из моих друзей с радостью бы «опустились» до подобных авторов — стоит упомянуть хотя бы Мэри Шелли и Владимира Васильева. Только не думайте, что у меня в кресле дырка для дерьма — её там нет. Как нет и катетера, воткнутого в мочевой пузырь и направляющего отходы в пластиковую бутылку, привязанную к поясу. Я пока в состоянии оторваться от монитора. Хотя бы для того, чтобы закинуть в желудок пару таблеток.

Так что я подобен вам — как подобны треугольники в теореме. Углы одинаковы, разница только в сторонах. Но это у треугольников. А у нас…

У нас вся разница — в уровне агрессии, в степени воздействия Сети на вас и вашего на Нее. Ведь не секрет, что Сеть не пришла в нашу жизнь, она в нее ворвалась, вторглась (иначе как «вторжением» назвать это трудно). И вот теперь кто–то изливает в Интернет амбиции, а кто–то их впитывает.

Вы скажете: «А как же те, кто борется с чужими амбициями?» Все предельно ясно — он насаждает свои. Так что сторон всегда две.

ИНТЕРНЕТ НЕ ДЛЯ СЛАБЫХ.

Хуже Интернета, агрессивнее его может быть только тот, кто БЕРЕТ ЗА НЕГО ДЕНЬГИ. Плата за трафик — это все равно что собирать чьи–то слезы. Запомните — ваш провайдер делает деньги на вашей психике. Он богатеет — вы сходите с ума. Он показывает вам, что нажимать — вы нажимаете. Вы думаете, что он открыл вам весь мир, стер границы? Так и есть. Вы знаете, чем отличается нормальный человек от шизофреника?

У нормальных людей в анализе информации и синтезе ответа принимает участие всего четыре процента мозговых клеток. Всего ЧЕТЫРЕ! А что же остальные? Остальные ждут, хранят в себе чертову уйму всяких отбросов, накопленных эволюцией за миллионы лет. И все это называется «принцип узкого горлышка». В один прекрасный день это самое «узкое горлышко» вашего графина с мозгами по причинам не вполне понятным (пока!) трескается, и от него отваливается кусочек. Небольшой такой кусочек, который дает возможность проникнуть в ваши мозги некоему количеству информации, для обработки которой четырех процентов становится маловато. И мозг включает еще столько же. Итого? Под рукой есть калькулятор? Совершенно верно, восемь. Вот и вся разница между нормой и патологией — ЛИШНИЕ четыре процента.

А теперь подумайте — какими методами можно заставить человека раскрыть свои дополнительные ресурсы, включить недостающие нервные клетки в информационный оборот; иными словами — что надо сделать, чтобы у графина откололось горлышко?

Хочу указать вам, что вы снова на неверном пути — я не пытаясь вам объяснить, что Интернет взламывает наши черепные коробки, увеличивая количество дебилов в мире. Я пытаюсь размышлять отвлеченно, как психиатр у постели больного. Главное — выделить основные составляющие — например, психо–эмоциональное напряжение, стрессы, страхи. Можно к этому добавить опухоли мозга и еще какую–нибудь казуистику, но это уже не то. Отталкивайтесь от факта, что все люди разные — но за ЧЕРТОЙ они становятся одинаковыми (по крайней мере, об этом твердят учебники). То есть — постулат о том, что «каждый сходит с ума по–своему» — верен.

Значит, мы все с вами на пути ТУДА.

Интернет нам поможет.

С каждым днем мы должны перерабатывать все большие объемы информации. Все более мощные потоки негатива и позитива вливаются на наши винчестеры, а оттуда туманом и дурманом проникают в наши с вами души.

Как вы думаете, если бы у Робинзона Крузо на острове был комп, подключенный к Сети — каков бы был итог? Почти тридцать лет в одиночестве — наедине со всем миром?

Настоящий Робинзон, послуживший прообразом книжного, сошел с ума окончательно и бесповоротно — он ловил диких коз, сворачивал им шеи и ел сырое мясо; он забыл человеческую речь и полностью одичал. Попытайтесь представить его за «Макинтошем» (с тем условием, что он не стремился бы на Большую Землю)… Вся проблема в том, что условия, в которых волей судьбы оказался несчастный моряк, были чересчур идеальными — бесконечное лето, изобилие пищи и воды, да и организм его не испытал на себе ужасы СПИДа и лучевой болезни. Судя по всему, компьютер мог только ускорить темпы его сумасшествия. Вначале его винчестер просеял бы сквозь себя все порносайты мира, потом он изгадил бы все мало–мальски известные чаты, а дальше — опять те же дикие козы, сожранные едва ли не живьем.

Судя по всему, Робинзон был обречен. А теперь оглянитесь. Кто из вас озабочен борьбой за существование? Когда вы в последний раз добывали огонь? Неужели у вас нет зимних ботинок? «Цветной телевизор, автоматическая коробка передач и теплый горшок…» Основные блага цивилизации. Плюс компьютер.

Не надо никаких необитаемых островов. Мы станем ловить диких коз и, захлебываясь хлещущей из яремных вен кровью, жрать их прямо посреди Лондона, Нью–Йорка и Сиднея. Кто–то раньше, кто–то позже. ХУЖЕ ВСЕГО ТО, ЧТО КТО–ТО ЗАНЯТ ЭТИМ УЖЕ ДАВНО.

Черт возьми, ну почему никто до сих пор не спросил меня: «Откуда все это? На основании чего рождаются такие пессимистические прогнозы, граничащие с сюрреализмом? Кто ты, mother fucker?»

Я хочу дать вам совет. Зайдите на любой новостной сайт и почитайте заголовки за последние пару дней. Только заголовки. Не лезьте по ссылкам дальше. Прочитали?

Господа, ПЕРЕД ВАМИ ПОРТРЕТ НАШЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ.

Вот теперь пришло время поговорить и обо мне.

2.

Когда–то я был одним из вас. У меня было имя, фамилия, работа, семья, машина, хобби, и еще много всего такого, что делает нас похожими друг на друга. Я был порядочным семьянином, ответственным работником, не нарушал правил дорожного движения (да и вообще не имел проблем с законом), выгуливал свою собаку, мечтал о том, как жена родит мне сына и периодически проводил время за компьютером. Он был для меня источником денег и развлечений, за ним я работал, мечтал, размышлял, планировал… Я не очень отличался от своих соседей, друзей и коллег. Конечно, у каждого из нас есть свой скелет в шкафу, но я, как это лживо не прозвучит, почему–то никогда не мог вспомнить — в каком же из шкафов моей памяти хранится этот самый скелет. Судя по всему, я относился к тому меньшинству, которое либо счастливо избежало своих скелетов, либо не менее счастливо о них забыло.

Два года назад все изменилось. Все. Вся жизнь, что была «до», перестала существовать.

Знаете, есть вещи, о которых никогда не думаешь. То есть ты всегда уверен в обратном. Ты абсолютно точно знаешь, что не попадешь под машину; само собой, самолет, в котором ты полетишь, не упадет; цирроз печени поразит твоего соседа; вокруг тебя не может быть террористов, снайперов, серийных убийц, открытых люков и оголенных проводов. И когда случается что–нибудь из приведенного списка катастроф, большинство людей теряет стимул к жизни; сколько людей в подобных ситуациях превратилось в алкоголиков и наркоманов, лишилось работы и дома. Я — не исключение.

Два года назад я вышел из подъезда собственного дома, остановился на крыльце, порадовался нежной теплоте весеннего солнца, еще раз дал себе слово бросить курить, представил, как нежится сейчас в постели моя жена — и шагнул из–под козырька. Через мгновенье пуля, выпущенная из снайперской винтовки, сделанной по индивидуальному заказу, вонзилась мне в голову.

То, что вы сейчас слушаете меня — не моя заслуга; скорее, это халатность снайпера. Имея такую оптику, какая стояла в тот день на винтовке, можно было на спор попасть мне в ноздрю. По неизвестной причине пуля попала мне в левую височную долю — хотя должна была вынести мозги в количестве полутора килограммов, прострелив голову насквозь.

Скажу вам сразу — это крайне неприятно. Когда некая невидимая сила останавливает тебя и отправляет на пару метров назад со скоростью пассажирского поезда — это, стоит заметить, непередаваемые ощущения. Но не будем заострять на этом внимание.

Итак, выстрел был сделан. Как потом установит следствие, снайпер в тот день ошибся дважды — когда мне, пришедшему в сознание в реанимации, показали фотографию моего соседа, проживающего тремя этажами выше и являющегося вице–президентом крупного банка, я вначале подумал, что это я сам; но потом, разглядев, что мужчина на фото зачесывает волосы в другую сторону, я понял все без лишних комментариев. Он ПЕРЕПУТАЛ. А потом еще и не попал.

Короче, я едва не стал жертвой заказного убийства. Почти две недели после операции я провел в реанимационном отделении; там же узнал, что пулю извлечь не удалось. Какие–то центры, жизненно важные, могли быть повреждены при попытке достать её из глубины мозга. Нейрохирург не отважился; а я был в том состоянии, что попросить об этом не мог. Да мне, честно сказать, было все равно.

На двенадцатый день, когда готовился мой перевод в общую палату, мне было назначено исследование, которое мой врач назвал «ядерно–магнитным резонансом». Достаточно прогрессивное словосочетание в наш век технических революций. Что вы подумали, если бы узнали, что это переориентация магнитных моментов атомных ядер? Вот и я — не понял ровным счетом ничего. А они просто хотели увидеть мои мозги с пулей на экране компа в трехмерном варианте.

Меня в кресле–каталке прикатили в рентген–отделение, помогли вскарабкаться на футуристического дизайна стол, где я, абсолютно голый, с неподдельным интересом ожидал чего–то необычного. Где–то вдалеке зашумели сервомоторы, на меня стало надвигаться сооружение, похожее на полуокружность, вращающееся вокруг меня; оно медленно ползло от ног к голове. Я внимательно следил за этим предметом, разглядев на внутренней его поверхности большое количество датчиков.

Приблизившись к моим плечам, эта штука замерла. Ко мне подошла медсестра, попросила снять нательный крестик и зажать его в кулак. Я подчинился. ЗАПОМНИТЕ ЭТОТ МОМЕНТ.

Если когда–либо вы будете стоять перед выбором «все или ничего» — не стоит опрометчиво жертвовать символами. Я думаю, что тогда, когда я стащил с шеи шелковый шнурок и сжал в ладони маленький плоский крестик — именно в это мгновенье я распрощался со своей прошлой жизнью.

Спустя пару секунд невидимые моторы вновь принялись медленно вращать полуокружность аппарата, приближая его к моей голове. Где–то на экранах уже возникали срезы моей шеи с шагом в два миллиметра; несколько нейрохирургов застыли перед компьютерами, ожидая увидеть нечто, достойное диссертации. Мои глаза были прикованы к датчикам, периодически сверкающими яркими лучиками; аппарат уполз куда–то вниз, под стол…

Открыв глаза, я увидел прямо перед собой экран цветного телевизора; шли новости. Симпатичная дикторша пыталась объяснить мне причины подорожания нефти и других энергоносителей. Оглянулся по сторонам; слева была салатовая кафельная стена, справа — белая ширма; за ширмой кто–то хрипел. Помещение было мне незнакомо.

Каким–то десятым чувством я понял, что на лице у меня — многодневная щетина. Провел рукой, убедился в собственной правоте. На исследование я уходил гладко выбритым, значит… Да черт его знает, что это значит!

Приподнявшись на локтях, я огляделся. Просторная палата, увешанная и заставленная огромным количеством аппаратуры; плотно закрытые двери с непрозрачным стеклом; пост медсестры — пустует, разложены раскрытые журналы, горит настольная лампа. Хрип за ширмой начинал раздражать.

Попытавшись встать, я понял, что сил мне на это может не хватить; я быстро покрылся холодным липким потом, руки мелко затряслись, я упал на подушку. Прислушавшись к своему внутреннему состоянию, я пришел к неутешительному выводу — по–видимому, со мной что–то случилось во время исследования, что–то вроде побочного действия этого самого резонанса, и я попал то ли в реанимацию, то ли в палату интенсивного наблюдения… Сколько времени я провел здесь?

Внезапно хрип за ширмой затих. Одновременно с этим запиликал какой–то очень громкий датчик. Спустя несколько секунд дверь распахнулась, вошли две молоденькие медсестры и направились к той постели, что была скрыта от меня натянутой на каркас простыней. И одна из них встретилась со мной взглядом.

Я попытался улыбнуться. Она закричала и упала в обморок. Вторая остановилась; правая щека у нее странно задергалась.

Тогда я раскрыл рот, чтобы произнести что–нибудь успокаивающее и ободряющее. Вторая девочка едва не споткнулась о свою подругу, лежащую на полу, и вылетела в коридор…

Спустя десять минут в шоке был уже я — выслушав все то, что мне рассказал дежурный реаниматолог.

Сцепив руки под одеялом и сжав до боли зубы, я слушал, слушал… Факты убивали меня.

Я пролежал в боксе реанимационного отделения один год и два месяца — находясь в состоянии комы. Моя жена развелась со мной четыре месяца назад и уехала к матери; теперь между нами была пропасть в четыреста дней и шесть с половиной тысяч километров. Моя корпорация уволила меня, найдя какие–то зацепки в страховом кодексе. И лишь моя пуля в башке никуда не делась — она тихо сидела в левой височной доле.

Когда лучи ядерно–магнитного резонанса коснулись её, мои глаза закрылись, дыхание стало редким и поверхностным, пульс — едва ощутимым. Врачи с интересом разглядывали изнанку моего черепа — а кома уже охватила меня, отключила сознание, заставила расслабиться все мои мышцы. Лаборантка, просившая меня снять крестик, вернулась ко мне, чтобы позволить подняться — но я уже был не здесь… Никто так и не понял, что произошло, случай был не описан в практике подобного метода исследования. Нашлись люди, попытавшиеся внести ясность в этот вопрос, защитили несколько работ — но я уверен, что все они были далеки от истины.

Я и сам по сей день не знаю, что случилось с моими несчастными мозгами, после операции ставшими легче на сто–сто пятьдесят граммов, которые нейрохирург просто вычерпал ложкой из черепной коробки. Но не это главное…

Я пришел в себя. Я смог вернуться домой. Мне дали инвалидность; я получал небольшую пенсию. Мои старые друзья, общаясь со мной, не замечали ничего напоминающего о том, что когда–то в мою голову попала пуля, да так там и осталась; что я провел в состоянии, гораздо более близком к смерти, чем сама смерть, больше года. Казалось, что все позади.

Впрочем, осталось кое–что, напоминавшее мне о случившемся — магнитные бури на Солнце. Я стал жутким метеопатом; бури сводили меня с ума…

До того рокового выстрела, изменившего мою жизнь, я скептически относился к заявлениям людей, изо дня в день сверяющих свое артериальное давление с календарем магнитных возмущений на Солнце. Усмешка всегда появлялась на моем лице при одном лишь упоминании о том, что у кого–то заныли суставы, предвещая проблемы в магнитном поле Земли. Честно сказать, я в это не верил. Не верит и большинство из вас, несмотря на многочисленные заверения ученых в реальности проблемы. Дай бог, чтобы ваше мнение об этом не менялось, чтобы вы были здоровы и не страдали так, как страдаю я.

Вернувшись домой, я обратил внимание на то, что одолевавшие меня приступы головных болей, начавшиеся едва ли не в первый же день моего «воскрешения», подчинялись некоей схеме — достаточно неопределенной, но привязанной к какому–то источнику. К этому выводу я пришел спустя пару месяцев пребывания дома. Однажды, держа в руках газету с ежедневными новостями, я обратил внимание, что постоянно пробегаю глазами маленькую серую рамку в углу предпоследней страницы — не глядя, что там, не вчитываясь в эти маленькие буковки. Это оказался прогноз магнитных бурь на месяц. И тогда я стал ставить галочки в календаре.

Как вы думаете, что получилось? Легко предположить. Мои приступы сильных, всеобъемлющих, жестоких и еще не знаю каких болей где–то под послеоперационным рубцом начинались всегда через два дня после возмущений на Солнце. Я могу с полной уверенностью заявить — уж в чем, а в расписании магнитных бурь «Гидрометеоцентр» практически не ошибается. Можно в ясный день за несколько мгновений вымокнуть под внезапно набежавшим дождем, о котором синоптики не упомянули накануне ни слова; можно спланировать лыжную прогулку и попасть под плюсовую температуру, прилипая к лыжне; я же планировал свое существование по графику бурь абсолютно безошибочно.

Запасаясь «Солпадеином», я с ужасом ожидал приближения очередного кошмара. Месяц, в течение которого было меньше шести магнитных бурь, я считал очень и очень удачным. Обращался к лучшим невропатологам — никакого результата. Любые процедуры и лекарства, назначаемые мне, оказывались бессильными против невидимых щупалец, терзающих магнитное поле вокруг меня.

Я обнаружил в себе неприятную черту — я стал ненавидеть здоровых людей. Тех, кто понятия не имеет о том, что чувствую я. К тому времени я уже начисто забыл то, как сам когда–то был здоров и посмеивался над такими, как я теперешний. Я понимал свою необычность и исключительность; не у каждого человека в голове есть кусок расплющенного свинца, не каждый в состоянии получить пулю в голову и остаться после этого в живых. Но на кой черт, скажите, мне эта исключительность, если я оказался на самом дне жизни!

Однажды я вдруг осознал, что самой первой магнитной бурей в моей жизни была та, которую вызвал в моей голове ядерно–магнитный резонатор. Что–то случилось с моими мозгами; пуля, вонзившись в череп, произвела там необратимые разрушения, приведшие к тому, что я стал своеобразным приемником магнитных излучений. И едва я это понял, как следом пришло понимание необратимости. Изменить ничего было нельзя; пуля покрылась капсулой из рубцовой ткани; мозги, нанизанные на нее, приобрели новые свойства, с которыми не собирались расставаться.

Я пробовал пить. Это ничего не меняло. Только голова начинала болеть гораздо чаще, откликаясь на каждое похмелье. Пришлось оставить этот веками проверенный способ и искать другого спасения.

Прочитал «Мертвую зону». Попытался найти общие черты между мной и Джоном Смитом, пролежавшим в коме намного больше, чем я. Из книги извлек лишь одну утешительную мысль — в моем положении остается рассчитывать только на то, что все свершается с некоей великой целью. Хотелось надеяться, что мои мучения завершатся, наконец, появлением передо мной чего–то значимого, ради чего стоит терпеть все происходящее…

И это ЗНАЧИМОЕ не заставило себя долго ждать.

3.

Оглядываясь в прошлое, можно с большой долей вероятности определить существование Сети и нашу с вами жизнь в ней как один большой «versus». В Интернете всегда кто–то «за», а кто–то «против». Каждую секунду кто–то кому–то пытается доказать некие истины, оспаривать мнения других, навязывать свои…

Достаточно вспомнить «войну операционных систем» — бесконечный «Windows versus Unix», отнимающий у миллионов людей время, эмоции и здоровье. Сколько людей одновременно, сидя за экранами компьютеров, выстукивают в чатах «Linux forever!!!»; какое количество однообразной информации переливается с одних винчестеров на другие в надежде поставить точку в этом споре? И на что надеется каждый из спорящих? Что он собирается сделать со своей вероятной победой? Как он воспользуется её плодами?

ВЕДЬ В СПОРАХ НЕ БЫВАЕТ ПОБЕДИТЕЛЕЙ.

Чего стоит на самом деле «война браузеров» или «Delphi versus C++»? Как вы думаете, стоит ли спорить о том, что нельзя подержать в руках?

Можно долго продолжать список бессмысленных дебатов в Сети и околосетевой литературе — но тогда на основе этого перечисления взрастет еще один «versus». Мне бы этого очень не хотелось.

Задумайтесь над непреложным фактом — мы с вами заражены Интернетом. Благодаря ему мы сумели «ощутить» весь мир, биение его пульса у себя дома. И вот он вошел к нам в дом — и мы не нашли ничего лучшего, как начахватит; ть все ставить с ног на голову. Все вроде бы хорошо — но нет, не так, как хотелось бы.

Какой из браузеров быстрее открывает страницы? Какая операционная система не «стучит» на своего хозяина? На каком языке лучше писать вирусы и гадить на винтах своих друзей? Какой антивирус тщательнее и надежнее выдирает из почты все то, что породил воспаленный мозг студента из Торонто? Неужели вы до сих пор используете «Outlook»?

О чем все эти вопросы?

Я отвечу вам. Они — ни о чем.

Мы — рабы. Рабы своих вопросов и ответов. Ибо они — ничто. Мы спорим о способах доступа и работы в виртуальности — в пространстве, порожденном воображением. И пусть компьютеры помогают нам прокладывать курс кораблям, лечить людей, решать сложные задачи фундаментальной науки — с этим я, несомненно, согласен. Все остальное — от лукавого. Его имя вам известно.

Назовем это «INTERNET VERSUS…»

Пусть каждый подставит вместо многоточия все, что сочтет нужным.

Я всегда был практичным человеком, по натуре своей скептиком; «Все подвергай сомнению» — мой девиз на протяжении многих лет. Будучи студентом, я мог часами разглагольствовать о смысле жизни, любви и прочих нематериальных вещах. С течением времени мне расхотелось тратить на это время. Не помню, что послужило к этому толчком — неразделенная страсть или что–то еще, столкнувшее меня лбом с реальностью — но факт остается фактом. Когда же в моей голове обосновался кусочек свинца, подаривший незабываемые мгновенья магнитных бурь — Интернет вошел в мою жизнь именно с этой стороны — со стороны «VERSUS»…

Первые несколько недель после выписки из больницы я мотался по врачам — снова и снова, пытаясь излечиться от той напасти, которой меня наградила жизнь, но все было тщетно. Процедуры и лекарства, невропатологи и экстрасенсы, массаж и иголки… По мне можно было сверять график солнечной активности.

Но вот настал тот день, когда я мог обоснованно подтвердить постулат — «Человек привыкает ко всему». Однажды утром, проснувшись от сильной головной боли, я вдруг понял, что она стала привычной, в чем–то даже необходимой. Она заставляла жить, двигаться, бороться. Без нее мне было как–то не по себе.

И я решил жить дальше — как будто ничего не произошло. Я понимаю, что сложно представить себе человека, который относится к больному зубу, как к чему–то совершенно обыденному (вспомните себя с рукой, прижатой к щеке, с горстью таблеток на столе и слезящимся глазом). Но как только понимаешь, что это всего лишь импульс тройничного нерва, усиленный воспалением — начинаешь уважать свою периферическую нервную систему.

Тем же самым утром, которое подарило мне новую надежду, я решил продолжить начатую ранее работу. Когда–то давно («в прошлой жизни») на меня напала графомания; я принялся печатать на компьютере какие–то повести с примесью фэнтези, отдавая дань великому Толкиену. Почему бы не попробовать сделать это заново?

Я построил стену между собой и болью, непрерывно в такие дни присутствующей в моей голове. Монитор засветился давно забытым мягким светом. Я сидел во вращающемся кресле, легонько подкручивая его ногами, и вспоминал те дни, когда все было иначе… Боль ненадолго отступила. Я порылся в файлах, нашел кое–что из недописанного и принялся за чтение и доработку.

Спустя некоторое время я ощутил в себе силу; компьютер вбирал в себя ту отрицательную энергию, которая накопилась во мне. Слова складывались в строки; несмотря на случившееся, я не утратил способности к подобному труду. Что–то похоже на оптимизм появилось в моей душе. Чувство, за последнее время напрочь забытое — чувство уверенности — ухватывало меня с каждой страницей.

За компьютером тогда я провел около трех часов, окунувшись в мир фэнтези, мечей, эльфов и прочей красоты. Финал давно брошенной повести случился как–то сам собой, вполне логичный и даже в какой–то мере захватывающий (как вообще может автор судит о своих произведениях). Тогда, впервые осмелев и ошалев от собственной смелости, я полез на Lib.ru с благородной целью — опубликоваться в «Самиздате», создав там собственный раздел, и явить миру свои творения в надежде получить хоть какие–то комментарии.

К тому времени головная боль, терзавшая меня с утра, уже успокоилась и напоминала о себе лишь изредка тупой пульсацией в области затылка. Зайдя на сайт «Библиотеки Мошкова», я достаточно быстро разобрался с регистрацией, но прежде чем начать что–либо делать, я принялся изучать заголовки новых поступлений, просматривать комментарии и периодически вчитываться в абзацы выложенных произведений; несколько раз я искренне позавидовал авторам, писавшим на порядок лучше и интереснее меня.

Время от времени я с усмешкой кидал взгляд на упаковку «Солпадеина»; мне было спокойно, как никогда, боль не терзала меня; хотелось ЖИТЬ. Скроллинг медленно сдвигал вниз огромное количество ссылок, появившихся на Lib.ru за сутки.

Внезапно что–то болезненно толкнулось изнутри в левый висок. Я замер; палец на колесике остановился. Отпустило. Медленно поведя глазами из стороны в сторону, я отчетливо представил себе, как внутри моей головы шевельнулась пуля — и страх смерти сковал мои мышцы; челюсти свело, на лбу выступили крупные холодные капли, задрожали губы.

Возникло ощущение того, что меня окунули в кисель — я практически перестал слышать телевизор за своей спиной, глаза заслезились. Я с большим трудом проглотил комок вязкой слюны и медленно, очень медленно, протянул руку за таблетками. Ничего подобного раньше со мной не случалось.

Новый толчок. Если бы я мог видеть себя со стороны — могло бы показаться, что внутри моего черепа кто–то очень и очень сильный раскачивается из стороны в сторону. Я промахнулся мимо упаковки и вскрикнул. Самым краешком зацепила мысль о том, что не смогу разжевать растворимую таблетку — мне был нужен стакан воды. О том, что таблетка в принципе может и не помочь, я не задумывался.

Сквозь большие напряженные капли слез в глазах я видел размазанный текст на экране компьютера. Очередной удар изнутри в левую половину головы заставил слезу скатиться по щеке в угол рта; я с ужасом понял, что умираю. Удары стали чаще и сильнее, я, не раздумывая, рванул на себе упаковку таблеток, выхватил сразу две и сунул их в рот. Язык зажгло, защипало щеки; я стал захлебываться пеной.

Ситуация полностью вышла из–под контроля. По моему подбородку текли пенистые струйки, я представлял собой жалкое зрелище. Изображение на мониторе постепенно расплывалось, смазывалось в рисунок масляными красками. Постепенно мрак надвинулся на меня, сузив комнату до узкой полосы прямо перед глазами; вскоре исчезла и она…

Очнулся я в кресле — в расслабленной позе, с набухшим, обожженным языком; рубашка была испачкана вытекшим «Солпадеином» — короче, выглядел я хреново. Судя по часам в трее, в таком виде я просидел за компом около сорока минут. Руки первым делом машинально попытались стереть засохшую корку лекарства с лица; очень хотелось пить, унять тот пожар во рту, что вызвала пара таблеток.

Приподнявшись в кресле, я прислушался к своему внутреннему состоянию; у меня ничего не болело, кроме многострадального языка. Голова была достаточно ясной — насколько она может быть ясной у человека, почти час провалявшегося без сознания. Вспомнив, что со мной было, я провел рукой по левой половине головы — там, где под уже отросшей шевелюрой скрывались послеоперационные рубцы. Толчки больше не повторялись.

Протянув руку к «мышке», я хотел выключить компьютер и пойти умыться, но на экране мой взгляд привлекла маленькая деталь — одна из ссылок была каким–то особенным образом размазана, словно оставила шлейф при скроллинге; вокруг букв, образующих её, я отметил слабое свечение. Едва линк привлек мое внимание, как в левом виске что–то шевельнулось — именно шевельнулось, не ударило. Осторожно, направляюще — будто подсказывая.

И я, не обращая внимание на испачканное лицо и жажду, ткнул стрелкой в эту ссылку.

Это оказался рассказ некоего молодого автора, проповедующего педофилию. Не вдаваясь в подробности, скажу — на любителя. Но дело было не в этом. У меня закружилась голова. На секунду я представил количество произведений самых разных жанров и авторов, накопленных на просторах Интернета, оценил проходимость сайтов, занимающихся подобной информацией — ужас охватил меня. А ведь литература — лишь один из способов воздействия на мозги…

Судя по индексу посещаемости, рассказ не пользовался особой популярностью — однако я знал, что где–то есть человек, который прочитал этот рассказ и расценил его как указание к действию.

Я видел его сидящим на диване с несколькими листами бумаги, на которых был распечатан рассказ. Он внимательно изучал текст, потом закатывал глаза к потолку — так что зрачки исчезали под веками — и мечтательно улыбался. А ребенок, который должен был стать его жертвой, еще ни о чем не догадывался.

Поверьте мне, я не хочу рассказывать вам о том, что творилось у меня на душе. Мы все, люди хоть с каким–нибудь интеллектом, порой испытываем подобные эмоции.

Я ПРОСТО ХОТЕЛ ПОМОЧЬ…

Казалось, что мой висок треснул по шву. Дыхание прервалось, сердце взметнулось в грудной клетке, как птица; мощь магнитной бури, отодвинутая от меня болеутоляющей таблеткой, вновь вонзилась в меня. Телефонный провод, протянутый по плинтусу, внезапно засветился ярким голубоватым светом — словно он принял в себя мою боль. Все продолжалось пару секунд.

Мне очень не хотелось потерять контроль над ситуацией. Я сумел удержаться на плаву, вцепившись руками в подлокотники; костяшки пальцев побелели, руки свело серией судорог.

Потом все ушло. Будто на электрический стул перестали подавать ток. Я в последний раз вздрогнул и обмяк, словно студень.

Ссылка исчезла со страницы.

Я попытался увидеть вновь того человека, читающего на диване — безрезультатно. Зато я очень ясно представил (именно «представил» — ибо это уже имело отношение скорее к банальным переживаниям), как где–то далеко играет в песочнице ребенок в красной шапочке. А ведь это мог быть мой не родившийся сын от не вовремя ушедшей жены…

В тот день пуля больше не шевелилась.

4.

Я долго не знал — плакать мне или радоваться. Приобрести необычные способности — кому этого не хочется? Кто не мечтал о том, чтобы владеть телекинезом, читать мысли на расстоянии, левитировать? И это я еще называю одни из самых экзотических и желаемых возможностей. А сколько существует всякого рода мелочей, которыми человек жаждет обладать?

«Я сам из тех, кто спрятался за дверь, кто духом пал и не во что не верит…» Эти строки я не раз примерял на себя после выписки из больницы. Я уже морально был готов провести свою жизнь взаперти, иногда встречаясь с избранными друзьями — лишь бы укрыться со своим недугом от окружающего мира, не афишировать свою боль и свои переживания. Будучи по натуре своей человеком гордым и независимым, я был уверен в том, что чужая жалость вначале будет меня раздражать, но потом все–таки сломает.

Порой, стоя у окна и наблюдая чужую жизнь, текущую по своим законом далеко внизу, я ловил себя на мысли, что отказываться от всего этого достаточно глупо — сколько людей в мире продолжают жить, сидя в инвалидных колясках, потеряв зрение, оставшись без рук и ног. Но я был уверен, что социальной реабилитации можно подвергнуть любого из них — но ни в коем случае не меня.

Я был исключением из правил. Человеком с простреленной головой. Нельзя жить в обществе, подчиняясь календарю магнитных бурь. Меня станут бояться. Меня будут жалеть. И я шагну с балкона…

Следующие два дня были для меня сущим адом. Видимо, Солнце разошлось не на шутку, надеясь уничтожить меня своим излучением. Я провел все это время на диване, не раздеваясь, вытащив из холодильника и поставив рядом с собой в пределах досягаемости несколько бутылок минеральной воды, чтобы растворять свое любимое лекарство — я боялся, однажды очнувшись, понять, что сил двигаться больше нет.

В моменты просветления сознания, когда боль отступала, я пытался философствовать; искал и не находил объяснения тому, что со мной случилось. Каким–то невероятным образом я сумел стереть ссылку на сервере, находящемся от меня очень и очень далеко — не используя для этого ничего, кроме указующего перста, стучащегося изнутри в мою черепную коробку.

Подвести под это какую–нибудь теорию было очень и очень сложно. Я терялся в догадках, но не особенно напрягался, чтобы решить эту задачу. Человек в моем положении легко смиряется с происходящим. Если вы неизлечимо больны — вы перестаете спорить с самим собой, перестаете сопротивляться; но не сразу, не с первого дня. Вы должны к этому приблизиться, шаг за шагом, минута за минутой, переживая боль снова и снова. И если в момент, когда вы уже готовы залезть в петлю, на вас сваливается что–то вроде того, что случилось со мной — вы воспримете это как нечто, пришедшее в вашу жизнь для того, чтобы усложнить её ещё больше. Так поступил и я.

У меня, безусловно, был выход из создавшейся ситуации. Я мог никогда больше не подходить к компьютеру; я мог отказаться от Интернета. А если случившееся со мной носило характер случайности? Как тогда поступить? Способ был один — проверить это, сидя за экраном.

И на вторые сутки борьбы с болью я поднялся с дивана и шаткой от голода походкой подошел к компьютеру. Тогда я не задумался над тем, что будет, если через несколько минут история с Lib.ru повторится на каком–нибудь другом сайте. Смогу ли я пережить еще один подобный приступ? Да еще в том состоянии, в каком находился — с шумящей от слабости головой, с дрожащими руками и ногами?

Я не стал утруждать себя поисками ответов на эти вопросы. Я просто включил компьютер и зашел на Rambler.

Ничего не произошло. Я потыкался мышкой в разные ссылки, просмотрел равнодушным взглядом новости со всего мира; чувство голода победило и подтолкнуло меня к холодильнику. Несколько бутербродов вернули меня к жизни; я вновь опустился в кресло…

И тут же увидел то, что искал. Светящуюся ссылку. «Жертвы Кавказской войны…» Клик.

Ничего особенного. Новости как новости. Еще несколько человек вернулось из плена; стоит порадоваться за людей, вновь обретших свободу… Я разочарованно хмыкнул; не такой реакции ожидал я, открывая «меченую ссылку». А потом я вдруг отчетливо увидел перед собой неприметный грязно–белый «Жигуленок», медленно тащившийся вдоль какого–то московского переулка. Человек, сидящий за рулем автомобиля, внимательно разглядывал шедшего по тротуару мужчину, периодически бросая взгляд на сиденье рядом, где лежали веревка и пистолет. Губы его невнятно шевелились; артикуляция была явно не похожа на русскую.

Во весь экран моего компьютера всплыл из глубин пространства номер «Жигулей». И тут же мой левый висок ожил.

Конечно же, я ждал чего–то подобного. Кое–что я даже угадал — а именно интенсивность боли. Я просто чувствовал, что та сила, которая взламывала мое сознание в первый раз, больше не будет проявлять себя с прежней интенсивностью — она уже обрела в моем лице союзника, пусть невольного. Толчок был несильным, но властным.

Я еще не знал, что делаю. Но уже чувствовал, что не могу остановиться.

Снова голубым сверкнул телефонный провод. Снова сквозь меня прошла струна магнитного резонанса.

Когда я открыл глаза, передо мной на экране была база данных московского ГИБДД по машинам, находящимся в угоне. Окно регистрации было услужливо распахнуто. И я ввел номер «Жигуленка»…

Мягкий толчок. Судя по всему, это было что–то вроде благодарности.

Выключив компьютер, я отошел к дивану и прилег. Сил хватило только на то, чтобы не закрывать глаза. Я смотрел прямо перед собой в потолок и думал, думал…

В первый раз, когда я наткнулся на рассказ отвратительного содержания, Интернет показал мне причину. Во второй раз — во время готовящегося похищения человека — следствие. И в обоих случаях я сумел нарушить причинно–следственную связь.

Тогда я задумался над пониманием процессов, протекающих в Сети. Она была идеальным средством влияния — и от количества агрессивной информации, проходящей через провода в единицу времени, зависело наше с вами благополучие.

И тогда впервые в моей голове возникло желание ПРОДОЛЖАТЬ. Оглядываясь назад, я понимаю, что случилось это именно после второго эпизода, когда я, вставая из–за компьютера, увидел, как на выезде из города «Жигуленок» был задержан, связанного человека вытащили из багажника, а убегающего похитителя, так и не сумевшего довести свой груз до Северного Кавказа, застрелили.

Подойдя к зеркалу, я взглянул на себя критически. Мое отражение несло на себе печать обреченности. В настоящий момент времени я был не способен ни на что другое, кроме как швырять энергию своей боли в телефонные провода. Криво улыбнувшись, я кивнул сам себе, выпил таблетку и снова сел за компьютер…

5.

«Я получил эту роль, мне выпал счастливый билет…»

Вот только счастьем здесь и не пахло.

Каждый день я выходил в Интернет, как на работу. Я вбирал в себя такой объем негативной информации, что он казался просто нереальным. Пламенеющие размазанные ссылки, которые моя пуля мягко, но требовательно показывала мне (к тому времени я уже так и называл её — «моя пуля») — их количество росло прямо на глазах. Мне было непонятно — то ли вначале мои мозги проходили некую тренировку, то ли я сам постепенно учился обнаруживать их.

Когда впервые я понял, что выключить комп, не уничтожив все «агрессивные ссылки» (этот термин я тоже придумал сам), невозможно — на короткий период времени мне стало страшно. В тот день я увидел на одной странице новостного сайта сразу три подобных линка. Пройдя сквозь два из них (не буду вдаваться в подробности, но обе они несли разрушительное влияние на детскую психику, накачивая их мозги порнографией), я почувствовал такую слабость, что решил пренебречь оставшейся — на нее у меня просто не хватало сил. Но отойти от компьютера, а тем более выключить его не удалось — резонатор в левом виске устроил мне такую бурю, что я невольно упал обратно в кресло и, не задумываясь, потратил последние в тот день нервные клетки на уничтожение третьего линка. Только после этого мой свинцовый сторож смилостивился надо мной и позволил доползти до дивана. Проваливаясь в сон, я видел перед собой тихо шелестящий, почему–то прозрачный винчестер, на котором превращался в ничто один из сайтов русских фашистов…

Судя по всему, я объявил войну Интернету — или он объявил войну мне. Тот уровень, на котором я «работал» в первое время, постепенно уступал место новому — «уровню агрессии». Вообще, у меня появилось много новых терминов, сопровождающих меня в моей новой жизни, и «уровень агрессии» — один из самых удачных.

Вначале я установил пятибалльную шкалу для этого уровня — но уж очень разношерстной оказалась вся та гадость, с которой мне приходилось бороться, пришлось развернуть её в десять баллов, а потом в сто. К счастью, ссылок, ведущих на уровень, близкий хотя бы к «пятидесятому», мне еще не встречались (я просто понимал, что еще многого не могу себе вообразить, поэтому на всякий случай развернул свою шкалу с запасом).

Постепенно я обретал опыт. Сами понимаете, вещь немаловажная. В первую очередь я учился спасать самого себя; у меня выработался комплекс мероприятий по выходу из жутко разбитых состояний, следовавших за каждой моей победой; я овладел йогой, занимался аутотренингом. Поняв, что этот этап я прошел, я принялся более тщательно всматриваться в происходящее на экране.

Тот клубок нервных клеток, опутавший пулю, каким–то непостижимым образом трансформировал негативную информацию, что несли в себе документы, на которые указывали «меченые» ссылки. Не сразу я научился отличать цвет сияния линка в зависимости от того, что за ним скрывается; не сразу научился планировать свой серфинг. Пока я не разобрался в том, что оранжевое сияние указывает на сексуальные преступления, голубое — на преступления против личности, салатовое — на явления расизма и шовинизма, пока я не выстроил для себя четкую схему этих отличий, я бездумно хватался за первую попавшуюся «агрессивную ссылку», пытаясь блокировать и её саму, и тот процесс, что она запускала в людях, прошедших по ней.

Очень скоро выяснилось, что некоторые проблемы я решал с минимальной затратой сил — например, форматирование винчестеров на порно–серверах. Другие же незримые схватки с потоками агрессивной информации решались с большим трудом (особенно проблемы религиозной нетерпимости — пару раз столкнувшись с тем, как на исламских сайтах, проповедавших джихад, мои магнитные бури наталкивались на противостояние всего мусульманского менталитета, я стал осторожнее и готовился к подобным воздействиям достаточно долго).

Мне кажется, что у вас может сложиться впечатление, будто я каким–то образом мог планировать свою «работу». Это не так. Я был зависим от нее на все двести процентов; я был подчинен ей и не мог от нее избавиться. Она покорила меня; но и я не оставался в долгу. Каждое мое погружение в Сеть наносило точный удар — а потом, лежа на полу возле компа и не имея сил подняться, я просил судьбу отнять у меня мой страшный дар. Я заглядывал в эту бездну и понимал, что уже не могу остановиться.

Иногда я мечтал о том, что «моя пуля» сможет явить мне обратную сторону Интернета — я смогу видеть ссылки, несущие исключительно положительную информацию, смогу получать от них некую подпитку моей расшатанной нервной системы, просто смогу продержаться на плаву хоть чуть–чуть дольше. Но ничего подобного не происходило. Оставалось надеяться на то, что все, что я делаю — некое божественное предназначение. И это стало еще одним этапом моей жизни.

Религия. Вера. Любовь к жизни и людям, которых защищал мой дар.

Я проникся этими составляющими; я хотел бы донести их до вас. Но смыслом моей жизни стала борьба с «уровнем агрессии». Я создал свой собственный «versus» — я и Сеть. Вы знаете, как порой бывает необходимо назвать все своими именами — чтобы после этого все цели были четко и однозначно обозначены.

ИНТЕРНЕТ — СУЩЕСТВО АГРЕССИВНОЕ.

С этого я начинал наш разговор. Я думаю, что теперь вы согласны со мной. Но это еще не окончание моего монолога.

Мне очень хочется верить в то, что где–то есть и другой полюс проблемы; что есть человек, подобный мне — но управляющий позитивной информацией, способной сделать человека чище, добрее, возвышеннее… Я пытался отправить ему некое подобие импульса, просящего о встрече — но, видимо, я не так хорошо умею распоряжаться своим «талантом»; ответа не было.

Не думайте, что у меня все так безоблачно — что каждый заход заканчивается отсечением еще одного щупальца у монстроподобного Интернета. Периодически и я терплю поражения; иногда они бывают очень жестокими. Интернет начал мстить мне. Он стал отчаянно сопротивляться. В такие дни у меня опускались руки.

Когда в небе над Америкой семеро астронавтов сгорели в «Колумбии», я напился. Вообще я редко это делаю, но тогда… Пришлось отдать должное Интернету, вытолкнувшему меня из центра НАСА при помощи какой–то защитной программы; я просто не успел войти в Сеть снова. Тогда я стал осторожнее, установил себе выделенную линию, чтобы не тратить время на дозвон — но и это не помогло мне; судя по всему, ответы Сети стали ожесточеннее, точнее; я вываливался из Интернета, не выполнив своей миссии, два раза из пяти. Высокий процент, учитывая последствия для организма.

Мне приходилось приспосабливаться. Это было что–то вроде мимикрии. Я маскировал свои атаки; иногда я специально просматривал несколько обычных ссылок вокруг одной «агрессивной», подготавливая себя к тому, что предстоит пережить, кликнув по ней. Можете сказать, что у меня паранойя; и я не смогу ничего ответить вам на это — я общался с Интернетом, как с живым, хотя понимал, что никаким разумом там и не пахнет.

Постепенно я пришел к выводу, что это перестало быть моим наказанием, превратившись в работу. Я ходил на эту работу ежедневно и проводил на ней нелимитированное время. Чтобы оплачивать свой трафик, я в течение часа в день собирал некую новостную ленту для сайта провайдера, за что имел анлимит по символической цене. Если бы не это, я давно бы продал с себя последние штаны — мои атаки непостижимым образом пропускали через сервер провайдера многомегабайтный трафик, несмотря на кратковременность воздействия.

Помните, в начале нашего разговора я упомянул о шизофрениках и их восьми процентах нервных клеток, участвующих в анализе и синтезе информации? Недавно я пришел к выводу, что мои мозги, формируя свои собственные магнитные бури и выплескивая их в провода, давно уже откололи от своего узкого горлышка намного больше половины. Ко мне в сознание вместе с той чертовой пулей хлынула куча всякой гадости; конечно же, я не мечтал ни о чем подобном; конечно же, я оказался не готов — но это только в начале пути. С каждым днем я все больше и больше обретал уверенность…

Хуже всего оказалось другое, поначалу незамеченное. Не вдаваясь в подробности, скажу — уровень агрессии растет; я не в состоянии угнаться за ним.

На экране моего монитора поместился слишком маленький кусочек глобального кошмара, называемого Всемирной паутиной.

К сожалению для всех вас, к счастью для меня — «агрессивные ссылки» не нужно искать, они всегда рядом. Сквозь пламя букв я вижу все то, чем нас пугают Спилберг и Верховен, Бредбери и Кинг; я вижу кадры из «Армагеддона», «Писем мертвого человека» и «Эпидемии»; я вижу пороки, гнев, ненависть, я пропускаю все это сквозь себя, чтобы не дай бог не ошибиться — хотя мои молнии, сверкающие в левом виске, еще ни разу не ошиблись.

Мой организм тает, как свеча. Я — как тот негр–великан из «Зеленой мили»; я хочу помочь всем, но мне не хватит и десяти жизней на это — и поэтому я хочу умереть. Наверное, я уже подсел на «Солпадеин» — недавно прочитал на упаковке, что в его состав входит кодеин (а я–то думаю — что мне так хочется его выпить, даже если голова не болит?).

Вы, наверное, думаете, что все, о чем здесь шла речь — бред воспаленного рассудка? Спешу вас огорчить. От первого до последнего слова здесь все — правда. Но я не сказал пока самого главного — почему я решил поведать все вам, читающим сейчас это электронное письмо, отправленное по спам–листу сразу двумстам тысячам человек (и даже, наверное, немного больше).

Этот текст — своего рода доказательство того, что я существую. Что–то вроде завещания. Пришла пора написать его, ибо вчера вечером случилось то, о чем я всегда втайне размышлял и всегда боялся встречи с этим.

Вчера вечером впервые пуля толкнула меня в висок, когда компьютер был выключен. Такого не было никогда. Я расценил это как приказ. Я вообще не привык с ней спорить.

Когда я включил свою машину, то понял, что пути назад нет. Пуля не отпустит меня, пока я не закончу работу — или пока не умру. Причем второй вариант был предпочтительнее, потому что…

Потому что на рабочем столе моей Windows Longhorn пламенел розовым светом значок Интернета. Уровень агрессии превысил все допустимые нормы — и выплеснулся через край. Вся Сеть была захвачена; вокруг меня сгустился воздух, провод выделенки засветился голубым светом (как меч Бильбо Бэггинса — «Рядом орки!» …).

Прежде чем кликнуть по значку, я написал это письмо. Компьютер и пуля все равно не позволят мне уйти — поэтому я потратил почти всю ночь и написал так подробно. Боюсь, второй попытки не будет. (Тут должен был быть «грустный» смайлик — а я так и не научился их ставить).

Сейчас я отправлю письмо и… И до чего же я люблю многоточия…

P. S. Если получится, передайте привет тому парню, что вышиб мне мозги.

Благодаря ему вы все еще живы…

К О Н Е Ц.